Сын Луны и Солнца под прикрытием Девы Марии.

Сын Луны и Солнца под прикрытием Девы Марии.

Сирок глоток за глотком. Гораздо приятней того пойла, что мы позволяли себе обычно. С теплом, разливающимся внутри горькими волнами, опадают стены сердечной черствости, воздвигнутые убедительнейшим самообманом. Стены рушатся, сердце крошится себе, а я, глоток за глотком пью Сирок.

***

Бей в шаманский бубен!

Нос забился песком и пылью. Глаза от той же пыли постоянно слезились. До границы осталось не больше ста километров. Было глупо и нелепо полагать, что мы сможем спокойно, не обращая на себя внимания, пересечь границу в напрочь разбитом минивэне с сиденьями покрытыми запёкшейся кровью.
Я смотрел на недвижимую и вечную пустыню за окном. Можно было сказать, что взгляд был отсутствующим. Но голова моя, ей богу, закипала от напряжения. С каждой сотней метров сердце наращивало темпы. Одно движение зрачков — вверх — за крикнувшим, будто именно нам, огромным стервятником. Я отсюда мог видеть, как тёплые потоки воздуха колышат перья в его мощных крыльях.

Бей в шаманский бубен!

Не могу точно сказать, была ли эта мысль моя или крик стервятника, который, наконец, пройдя сквозь килотонны наших вечных сомнений, дошел до цели и я понял, что имелось ввиду.
Я оторвал взгляд от двухцветной картины песка и неба и сказал Бобу, чтобы он остановил машину. Чтобы он немедленно остановил машину!

Бей в шаманский бубен!

Боб тяжело дышал и смотрел на меня безумным взглядом, спешащего умереть убийцы, тщетно надеющегося на существование рая даже для таких, как он.

Я побрёл прочь от машины. Простреленная рука, ненужным шлангом болталась сама по себе — я уже перестал чувствовать боль.
Сначала увидел огромного черного медведя, ровно сидящего рядом с высокой чойей и безотрывно глядящего на меня. Я знал, что выбора у меня нет и единственное, что я сейчас могу — продолжить удивлять эту реальность своими неординарными действиями. Поэтому, щурясь от солнца и постоянного ветра с песком, я спокойно продолжил путь в сторону ждущего зверя. Стараясь не моргать, я все время смотрел на него. Когда между нами оставалось не больше тридцати метров, я разглядел, что медведь смотрит не на меня, а куда-то сквозь — видимо, на оставшуюся позади машину и полумёртвого Боба в ней.
Вшшшшшшшшшшщщщщ — шум ветра был единственным звуком, заполняющим собой всё пространство до того, как его словно скальпелем, рассёк пополам высокий сигнал клаксона нашего вэна. Я оглянулся. Боб уткнулся лицом в руль. Стараясь всё же не делать резких движений, я повернулся к медведю, но он исчез. Зато на кактусе, рядом с которым он сидел, висел большой шаманский бубен.

— ХА!

***

Азия научила меня не задавать вопросов. То есть вопросы-то они, разумеется, нет-нет возникают, но штука в том, что чем больше ты хочешь узнать об интересующем тебя предмете, тем больше стоит думать самому о всех возможных вариантах его трактовки. И вот, когда приемлемых, сложившейся ситуации, вариантов ответов у тебя не осталось, приходит время задать вопрос. Вопрос должен быть взвешен, выношен и конкретен. Ответ на правильно заданный вопрос несет в себе информацию достаточно важную, чтобы получив её, твои суждения и анализ могли существенно продвинуть тебя вглубь понимания изучаемого предмета.

Я открыл глаза, пошарил рукой и нащупал свой мобильник. Телефон был на месте – это уже хороший знак!

***

Боб отсидел полтора года за кусочек гашиша, завалявшийся у него в кармане куртки и найденный мусорами при обычной проверке, когда он возвращался подвыпивший на метро. В кусочке том была всего пара граммов, и любой нормальный человек легко бы договорился с копами. Но только не Боб. Этот псих устроил настоящий цирк — врезал патрульному, сломал тому нос, потом, убегая от напарника первого несчастного, принялся на ходу сбрасывать с себя вещи и орать так, чтобы слышали все, кто находился в радиусе действия его гортанного рупора:
«ГРЕБАННЫЕ КОЗЛЫ! Я НЕ ДОПУЩУ ЧТОБЫ ВЫ МНЕ ВСЯКОЕ ДЕРЬМО В КАРМАНЫ ПОДСОВЫВАЛИ! ХЕР ВАМ ВСЕМ В РЫЛО! ЛОХА НАШЛИ! СЧАС!»
В общем дали ему два года и на четыре месяца раньше положенного срока он оказался на свободе.
Ханна, его возлюбленная, была на удивление красива и социально устроена. Но что-то в её голове явно было не в порядке, раз уж она связала свою жизнь с таким отщепенцем, каким был и остаётся, не смотря на все увещевания системы, Боб.

***

Весы показывали отметку в семьдесят пять килограмм. Его идеальный вес, по мнению самого Энди, был восемьдесят пять килограмм. Как у Мухаммеда Али в лучшие годы. Недобор в десять кило. Эта новость поначалу даже обрадовала его: кокаиновая диета – так он называл лучшее средство для приведения своего сорокапятилетнего тела в форму сработала отлично, теперь можно ненадолго остановиться. Сразу после этих мыслей, вроде вот-вот уже начавших, наконец, не катиться, а потихоньку разворачиваться в сторону эмоционального подъёма, он вперился в зеркало взглядом полным отвращения к самому себе:
— Кого ты пытаешься обмануть, кретин? Тебе конец!

***

О чем думала Ханна этим утром?
Конечно, в голову к другому человеку залезть вот так легко и посмотреть, что за мысли там себе расхаживают, пока не представляется возможным. Но Боб тем не менее был почти уверен, что мысли «суки» вертелись вокруг его несостоятельности, вокруг его никчемности и прочих не не и не, о которых уже три дня подряд только и твердит злоебучая тёща, приехавшая на недельку проведать свою золотую дочуру. Мать её!
Только у них с Ханной всё начало успокаиваться и он уже готовился перелистнуть эту опостылевшую обоюдным унижением страницу их общей истории, как на тебе! Словно зловонная куча дерьма материализовалась у них на гостевой кушетке и теперь росла в объёме каждый день и отравляла омерзительным смрадом всё пространство вокруг. Нет, конечно, Боб понимает — он, может, и не семи пядей во лбу, но и не законченный идиот — Дора, прежде всего, мать и ни о ком так печься, как о собственной дочери никогда не будет. А какой нормальной матери понравится, что у её дочери роман с ублюдком, неспособным устроиться ни на какую работу не связанную с криминалом. Про криминал Ханна, конечно, ей не докладывает, потому Дора считает, что Боб обычный безработный тунеядец, вольготно устроившийся на шее её милой дочурки.
Ну, не хуя себе милая дочурка! Сука переспала с половиной этого гребанного города! Так что пусть радуется, что еще хоть кто-то готов вступить с ней в серьезные отношения, а не стандартно развести на перепих и благополучно позабыть о всякой ответственности. Подобные мысли, особенно с утра, ни к чему хорошему Боба не приводили. Он это знал. Но в том-то и опасность этих подгонов, что остановить их очень не просто.
Боб дождался пока грузная Дора ушуршит на кухню из их комнаты, быстро влез в штаны, натянул футболку, предварительно удостоверившись, что та не воняет и, по-быстрому, выскочил на улицу.
Во дворе Боб присел на скамейку и на несколько минут отключил всякую связь с миром — он закрыл глаза и подставив физиономию утренним солнечным лучам постарался избавить голову от, начавшей раскручиваться мысленной карусели.
Сука! За месяц до моего освобождения! Убить этого гандона мало! Ведь знал, чья сучка и всё равно влез! Гребаный упырь!

***

Липкий, буквально ощущаемый поверхностью кожи, горячий воздух днём — утром сменился разительно. Непонятно откуда вдруг явившийся прохладный ветер шевелил густые зеленые заросли, делавшие наш барак абсолютно невидимым, стоило отдалиться от него на расстояние тридцати шагов. Небо сделалось серым и низким. Люди, которым Хуан оставил нас, не обращали на меня и Боба никакого внимания. Утром, когда мы вышли в большую общую комнату, крупный парень с кустистыми усами и шляпой, именно такой, какую рисует воображение при слове «латинос», поставил на стол пару тарелок с какими-то хлопьями, похожими на овсянку, наполнил их теплым молоком и знаком пригласил нас к столу. И больше ни слова до самого обеда.
А в обед ливанул дождь. Без прелюдий и предупреждений тонны воды тяжелыми массивными каплями обрушились на джунгли. Потоки были такими мощными, что от земли поднималась испарина, создававшая видимость туманной дымки над утренней рекой, медленно скользившей по поверхности воды.
Диего – тот самый здоровяк с большими усами, что накормил нас завтраком этим утром – знаком пригласил следовать за ним.

Мы поднялись на второй этаж по хлипкой приставной лестнице. Сразу за нами ее затащили наверх. Все эти меры предосторожности выглядели сильно надуманными, как мне казалось на тот момент. Я понимал, чего мы боялись, забивая трубку, сидя в машине где-нибудь в центре города, но здесь мы были так далеко от цивилизации и вездесущих ее административно-уголовных ангелов, что любой момент укрывательства выглядел для меня гротескно и театрально. Но я, разумеется, не спорил. Принял их игру, равно как и Боб – ведь мы оба нутром почуяли, для чего мы сейчас тут собрались – пять взрослых мужиков, в центре зелёной чаши джунглей, в сколоченном на пару сезонов бараке, на чердаке с отсутствующей стеной, открывающей нашим глазам умиротворяющий пейзаж шелестящей непроглядной зелени, рьяно поливаемой с небес водой.

— завтра мы пойдем в поле – шипение дождя в зелени, в остальном тишина и вот эти первые слова, которые я услышал от Диего были сказаны на английском и явно для нас.

***

Я и еще пара приятелей зашли к Тому-Рыбаку. Известное дело, зачем зашли. Хоть погоняло у Тома и связано с рыбной ловлей, девяносто процентов его гостей точно не на уху наведываются.

— Слушай, Томми, здесь явно меньше ста грамм!
— Майк, ты же, кажется, русский, да?
— Ну а причем тут то, что я русский, Том? Приятель, я не пойму о чем ты!
— Ну вот, чувак, сам посуди — ты русский, а я таец. Зачем тайцу обманывать русского!? Был бы ты еще лаосцем или на худой конец китайцем…хотя нет, с китайцами я дел вообще не имею.

И вот так всегда с ним. Я думаю, лет десять назад, когда Том только начинал продавать ганджу в ЧМ, у этого парня были весы и все он делал гораздо аккуратнее. Со временем им всем начинает казаться, что веса они прекрасно определяют и на глаз. Том знает наверняка, как должна выглядеть плитка прессованной бирманской дури весом в сто грамм. Слава богу, я пока покупаю лишь для собственных нужд и эти малые тёрки, что мы каждый раз начинаем с Томом по поводу его недовесов не имеют для меня серьезной финансовой значимости. Но, учитывая с какой скоростью тают мои сбережения, боюсь, что вскорости мне придется оговаривать с Томом детали закупок более щепетильно.

***

— Итак, Энди, тебе сегодня исполнилось сорок девять лет! Я поздравляю тебя – ты просрал всю свою долбанную жизнь и ни разу за все твое существование на этой благословенной, мать его растак, Иисусом и отцом его, земле никто не обязал себя обещанием запомнить тебя, как хорошего и доброго человека! Энди, да ты просто никчемный мудак!
Энди только проснулся – вчера его уволили с работы. Стоит сказать, что последние три года он там еще числился только благодаря тому, что доставал крэк своему начальнику. Да, еще одна немаловажная деталь – однажды он позволил своему боссу отсосать у себя. Начальник отдела мистер Иохансон был скрытным человеком и никогда не позволял себе лишнего в обществе деловых партнеров и коллег. Ясное дело, слушок о его гействе на фоне отсутствия рамки любимой жены на рабочем столе и, возможно, излишней щепетильности в выборе одежды и прически так или иначе имел место быть. Но лишь не обоснованный слух – даже не сплетня. Да, вне всякого сомнения, мистер Йохансон первым приблизился к Энди в толпе, держащих бокалы с шампанским, корпоративных шимпанзе и как бы невзначай, незаметно для прочих, опустил свою большую шведскую руку на промежность прохвоста. Шалость эта отражалась на лице высокого скромного шведа в виде пунцовых щек, бешено стучащего бычьего сердца и сумасшедшего вида возбужденных глаз. Но неизвестной для самого мистера Йохансона деталью остался факт того, что за минуту до начала торжественной речи господина Ямагучи, Энди всыпал не меньше двух дорог неразбадяженного кокса в стакан своего шефа. Первоначальной целью его замысла было приведение начальника в состояние слабоволия и возбуждения, дабы под шумок вечеринки втюхать простофиле приличное количество не самого качественного кокаина по завышенной в несколько раз цене. Тем самым он намеревался убить двух зайцев – во-первых заработать, во-вторых разделить общую с начальником грязную тайну, которая, конечно, послужит гарантией того, что рабочее место в компании сохранится за Энди до самой его пенсии. И всё сработало, да. Сработало в нужную сторону, а грязная тайна мистера Йохансона оказалась еще более мощным аргументом и рычагом для дальнейших манипуляций, чем он мог ожидать.
Энди паразитировал на теле общества, как мог. Не гнушаясь мерзости и подлости. Он являл собой редкостную мерзкую тварь. Зная его подноготную смотреть на него отныне получалось лишь с этим специфическим выражением на лице, которое бывает, когда разглядываешь сквозь стекло аквариума отвратительное склизкое насекомое. Кажется, мистер Йохансон на прошлой неделе опять попытался схватить Энди за хер, когда тот принес ему новый пэк и Энди, исходя ядовитой слизью, пообещал выложить записи, где тот ублажает его ртом, выдавая в голос такие подробности, что ролик разлетится по сети мгновенно. Может того и не было. Может, Энди вообще не появлялся у него последние пару недель. Скорее, даже второе.
Последние полгода начальник и на день из системы не выходил. Жена обнаружила его повесившимся в ванной, когда встала посреди ночи попить воды.
***

Одна из узких улочек, где через каждые десять метров тощие трансвеститы на высоченных каблуках зазывают на трубку с опиумом. Время приближается к полуночи. На крыльце дома непонятного толка стоит и распевает песни пузатый растатуированный здоровяк.
— эй — говорит он мне — хочешь обдолбаться, чувак? Это, кстати, мой брат, только я забыл, как его зовут…ну, такое имя у него китайское, знаешь… — акцент явно австралийский, что само по себе уже достаточно информативно.
Возле, вполне себе, нового дивана лежит полуголый китаец с неестественно растопыренными потухшими глазами.

***

Я погрузился в грустные мысли о неумолимо приближающемся будущем и обременительной нужде, что непременно ждет меня, если я в самое ближайшее время не возьмусь за голову и даже не заметил, как первый большущий косяк по кругу дошел до меня. Я глубоко затянулся, задержал дым в легких и выдохнул огромное облако густо пахнущего дыма, направив струю в сторону, где тусклый свет трехцветной лампы обозначал вход на нашу веранду. В этот самый момент на пороге впервые появилась Ханна — в дыму и пробивающих дым трехцветных лучах она выглядела, как звезда сцены диско из восьмедисятых. Миниатюрная — не больше метра пятидесяти — в коротких джинсовых шортах и маленькой маечке под весом которой проступали соски.

— Привееет!

Мой рот сам собой растянулся в наиблагожеланнейшей из улыбок — определенно сказывался двухмесячный период воздержания.

— Не стой, проходи! Вот, тут и место прямо для тебя есть!

Да, я, конечно, разглядел, что она сюда не одна пришла, но моё в секунду разгоревшееся желание унять уже было очень сложно. Тем более невозможно, получая в ответ на многозначительную улыбку такую же. Через полчаса мы уже засовывали друг другу в рот языки, глотая слюни и остервенело сжимая руками чужую плоть — мы явно оба истосковались по ласке. Парень, что привел её на наши посиделки оказался безнадежно влюбленным в нее другом. О, эти милые «друзья». Иногда это случается и за годы мучений, терзаний и беспрестанного дрочева они все ж получают частичку желанной плоти — кого звезда осчастливит минетом, кто и вовсе в порыве жалости раздвинет ноги…но, бедняги, джек-пота им не светит никогда. Кажется, его звали…нет, не помню. Помню, он всё шутил по поводу несоответствия своей внешности с местом рождения — на вид он был стопроцентный азиат, но при том он был парижанином чуть ли не в пятом поколении. В тот вечер мы все разъехались по домам. Я почувствовал, что Ханна из тех девушек, что подчеркивают свою независимость и индивидуальность, отдаваясь лишь на втором свидании. Почувствовал это и не стал настаивать — тоже разыграл из себя эдакого искушенного джентельмена. Мол, не бойся, детка, этот мир принадлежит мне и, когда ты будешь готова, он сам принесет тебя в мои объятия. Её это зацепило. Уж наверняка! Промеж её маленьких ножек тоненькая полоска джинсовых шортиков хорошенько пропиталась желанием, которое сложно скрыть, опуская глаза и поджигая сигарету трясущимися от возбуждения пальцами. Желанием, которым пахли мои пальцы, которые я с наслаждением нюхал, шагая домой.

***

Порой Боб представлял себе, что был рожден от трехминутного соития бедного торговца питхой и малолетней шлюхи прямо посреди трущоб Бангладеша. Ему казалось, что начала хуже вряд ли можно придумать. Еще, разумеется, он думал, что Хемингуэю тоже приходили подобные идеи и тот бросил борьбу, потому что с некоторых пор всякий встреченный его новосозданной личностью конфликт стал ему более не интересен. Агенты ФБР, лежачие болезни, насильственно удаленная фантазия — ему нужна была новая борьба. Новая проверка себя и своих сил. Пустил себе пулю в лоб, как бы сдавшись и заведомо вытягивая самый худший билет в следующем повороте колеса. Как бы схитрил и забросил себя в широко разинутую пасть открытого океана – бушующего и кишащего самыми диковинными и опасными тварями. Будь он Эрнестом Хемингуэем, выплыл бы – тут и говорить нечего – врезал бы всем тварям и неспешно, но уверенно догреб бы до ближайшего острова где-то в Океании. А теперь он, вероятно, наказан за то, что сорвался и не дошел до конца. И да, вполне возможно, что вновь он появился на свет худым недоразвитым сыном шлюхи где-то в трущобах Бангладеша. Не осознающий своих возможностей, не помнящий себя мощным и пышущим силой, даже не представляющий, что способен выбраться из этой новой страшной жизни — такой привычной и самой обыденной для всех бедолаг, родившихся здесь же до него. Вот это испытание. Вот это неожиданный поворот кармической нити.

***

Мы с Элиасом сидели у меня дома. Во всей квартире не горел свет и только маленькая диодная лампа на батарейках светила на стол, покрытый рассыпавшимся кокаином, табаком из разорванных сигарет и разодранными шишками ганджи. Зеркальная поверхность стола местами все же отражала свет ярких диодов лампы и отбрасывала тени наших рук на потолок. Это была минутная пауза. А может она и вовсе длилась несколько секунд. Дверь только что захлопнулась – последняя, еле способная передвигаться и, наконец, свести вместе нижние конечности горячая приспешница гедонизма, покинула нас в полном ауте от того, что происходило этой ночью. Надсаженная порошком и дикими воплями за эти три дня глотка Элиаса при каждом вдохе противно одинаково похрипывала, чуть клокоча. Элиас, до того момента сидевший, опершись рукой о стол и опустив голову так, что грязные пряди словно маленькие метелки при каждом его нервном покачивании размазывали по зеркальной поверхности белый порошок, смешивающийся со слюнями и соплями стекающими из его опрокинутого лица, вдруг резким движением вскинул голову, одной рукой вытер лицо и рот, другой почти одновременно закинул волосы назад, с силой приглаживая их к голове. Напряженным взглядом он вперился мне в лицо: внимательно и быстро, будто пес-ищейка, изучая любые микродвижения, способные выдать мою неискренность. Он пробежал по мне глазами и, будто удостоверившись, что мне точно можно доверять, выпалил:
— Мой отец глава одной из крупных наркокартелей в Колумбии!
— Чувак, ну так ведь и должно быть! Ты же из Колумбии – там грех не родиться у отца наркобарона! Хахаха!
— Я серьезно. И у меня есть план, которым я хочу поделиться с тобой. Здесь я будто черпнул той силы, что мне не хватало для решимости дома. Здесь я ясно увидел, чем хочу заниматься и как хочу жить. И ты мне в этом поможешь. Мы привезем двадцать килограмм чистого кокса — это будет начальный капитал в наш следующий период жизни. Не смотри на меня, как на прокаженного. Да, безусловно, я сейчас под кайфом и ты думаешь, что я несу бред. Но прошу, поверь! Этот план родился не сейчас. Здесь и сейчас просто вдруг все винтики моей затеи сложились, и я увидел всю картину разом, целиком.
— Ну, раз такой поворот сулит мне вселенная, я, конечно «За», амиго! Ты ж знаешь – там, где приключения, там – я! Хахахаха!
— Двадцать килограмм! Ты только представь! Если мы будем продавать его пусть даже за паршивые пятьдесят баксов за грамм..это уже миллион долларов!
— Элиас, рыночная цена кокса не меньше сотни за грамм! Тем более если продавать его чистым!
— Я художник, мать твою! Ложь претит всему моему существу! Раз уж я решился переступить через себя и первые мои шаги в новой жизни будут оставлять за собой белые следы на полу, пусть они хотя бы будут чистыми!
— ДА, ДА, ВСЕ КРАСИВО! Но никто не продает кокс в чистом виде, протащив его сюда не одну тысячу километров! да! Двадцать тысяч грамм даже при самом легком разбавлении легко превращаются в тридцать тысяч грамм! А это, если не быть сумасшедшим и не вызывать подозрений загоняя его по твоим бросовым пятидесяти баксам, а нормально все распродать в течение пары месяцев по девяносто за грамм — уже совсем другая математика! А!?
Элиас задумался лишь на миг и все тем же голосом и интонацией бешеного заговорщика выпалил:
— Да, может ты и прав. Просто ты трезвее меня. Конечно, ты прав. Два миллиона семьсот тысяч баксов! Хо-хо! Мужик, ты голова! Всё так! Да! Всё именно так! Два миллиона долларов…йииии!!!!

