«Она ему с усмешкой возражала…»

Она ему с усмешкой возражала
и быстрыми зрачками отражала
его берлоги скудный интерьер,
все от паласов лысых до портьер.
Кровати старой ржавые пружины
скрипели непристойный анекдот,
а за окном февраль, как идиот
на землю сыпал влажные снежины.

Они болтали. Скользкие слова
ползли утратив смысл и назначенье
и принимали смутное значенье
банальной истины, простой как дважды два.
Речь шла о Сартре. Или о Камю.
Он честно понимая, что к чему,
старался быть подчеркнуто бесстрастным,
как машинально брошенное \»здрасьте\»,
которое ни сердцу, ни уму,
но все же ощущал проникновенье
за грань того, что скрыто до поры,
таится, но в какое-то мгновенье
вдруг вырвется наружу, словно взрыв.

Все шло к тому. И пыльная постель
уж предвкушала должную развязку,
он понимал, что по уши увязнув
в болоте мелочных искусственных страстей
из них не выберется. И сопротивлялся
старясь не глядеть в ее глаза.
А вышедший из тьмы покойный Сартр
смотрел на них и мудро улыбался.