Фифа

В Энск она примчалась на крыльях любви!
Позднее, разобравшись, что к чему, на вопрос, что тебя привело в этот город, Ленка будет отвечать просто и честно – дурость! Но пока она об этом не догадывается.
В аэропорту достопримечательности заканчивались не начавшись. Почта, лестница на второй этаж. Парикмахерская, которая никогда не работает и буфет с бурым безвкусным напитком, который продавали, как кофе.
Изучив все это в мгновенье ока, изнывая от радости предстоящей встречи, Ленка вышла на улицу. Где, несмотря на метель, ждать автобус было не так тоскливо. Подошел «Львовский». Ленка , подхватив свой маленький дорожный чемодан, плюхнулась на сиденье. Автобус, зарычав, резво развернулся и помчался вдоль заснеженной тополиной аллеи в сторону города. «Поехали!»- радостно и тревожно простонало где-то внутри.
Адрес был в записной книжке, без всяких обозначений, строго зашифрован, а конверт с единственным письмом был предусмотрительно оставлен далеко за пределами страны, в надежных руках лучшей подружки.
Они не виделись семь месяцев, и, что самое смешное, он даже не догадывается, через что ей пришлось пройти. Да и сам ее приезд станет ли радостью для него?

. . .

В фойе перед кабинетом начальника КЭЧ толпилось несколько человек, ожидая приема. Ленка стояла, раскрыв папку для бумаг, наспех пробегая глазами, не забыла ли чего на подпись. Внезапно она взглянула в том направлении, откуда, как ей показалось, за ней наблюдали. Он стоял, облокотившись на подоконник и внимательно смотрел на Ленку. «Какое странное, нелепое лицо», — подумала Ленка и вошла в кабинет начальника.
Он показался ей тогда таким смешным потому, что волосы крупными волнами свисали, как у Иванушки в старой русской сказке и лицо от этого казалось вытянутым. Это был начальник гаража или, попросту, завгар Сергей Горелов. Странно, что, прожив в Германии год, он все еще выглядел по-советски на все сто.
Ленка была женщиной, причем, женщиной чуткой. Она очень быстро избавилась от советской внешности и сразу же бросилась изучать язык в немецкой народной высшей школе. До того, как она устроилась на работу в КЭЧ, где работали только служащие СА и жен офицерских брали крайне редко, и только на самые никудышные должности, она уже успела поработать на уборке яблок, в оранжерее у немцев, где расфасовывали и рассылали по всему свету какие-то корни, луковицы и семена растений. Немцы брали русских охотно, т.к. они работали быстро, не пререкались, и платить им можно было мало. Столько же , что и тем немцам, которые работали там по инвалидности, т.е. с очень сильным нарушением зрения, сердечникам, почечникам и даунам. Русские женщины работали с большой охотой, т.к. это было легче, чем на уборке полей, а «плохонькая» немецкая зарплата была равна майорской.
Но особый отдел не дремал. Работать на немцев считалось непатриотичным, антисоветским делом. И в один прекрасный день к Ленке проявил внимание особист.
— Ну что, Лена, рассказывай, как там работается-то, – лениво вздохнул он.
— Иван Григорьевич! Ну что особенного-то? Что, я тайны государственные
продаю что ли? – пыталась возразить Ленка.
— Этого еще не хватало.
— Вы же все равно все про всех нас знаете, зачем я Вам сдалась?
— Ты знаешь, что работать на немецких полях и предприятиях русским
женщинам строго запрещено, как ты предлагаешь с тобой поступить? – прорабатывал ее особист для проформы, потому что был он мужик умный, прекрасно осведомленный, что все женщины полка не вылезают с уборки урожаев, радуются заработку. Очевидно, что и сам он в этом преступления не видел, но среагировать был обязан.
— Я не могу Вам обещать, что брошу работу. Ну, только приехали, в город же
стыдно выйти! – конючила Ленка. Она чувствовала себя уверенно, зная собственную популярность среди полковых ребятишек, жен и командования. Ни один праздник не обходился без ее организаторского участия.