***

Ощущение, когда вытаскиваешь карту из считывающего устройства банкомата сродни ощущению, кое испытываешь, вытягивая хер в презервативе из только что обескураженной пизды. Карта вообще дарит много смежных ощущений. Ты не замечаешь буквальным образом, как тает твой бумажник. Просто вставляешь, набираешь пару цифр и «вуаля» — получил, что хотел. Боб сидел в баре и пил. Справа от него сидели две телки. Не видом своим, не азартом, с которым бывает цыпочки вливают в себя алкоголь, они его не привлекали. Для саундтрека вечер выбрал ac/dc. Боб был не прочь. Любое…практически любое качество телок для него могло исправить их количество. Имеется ввиду, что две не самые симпатичные сучки, готовые отправиться с ним в постель, всегда в выигрыше у одной строптивой красотки.
Боб менял бары один за другим. В каждом видел тот взгляд, за которым открыта круглогодичная охота. В каждом он пытался оставить кусочек своей памяти, несший в себе килотонны яда, медленно сочащегося внутрь ревущего от боли безысходности черепа. Громкая музыка не заглушала застывшего в ушах звука удара острой лопаты о черствую летнюю землю в саду. В какой-то момент он заметил на рукаве волос Ханны. Слезы подступили к самому краю, в горле встал ком. Он вставил карту в терминал, оплатил очередную порцию выпивки, вытащил карту и быстро вышел на улицу. В этой части города все еще шел сильный дождь. Не обращая на него никакого внимания, он поплелся в сторону следующего заведения. Сделав не более двадцати шагов, пьяный вдрызг Боб подвернул ногу и завалился на асфальт. Не стал вставать. Подполз по тротуару поближе к зданию и опустил лицо в лужу. Проснулся он здесь же – в луже воды и собственной блевотины. Смыв вонь с лица дождевой водой, он встал на ноги и поспешил домой – именно в этот момент он окончательно для себя решил, что готов отправиться в путь.

***

Ханна позвонила около шести вечера и сообщила, что сегодня приехал её Боб. У него день рождения и она собирает друзей в баре у Мартины. Пригласила и меня.
Когда я подъехал, маленькая стрелка на часах стремительно приближалась к одиннадцати — я немного задержался у Тома-рыбака. Он сегодня был более чем словоохотлив и я узнал для себя много нового о наркотрафике в ЮВА.
— Настоящим королем этих улиц станет тот, кто проложит сюда хорошо отлаженную кокаиновую тропку. Это я тебе говорю! Марихуаны тут хоть жопой ешь, колёс камбоджийских полно..пусть не так дёшево, как в каком-нибудь гребанном Кракове, но они тут есть! А вот кокс…кокс, брат, это золотая жила! Королём станет тот, кто вернёт в Азию отличный кокс!

***

Через неделю Энди вылетел с работы.
— Ну что уставился, упырь? Вот так! Так-то лучше! Проваливай!
Энди – высохший до тонкой тканевой прослойки между кожей и ребрами – стоит перед зеркалом в ванной отделанной серым кафелем. Медленно засовывает руку в карман распоясанного грязно белого халата и затем резким движением выдергивает оттуда воображаемый пистолет и направляет в зеркало:
— А что ты на это скажешь, ублюдок, твою мать! А!?!
ЩЁЛК! ЩЁЛК! ЩЁЛК! – прицеливается, сощурив правый глаз и изображает звук удара револьверного бойка, громко щёлкая языком.
Энди расходится своим мерзким хохотом, затихающим – отвратительным тихим хохотом – туго натянутая на череп кожа растягивается еще сильнее – вот-вот лопнет! – на лице застывшая гримаса дикого смеха – широко разинутый рот – Энди складывается в животной потуге и изо рта на серый кафель медленным ползунком растягивается слюна. На выдохе он громко рявкает, подытоживая свою минуту юмора. Далее подергивающимися пальцами раскручивает маленькую баночку – размером с вьетнамский бальзам. Из другого кармана достает красный раскладной нож. По лицу рассыпаются пряди грязных тусклых волос. Они у него редкие, но он все равно носит их длинными – своей прической он напоминает хиппи-автостопщика, встретившегося однажды по пути в Вегас Д-ру Гонзо. Горка белого порошка исчезает с ножа под красной натруженной ноздрёй Энди. Он издает характерный звук от пробежавшего по спине холодка, сжимает скулы, и губы в напряжении стягивают уголки резко вниз, прижимая подбородок к шее.
— ХА! – Энди одновременно выхватывает два револьвера из воображаемой кожаной кобуры на поясе и начинает методично расстреливать всех япошек.
Владелец компании, где работал Энди, был японцем.
***

В этот вечер у Мартины было немноголюдно — пара похожих на хиппи завсегдатаев у барной стойки и компания Ханны, которая ко времени моего появления видимо уже изрядно поредела. За нашим столиком сидели Ханна, ее подруги: американка Алекса, кореянка Санни и долговязый парень в котором я узнал Боба — по описанию Ханны и по тому, что он был единственным парнем за столом.

— Салют, девчонки! Привет, Боб! Правильно ведь? Ты же «тот самый» Боб!?
— Да, чувак, и тебе мир! Я в этом городе впервые, но у меня такое ощущение, что тут уже все в курсе, что я «тот самый Боб»! хахаха!
— О! Это всё Ханна! У нее здесь много друзей. Кто-то же должен был присматривать за ней, пока тебя не было рядом!

С этими словами я протянул чуваку, чью девушку активно трахал последние месяцы, устрашающего вида косяк.

— С днем рождения, Боб!
— Ого, чувак! Да он огромен!

Косяк и впрямь был весьма выдающийся – длиной в две сигареты и толще обычного джойнта, свернутого из одной Ризлы раза в два. Это Рыбак постарался, когда я ему рассказал, куда направляюсь:

— Чувак, этот мужик сразу должен подумать о размере члена парня, курящего такие вот джойнты!!!

Том был уверен, что парня с девушкой не может связывать один лишь только секс и, что я пренепременно извожу себя ревностью по отношению к парню Ханны.

Вот так я и познакомился с Бобом. Спустя примерно час после того, как мы пожали друг другу руки, произошло событие, которое я считаю краеугольным для Боба и, конечно, для Ханны. Пусть земля ей будет пухом.

***

После четырнадцатой трубки Диего посмотрел на меня, на Боба и его до самого этого момента невозмутимое лицо, вдруг будто обмякло и растянулось в расслабленной из улыбок. Затем он вновь отвернул лицо к джунглям, и на очень приличном английском начал рассказывать историю опиума, который мы курили непрерывно уже около часа:
— Мой очень дальний родственник — можешь звать его мистер Луго — раньше тоже занимался кокой, как семья Перез. Но Перезы выжили его из этих мест. Сначала они убили их старшую дочь. Эти звери насиловали бедняжку несколько дней, потом выкололи ей глаза и выбросили неподалеку от дома мистера Луго. Тогда мистер Луго выследил их и похитил одного мелкого засранца. Будучи уверенным, что он поймал любимого внука Ганчо Переза, мистер Луго назначил ему встречу, рассчитывая продавить свои требования, играя на родственных чувствах. Каково же было удивление мистера Луго, когда Ганчо рассмеялся и сам лично застрелил мальца, которым Луго прикрывался, как щитом во время переговоров. Ганчо – колумбиец. Настоящий колумбиец. Знаешь, что это значит? Это значит, что он не остановится не перед чем, если задеты интересы его семьи. Семья для колумбийца значит больше всех сокровищ мира вместе взятых и брошенных разом к его ногам. Тот мальчонка был сиротой. Перекати-поле – без корней, без прошлого и, стало быть, без будущего. Потому никто не горевал по нему. Более того, Ганчо считает себя настоящим и чистым потомком Чибча. Того мальчика-сироту, он растил, как своего гуэса и тем большей была радость Переза, что мальчику за три дня до его похищения исполнилось ровно пятнадцать лет. Это возраст, когда солнечного мальчика отдавали Суа – солнцу. Этот случай будто лишний раз подтвердил, что Суа и Чиа (луна) видят его жизнь, как на золотой тарелке и жизнь его праведна и ими благословенна. У мистера Луго была большая семья. Ганчо прекрасно понимал, что нанес ему рану, шрам от которой будет кровоточить всю его жизнь и так и не затянется, покуда смерть не приберет его. Потому он отпустил мистера Луго, но обещал умертвить каждую его родную кровинку, если он завтра же вместе со всей своей семьей не уедет из города. Тем выстрелом Ганчо не убил своего гуэса, но тяжело ранил его. Они сделали все, как и пятьсот лет назад – чертовы дикари — одели его в лучший костюм, обшитый золотом. Золото пропиталось кровью. Эти ублюдки вырезали ему сердце каменным ножом, чтобы потом окропить кровью восточные склоны собственных плантаций. Кроме того, Перез запретил семье мистера Луго когда либо еще заниматься выращиванием коки. Теперь семейство Луго растит мак в провинции Толима. Их опиум ты сейчас куришь. Этот опиум с каждым годом становится сильнее коки Ганчо. И скоро час расплаты настанет. Колумбийцы никогда не прощают, если кто-то причиняет вред их семье.

***

Мы покинули бар Мартины и уже втроем — Ханна, Боб и я — зашли в безымянную тайскую забегаловку перекусить перед тем, как разъехаться по домам. Боб вышел в туалет и я начал свою игру. Зачем я это сделал? Во-первых, у меня этого еще ни разу не было и мне реально хотелось попробовать. Во-вторых, есть у меня эта нотка — я люблю прощупывать, проверять человеческие грани, выяснять пределы. Я называю это «лимиты боли». Ханна говорила, что у них с Бобом свободные отношения и они спят, с кем хотят. Но, встретив их вдвоем, я сразу понял, что это не совсем так. Это моё исподнее желание, рвущееся наружу, часто через скандалы, преграды непониманий и противоречий, разрывая будто кожаные мембраны, отделяющие мир реальный от мира, что создаёт сознание каждого из людей.

— Ханна, а ты не хочешь заняться сексом втроём?
— Неожиданно! Ты имеешь ввиду, заняться сексом с тобой и Бобом!?…why not? Ты же знаешь, я всегда не прочь попробовать что-то новое. ОК, я сейчас предложу ему!

***

Мартина — лесбиянка из Швеции. На вид ей лет сорок. На лице выражение, какое почему-то встречаешь у всех лесбиянок её возраста — типа всё ништяк, но что-то всё ж не то. Однажды мы с ней здорово напились и она, убрав с лица эту двойственную гримассу полусчастья рассказала свою историю. В лесбиянки она «записалась» после тридцати пяти. До этого у неё была вполне обычная семья — муж Клаус, белобрысая дочура, чьего имени я не запомнил. Да оно и не важно. Уж не знаю, являются ли подобные истории для выходцев из современной Европы нормой или нет, меня её рассказ держал в состоянии ступора и шока не один день. И до сих пор, стоит мне увидеть это её выражение недосчастья на вполне еще привлекательном и ухоженном лице, перед глазами начинают мелькать картины, живописующие второй дантовский круг с Клаусом в главной роли.

— Я эту часть своей жизни давно от себя отрезала. Взяла здоровый тесак и отпилила к ебеням!…но иногда накатывает, как сейчас вот..и мне кажется, что ни хера я не отсекла, а до сих пор сижу себе и пилю, пилю, пилю, как собственный мясистый хвост тупым ножом. Я свою историю на этой части суши еще никому не рассказывала. Не знаю, почему решила рассказать сейчас и тебе…может, просто лицо у тебя такое — ахахаха — как у ангела, хочется тебе сразу открыться и всю правду рассказать. Не знаю, может, вы русские все такие. Я еще от бабки своей слышала, что душа у вас нараспашку, хоть и вид часто суров. Но суровый вид это точно не про тебя! Ахахаха!

Этот бар Мартина впервые взяла в аренду почти десять лет назад. Пару раз, в самом начале, она всё тут бросала, уезжала на юг, потом, вроде, на Кубу. Но вот уже лет семь она находится тут и никуда никогда не уезжает. Видимо, приняла себя до конца или, как все мы, очень хочет это сделать. Бар Мартины — он, собственно, так и называется — это небольшое помещение с двумя залами в обычном для севера Таиланда стиле: местный колорит, упорядоченный в европейском минимализме. Квадратные столики на маленьких бамбуковых ножках. Гости сидят и лежат прямо на деревянном полу, подкладывая под себя цветастые подушки разных форм и размеров. Как и сейчас, впервые я здесь оказался по приглашению Ханны. Она утверждала, что именно здесь делают самый вкусный в городе молочно-пряный чай масала. Стоит отметить, Ханна была права.

***

Честно сказать, я не рассчитывал на столь молниеносную реакцию. Я думал, она включит свою игру и подведет парня к такому предложению, как-то помягче, что ли.
И вот вам картина: Ханна удалилась в сторону туалета на «переговоры» с Бобом. Я сижу и наминаю свой падтай, закусывая свежим ядреным чили, к которому мои внутренности уже давно адаптировались. Не прошло и трех минут, как она отошла — к столику быстрым шагом подходит Боб, пристально смотрит на меня, я не сдерживаюсь и улыбаюсь ему какой-то мерзкой улыбкой. Боб резким движением переворачивает свою тарелку с жаренной лапшой и кусочками курицы, смешанными с овощами и протертыми орешками. Я тут же сменяю мерзкую улыбку на гримассу «самого доброго парня в этом городе»:

— Да ладно тебе, чувак! Расслабься! Никто тебя ни к чему не принуждает…просто, я смотрю на вас и мне показалось, вы оба достаточно open minded, чтобы попробовать такое. У самого у меня такого никогда не было, вот я и предложил…Нет, так нет. Чувак, прости ради бога, если я обидел тебя!

Боб слегка успокоился и сел. Даже начал складывать еду обратно в тарелку. Чутьем хищника я понял, что мои слова попали в цель. Как говорится, жертва была на крючке. Теперь главное выдержать баланс и нужный темп — не пережать и в то же время не отпустить. Сукин я сын! Подошла Ханна. Она заговорщицки улыбалась мне из-за плеча и гладила его по спине, что-то шепча на ухо. Да уж, тоже та еще стерва!

— Ок. Ок. Да, я вижу, что ты нормальный чел. Не гребанный извращенец. И да, мы думали попробовать всякие такие штуки…просто это так неожиданно..понимаешь?
— Понимаю, Боб. Конечно, понимаю. Прости. Забыли! Придет, может, время. Идемте, прогуляемся и еще покурим?

***

Колумбийцы считают русских крепкими и способными хранить секреты, как никто другой:

— Ты уважаешь справедливость. А я верю в справедливость своей миссии, потому открыто доверяю тебе. Потому мы вот так тут сидим, курим опиум моего родственника, а я рассказываю тебе все это. Те, кто отправляются в никуда, либо имеют самые справедливые обоснования собственной жизни, либо совсем пустые и глупые. Всегда одно из двух, поверь мне. Пустые задают слишком много вопросов, другие же молчат и ждут нужного момента. Вы оба много не болтали. Вообще ни разу не слышал ваших голосов до сегодняшнего дня, амигос!
Диего тихо усмехнулся с таким видом, будто его посетила какая-то неприятная, разочаровавшая мысль. На минуту он глубоко задумался, сощурил взгляд, превратившись в хитрого, мудрого лиса и хрипло, почти шепотом проскрипел, что мистер Луго никому не рассказывал свой план. Но в том, что у него план имеется Диего не сомневался! И тут же, будто стряхнув дремотную задумчивость с лица, он широко распахнул глаза и уже очень веселым, бодрым голосом продолжил, с каждым словом наращивая темп:
— Как же я по-вашему оказался в этой ячейке? Как, я — отравленная кровь злейшего врага – работаю в семье Переза и вот, посмотри, имею такой уровень доверия, что мне уже открыли главные ворота в семью – через его детей!
— А где его дети? – к этому моменту я, конечно, уже догадался, что речь идет об отце Элиаса Переза – но, чтобы слегка остудить какой-то опасный и недобрый пыл рассказчика, я все же вперил в его густую речь этот, в общем-то, ненужный никому вопрос.
— Сын. Его младший сын приезжает сюда завтра. Ты еще не понял? А я встречаю здесь его замечательных друзей из далекой холодной России. Я будто младший брат Ганчо – любимый развеселый дядюшка Диего! Ха-Ха-ха!
Диего долго хохотал и смех его был истеричный, высокий и бесконечный. В один момент вся картина изменилась: ему явно стало тяжело дышать, смех превратился в неразборчивый скрип, перемежающийся с хриплым дыханием. Он вдруг начал сползать с широкого большого кресла, на котором сидел, развалившись и не меняя позы все время, что мы тут курили. Резко дернулся и совсем обмякнув, вконец сполз на пол. Голова неестественно повернулась в нашу сторону: буквально секунду назад бывшие жгучими и суровыми, с несгибаемым взглядом, глаза теперь закатились и глядели пустыми белками, изо рта на щеку медленно сползала пена, пузырясь от последнего выдоха в уголках рта. Безымянный компаньон Диего лежал на циновке рядом, но опийный ветерок унес его далеко и он даже не сразу отреагировал на происходящее. Когда же он увидел, что Диего, явно передознувшийся, бездыханным тубусом лежит на полу и уставился белесым взглядом в нашу сторону, мужик вскочил слишком резко, у него потемнело в глазах, он потерял ориентацию в пространстве и слегка пошатнувшись, обрел опору в виде тонкой и совсем не прочной стенки нашей хижины. Отдав весь потерянный вес шаткой стене, укуренный в сопли, друг Диего начал резко заваливаться в сторону открытого пространства, падая со второго этажа головой вниз. Ошеломленные неожиданно случившимся апокалипсисом, мы даже сквозь шум дождя услышали хруст его ломающейся шеи. Мы с Бобом переглянулись, как бы убеждаясь по взглядам друг друга, что сечем ситуацию оба адекватно и в одинаковом направлении. Боб начал первым:
— Я не понял, этот чувак хотел дождаться Элиаса и потом взять его и нас типа в заложники, чтобы наподдать этому Ганчо за его мистера Луго, так!?
— Похоже, что именно так
— А этот Ганчо – это и есть отец нашего Элиаса!
— Я точно не могу знать, но у меня сложилась именно такая картина, Боб.
— Чертовы латиносы! У них в натуре жизнь, как в их долбанных сериалах!
— Чувак, нам надо сваливать отсюда! Это же пиздец какой-то!
Мы тихо сползли вниз и, не смотря на то что в доме, как нам казалось, кроме нас и тех двоих, что только что взяли премию Дарвина, никого не было, пробирались к нашей комнате на цыпочках и еле дыша. Пульс при этом у каждого зашкаливал и я чувствовал, как на лбу у меня взбухают и стучат вены. В тишине, состоящей из постоянного шипения дождя на улице, такой же абсолютной и вязкой, как тьма вокруг, я слышал частое дыхание Боба. Опиум сделал наши тела очень тяжелыми. Мы крались по темной комнате, с неимоверным усилием переставляя ноги в свинцовых ботинках и стараясь если не разглядеть, то хотя бы прощупать свой путь, хватая воздух пальцами. Оказавшись в своей комнате, я сразу направился к углу, где лежал мой рюкзак – Я его практически не распаковывал, доставая со времени приезда лишь предметы ежедневной необходимости. Боб не смог перебороть соблазн и боль отказывающего повиноваться тела – он, тяжело выдохнув, опустился на жесткую поверхность своей кушетки.
— Подожди чувак, мне нужно отдохнуть. Не могу двигаться. Темнеет в глазах, уши закладывает. Подожди немного.
— Боб, это чертова Колумбия, чувак. И тот тип только что рассказал нам про свою войну – настоящую блин кровную войну, в которой мы с тобой оказались разменными картами.
Я судорожно запихивал в рюкзак рассыпавшиеся блистеры с контактными линзами, зарядку для телефона, фотоаппарат, проверил на наличие нож, фонарик, вытащил треккинговые ботинки и тщательно, как только мог, старался не упускать логическую нить происходящего. Боб задышал ровно и перестал отвечать на мои вопросы. Я подошел к нему – он спал. Да, с этим ничего не поделать. Нам придется ждать утра. Соваться сейчас в ночные джунгли, заливаемые тропическим дождем, кишащие змеями и находясь притом в абсолютно угашенном состоянии было явным самоубийством. Самоустраняться таким образом тоже не входило в мои планы. Последняя мысль до того, как я вслед за Бобом, провалился в самый глубокий сон, звучала примерно так: вселенная любит нас настолько, что сама раскидала двух парней со стволами через пару секунд после того, как один из них решил раскрыть свои карты. На эту подругу явно можно положиться. Пшшшщщ-щ-щ-щщшшш…

***

Ханна вышла в душ и мы остались вдвоем с Бобом. И вот тут случился тот момент, когда, по-хорошему, по-человечески, мне надо было просто уйти и оставить их вдвоём. Боб, взрослый двадцати семилетний мужик, расплакался у меня на глазах:

— Черт! Мужик, понимаешь, у меня ж день рождения сегодня…не должно быть так..вот так не должно быть..не могу. Не могу.

