Широко закрытые двери…
Шорохи под асфальтом…
Жорж вышел на крыльцо, и его обступил дикий, первозданный лес. Чувствовался аромат дорогих сигар. Было сильно накурено. Жорж взмахом руки разогнал дымку и вздохнул свежего, прохладного воздуха.
Посмотрев в сторону, он увидел, слегка качающуюся ветку ели, будто её задел кто-то… Невдалеке, о чем-то по-своему матерясь, пролетела птица. Скорее всего это была одна из этих — из птиц счастья. Жорж их не любил за снобизм и острые когти.
Невдалеке протопал медведь, пиная, попадающиеся ему под ноги грибы, шишки и прогрызенные белками скорлупки кокосовых орехов….
На самом краю леса мелькнула маленькая фигурка уже с неделю заблудившегося мальчонки.
На травку упала вечерняя роса, а где-то вдалеке ухнула птица…
«Всё, как обычно», — подумал Жорж, вздохнул и окончательно решил забыть бродившего мальчика, надеясь, что и он встретит вскоре своего медведя. Жорж постоял ещё немного, впитывая чувства, запахи, шумы и ушёл с крыльца обратно в дом.
Там было всё, как всегда… Почти…
— Скукота, — подумал Жорж, — по-прежнему скукота, по-прежнему…
Снаружи доносились обычные звуки — тихое звяканье, медвежье урчание, шелест листьев, чёткие звуки морзянки, отбиваемые ветками ближнего к дому дерева, гул чего-то неопознанного, ежевечерне пролетавшего прямо над крышей избы…
Жорж огляделся вокруг – пришла пора задуматься и принять решение. Он никак не мог сосредоточиться на том, что его давно уже удивляло в обстановке гостиной и во что верить совсем не хотелось и казалось лишним: необыкновенное количество пауков и огромная черная дыра в стене.
Странный звук привлёк его внимание. Жорж двинулся в угол. Он медленно приблизился к китайскому фонарику, криво висевшему на выбеленной печи. Внутри него что-то оживало — там мелькала, то становясь ярче, то потухая совсем, какая-то тень.
Жорж протянул дрожащую руку… «Эх, похмеляться надо было вовремя!» — с горечью подумал он, уже различая, как неясная только что тень приобретает прямо на глазах всё более чёткие очертания… Женщина!.. «Только её тут и не хватало!» — вскинулся Жорж, торопливо приглаживая давно не чёсанную, но по старинной привычке, набриолиненную голову.
Женщина уже скреблась изнутри, разрывая тонкие бумажные стенки фонарика… Жоржу стало страшно. Нет, не женщины испугался он, а того, как реагировало на её неожиданное появление его истосковавшееся тело.
Медведь за окном громко рыгнул, и Жорж с благодарностью вспомнил милого заблудившегося паренька.
Женщина тем временем выбралась наружу и, спрыгнув со стола, стала с необычайной скоростью увеличиваться в размерах и вскоре перед остолбеневшим Жоржем во всей своей красе предстала женщина поистине могучая. Вид её был столь внушителен, что Жорж поначалу даже не нашелся, что и сказать… Тем более, что разыгравшиеся гормоны уже ударили в голову, и без того измученную горестными мыслями.
В комнату неслышно вошел старик Никодимыч — слуга-денщик, он же — строгий дядька, воспитывавший Жоржа с младых ногтей.
На серебряном подносе он нес всякую всячин: рюмку коньяку, стопку водки, блюдце с порезанным лимоном, горбушку черного хлеба, чашку кофе, горячий шоколад, запотевший горшок молока, сигару и зажженую свечу…. Угодить на Жоржа с утра было нелегким занятием… Никодимыч поставил поднос на ломберный столик и, скрипя радикулитной спиной, согнулся перед Жоржем в ожидании распоряжений…
Женщина с прищуром оглядела поднос и потянулась к шоколаду. Жорж благородно промолчал — отказать женщине было противно его благородному воспитанию. Никодимыч с резким звуком разогнулся и уставился на незваную гостью…
-Ах-ти ж меня! — потрясённо прошелестел он, еле двигая губами.