— Значит, домой тебя отправлять прикажешь?
— Никого еще не отправили, по-моему, – недовольно ворчала Ленка
— Кого ты имеешь ввиду? – подкинул он профессиональный вопрос? Ленка
растерялась.
— Да так, вообще.
— Ты думаешь, я не знаю, где и с кем ты работаешь. Сколько человек в бригаде и
так далее? – казалось, он сейчас уснет. До чего ему самому тошно вести этот дурацкий разговор.
— Ну вот, не гоните же?
— А вот с тебя, как с жены пропагандиста, для примера, и начнем. 24 часа, и ты в
Союзе, – с усмешкой пообещал Иван Григорьевич.
— Ладно, убедили, – спорить было бесполезно.
В Союз Ленка не хотела. Поиски работы ни к чему не привели. Помог случай.
Забежав, как-то по делу в КЭЧ она в поисках нужного кабинета залетела в отдел кадров и сходу затараторила о своих делах. Женщина в окошке ей улыбнулась и спросила:
— Вы меня не помните?
— Нет. А что мы служили где-то вместе? – удивилась Ленка.
— В Розенгартовке. Мы с вами жили в одном доме, неужели не помните?
Ну дела. Дом-то у них был -старинная Блюхеровский двухэтажка на 12 квартир. И женщина, по виду, ровесница. Как же можно было забыть?
— Я Тамара Скворцова.
Чудеса. Мы даже гуляли вместе с детьми во дворе, дожидаясь своих благоверных со службы. И много еще чего вспомнили. И общих знакомых и детские праздники, которые пожизненно организовывала Ленка.
Так Ленка попала в КЭЧ на должность делопроизводителя, в подчинение своей вновь приобретенной приятельницы Тамары. Работать с Тамарой было легко. Тамара была трудягой, Ленка – тоже. У обоих по двое детей, одного возраста. Ни разногласий, ни склок никогда не было. Да и вообще в КЭЧ был хороший коллектив. Может потому, что смешанный и разновозрастный, а может потому, что все были заняты делом.
Прибегая на работу к девяти, Ленка уже заставала под дверью несколько человек.
Бумажек было до черта, и все срочные. Выручал опыт работы на пишущей машинке, подвижные пальцы бывшего музыканта и работоспособность, позволяющая Ленке совмещать обязанности нескольких должностей.

. . .

С мужем Андреем у Ленки были отношения сложные. Любовью назвать трудно, но что-то все время держало ее возле него. Он подавлял свободолюбивую Ленкину натуру, но вместе с тем сдерживал ее бешеный темперамент. Ленка тоже не была подарком для семейной жизни. Ее интересовало все вокруг, кроме кухни и накопительства денег. Поэтому денег у них не было никогда и вечно ни на что не хватало. Она щедро заваливала семью вкусностями с торгового ряда. Покупала детям всякие мелочи, сладости, игрушки. Щедро принимала гостей. Жила так, как все десять лет на Дальнем Востоке. Там было почти братство. Можно было в любое время стучать в любую квартиру. Везде помогут.
Эта была одна школа жизни. Германия – другая.
Муж часто выговаривал:
— Ты живешь не по средствам, Лена.
— Да ладно, не так уж и средства велики, – огрызалась она.
— Я тебе все деньги приношу, распределяй. Экономь. Ну, как другие живут?
Возражать было нечего. Андрею нужна была простая домашняя женщина,
полностью лишенная всяких амбиций, которая наводила бы уют не по вдохновению, а изо дня в день. Ленкины творческие наклонности он не понимал и не разделял. Хотя, когда Ленка тянула всю клубную работу в части – его это устраивало, т.к. это было и его работой тоже. И он посильно помогал в этом и даже иногда хвалил:
— Молодец, как это у тебя все здорово получается.
— Ну, без тебя я бы не собрала никого.
— Да, я что, разве только «Руки заламывать», — Андрей называл так свою
обязанность приводить в клуб артистов. Ленка никого не собирала. Это значительно упрощало все дела.