Я, вместо того, чтобы уйти, успокаивал его, как мог и думал только о том, чтобы он поскорей стер с лица слезы и Ханна ничего такого не увидела — ведь она могла проникнуться его страданием и тогда ни о каком сексе речи уже не будет.
Эти игры — всё, как в боксе или любом другом единоборстве. Ты делаешь пару выпадов, получаешь ответную реакцию, делаешь следующие шаги вперёд, снова получаешь ответную реакцию — таким образом «приучаешь» соперника к себе, навязываешь ему свой темп, заверяешь его в том, что он полностью контролирует ситуацию. И вдруг — Бац! — ты неожиданно проваливаешь его атаку, и тут же, не давая ни секунды на осмысление тактики, проводишь динамичную контрсерию. Всё! Нокаут!
Как и ожидалось, всё прошло по моему сценарию. У Боба, ясное дело, не слишком хорошо стоял — Ханне постоянно приходилось обрабатывать его ртом. За то я, напротив, был в ударе. Это был день рождения Боба, но всем действом без всякого зазрения совести рулил я. Победа была одержана по всем фронтам — то есть Боб даже не считал меня плохим парнем! Совесть моя была чиста и ничто не омрачало истинного буйства плоти. Шаг за шагом обыгрывая мои грязные фантазии, мы все втроем приближались к концу. Мы с Бобом вдвоем засовывали наши члены ей в рот, я то и дело ловил её заговорщицкие взгляды и ухмылки, мы вертели её тело и входили в него со всех возможных сторон. Оба кончили ей в рот, заполнив его по максимуму. Она попробовала все проглотить, но рассмеялась и густая смесь наших соков и её взбитых в пену слюней стекла с её довольного лица, растягиваясь длинными липкими нитями по упругим небольшим грудям и животу. После бурного оргазма, я сразу почувствовал силы для второго раунда — я был чрезвычайно возбужден. Боб всё также шел с отставанием — всеми силами стараясь оживить свой, кстати, далеко не маленький член. Сколько раз за эту ночь кончила Ханна я даже не вспомню — ей явно было очень хорошо. Заполнив её, как греховный сосуд, по самое горлышко во второй раз, Боб, тяжело дыша, вышел из комнаты в направлении душа. Мы с Ханной переглянулись, будто два чертёнка только что оформивших новую душенку в ад и я с силой впихнул ей свой член в рот по самые яйца.

***

По-моему, вся прерия вместе со мной вздохнула с облегчением, когда я оттянул голову Боба от руля: клаксон, пронзительно оравший на протяжении последних минут десяти, наконец, заткнулся. Тишина заполнила все пространство вокруг и внутри. Я слушал её недолго — здоровая рука, отдавшись не вполне ясному порыву, звучно стукнула в бубен: БОООМММ…перед моим лицом появилась улыбка Ханны. Потом, кажется, я заснул.

***

Я сразу понял, что если с этой вновь родившейся идеей я проживу в бездействии слишком долго, она загнется во мне и это будет подобно тому, как затухает единственная в пещере свеча, отдавая мраку сожрать всё и разом. Нет! Я решил действовать во что бы то ни стало. На сей раз только экшн. Уж больно долго засиделся я в этой дыре. Мне нужен был напарник. Вот это уж точно! Сердце стучало бешено. Мысли выстраивались ровными шеренгами и словно марширующие нацисты под гитлеровскую слаженную агитацию – твердо, неуклонно и ровно – вели меня вперед.
Вперед! Вперед! Вперед!
В висках стучало. В голове звучали слова Элиаса о его семье, заверения о том, что он всё устроит, рисовались яркие картины грядущего приключения.
Кандидатура Боба, как человека способного ввязаться в отчаяннейшую из авантюр в его жизни соперничала только лишь с Ханной. И да, по-хорошему, для этого рискованного трипа мне идеальным образом подходила именно она – молодая красивая пара явно будет вызывать гораздо меньше подозрений, нежели парочка удолбышей вроде меня и Боба. Но обстоятельства сложились так, как они сложились и тут уж ничего не поделаешь – у Ханны теперь есть Боб и, таким образом, вполне логично, что её место в обойме переходит ему.

***

— Я Хуан

Невероятной худобы латинос с абсолютным отсутствием каких-либо эмоций на лице подошел к нам, как только мы вышли из здания местного аэропорта. Воздух — влажный и густой, как баклажанная икра, заполнил лёгкие, стоило нам пересечь линию стеклянных автоматических дверей, отделяющих кондиционированное пространство от тропического полуденного зноя, в который мы так спешили попасть.
— Сеньор Элиас прилетает через три дня. В пятницу утром я заеду за вами и отвезу в горы. А пока поживите здесь — платить ничего не надо, обо всем уже договорено — все в курсе. Расслабляйтесь.

От аэропорта до, затаившегося в глубине джунглей, барака, в котором нас оставил Хуан, было почти три часа ходу. Из них целый час мы петляли по лесным дорогам, коих, я уверен, не найти ни на одной даже самой подробной карте местности. Пока наш пикап летел эти три часа на несоразмерной с ландшафтом скорости, в наших с Бобом взглядах читалось одно и то же: назад пути нет.

***

Элиас улетел. Его глаза были полны печали, когда мы прощались в аэропорту. Да, безусловно, за проведенные вместе дни, мы сильно сблизились с этим странным эксцентричным парнем. Но в глубине души я ни на миг не терял чувства критики и отдавал себе отчет, что ничего бы этого не было – ни задушевных разговоров и откровений, ни безумных отрывов, которые впечатались глубокими энграммами в наше сознание на веки вечные – если бы не было с нами чистейшего колумбийского кокса. И с самого первого дня знакомства с Элиасом и его пакетом классной дури, мной руководило желание скверное и алчное – каждый мой шаг был нацелен на приближение к заветной цели – организовать доставку партии кокаина в Таиланд и, продав её здесь, зажить безбедной жизнью путешественника-писателя, свободного от мирских оков, настолько отягчающих полёт моей творческой души.
Элиас улетел. Улетел туда, где ему так не хотелось быть. Туда, где его творческая душа также, как моя здесь, будто наглотавшись чугунных гирь вездесущей реальности только билась в отчаянии и мечте изменить свою судьбу, но по сути сделать ничего не могла. Думая об этом, я представлял себе птиц – огромных бакланов и пеликанов, что угодили в разлившееся на многие километры нефтяное пятно, и теперь беспомощно лишь хлопают слипшимися тяжелыми крыльями по поверхности воды. Даже мощные клювы слиплись и птицы больше не кричат – только все реже и реже слышатся звуки их пустых попыток оторвать свое тело от жижи и взлететь высоко в воздух, как делали они это раньше тысячи раз.

***

Что и, главное, в какой момент пошло не так — этот вопрос беспрестанно мозолил голову Боба, когда он, наконец, отдышавшись, принял решение — не искать ответ, а растворить сам вопрос хотя бы на время. Перестать думать, анализировать и вспоминать — было принято решение и спустя полчаса оно материализовалось в виде бутылки водки и шести банок пива.

— Чертова сука! Сама же напросилась! Блядь…

Боб сидел в лесопарке неподалеку от их съёмной квартиры. Он уже закопал тело и теперь целиком отдался смакованию своего неожиданного горя.
Он пил, но опьянение в виде избавления от преследовавших его картин ужасной расправы так и не приходило к нему.

***

Элиас – фотограф, снимающий колумбийских трансов в самом реалистично неподобающем виде. Вот, что он говорит о выборе своей темы:

— Это приходит не сразу. Сначала, будто намек на то, что ты не такой, как все. Потом первые попытки выделиться. Найти в себе то, что делает тебя не уникальным, нет…найти то, что не дает тебе спокойно существовать в данном тебе Господом теле, понимаешь?

— Да, наверное, понимаю. Ты знаешь, чувак, мне эта тема в принципе-то не очень близка. Но из моих знакомых нет ни одного, кто бы занимался чем-то подобным. Да че там – ты, вообще, мой первый знакомый колумбиец! Еще по одной?

— Нет, попозже. Иди за мной!

Элиас уже в не самой спешной форме двинул в сторону туалета. Знаете, он снимает на камеру трансов и все такое. Да, пусть он выглядит, как нормальный такой злобно смазливый латинос, но шел я за ним в явном направлении туалета и с очень странным и нехорошим предчувствием. Не хватало еще нарваться на приставания колумбийского пидора в баре, куда я прихожу уже пятый раз в надежде найти себе девушку! Слава Богу, возле шести туалетных дверей не оказалось ни души.

— Бамонос!

Элиас зычно улыбнулся, подкатив глаза, будто в героиновой усладе и махнул мне рукой в знак, чтобы я следовал за ним в одну из кабинок. В этом взмахе я уже наверняка заприметил что-то женственное – бля, знак был явно двусмысленным и ни капли не мужским. И эти его подкатывающиеся глаза и улыбка на пол лица и, кажется, он даже причмокнул языком. Черт, ну какого черта я за ним плетусь!?

— Слушай, чувак… — уже было начал я выстраивать свою жопозащитную версию, но вовремя осекся. Элиас, с той же пошлой кривой усмешкой – она, оказывается вообще с его лица не сходила, че это я раньше не заметил – расстегнул ремень на джинсах, засунул руку себе в промежность и выудил оттуда здоровенный – граммов на двести – пакет с белым порошком. В этот же миг он поднес мне его под нос, глаза его засверкали истинным счастьем человека, наебавшего весь мир. Он, чрезвычайно довольный собой и всей сложившейся ситуацией, издал какой-то испановыговорный возглас, означающий, видимо, что-то вроде «и пусть весь мир подождет!».

***

Бобби и Ханна сидели дома в это воскресное утро. Не сидели, то есть, а вполне еще мирно себе посапывали, лишь приближаясь к границе, где сон оставит их на растерзание гнусной реальности. Я же прошел пешком огромное расстояние от аэропорта до их дома. Сам обалдел, когда понял, где очутился и сколько времени я без остановки шел, почти что бежал.
Я разбудил их напористым стуком в дверь. Влетел вихрем в их квартирку, поднимая пыль, сокрушая все их уговоры одним лишь взмахом бесчинствующего крыла.

***

На время выставки Элиас поселился в квартире одного из организаторов. Спонсоров на проведение мероприятия удалось найти тот самый минимум, который позволяет организаторам по завершении события тешить себя мыслью, что у них «ВСЁ ПОЛУЧИЛОСЬ: никому не должны, бухали и нюхали нахаляву почти каждый день, отлично оттянулись в богемной тусовке, завели массу знакомств, которые обязательно пригодятся в самом ближайшем будущем…». Элиас был последним художником, подтвердившим свое участие и места в отеле ему уже не хватило. Чувак освободил для него свою квартиру и, насколько мне известно, все это время курсировал с ночлегом по друзьям, так как перед самым приездом Элиаса, он еще напрочь разорвал отношения с девушкой, к которой, собственно, и планировал переехать на время квартирования колумбийского фотографа трансвеститов.
Электронные часы с большим синим табло показывали час ночи. Значит, мы проспали весь день, вечер, не появились на торжественном закрытии, не увидим свои физиономии в отчетном фотоальбоме, не трахнули сексуальных сестричек менеджеров, хотя вчера постоянно вспоминали их одинаковые, туго обтянутые джинсами, задницы. На первой общей встрече, эти задницы нас и «познакомили». Несколько раз мы ловили взгляды друг друга в моменты, когда позабыв о всяких мерах приличия, откровенно таращились на шедевры двух равно стройных блондинок – ну просто это ж правда бывает так, что взгляд не оторвать, настолько хороши! Будто создатель отдолбил все миллиарды двуногих допотопным долото и кувалдой, а когда приступил к созданию этих сестренок, его продвинутый сын Иисус притаранил ему в цех новейший 3D принтер.

***

Машину я продал быстро. Боб в последние перед отъездом дни был сам не свой. Он был постоянно пьян или находился в состоянии жесткого похмелья и я начал реально сильно сомневаться по поводу адекватности выбора своего напарника в столь рисковое мероприятие. Но, если честно, я тогда не так уж и много думал о его состоянии. У меня и без его проблем хватало дел. Я решил, что они, видимо, снова грызутся с Ханной по поводу её ненасытной пизденки и, если поводом для этого послужило наше последнее тройное соитие, то хорошо, что Боб еще на меня по этому поводу не наезжает. Для себя я решил, чтобы не усугубить ситуацию, в эту последнюю неделю в их квартире даже появляться не буду.
Я купил два билета до Боготы. Завтра мы отправляемся. Завтра наша жизнь будет очень контрастно отличаться от жизни сегодня. Вперед и только вперед!

***

Мы лежали на нашей поляне, на мягком мху. Солнце было в зените, но лес, окружавший нас, спасал от жары. Вокруг высились реликтовые деревья. Ни души на многие километры вокруг. Когда мы оказались тут в прошлый раз, я отключился, а придя в себя, очень явно ощутил, что оказался здесь с помощью телепорта – поскольку сам бы я досюда не добрался однозначно! И вот мы снова здесь. Мы нанюханы, как черти кокаином, что оставил Элиас. Мы с Бобом лежим на спине, глядя вверх на стремящиеся порвать небо стволы гигантских деревьев. Ханна между нами – лежит на животе, опершись на локти. Она что-то рассказывает – я только что во всех красках описал свой план поездки в Колумбию. Она что-то рассказывает, рассказывает и вдруг совершенно естественным движением вкладывает в рот мне, а потом и Бобу бумажку с очень знакомым вкусом. Я не успеваю отправить ее под язык и тут же к кончику пристает отвратительная горечь от которой желудок сжимается и горло застывает в предрвотном спазме.
Кислота. Это так похоже на Ханну! Но я ей в этом плане доверяю. Она всегда очень здорово угадывает нужные моменты. Так это произошло с нами во второй раз. Вы же понимаете, описывать что-то весьма конкретно, если это происходило под ЛСД, невозможно. Мы будто перетекали из одного тела в другое. Сначала Ханна, сжав мой и Боба член своими маленькими ручками, превратилась в один сгусток сильной могучей энергии, который расплавил знакомую нам обоим девочку и после, добравшись через её руки до нас, начал растворять и нашу плоть.

***
Пикап несся по ухабистым дорогам и таким местам, в которых дорог не было в принципе. Последний раз мы с Элиасом виделись в Бангкоке, когда он улетал домой после пятидневного беспрерывного кокаинового угара. Тогда он прилетел, как художник, творец, участник международной фотовыставки. И вот срез момента здесь и сейчас: лицо Элиаса искажено гримасой боли и ненависти. На щеке у него глубокая ссадина до самых зубов, да и вообще вся видимая поверхность кожи вызывает ощущение, что пережить этому человеку в последние несколько дней пришлось многое. С Бобом также произошли какие-то молниеносные перемены. Он явно пребывал в истеричном состоянии. Вжавшись в диван заднего сиденья, он, беспрестанно перезаряжая золотой АК-47, вытягивал его словно перископ и слепо выпускал очередь за очередью в давно отсутствующее заднее стекло.
***
— Ты знаешь «ИКЕА»?
— Конечно
— Так вот наша семья выглядела также, как «ИКЕА». Мы были образцовой семьей. Я воспитывала дочь и занималась онлайн продажами эко-одежды, регулярно отчисляя проценты в фонд защиты животных, организованных моим одноклассником. Клаус был успешным инженером в одной из ведущих строительных компаний Швеции. Мы жили в красивом доме, и лужайка вокруг всегда была ровно подстрижена. Равно, как и Клаус всегда идеально выбрит, подтянут и свеж. Каждые выходные мы ездили к морю – вся семья была увлечена хобби Клауса – у нас была небольшая яхта и мы выходили в море под белым парусом. Яхту он назвал моим именем. Да, мы были будто ожившая семейка из каталога «Икеа».
Мартина сделала паузу, явно справляясь с подступившим к горлу комком. Она налила себе ром в бокал и, даже не добавляя туда льда, выпила его залпом. Звучно выдохнула и наполнила бокал еще раз, теперь положив в него три кусочка льда.
Раз в месяц Клаус летал в командировки. Они длились обычно не более трех дней. Прилетал всегда счастливый, соскучившийся, с обязательными подарками для меня и дочери. Часть украшений мне пришлось вернуть полиции в качестве улик, когда расследование началось. Чувак, скрути еще один джойнт!
Мы курили в тишине. Мартина, видимо, собиралась с мыслями, выстраивая в памяти давно минувшие события в правильные логические цепочки. Клаус оказался членом закрытого клуба извращенцев. Их жертвами становились в основном одинокие туристы и неблагополучные члены общества. Входным билетом в клуб была приведенная на растерзание жертва. Про эту историю, как мне показалось, я давно видел фильм – там эти гады насиловали и убивали девочек в закрытых ангарах где-то на окраине в восточной Европе. И вот, оказывается, что такое зверство бывает не только в кино. Прямо передо мной сидит прямая участница этого мерзкого дела. Я не смотрю кино – я слушаю реальную историю, которую сейчас рассказывает непосредственный участник и жертва событий, жестокость которых не умещается в моей голове. В очередной раз, когда Клаус был обязан принести своему клубу жертву в знак верности, он, видимо решив не утруждать себя охотой, пришел к выводу, что это для него самый простой путь, привел к ним свою дочь. Ей еще и семи тогда не было. Он, как обычно, собрался в командировку, аккуратно сложил свои вещи в дорожный чемодан, чмокнул на прощание дочурку, нежно обнял любимую жену и отчалил. Дочка осталась с няней, Мартина была на работе. Позже, он вернулся к дому на такси и выманил дочку из дома таким образом, что няня этого не заметила. Вечером, когда Мартина, вся в слезах, звонила ему, телефон Клауса был недоступен. Может, именно в этот момент один из старых ублюдков запихивал свой таблетезированный член в мертвое тело маленькой Лотти, упиваясь болью, страданием и топя собственную никчемность и желчь в крови невинной девочки.
Я не знал, что сказать после этой истории. Она не укладывалась у меня в голове, как история, пусть и страшная, но реальная – рассказанная только что живым человеком. Эта мерзость проникла в меня гораздо позже – может, через пару месяцев — в какой-то момент она вдруг осела во мне туманной серостью, тупой ломанной болью в затылке. Вот тогда, спустя время я неожиданно для себя прочувствовал ее до слез. Сейчас же я смотрел на Мартину и думал лишь о том, как после всего пережитого, она не сошла с ума, не покончила с собой. Откуда в ней столько душевных сил? В чем она черпает смысл своего существования после того, как всю ее сущность растоптали с такой немыслимой жестокостью. Омерзение возникало даже от причисления себя к тому же биологическому виду, что и эти выродки. Конечно, я не задал ей ни одного вопроса после ее рассказа. Я понял, что время от времени ей просто необходимо отпускать клапаны и спускать, разрывающее ее нутро, давление от ответственности за хранение подобной ядерной грязи в своем скафандре. Бедная Мартина. Я обнял её. Она даже не заплакала. Просто выдохнула, надела маску безучастности и отправилась готовить чай-масала для меня, который я больше всего любил пить в ее баре.

