Циник


Циник

(авторское жизнеописание Лавра Геннадьевича Полуянова, умершего в тюрьме от туберкулеза в возрасте 28 лет.
без комментариев).

повесть.

1.

Я родился третьим ребенком в крепкой крестьянской семье. Помните присказку: «Старший брат был умный брат, средний был и так и сяк, младший просто был дурак!». Я бы с радостью согласился на роль, отведенную этим бесконечно гениальным поэтическим опусом, если бы не маменька, царство ей небесное, не успела произвести на свет еще троих ублюдков.
Умирая, она позвала меня к своей постели и сказала:
«Сынок. Я вижу, что ты груб и жесток. Твои старшие братья нежнее и мягче тебя, но они уже далеко. Я оставляю тебе трех моих детей. Мой тебе наказ: не бросай их, не дай им стать пройдохами и наркоманами, следи за ними как отец (папочка – козел сраный – был у нас алкоголик – прим. автора), как подлинный отец. Ведь они твои братья. Сделай их настоящими людьми, но не такими жестокими и безжалостными, как ты!».
Вскоре после этих бесконечно трогательных слов моя драгоценная мамуля с чувством выполненного долга отправилась на небо. Не знаю, хорошо ли ей там, но видит Бог (ой, прости меня, боженька!), ад я предпочитаю гораздо сильнее.
Однако, если хоть что-то я любил в своей человеконенавистнической жизни, и если хоть что-то и могло еще остановить мои страстные и неудовлетворенные желания, так это только поцелуй мамы. Так что, мой внимательный читатель, я был вынужден, именно вынужден выполнить последнюю просьбу моей родительницы, превозмочь свое истинное «Я» и заставить себя служить её последнему слову.
Мой внимательный читатель, ты, наверное, спрашиваешь, а что стало с моими старшими братьями? А ничего достойного истории. Один из них – Игорь – был спецназовцем, поехал в Афган, убил сотню духов и сгинул под советской же бомбой, аминь. Он научил, правда, меня убивать людей, не причиняя им боли и страданья. И именно эти уроки оказались для меня самыми полезными в моей недолгой, но нервной жизни. Средний – Степан – стал фермером, завел коровник, начал строить дом и получил по черепу рессорой от трактора «Беларусь» от какого-то жутко завидующего ему селянина. Впоследствии я нашел этого селянина и перекрыл ему кислород, когда тот был пьян. Видит Бог, эту смерть я не считаю убийством, это была всего лишь моя первая детская шалость, маленькая месть всей утомительной скуке деревенской жизни. Совершив впервые подобный акт, я задумался моим детским мозгом и пришел к парадоксальному выводу, что, как не странно, дважды принес пользу всему человечеству: я покарал грешника, и я помог грешнику избавится от страдания жизни! Проанализировав свои мысли, я тогда понял всю жизненную необходимость умерщвлений тех, кто недостоин существования и недостоин самого своего рождения. Но об этом потом…
Вернемся к ситуации, когда я стою в моем стареньком родимом гнездышке и читаю молитву над телом маменьки, усопшей, но оставившей мне свой наказ. Что я могу сказать тебе, мой внимательный читатель? Аппарат по производству слез у меня был отключен еще при рождении. Но я плакал в душе… Я ловил эти драгоценные черточки и плакал… Мне было четырнадцать лет. Рядом стояла родня, от которой меня всегда тошнило, и она пила, жевала, причитала и охала. И тогда я попросил водки! Я выпил водку и сказал:
«Маменька, я пройду через огонь и воду, я пролью реки крови и океаны зла и ненависти, но выполню твой завет. Я сделаю из моих младших братьев настоящих ЧЕЛОВЕКОВ, каждый из них будет в тысячу раз лучше и воспитание, чем те обезьяны, что стоят вокруг твоего драгоценного тела. И пусть моя душа будет гореть в аду, их души будут рядом с тобой. Аминь».
… тут я получил подзатыльник от «папеньки» и посмотрел на него, как на будущий труп.
Затем я покинул собрание родственников, алкоголиков и тунеядцев, и отправился исполнять последний наказ моего самого любимого человека.
Прежде всего я осмотрел моих «баранов». Я выстроил их перед собой.
Старший – Ванька-засранька – был десяти лет от роду и ковырялся в носу.
«Это хорошо, что ковыряется в носу – исследовательские наклонности. Плюс!» – подумал я.
Средний – лет девяти – стоит и дергает себя за кулачок ручкой.
«Это тоже хорошо, – подумал я, – у человека чешутся кулаки, положительно, одобряю!»
Младший, лет семи от роду, стоит и пялится на меня как на бога.
«Ладно, из этого тоже что-то выйдет, посмотрим» – подумал я и закончив, таким образом, осмотр малолеток, направился к папеньке, который уже был «добрый», «любящий» и «нежный».
Когда я вошел к нему в «бухальню», кореша папеньки медленно и тихо убрались восвояси, как крысы, прихватив остатки пойла. У родителя, таким образом, осталась только одна недопитая бутылка сивушного пойла, которую он обнял как «любимую жену».
Я уставился на него своим внимательным детским взглядом и толкнул такую речь:
«Драгоценный родитель, ты слушай меня внимательно, козел сраный, не перебивай и не пей. Поставь бутылку, я не хочу, чтобы ты сдуру полез на меня с «розочкой» и мне пришлось бы тебя убить. В общем, дела такие. Я ухожу. Жить с тобой, пока ты дышишь и воняешь, невозможно. Извини, я забираю все твои деньги, мне они гораздо нужнее, чем тебе. Еще мама мне сказала перед… кончиной, вернее, наказала присмотреть за моими младшими братьями. Я это сделаю. Я возьму их с собой и научу жить. Ты их можешь научить только пить. Так что с сегодняшнего вечера я их подлинный отец, а не ты!»
— Вха! Ха! Гха! Мха! – задумчиво произнес папа и попытался что-то исполнить в порядке дискуссии.
Я аккуратно парализовал (как учил меня брат Игорь) ему руку, вырвал бутылку, а затем положил еще теплого на койку и имитировал «тяжелое алкогольное отравление с летальным исходом». Затем я хлебнул его сивухи и, сплюнув немедленно её на пол, произнес.
— Ну все, до свидания. До скорой встречи в аду. Спасибо за заботу, тепло и уют. Меня другие деяния ждут!
… и вышел из «отчего» дома.
Затем, прежде чем поджечь эту хибару, я собрал все деньги и все сколько-нибудь стоящие вещи, что были в нем. Вывел моих «овечек», и самый маленький – Мишутка опустил факел.
Так мы совершили ритуальное прощание с тем, к чему никогда не вернемся!

