Достать звезду

Эта история произошла слишком давно, и кому-то она может показаться выдумкой, но в каждой сказке есть крупица правды.
«…До чего же она прекрасна.
Ни цветок, ни солнце не могут затмить ее красоту.
Румянец щек – розовый закат над рекой.
Черные брови – точеные серпы только что народившейся луны.
Губы цвета спелой вишни.
Глаза – сияющие звезды или переливающиеся в солнечных лучах капли росы.
Прелестные ямочки на щеках, когда она смеется…
А ее смех – что за дивная мелодия! Слушать ее бы вечно…»
— О чем мечтаешь, солдатик? О, глаза-то какие печальные. По дому взгрустнул? Али девицу какую вспомнил?
Иван посмотрел на присевшего рядом старика, прервавшего его размышления, вздохнул, поднялся с завалинки, блеснул белозубой улыбкой, взмахнул топором и разрубил полено на равные части.
— Да нет, отец, о доме мне грустить невозможно. А девица…
— Да уж знают все, что ты в мельничью дочку глазами стреляешь, проходу не даешь, — хитро улыбнулся старик.
— Ну, так и не даю? – смутился солдат, прикинул, когда это он ей дорогу преграждал: ну, воды помог донести, потом как-то корзину – по ягоды девушки ходили. Что еще? Подглядывал из-за куста, когда она с подружками в озере купалась. Да, было дело, только об этом никто не знает!
Вздохнул опять:
— Прав, старик, тысячу раз прав – то и дело у нее на пути возникаю: то помощь предложу, то анекдот солдатский расскажу, один раз даже цветок подарил. Только… Эх! Не люб я ей! – сделал горький вывод Иван, топор отбросил, сел, по карману похлопал: пусто, курить-то бросил, чтобы ей угодить: она табачного запаху не терпит. Затылок почесал. Ну, что за жизнь, а?
— Ты уж не кручинься так, солдатик, — успокоил старик. – Может, не стоит она того, девка-то? Много их. Пойдем лучше щец похлебаем. Вон старуха-то моя ухватом гремит, знать поспели щи-то.
Иван насупившись встал, снова за топором потянулся.
— Ты иди, а я еще дрова не все переколол.
Стыдно стало перед стариком: вот разнюнился, как дитя малое, которого пряником поманили, да не дали, а работа стоит: надо ж харчи свои отрабатывать, пользоваться добротой людской ему было не с руки…
… Иван забрел в эту деревню, возвращаясь с войны. Давно отгремели бои, но он не торопился в родные края: один он остался на свете. А тут вообще решил, что навсегда осядет. Бездетные старики пригрели как сына, в деревне полюбили за золотые руки: то пострадавшую от боев избу подправит, то поле вспахать поможет. И остался бы, если б она ответила взаимностью…
Иван легко колол дрова, размахивался широко и опускал топор точно в середину полена. Под размеренный ритм работы пришел в себя, мысли грустные отогнал, увлекся даже этим ритмом: раз, раз, раз – будто марш. Хорошо! И тут вдруг в стройную мелодию барабанов и литавр вплелась другая – тонкие серебристые колокольчики, и барабаны с литаврами развалились. Иван топор опустил, весь вытянулся в ту сторону, откуда шла изящная мелодия, и встретился глазами с прекрасной дочерью мельника. Беззаботный смех на миг прекратился, но она продолжала улыбаться, и эта улыбка предназначалась ему, Ивану. Все в душе встрепенулось, он почти полетел навстречу ей. Одна из подруг, в окружении которых красавица шла, как он понял, с луга, что-то зашептала в ее красивое ушко, и дочь мельника звонко рассмеялась, за ней вслед прыснули остальные девицы, бросая лукавые и кокетливые взгляды на Ивана. Кровь прилила к его лицу: над ним смеялись! Над ним, познавшим горечь войны, наглотавшегося дыма, пороха, боли и страдания. Да, кто они такие, чтобы… Дочь мельника взглянула в его глаза: его сердце вновь учащенно забилось.
— Приходи завтра ко мне: родители устраивают мне праздник в день рождения. Приглашаю.
Сказала серьезно, без полутонов и насмешки. Улыбнулась на прощанье и, не дожидаясь ответа, легко пошла дальше, за ней поспешили подружки. Они вновь щебетали, будто птички весной, и деревенская улица наполнилась звонким смехом.