-Старичок!- глубоким, низким голосом произнесла незнакомка, — старичок, ты б рюмку вторую, что ли, принёс, и блинков…
Жорж встрепенулся. Загадочно-волшебное появление женщины совсем не соответствовало обыденности происходящего… Он схватил с подноса сигару и поднёс её к пламени свечи. Даже обрезать забыл! Глубоко втягивая в себя сигарный аромат, он вглядывался в гостью и дрожал руками.
Никодимыч, спиной попятился к двери. От ужаса и удивления глаза его совсем выпучились и от того влажно слезились. Открыв дверь спиною, он тихо вышел, а скорее — вывалился из комнаты.
Наступила звенящая, скорбная тишина… Жорж с трудом взял себя в руки, для чего ему потребовался добрый глоток коньяку — непривычно — без лимона. Дама уже опорожнила чашку с шоколадом и жадно оглядывала поднос, недовольно морща маленький, хищно двигающийся, носик.
Вдруг снова послышался знакомый уже шорох — китайский фонарик, было потухший, снова заморгал таинственным светом, и Жорж бросился к нему, протягивая вперёд руки и тихо подвывая. Он успел вовремя. В фонарике ещё только начало подрагивать чьё-то мерцающее тело, а Жорж уже взмахивал рукою! Фонарик взвился на мгновение в воздух, к самому потолку, а потом, как-то странно дёрнувшись в полёте, с тихим звяком рассыпался на кусочки на грязном, давно не мытом полу. Женщина засмеялась.
— Молодец, молодец, голуба моя! — голос её полон был такого торжества и злорадства, что Жорж устыдился своего поступка, продиктованного одной лишь трусостью.
— Осмелюсь полюбопытствовать — чем обязан приятности Вашего присутствия, мадам? – не выдержав, пролепетал Жорж…
— Да, так уж… Мимо пролетая…,- странно растягивая звуки, почти пропела прелестница, — э…, дружочек, как вас там…, Жорж, кажется, а скажите-ка мне, Жорж, милый друг, вас дыра-то не беспокоит?
— Дыра? – замялся Жорж. Дыра его не беспокоила. Совсем. Он свыкся с ней, сроднился душою и мыслями. И приучил себя не думать о ней вовсе.
А вот вопрос незнакомки его как раз обеспокоил. В душе заскреблось противное, тихо клацнули зубы, снова мелко затряслись руки. Вот оно, пришло! А ведь Никодимыч предупреждал! «Не к добру, барин, дыра сия, не к добру! И не сквозит из ей, и не пахнет, и не лезет никто… Не к добру! Съезжать надоть, а то, как бы того…, как бы худа не вышло!» Вот теперь только Жорж и начал жалеть, что не послушался старого дурня.
— Ну, так, что молчишь, милок?
— Что Вы, сударыня, — выдавил Жорж, я и не молчу вовсе, а только прежде, чем беседы заводить, давайте познакомимся, да и вообще…, вы, наверное, устали с дороги?
— Зови меня по простому — Фрейя. И не устала я вовсе. Да и дороги то никакой не было. Что-то ты юлишь, как я погляжу. Ты ж видел всё! Аль со страху глаза жмурил? Не люблю! Так что ты мне про дырку-то скажешь? А?
— Мадам Фрейя! Воспитание не позволяет мне вести долгие беседы с дамой, не предложив ей присесть…
— Замолкни, кулёма! Надоел ужо! По делу говорить дозволяю, а пустомелье для служки своего оставь! Кликни-ка его, мне с ним тоже перемолвиться надо, — Фрейя повернулась к зеркалу и стала поправлять растрёпанные кудри.
И только тут до Жоржа дошло, что она стояла перед ним совершенно нагая… То есть, он, конечно, видел это и раньше, но как-то не осознавал… По телу его пробежала горячая волна, руки и грудь покрылись мурашками, в горле пересохло и стало нечем дышать. Он поспешно подскочил к дивану и, сдёрнув с него льняное покрывало, набросил на плечи женщины. Та резко обернулась и с недоумением воззрилась на Жоржа. Глаза её удивлённо расширились, брови взлетели вверх, маленький ротик приокрылся, обнажив крупные белые зубы.