2.
Три вещи меня раздражают: первая – тупые люди, вторая – плохая выпивка, третья – отсутствие денег. Все остальное я могу стерпеть, даже не морщась, но это?
…это я только могу терпеть…
Я не порчу свой язык матом. Великий русский язык имеет достаточно слов, чтобы выразить бесконечную ненависть к происходящему. Я всегда говорю просто и абсолютно обыкновенно. Таков мой словесный стиль. Что я могу сказать об этом трехглавом драконе моей ненависти?
Тупые люди, — с этим я постепенно смирился. Хотя в какой-то момент я чувствовал, что никак не могу удержаться от убийств. Но я обуздал свою природу и сказал себе: «Ни одного больше мертвеца вплоть до совершеннолетия, моего совершеннолетия!»
Плохая выпивка? Я досконально изучил питье в самом начале моего жизненного пути, чтоб не ошибиться в последствии. Я всегда пил только самое хорошее из того, что мне могла предложить фортуна.
А вот что касается денег… Денег мне всегда не хватало.
После ритуального сожжения «старого мира» я собрал все ценные вещи, которые вынес из дома, и немедленно обратил их в деньги через моего старого друга, убийцу и вора Вадьку Полкана – грозы двора, уважавшего меня и беспрекословно подчинявшегося. Затем силами шпаны я собрал дань со всего села и заставил местного дядю Ваню, участкового, вернуть мне мой давнишний долг с процентами. Деньги через залетного фраера и хапугу майора МВД Валентина Геннадиевича, приходившегося мне родственником по материнской линии, я обратил в доллары по тогдашнему, еще смешному советскому курсу и, собрав всю деревенскую молодежь, произнес речь, достойную воспоминания и содрогания. Я сказал:
«Мои соотечественники, молодые и сильные. Вы родились в страшное и лихое время в грязной и несчастной стране. Вы были рождены тупыми, как выпитые бутылки, родителями. Постарайтесь же не выпить себя так же, как они. Найдите себе каждый свое занятие по душе и похороните все ваши страхи. Я ухожу. Но видит Бог, я вернусь. Я вернусь скоро. И пусть, когда я снова ступлю на эту несчастную и многострадальную землю, меня встретят не покосившиеся заборы и свиньи в лужах рядом с алкоголиками, а свежие краснокирпичные стены строящихся коттеджей и казино под названием «У Лавруши». Помните, если есть на земле еще что-то святое, то тянитесь именно к нему. У каждого из вас должно быть что-то, что заставит вас жить и творить пусть не добро, то хотя бы зло. Каждый из вас достоин большего и получит большее! Я вернусь! Ждите меня и надейтесь. Я вернусь!»
В ответ на мою зажигательную речь раздалось несколько пьяных выкриков типа «вали отсюда на х#й!», которые были, однако, немедленно пресечены моими друзьями. Несколько самых маленьких детей заплакало, остальные стояли и смотрели на меня, затаив дыхание.
«Я вернусь!» – добавил я и, бросив взгляд на бесконечную в своем мироощущении дорогу, пошел по ней, погнав свое маленькое стадо из трех глупых «барашков» в неизвестность.

3.
Многие говорят, что я «очень жесток», что я «человеконенавистник и подонок». Мой внимательный читатель, все эти глупые рассуждения происходят от непонимания глубинных и подлинных основ моей души. Я не «жесток». Я на самом деле добр. Добр до бесконечности. Просто до моей доброты надо дойти. А она где-то за горизонтом…
Я быстро воспитал моих «детей» своей чистой, как молоко матери, заботой и так как каждый из них уже при рождении имел какой-то талант, они нашли себя в этом ужасном и безразличном мире.
Старший – Ванька-Засранька – быстро научился шарить по карманам и залезать в форточки. Он приносил мне самый большой доход. Средний – Игнат-Крепыш, как выяснилось, дрался не хуже меня самого. Я использовал его феноменальные способности в случаях, когда надо было собрать дань с сельской молодежи. Самый младший – Тихуня-Мишуня – оказался поэтом. Поэтом воровства и мздоимства. Его способности были просто неподдающиеся объяснению. Он работал за двоих старших братьев и подчинял их своей воле. Мда… Маменька, конечно, старалась, но что-то цельное получалось у неё только с третьего раза.
В итоге очень скоро мне практически не осталось работы, кроме банальной «бюрократии».
Приходя в очередную деревню, я первым делом разговаривал с местным «авторитетом», если такой имелся. Договаривался с ним и запускал моих хлопцев. Примерно три дня шло разграбление. В первый день мы обычно вступали в контакт с местной молодежью и после некоторых объяснений давали им понять всю глубину нашей решительности, силы и целеустремленности. Игнат, обычно после этого смывая кровь с костяшек своего безупречного, как палица былинного богатыря, кулака, говорил:
— Ух, как я ненавижу этих деревенских!
На что я замечал:
— Игнат, будь добрее и мягче. Помни, чему я тебя учил: не бей по роже, бей по точкам, по болевым точкам. Ну хочется тебе по роже, понимаю. Но сам видишь – кровь. А за кровью и «маменькины слезы», а там и «папеньки» с топорами, колами и ломами, и старшие братья. Нет, Игнат, крови нам не нужно. Мы не упыри какие-то. Бей на перекрытие дыхания и пульса, как я тебя учил. Травмируй им психику!
— Ладно, Лавр Геннадьевич, – отвечал Игнат, — постараюсь исправиться.
Затем наступала очередь старшего барашка. Он первым делом снимал дань с сельской молодежи, а затем начинал обход деревни, залезая в каждую форточку. Но, мой глубокомысленный читатель, мы не были извергами. Мы забирали все только там, где «всего» было много: в первую очередь у сельского попа или, в самом начале, у председателя кооператива. Затем следовали в порядке убывания: участковый, лавочник и фермеры. «Воров» и «авторитетов» мы вежливо обходили стороной, ибо я знал, что такое «беспредел».
Однако не всегда «авторитеты» были самыми богатыми.
Мой умный читатель, можешь мне поверить, что с самой задрипанной и жалкой деревни в действительности можно собрать не менее 150 – 200$. Но мы обычно собирали вдвое или втрое больше.
Касательно младшенького, то его я обычно держал в резерве. Он шел туда тогда, когда не справлялись мои другие помощники, его старшие братья. Сам же я успел ко времени своего совершеннолетия сотворить столько безнаказанного зла, что сам сатана в принципе мог мною гордится.
Однако… О мой читатель, крови тогда за нами еще не было…

4.
Что такое зло? А какая разница! Если что-то является злом для одних, для меня оно будет добром. А если кто-то причинит зло мне, то он сделает доброе дело для всего человечества. Я всегда думал, подонок ли я? Да, ты не поверишь мне, мой добрый читатель, я думал об этом! И понимал четко и осознано, что я не подонок уже хотя бы потому, что обижая и обижая сотни человеческих существ, я просто забирал то, что они раньше тем или иным способом забирали у других. Я ел тех, кто тоже кушал. И если мне доставляло это удовольствие, а моим подопечным овцам воспитание и правильную половую ориентацию в будущей жизни, то какой я подонок? Я просто художник воровства, избиения и мздоимства.
Правда, Уголовный Кодекс мы нарушали в основном по мелким статьям, я не хотел, чтобы мои барашки сидели за 102 по 115. Зачистив деревню, мы немедленно сваливали (прям как древнерусские князья!) и отправлялись на отдых в соседний район. Там мы отдыхали, купались в речке, «мелко» обмывали прошедшее дело, иногда снимали девочек (но раз в месяц и без всякого насилия). Позагорав и расслабившись, мы шли в следующий район на следующее дело. Где-то года два милиция сидела у нас на хвосте, но потом ей стало это неинтересно: начался Великий Передел Собственности (ВПС) и наши мелкие проказы разом отошли на второй план. Вместе с этим ВПС пришли «Короли жизни», и я понял, что масштаб наших деяний надо срочно менять, ибо время пришло и эпоха подвернулась…
Знаешь, о мой внимательный читатель, что больше всего меня забавляло в ту эпоху нашей ранней юности? Ты не поверишь, однажды местный Король жизни (старший опер района) рассказал мне, какие дела в милиции заведены на нашу «братву»: два убийства (в районах, где мы даже не были!), четырнадцать разбойных нападений (ну клянусь памятью матери, нам все отдавали добровольно!), кражи со взломом, тяжкие телесные повреждения, торговлю наркотой, а еще… восемь изнасилований! Причем два случая тоже были с «летальным исходом»… Последний пункт показался мне особенно интересным. Как и каким образом мы успевали насильничать в период нашего полового созревания, осталось для меня загадкой. Я задумался, а не есть ли это «слава», первая часть легенды, которая сложится в мифы о деянии новых чудо-богатырей новой и зловещей эпохи, эпохи не «татарвы» или великого переселения народов (ВПН), а эпохи великого передела собственности (ВПС), не менее пылкой и не менее насыщенной событиями. Что стоит за жизнью ублюдка, который презирает саму жизнь? НО я не презирал жизнь, я презирал недостойных жизни, а это, мой дорогой читатель, весьма существенная разница.
Итак, изнасилование: я раздел моих хлопцев и внимательно осмотрел их гениталии. Мда… лишь у старшего появилась какая-то неопределенная растительность, что касается самого умного и самого младшенького, то у него все еще только-только начинает формироваться и приходит в норму. Изнасилования… Мда… Чем же мы сумели изнасиловать мозги ментов, если они пришили нам, малолеткам, такое страшное и мерзкое преступление?
Вообще-то сам я в первый раз переспал уже в шесть лет с моей 16-летней, еще когда жил в деревне. Но можно ли считать подобный проступок молодости «изнасилованием»? Нам обоим понравилось, она даже писала мне стихи. Конечно, мы оба были несовершеннолетними. Да и что есть совершеннолетие? Лично я считаю, что уже родился совершеннолетним, а некоторые так и не успевают достигнуть этого прекрасного возраста души даже к старости.
Еще меня взволновал вопрос, а кто ответит за те преступления, которые мы не совершали и которые господа «стражи» наверняка попытаются пришить нам? Неужели грешники так и останутся ненаказанными за все эти убийства, грабежи и изнасилования, за все это зверство и зло, которое они причинили людям? Такие мысли вызвали в моем чутком существе подлинную тревогу за будущее человечества, и я решил: раз мне будет суждено провести какую-то часть моей жизни за решеткой, выйдя на свободу, я проведу обязательно свое собственное расследование и найду негодяев! И покараю их жестоким земным судом…
А пока…
А пока нас еще не посадили…