— Приду, будь уверена, — пробормотал себе под нос солдат и на крыльях надежды понесся щи хлебать…
… Праздник удался на славу: и стол был богат, и гости веселы, и музыка звучала весь вечер, даже танцы устроили. А уж именинница была прелестна – глаз не отвести. Белоснежное платье с алыми вставками, расшитое бисером, алая же лента, перехватившая густые темные волосы. Так шел ей наряд! Впрочем, как и любой другой – одежда была всего лишь обрамлением для великолепной картины. И танцевала она лучше всех – невесомо, грациозно, казалось, почти не касаясь земли, так быстро мелькали ее ножки, обутые в алые сафьяновые башмачки.
Разумеется он пригласил ее на танец, опередив двух желторотых деревенских парней. Она не удивилась, посмотрела пристально, загадочно улыбнулась и оказалась в его руках. О, какая гибкая была эта девичья фигурка, тоненькая, изящная, но непокорная и своевольная. Она порой вырывалась из-под его власти и начинала вести в танце, потом спохватывалась и вновь была послушной его ритму и движениям. Они долго танцевали, заканчивалась одна мелодия, начиналась другая, стремительность сменялась более умеренным темпом, переходила в медленный вальс и вновь срывалась в безумный бег. После пятого или шестого танца, когда он решил дать ей отдохнуть – хотя она словно совершенно и не устала – к ним подскочили сразу несколько ребят.
— Эй, солдат, ты ее будто жену свою от себя не отпускаешь, — бросил один, беря красавицу за руку.
— Пора и другим урвать кусочек счастья в танце с именинницей, — добавил другой.
— А если жену? – сорвалось вдруг с уст Ивана. – Будущую.
Его слова произвели эффект разразившегося грома среди ясного неба: замолкла музыка, застыли улыбки, прекратились смех и разговоры, все головы были повернуты к Ивану, все взгляды были устремлены на него. Но Иван не видел и не чувствовал этого: он уже не мог остановиться:
— Прошу тебя, прекрасная, будь моей женой! – он обращался только к ней, к дочери мельника.
Она смотрела на него молча несколько мгновений, которые показались ему вечностью. Потом улыбка расцветила ее лицо, среди воцарившейся тишины раздался ее звонкий смех. По толпе гостей прошла волна смеха и шуток, но тут же растаяла: всем хотелось услышать, что ответит первая красавица деревни на предложение солдата.
— Вот так просто – женой? – она лукаво изогнула левую бровь, по-прежнему не отрывая взгляда от лица восхищенного Ивана.
— Что мне сделать, чтобы ты стала моей? Проси, что хочешь.
Иван чувствовал, что опьянел от нее, от ее смеха, от ее взгляда, от сладкого запаха ее кожи и волос.
Девушка будто ждала этого вопроса, улыбнулась еще шире, еще прекраснее и сказала:
— Достанешь звезду с неба – буду твоей!
Солдат не вздрогнул, не удивился, не возразил – он принял вызов:
— Достану, будь уверена. Если тебе так угодно…
Возглас удивления прошел по толпе, а по лицу красавицы мелькнула тень: откуда такая уверенность?.. Нет, просто он сумасшедший, не достать ему звезды. Никому не достать. Так что не придется выполнять обещание, данное прилюдно. Лицо девушки вновь прояснилось, она рассмеялась, ее смех был подхвачен разноголосием.
— Звезду с неба! Эка хватил!
— Где уж ему!
— Посмеялась над ним, девица!
— Ну и попросила! Это ж невыполнимая просьба!
Солдат не помнил, как очутился на берегу реки: невыносимо было слышать насмешки в свой адрес. Ну и пусть, он все равно это сделает. Всю ночь просидел Иван у реки, а как только забрезжил рассвет, он уже знал: как надо действовать. Он вспомнил рассказы старейших местных жителей о ведьме, обитавшей в самой чаще леса. Когда-то ее выгнали из соседней деревни за колдовство, давно это было и мало осталось свидетелей той сцены, но поговаривали, что она до сих пор живет в своей лачужке и даже помогает обратившемся к ней за советом. Только никто не хотел признаваться в том, что прибегал к помощи ведьмы. Почему-то Иван решил, что ему стоит туда пойти.
Парень зашел попрощаться со стариками, приютившими его.
— Уходишь, значит, — старуха шмыгнула носом и утерла слезу. – Опять бродить по свету. Не живется тебе на одном месте.
Иван слушал ее и понимал: это говорит материнское сердце. У стариков не было детей, а Ивана приголубили как родного. Он вздохнул:
— Ухожу. Спасибо вам за кров, хлеб и доброту.
