Еще ворочался Петров, проснувшись в первый день, упорствовал, глаза не открывал. Но сон не утка глупая — подманивать его. Поднялся неохотно. В трусах по комнате ходил, поставил в кухне чайник на плиту. Пошел умылся. Поскреб ногтем щетину. \»Пусть борода растет\», — подумал.
Он чай покрепче заварил в большой железной кружке. И пил, не обжигаясь, не дав ему остыть. Сидел, напившись, без движений. Осматривал пространство. И видел он: пятнисто-серый потолок, на абажуре паутину. \»Чего же я сижу? — Петров подумал, — еще и отпуск не отмечен\».
Собрался быстро и в трико, в сандалиях на босу ногу спустился вниз и вышел из подъезда. Купил закуски, сигарет и три бутылки водки — одну всегда на утро оставлял. Пожарил два яйца, вернувшись, залил их майонезом, порезал колбасы, сказал: \»Ну, с отпуском тебя\»,- и выпил водки полстакана и сразу закусил.
Глаза закрыл и ожидал: огнем лилась по пищеводу, упала в жаждущий желудок и там уютно растеклась, согрелась водка и парила. Налил еще и молча выпил. А с третьей бабку помянул, — жена скончалась прошлым летом и больше у Петрова никого.
Ходила бабка в церковь. Петров ей не мешал. \»Мне все равно\», — он думал. Прибил ей полочки в углу, она поставила иконы, повесила лампаду. Теперь они остались. Но он молиться не умел, смотрел на них, как на картины. Лампаду зажигал, чтоб только вспомнить аромат, плывущий по квартире.
Он словно чувствовал ее, — сухие руки и лицо, и круглый маленький живот, и запах теплой кожи. Все увядало вместе с ним и тем роднее становилось. Пока смешливое лицо не обратилось в строгий лик, и он подумал в первый раз, — ничто их больше не роднит. Как будто жизнь прожил один. А может быть, придумал.
Теперь он закурил. Меняется пространство после третьей — неуловимо и легко, и время мягче протекает, не так безжалостно к нему. Скользит, как шёлковая нить, и раны рваные края без боли зашивает.
Петров пьянел. Одна бутылка опустела, стояла на полу. Петров открыл вторую, окурок в блюдце затушил. Поднял стакан и выпил. Последний отпуск у него, последний год работает Петров. Потом лишь пенсия и дача, — лопата, грядки, пескари. \»Еще немного, — думал он, — еще лет десять может быть — и я с бутылки буду пьян, с одной бутылки, как пацан\». Все чаще юность вспоминал.
Сейчас все хорошо. Пошел достал альбом семейный. Они вдвоем — в Крыму, на даче. Она всегда с улыбкой. Теперь, конечно же, фальшивой. Ну, может, просто неуместной. Не зря Петров сниматься не любил. Сейчас, конечно, лучше, — Петров просматривал альбом без стариковских быстрых слез. Ведь год почти уже прошел и слез тяжелых не осталось. Но пустота не исчезала. И по привычке, засыпая, свободным место с краю оставлял.
\»Ну ладно, ну помянул, и хватит\», — Петров подумал.
Закрыл альбом, отнес его на место и вышел на балкон. К зениту солнце приближалось. По-летнему палило. Исчезли запахи весны,
— холодной, влажной, вот только что проснувшейся земли, подгнивших листьев прошлогодних и травы. Растаял снег в тени, просохли лужи. Пора на дачу.
На даче дел невпроворот. Соседка по участку на лето переехала уже. Всегда там раньше всех. И тоже вдовствует она. А через год — на пенсию ему: на даче жить до снега будет, колоть дрова, камин топить. Вставать с рассветом, с закатом спать ложиться. Работать, отдыхать — когда захочет. О чем мечтал всю жизнь. Вечерний дождь с грозой и солнце утром. Лопата, грядки, пескари…
2000
ОТПУСК СЛЕСАРЯ ПЕТРОВА
0 комментариев
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Вот дочитала рассказ до конца, а в голове вопрос вертиться «в запой на весь отпуск уйдет этот Петров или все-таки выберется на дачу?». Лучше бы на дачу, где грядки и пескари……
Я не пьяница и не слесарь, но весь отпуск на даче провела. Спросите почему? Да потому, что в городе Иваново опять все предприятия останавливаются и даже наши кровные заработанные и то не выплачивают уже два месяца.
Вот и думаю «запьет Петров или на дачу уедет?».
Вся Россия сопьется или будут когда-нибудь наши предприятия стабильно работать?
А рассказ хороший, — 10 баллов. Хотя каждый его прочитает со своим настроением.
Именно так. До сих пор ваш слуга встретил только одно произведение в «Золотой номинации», где «правда обстоятельств» была бы воспроизведена с такой же документальной точностью. Это рассказ «Одиннадцатый медведь» о Никитке, мансийском охотнике.
«Отпуск слесаря Петрова» пожалуй, ещё более правдив. Более того, он экзистенциально безжалостен. Он протоколирует день жизни одинокого стареющего человека, находящегося в последнем предпенсионном отпуске. Причём не какого-нибудь исключительного, утончённо-страдающего, а простого, как его фамилия и его ремесло.
Итак, слесарь Петров просыпается, одевается, отправляется в магазин, покупает три бутылки водки и начинает выпивать. Казалось бы, что интересного в подобном герое и в подобных отпускных буднях?
Всё, всё интересно. Начиная с того места, где он достаёт семейный альбом и останавливается взглядом на фотографии покойной жены. Он и она — в Крыму, в пору молодости. Никаких авторских комментариев, никаких тебе психологических описаний-состояний, а почему-то перехватывает в горле. Подчёркнутая аскетичность, бесстрастность повествования парадоксальным образом усиливает впечатление от рассказа. На фоне манерных красивостей иных конкурсных произведений он смотрится предельно неприхотливым, но это какая-то особенная, почти библейская неприхотливость. Хэмингуэй как-то высказался, что писать нужно по «закону айсберга». То есть три четверти айсберга под водой, на поверхности только вершина, но под ней угадывается вся тяжесть и масса ледяного монстра. Не знаем, сознательно ли следовал автор «Отпуска» этому принципу, но в рассказе он соблюдён с поразительной последовательностью.
Рассказ интересен ещё и тем, что возвращает в литературу простого человека. Если угодно, это повторение опыта «натуральной школы». Как мы знаем, Пушкин испытывал в своё время немалые сомнения, сумеет ли эстетическое сознание его современников разом преодолеть гигантский разрыв, образованный переходом с позиций высокого романтизма на язык низкой прозы «Повестей Белкина». Но прошли считанные исторические мгновения, и Гоголь, поддержанный критическим гением Белинского, окончательно сменил фокус литературного видения, перенеся его уже исключительно на прототипов «Миргорода» и «Петербургских повестей». Избранные аристократы духа вдруг оказались потеснёнными из ухоженных садов российской словесности станционными смотрителями, ремесленниками, чиновниками 14-го класса, гробовщиками, в которых, однако, обнаружилась не меньшая мера человеческой сложности.
Возможно, кому-нибудь подобные параллели покажутся слишком масштабными, чрезмерными. Пусть. Во всяком случае потенциально автор «Отпуска слесаря Петрова» находится на том же пути, по которому до него прошествовали означенные классики.
И последнее. Как и многое в «Золотой номинации», рассказ написан ритмопрозой. Это, кажется, становится уже традицией конкурсной прозы.