5.
Прошло 8 лет наших методичных скитаний.
Я собрал 128 тыс. долларов и чувствовал себя немного богаче какой-нибудь заразной московской шлюхи. Когда я понял, что ситуация изменилась, и когда маленькому Мишутке исполнилось наконец 16 лет, я сказал доверенным мне человекам:
— Так, ребятки, пора приниматься за настоящее дело. Хватит ветрености и непостоянности. Пора осесть в этом грешном мире и пустить корни.
И мы приехали в город.
Когда мы приехали в город, я просмотрел свой старенький блокнот и со слезами в душе начал читать его содержимое. Горловка, Шурша, Полевка, Малая Киданка… список разоренных нами деревень… Тех милых, уютных и добрых местечек, где побывала и погостила наша юная зондр-команда. Там был список из 142 деревень и небольших поселков городского типа. Мы зверствовали и лютовали в трех областях и в 17 районах.
Начиналось с малого, сначала шли суммы в 50, 70, 75 баксов… Потом пошли дела покрупней, появились сотни, затем были и тысячные дела, связанные, как говорят тов. Милиционеры, с чрезвычайной жестокостью и цинизмом. Самое сказочное и большое дело мы скрутили в деревне Горловка, где правил один Король жизни, точнее водочный магнат. Именно он заплатил самую большую дань нашей команде.
Это было лютой зимой…
Последней лютой зимой в нашей жизни.
Им стал некто Пыряев, бывший зек, сколотивший капитал на слезах и горе людском и страданьях. Он был хозяином единственного в районе завода по производству синюшного пойла, которое разливал и развозил даже далеко за пределы области.
У него был скромный коттедж с охраной из местной милиции, две сауны, семь автомобилей и пять здоровенных псин на дворе, за колючей проволокой под током и видеонаблюдением.
И когда я увидел этот дворец, этих псин и этих мусоров в охране, я понял, что стану последним чмом на земле, если не сниму шерсть с такого барана!
Подобно Святославу Игоревичу, который, совершая со своей былинной дружиной набег на соседних данников, всегда говорил «Иду на вы (т. е. к вам в гости)!» прежде чем прийти в гости, я отправил моему подопечному вот такую записку:

«Пыряев, завтра я буду у тебя. Кто я такой – это уже ты никогда не узнаешь, да это и не важно на самом деле, кто я, просто ты, Пыряев, пойми простую вещь. У тебя много денег, а деньгами надо делиться. А раз так, если ты действительно хочешь избавиться от меня раз и навсегда, то положи 5000 баксов в то место, в которое я тебе укажу. И спи спокойно, люби жену, расти детей. Но если ты меня обманешь, Пыряев… Ты заплатишь больше. Много больше. Столько уже, сколько я скажу.
С искренним уважением,
Искренне завидующий твоему счастью человек».

Эту записку я приклеил к порогу его дома, рассчитывая на честность и доброжелательность клиента, а также на его чувство юмора моего подопечного…
В ответ Пыряев объявил мобилизацию.
Его охрана из числа всей местной ментуры целый день пугала односельчан, гоняя по всему поселку на джипе и мусорском газике, ища автора записки, допрашивая и выволакивая людей прямо в самом нижнем белье на мороз. Я понял, что у этого человека нет чувства юмора. Раз он не понимает шуток, значит, не нужно с ним шутить, а, стало быть, пора… достать ножницы.
О мой добрый и чуткий читатель, видит Бог (о, прости меня, боженька), я не люблю кровь, я не избиваю моих клиентов до смерти и соплей вперемешку с кровью из носа. Я не ставлю утюгов на грудь, как показывают в дурацких и глупых фильмах. Я поступаю как истинный ценитель жизни: когда клиент не хочет со мной работать, я начинаю ему ломать кость за костью, пока не переламываю все до последней, но так, чтобы ни одна капля крови не вытекла из его ран. И переламывая ему кость за костью, я жду, когда совесть, боль и страданья возьмут наконец вверх над жизненной суетой. И когда это происходит, я даю моему согласившемуся на все клиенту одну-единственную пулю в затылок и забираю то, что мне нужно было от него. Я не проливаю кровь… Никогда…
Я очень терпелив, я могу работать с клиентом, если потребуется, целую неделю. Может, даже больше. Все зависит от настроения и уровня ожидаемого дохода.
Но ладно! Вернемся к Пыряеву.
На следующий день, после того как Пыряев малость поспрашивал своих односельчан, избив нескольких из них, а парочку увезя на дополнительные допросы в свой замок, я тоже наведался в деревню, прикинулся сельским дурачком (лестником-мотористом) и, не спеша, за водку и доброту выведал все, что должен был знать про моего клиента, благо жители деревни любили своего барина, боготворили его и хвастались именем его. Я узнал, в частности, что подопечный, сделавший капитал на народном горе, был невероятно высокого мнения о своей персоне и держал всю округу в страхе подчинения и рабстве. Его охрана была «вневедомственной». Фактически вся его охрана состояла из одних милиционеров. Он держал у себя людей жестоких, готовых убивать абсолютно безнаказанно, честных и верных своему хозяину, без единой капли лишних мозгов в голове. Мне это понравилось.
Его охрана была предана своему хозяину как свора псов, но что такое преданность? Можете мне поверить, любую, даже самую преданную собаку можно заставить служить себе, если у тебя в руке есть кусок сервелата. Собака предана только тому, кто ее кормит. А если хозяин откинул коньки, то любая, даже самая преданная собака, когда проголодается, не побрезгует попробовать плоть своего бывшего повелителя. И не будет испытывать при этом никаких угрызений совести.
Я составил свой план, когда мне рассказали историю про одного городского паренька, который бродил неподалеку от барского трехметрового забора и за это был схвачен «вневедомственной», избит до полусмерти и умер от побоев. Его родители, люди образованные и умные, так ничего и не добились от прокуратуры и судов. Пыряев выкрутился, даже несмотря на то, что против него были весьма серьезные показания отдельных свидетелей.
На следующий день, купив за ящик водки (пыряевской водки!) бульдозер, мы малость поработали и выкопали небольшую траншею так, чтобы в нее как раз мог влезть пыряевский джип. Траншею мы искусно закрыли травой и снегом.
Затем я немедленно пошел к Пыряевской хибаре и начал методично бродить вокруг нее, всем видом демонстрируя заинтересованность объектом. Как ни странно, реакции не последовало. Я побросал в забор камушки, снова побродил. Реакции нет. Тогда достал свой первый ствол (тот, что позаимствовал год назад у одного моего клиента) и загасил навсегда настойчиво смотрящий на меня видеоглазок… И сразу услышал шум, лай и стремительное чавканье кирзовок. Мое сердце возрадовалось – свора псов ринулась с цепи!
Через две минуты газик с четырьмя охранниками в синем вылетел из ворот барской конуры и ринулся за мной. Я неспешно пошел от него, неторопливо, то прямо, то в сторону, так, чтобы расстояние не возрастало и не уменьшалось. Как мне это удавалось? Много сугробов, много страшного российского бездорожья и много всяких прекрасных препятствий в виде досок, бурьяна и торосов из сугробов (маршрут я промерял заранее). Из машины то и дело раздавались вопли и мат. Пару раз кто-то выскакивал из нее, показывал мне автомат, а несколько раз выскакивали все и вытаскивали тачку из бурьяна. Я наслаждался и неторопливо шел в сторону ловушки. Когда наконец я вывел их на ровную дорогу, то пересел на мотоцикл и погнал на максимальной скорости в условленное место. Газик ринулся за мной. Несколько раз они стреляли в воздух, я воспринимал это как банальный лай. Наконец, когда я доехал до условленного места, то, набрав скорости, перелетел через ловушку, отмеченную двумя незаметными колышками, и спустя три секунды услышал позади себя шум падающей в выкопанную нами пропасть машины. В туже секунду, пока сидевшие в ней псы не поняли, что произошло, взревел бульдозер, и Игнат аккуратно положил ковш на крышу газика, заперев его в яме навсегда.
Мишутка достал канистру с бензином и оросил из нее грешников (несильно, конечно, просто показал, что готов их сжечь). В машине затихли. Я поднял мегафон и сказал: «Граждане милиционеры, сдавайтесь! Вход и выход – все перекрыто, двери вашей машины под прицелом!»
— Кто это там гавкает? – раздалось из машины.
— С тобой, сука, не «гавкает», а разговаривает МИСТЕР Я! – ответил я, – так что не суетись и не вспоминай напрасно свою маму. Я предлагаю вам решить проблемы по-хорошему!
— А если по-плохому?
— А если по-плохому, то ввиду особой опасности для нас всей вашей милицейской банды у меня есть огромнейшее желание живыми вас не брать!
— А щенка своего дашь нам на съедение? – видимо, кто-то из них решил пошутить.
— А вот он сейчас вас и зажарит! Одна минута на размышление, время пошло!
30 секунд…
45…
— Вылезать из ямы по одному: автоматы, пистолеты и дубинки на землю! Малейшее движение в сторону рассматриваю как попытку к бегству, стреляю без предупреждения! Первый пошел, б@дь! – прорычал Ванька-засранька.
Через несколько минут все четверо охранников стояли передо мной с наручниками за спиной. Их оружие перешло постепенно в руки моих братьев.
— Значит, так, – сказал я с расстановкой, – все просто. Ваш хозяин не захотел со мной договориться по-хорошему, теперь он заплатит мне не в два, а в четыре раза больше. Я могу с него взять свои деньги и без вас, оставив ваши бренные тела здесь в этой яме, но я предлагаю вам сделку. Вы помогаете мне, я вам.
— Что это значит? – спросил один из мусоров.
— Вы – вневедомственная охрана, вы помогаете вашему Пыряеву добровольно, но незаконно. Почти незаконно. На Пыряева есть дела. Я это знаю. Пыряева пора сажать. Вы получаете процент от сделки и больше нас никогда не увидите. Все законно. Никаких проблем ни с кем и никогда. Поймите, мужики, это ваша работа, это ваш шанс. О подробностях никто никогда не узнает. И никто из вас о нас никогда больше не услышит. Все честно.
Охранники задумались. Я тоже. Все задумались. Все стали мыслителями…