***
— Хусто? Хуууусто!…хм, простите, мадам Бетти, вы не видели малыша Хусто?
— Конечно, я его не видела! По-твоему меня должно интересовать, где твой грязный щенок свернет себе шею?!
— Извините, мадам! Конечно! …Хусто! Где же ты, мой дьяволенок!?
Последнюю фразу его толстая тётушка произнесла совсем беззвучно. Хусто считал эти слова с ее губ. И слова этой старой недотраханной нацистской маразматички он тоже, разумеется, прочитал. Хоть губы у нее и были тоньше кроличьей пизды и шевелила она ими настолько бедно, что казалось она вот-вот испустит последний дух!
За те три года, что маленький беглец провел в доме белых господ Винстоун, он хорошо научился видеть мир вокруг себя. Научился замечать фальш в их внешне добрых и светлых глазах и речах. Это стало для него открытием, перевернувшим привычный мир с ног на голову. Улыбающиеся, богатые, уверенные в себе и говорящие так звонко – они всегда казались Хусто неописуемыми счастливчиками добела отмытыми святой водой и нежными руками девы Марии. Ему они казались ангелами, покрытыми росой, а после высушенными в солнечных лучах. Он считал, что чем чернее кожа у человека, тем больше он грешил в прошлых своих ипостасях. Те, чей список грехов был неимоверно велик очень долго стояли и слушали, пока ангел перечислял и записывал все их проступки, лишенные праведного раскаяния. Другие – менее грешные и оттого, конечно, более светлые — проходили к Марие быстрее. И самым грязным грешникам приходилось стоять длинную предлинную очередь на омовение к Пресвятой Деве. И вот, когда, наконец, время их подходило, солнце садилось, вода остывала, силы покидали бедную Марию и она уже, конечно, была не в состоянии смыть всю грязь с их страшных, измазанных чернью горя и боли, тел. Так и отпускала их в мир черными – авось и сами, увидев себя в зеркале, все поймут и попробуют отмыться, чтобы в следующий раз занять очередь поближе к святой ванной.
Толстая тётушка – Хусто давно позабыл ее имя, но лицо, голос и приятную мякоть огромных, как арбузы, грудей помнил до сих пор – была внучкой его двоюродного прадеда. Его прадед был в числе первой большой волны мигрантов и за прожитые там почти пять десятков лет сумел неплохо устроить свой быт и жизнь всей семьи. Далее все развивалось исключительно справедливо. Семья потихоньку перетаскивала всех родственников на лучшее место. И здесь было также, как у девы Марии на небесах с черными грешниками – сначала на новую землю приезжали самые близкие родственники, потом более далекие и так далее, до друзей, просто знакомых и соседей.
«Вообще-то я точно не знал, была ли у нас с дедом Хусто общая кровь. Но то, что у нас были одинаковые имена — автоматически включало меня в список близких ему детей. По крайней мере, он всегда помнил, как меня зовут. Видя компанию детишек где-то на общем семейном празднике и замечая среди них меня, он обычно громко заявлял:
— Эй! Хусто, маленький проказник! Собирай всю свою шпану и быстро все за стол! Твоя булочка-тетушка уже накрыла для вас отдельный стол и напитки там ей богу не хуже наших!»
Когда старый Хусто умер, в жизни большой мексиканской семьи началась черная полоса. Дедушка был словно старый корень, подпитывавший все широкие ветки гигантского эвкалипта. Не стало корня и ветки одна за другой начали отваливаться, оголяя медленно усыхающий и слабеющий с каждым новым днем, ствол некогда огромного крепкого дерева. Отваливаться и исчезать из виду. Младший Хусто был еще слишком мал, чтобы помнить все события того времени и тем более удержать в голове верную хронологию. Одно время он пытался собрать все, что произошло с его семьей в общую стройную историю, но большие провалы в памяти и отсутствие рядом кого либо, кто мог ему помочь все вспомнить взяли свое – он отказался от этой затеи, решив строить свою собственную историю с момента, как однажды оказался в фургоне Матео Переза.
***
Ночь выдалась холодной. Я проснулся вжавшим свое закоченевшее тело в угол между кроватью и стенкой. Потянувшись и сотрясаясь утренней дрожью я вдруг с неимоверно резкой ясностью вспомнил события вчерашнего вечера. Деревья терлись ветвями о стенки барака и в каждом повторении этого шума мне слышались приближающиеся шаги, голоса и иногда звук ломающейся шеи напарника Диего.
— Боб, просыпайся! Боб! Всё! Нам пора валить! Уже утро!
Боб медленно приходил в себя. Ночью, по всей видимости, даже не просыпаясь, он где-то раздобыл теплое шерстяное пончо и, каким-то непостижимым образом уместив под ним все свое длинное тело, сейчас очень не хотел покидать кокон.
— Вставай Боб! Нам надо собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Здесь мы оставаться не можем. Здесь опасно. Нам как-то надо связаться с Элиасом и предупредить его. Вставай мать твою! Боб!
В этот момент послышался новый звук, который своей реалистичностью сильно отличался от всех параноидальных галлюцинаций, что я слышал в шорохе веток до этого. К бараку подъехал автомобиль. Двигатель не глушили. Я слышал голоса. Первая мысль – срочно спрятать тела. Так мы сможем оттянуть время, сказав, что эти двое куда-то уехали. Следующий шаг – машина. Незаметно завладеем машиной и свалим отсюда подальше.
Пока Боб сидел, протирая глаза и натягивая жесткие туристские ботинки, я в полуприсяде пробрался к окну и, словно чертов Джеймс Бонд, аккуратно, одним глазом посмотрел, что там происходит. Я увидел Элиаса – на лице у него была та самая, по-видимому, навечно прилепившаяся улыбка, с которой он встречал каждый божий день и любые происходившие с ним события. Редки были минуты, когда этот парень не улыбался. С ним был мексиканец невысокого роста, крепкий и в противоположность Элиасу очень мрачного вида, с тёмным лицом, испещренным глубокими вертикальными морщинами. Они приехали на большущем пикапе, колеса которого были даже высокому Элиасу по пояс. Мексиканец скинул полог цвета хаки – кузов был заполнен одинаковыми холщовыми мешками, забитыми чем-то под завязку. Сбросив пару мешков вниз, он вдруг повернулся прямо в мою сторону и глухим голосом закричал:
— Диего! Кабронас! Вы что там оглохли?? Где вы вашу мать? Выходите и помогите мне!
В голове моей застучало. На поясе у мексиканца висел большой револьвер.
— Элиас! Сходи распинай этих ублюдков! Чертовы бездельники — эти свиньи снова укурились своими блядскими шариками и, наверняка, до сих пор спят!
Элиас, вскинув на плечи рюкзак, пошел в сторону дома. Щелкнула защелка на двери. Он вошел внутрь.
— ДИЕГО! МАНУ! ГДЕ ВЫ??? МЫ ПРИЕХАЛИ! НАДО РАЗГРУЗИТЬ МАШИНУ!
Секунду он ждал ответа. Я не знал, что мне делать. Диего и Ману работали на отца Элиаса, но оказались предателями и они хотели убить его. Так что, скончавшись благодаря неожиданному господнему провидению, они явно сыграли в нашу пользу. И мне наверняка следовало срочно обо всем рассказать Элиасу. Но тот парень в пикапе со здоровым стволом и глазами прирожденного хищника не вызывал у меня доверия. Вдруг он был с ними заодно и малейшая оплошность с моей стороны сейчас могла очень круто изменить ситуацию уже совсем не в нашу сторону.
— Элиас, ну что там?
— МАЙК? БОБ? Вы здесь?
Я услышал, как Элиас выкрикнул мое имя и, действуя далее совершенно инстинктивно, выскочил прямо перед ним, тут же проталкивая его вглубь комнаты и закрывая за ним дверь на щеколду. Элиас со счастливейшим лицом бросился меня обнимать.
— Чуваааак! Как я рад! Что ты делаешь? Зачем закрываешь дверь? Там же еще Хусто! Майк что случилось?
Элиас по моему испуганному лицу сразу понял, что здесь что-то не в порядке.
— Элиас, Диего и Ману работали на Луго – они хотели убить тебя или взять в заложники… в общем какой-то сраный заговор против твоего семейства и все такое!
В этот миг улыбка с лица Элиаса испарилась, будто ее никогда там и не было. Он заглянул за мое плечо. Сзади послышался шорох. Молодой амиго, привычным движением выхватил из-за пояса увесистый пистолет и, отодвигая меня в сторону, ринулся было в сторону шороха.
— Элиас, это Боб! Диего и Ману мертвы!
Фирменная улыбка вернулась на свое место. Брови у него поползли на лоб, он как-то очень ритмично начал раскачивать головой в стороны, обнял меня и вместе со мной направился к выходу.
— Братишка, так ты убил этих предателей!? Ай-да мачо! Покажи мне, где эти ублюдки! ХУСТО! ИДИ СЮДА! Как ты справился с ними? А Боб? С ним все в порядке?
Элиас двинулся к двери, призывая угрюмого мексиканца. Увидев мой обеспокоенный взгляд, он успокоил меня:
— Насчет Хусто можешь не волноваться – он проверенный человек. Да, он не очень-то жалует белых парней, но я так скажу – этот мужик за меня жизнь отдаст, я ему, как сын. Ола, Боб! Ха-ха! Все хулиганы в сборе! Как я рад!
Боб вышел с нарочито выпученными глазами, видимо думая, что так он выглядит менее сонным.
— Мужик, по твоему виду я скажу с уверенностью на сто процентов – вы вчера удолбались в самый, что ни на есть хлам! Ха-Ха!
Элиас, посмеиваясь и по-прежнему не выпуская пушку из рук, выглянул за дверь и что-то очень быстро по-испански прокричал Хусто.
— Где они, амиго?
— Диего лежит на веранде наверху, а Ману упал вниз.
— Ты уверен, что они мертвы?
— Да, то есть…
Уловив слабую долю сомнения в моем замешкавшемся ответе, Элиас снова обратился к Хусто на испанском. Говорил он серьезным тоном, которого я прежде от него не слышал. Да и вообще весь его образ, в котором он сегодня предстал перед нами просто радикально отличался от того лощеного пидорковатого латиноса, с которым мы познакомились на фотовыставке несколько месяцев тому назад.
Хусто, словно у них с Элиасом в голову была вшита общая программа действий при определенных обстоятельствах, выхватил таким же точно ловким движением пистолет из-за пояса и, слегка втянув голову в плечи, быстрыми, но тихими шагами поспешил в сторону двухярусного сарая, который я отчего-то стал называть верандой.
— Побудьте здесь – с этими словами Элиас направился к веранде с другой стороны – через барак.
Когда они скрылись из виду, барак, темный внутри и теперь какой-то очень неуютный и в один миг превратившийся в заброшенную халупу погрузился в тишину. Гнетущая тишина вползала в наши с Бобом тела через уши. Я даже зевнул, почувствовав, что уши начинает закладывать, как при резком изменении высоты, когда едешь на машине по горному серпантину. Боб, не сводя с меня взгляда, не удержался и тоже растянул пасть в глубоком зевке. БАХ! От неожиданности мы оба дернулись и замерли. Через десять секунд еще один выстрел – БАХ! Тут мы услышали голос Элиаса – он прокричал нам, что все в порядке и что мы можем присоединиться к ним.
Хусто ворча и сплевывая через каждый метр, тащил мертвого Ману за ноги в сторону джунглей. Лба у Ману не было. На месте, где они его нашли, все было забрызгано кусочками разлетевшихся мозгов и костей.
— Он, что был еще жив?
— Нет. Это все Хусто. Он очень расстроился, что не приложил руку к наказанию предателей и потому он не мог отправить их к праотцам без собственной пули в их тупых башках.
— А Диего?
— Да, с ним та же история. Теперь от него осталась только грязь. Этот пидор еще и обосрался, когда подыхал. Что вы с ними сделали? Я не заметил никаких следов борьбы наверху. Отравили? – при последнем слове Элиас улыбнулся как-то странно, будто снисходительно. Отравить врага, видимо, не самый уважительный способ решения вопроса здесь.
Когда я рассказал Элиасу, как все произошло, он смеялся до слез. Никак не мог остановиться. Хусто подошел к нему и попеременно смотрел то на него, то на нас. Он явно был обеспокоен истерикой, случившейся с его молодым патроном. В глазах его читался вопрос, но Элиас лишь делал ему какие-то знаки, означавшие, видимо, что вот сейчас он успокоится и расскажет ему все, как есть. Когда Элиас, наконец, смог нормально дышать и говорить, он перевел нашу историю для Хусто. Но тот, в отличие от молодого наследника, наоборот очень посерьезнел и стал внимательно вглядываться в наши лица. Я решил, что он не поверил нам и теперь взглядом опытного аксакала ищет в наших лицах кусочки фальши, за которую мог бы зацепиться. Элиас, увидев с какой серьезностью Хусто рассматривает наши лица, в недоумении задал ему вопрос:
— Что случилось, Хусто? Почему ты так смотришь на них? Ты не веришь их истории?
— Нет, не в этом дело. Их история чистая правда – я это понял, потому что эти козлы умерли именно так, как описали твои амигос. Увидев их тела и поняв причины, я не мог сложить их воедино и увидеть всю картину того, как именно смерть настигла этих свиней. Но теперь все встало на свои места. Я смотрю на них так внимательно, потому что хочу запомнить их лица навсегда. Эти двое отмечены на небесах самой девой Марией. Она хранит их и вместе с ними хранит их друзей. Поэтому передай этим двоим, что я никогда не перейду им дорогу, как не отойду от своей веры ни по какой вообразимой причине и буду защищать их рьяно и без сомнений, как велит мне святая Мария.
***
— У нас проблемы, Элиас. Нам срочно нужно покинуть это место. Сюда направляются люди Луго. Я нашел телефон Диего. Он перестал отвечать на него, и я знаю, как эти бандиты будут вести себя дальше. Они, наверняка, поняли, что здесь что-то случилось, если ни Диего, ни Ману не выходят с ними на связь. Они придут сюда незаметно. Подкрадутся к нам из джунглей. Оставят машины далеко отсюда. Так далеко, чтобы никто не мог услышать звука двигателей, находясь здесь. Скорее всего они уже где-то рядом. Может уже даже слишком близко – в ожидании ночи, чтобы напасть на нас, как невидимые ягуары. На дороге по всей вероятности нас ждет засада. Потому мы будем уходить по другому пути. Нам нужно доехать до Медельина, там сменить машину и ехать дальше на север – до Панамы. Там мой человек, как мы с тобой и договаривались отвезет вас в Мексику на рыбацком судне.
***
— Тебе интересно, какая такая сила держит меня в этом мире после всего, что случилось со мной в моей чертовой жизни?
— Если честно, Мартина, я просто не позволил себе задать тебе этот вопрос тогда. Но после того, что я услышал от тебя, этот вопрос был единственным, о чем я думал, глядя на тебя – такую вот, как сейчас и всегда – бодрую, постоянно улыбающуюся каждому гостю. Откуда в тебе столько сил и света?
— Я черпаю их из тьмы, малыш. Аахаха!
Мартина подлила себе в стакан рома. Мне показалось в ее глазах проскользнул адовый огонек. Может, это был ромовый блик.
— Что бы ты сделал с ним на моем месте?
— Я не знаю, Мартина. Мне вообще сложно уложить эту зверскую историю в голове. Такие люди не должны жить на этом свете.
— Да. Именно так я и поступила.
— Ты убила его?
— Конечно. И силы я черпаю, вспоминая и смакуя каждый день, как именно я это сделала. Я заставила эту тварь мучиться. Я не буду рассказывать тебе все, что было до этого. Но вот тебе картина его последних минут, дружок. Мы с ним любили всякие игры. Я привязала его к колонне в нашей спальне. Завязала ему глаза. Затянула шнурок вокруг эрегированного члена и принялась ему отсасывать. Когда из его гребанного хера начала вытекать сперма, я отрезала его скальпелем ко всем чертям! Под самый корень! Вместе с его траханными яйцами! Ты только представь — эта грязь оргазмировала сладко постанывая и тут я быстрыми движениями отрезаю его член тонким как бритва новеньким скальпелем! Ахахахха! Такого расклада он никак не ожидал, уж поверь! Его хер обмяк уже находясь у меня в руке! Глаза его были завязаны – боль не сразу перечеркнула взрыв удовольствия. Когда он завизжал, как свинья, я сорвала ему повязку с глаз и заткнула его орущий рот только что отрезанным хуем.
Мартина одним махом влила в себя половину стакана рома и с громким – ни капли стеснения – стуком припечатала его к деревянной стойке. Она глубоко, возбужденно дышала. Закурила сигарету. Протянула сигарету и мне. В мою голову будто только что выстрелили. Взгляд у меня был, наверняка, пустым, как у полного идиота или героинового торчка в момент прихода.
***
Лоусон прекрасно помнил, что срок оплаты за жилье он просрочил уже на целый месяц. Он помнил об этом все время. Но идея с приближающимся возвращением на родину настолько захватила его, что воспоминание это, первые несколько дней действительно тяготившее, ушло куда-то на второй план. И вот именно сейчас, когда неожиданно задранный сквозняком угол настенного календаря привлек к себе внимание толстяка и он понял, что сегодня – да, да, именно вот сегодня – день внесения ежемесячной квартплаты. И это означает, что он должен внести двойную стоимость или чертовы мексикашки выкинут его на улицу. И благо, если еще оставят живым. Драконьи законы!
Лоусон опрокидывает стопку тэкилы, возбуждая адреналиновое пламя еще больше и выбегает из бара. Точнее не выбегает а выскакивает из него словно огромная крыса из норы – бар находился в цокольном этаже дома, с осевшим почти в самый грунт фасадом. Выскочив из бара, он сначала ускорился, почти побежал, потом будто спохватившись, чуть припрыгнул и замер – вслушиваясь и всматриваясь в темную даль улицы без фонарей. Его дом находился в трех сотнях метров от самого захудалого в Тубутами бара, где он обычно проводил большую часть последних дней.
Эдуардо Хименес! Ты только подумай! Двадцать лет назад я оказался в этой стране никем! А теперь мне дает обещания сам Эдуардо Хименес. Ха! Вот так Лоусон! Вот-так мужик! У этого парня точно есть яйца! Да еще какие!… – Лоусон продолжил свой путь в сторону дома, из которого его должны были сегодня выселить и в голове он представлял, как посмеивавшиеся над ним в прошлом одноклассники, сидя на какой-то там общей встрече вдруг заговаривают о нем. И он видел так четко, как Джонни Мэтьюс сидит на барном стуле и с нескрываемым восторгом и легкой завистью рассказывает собравшимся, что он слышал о последних приключениях Лоусона.
Осталось лишь раздобыть немного денег! Каких-то пять сотен! Сраных пять сотен! Если б это мне не сказал сам Хименес, я бы не поверил. Я бы сказал, что это как, пить дать, разводка! Ха!
Но Эдуардо сказал, что он видит в моих глазах знакомую ему боль и печаль. Увидел, мать его, в моих глазах тоску по родине. Большой человек не думает о деньгах. Он смотрит глубже! Это прям как в «Достучаться до небес», когда мелкий гангстер хотел убить героев, растративших деньги мафии, но тут явился сам бос в лице Рутгера Хауэра, посмотрел им в глаза и просто отпустил. Большие люди видят дальше денег!
Нет. Ни к чему туда идти сейчас. Завтра день отъезда. Вещей у меня там не так уж и много. По крайней мере тех, что я бы все-таки забрал с собой. Так что это же будет нормально, если я попрошу ребят Хименеса просто проехать через мой клоповник. Каких-то пять минут. Ублюдок Хосэ и все его на глухо долбанутые племяннички будут еще спать и даже не заметят, как я проскочу. Ха! Ай-да Лоусон! Ай-да, голова!
С появлением сей гениальной мысли, Лоусон вновь остановился, теперь уже выглядывая из-за угла в сторону крыльца гостевого дома. Потом он, разогнувшись, быстро, но мелко, застрочил провести остаток вечера и ночь в баре, продолжая набираться там в долг, счастливо осознавая, что деньги ему возвращать все равно не придется.
***
Один за другим мы занесли все мешки на задний двор барака. Хусто и Элиас двигались будто по заранее оговоренным траекториям. По их уверенным движениям, отсутствию каких-либо вопросов, пауз сразу становилось понятно, что они проделывали эту операцию уже много – очень много — раз. Каждый из них знал, что и когда нужно делать. Еще, конечно, опасность того, что люди Луго могут нагрянуть в любую минуту, подзуживала всех нас двигаться с максимально возможной скоростью. Как делался кокаин из свежих листьев коки я видел впервые. Честно сказать, я и листья коки видел впервые. Сначала все содержимое из мешков мы высыпали на предварительно расстеленный кусок брезента. Здоровенный брезентовый квадрат — метров пять по каждой стороне. Куча получилась вполне себе приличная. Я не считал, сколько мешков мы сюда притащили, но, по-моему, их было никак не меньше двух сотен. Затем Хусто зашел в дом и принес оттуда самую обычную газонокосилку – такие еще называют электрическими косами. В считанные минуты он порубил мясистые листья в мелкие хлопья. То, что они творили дальше вообще никак не вязалось в моей голове с понятием самого дорогого в мире наркотика!
Элиас и Хусто надели высокие резиновые сапоги и принялись засыпать зеленую кучу серым порошком, похожим на цемент – при этом они просто ходили по этой каше и перемешивали ее ногами. В руках Элиаса появилась большая белая канистра с наименованием химического элемента, написанного синим маркером на боку – NaOH.
***