Комок подступил к горлу: действительно родными стали эти два старика, но другого выхода у Ивана не было.
Обнялись. Старуха все же расплакалась, и старик, утешив ее по-своему, один вышел проводить солдата до калитки.
— Ну что ж, прощай, отец, — молвил Иван, стараясь не смотреть в морщинистое лицо старика, глаза которого наполнились влагой.
— Как в лес войдешь, ступай на север, там овраги начнутся, по дну которых ручьи текут. От третьего ручья повернешь на восток. Там раньше тропочка была. Она тебя выведет.
Иван в удивлении посмотрел на старика. Тот лукаво улыбнулся одними глазами и сказал:
— Возвращайся. Не забывай стариков.
— Вернусь, отец. Звезду достану и вернусь.
Снова обнялись, и Иван, не оборачиваясь, поспешил покинуть деревню…
…Тропа была совсем неприметной: видимо, давно не пользовались услугами ведьмы. Сердце, а не глаза привели Ивана на полянку, где под вековым дубом примостилась хибарка. Впервые вся ситуация показалась Ивану абсурдной: как здесь помогут ему достать звезду? Пока он предавался сомнениям, дверь отворилась, и Иван увидел хозяйку избушки: довольно крепенькую женщину, пожилую, но не старую, не высокую, но и не маленькую, и вовсе не страшную, как описывали ее, когда хотели напугать чересчур непослушного малыша.
— Ну, и чего ты решил? – спросила она, и голос ее не был скрипучим и древним, как ожидал Иван. Перед ним была обычная стареющая женщина, от которой не веяло ужасом.
— Да вот думаю, можешь ли ты мне помочь, — сказал солдат, улыбнувшись.
-И что надумал? Могу? Или нет? – спросила женщина, и в глазах ее блеснул озорной огонек.
Иван понял: испытывает его ведьма, и решил действовать напрямую. Попытка – не пытка.
— Можешь, — произнес он, вложив в голос уверенность.
Женщина, прищурившись, с минуту изучала его, потом усмехнулась, и ее лицо исказила такая гримаса, что Иван невольно вздрогнул и подумал: «Ведьма, ведьма. Верю». И как только он уверился в ее силе, она сказала:
— Могу. Только тебе не нужна такая помощь. Ну, приворожу я красавицу, будет она твоей, глаз с тебя сводить не будет, шагу в сторону без тебя не сделает, возведет тебя в идолы, только наскучит тебе такая, ведь это ж не человек уже будет, а…, — ведьма задумалась на миг, подбирая понятное слово, — ну, кукла заводная, что ли. И любовь не любовью будет, а будто исполнением приказа. Хотя исполнять она его будет исправно. Но ничего живого, естественного в этой любви не останется. Годится? Если да, тогда – по рукам, солдат.
Иван задумался. Это что ж получается: его красавица в безмозглую куклу превратится? Не нужны ему такие чудеса. А ведьма-то не так сильна, как о ней говорят. Люди всегда склонны к преувеличению.
— Спасибо, что предупредила меня о побочном эффекте своего колдовства. Всегда знал, что положиться можно только на себя.
— И как же ты собираешься на себя «положиться»? – усмехнулась ведьма. Она, казалось, совсем не обиделась на то, что Иван не верит в ее могущество.
— Звезду пойду доставать.
Ведьма прищурилась снова, ее цепкий взгляд скользнул по солдату, проник в самую глубь Ивана, прошел по легким, коснулся сердца. Нравился ей чем-то этот солдатик: смелый, уверенный, добрый.
— В пещере в горах, тянущихся за лесом, прячется дракон. Обессиленный, раненый, умирающий. Он мог бы достать не только звезду, но и солнце. Только он не может подняться в небо: источающее яд острие копья торчит у него из горла, медленно, день за днем сокращая его жизнь.Возможно, он отблагодарит тебя за помощь, только я в этом не уверена. Ибо драконы очень коварны, а этот еще и зол на весь мир – сам понимаешь, может и близко не подпустить, спалит огнем.
— Что ж, спасибо за совет, — поблагодарил Иван ведьму. – В горы так в горы.
Женщина улыбнулась:
— Пойдешь, значит?
— Пойду.