Сервелат сработал!!!

Через час вытащенный из канавы газик подъехал к дому моего подопечного. Двое охранников остались в лесу в качестве гарантии заключенной сделки, двое поехали с нами. В «гадюшнике» сидели Игнат и Ваня. Мишутка остался в лесу с нашими «гарантиями», получив мой приказ отправить «гарантии» в рай, если только у нас хоть на секунду возникнут проблемы с договором.
Один из охранников вышел и поговорил с Пыряевым так, как и было оговорено. Через несколько минут своей бравой походкой хозяина и властелина всего сущего и живого вышел Пыряев.
— Здесь? – грозно-презрительно спросил он, указав жирным крючковатым пальцем на «гадюшник» газика.
— Угу! – ответил охранник-мент.
— Открывай! – приказал Пыряев.
— Те самые, в лес пытались убежать, но мы их догнали, – ответил мусор.
— А где Павел и Сергей?
— В деревню погнали, ищут сообщников.
— Пешком?
— Нет, мы их подбросили.
— Ну ладно, открывай давай! – еще раз приказал Пыряев.
— Сейчас, сейчас, – ответил мусор, подождите, Павел Николаевич, одну минутку… – вы арестованы!!!
Пыряев обалдело посмотрел на направленный на него пистолет.
— Ты что? Что за шутка? – удивленно спросил он.
— Ну здравствуй, Пыряев, здравствуй, дорогой! – произнес наконец я и щелкнул затвором автомата.
В следующее мгновение мои лихие и уже повзрослевшие братья втащили обескураженного и мгновенно почти лишившегося рассудка господина Пыряева прямиком в сам «гадюшник».
И мы неспешно поехали в лес…

Я шел рядом. Судя по звукам, раздававшимся из салона «газика», там шла воспитательная работа. Я быстро определил, что наиболее частыми ударами были удары мордой об пол и ногами по брюху. Удары были не совсем сильные, скорее напоминавшие легкое пожуривание, нежели настоящую ругань.
«Игнат, ах Игнат, сколько раз тебе говорил: не бей по лицу, – подумал я, – ну да ладно, это уже проблема наших компаньонов, спишут на сопротивление».
Наконец мы пришли на место.
Пыряева вытащили наружу, он брыкался, орал как осел, пытался доказать свою правоту, но мои крепкие и сильные братья аккуратно убедили наконец его замолчать. Пыряев долго не мог уловить сути происходящего. Суть происходящего заключалась в нашей сделке с цепными псами, которые решили полакомиться хозяином.
— Итак! – сказал я Пыряеву, – тебе, Пыряев, не повезло. Сегодня самый плохой день в твоей жизни. Приготовься к самому худшему и соберись ответить пред страшным судом за все свои злодеяния, ибо перед тобой не беспредельщики и отморозки, а истинно судьи твои.
— Кто мои судьи, кто меня судит? – возопил презрительно Пыряев.
— Народ! – грозно ответил я.
— Какой еще народ, что за бред? Кто вы такие? Откуда взялись?
— Мы твои «защита», «прокурор» и «судья», мы тот самый народ, который ты угнетал и насиловал все годы своего мерзостного благополучия. Мы пришли к тебе, по твою душу и за твои грехи. Настал час расплаты, Пыряев.
— Плати, сука, деньги! – заорал один из его бывших охранников-ментов, и Пыряев все понял.
— Иуды!!! – прошептал он злобно и безнадежно тоскливо.
— Попрошу без оскорблений, – ответил мент.
— Я ничего вам платить не буду, – ответил Пыряев.
Ветер донес до нас смесь запаха леса, жухлой травы, вылезшей их под снега вместе с землей, древесной коры… короче, могилы, свежей могилы, самой свежей и самой желанной для нашего подопечного.
— Хорошо, – сказал я, – в таком случае мы поступим так. Мы сами заедем к тебе в гости и возьмем все необходимое, САМИ; мы – это «народ» и твоя бывшая охрана. Что касается тебя, то мы оставим тебя здесь в лесу, привязанным наручниками к ближайшему дереву. Навсегда оставим, до скончания веков. Весной лесник найдет твои кости, свежие, гнилые и обглоданные лисами, росомахами и белками. И никто никогда не осудит нас за это. Никто не скажет нам, что мы поступили плохо или как-то не так. Напротив, все будут нас благодарить. Все будут говорить нам: «Спасибо!», «Спасибо!», «Спасибо!».
— Может даже памятник поставят! – сказал весело один из ментов.
— А если заплачу, то отпустите? – робко спросил Пыряев.
— Это уже решит следствие, – ответил другой мент.
— Сколько надо? – спросил Пыряев.
— Ну это как сказать, ситуация изменилась, тут нужно подумать, – ответил я, – как видишь, твоей охране тоже нужно кормить свои семьи. Так что не скупись, господин производитель паленого пойла. Выкладывай как есть. Говори, во сколько ты ценишь свою жизнь?
— Двадцать тысяч, – робко произнес Пыряев.
Все переглянулись.
— Да это смех! – весело тявкнул один из охранников, – сука, это в рублях или мадагаскарских тугриках?
— В долларах, – мрачно ответил Пыряев.
— Пацан, – обратился ко мне один из ментов, – что ты с ним возишься, я его, гниду, знаю, проси с него хотя бы полсотни.
Все посмотрели на меня! Все ждали моего слова! Я глянул на них, как пророк Моисей перед началом исхода, и произнес.
— Видит Бог, я не жадный человек, я не требую слишком многого, народ имеет право потребовать то, что ему нужно, и я знаю мой народ. Я не хочу брать много. Сто тысяч долларов – это слишком большая цена… – произнес я и сделал длительную паузу, осматривая сияющим взглядом избранного богом человека и «народ», и тех, кто его защищает.
— 98 тысяч нам вполне хватит! – закончил я.
— Пополам! – взревел мент!
И мы договорились…