— Мне кажется мы должны вернуться в Медельин и попытаться найти человека Хусто
— Боб ты в своем уме? Мы даже не знаем его имени.
— Черт…мы застряли тут, ты это понимаешь?
— Я считаю, что нам стоит попробовать найти покупателей здесь.
Шлюхи – лучшие информаторы, если информация, которую ты ищешь входит в сферу интересов целевой аудитории шлюхи. Наркотики и блядство шагают по жизни вместе – то есть в максимальной близости, я бы сказал.
В баре стоял вечный полумрак. Помещение, площадью метров тридцать, находилось в цокольном этаже старого каменного здания и единственное окно, выходившее на улицу ушло под землю ровно на две трети. В оставшуюся треть проникал тот единственный луч света, что совместными усилиями с тусклой лампой у стойки переводил бар из состояния «мрак» в «полумрак». Окно выходило на тротуар и, порой, мельтешившие в нем ноги прохожих превращали луч света в подобие легкого стробоскопа.
Она сидела у бара и пила текилу. Без остановки, но с выверенными паузами на долгий перекур в течение минут двадцати. Мы с Бобом были не только единственными белыми посетителями бара, но также вообще единственными, кто тут находился помимо Шлюхи и бармена.
***
— Чшшшшшшшш – Хусто зашипел, словно кобра – на той нужной частоте, которую услышал и правильно понял каждый из нас. Левая рука его замерла словно это кисть дирижера и весь наш Бостонский симфонический оркестр вот-вот грянет слаженным маршем, не считая нот и не думая, а всецело вверяя каждый свою душу, щебечущую в тонких наших музыкальных пальцах воле великого маэстро Хусто. Правая рука медленно и инстинктивно поползла в сторону револьвера – за все время, что мы здесь трудимся, перерабатывая зеленый урожай в белый порошок, я не видел ни разу, чтобы Хусто снял пояс с пистолетом. Каждую минуту он ждал их появления. И вот теперь все угрюмое напряжение, усугубляемое монотонностью наших действий в последние сорок восемь часов, выстрелило в гул тишины еще более тихим, но таким громким – Чшшшшшшшшшшшшшшш!
И замерло!
Всё замерло.
Раз.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
Шесть.
Семь.
Слышим дыхание друг друга.
Восе…
БАААААААХ!!! – страшный хлопок взрыва, яркая вспышка света, пыль забивающая носоглотку и это «пиииииииииииииииииииииуууууууууууу» разрывающее мой череп напополам. Кто-то хватает мою руку. Кто-то тянет меня вверх и вперед. Мое тело повинуется – не я – само тело движется словно детская игрушка – инерционная кукла, которая ходит за девочкой-мамой, когда та тянет её за собой, слегка поднимая её пластиковую руку-механический рычаг. БАХ! БАХ! БАХ-БА-ТРАТАТАТАТА –БАХ! Я вроде бы нагибаюсь лицом вниз при звуке выстрелов – начинаю приходить в себя, вроде осознаю, что звуки глухими кажутся, потому что меня оглушило, а так-то звуки все громкие и рядом – и вот, пригибаюсь чуть, продолжая бежать за тем, кто тянет меня за руку и тут снова БАХает и я будто бы даже вижу небо. И правда небо. И потом лицо Элиаса надо мной – он что-то кричит – щёлк – и я точно слышал его зубы – пуля прошила Элиасу щеку и вынесла ряд зубов. Счастливчик!
***
Джезуса нюхала кокс столько времени, сколько помнит себя, работающей на улице. Начала она по протекции распутной тетушки в двенадцать – убегала от своей поздно разродившейся матери и лобызала хрены работяг, делающих в придорожном баре обязательную остановку на попойку. Сейчас, я думаю, ей лет сорок восемь. Может, больше – я просто пытаюсь успокоить Боба, что она не так уж плохо выглядит:
— Да ладно, тебе с ней всего-то только поговорить нужно!
— А ну-ка, парни, не убивайте в стариках надежду на достойную замену! С каких это пор шлюхи нам нужны для разговоров!? Если просто попиздеть, то это к психологу или с соседом бухнуть и пооткровенничать по мужски, я так считаю. Ха! Я Лоусон, господа! Прошу простить, что так бестактно вклинился в ваш разговор. Изволю доложить, истосковался по родной речи. Местечко, знаете ли у нас не самое туристическое. А этот самый бар, вообще, сомневаюсь, видел ли еще хоть одну белую рожу помимо наглой физиономии вашего покорного слуги, господа!
Как оказалось, я ошибся – помимо нас с Бобом и Шлюхи, украшенной запылившейся бижутерией, в темном углу – не иначе, как пятом – до того притаился, а вот прямо сейчас и вдруг выскочил из своего черного провала и засиял перед нами желтоватой белизной своего костюма сальный, но абсолютно честный в своем неугомонном задоре, толстяк-американец лет сорока трех. После первого акта «Вступление» Лоусон незамедлительно перешел к следующему действию и в один абсолютно мультяшный прыжок очутился перед баром. Этот, откуда ни возьмись, появившийся отчаянно добрый тушкан почему-то обоим нам с Бобом казался совершенно нереалистичным персонажем для нынешнего «здесь и сейчас». Мы будто попали в выпущенное им некое химическое облако, приводящее нас в состояние душевного спокойствия и крепкой уверенности в успешном продолжении любого начинания под руководством этого доброго волшебника. После первой же выпитой стопки текилы – бармен разливал быстрыми и четкими движениями из бутылки, что только что заказал и оплатил толстяк:
— Уфф… — Лоусон покраснел и вдавил лицо в рукав, давая понять, что напиваться он любит – Так вот, господа, я – Лоусон!И я Могу достать в этом городе все, что пожелаете!
***
— Две недели назад Энди появился у меня первый раз. На той неделе он приходил три раза. На этой пока один. Но, я думаю, он еще обязательно у меня появится. Да, его история, конечно, зацепила меня. Если он все это не выдумал, знаете? Может, он простой бухгалтер, вырвавшийся на пару недель в Мексику, чтобы оттянуться тут с дешевыми девочками и чуток пожить жизнью из такой вот сказки. Кто-то играет в суперагентов, кто-то вот таких побитых жизнью героических бедолаг. А вы двое в наркобаронов решили сыграть, как я посмотрю! Ахахахаха! Вот я и подумала, что может ваши игры неспроста свели нас всех вместе в этой дыре.
***
Триста двадцать тысяч долларов. Таков его долг. И у него есть неделя. Потом, вероятнее всего, смерть.
Энди числился в конторе младшим бухгалтером. И раньше он им действительно был. Энди перевел пятьдесят две тысячи с организованного его начальником дополнительного сберегательного фонда компании на открытый семь лет назад счет небольшой брокерской фирмы в Мексике. Конечно, эта подлая мелочная крыса, не решилась бы разом утащить такой куш. Он превратил свое занятие по наращиванию нелегального капитала в медленную капельницу с морфием для умирающего в муках старого пердуна. Буквально по пятьдесят центов с транзакции в пять нулей. Иногда по двадцать или десять. Начальник отдела Энди был дотошным, но не настолько чтобы уличить течь в первые же годы. Скорее всего он начал замечать потери на выхлопе, когда сам уже находился в глубоком кокаиновом пике по наитию своего сального подчиненного бухгалтера-пушера и отчаянно искал способы снять с конторы лишнюю сотню на свои новые сладкие нужды.
Энди решается купить кокс с целью крупного сбыта, но страшно боится выходить на контакты с мексиканскими картелями:
— Эти психи отрезают головы!
— Жесть!
— Да вообще! Люди, торгующие наркотиками априори должны быть добрыми парнями!
После ночи горестных возлияний в баре ноги сами приводят его в церковь, где он встречает честную Шлюху по имени Иисус. Ее имя включает спавший в нем с самого детства религиозный ажур. До самого выпускного класса Энди регулярно по воскресеньям пел в местном церковном хоре. Он ненавидел всех, кто всерьез говорил о Боге, как о первопричине и во всех бедах своей страны клял исключительно святош, коих всех без исключений считал ряжеными проходимцами и оболтусами ничего в жизни не умеющими делать, кроме как просить хлеба у неба. Когда он, в полнейшем отчаянии, трясущийся от страха перед собственными мыслями и заливающий пугающую пустошь крепким алкоголем, встречает Иисуса в женском обличии все слова матери о господе, ангелах и собственном большом божественном наречении вдруг проносятся перед его глазами. Все случайно отмеченные вниманием слова, виденные им на стенах, прочитанные в заголовках журналов, что стоят на полках супермаркетов перед кассой, фрагменты заученных псалмов вдруг всплывают перед ним в четком хронологическом порядке. Энди чувствует, что на сей раз он попал в луч света господня и, что всякие выпавшие на его долю испытания вели именно к этому моменту. Алиллуйя! Между ними возникает глубокая ментальная связь. Он спит с ней каждую ночь и, кажется, более не желает покидать ее постель дольше, чем на время «рабочих часов» прелой, но отчего-то еще востребованной шлюхи.

***
Джезуса ощущает легкость. Она знает, что это такое. Она проходила через это много-много раз. Но теперь женщина стала гораздо мудрее. Она решила удержать этого мужчину рядом. Или хотя бы завести от него полубелого ребенка.
— Пресвятая Мария! Помоги мне! Святая Дева, прошу не для себя! Чувствую, пришло время взрастить и во мне семя – уж достаточно я им полила и удобрила твою землю, Пресвятая!
Ей во что бы то ни стало надо помочь решить его проблему.
Эти двое белых похоже не прочь отведать настоящей Мексики.
— Послушай, Мако! Что ты скажешь мне про этих двоих? Не прочь они будут покувыркаться со мной сегодня ночью, как тебе кажется?
— Хочешь, чтобы я предложил им тебя?
— Нет! Налей мне лучше еще текилы, тупой ты олигофрен! Я и сама могу с ними поговорить на их языке! У тебя я просто спрашиваю, как они настроены? Ты же им уже минут сорок тут наливаешь. Откуда я знаю, может это два пидорка, прикативших в Латинский рай подрочить друг дружке в экзотичных местах! А!?! АХАХАХА!!!
***
Владелец корпорации, где трудился Энди, был японцем. В нем Энди видел корень всего зла, случившегося с ним. Серьезный немногословный мудила. Ультрасовременный робот с вживленными органами настоящего человека. Упырь без сердца, каждое утро выжигающий взглядом путь от лимузина до собственного кабинета. Он жег без разбора все – людей: и красивых и страшных, жизненно необходимых компании и паразитирующих говнюков, стены, мебель, железные створки шведского лифта. Напор огненной лавы из выпученных его глазенок слегка сбавлялся, а то иногда и вовсе перекрывался только от двух вещей – новости о гибели физической или финансовой любого так или иначе значимого бизнесмена и послеобеденного минета от страшной, как он сам, секретарши. Она была вторым и единственным представителем страны восходящего солнца в компании. Обычно довольно сложно определить возраст у азиаток. Но «обычно» это, когда азиатка находится в периоде с девятнадцати до сорока пяти. Если ей перевалило за шестой десяток, ее преклонность все же угадывается сразу. В компании об этой парочке ходили разные слухи. Говорила она только на японском. Да, собственно, все обязанности секретарши выполняла вовсе и не она, а целый отдел из десяти прытких красавиц восточно-европейской внешности и дипломами университетов не ниже Йеля. Вот такой парадоксальный и беспринципный лидер – красотки строчат письма и занимаются прочими сутулыми делами, а старуха всем назло имеет прямой доступ к его престарелому херу. Одна из наиболее правдоподобных историй об их отношениях заключалась в следующем – господин Хокурато, будучи бедным юнцом получил отказ от семьи Ямагучи отдать молодую Мегуми за него замуж. Парнем он был горячим и чрезвычайно целеустремленным. Молодой японец поклялся, что Мегуми станет его на век, а семья ее будет за это расплачиваться в течение жизни десяти поколений. В итоге некогда молодой нищеброд Хокурато добился сумасшедших успехов на финансовом рынке сначала Японии, а позже и вовсе прорвался в международные рейтинги. Он скупал компании, в которых работали все родственники красавицы Мегуми и приводил их к состоянию близкому к банкротству. Злопамятный уродец делал это на протяжении трех десятков лет. Семья Ямагучи скатилась в самые низы. Каждый член клана, бывшего когда-то сильным и уважаемым, теперь был должником – прямым или косвенным – корпораций Хокурато. Глава семейства покончил с жизнью, по-самурайски вспоров себе живот коротким мечом. Когда же господин всесильный Япошка получил письмо от клана Ямагучи с согласием на выданье за его персону их единственной незамужней престарелой дочери, он незамедлительно ответил на него отказом, добавив к обратному письму анкету для найма персонала, дабы Мегуми заполнила его. Мегуми выполнила его требование и Хокурато распорядился принять ее в должность секретаря, при этом выплачивая ей просто смешное жалованье в старых банкнотах – тех, что были в обороте в Японии во времена их юности. Приглашая каждый день старушку потеребить его тщедушную мошонку, он дрочил собственное эго, оргазмируя тоннами ненависти ко всему человечеству, в особенности той его части, что имела несчастье родиться с ним в одной стране, в особенности той его ячейки, что не посчастливилось иметь кровное родство с фамилией Ямагучи.
***

— Если у тебя уже есть двадцать кило, зачем тогда мы перерабатываем все эти мешки?
— Семья Хусто помогает мне. В течение долгого времени они собирали для меня сырец у себя в доме и вот уже перед самым нашим стартом переработали его в чистый порошок. Ради меня, моей свободы, они рискуют своей жизнью. Эти листья Хусто скупает в дальних поселениях и никто об этом не знает. Он делает это, чтобы восполнить запас, который он и его семья вытащили из кармана моего отца.

***
— Что это, бабуля?
Малыш Энди, хитрый прохвост, конечно, знал, что у его крайне верующей бабушки в комоде под цветастыми ритузами хранится серьезный черный пистолет – потертая вставка из дерева в рукоятке говорила о том, что пользовались им в свое время, видимо, довольно активно. На стволе была гравировка – официальный прописной шрифт сообщал имя владельца оружия – Офицер Эдвард Роккуэлл. Маленький партизан уже много раз пробирался в комнату, пока бабуля отсутствовала по неким безразличным ему делам и примеряя ствол в руке расстреливал полчища воображаемых врагов.
— Это, малыш Энди, палец Господа, который он оставил в нашем доме для защиты от неверующих черномазых ублюдков – бабуля, что стоит сказать случалось крайне редко, была сегодня навеселе – умер муж её давней подруги и она только что вернулась домой с похорон. Похороны, вроде были пышные – дядька тот был военный или что-то вроде того. Скорее всего служил вместе с дедом Энди – почти все друзья его бабушки, не смотря на нынешнее их фермерское поселение, были бывшими военными или хотя бы каким-то образом с ними связанными.
Энди правдиво изобразил изумление и невинный мальчишеский восторг при виде оружия. Компактный для своего калибра офицерский М-15 с десятисантиметровым стволом и коротким семипатронным магазином выглядел почти игрушечным в крупной рабочей ладони бабули Энди. Она игриво перекинула его из левой руки в правую и направив в сторону окна пару раз щелкнула курком – магазин с желтевшими в нем патронами лежал рядышком на кровати.
— А ну-ка пошли со мной. И надень свою кепку – на улице сегодня пекло.
Они вышли на задний двор, прошли к забору, бабуля открыла со скрипом калитку – дом их стоял на окраине, бывшее фермерское поместье – личная территория уже совсем не та, что раньше, но ближайший сосед по-прежнему находился не ближе чем за километр.
— Возьми, сколько унесешь пустых банок на кухне и возвращайся сюда.
Энди принес шесть консервных банок. Обычно бабуля собирала банки испод бобов в большие пакеты – каждый килограмма по два в среднем и в конце месяца вывозила их на металлобазу.
Все шесть банок малыш Энди расставил в ряд в метрах тридцати от места, где с пистолетом в руке, изменив осанку на гордую и молодую, стояла его такая обычно, хоть и ворчливая, но в крайней степени миролюбивая бабуля Роккуэлл.
— Ну вот, Энди, пришло время и тебе познакомиться с нашим другом поближе. Ты уже большой мальчик, я думаю. Твой дед был метким стрелком. Да и я, вообще-то, стреляю неплохо. Посмотрим, проросли ли в тебе наши корешки, хахаха!

***
— Знаете, парни, я вам так скажу – есть, конечно, Колумбия, есть Венесуэлла, Эквадор и Перу. Да, все так. Но удобней места, чтобы продать пару кило кокса приезжим янки вам не найти! Мексика! Ха! Я помогаю здесь таким, как вы уже восемнадцать лет! У меня постоянный поток клиентов оттуда! – толстяк многозначительно задрал одну бровь в предполагаемом направлении государственной границы.
***
Лоусон – отчаявшийся разбогатеть, мелкий предприниматель из Коннектикута. Приехал в Мексику еще в девяносто девятом году. Он и пара его компаньонов попались при попытке перевезти одиннадцать с половиной килограмм порошка через границу в желудках трех кобыл. Толстый и беспрестанно вытирающий с лица пот, Лоусон был одет в снежно белый костюм из чистого хлопка, на ногах красовались новые ковбойские сапоги.
Он был толстым всю свою жизнь. Будто младенческие складочки в нужный момент времени на нем просто отказались растягиваться. Малыш рос, набирал в весе быстрее, чем в росте и готовился стать основным объектом нападок со стороны успешных гиен в средней, а потом и в высшей школе. Коммерческая жилка проснулась в нем рано. Она росла в нем, как мутация, позволяющая приспособиться и, более менее, успешно паразитировать в среде обитания, выпавшей его никчемному существу. Такое ощущение, что он, постоянно осознавая свою внешнюю ущербность, искал любые способы стать заслуженным, нужным и уважаемым. Для школы он даже придумал себе неизменную фразу, которой приветствовал каждого нового знакомого:
— Привет! Я – Лоусон! Могу достать в этом городе все, что пожелаешь.

***

— Сколько ты сказал?? Двадцать кило чистого кокса!? Ха! Друзья мои — Carpe diem! — да это явно тянет на сделку года!
Поначалу мы с Бобом просто не можем поверить своему неожиданному счастью. Не верим, но в то же время отчаянно желаем, чтобы это и был тот самый хэппиэнд выпавших на нашу долю злоключений. Подумать только – мысли и впрямь материальны. Даже не так – мысли наши, мать их – МАТЕРИАЛЬНЫ! Мы страдали, мы несли потери, мучимые лишениями, находясь в постоянном страхе, продолжали свой путь, не смотря на то, что все возможные наши планы уже давно провалились. Но вот мы здесь – в чертовой Мексике, уже так близко к логической развязке этого дичайшего в нашей жизни, приключения и видит бог или кто там еще на нас смотрит вечным не моргающим оком сверху и так редко вмешивается в происходящее – мы не сдавались ни разу и мы заслужили завершить эту гонку победителями.
— ЗАСЛУЖИЛИ! ДА, МАТЬ ТВОЮ! ХЭЭЭЭЭЭЭЭЭЙ!
Боб и я довольно быстро – сильно быстрее, чем нужно, я бы сказал – добрались до той кондиции опьянения, когда все полутона уходят из мышления ввиду кажущейся незначительности, оставляя лишь рубленые черно-белые границы. Мы больше не сомневаемся. Мы точно там, где нам суждено быть самою судьбой. Толстяк Лоусон, как выяснилось, знает тех, кого мы отчаялись найти. Знает нужных людей, которые готовы выкупить весь наш груз без остатка. Да, конечно, этот парень настоящий бизнесмен – реальная акула! – и мы сразу усекли, что он вцепился в наше предложение и больше не отпустит вплоть до самого успешного его разрешения. Безусловно, он прочитал нас, как только увидел – профессионал! Понял, что положение наше в данный момент времени далеко не самое лучшее и ввиду отсутствия в поле зрения каких-либо конкурентов и, что самое важное, какого-либо нашего желания продолжать поиски лучшего предложения, он дал нам цену в разы меньшую, чем ту, на которую мы рассчитывали в наших мечтательных калькуляциях все время до самой встречи с ним. Сразу скажу, думали мы недолго. Во-первых, хоть это и прискорбно, но куш теперь, после того, как люди Переза схватили Элиаса, мы будем делить не на три части, а только на две; во-вторых мы безумно устали, мы видели смерть. Не издалека, а то есть эта неудержимая костлявая сука дышала зловонным дыханием прямо нам в уши и без сомнений забрала одного из нас. Так что избавиться от груза за один раз, получить хоть какие-то деньги и свалить, наконец, из этой части мира живыми для нас сейчас было самым наижеланнейшим из подарков.
— Ну что ж, амигос, Aut bibat, aut abeat! Я выслушал вас и, как уже говорил буду чрезвычайно рад помочь своим белым братьям подвести черту в их сложном и опасном приключении! На сегодня я предлагаю проститься, поскольку вам явно следует отдохнуть перед завтрашней встречей, а я поеду к нашим покупателям и обговорю все нюансы сделки. Завтра я буду ждать вас с товаром у этого бара в шесть вечера.
***
— Откуда ты знаешь, что он хочет их кинуть?
— Этот чертов слизень прожил здесь больше десяти лет. Думаешь, благодаря волшебной внутренней силе? Хрен тебе! Лоусон – потный мерзавец, подстилка у местных Лос Зэтас. Завтра он просто приведет двух этих несчастных в их логово, где они вместе со своими двадцатью килограммами тихо исчезнут, чтобы больше никто и никогда здесь о них не вспомнил.
Джезуса вновь почувствовала, что дева Мария обратила на нее свой великолепный взор. Это её шанс. Возможно, самый последний. И неимоверно праведный – во главе теперь стоит главная человеческая ценность – жизнь. И она – величайшая из грешниц, обратившись в посланца божественной воли за одну ночь, явится невинно обреченным дабы спасти их от неминуемой гибели. Также точно будет спасен и этот измучившийся и не знавший всей силы любви, странник, что так мило зовет её Ангелом с первого дня знакомства. Он, будто пророк, давший ей этим наречением подсказку об истинном предназначении её, бывшей до этого момента, пустой скотской жизни. Возбужденная, свалившейся на её голову, миссией, Джезуса ворочалась всю ночь, тщетно пытаясь заснуть под мерное похрапывание своего суженного. В предрассветный час, скатившись с постели, пропитавшейся её потом от нервного ночного бдения, так, чтобы старушка не разбудила Энди скрипом продавленных пружин, женщина покинула дом. Перед уходом она написала коротенькую записку-наставление для Энди, опустив, разумеется, все детали, указывающие на божественную суть ее плана.