Вообще они существовали, как бы на параллельных волнах, каждый жил своей жизнью, не желая понимать другого. Первые годы на Дальнем Востоке они пытались создать прочный любовно-дружеский союз. Подолгу разговаривали обо всем наболевшем откровенно, им казалось, что впереди все самое лучшее в их жизни.
Потом Андрей запил. Ленка боролась, сколько могла. А потом плюнула. За что бороться. Любовь осталась в зачаточном состоянии. Постоянные претензии по мелочам, лицемерие Андреевой родни, сделали свое дело. Они безнадежно отдалились друг от друга. Роднила только любовь к детям и общие заботы.
Он был для нее просто родственник.
Ленка бережно хранила в своем сердце память о первой любви до тридцати лет, пока случайно не встретила предмет своего обожания. Когда первые волнения от встречи улеглись, она ясно увидела, что это совсем не тот человек, которого она всю жизнь любила и помнила, а совсем другой. Очевидно, что взрослели и формировались они в разной среде, и стали совершенно разными людьми. Ленка считала себя однолюбкой. Поклонников на Дальнем Востоке хватало, но она была недотрогой, изменить мужу даже в мыслях было для нее невозможным. И вообще она не любила женщин, для которых было легко обнять чужого мужчину, сесть на колени и прочее.
Просто была она уж очень чувствительна. И искренне считала, что мужчина должен быть в ее жизни один. Какого уж Бог дал.
Андрей был хорошим любовником, но пьянки и ссоры настолько измотали их обоих, что страсть стала, как-то сама по себе угасать и Ленка ходила, как помешанная, ощущая себя никому не нужной, заброшенной. В тридцать лет лежать в постели рядом с мужчиной, который, плотно поужинав, сладко спит и не помышляет о том, что рядом его жену трясет от возмущения и обиды, от отсутствия элементарного человеческого тепла, ласки – это стало мукой для нее. Попытки взять инициативу в интимных делах в свои руки ни к чему не привели. Измучившись окончательно, Ленка поняла, что женщины ее мужа не интересуют вообще.
Хуже всего было то состояние, когда безжалостная природа терзала душу и тело. Ленка была женщиной горячей, даже слишком. Иногда приступы страсти длились неделями. Она не могла без мучительных ощущений прикоснуться даже к собственной коже. Не знающая выхода страсть рвалась изнутри. Знобило. В такие моменты Ленка не могла соображать, все забывала и путала. Она была ранима и очень боялась, чтобы кто-нибудь не догадался о ее состоянии. Прикидываться веселой и беспечной – было главной ее задачей. Спасала работа, дети и память о первой любви.
Теперь идеал первой любви был развенчан, и низвергнут. Многие Ленкины знакомые находили на стороне отдушину, но пуританское воспитание мешало решиться на столь страшный грех. Ленка не представляла секса без любви.
Постоянная ее рассеянность бесила Андрея. Он справедливо считал, что со службы его жена должна встречать радостной улыбкой и накрытым столом. А что Ленка не спала и плакала ночами, мучительно стараясь подавить в себе женщину, Андрей знал. Его это не волновало, а иногда даже доставляло наслаждение. Ему нравилось мучить жену. Было ли это скрытым садизмом или местью за что-то, Ленка и сама не знала.
Упреки сыпались потоком. Ей попадало за все:
— Лен, ты лаврушки купила? – с порога спрашивал Андрей.
— Ой, Андрюш, некогда сегодня было, закрутилась совсем, и не вспоминала даже.
Выражение лица его менялось:
— А когда ты что-нибудь помнишь? Сколько раз просил, сама не успеваешь, хоть
старайся, чтоб дома продукты необходимые были. Придешь, пожрать нечего и готовить не из чего!