Это был самый счастливый день нашей жизни. В тот день я едва не полюбил нашу милицию.
Но я не сука. Сделка законная! И ни одна тварь не назовет меня сукой, если я принес пользу такому большому количеству людей: себе, моим братьям, милиции (получить не только деньги, но и свои пакостные награды), народу в селе и всем отравленным синюшным мерзостным пойлом, все избитым, униженным и оскорбленным. Самое главное – я принес пользу Пыряеву. Я избавил его от химеры совести и заставил уважать и любить людей.

6.
Итак, мы приехали в город.
— Братья мои, мы здесь ни «синие», ни «черные», ни «коричневые», ни даже фиолетовые в цветочек. Мы здесь «никто» и «ничто». Город – это очень серьезная организация, сделанная весьма неглупыми и вполне образованными людьми. Такие вещи надо понимать. За нами не стоит никакой общины, кавказской, цыганской, или чеченской, нет авторитета и нет партии. Власти мы тоже неизвестны. Потому действовать надо тихо и сообща. Никаких лишних движений и никаких создаваний проблем никому. Пока нас никто не знает. Пока.
— Понятно, брат! – ответили хором Мишутка с Игнатом. Иван задумался.
— Что будем делать, брат? – спросил он тихо и без эмоций.
— Сначала осмотрим местность и немножко подумаем. Думать буду я. Первым делом пойдем в сауну и смоем деревянную грязь и пыль бесконечных дорог. Произведем омовение перед делами, большими делами. Мелочь осталась позади нас. Мы вышли на большую дорогу. Крови будет много. Большая дорога – большая кровь. Это надо понимать. Незачем бояться крови теперь, когда мы малость повзрослели. Что есть убийство? Это всего лишь хорошее дело, необходимое и полезное для жизни таких, как мы. Мы волки. Мы будем убивать. Мы будем много убивать. Пока нас не зауважают и поверят нам. Но пока…
А пока мы осматриваем достопримечательности…

Две недели ушло на осмотр достопримечательностей и знакомства с местным контингентом. Мы ходил в бары в казино, в банки и страховые фирмы. Мы знакомились, вели переговоры, общались с «синими», узнали все про местных «черных» и вошли в контакт с властью в лице все той же, но уже гораздо лучше организованной и оснащенной милиции. Везде и всюду мы чувствовали силу и мощь самой системы, этого нового и более совершенного, нежели тот, что мы видели ранее, мира. Мы чувствовали дыхание власти и силу денег, настоящих денег, по сравнению с которыми все наши капиталы были лишь одной неделей нормальной жизни нормальных местных прихожан.

Потом я решил подумать. Когда я думал, молчали все и вся. Это был определенный ритуал, которым я демонстрировал свою власть моим братьям, давая понять им всю ее полноту и силу. Даже кашлянуть или почесать нос никто не имел права в тот момент, когда я «думал». И мои братья понимали это.
— Итак, – сказал я, прервав свое молчание, длившееся около часа, – недвижимость, игорный бизнес, страхование, реклама, маркетинг, мерчендайзинг, – что? Что мы выберем, братья мои?
— То, что скажешь, Лавр, – ответил тихо Иван.
— Я думаю, что лучше выбрать хороший бизнес, а крови мы не боимся, ты ведь нас воспитал, – ответил Миша.
Я оглядел моих братьев, окинув их своим суровый отцовским взглядом. Все они были уже взрослые и суровые, все они были похожи на меня. И каждый из них хотел новой жизни, новой и кровавой, той, к которой я успел их приучить и той, которую мы любим.
— Что ж, братья мои. Я вижу, здесь много сфер приложения интеллекта. Любая из них прекрасна. Но везде и всюду все уже поделено. Мы опоздали. Мы опоздали со временем и местом рождения. Теперь я предлагаю вам на выбор заняться одним из четырех видов деятельности: оружие и наркотики, недвижимость, рэкет, и, наконец, страхование. Что вы предпочтете, братья мои? Кто из вас решит выбрать дело по душе первым?
Братья молчали. Они смотрели тихо, каждый в свою сторону, словно перебирали в уме все это море возможностей и связанных с ними проблем. Они готовились сделать выбор, они выбирали. Мои братья: Иван, Игнат и Михаил. Они думали. Они повзрослели и были готовы сказать слово взрослого человека. Я ждал их слово. Мне было интересно.
— Я лично предпочту рэкет, – наконец решился ответить и первым сделать свой выбор Игнат. Его гигантский левый кулак застыл в молчании и был ласково обнят нежной гигантской правой, не по-человечески огромной клешней.
«Мой Игнат! Мой милый брат Игнат, ты первым сделал свой выбор, ты опередил своих братьев, да будет тебе Бог в помощь!» – подумал я, глядя на своего среднего «сына».
— Я выберу страхование, не люблю кровь, да и к тому же я всегда хотел получить образование, ты ведь знаешь, Лавр? – осторожно сказал Мишутка.
«Мой милый Мишутка, мой верный помощник во всех моих жестоких и бессердечных делах. Конечно, страхование! Ты всегда был умнее своих братьев, ты приносил мне самый большой доход. Теперь все в твоих руках. Бог тебе в помощь!» – подумал я и капелька, первая в моей жизни маленькая слеза покатилась по моей суровой, но всегда аккуратно выбритой щеке.
Иван пожал плечами.
— Выбора нет, раз мои братья хотят заняться полезными делами, то и я готов стать взрослым человеком. Я выбираю оружие и наркотики! – ответил он наконец, и это были воистину слова взрослого человека.
«Мой грозный Иван, мой бывший Ванька-засранька. Ты тоже вырос, ты тоже уже повзрослел. Ты уже убивал людей, также как и я, точнее не людей, а тех, кто недостоин жизни. Мама гордилась бы тобой, если бы видела, каким ты стал красивым, умным и сильным. И я горжусь тобой. Ты мой первый и самый главный наследник. Ты сделал правильный выбор. Бог тебе в помощь!» – подумал я, и волна гордости и невероятного чувства восторга за успех моего деяния, за исполнение обещания, данного мною моей умирающей маме, охватило меня. Вот они, все трое и все уже мужчины. И никто из них не станет алкоголиком, бомжем или официантом, они скорее убьют себя, чем пойдут обслуживать клиентов. Они не боятся крови и не боятся собственной боли и бесчеловечности. Они готовы войти в жизнь и схватить ее стальными волчьими челюстями. Мама, гордись мною, я выполнил твой наказ, я воспитал НАСТОЯЩИХ ЧЕЛОВЕКОВ!
— Ну что же, братья мои, вы сделали правильный выбор, – сказал я, оглядывая моих «пасынков» взглядом, полным гордости, скорее даже гордыни, – в таком случае я выбираю недвижимость. Видимо, такова моя судьба. Я выберу самое сложное и ответственное направление, как самый старший из Вас.
— Постой, брат, я что-то не понимаю? – внезапно спросил Иван, – наши пути расходятся?
— Нет! – ответил я, – пока землю греет Солнце и пока кровь течет в жилах человека, наши пути не разойдутся. Просто мы займем каждый свою нишу и найдем ту работу, которая каждому из нас по душе. Мы будем держаться вместе и помогать друг другу. Таков мой завет, который я дал маме. И я не оступлюсь от этого завета. Ибо мама смотрит на нас, а прежде всего на меня. Я воспитал вас, и мое воспитание было суровым. Я сделал из вас настоящих людей. Мама бы гордилась мной, если бы увидела, какими вы стали сильными и красивыми. Так будьте достойны нашей мамы. Будьте готовы бороться за свою жизнь волчьими челюстями. Я ваш отец! Будьте достойны меня!