***

— Майк, тебе не кажется, что все это смахивает на развод?
— Не знаю, честно говоря. Но других вариантов у нас пока нет. Пробиваться через границу с двадцатью килограммами это точно не самый верный путь. А идея сдать все оптом здесь и, пусть не с гребанными миллионами, но с сотней тысяч и живыми выбраться из этой жопы для меня сейчас уже слишком привлекательна, чтобы отказаться от нее лишь из-за того, что мне «кажется», что это развод.
— Да, конечно, я с тобой согласен…но нам надо все же как-то подстраховаться. Это уже не Колумбия, но все еще Мексика и желающих замочить двух гринго за сотню штук здесь хоть отбавляй, в этом-то я уверен.
— Да, Боб, да…я как раз думаю об этом, чувак.

***
Думай, Джезуса, думай. Где еще могли остановиться два глупых гринго в этой пустоши. В округе всего три отеля. С самого начала она была уверена, что эти двое остановились в «Мария-Елена», что примерно в тридцати километрах от бара у Мако, где они виделись в последний раз. Но там их не оказалось и она двинула дальше по второму шоссе на запад в сторону отеля «Посада», где к её нескрываемому удивлению их также не оказалось. Это уже семьдесят пять километров от центра Тубутама. Постепенно ей овладевало отчаяние – Джезуса отлично понимала, что, если она хочет претворить свой идеальный план в жизнь, ей во что бы то ни стало надо встреться с этими засранцами до того, как они добровольно отдадут себя в лапы смерти и её сального посланца на святой мексиканской земле – чертова сукина сына Лоусона. Когда она припарковалась на площадке у отеля «Эль Торо» стрелки на пыльном циферблате – единственном работающем приборе в Шеви Астро восемьдесят пятого года – утверждали, что время близится к полудню. Надежды рушились – в «Эль Торо» также не было ни одного белого постояльца.
— Ну ты даешь, подруга! Это же почти девяносто миль от Тубутами! Наш отель, разумеется, лучший в этих местах, но чтобы два молодых гринго поперлись сюда просто, чтобы поспать – пффффф! – крайне маловероятно. Так что ты зря проделала этот путь.
— Да, Алонсо, я вижу, да. Просто пойми, мне надо отыскать их. Обязательно надо…и я в отчаянии.
Алонсо – один из старых клиентов Джезусы и вечный дворецкий захолустного отеля, построенного в этой пустыне еще, когда люди сюда ехали работать на серебряные шахты. Сам Алонсо уже дряхлый старик и о временах, когда он заезжал к шлюхам именно за тем, за чем к ним заезжают, он теперь способен только вспоминать, хоть и посматривает сейчас на Джезусу будто с тем же молодецким прищуром, что и тридцать лет назад.
— Постой, красотка. Мне кажется, в мою старую голову-таки пришла правильная мысль, которую ты почему-то пропустила, когда решила гнать кучу миль в сторону безнадеги.
— Выкладывай!
— Подожди, подожди…не спеши. Ты знаешь, страсть давно покинула мое дряхлое тело. Иначе бы увидев тебя здесь сегодня, я не точил лясы, а уже пристроил свой прибор куда нужно, понимаешь о чем я, хехехе!
— Не тяни, старик, прошу тебя. У меня мало времени – вопрос жизни и смерти!
— Ох-хо, Джезуса, ты посмотри-ка, а ты все также горяча и напориста! Дааа, на смертном одре я наверняка в том числе и о твоей горячей заднице вспомню! Хахаха!
— Не богохульствуй, старый дурак! Дева Мария все видит и слышит.
— Да знаю, знаю. Ты уж поверь, я к ней сейчас гораздо ближе, чем ты и любой, кто все еще молод и хорош собой – пусть хоть и молится на её премилый лик с утра до ночи… Кхе-кхе-кхе – Алонсо зашелся в кудахтающем кашле с последующим сплевыванием желтой мокроты прямо себе под ноги — Вот что, подруга. Я думаю, то есть я почти уверен, что знаю, где отсыпаются эти твои гринго страсть до которых ослепила твой разум и притащила твою милую жопу прямо к моему порогу сегодня в этот чудесный солнечный день.
— Так говори же, старый идиот! Чего ты тянешь? Где они!? Я уже была в «Марие-Елене» и «Посаде». Отвечай же или клянусь девой Марией я вытрясу из тебя последние капли твоей никчемной жизни и поверь, Она мне это простит ибо будет рада больше не слышать твои богохульства!
— Вот-вот, детка, об этом я и хочу сначала поговорить. Я, как уже сказал, догадываюсь, где они вероятнее всего могут быть. И я могу прямо сейчас взять телефон и позвонить своему приятелю, чтобы тот проверил мою догадку. Могу успокоить твое взбесившееся сердце прямо сейчас.
— Звони же!
— Да, да, я позвоню. Но вот о последних каплях моей никчемной жизни – тут ты права…именно об этом я и собираюсь тебя попросить. Я поступлю с тобой самым честным образом. Сначала я позвоню своему другу и, если эти двое там, ты окажешь мне одну услугу прежде чем я назову тебе место.
Хер у старого пердуна, конечно не стоял – на это никто из двоих и не рассчитывал. Как объяснил Алонсо, ему просто хочется в последний раз ощутить теплые девичьи губы на своей, пусть и безжизненной, плоти.
— Я хочу расстегнуть эту рубашку, что так плотно стянула тебе грудь и сжать твои дыньки глубоко осмысляя, что это мой самый последний раз. Хочу, шлепнуть тебя разок или два по могучей твоей кобыльей заднице и увидеть на ней свой последний красный отпечаток. Можешь считать меня полным каброном, я не против, просто сделай это для меня. И поверь, Дева зачтет тебе это, как хороший поступок, девочка…кхе-кхе-кхе.
Джезуса мямлила его безжизненный хер долго и старательно, хоть и безрезультатно, но старик, казалось, был счастлив просто безмерно.
— Я нашла их! Я нашла их! Я нашла их! – это была единственная, стучавшая в ее висках мысль после того, как Алонсо положил трубку и сообщил, что теперь он точно знает, где остановились эти двое. Потом он спустил штаны, согласно своему желанию, которое она исполнила тут же, даже не замешкавшись – за свою жизнь она даже привыкла чаще расплачиваться по счетам не деньгами, а собственной плотью.
— Когда ты только выезжала за пределы Тубутама, ты проехала мимо маленького свертка с дороги, прямо за собором Петра и Павла. Если свернуть туда и ехать примерно минут десять-пятнадцать, ты прямиком окажешься в трейлерном парке моего племянника Фабиана. Так вот, я слышал, что Фабиан – смекалистый ублюдок – с недавних пор приплачивает таксистам больше обычного, ежели они привозят постояльцев к нему, а не в приличные отели, каким был и остается гостевой дом «Эль Торо». Так вот, я позвонил ему и…
Алонсо не успел договорить, даже и штаны он еще не успел застегнуть, Джезуса уже бежала в сторону красного вэна. Стрелки часов были неудержимы почти также, как она и сейчас всеми своим силами тянулись к двум часам.
***
Две огромные серые собаки – чрезвычайно худые и со слишком большими на фоне изможденных тел головами встретили её машину глухим беспрестанным лаем, как только она свернула с асфальта на узкую проселочную дорогу, отсыпанную желтым песчаником. Они продолжали преследовать вэн, движущийся по ухабистой дороге и поднимающий за собой густое облако пыли – Джезуса не думала о судьбе подвески своего, почти ретро, автомобиля и нещадно давила на газ, надеясь лишь во что бы то ни стало застать незадачливых наркоторговцев там, где они должны были быть, по словам старого говнюка Алонсо. Этот, вначале протоптанный ногами и копытами, потом продавленный в глубокие колеи, машинами и позже – не так давно – отсыпанный желтым мягким камнем, проселок всегда был тупиковым и вел лишь в одно место – к стоянке трэйлеров Фабиана. Ранее здесь находилось небольшое ранчо, принадлежавшее их семейству, но после смерти брата Алонсо, все хозяйство разграбили и разнесли в щепки местные малолетние мародеры. Джезуса слышала, что Фабиан не так давно вернулся из Америки, где он учился и жил довольно долгое время. И про открытый им трейлерный парк она, разумеется, тоже слышала и сейчас откровенно недоумевала, почему ей самой в голову не пришла мысль первым делом проверить это место.
Спустя примерно семь километров пыльной желтой дороги она резко вдавила педаль тормоза, чуть не снеся выцветшую и едва различимую перекладину, служащую шлагбаумом, отделяющим частную территорию от заезда на нее непрошенных гостей. До самой площадки, где под палящим солнцем стояли ржавеющие металлические коробки на спущенных колесах, которые некоторые люди именовали своим домом, оставалось метров пятьдесят. Выйти из машины и скорее начать вершить свою высшую миссию ей мешали псы, которые так и не отстали от нее, а догнав теперь молча, нарезали круги, злобно скалясь, словно акулы вокруг раненной жертвы. Пыль, наконец, осела и она различила номер телефона, начерканный на покосившейся фанерной табличке, что была привинчена прямо по центру шлагбаума. Работающего кондиционера в машине не было, а из-за вездесущей пыли Джезуса была вынуждена закрыть все окна и теперь, набирая трясущимися от волнения руками номер с огрызка на шлагбауме, она чувствовала, как пропитываются потом ее подмышки и капли, слегка холодя, скатываются по спине, пропитывая трусы и заполняя машину кислым запахом потной немолодой женщины. Набранный номер был вне зоны действия сети о чем ей сообщал заученным текстом любезный испаноговорящий бот. После первого, второго, третьего раза она обрывала автоответчик на полуслове и набирала номер еще и еще раз. В четвертый, а может это был уже пятый или шестой раз Джезуса выслушала сообщение до конца и даже второй его англоязычный вариант. На английском записанный голос оператора говорил с явным акцентом. Все это было не важно – после второго раза она жала на зеленую кнопку телефона уже на автомате. Продолжая прижимать трубку к влажной щеке, женщина неотрывно смотрела в сторону трейлерной парковки и волнение в ее сердце неумолимо росло. Какое-то зловещее спокойствие было там – вдалеке – ни звука, ни движения, хотя на часах уже было далеко за полдень и вряд ли кто-то из постояльцев сейчас спал. Джезуса всегда гордилась тем, что интуиция ее никогда не подводит и вот сейчас она как раз чувствовала, что старая подруга шепчет ей в свободное ухо: «Эй, послушай, милая, что-то здесь не так.»
Посланница доброй воли Девы Марии пошарила в объемистом бардачке – она точно помнила, что вчера или позавчера Энди – продолжительная холостяцкая жизнь превратила его в того еще неряху – сунул туда недоеденный бурито. Да! Удача! Говнюк…то есть любовь всей ее жизни и будущий отец премиленьких ребятишек-мулатов не доел больше половины треклятой лепешки с бобами и мясом птицы, которую так заботливо заворачивала она для него, специально не положив туда и полуграмма чили без которого здесь обычно не обходится ни одно блюдо. От острой пищи у него открывалась изжога в сопровождении мерзкой отрыжки, которую он нарочно усиливал, как ей казалось, чтобы лишний раз показать, как сильно он страдает. Разделив то, что осталось от бурито на две почти одинаковые части, она опустила стекло и продемонстрировала еду собакам. При этом она громко причмокивала и гримасничала, пытаясь показать безмолвным псам, насколько вкусно ее предложение. От лепешки уже начала исходить эта вонь, которую ноздри распознают, как запах лежалых на дне мусорки влажных пищевых отбросов. У большеголовых псов торчали ребра, шерсть была клочковатой и в основном короткой, кости таза натянули кожу – она знала, что собаки, находящиеся в такой форме могут быть реальной опасностью в безлюдном месте, каким и выглядела сейчас стоянка трейлеров: безлюдная, пустая, неживая, заброшенная, будто старый корабль на морском дне, утопленный навечно в глубинной тиши. Завладев вниманием псов, унюхавших запах жратвы, Джезуса метнула куски бурито обеими руками в сторону и как только собаки в три прыжка отдалились от машины, открыла дверь и быстрым шагом, пытаясь каждым своим движением излучать силу и уверенность, пошла в сторону трейлеров. Псины, естественно в один присест слопали ее приманку и обнюхав все в радиусе пары метров, двинулись вслед за ней. Но теперь Джезуса была не едой, а надеждой и потому рысь их выдавала не агрессию, а больше дружелюбие и в глазах проступила мольба. Шлюха пыталась не смотреть на сопровождавших ее голодных зверюг, хоть и беспрестанно что-то им говорила. На площадке стояли безмолвно восемь трейлеров – старых, в облупившейся краске, с прибитыми в некоторых местах досками, прикрывающими проржавевшие насквозь дыры. Наверное, Фабиан скупил эти сараи на металлобазе и, слегка подшаманив их, начал сдавать нуждающимся в подобном хламе, людям. Трейлеры образовывали полукруг, почти соединяясь друг с другом – они стояли также, как парковали свои фургоны на продолжительных ночевках золотоискатели и фермеры, когда-то давным давно искавшие счастья на Калифорнийской тропе. Она остановилась в центре стоянки и огляделась. В окошке одной из металлических коробок Джезуса боковым зрением успела отметить короткое движение шторки. Не раздумывая ни секунды, сильная женщина направилась к трейлеру и решительно постучала в дверь. Собаки, продолжали сопровождать свою возможную кормилицу – обе они, облизываясь и слегка поскуливая прилегли в паре метров от двери, в которую Джезуса продолжала молотить, покуда та не открылась и не явила ей пропитое лицо такой же, как она пожилой мексиканки. Первое разочарование – это не гринго.
— Прости за беспокойство, подруга. Я ищу двух молодых гринго, что остановились здесь вчера вечером. Ты не знаешь в каком они трейлере?
— Их здесь нет.
— ???
— Нам сказали не высовываться пару часов. Но сейчас как раз прошло примерно столько времени, так что, наверное, уже можно и…
— Что ты такое говоришь? Что здесь произошло?
— Да, как ты сказала, здесь были эти двое гринго. Но теперь их здесь нет. Пару часов назад сюда приехали бандиты, с ними был еще один белый – толстяк. Они увезли этих парней с собой.
— Как увезли?
— Как как? Я же говорю – бандиты. Они навели тут шухера. Избили Фабиана – я даже не знаю жив ли он – надо сходить проверить.
— А что эти двое? Они не хотели ехать или что?
— Да вроде бы нет. Я не очень-то поняла. Как только они появились, я закрылась здесь от греха подальше. Слышала, как они шумят у трейлера Фабиана. Потом все стихло и я в окошко подглядела, как они всей толпой уходят в сторону дороги к машинам. И белые шли с ними. Никто, кажется, их не гнал – шли сами.
— Пресвятая дева!
— Да уж…я думала, что нашла, наконец, спокойное местечко. Я тут уже полгода и никогда ничего подобного здесь не случалось.
***
Этот парк, парень по имени Фабиан собрал из списанных в металоллом «бочек на колесах». Большинству из них было явно лет за двадцать-тридцать. Да, он тут точно поработал, приведя их, так сказать, в порядок: вытащил все перегородки, убрал доставляющие только лишние хлопоты санузлы. По сути это теперь были просто коробки с обитыми фанерой стенами, на которые он наклеил аляповатое подобие обоев. Призванные создать иллюзию комфорта в каждом железном сарае теперь располагались продавленные кровати на ножках, вентилятор с металлическими лопастями, закрепленный под потолком и ритмично поскрипывающий при повороте влево-вправо и пара картин на стенах, скорее всего нарисованных детской рукой. В качестве опции постояльцы могли выбрать трейлер с большой двуспальной постелью или двумя односпальными кушетками.
Солнце по всей видимости было уже высоко, потому что наш металлический клоповник, бывший некогда вполне себе комфортабельным трейлером, раскалился и температура внутри наверняка перевалила за тридцать по Цельсию. Нас разбудил громкий бесцеремонный стук в дверь, сопровождаемый мексиканской бранью. В горле пересохло, в голове гудело – похмелье, жара, теперь этот стук, так скоро и неожиданно возвращавший нас из сна в реальность, где мы только и делаем, что убегаем в надежде спасти свою шкуру, уже давно позабыв о миллионах прибыли, с радостью готовые вычеркивать нули лишь бы поскорей убраться из этой страны в свой блаженный миролюбивый Таиланд.
Снова стук. Еще громче. И голос вчерашнего толстяка:
— Эй, парни, открывайте! Это я – Лоусон.
Боб выпучил глаза и вопросительно смотрел на меня. Можно подумать, я сам понимаю, что тут происходит. Одним глазом я заглянул в маленькую щелку между пыльными занавесками на окне и, увидев толстяка в окружении четырех мексиканцев и, кажется, все же начал догадываться, что здесь происходит. Идиоты! Надо же было так сглупить и выложить вчера ему всё! Это же все еще долбанная Мексика. Какие же мы идиоты, Боб! Делать нечего. Бежать некуда. Нам придется выйти и попробовать сыграть по их правилам. Основная задача – сохранить себе жизнь.
— Хэй, Лоусон! Привет! Ты чего в такую рань? Мы же на вечер договаривались.
Впереди стоял мексиканец, который услышав меня, изобразил на лице страшное отвращение. Он, не сказав ни слова, повернулся к Лоусону и тот, запинаясь от волнения, перевел ему мои приветственные слова. Сразу после этого злобный амиго, сопровождая свои действия какими-то харкающими звуками – никогда не думал, что красивый испанский язык может звучать жестче смеси немецкого с японским – сделал пару шагов вперед, приблизившись вплотную ко мне, стоявшему в распахнутой двери в одних штанах, пару секунд молча смотрел, недоумевающему и готовому вот-вот обосраться со страха, прямо в глаза. Ругнулся, плюнул прямо мне под ноги и развернулся, чтобы уйти. На секунду, я решил было, что они и впрямь передумали иметь с нами какие-то дела, но тут же в мою сторону двинулись два других здоровяка и один из них, схватив огромной ручищей меня за затылок, выкинул мое бренное тело на улицу. Второй вошел внутрь трейлера и уже через миг в пыли рядом со мной валялся Боб. Первый гангстер уходил прочь, держа толстяка за локоть. Он что-то говорил ему на испанском и его нисколько не смущало, что тот постоянно запинается и вообще вынужден перебирать своими кабаньими ножками слишком быстро, словно пацан, не успевающий за широким шагом отца.
***
— Сколько этот жирный осел пообещал вам за товар?
— Сто тысяч
— СТО ТЫСЯЧ??? Ха! Ах, ты ж чертов прохвост! Знаешь, малыш-гринго, за сколько он предложил нам твои двадцать кило? А? Ха! Двадцать штук! Сегодня утром этот слизняк пришел ко мне и сказал – Эдуардо, у меня есть двадцать кило чистейшего порошка из Колумбии и я отдам тебе его всего за двадцать штук и безопасный проезд через границу с одним из твоих проверенных людей. Хахахаха! Эй, Лоусон! Ответь мне, если бы ты получил от меня эти свои двадцать штук, то как бы ты рассчитался с этими идиотами, а? Хахаха! Можешь не отвечать. Я сам им расскажу. Вы придурки! Он просто планировал вас замочить. Ведь Мексика это такое место, где все друг друга так легко убивают! Да, Лоусон!? ДА?! ЧТО ТЫ О СЕБЕ ВОЗОМНИЛ, ЖИРНЫЙ КУСОК ДЕРЬМА?! ЧТО ТЫ КРУТОЙ ГАНГСТЕР?
Этот Эдуардо Хименес не на шутку разошелся. Я иногда смотрел на Боба и по его отсутствующему взгляду понимал, что он находится примерно в таком же состоянии, что и я. Поначалу мы оба сильно испугались. Когда ехали в машине, когда получали такие неприятные тычки от этих серьезных парней, когда они только постучались в дверь нашего трейлера пару часов назад. Да мы были полны этого дерьма – тряслись, как зайцы. Но сейчас страх уже прошел. Нами овладело спокойствие, коим заполняет сущность человека, стоящего на обрыве и все для себя уже решившего. Мы будто бы устали бояться, убегать, сражаться. Не было ощущения, что мы сдались. Нет. Это было, будто мы играли играли и вот, теперь игра просто закончилась – мы проиграли. И мы принимаем это. Принимаем свой проигрыш. Лоусон же нервно моргал и руки его заходились предательским тремором, жир под пропотевшим хлопковым костюмом подпрыгивал всякий раз, когда Эдуардо рявкал в его сторону.
— Сядь.
***
— Ты слышишь? – Джезуса приняла позу человека, ищущего в тихо висящем воздухе звуки, которые, как ей показалось, она только что слышала. Всё верно – к парку ехал автомобиль.
Когда машина затормозила перед шлагбаумом, Джезуса разглядела через лобовое стекло четыре фигуры.
— Оох, черт…это та же машина – тетка начала пятиться в свою облупившуюся голубую нору.
Охреневший от небывалого количества задач на грани риска и в тумане опасности, мозг Джезусы реагировал с просто убийственной скоростью. Реакция, как у ноги наступившей на гвоздь. Джезуса сейчас, будто оголенная мозоль в солонке – остро, четко выпуливала решения и диктовала задачи:
— слушай сюда, подруга, я вижу, тебе нелегко. И цены будут расти, я слышала…
Разорившегося давно и летевшего, как мертвый планерист в небытие, джанки, будь то баба или мужик, сколь умело бы они не косили под «адекват», опытная шлюха видит сразу.
— Так вот, помоги мне сейчас и я тебе полкило чистого отсыплю. Полкило, я не шучу! Решай, быстро! Прямо сейчас!
***
Я знал, что нам конец. Точно также, как он поступил с Лоусоном, Эдуардо Хименес наверняка планировал разделаться и с нами. Та же цена. Падшие на двадцать штук, трясущиеся в страхе овцы…снова я вижу этого кролика, чьи предательские ноги сами ведут его в пасть к питону. Ну уж нет. Не то, что бы я проснулся…но скорее всего именно оно – защитный механизм, в предыдущей ситуации сработал в режиме «замри» — и да, в той ситуации я реально не видел ни единого рабочего варианта решения. А сейчас, ситуация изменилась, система произвела перерасчет рисков и дала сигнал моему мозгу реагировать и строить следующие решения на базе полноценной возможности использовать реакцию «бей».
— Do you speak English, amigos?
— отвечают по испански – для меня это прозвучало не слишком агрессивно и я продолжил. Я знал, что мой театр должен быть максимально коротким.
— Do you know Russian songs? This one is my favorite:
И далее я пропел «строчку»
— Неее зннааааю каааак, ноооо их валииить нам наааааадоооо! Ты будь готоооов!
Мы ехали к этому трейлерному отелю. Они оба здоровые, вооруженные убийцы – мы с Бобом по сравнению с ними, точно мальчишки в пубертате. Двоих сразу нам точно не одолеть — нам надо их как-то разделить…