Ленке не хватало часов в сутках. Она работала на предприятии, уезжала пол седьмого из дома, возвращалась в четыре, а с шести уже работа в клубе, почти всегда до одиннадцати вечера. Никто не заставлял, конечно, просто всегда прибивало ее к обществу. Нудные упреки мужа гнали из дома. То не купила вовремя макароны, то забыла положить в суп лавровый лист, недосолила или недоперчила очередной ужин, опять не хватило денег до зарплаты. Бог знает, куда их Ленка девала, но их все время не хватало. Поэтому она считала справедливыми все претензии мужа и редко возражала. Не могла она только смириться с его пьянством и тут уж давала себе волю. Она выросла в трезвой семье, и видеть пьяную физиономию каждый вечер, было для нее мукой. Кроме того, Андрей в таком состоянии становился агрессивным, злобным, старался поддеть побольней, цеплялся ко всему. Дети предусмотрительно растворялись по углам, никому не хотелось с ним общаться в таком виде. Иногда Ленка пыталась отмежеваться, от каких бы то ни было выяснений отношений, но он старался допечь ее и, в основном,
это ему удавалось:
— О! Детьми хоть занялась, наконец-то. Уроки проверь, мамаша. Скоро совсем дворовые будут. Некормленые, непоеные. – Все это сыпалось на ленкину голову пьяным нахальным голосом. Слышался топот на одном месте. Это Андрюха топтался в прихожей, пытаясь снять сапоги. Упреки несправедливые и обидные приходилось глотать молча. Стоило возразить, хамство начинало разрастаться, дети тоже были виноваты, Бог знает, в чем. Ленка обожала детей, особенно ей было страшно за сына. Димка рос хрупким, болезненным. Дальневосточный период их жизни сказался на его здоровье. Каждое утро Димка просыпался мокрый. Это было всегда. Пока он был маленьким, врачи говорили – пройдет. Потом Ленка боялась обращаться к врачам. Гарнизоны маленькие, все друг друга знают. Одно лишнее слово и мальчишку затравят. И без того все детство по больницам.
Дочка Светка младше на пять лет, покрепче, хотя и ей досталось. Светке меньше перепадает внимания из-за того, что вечно что-нибудь происходит у Димы. То здоровье, то учеба, то плохое поведение.
Чтобы в доме не было ни запахов , ни следов Димкиной болезни и никто ни о чем не догадывался, Ленка стирала каждый день Димкину постель. Стирать она любила, вообще любила порядок в доме. Одеялки не входили в центрифугу и руки Ленкины распухали и болели по утрам.
Несмотря на свою беспросветную жизнь, организм Ленки никак не хотел стариться и допекал ее с завидным постоянством. Стали возникать жуткие мысли. Вот он, дверной косяк, какая-то минута. И сразу дети перед глазами, испуганные, растерянные, пьяная физиономия Андрея. Нет, нет и нет.
Однажды, после очередной стычки с мужем, Ленка почувствовала, что сил больше нет. Уйти было некуда. Своего жилья не было. Родители были заняты целиком и полностью жизнью брата и его семьи. Те внуки были постоянные, а эти привозные.
Дети уже спали, Андрей на службе.
Удлинитель с хорошим кабелем, такой не подведет, удавит напрочь. Она заспешила. Вдруг что-то помешает. Крепко связала со стороны коридора дверные ручки детской и своей комнат. Удобный крюк только в коридоре. Дети не должны ее видеть утром. Пусть кто угодно, ей все –равно, но с детьми нельзя так… «Скорей… Скорей… Как же вяжут эти дурацкие петли… мешает колодка от удлинителя. Отрезать? Нет, это долго.
Скорей!»
Звонок в дверь. Ленка в спешке прячет свое сооружение… Руки путаются и дрожат.
-Лена! Что случилось? Лена! Открой!,
Андрей вернулся, почувствовал что-то.
«Скорей… пусть не узнает, потом. Потом…»
Ленка рывком швыряет удлинитель в туалет и бросается к двери, волоча за собой стул к зеркалу.
— Ты что?, Спишь что ли?- странное у него лицо, бледное. Голос звучит где-то далеко. Уходил недовольный. Зачем вернулся?