И мы обрушались на город, подобно лавине смерти или урагану крови!

7.
Первым делом мы помогли Игнату. Мы собрали урок и молодых пацанов, слоняющихся без работы. Пару опасных для нас мы немедленно оставили бездыханными за городом, когда заподозрили в них слабость и неверность нашим идеалам. Мы быстро захватили рынок, маленький, правда, рынок, сожгли заживо в собственной машине его прежнего владельца, чеченца по национальности, Мусу. Потом мы убили еще много хачиков, прежде чем вся их семейная кодла не поняла, с кем имеет дело и с какой силой она столкнулась в нашем лице. Мы разрубили на куски тело брата Мусы Рустама, а его племянника Тенгиза мы зачислили уже в нашу банду, когда полностью стерли их жалкий семейный бизнес. Рынок перешел к Игнату, и никто не смел оспорить его власть! Теперь Игнат мог действовать самостоятельно. Я оставил ему 100000 долларов и сказал.
— Береги себя, брат. Да не возьмет тебя на стрелке глупая пуля!
— Спасибо, брат, – ответил Игнат, – я буду всегда стараться быть достойным тебя, я оправдаю надежды нашей мамы.
— Удачи тебе, брат! Я верю тебе! Я верю в тебя! – сказал я и взял из его рук инкрустированный золотом пистолет Махмуда, тот самый, что Игнат заполучил на первой нашей стрелке, когда лилась кровь рекой и запах жареного от пуль мяса дразнил наши еще детские ноздри.
Так прошел первый год нашей новой жизни, первый год нашей жизни в городе.

Затем мы помогли Ивану. Через банду Игната мы ликвидировали одну небольшую фирму и заняли ее место в мире торговли самым ходовым и дорогим товаром, «черным золотом»: оружием и наркотой.
— Береги и ты себя, Иван, – сказал ему я, – ты мой лучший ученик и самый верный соратник. Мама бы гордилась тобой. Помни, она всегда смотрит на нас с неба!
— Я не подведу тебя, брат, – ответил Иван, – я постараюсь быть достойным тебя и нашей фамилии. Ты мой отец, мой настоящий отец. Ты воспитал нас по своему образу и подобию. Я оправдаю надежды нашей мамы!
Так прошел еще один год нашей жизни…

Чтобы помочь Мишутке воплотить свою заветную мечту в жизнь, нам пришлось ждать два года, пока он не получил образование. Высшее образование, он стал юристом! Его диплом был «красный» как сама вечная жидкость, что течет в венах любого живого существа. У него был «красный» диплом, без единой четверки!!! Милая мама, я воспитал настоящих людей! И каждый из них был совершенным произведением искусства, моего искусства. Я стал их подлинным отцом. Каждый из них был как эллинский герой, буквально сошедший со страниц «Илиады», той самой «Илиады», которую я прочел впоследствии в СИЗО за одну неделю!
— Береги и ты себя, Миша, – сказал я ему сразу, как он въехал в свой первый офис, – не дай себя обмануть какому-нибудь мерзкому жалостливому быдлу. Будь достоин братьев своих, ведь они гонят к тебе клиентов, точнее, уже твою добычу. Будь обходителен и суров, знай каждую буковку каждого постановления, каждого чиновничьего психоза. Знай закон, ибо закон – это сила, серьезная сила. Я верю в тебя. Мама гордится тобой!
— Я не подведу тебя, брат, – ответил Мишутка, – никто не разведет, как лоха, брата Лавра Полуянова!
Я оставил ему свои последние деньги, все до последнего гроша, кроме какой-то пары тысяч долларов на мелкие расходы и на житье-бытье.
Игнат, Иван, Миша, – все они повзрослели, все они устроены, за каждым теперь сила и авторитет. Я выполнил наказ моей мамы.
А что же тогда со мной?
Что осталось мне?
Неужели работа «официантом»?

8.
Мне досталась недвижимость, самая трудоемкая и самая безобидная, мирная профессия. Также как и Мишутка, я закончил юрфак, конечно, не с «красным», а вполне обыкновенным дипломом. Открыть свою фирму и получить лицензию оказалось несложно. «Сложно», как оказалось, было работать с людьми.
Первым делом я установил абсолютную, просто тотальную безграмотность и жадность людей, желающих решить свои жилищные вопросы. Не знаю, что испортило человечество, квартирный вопрос или дерьмовое пойло, но, когда я пришел в этот бизнес, то первым делом дал себе приказ: «ни одного нового трупа! Хватит крови, хватит жертв и насилия! Завет мамы я уже выполнил. Это мирный бизнес. Я просто хочу помогать людям в решении самых жизненно необходимых проблем. Я хочу стать общественно полезным гражданином! Я прекращаю убивать». Господи, как я был наивен!
В действительности, как оказалось, самым простым способом работы в сфере «недвижимости», являлось «превращение в недвижимость нерадивых и недобросовестных клиентов». Я начал вести дела и заключать сделки. Я спрятал свое нутро и приказал, а точнее потребовал от себя даже не думать об убиеньях. Я готов был работать даже официантом, лишь бы не совершить плохого поступка.
Но тупость людей не знает границ! Нет границ человеческой жадности и эгоизма, как и нет, наверное, границ небу или времени…
Некоторые люди были уверенны, что в любой момент обманут меня, обведут вокруг пальца, как последнего барана. Когда я устал их убеждать в обратном, то начал тоскливо притворяться глупым и недалеким человеком. Вскоре я понял, что любая сделка в сфере недвижимости пройдет хорошо тогда, когда ты убедишь клиента, что намного глупее его. Так я и убеждал моего клиента, что со мной можно вести бизнес. Еще заметил, что практически никто не знает законодательства. Я вел нудные и тупые переговоры, разжевывая десятки раз одну и ту же кашу каждому моему подопечному. Я старался почувствовать необходимость своей работы даже за ничтожный комиссионный процент. Сделки шли раз в два-три месяца, ибо каждый ублюдок, с кем я работал, заставлял меня крутиться как последнюю белку в колесе во имя своих невероятных и, как правило, невыполнимых желаний.
Наконец я устал…
И однажды…
Устав доказывать клиенту всю необходимость и очевидность правильного выбора и правильного варианта…
Устав до изнеможения объяснять ему, что он не сможет продать свою хрущевскую полуторку в поганом спальном районе по цене однокомнатной в центре…
Устав жрать поганое пойло с ним на пару, чтобы как можно толковей провести встречу и убедить, наконец, этого алкаша в необходимости принятия самого простого и очевидного решения…
Устав молиться за интеллект человечества и за веру в справедливость…
Я ЗАКЛЮЧИЛ, НАКОНЕЦ, СДЕЛКУ С МЕРТВЕЦОМ!
И, размышляя над трупом, лениво подписывая за него все необходимые документы, я понял и осознал как раз ту самую простую вещь: самый быстрый способ работы в сфере недвижимости – это вести бизнес… с молчаливыми клиентами.

И я изучил законодательство получше.