***
— Привет, парни. Вы не девочек ищете?
Майк и Боб идут рядом, как первоклашки на встречу с первой учительницей – чуть ни за ручки держатся.
Что это? Счастливая случайность или снова какая-то подстава? – Майк думал о том, что вчера он видел эту шлюху в баре и вот теперь она тут и более того, как бы помогла им только что, оставив одного из мексов у тачки, делая ему отсос за пятерку. Быстро..быстро..срочно надо сориентироваться и действовать.
БАХ!
Выстрел – треск разлетающегося в две стороны черепа – прямо здесь, у нас за спиной. Кровь на наших спинах. У этой бабы какая-то серьезная пушка, типа кольта из фильма про зомби. И она отлично стреляет. Слава всевышнему!
***
— Вот план, подруга! Запоминай каждое слово! Они выйдут из машины. Я остановлю одного из них и примусь за его хер. Ты подойдешь. Очень тихо. Сзади. И воткнешь ему в голову вот тот мачете, что стоит у тебя у двери. Со всей силы что оставила тебе Пресвятая Дева дашь ему этим тесаком по его сраной башке! Ты всё поняла?!
Трясущимся от страха, ртом пожилая латинка промямлила согласие – ей было страшно до смерти, конечно, но обещание гигантского кокаинового взгрева от этой сильной и на вид праведной женщины, придало ей злобы и решительности.
***
Мы, на едва сгибающихся ногах, подходим к этой расфуфыренной мадам с потными подмышками и взглядом готовой к прыжку тигрицы. Не то что бы даже подходим, а так сделали пару шагов в неопределенном направлении, но в целом в ее сторону. Она, не снимая с нас груза своих огненных глаз, с ходу переходит к делу:
— Не думайте, что я сошла с ума. Пожалуй, всего неделю тому назад, я не раздумывая пристрелила всех, забрала все что у вас там можно забрать и свалила, спалив этот чертов мотель к херам собачим. Рассадник заразы, мать его! Но сейчас я не одна. Здесь и дева Мария со мной. И она показывает мне светлый путь. Значит так, щенки. Вы отдаете мне свой кокаин. Все двадцать кило. Один килограмм сгрузите этой леди, что так разумно согласилась замочить того говнюка для вас.
Согнувшись ровно буквой «Г» возле машины лежал наш «водитель» — со спущенными по колено штанами и огромным тесаком вошедшим, в его голову наполовину ширины лезвия. Судорожно собиравшая свои шмотки тетка, бегающая в трейлере, в момент удара явно не имела сомнений в голове – вложилась хорошо, череп треснул, как переспелая тыква, вывалив кашу с семечками наружу.
— За это вы получите сорок пять тысяч долларов и я помогу вам выбраться в Америку. На этом всё!
Видимо, Мексика такая во всём – тэкила, пересоленная кровь, мамы-ситы решающие вопросы жизни и смерти на раз-два.
***
Энди вчера не так уж много и выпил, но отчего-то голова трещала. После того, как он плеснул себе в лицо прохладной воды из умывальника, боль слегка утихла и в целом самочувствие улучшилось. По пути к холодильнику он задрал правую руку, чтобы с некоторым усилием почесать левой подмышку, потом поднес пальцы к носу и поморщился. Открыл холодильник, в дверке обнадеживающе звякнуло:
— Да моя ж ты прелесть! Вот спасибо! – скорее всего эти слова адресовались Джезусе, но, расчувствовавшись, он чмокнул в желтую этикетку пузатенькую пивную бутылку. Отпив одним глотком больше половины содержимого он боковым зрением засек на столе непривычный клочок бумаги, взял его в руки и проглотил все три строчки разом – не размениваясь на прочитывание слева направо, по буквам, по слогам – все, что там было написано врезалось ему в лоб единовременно и мощно, словно брошенная с размаху сырая картофелина среднего размера:
— Блядь! Твою ж мать! Дура! Дура! Дура! Блядина!
С громким стуком оставив недопитое пиво на столе, он хватал на ходу одежду, не останавливая движений ни на секунду, натягивал её на себя, продолжал рваться к выходу, как ополоумевшая от долгого ожидания поссать домашняя псина.
Машина простояла половину дня под открытым маревом и каждая даже пылинка в ней прогрелась до того предела после которого органика обычно краснеет и далее вспыхивает. Белая майка с желтыми подтеками пота на груди, животе и подмышках моментально пропиталась выделяемой его телом вонючей похмельной жидкостью. Тело противно липло к креслу, пот стекал даже по лбу – пыльной ладонью он размазывал его по волосам, на лице оставались темные разводы:
— Тупая же ты сука! Блядь! Блядь!
Энди вчера уже все продумал. Он был не слишком пьян, да, но отчего-то намного смелее, чем прежде. Он всё всё продумал. Он посоветовался с барменом и даже заручился поддержкой известного дельца Лоусона:
— Ты же знаешь, я не нищий сумасброд, Лоусон. Я человек серьезный и в ваших местах появился неспроста. У меня есть деньги и один надежный источник рекомендовал мне тебя, как парня, знающего все лазейки в этой местности. Так вот, как я уже сказал, у меня есть деньги. У меня есть сорок пять штук. Ты такой же серьезный американец, как я, я это вижу. Я в людях разбираюсь, понимаешь о чем я? Понимаешь, нет?! Мне нужен порошок, Лоусон…
Толстый Лоусон запутался в своих воспоминаниях – он не мог вспомнить, какому такому богу он молился последние месяцы, находясь здесь и обрастая долгами быстрее, чем растут волосы в носу – два дня подряд лохи сами приходят к нему и предлагают взять у них то деньги, то килограммы кокса. Они верят его белому костюму и устойчивой ко всем ветрам и тряскам массе. Какой же верный подход, какой разумный рассчет! Разместив жирную бело-красную задницу на унитазе без крышки, в воняющей плесенью своей конуре, толстяк в молчании страшно улыбался и поток его возбужденного сознания гремел фанфарами:
— Маркетинг в каждом движении, Лоусон! Так держать, хитрый лис! Ты молодчина, Лоусон! Вот ты и победил! Ха! Этих двух недорослей я тупо замочу – никто их не хватится, никто не узнает, они сами загнали себя в западню. Они сдохнут здесь так или иначе. Я лишь помогу им. Несчастные. Хахахаха. С этим шакалом тоже все ясно. Его надо будет напоить и если он не отключится сам, я просто слегка его подтолкну. Какие же они идиоты! Ха! Что за сумасшедшее везение! Я так ждал тебя! Я так ждал тебя! Наконец…Ты молодец, Лоусон, хоооо, ты такой молодец…
Он продолжал нахваливать себя – не остановился даже в момент, когда скомкал страницу журнала пятилетней давности и принялся тереть им свою отвратительную заплывшую задницу: ооохооохооо, ну ты и молодчина, Лоусон, ты старый прохвост!

***
— Слушай, Боб, гляди-ка, кажется, мы все же выберемся из этой сраной Мексики. Кажется, это приключение подходит к концу.
— Не зарекайся, старик. До границы еще далеко. И дай Бог, чтобы эта злобная мама-сита и впрямь оказалась нашим неожиданным другом, а не наоборот. Может, она жена какого-нибудь барыги, которого застрелил на днях этот придурок Хименес и теперь она едет осуществить свой коварный женский план мести…а мы, как несмышленыши, сами плетемся за ней в логово дьявола, подставляя себя в качестве приманки.
— Не нагнетай, чувак. Я думаю, что с ней и правда что-то произошло и она вот так фанатично уверовала в свою деву Марию и снизошедшую на нее великую миссию. И знаешь, да будет так. Никаких прочих неоправданных теорий я больше не хочу…пусть все будет так.
Наши с Бобом речи звучали так, будто мы не разговаривали друг с другом, сидя на соседних креслах в авто, а находились каждый на своем пустынном пляже небольшого острова Одиночества где-то посреди океана – Тихого, Атлантического или Индийского – неважно – главное, бескрайнего, безнадежно безбрежного и, провожая солнце в закат, никуда совершенно более не спеша, вели каждый свой собственный монолог. Монолог, утешающий и усыпляющий. Мы снова оба синхронно словили это чувство навалившейся на наши плечи вселенской усталости – хотелось отдаться ведомым нас обстоятельствам и больше не принимать ни единого решения, не бороться, не бояться – только плыть, плыть куда отсюда подальше и, наконец, где-то заснуть – и не важно, как заснуть — здоровым крепким сном часов эдак на двенадцать или от внезапной пули в затылке, уткнувшись оторвавшимся от черепа лицом в горячий песок, на котором кровь свертывается моментально, как белок от яйца, разбитого над раскаленной сковородкой. Мы оба чертовски устали. Вымотались так, как еще не делали этого никогда в жизни.
***
— Ну так что, старый толстый мошенник! Скажи нам всем, кого ты хотел наебать? Этих двух смешных янки? Этих цыплят – чертовых искателей приключений, слушающих Фифти Цента? А? ОТВЕЧАЙ, МАТЬ ТВОЮ! ИЛИ ТЫ ХОТЕЛ ОБЪЕБАТЬ МЕНЯ?! ЭДУАРДО ХИМЕНЕСА! МОЮ МАТЬ! МОЮ СЕМЬЮ И ВСЕХ МОИХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ДЛЯ МЕНЯ БЛИЖЕ РОДНЫХ БРАТЬЕВ!…прости Пресвятая Дева, прости… Эй, ты, подойди сюда!
Эдуардо Хименес, явный злобный маньяк с перепадами настроения, как у мадам Долорес в период острых гормональных перестроек, на исходе молодых лет остающейся девственницей, глядел мне прямо в глаза и его темно-коричневые искрящиеся угольки чуть только не стреляли реальным свинцом прямо мне в лоб.
— Я тебе говорю, чёртов гринго! Иди сюда!
Он держал изящный, не смотря на огромный размер, револьвер за ствол и рукояткой слоновой кости – затертой и оглаженной за годы использования – протягивал его в мою сторону. Он явно ждал, что я подойду к нему – сделаю эти дьявольские семь шагов в преисподнюю, протяну руку и возьму пистолет из его руки. Толстяк Лоусон – трясущийся и потеющий так, что под ним уже образовалась лужица пота и притом не одна – сидел в метре от него и с невероятно выраженным на лице испугом следил за происходящим. Как свинья на забое, видимо. Да, я разумеется, понимал, к чему рисуется вся эта картина. Хименес желает повязать нас невидимыми путами, обязательствами, замешанными на крови. Другими словами, этот тиран стоит сейчас там и вот он уже решил, что я должен подойти к нему, взять пистолет и выстрелить из него в голову толстяка. Я все это прекрасно понимал и уже почти видел, как делаю это, но, вдруг, вся картинка начала тускнеть, фокус сохранился лишь на протянутой в мою сторону рукоятке слоновой кости. Звуки затуманились, замедлились, заглушились. Пульс мощным там-тамом застучал по моим перепонкам. Я почувствовал, что не справляюсь с нахлынувшим жаром, я вот вот упаду в обморок. В глазах уже начало темнеть…
— Нет-нет-нет…пп-п-п-п-пожалу..
БААААХ!!!!
Сердце: тукх-тукх-тукх – в глазах снова светлеет. Боб стоит между Эдуардо Хименесем и сползшим со стула, обмякшим и превратившемся в массу жира, заключенного в мешке бело-красной одежды, мертвого Лоусона. Он застрелил его. Сделал это за меня. Спас нас обоих.
— Ха! Недурно, парниша, недурно. И достойно уважения, скажу я всем вам – взял крест своего амиго и с честью пронес его все сто миль до самой горы. Отдай мне пушку, сынок и теперь послушайте меня…
***
— Спасибо тебе, Боб.
— За что?
— Ты знаешь. Я бы, вряд ли смог…точно не смог бы убить его.
Боб посмотрел на меня. Я не угадал его эмоций. Нет, он не гордился, конечно. Но он сообщил мне, что уже делал это раньше и что на сей раз сделать это ему было почему-то очень легко. Может, потому что это был пистолет и, чтобы убить, потребовалось лишь поднять руку и нажать на кнопку. Может, потому что этот жирный ублюдок не вызывал у него ничего кроме отвращения и злобы – он так или иначе сам мечтал отомстить Лоусону за то, что тот подставил нас вот так, как малоопытных котят. Он сказал, что в первый раз это было сделать гораздо сложнее. Мы ехали за автомобилем Джезусы, просто повторяя за ней все повороты, показывая сигналы направления, останавливаясь на единственном светофоре в городе, абсолютно не думая и не отмечая своего маршрута. Он говорил о том, как бил лопатой по голове Ханну. Много много много раз – пока то, что было милой головкой не превратилось в грязную красную кашу из волос, крови, мозгов и раздробленных костей. Какое облегчение он испытал, когда закончил закапывать тела и притромбовал землю ногами и лопатой. Он рассказал, как потом пил в баре и уснул прямо на улице в луже и как потом, утром решил для себя наверняка, что отправится со мной в это приключение во что бы то ни стало.
Я побледнел. Меня затошнило. Супротив этих обоюдонаправленных ощущений, мой член вдруг вытянулся по струнке в сильнейшей эрекции – возможно, виной воспоминание затылка Ханны – где-то глубоко, под сковавшей меня коркой боли, таились тонны информации, запрещенной к показу несовершеннолетним с ней и мной в главных ролях. В голове у меня никак не укладывались слова Боба. Он только что исповедался передо мной, выложил страшную, обжигающую правду, которая его угнетала, оказывается, все это время. Я не знал, что ответить. Я, черт возьми, вообще не знал, как теперь мне даже посмотреть в его сторону. После всего, через что мы прошли с ним бок о бок, судьба, должно быть, сватала нас в разряд лучших друзей. У меня никогда не было лучшего друга. Но теперь я действительно потерялся…Ханна была мне другом и, пожалуй, даже больше, чем просто другом. Нет, и я не имею ввиду, только тот факт, что мы с ней спали – я чувствовал к ней что-то особенное и да, пусть я тщательнейшим образом скрывал сей факт от самого себя, но где-то там – несколькими этажами ниже моего небоскреба масочного бытия я рвался, метался и мучился, разбивая себя в дребезги о стены собственного бессилия – ведь я ничего не мог поделать с тем, что она любила Боба и, что с тех пор, как он вернулся из тюрьмы, наши отношения перестали быть «отношениями».
***
— Маать твою, прости пресвятая, Ты гляди-ка, подруга, что это у них там делается?!
Джезуса сначала услышала скрип колес позади, затем увидела в зеркало заднего вида, что следующий за ее авто красный вэн кидает из стороны в сторону.
— Да он неуправляемый! Они что там, дерутся!? Вот же мать их, придурки! Прости, пресвятая!
Серенький, запылившийся и чрезвычайно неприметный Додж только что проехал перекресток и тут же резко приткнулся к обочине. Джезуса выскочила из машины и, оставив дверь распахнутой, помчалась к своему Шеви, затормозившему прямо посреди перекрестка. За всеми четырьмя колесами машины тянулся длинный след растертой по асфальту резины.
— Иисусе – именно так, согласно мексиканскому уху, окликнул Эдди своего ангела – их машины только что разминувшись и пролетев навстречу друг другу, резко прижались к пыльным бордюрам в зеркально противоположных сторонах перекрестка.
***
— Чертовы придурки! Этим двум идиотам нельзя поручить даже присматривать за цыплятами! – Эдуардо Хименес вдавливал каблуки ковбойских сапог в пыль, твердо и уверенно шагая в направлении черного Эскалэйда – уже больше двадцати минут он безуспешно пытался выйти на связь с Ромиро и Пабло – телефоны обоих осиротевших в раннем детстве братьев, которых он отправил с Бобом и Майком в парк Фабиана за коксом, были вне зоны действия. Эдуардо сел на сиденье рядом с водительским. Двое его помощников сначала погрузили тяжелое тело Лоусона в багажник, прямо на мертвеца бросили лопаты и кирку, потом сели на задние сиденья. Водитель – жестокий и молчаливый Пабло-Здоровяк был за рулем.
— Прямо Чертова семейка на воскресном выезде в кинотеатр, мать твою! – Эдуардо бросил взгляд на сидящих сзади пузатых гангстеров и позволил себе несвойственную самоиронию, перезаряжая один за одним два своих револьвера и удивляясь своему неожиданному решению сесть вдруг впереди рядом с водилой. От Здоровяка несносно воняло каким-то дешевым парфюмом.
— Ты, что блин, на свидание собрался!? Какого хрена ты так надуханился??
— Простите, босс. Подарок жены. Хотел сделать ей приятно.
— Идиот! Жене ты будешь делать приятно ночью – дома! Вокруг меня одни дебилы!
Вена на виске Эдуардо набухла – было видно, как в ней стучит, порционно перемещаясь, подкипающая кровь. Он был на взводе. Достав из кармана серебряную зажигалку, мексиканец сковырнул микро-крышечку рядом с кремнем и из открывшегося отверстия высыпал маленькую горку белого порошка на кулак левой руки. Аккурат между костяшек безымянного и среднего пальца. Все движения были точны и выверены, доведены до идеального автоматизма – рука точно знала вес зажигалки, указательный палец правой руки стукнул по ее поверхности всего раз и с тем нужным усилием, чтобы доза высыпавшаяся из потайного отделения оказалась идеально подходящей для одной его ноздри. Проделав ту же операцию для второй ноздри, Эдуардо чуть поиграв пальцами с зажигалкой, применил ее по прямому назначению – подкурил сигарету, выпустив облако дыма в сторону сидящих сзади. Потом он сделал это еще раз. И еще раз. И еще. Потом он повернулся лицом в сторону двух, не понимающих, что происходит, помощников и не замедлив своих движений и, даже, не остановив ни на ком из них взгляда, пустил обоим пули в живот. Доля секунды между первым выстрелом и следующим, после которого он уже не остановился, пока не выпустил в каждого из них по барабану. Пабло-Здоровяк, кажется, даже не моргнул.
— Чертовы скоты! Блядские предатели. Уселись там, словно большие боссы! Мать их! ЧТО!? ЧТО??? ТЫ ХОЧЕШЬ ЧТО-ТО МНЕ СКАЗАТЬ???
Эдуардо уже перезаряжал свои опустошенные барабаны по новой.
— Вы босс, сеньор. Я работаю на вас с самого детства, я верный…
— ЭТО ЖЕ ЭТИ УБЛЮДОШНЫЕ БЕЛЫЕ! – внезапный вопль босса прервал только было начавшуюся оду в его честь. Пабло-здоровяк знал эту тональность прекрасно, он среагировал молниеносно, стоило только сеньору Хименесу превысить уровень допустимых его властному голосу децибел. Пабло чувствовал эту его интонацию также хорошо, как тренированная полицейская овчарка готовая броситься на врага едва лишь губы хозяина вымолвили половину команды «взять!». Черный эскалэйд впился резиной в асфальт, водительская дверь распахнулась и из-за нее, словно детский раскладной питон, вытянулась рука сжимающая большой и черный в такт автомобилю пистолет. Эдуардо, нервный и злой, уже вошедший в систему наркоман готовящийся вот-вот отправиться в швейцарскую клинику «Прокапаться», словно черт выскочил из машины и вытянув обе руки перед собой вел беспорядочный огонь, метя при том в сторону старого красного вэна вокруг которого происходила непонятная со стороны потасовка.
***
Бобу удалось остановить машину. Одной рукой он смог дернуть за ручку, ногой оттолкнул дверь, у него получилось вырваться и он выскочил из авто. Я, в приступе звериной ярости, выскочил вслед за ним и снова набросившись на него, прижимал одну его руку к капоту, другой бил, почти не глядя, не отдавая себе отчета, куда попадают мои костяшки – то ли в разбитое лицо моего друга, то ли в корпус машины. Не могу знать, чем бы закончилась эта наша с ним потасовка, основанная, как мне кажется теперь, прежде всего на обоюдном нервном перенапряжении, но в следующую секунду я почувствовал, как острые ногти впились мне в плечи – Джезуса, запыхавшись и сипло безостановочно ругаясь на испанском набросилась на меня, чтобы оттащить от Боба. Я повернул голову и тут где-то совсем близко раздались хлопки выстрелов. Несколько пуль стукнули по кузову, оставив за собой черные дырки. БАХ! Пуля пробила мне плечо. Здесь я потерял сознание.
***
Энди глазам своим не верил. Он, разумеется, знал, что его избранница до встречи с ним вела образ жизни далеко не самый благопристойный. А иначе бы они ведь с ним бы и не познакомились. Но он уже настолько привык и вжился в роль мужа вставшей на путь исправления грешницы, что увидев, как его женщина бросилась на спину какому-то молодому белому, сопровождая свои действия страшными ругательствами, которые даже и в переводе не нуждались, он не мешкая достал пушку и побежал в их сторону спасать свой брак, свое будущее, будущее всего христианского мира – вот насколько были полны его действия решимости и отваги. На другой стороне этого злосчастного перекрестка также резко, как и предыдущие две, затормозила большая черная машина. Двое, выпрыгнувших из внедорожника, господ открыли огонь, направив свои руки в сторону Джезусы – агнцы дьявола, как есть – совершенно точно понял Энди и не мешкая ни секунды открыл ответный огонь по обидчикам своей веры и женщины по имени Иисус.
***
Джезуса подкурила вторую сигарету гаснущей первой. Между ними с Марией прилегло вполне комфортное молчание. Понятно, что обеим было сейчас о чем подумать. Стремящаяся к свету, с волосами растрепанными встречным ветром вваливающимся в салон через полностью открытое окошко, Женщина-Иисус первой заговорила:
— Скажи, подруга, а что ты сделаешь со своей долей? Сразу все снюхаешь? Ахахаха! Или растянешь на годик-другой? Может, еще и слезешь, а? Ужасная это дрянь, детка.
— Ты думаешь ты сейчас такие умные вещи мне говоришь типа, да!?
Джезуса, которая и впрямь не имела цели обидеть Наркоманку, по всей видимости это все же сделала. Мария вспылила.
— Да ладно, подруга, не злись. Я не хотела тебя обидеть. Просто все эти дела, понимаешь…порошок, чертовы гангстеры, эти белые – все свалилось на меня в тот самый момент, когда я действительно решила встать на путь исправления. Понимаешь? И потому мне хочется поделиться светом и с тобой. Хочу, чтобы эти черные деньги дали начало светлой полосе в твоей жизни.
От сигареты уже давно остался один лишь фильтр, но, провалившись в собственные мысли, Джезуса продолжала удерживать его между пальцев. Затянувшееся в ответ на искренний ее посыл молчание предполагало, что Мария вряд ли еще что-то скажет до конца поездки, но она все-таки, вдруг, начала говорить:
— Я продам этот килограмм – весь без остатка. У меня есть друг в Панаме, он поможет мне все чисто провернуть. Потом я уеду. Нахер. Куда-нибудь. В какую-нибудь гребанную Исландию. Поселюсь там в избушке на горе и буду ходить в фартуке и сушить белье на веревках, пристегивая его к ним деревянными прищепками.
Джезуса оторвала взгляд от дороги и посмотрела на свою спутницу, не скрывая удивления. Потом они вместе, громко и заливисто хохотали – до слез.