— Что ты? Что ты? — вскрикнула она и взмахнула руками. По лицу её пробежала волна, она покраснела вдруг и стала судорожно закутываться в накидку. Жорж тоже покраснел. Ему стало от чего-то стыдно.
Женщина вскинула на него огромные, синие глаза.
— Напугал, сердешный! Я ж отвыкла совсем! Забыла! Из головушки вон! Давненько я к вам не возвращалась… Ты уж не подумай чего…
А Жоржу тем времени было не до мыслей. Жоржу было плоховато… Перед глазами всё стояла обольстительная картина… В штанах болезненно напряглось и напружилось.
— Ладно! Давай, что ли чайку попьём. Слышь?!! Зови старичка-то.
Жорж выскочил за дверь. Рядом с ней, прямо на полу сидел Никодимыч и раскачивался из стороны в сторону, что-то тихо нашёптывая сам себе.
— Никодимыч, чаю бы нам горяченького! Да, встань ты! Она и тебя требует разговоры разговаривать, вставай, хватит сидеть!
Никодимыч медленно поднялся и вдруг бросился в ноги Жоржу.
— Барин! — завопил он, — барин, бечь надо, барин! Откель баба? Голая… Ведьма, никак?! Эх, как же так, я ж говорил, я ж предупреждал… А-а-а!
— Ты что орёшь?
-Так-ить, смотрит она…
Жорж обернулся. В дверях и правда стояла Фрейя. Она уже была в платье, похожем на те, что были модны уж давненько. Такие носила ещё прабабка Жоржа, а может и пра-прабабка. Платье было нежно-голубым, подол его и края широких рукавов расшиты вычурным растительным узором — ярко-зелёным по синему, под грудью платье было подпоясано широкой, синею же лентою. Глубокий вырез, ничуть не скрывавший женских прелестей, был украшен листочками, казавшимися живыми. В глубокой ложбинке между больших белых грудей кривовато лежал, поблескивая, кулон старинной работы. Женщина была волшебно прекрасна. Полна, округла лицом и телом, нежная кожа светилась и притягивала взгляд.
— Так лучше? – участливо проворковала она, склоняясь над стариком и в голосе её слышались забота и участие.
-Да-сссс, сударыня,- прохрипел Никодимыч и бочком, бочком, не отводя глаз от Фрейи, скрылся.
— За самоваром пошёл, — зачем-то объяснил Жорж.
— Вот и хорошо, вот и славно. За чайком и поговорим. Мне вас обоих о многом расспросить надо. Вы при дыре-то дольше всех прожили… Пошли пока…
Они снова вошли в гостиную. Фрейя, ухватив Жоржа за руку, почти подтащила его к разломанной стене.
— Ты что-нибудь ТАМ видел?
— Видел!
— Когда?
— Не помню я. А может, и вовсе то был только сон.
— Ты должен мне его рассказать!
— С чего бы это, мадам? А, если я не захочу?
— Ты захочешь… Ты обязательно захочешь…
— Что вы, сударыня, право, как репей в бороду! Вам-то, что за дело? Дыра она и есть дыра! К томуж в моём доме, не в вашем!
Жорж всё больше раздражался. Ему жутко не хотелось говорить о дыре, тем более, что периодически перед его глазами проносились соблазнительные образы… Её голое, нежно-розовое, гладкое тело и, особенно, некоторые его фрагменты…, это здорово отвлекало и мешало сосредоточиться.
Затянувшуюся паузу нарушил Никодимыч, внёсший в комнату самовар. Он бухнул его на стол и, опасливо косясь на Фрейю, спросил: «А к чаю то чего подавать?»
— Чего там есть у тебя, всё и неси, — лениво протянула Фрейя, — голубчик, ты не бойся меня, вы рассказывай. Я тебя не от безделья пытаю, мне, и правда, очень важно знать обо всём тобою виденном. Я, вишь ли, пойти туда должна, так хотелось бы знать о последних там событиях.
— Событиях?
— Так видел ты там что-то, или нет? Ответь же, наконец!