Я снова начал вести свой блокнот, записывая туда каждую свою сделку. Я выбирал клиентов из числа людей, подобных моему отцу, таких же алкашей без совести, памяти и чести. Я спивал их и убеждал, расписывая золотые горы и соглашаясь с каждым их пожеланием: «У вас двушка на окраине, вы хотите двушку в центре? Пожалуйста!», «Вы хотите продать квартиру, где прописана еще ваша малолетняя дочь, вы в курсе такого слова «опека»? Ах, так вам плевать на такое слово и на маленькую дочку, оставшуюся по разводу с этой старой сукой! Пожалуйста!», «Вы просто хотите продать свою квартиру, вы в курсе рыночных цен? Ах, так вы считаете, что ваша трехкомнатная в панельном стоит миллион долларов? Нет проблем! Сколько захотите, за столько и продадим! Пожалуйста!!!», «Вы считаете меня идиотом? Нет проблем, я идиот! Я сделаю все, что вы попросите! Никаких проблем! Оформляйте генеральную доверенность, и обмоем сделку! Любую сделку, любой сложности! Никаких проблем! Все честно!»
Сделки стали заключаться моментом…
Мои братья удивлялись, когда смотрели на мои тревожные мытарства. Они не понимали, зачем я веду столь жалкий и неуклюжий бизнес, в то время как каждый из них уже достиг определенной и реальной власти. Что я мог им сказать?
Ничего, кроме того, что поковырявшись год «официантом», спустя другой год я стал долларовым миллионером.
«Пузяков Сергей Анатольевич, Каблуков Андрей Геннадьевич, Мерзляков Степан Георгиевич, Туянов Рашид Беркебекович» — я наслаждался, когда читал эти имена, словно изучая собственную исповедь перед сатаной. Я сам, всегда собственноручно расчленял моих мертвецов и сам отвозил их за город. Кому еще мне можно было доверить такую важную работу? Я выбирал людей, максимально похожих на моего покойного отца и, каждый раз празднуя очередную удачную сделку, чувствовал, что вновь и вновь убиваю именно его. «Мартинянов Владислав Петрович, Кулебякин Максим Георгиевич, Парошкин Матвей Геннадьевич…» я не чувствовал боли моих жертв, я убивал, убивал и убивал… Я смотрел в глаза каждой моей полупьяной и уже при жизни мертвой жертвы. Я не чувствовал, что убиваю, я чувствовал, что очищаю землю от грязи, мерзости и дерьма. Я чувствовал важность моей работы и значимость каждого очередного поступка, каждого очередного акта умерщвления. Получая водку с цианидом после подписания всех документов, мои жертвы всегда оставались довольны заключенной сделкой, всегда были веселы, всегда счастливы и всегда горды собой. «Погуляев Матвей Николаевич, Колозин Сергей Петрович, Пупкова Валентина Ивановна, Пупков Анатолий Сергеевич…». Каждый раз каждое новое умерщвление давало мне не просто деньги, а определенный новый смысл, в который я вкладывал всю свою душу. Я стал художником умерщвлений, поэтом умерщвлений, певцом смерти и факиром сатаны. Я чувствовал необходимость моей работы и значимость каждого моего слова, каждого моего жеста, и перед тем, как очередной мертвец называл меня ласково «Лаврушей», перед тем, как он обещал мне, что теперь сделает для меня все, что я пожелаю, я смотрел в глаза этому мертвецу, видя в его глазах разложение его трупа в канаве у дороги.
Чувствовал ли я угрызения совести? По отношению к моим подопечным – нет, никакой и никогда! Даже сам такой вопрос я считаю для себя несолидным и несерьезным. Я чувствовал угрызения совести только по отношению к маме, которая, вероятно, содрогалась у себя на небе, глядя на каждый мой очередной шаг. Мне также было страшно и за братьев, которым я создавал в случае моей случайной ошибки массу нечеловеческих проблем.
Я очищал землю от человеческого хлама, давая волю к жизни тому, что заслуживало жить. Квартиры я продавал по минимальной цене тем, у кого, как правило, не было никаких шансов их заполучить: молодым семьям, интеллигенции, добропорядочным молодым людям, непьющим родственникам моих жертв. Особое предпочтение я отдавал тем, у кого были маленькие дети: таким я сразу сбрасывал 10-15% от стоимости жилья. Все были довольны! Все благодарили меня. Каждый смотрел на меня как на бога и вершителя судеб.
Но я убивал не человеков!!! Я стирал с лица земли человеческую грязь! Кто виноват, что бог сделал людей разными? Кто заслуживает ненависти и презрения? Я? Человеконенавистник и подонок, или тот, кто сотворил людей разными?
Я всегда выбирал в качестве клиентов «первой категории» ублюдков и подлецов, алкашей и стариков, а в качестве «второй» – молодые семьи и интеллигенцию, а также работяг и образованных молодых людей с большими жизненными перспективами. Я отсекал «мертвое», чтобы дать пространство для «живого».
И, мой добрый мудрый читатель, ты, конечно, содрогнешься, если поймешь, что я не только ни на секунду не раскаивался в своих делах, но даже считал себя правым перед Богом! Это был серьезный спор с создателем, спор, который я вел как адвокат сатаны.
Ты меня, наверное, спросишь, мой добрый и умный читатель, а наслаждался ли я убийством? Мне незачем врать тебе перед лицом скорой уже и моей смерти. Да, я наслаждался убийством. Я наслаждался умерщвлением того, что должно быть умерщвлено.
Самое главное, все мои клиенты были всегда довольны: и те, кто отправлялся на 20-тый километр, распиленный на куски, и те, кто въезжал в его квартиру. Все благодарили меня, слушали меня и обещали мне свою помощь. Все были довольны моей грешной, но, видимо, столь необходимой для всех работой. Я хорошо работал!
У меня не было недовольных клиентов.
«Тизяков Семен Валентинович, Поганов Антон Николаевич – чуешь, читатель, какие фамилии? Чуешь, как от них воняет, точнее, смердит? – Купавкин Павел Степанович, Махмудов Карим Ахмедович, Тупицина Ольга Сергеевна» – это был мой спор с Богом. Я чувствовал значимость этого спора, мои аргументы заключались в том, что он сотворил рядом с нужными жизнями ненужные и бесполезные. Ему незачем винить сатану, который первый ему указал на ошибки в его построениях. Я давал весьма серьезные аргументы. Но однажды, когда я увидел Бога воочию и он сказал мне: «ты лгун, человек, ты хвалишься тем, что все довольны твоей работой, но ты ни одного из них не поставил в известность, ты скрыл от них правду своей сделки, что скажут они тебе, если узнают все подробности твоей работы?»
Это был серьезный аргумент.
Мой умный читатель, не считай меня сумасшедшим, но я решил ответить на слова Бога, и я ответил на брошенный вызов.
И, видит бог, я, «изверг», «чудовище» и «человеконенавистник», не обманулся в своих ожиданиях. Пусть я проиграл ему спор, но неизвестно, кто выиграл войну. Ибо истина осталась под покровами тайны.