***
— Да, Идальго, это твоя грешная сестренка.
— Нет, я не взялась за голову и не собираюсь драть в чертову Америку. Мне и здесь хорошо. Пока что. Ахахаха…
— Братишка.
— О, пресвятая, упокой его душу!
— А как же Изабелла? Что-о-о??
— Идальго, мне нужно, чтобы завтра ты встретил двух «гринго».
— Да, представь, иногда и белым засранцам не так просто вернуться на их проклятую землю.
— Ну так что, ты сможешь провести их?
— Да, я все записала. Спасибо тебе, братишка.
***
Шлюхины внутренности выворачивались – в желудке было пусто, но рвотные позывы не прекращались и нитки липких слюней тянулись от растянутого рта к самой земле. Наконец, она разогнулась и поплелась обратно – к трейлеру Марии.
Майк и Боб откинули пару досок, какие-то старые тряпки и некоторый прочий хлам в сторону – достали испод трейлера чемодан с уложенными в нем ровными рядами одинаковых пакетов двадцатью килограммами кокаина. Выбора у них не было – далее началась игра в открытую – никаких больше секретов. Не смотря на недавний прокол с Лоусоном, они вновь доверились совершенно незнакомому человеку. Но да, здесь, конечно, весомым аргументом было то, что человек этот только что спас их головы от неминуемой гибели, ну и, конечно, то, что Джезуса постоянно вспоминала благочестивую деву также придавало им уверенности в решении довериться этой мексиканке до конца.
— Вот! – трейлерная наркоманка протянула шлюхе плоскую розовую коробочку.
Женщины обменялись понимающими взглядами. Джезуса взяла тест на беременность и прошла внутрь трейлера, скрипнув там закрывающейся дверью туалета.
***
Хлоп! Багажник старого «плимута» заглотил наш чемодан. Мы сделали это! Мы освободились от груза, несущего опасность и смерть. Конечно, мы не стали пересчитывать её деньги:
— Вот. Здесь сорок пять тысяч. И я правда надеюсь, что эти деньги помогут вам больше не возвращаться на эту гнилую дорожку.
Джезуса протянула мне серый рюкзак с кожаными коричневыми ремешками. Перед тем как отдать его, она один за одним расстегнула на нем ремешки и продемонстрировала лежащие в нем на дне стянутые резинкой в трубочки американские банкноты:
— Вот еще — я нарисовала для вас карту – сегодня в семь вечера вы встретитесь в указанном месте с Идальго – его бизнес заключается в том, чтобы переводить моих соотечественников через границу. Он, конечно, удивился, что сегодня его клиентами будут гринго. Про деньги, он конечно ничего не знает. Сколько вам придется ему заплатить, узнаете от него же. Забирайте мой вэн, я с Марией поеду на ее машине – здесь никому из нас больше оставаться нельзя – люди Хименеса будут искать всех свидетелей. Следуйте за мной до знака сорок седьмой километр – там дальше будет перекресток, где наши пути навсегда разойдутся. Удачи, чертовы гринго и храни вас дева Мария.
***
Когда приступ смеха отпустил их, Джезуса тем же тоном, что и несколько минут до этого Мария, скороговоркой выпалила:
— Я заберу моего Энди, сначала мы двинем в Канкун – я обожаю это место! Там живет мой племянник, он поможет мне сбыть весь чертов кокс и сразу после этого мы уедем в Америку, поженимся, родим нашего малыша и будем самой счастливой семьей. Будем ходить в церковь, стричь газон, заведем терьера. Ты оставь мне свой имэйл, подруга – как осядем, будем слать друг другу открытки.
И они снова смеялись до слез. Пока вдруг в зеркало заднего вида Джезуса не увидела, что её красный вэн начало кидать из стороны в сторону:
— Маать твою, прости пресвятая, Ты гляди-ка, подруга, что это у них там делается?!
***
Шум мира прорвался сквозь толстую пелену тумана в моей голове: я приходил в себя. Боб затаскивал моё обмякшее тело в машину.
— Всё всё, чувак, я в порядке, я сам.
Руку я не чувствовал. Плечо горело, вся рубашка была залита кровью. Боб сел за руль и вдавил педаль газа. Боковым зрением я успеваю отметить два тела лежащих недвижимо рядом друг с другом. Одно из них кажется мне знакомым.
***
Мария смотрела на происходящее, вжавшись в пассажирское сиденье и трясясь от страха. Она еще никогда не была так близка к настоящей перестрелке: пуля попала Джезусе прямо в лоб, отшвырнув её с тела рослого гринго, на котором она висела, пытаясь оттянуть его от другого белого. Длинный гринго по инерции сделал несколько шагов назад и тут же раздался еще один выстрел, согнувший его пополам. Джезуса не шевелилась, лежа на асфальте, неестественно выгнув в локте руку и широко раскинув в стороны ноги. Полноватый белый беспрестанно стрелявший в сторону мексиканцев, вышедших из черного эскалэйда упал, сбитый пулей, не добежав до Джезусы, к которой он стремился, всего пары шагов. Он упал, но продолжил так пугающе медленно ползти в том же направлении – он дотянулся рукой до руки шлюхи, его движения прекратились. Смолкла стрельба. Из мексиканцев невредимым остался лишь один – злобное, жилистое лицо, дорогой костюм…Мария вдруг поняла – это и был тот самый Хименес. Поняла в тот самый момент, когда он, вдруг, резко посмотрел в ее сторону. Она непроизвольно дернулась – бывалый ягуар засек движение и открыл огонь. Звон стекла, треск обшивки, стук, пробивающих металл, пуль – Мария буквально перетекла на водительское сиденье, еще две секунды и машина с пробуксовкой рванула вперед.
Оценив ситуацию – ни одного живого движения вокруг, кроме удирающего «плимута» — Хименес, прирожденный хищник, бросился назад к «эскалэйду», перепрыгнув через бездыханное тело своего преданного пса, он еще успел про себя отметить, что толстый гринго оказался неплохим стрелком – пуля попала прямо в глаз Пабло. Черный внедорожник с грозным треском помчался вслед за стареньким плимутом. За джипом тянулся след вытекающего топлива – одна из пуль, выпущенных Энди пробила бензобак – этого Эдуардо Хименес, разумеется не заметил. Потому он был крайне взбешен, когда проехав около семи километров его машина заглохла.
Старенький «плимут» же продолжал выдавать свой максимум, сердцебиение у Марии стабилизировалось минут через двадцать после того, как стремительно нагонявший её черный автомобиль вдруг замер и постепенно превращался в точку, а потом и вовсе исчез. Мария задышала ровно. На панели лежал телефон Джезусы с последним набранным номером ее племянника из Канкуна. Мария сворачивала с одной дороги, переезжала на другую, меняла направления, путала следы, плакала, успокаивалась – ехала в Исландию. Запах чистого белья сохнущего на ветру заполнил пыльный плимут – она уже почти была счастлива.
***
Бей в шаманский бубен!

Нос забился песком и пылью. Глаза от той же пыли постоянно слезились. До границы осталось не больше ста километров. Где-то здесь мы должны встретить Идальго. Он переведет нас через границу и…

Я смотрел на недвижимую и вечную пустыню за окном. Можно было сказать, что взгляд был отсутствующим. Но голова моя, ей богу, закипала от напряжения. С каждой сотней метров сердце наращивало темпы. Одно движение зрачков — вверх — за крикнувшим, будто именно нам, огромным стервятником. Я отсюда мог видеть, как тёплые потоки воздуха колышут перья в его мощных крыльях.

Бей в шаманский бубен!

Не могу точно сказать, была ли эта мысль моя или крик стервятника, который, наконец, пройдя сквозь килотонны наших вечных сомнений, дошел до цели и я понял, что имелось ввиду.
Я оторвал взгляд от двухцветной картины песка и неба и сказал Бобу, чтобы он остановил машину. Чтобы он немедленно остановил машину!

Бей в шаманский бубен!

Боб тяжело дышал и смотрел на меня безумным взглядом, спешащего умереть убийцы, тщетно надеющегося на существование рая даже для таких, как он.

Я побрёл прочь от машины. Простреленная рука, ненужным шлангом болталась сама по себе — я уже перестал чувствовать боль.
Сначала увидел огромного черного медведя, ровно сидящего рядом с высокой чойей и безотрывно глядящего на меня. Я знал, что выбора у меня нет и единственное, что я сейчас могу — продолжить удивлять эту реальность своими неординарными действиями. Поэтому, щурясь от солнца и постоянного ветра с песком, я спокойно продолжил путь в сторону ждущего зверя. Стараясь не моргать, я все время смотрел на него. Когда между нами оставалось не больше тридцати метров, я разглядел, что медведь смотрит не на меня, а куда-то сквозь — видимо, на оставшуюся позади машину и полумёртвого Боба в ней.
Вшшшшшшшшшшщщщщ — шум ветра был единственным звуком, заполняющим собой всё пространство до того, как его словно скальпелем, рассёк пополам высокий сигнал клаксона нашего вэна. Я оглянулся. Боб уткнулся лицом в руль. Стараясь всё же не делать резких движений, я повернулся к медведю, но он исчез. Зато на кактусе, рядом с которым он сидел, висел большой шаманский бубен.

— ХА!
— ХА! ХУ! ХА! ХУ! ХА! ХУ!
Я открыл глаза. Пещера. Я находился в пещере. Абсолютно голый. Рядом сидел крупный человек в мохнатой маске Медведя. Я почти сразу сообразил, что попал к Шаману. Других вариантов в подобной ситуации мне в голову, в общем-то, и не пришло. Я приподнялся на локтях, Шаман перестал по совьи ухать, он повернул голову в мою сторону – три секунды – потом поднялся, взял прислоненный к стене бубен и вышел из пещеры. Голова болела, пещера оказалась не глубокой и в ней сильно пахло тухлыми яйцами. Я огляделся – с тухлыми яйцами стало все ясно – у одной из стен пещеры было сооружено что-то вроде алтаря: в ряд выставленных железных мисках там тухли яйца. Повсюду кружили мухи, одна из них села мне на губу – я дернулся, рука заныла. В месте ранения плечо было перетянуто желтоватой повязкой испод которой торчали подсохшие уже листья неизвестного мне растения. Моя одежда, аккуратно сложенная лежала рядом. Рядом с одеждой стоял и рюкзак, который нам передала Джезуса в трейлерном парке. Конечно, я сразу проверил его содержимое. Сказать, что я удивился в тот момент, значит не сказать ничего – в рюкзаке лежали целехонькие, какими я их и видел в последний раз – восемь пачек, скрученных вместе, банкнот: все деньги были на месте. Я встал, не без труда оделся и вышел, по пути раздумывая о сумме вознаграждения для шамана, явно спасшего меня от смерти от потери крови и обезвоживания посреди пустыни. Никого! Никого я не обнаружил, выйдя из пещеры. Шаман повел себя, как самый настоящий шаман – он исчез. Сотворил добро и растворился.
***
Машина скакала по ухабам почти с шоссейной скоростью. Я не видел, чтобы мы ехали по укатанным тропам или же, чтобы водитель сверялся с какими-либо геолокационными устройствами – мы просто мчали по пустынной, пересеченной местности на подключенном полном приводе в старом «шеви». Мне, по великому расположению пресвятой богородицы, к которой тут, как я уже твердо уяснил уповают по поводу любой удачи, посчастливилось сидеть в кабине вместе с Идальго – худым мексиканцем, с темно-коричневыми пятнами вокруг глаз.
— Да…мать Джезусы растила и меня, как собственного сына после того, как мои родители уехали однажды в штаты. От них приходили чеки, конечно. Первые несколько лет. Потом все пропало. Джезуса, как настоящая старшая сестра для меня. Помогала нам всегда. До самого последнего дня… У мексиканцев там, за границей все в основном очень сложно складывается. Но сказка на то и сказка, чтобы в нее верить не смотря ни на что. Пока эта сказка живет, живу и я. Хахахаха. До того, как Джезуса преставилась, она сказала мне что молодой гринго хороший парень и заплатит мне за мою работу с двойной щедростью. Что ты скажешь на это?
Сзади, в удлиненном кузове песочно-ржавой раскраски, тряслись, методично и слаженно подпрыгивая на кочках, двенадцать человек. Все мексиканцы — уж насколько точно я мог судить об их количестве и национальной принадлежности, сидя спиной к заднему окну. Когда вокруг одни лишь латиносы, но при том никто из них не пытается отобрать у тебя кошелек или прервать твою жизнь, меня посещает непростое чувство, похожее на стыд – мне будто бы действительно немного стыдно и неудобно перед ними за то, что я белый.
— …она ведь действительно полюбила этого белого недотепу. Вообще-то, сейчас я и о нем очень тепло отзываюсь. Я не знаю, откуда он, может быть, ты мне расскажешь. Но этот парень защищал мою сестренку и умер рядом с ней, сжимая ее руку в своей, компрендо? Это я все говорю потому что ты должен понять – этот мистер Энди изменил моё мнение о гринго. Я сейчас говорю тебе, как есть. И даже не только мое мнение. Я был на похоронах. Они теперь, как символ любви в нашем городке. Наверняка кто-то и песню уже написал. Потому ты проснулся там, где проснулся и потому твои вещи в целости с тобой. Потому что теперь мы знаем, что некоторые гринго также отчаянно могут любить, как те, в чьих венах течет текила с солью.
Мы ехали, в сторону одного холма, что виднелся сначала на горизонте плавно вздымающимся над равниной пупком, приближались к нему, выросшему в примечательную уже гору, обруливали, меняли направление и двигались в сторону другого холма, потом следующего, потом еще и еще – мы ехали чертовски долго, я уже давно перестал считать эти холмы, да и слушал ломанный английский Идальго я уже в пол уха, готовый вот-вот провалиться в сон.
— Эй, амиго! Просыпайся, мы приехали.
***
— Кажется, я вижу что-то.
— Это они? Дай я посмотрю!
Идальго выхватил маленький электронный бинокль у своего брата.
— Да! Это «вэн» моей сестренки. Жми!
Спустя пару минут, покрытый коррозией «шеви» прошипел шинами по песку, оставляя длинный тормозной след, вздымая быстро уносящееся прочь песчаное облако. Клаксон в красном вэне протяжно выл в одной и той же тональности – долговязый белый, с коленями торчащими почти выше руля, уперся лбом в сигнал – он замер в той позе, когда одного взгляда достаточно, чтобы точно сказать о человеке «мертв.давно.»
— Да, давно…но аккумулятор еще не сдох. Так что не очень-то и давно. Где другой гринго!? Должен быть еще один.
— Я вижу его!
Тот второй белый лежал метрах в двадцати от машины. Бледный, как рапс. Но в отличии от первого, этот был еще жив. Сердце его, хоть и медленно и почти уж не слышно, но все ж еще билось. Птичкино сердце. Мы погрузили его в кузов. Он явно потерял много крови, потому и был в отключке. Увезли его к Шаману. Тот корпел над ним четыре дня, после чего дал нам знак, что пора ехать. Ну, а остальное ты знаешь.
— Ну и история.
— И не говори, брат. Эти белые тоже часто чудят. Убереги Пресвятая душу нашей сестренки и её смелого избранника.
— Убереги, Пресвятая. Ну что ж, я рад был повидаться, Идальго. Передай привет донье Иухении, скажи, что обязательно заеду в гости ко Дню Матери.
— Передам обязательно.
Они обнялись и каждый отправился к своей машине – Идальго сел в камуфляжно проржавевший «Шеви» и отправился на Юг – скорее всего домой или ласкать ляжки малышки Беббетты в доме страсти у мадам Бу, Джо сел за руль не менее старого «Форда» и повез тринадцать пассажиров по уже американской земле – каждого на встречу со своей собственной мечтой.