— Видел, видел, только всё как-то странно… То одно, то другое, то светло, то темно, а то и вовсе ничего. Но всегда — НЕПОНЯТНО!!! И мне это совсем не нравится! Обычная дыра, а всё, что за ней…
— Да ты, как я посмотрю, и не любопытен вовсе!
— Мадам, я не привык вмешиваться в чужие дела! Мне это ни к чему! Я — философ! Раз дыра есть, значит именно здесь ей и место.
Жоржу вовсе не хотелось демонстрировать перед этой странной женщиной свои истинные чувства. Её настырность была ему неприятна чрезвычайно.
-Это не дыра, Жорж, это — выход во время….
— Какое время? — холодно процедил Жорж.
— Любое… Прошлое, будущее — какое захочешь… Выгляни в дыру — посмотри.
Жорж поднялся со стула и подошёл к дыре. Отогнув рваный
кусок обоев, он нагнулся и обомлел — прямо на него несся
поезд… Жорж отпрянул.
— Что это было, — заикаясь, спросил он.
— Время. Какое-то из времён… Надень очки — у вас есть очки? Попробуй в очках…
Жорж,нацепив на нос пенсне своего прадеда, выглянул в дыру…
…Перед ним была огромная площадь, вся в утренней дымке, хмурая и мрачная. Тысячи людей в черном и сером правильными рядами заполняли площадь, посреди которой был сооружен помост, а вокруг него целая толпа маленьких, суетливо копошащихся людей. Они затягивали грубые доски помоста черными и красными полотнищами. На помосте возвышалась виселица! Несколько петель уже были привязаны к перекладине…
— Что там, Жорж?
— Не знаю… Так странно… Видимо, какая-то казнь, — пролепетал Жорж…
— Попробуйте в других очках — это занимательно! — улыбнулась дама…
Жорж выдвинул ящик комода и, поискав, достал две пары очков.
Надев черные, он снова подошел к дыре….
Сразу за краем было море. Вернее, берег моря, поросший необычными деревьями, похожими на огромные папоротники и диковинные пальмы… По краю воды бродили странные животные, огромные, как дома в Петербурге….
— Динозавры? — в ужасе прошептал Жорж…
Трясущимися руками он сдернул солнечные очки и тут же надел другие — зеленые.
Видимо, он моргнул, потому что не заметил «перехода» — за стеной была уже другая картинка….
По беговой дорожке огромного ипподрома неслись колёсные экипажи, но без лошадей! В низких тележках посередине торчали головы в цветных шлемах.
— Странно, — однако, это весьма странно…,- приговаривал Жорж, и чувствовал уже, как притягивает к себе это загадочное отверстие во всё и в никуда.
— Ну… Интересные картинки, не правда ли?
-Да, мадам! Интересные…- Жорж задумался на мгновение.
— Никодимыч, а ну иди сюда! Да, брось ты там всё! Иди!
В комнату, поспешно семеня, вбежал Никодимыч. В его глазах был испуг. И лишь увидев, что с любезным его Жоржом ничего плохого не вышло, старик перевёл дух.
— Звали-с, барин?
— Никодимыч, а глянь-ка и ты в дыру.
— Это пошто-ж, барин? Я уж глядел в неё. Ну, тогда ещё, когда появилась малой дырочкой и расти принялась. Поглядел, да и не увидел ничего хорошего. Хотел её завесить чем, да Вы то не велели…
— Ах, вот как? Жорж, что-же ты? Значит, не велел?!! Значит, что-то тебя там заинтересовало? — хитро прищурясь громко спросила Фрейя.
— Ах, оставьте, мадам! Ну, да! Видел! Кое-что. Да! Интересно стало. Всё думалось мне, а как бы использовать сие отверстие… Не придумал ничего. А тут Вы! Надо ж было! Сначала летать что-то начало по ночам, потом медведь этот — ходит — пугает… Пауки… А теперь и Вы со своими расспросами… ВременнАя дыра… И не догадаться… Никодимыч, смотри, что ТЫ там видишь?