Ленка сидит на стуле и ждет, когда он уйдет снова.
Он долго не уходил, гремел шкафами, спрашивал ее о чем-то, даже карвалол накапал и настоял, чтобы она легла. Сработал замок. Ушел. Ленка поплелась в коридор и вдруг увидела, ручки отвязаны, ни ремней, ни удлинителя в туалете. Значит, он ее об этом спрашивал. Не зря она спешила, теперь эта решимость не вернется к ней больше…
Она опустилась на пол и завыла. Нет выхода. Нет. Даже такого малодушного бегства не дано. Она выла долго, протяжно и безысходно, пока усталость не свалила ее.
Непонятно было, спит она или просто забылась. Утром, очнувшись посреди коридора, она с трудом нашла силы встать. Надо готовить детям завтрак. Надо жить.

. . .

Что может удержать на этом свете такую романтичную, жадную на любовь женщину? Конечно, любовь. А может просто завести отношения с хорошим человеком, вот и не будет одиночества. Надо бы посмотреть, что за мужчины вокруг. Но времени ни на что не хватает. Курсы немецкого, хореография, клубная работа на общественных началах. В советские времена, это было закономерно. Но еще и дети должны были развиваться. И если не организовать их досуг, у них ничего не будет. Вот и пластались такие энтузиастки, как Ленка и для своих, и для чужих детей. Ленкины дети ходили в музыкальную школу, в кружок хореографии и во все кружки, которые вела сама Ленка в своем солдатском клубе. Т.е. были под мамкиным крылом.
Оглянуться вокруг себя Ленке было некогда.
И опять его величество – случай.

…

В КЭЧ формировали новое штатное расписание. Начальники отделов должны были все представить готовые таблицы к определенному сроку. Во многих службах были пишущие машинки, но Ленка работала быстро и безотказно. К ней потянулись вереницей коллеги со всех отделов. Отказывать она не умела, колотила по клавишам, не поднимая головы, приходила раньше всех, уходила позже всех. Тамара тоже вечно засиживалась на работе. Жалея Ленку, посоветовала ей как-то:
— Учись отказывать. Ты не обязана печатать всем подряд. Дотянули до
последнего дня. Пусть садят своих в отделе. Надо уметь говорить «нет».
Тамара была права. Ленку можно было озадачить чем угодно, ей и в голову не
приходило, ее это обязанности или нет. Она бросалась в работу с головой, не особо задумываясь, кому и зачем это надо. Раз человек просит, значит ему нужно, это же работа.
В тот день стопки с таблицами штатных расписаний лежали по всем столам, стульям и подоконнику. Люди просто приходили и складывали работу по порядочку друг за другом. Двери беспрерывно открывались и закрывались.
— Лен, я тут наше штатное принес, сделаешь, да?
Ленка кивала, не поднимая головы.
— Ну, спасибо.
Вошла Тамара.
— Лена, у тебя есть другая работа, отправляй всех, больше не бери ни у кого печатать, посмотри на часы. Ты что до утра будешь стучать?
Ленка содрогнулась. В магазин не успеть, хлеба нет. Ужин не готов. Ладно. Андрюха купит что-нибудь в солдатской чайной, но гудеть будет опять… Время четыре, рабочий день до шести. Сейчас все эти правильные дяди и тети пойдут домой, а она будет стучать до восьми вечера, дети там будут сами себя кормить.
А если кто-то сдать штатное вовремя не успеет, есть отговорка: мы в делопроизводство сдали – печатается.
Ленка злилась редко, она была человеком веселым и оптимистичным, но тут вдруг злость начала в ней закипать и разрастаться. Кто-то сидел рядом, диктовал, т.к. разбирать почерка уже не было времени. Под диктовку Ленка развивала сумасшедшую скорость.
Вошел завгар с пачкой штатного расписания своей службы.
— Здравствуйте. Елена Петровна, я вот принес…
— Да вы что! — вскипела Ленка, — ну где Вы были раньше, Вы видите, что творится?!