— Подожди, — женщина скрылась в хате, а вернувшись, протянула Ивану глиняный горшочек: Возьми, вдруг пригодится…
Ведьма долго смотрела в след удаляющемуся Ивану: прямая спина, чуть поникшие плечи, он сам напоминал ей сейчас раненого дракона, борющегося за жизнь, любовь, честь…

…Карабкаться в горы было нелегко, несколько раз из-под ног Ивана выбивались камни и с жутким грохотом устремлялись вниз, руки слабели, и лишь упрямство вело парня дальше. Вскоре он понял, что близок к цели: пещеры еще не было видно, но усиливающийся запах серы подсказывал: дракон рядом.
Дракон почуял приближение человека много раньше, чем Иван увидел пещеру, и затаился, собирая растерзанные клочки силы.
Иван легко увернулся от сгустка огня, вырвавшегося из пещеры, два следующих, посланных подряд, дотла спалили его куртку, которую он нацепил на длинную палку и сунул в пасть пещеры. Иван поспешно забрался внутрь и вздрогнул: настолько прекрасно и чудовищно одновременно было существо, лежащее бесформенной массой. А большие янтарные миндалевидные глаза его были полны тоски. Что прочитал во взгляде Ивана дракон, осталось для солдата загадкой, но он не только подпустил его к себе, но и позволил смазать рану данной ведьмой мазью. Вытащить острие Иван не решился: пусть мазь начнет действовать, притупит боль…
Иван заботился о драконе долго, он потерял счет дням, он весь был поглощен желанием помочь этому страдающему существу. По нескольку раз в день он протирал рану, освобожденную от смертоносного копья, приносил дракону пищу. С радостью он наблюдал, как тот с каждым днем набирал силы, как узор его крыльев становится ярче, загорается огнем. Ивану казалось, что и он вместе с драконом расправляет крылья.
И настал этот долгожданный момент: Иван стоял на склоне горы и наблюдал, как дракон описывает пробный круг на фоне ярко-синего неба. Гордость, радость и какую-то тоску ощущал солдат, глядя на разноцветные отблески, отражаемые драконьей чешуей. И, как это было не странно, Ивану казалось, что у них с драконом есть нечто общее – одинокая душа, жаждущая понимания. Солдат ни о чем не просил дракона, они общались не словами – взглядами. За то время, что Иван провел в заботах о раненом существе, звезда, ради которой солдат проделал такой долгий путь, померкла, подернулась дымкой, поэтому, когда на рассвете в ладони Ивана оказалась нечто сверкающее, сияющее неземным блеском, настолько яркое, что ломило глаза, и настолько холодное, что ломило руку, солдат не сразу понял, что пришло время возвращаться…
…Появление Ивана в деревне было подобно выстрелам, предвещающим начало войны. Пошутив и позубоскалив, о нем и думать забыли, разве что старики вздыхали и вспоминали добрым словом. Нигде не задерживаясь и не обращая внимания на пораженных его возвращением людей, Иван проследовал к дому мельника. Красавица в окружении своих подруг и деревенских ухажеров была во дворе: был час вечернего чаепития, и на широком столе разместились чашки, блюдечки с вареньем, самовар. Увидев Ивана, красавица выронила ложечку из рук. Ее прелестные румяные щечки побледнели, прекрасные глаза стали совсем огромными, а густые ресницы часто-часто заморгали. Она была поражена, ошарашена и зла на него: как посмел он прийти, да еще и в таком виде – неопрятный, небритый, неужели он будет умолять ее? Нет, она не потерпит такого издевательства над собой! К тому же на глазах у стольких людей!
Иван не умолял, и, глядя в его холодные и спокойные глаза, красавица почувствовала, как на нее накатывает волна страха. Она еще не понимала, как и почему, но ощущала, что проигрывает в их противостоянии: все труднее было выдерживать его пристальный, уверенный взгляд, она опустила глаза и увидела его сжатую в кулак руку. Он раскрыл ладонь – необыкновенно яркий свет ударил ей по глазам, красавица зажмурилась, но поздно: слезы полились, заструились обильным потоком по прекрасному лицу девушки. Вокруг, как и год назад, по толпе прошел вздох изумления.
— Я выполнил твою просьбу, — произнес солдат. – Ты прекрасна, как эта звезда, и так же холодна, как она. Держи, пусть он принесет тебе счастье.
Солдат вложил в ее ладонь звезду, девушка же вскрикнула и одернула руку, будто ее обожгло горячим, звезда упала в траву, по-прежнему восхитительно-прекрасная, холодная, ослепляющая.
Что дальше стало с Иваном, нам неизвестно, он покинул деревню в тот же час, уходя на закат…