9.
Итак, мы сидим на кухне в драбадан разгромленной квартире, которую я готовлю к продаже. Сидим трое: я, мой клиент и мой помощник Тенгиз. Пьем сивуху, раздобытую по случаю клиентом.
Я смотрю на своего подопечного, на своего клиента и так, как бы невзначай, словно нарочно, неожиданно или случайно, как внезапный порыв ветра или описанный самураями полет лепестков сакуры, задаю ему вопрос:
— Мужик, а ты знаешь, я ведь убивал людей, я убил много людей, ты в курсе этого?
Смотрю на реакцию.
Мой клиент – старпер, бывший полковник КГБ, ветеран партии и заплечного труда. Как он прореагирует? Смотрит на меня внимательно, разглядывает, что же произнесет?
— А что в этом такого, на то они и люди. Вся жизнь наша – страдание! – отвечает мне мой клиент.
— Нет, без шуток, Павел Геннадьевич, я убийца… Понимаете, вы многого обо мне не знаете, вы совершенно ничего обо мне не знаете, а доверяете мне, я веду ваши дела по квартире, сейчас мы готовим последние документы по продаже, осталась только ваша подпись. Вы же совершенно ничего про меня не знаете. Павел Геннадьевич, я удивлен, как вы так умудрились заманить себя в такую глупую ловушку…
— Что-то я смотрю, ты много стал болтать, – ответил клиент, – может, водка на тебя так действует? Пойди-ка освежись на воздух – легче станет!
— Павел Геннадьевич, а кто вам сказал, что я пил? Вы видели, как я пил?
И тут он малость задумался. Дело в том, что я тянул одну стопку уже полчаса, а он себе подливал, да огурцом закусывал, а мой помощник, интеллигентный Тенгиз, вообще к выпивке не прикасался.
— Балабол, – ответил Павел, – губошлеп желторотый, думаешь меня пугать, или что? Хватит паясничать, сопляк, иди на улицу, освежись! – приказывает он мне, словно не понимая самой ситуации, – туда, на балкон, тебя там быстро продует, мозги приведешь в порядок и не будешь чушь нести!
Я задумался, первый раунд остался за Богом. Клиент не испугался меня или не подал виду, что испугался. Черт знает, ведь может, я поступаю так напрасно. Может, все отменить, или…
Я встал и пошел достал сигарету.
В квартире этот монстр жил уже лет двадцать и никому не хотел отдавать. В качестве клиентов номер два я выбрал молодую интеллигентную пару, людей из профессорской среды, умных и образованных. Что мне сказать им, если сделка сейчас провалится? Да они, конечно, поймут! Но что сказать тогда этому, он-то поймет? Или обратится к своим друзьям из ментуры?
— Ну хорошо, – поворачиваюсь я к нему, – если вы считаете, что я перепил, тогда скажите мне, как вы могли довериться первому встречному, моей риэлтерской фирме, как вы могли так просто, словно выпив стакан водки, подписать на меня «генеральную доверенность»? Кто я вам, брат, сын, внук, или старый знакомый, которого вы знаете с колыбели? Может быть, я уже захоронил за городом тридцать девять трупов, а вы у меня юбилейный, то бишь сороковой? Как вы можете мне доверять и на каком основании? Вы действительно верите, что я куплю у вас вашу двушку за 45 тыс. долларов как обещал?
— Кончай трепаться, балабол, не хочешь – не бери, дело твое, – со скрипом и с красной рожей произносит мой клиент, – только не п#зди понапрасну, мол я такой, мол крутой, мол сорок трупов уже закопал! Все это чушь и бред бездельника. Я видел таких бездельников, в пятидесятых мы их пачками сажали! Тунеядцы, лодыри, бл@дь! Интеллигенция прокуренная и вшивая. Ты видимо, из таких же, ничего не умеешь, только помахать языком, как тряпкой. Трепло ты, вот, больше никто, ничтожество, бл@дь! А я тебе еще верил, выглядел как нормальный пацан, толково рассуждал, нет… такое же трепло! – ответил мне мой клиент триадой на мою триаду.
Я опять задумался, второй раунд тоже остался за Богом. Клиент раскусил меня в своем понимании и теперь, скорее всего, я ему больше не нужен, он сидел в этой квартире двадцать лет и готов в ней умереть, если потребуется. Что же мне ему сказать, как его утешить, а точнее как доказать ему свою правоту? Или как объяснить и достучаться в его глупое сознание железной косой?
— Я не трепло, я вам правду говорю, а вы мне не верите, зачем обижаете доброго человека. Я собираюсь вас убить, здесь и прямо сейчас…
— Пошел отсюдова на х#й! – заорал бывший полковник, – убирайся, бл@дь, на х#й из моего дома, чтоб ноги твоей здесь больше не было, брысь, я сказал!!!
Я достал пистолет, он увидел ствол, нервы железные, ни один мускул не дрогнул. Только губы чуть дрожат.
— Вхге, вхге, вали, я сказал! – кричит он, но не так уверенно.
— Подписывай документ, – произношу я медленно и спокойно, – подписывай.
Он не нервничает, словно ожидал это, потом медленно и весело говорит, лицо уже не горестно-коричневое, а нормальное, чистое, как будто не пил, даже стопки в себя не опрокинул.
— А вот это другой разговор, так бы сразу, а то я, да сорок труПОВ!!!!
И недопитая бутылка водки летит ко мне в череп, прямо в глаз. Я стреляю в воздух, чтобы не попасть ненароком в Тенгиза, а пуля рикошетит об потолок…
Господи, вся жизнь – это сплошные подарки, просто бери не хочу; как я благодарен тебе, Господи, ты мне сильно помог!
Пуля, отрикошетив от бетона потолка, летит в ногу моему подопечному, прямо в ягодицу, в тот момент, когда клиент опрокидывает стол на Тенгиза!
Бутылка разбивается об мой череп с глухим и тупым звуком прямо в мелкие осколки. Спустя секунду я понимаю, что у меня больше нет правого глаза – в нем застрял осколок. Но никакой боли, ничего, в том числе даже сострадания к себе я не чувствую. Боли нет, ничего нет, кроме ненависти.
Кровь льется по моему лицу, но Тенгиз, к счастью, не пострадал. А клиент сразу добрый такой стал и покорный. Сразу сник и сразу стал вежливо спрашивать: «мальчики, где тут скорая помощь, позвоните ради бога, нога, нога, больно мне?»
— Свяжи! – приказываю я Тенгизу, – быстро, чтобы не смог пошевелиться, не свяжешь, отправлю к Аллаху.
— А вот это не выйдет, – говорит вдруг мне Тенгиз и неожиданно достает уже свою плеть.
— Хочешь отомстить? – спрашиваю я его.
— Давно было пора, – немного не по-русски отвечает мне Тенгиз, а я стреляю, пока он не закончил фразу. Спокойно и тихо повторно нажимаю на курок.
У Тенгиза пуля в голове, но глаза все еще моргают. Пуля прошила башку, мозги, вероятно, уже текут на пол, но он этого не чувствует, он еще жив, а я знаю, за кого он мне мстит – за своего покойного дядю. У горцев все не имеет срока, он, может, для того и вошел в мою банду, притворившись лучшим учеником, чтобы наконец расправиться. Я знаю это и снова нажимаю в третий раз… Вторая пуля наконец снесла ему полчерепа…
— Ну ты и счастливчик! – заявляет мне клиент с пола, – два раза с таким зрением и не промахнулся. Все теперь моя очередь. Только вот я теперь ничего не подпишу! Кукиш тебе, понятно!
— Понятно! – отвечаю я и слышу стук в дверь.
— Что там у вас за стрельба! Мы милицию вызвали! – раздается за дверью на площадке истеричный мужской голос, а за ним и бабьи причитания…
Чертовы советские квартиры, все слышно как в дельфинарии или в филармонии, весь дом слышен и каждый знает все…

10.
Менты, конечно, сначала меня избили, а потом, когда отвезли в участок, я признался… что стрелял в Тенгиза, по ошибке… Мне хотели приписать «хранение» и «черезмерку», но проклятый старик, сучий потрох кэгэбэшный, выжил и начал давать показания против меня. Мой мозг работал как компьютер, я не должен был признавать ничего!
Шесть месяцев ада… пока, наконец, другие мои клиенты, те самые, которым я продавал квартиры за бесценок, не признали меня и мне пришлось все рассказать.
Павел Геннадьевич действительно был моим сороковым, как выяснилось, а я даже и не считал их…
Все мои мысли были лишь о том, как бы не вышли оперы на моих братьев. И пусть я подохну, но мои братья не пострадают.
Вес пострадали, все до одного!
Мишутку взяли первым, Ивана застрелили при задержании, Игнат отправился в бега. На всех нашлись свидетели, и много. Мне было горько за своих братьев. Видит Бог, менты заставили плакать меня и кровавыми слезами, но что это все! Я создал трех человеков и всех трех потерял, по своей глупости… Никого не осталось… Что чувствует моя мать на небе, как ей… да что мне до нее… Ибо нет глупее смерти, чем от пули врага в тот момент, когда решил сходить по большому. Все мои братья погибли в один момент, и все дела их сгинули в вечность. Что же осталось мне?
А, наверное, только задуматься о том…
ВЫЖИЛ БЫ Я И ВЫЖИЛИ БЫ МОИ БРАТЬЯ, ЕСЛИ БЫ ВО МНЕ ВДРУГ НЕ ПРОСНУЛАСЬ СОВЕСТЬ! И ГДЕ БЫЛ БЫ ТОГДА БОГ?
(конец)

PS: Он умер в тюрьме в возрасте 28 лет отроду, от туберкулеза. Сокамерники говорят, что Лавр Полуянов пользовался определенным авторитетом, но вел себя тихо, необщительно. Много читал, причем литературу исключительно философско-религиозного содержания. Он был циник, он ни в чем не раскаялся, он ни о чем не пожалел.

Добавить комментарий