Никодимыч нехотя побрёл к дыре. Он приблизил к ней лицо, потянул носом, пошевелил недовольно ноздрями, потёр затылок и вгляделся…
Серое, хмурое небо, тусклый свет которого слабо пробивается сквозь кособокое слюдяное оконце. Тоненькая лучинка на краю стола. Свет её так зыбок, что и осветить то ничего не может. Кроме рук… Рук, неподвижно лежащих на столе, рук, таких морщинистых, таких натруженных, с распухшими суставами…, рук отца… Никодимыч резко подался вперёд.
— Папенька, — не то прошептал, не то простонал он…- а матушка, где же родимая, матушка…
Руки шевельнулись и исчезли из малого светового круга. Послышались чьи-то шаги и сумрачные тени стали приобретать всё более чёткие очертания. Фигуры были плохо видны, но вскоре, глаза, привыкшие к темноте, уже различали всё и всех, кто находились в комнатушке. Мужчина, женщина, двое ребятишек, собака в углу у печки, у стола — лавка и две короткие узкие скамейки, у стены низкая лежанка, покрытая стёганным одеялом, а рядом большой сундук без замка…
Жорж потряс слугу за плечо. Тот встрепенулся и поднял на него полные слёз глаза.
— Что ты там увидел, старик?
— Себя, — сдавленно, с трудом выговаривая буквы, сказал старик и пошатываясь отошел от дыры. — вон тот мальчик — это я…
— Веришь ли теперь мне, Жорж? – в голосе Фрейи послышалась угроза.
— Верю! – Жорж затряс головой преданно и истово, — вы, мадам, объясните мне только…
* * *
Звонок трещал где-то в левой половине мозга, и Таська не выдержала. Встала и пошла открывать.
-Кто там?
Тишина.
— Кто там?
Тишина.
— Кто бы ты не был – сам дурак, — выкрикнула Таська и вернулась к столу.
Экран монитора светился, но дыра уже закрылась. Она тупо уставилась в незнакомый, чужой текст и чуть не заплакала. Интересно, чем закончится эта дурацкая история? Чем? Дыра закрылась… В Таське что-то лопнуло и она вдруг поняла, что ужасно устала и ничего уже сегодня не придумается. Ужасно обидно, так хотелось узнать, что же там будет дальше.
Вчера она сочиняла стиши. Вернее стиш. Или спич. На день варенья. Вер-Васильне стукнуло пятьдесят, и народ потребовал это событие зарифмовать… Таська просидела минут пятнадцать и заскучала. Стиш сложился сам собой. Она попробовала сочинить что-нибудь для души и застряла на шестнадцатой строфе. Пятнадцатая закончилась словом «любовь»… Таська ненавидела это противное слово! Любовь-вновь-кровь-морковь-свекровь… Другие рифмы не придумывались.
Противно. Любовь-морковь. Пошло. Любовь-кровь. Всё пошло и противно. Может быть, сегодня что-нибудь получится?..
Таська освободила от вещей любимое кресло. Ширина 70 см, велюр, подголовник, мягкие подлокотники… Полюбовалась коричнево-шоколадными разводами, прикрыла рыжим покрывалом, села, подвернула под себя левую ногу, поёрзала задком, устраиваясь поудобнее, и закрыла глаза.
— Любовь-вновь-кровь-свекровь-калорИфер… Какой такой калорИфер? — удивилась Таська, — почему калорИфер?
— Любовь-вновь-кровь-свекровь-….калорИфер – снова вырвалось! Таська начала злиться. К ней частенько привязывались разные странные слова. Но это – вообще ни в какие рамки не лезло…
-КалорИфер, калорифЕр, — пропела она и в этот самый момент почему-то вспомнила о Гёте…
Таська растерялась. Интересно, а какое, собственно, отношение имеет калорифЕр к Гёте? И ведь именно калорифЕр, а не калорИфер! Гёте… Фауст… Чёрт… Мефистофель… И где тут калорифЕр?!! Фер, фер, фер… В голову ничего умного не приходило и она решила срочно переключится на другое… В бок кольнуло чем-то твёрдым и острым. Она вытянула из-под покрывала незамеченную книгу. «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголь. Не Гёте.