Не могу больше! Печатайте, где хотите!
— Но у меня негде, – мягко возразил он.
Опять эти глаза сбивают с толку. Тогда в приемной он так же смотрел, прямо в душу. Ленка грубит, а он смотрит внимательно и словно сочувствует ей, кажется должен непременно разозлиться. Андрей бы уже дверью хлопнул. Странно, но это еще больше разозлило Ленку.
— Ну, попросите кого-нибудь, ну полно же машинисток в службах! Не просите, не возьму!
— Ну ладно, извините,– ответил так же мягко, уважительно.
Ушел как-то неслышно, без злости. Внимание Ленки растворилось в этих карих глазах. Она продолжала стучать по буквам, но посторонние мысли полились бешеным потоком, мешая сосредоточиться. » Ну, чего наорала на человека, откуда у него в гараже машинистки? Нет, надо извиниться. Что я наделала. Глаза, какие глаза! Никогда таких не видела.»
Бросив работу, Ленка ворвалась к Тамаре, благо кабинеты напротив.
— Том, пришел Горелов, я так грубо ему отказала, работать не могу, Том. Вызови его скорей, пока никуда не ушел. В голову ничего не идет. Не умею я отказывать. Извиниться надо.
Тома была исключительной подружкой. То ли так хорошо в людях и ситуациях разбиралась, то ли от природы была человеком очень порядочным и корректным, никогда не задавала лишних вопросов, и доверить ей можно было все.
— Иди, вызову я тебе твоего Горелова, не переживай.
Селекторы стояли в каждом кабинете, но Ленке некогда было, она села стучать и услышала в селекторе голос Тамары:
— Горелов Сергей Александрович, зайдите пожалуйста в делопроизводство.
Тома повторила свой призыв трижды. Ленке полегчало. Может еще вернется. Мысли путались, работа под диктовку продолжалась.
— Можно?
— Сергей Александрович! Извините, что я вот так по-хамски с Вами,- заволновалась Ленка, подскочив на месте,- давайте сюда ваши бумаги. Если сможете, продиктуйте после шести, что-ли. Так быстрее, видите сами. Я просто устала, ну так много всего и в такой срок, понимаете? Извините меня, а то я работать не могу, – выпалила она.
Теперь в его глазах было чувство вины, растерянности и удивления. Брови взметнулись вверх. Казалось, ему хочется провалиться сквозь землю. Что это?
Обиды нет и слава Богу, теперь не отвлекаться. Работай, Лена, работай.
В шесть ровно в дверь постучали. Походка у Горелова какая-то совершенно бесшумная, как у кота. Сергей сел рядом с машинкой, так Ленка усаживала всех, было легче видеть и слышать собеседника и печатать, не поднимая головы.
Печатать вслепую она не умела, так как была все-таки , хоть и бывшей, но пианисткой, а машинисткой стала по необходимости, еще на Дальнем Востоке.
Не отрываясь от работы, Ленка предалась раздумьям.
«Голос. Какой красивый бархатный баритон, тембр очень редкий. Такой же красивый голос, как и глаза, только прическа дурацкая, растрепанный какой-то весь, крупные кудри торчат во все стороны, кто его так стрижет, ужас. И вообще весь неухоженный какой-то поношенный, почти затрапезный. Телосложение красивое. Высокий, худой, жилистый. Исходит от него какая-то спокойная уверенность и сила.»
Рядом с ним Ленка вдруг ощутила себя маленькой и хрупкой. Вот такой силы и защищенности ей не хватало всю жизнь. Неожиданно стало стыдно за свои некрасивые изработанные , как у прачки руки с обглоданными ногтями. С чего бы это. Работу закончили, но так не хотелось, чтобы он уходил, она забыла, что спешила. Ей было хорошо вот так просто сидеть с ним рядом и говорить, все равно о чем. Как давно не было с ней рядом никого, с кем было бы так хорошо. Первая любовь не сложилась, вторая зачахла, в семейно-бытовых скандалах, так и не родившись. В образовавшейся пустоте Ленка пребывала года два и вот оно! То, чего она уже не ждала.