Последний раз Таська была на его могиле недели две тому назад. Вообще-то, она всегда заходила к нему, навещая могилу дедушки и бабушки. Её цветы обычно бывали единственными на мрачной черно-мраморной могиле. Длинноносому, худому человеку было уже давно всё равно. Он всегда смотрел мимо. Но видеть умудрялся насквозь…
Привыкнуть к людскому равнодушию было сложно. Таська и не пыталась. Просто взяла шефство. Над Гоголем, Шаляпиным, белый голый торс которого жалко торчал прямо из земли, над Погодиным и высоченной статуей солдата в шинели и с ружьём, над Райкиным, Котельниковым с его парашютами и ещё несколькими знаменитыми и никому ненужными… Таське было их жалко.
И Зою… Тоже было жалко… Особенно после того, как старый памятник зачем-то заменили на новый. Раньше она стояла в полушубке, с суровой полуулыбкой на серьёзном юном лице, а теперь являла всем голую грудь, стыдливо и униженно запрокидывая голову назад и влево. Шестьдесят лет тому назад над ней издевались фашисты… Раньше на шее памятника всегда были повязаны пионерские галстуки, а теперь обнажённое тело не было прикрыто ничем, только зима одевала изредка снегом девичью посмертную наготу. И с фотографий на своих памятниках напротив смотрят мать и брат на вечное теперь уже унижение дочери и сестры…
Однажды Таська заметила, что на старой части Новодевичьева кладбища всегда холоднее, чем на новой. И очень много заброшенных могил.
Одна неизменно перекрывала горло комком. В маленькую мраморную пирамидку врезана фотография ангела… Он умер, не дожив нескольких дней до пяти лет… Таське никогда не узнать, были ли у него братья и сёстры, когда умерли его родители, от чего умер он сам… Но огромные глаза малыша со старой фотографии светились такой детской наивностью, таким любопытством и восторгом… В них было столько мечтаний и надежд… Таська не приносила малышу цветов. Она клала на могилку несколько конфет, а однажды – маленького медвежонка. Она делал это по секрету от всех. Давно. С тех самых пор, как впервые приехала сюда одна, без родителей. Лет десять.
Звонок снова разорвал тонкую, прерывающуюся ниточку размышлений и Таська, тяжело вздыхая, пошла к двери.
— Кто там?
-Таська, открой, это — я!
-Привет, тебя раньше отпустили? – она отошла от двери и впустила мужа.
-Что с тобой? Почему ты плакала?
-Плакала? – удивилась Таська и приложила руки к щекам. Они были мокрыми. Таська удивилась ещё больше и посмотрела вниз – футболка на груди была покрыта влажными пятнами – хоть выжимай.
-Тём, ты не ругайся только, но я честное слово не знаю, почему плакала. Я вообще не заметила, что плакала…
-Курица! Ты перестанешь когда-нибудь уходить в свои миры?
-Не знаю. Наверное. Ты меня поцелуешь? — она зажмурилась и потянулась навстречу его губам.
-Я скучал, — он прижал к себе маленькое, мягонькое тело и принялся целовать мокрые ещё щёки.
-У тебя холодные пуговицы, — сказала вдруг Таська, — и нос. Но это не страшно.
* * *
-Как там твоя дыра?
-Тёмочка, представляешь, Никодимыч там маму свою увидел.
-Так ты от этого плакала?
-Нет…, я, наверное, Мальчика вспомнила… Понимаешь, сначала Гёте, потом Гоголя, потом Мальчика…
-И что же ты вспомнила о Гёте?
-Ничего я о нём не вспомнила… Поцелуй меня…
* * *
-Как ты думаешь, почему я говорю – «калорифЕр», а думаю – «Гёте»?
-Спи, дурёха…
-Никодимыча жалко… Он старый… А дыра оказалась временнОй…, так интересно…
-Спи, фантазёрка… А то опять поцелую! – он дунул ей в лицо и залюбовался вздрогнувшими длинными и пушистыми ресницами.
-Поцелуй… — засмеялась Таська, — мне кажется…
-Молчи, молчи…
Фер…Гёте…