Он поблагодарил ее, попрощался и ушел. А Она была уже совсем в другом измерении. Ей стало удивительно легко. По улице она шла, не замечая ни погоды, ни прохожих, она летела, будто на метле, вся в своих мыслях, забыв начисто о семейном долге.
Ей было ужасно жаль, что она принадлежит к числу самых обыкновенных женщин, она никогда не была красавицей. При этом нравилась ребятам и мужчинам, вероятно, за веселый нрав и покладистый характер. Как сейчас бы пригодилась ей красота. Обаяние – единственное ее достоинство. Ноги, правда, у Ленки, что надо, и носится она всегда на высоких каблуках, но при этом она все равно какая-то неяркая. Без косметики — никуда.

…

Перешагнув порог дома, Ленка расхохоталась.
Димка стоял посреди кухни тоненький, длинненький, и застенчиво улыбался. Он навел в кухне красоту! Сам!
— Папа позвонил, что будет поздно, я картошку сварил, и сардельки.
Ленка схватила сына в охапку, прижала к себе.
— Ах, ты мой стебелечек, мое солнышко! А красиво-то как! Сам придумал?
Димка смущенно просиял, глаза засветились тихой радостью. Кухня была убогой, с крашенными, как в больнице, стенами. Дом постройки 23-го года. Приличную часть кухни занимала плита, которая когда-то топилась брикетным углем, а теперь, скромно прикрытая клееночкой, служила разделочным столом. Над ней красовались две, оставшиеся от старого хозяина, полки. Такие же убогие, как и сама кухня, неудобные и ненужные.
Димка разукрасил кухню к маминому приходу столовыми салфетками, которые развесил по всем полкам и холодильнику так, чтобы они шли ровными рядочками, свисая вниз рисунчатыми уголками. Советские дети 80-х после нищеты приграничных гарнизонов на все в Германии смотрели, как на сокровище, широко раскрытыми глазами.
«Бедный мой ребенок, – думала Ленка, сколько в нем доброты, как мало ему внимания от нас. Сокровище мое!» Она все обнимала Димку, гладила его вихры, целовала в макушку. Сердце ее разрывалось от любви и нежности к этому хрупкому десятилетнему созданию.
— А где Света?
— Бегает с Кристинкой по двору.
— А ты, значит, на хозяйстве?
— Приходится. Есть будешь?
— Ага, сын, я голодная, давай все, что есть. Попируем.
Димка стал собирать на стол, Ленка шмыгнула к себе.
Но тут с шумом распахнулась дверь и на пороге возникла Светка, с красными от
прогулки щеками, вся надутая, в хитром прищуре глаз раздумье: сразу зареветь ил, может, обойдется. Ее новый, на вырост купленный отцом, костюм, к несчастью, не был огнеупорным. Вчера только радовались Ленка с Андреем, глядя на детей. Утепленные комбинезоны и курточки и непромокаемые , и не продуваемые.
Штаны на Светке были расплавлены от колен до самого низа.
Светка мялась у порога, надув щеки и виновато опустив голову.
— Господи! Света! Где это ты так?
— Да-а, там, костер был, а потом погас, — заныла Светка,- а мальчишки нам сказали: «Можете проползти по золе?»
Ленка в один прыжок оказалась рядом со Светкой, схватила за руки и впилась глазами в грязные ладошки.
— Господи! Светка! Ты же все руки сжечь могла! Да и ноги, если бы не штаны
новые! Папин подарок! Кристина тоже ползла?
— Нет! У нее же колготки!
— Ум у нее есть, а не колготки! Хватит. Мойте руки и за стол.
Теперь красные заплаты во все штанины будут до конца украшать светкин комбинезон.
Ленка любила «вечерить» с детьми. Душа оттаивала, уходили прочь все невзгоды, когда лопотали возле нее эти несмышленыши, единственно ценное в ее жизни.

( продолжение следует)