- — Глава 1 —
Как только широкие двустворчатые двери из добротного белого дерева распахнулись, позволив удушающей смеси из различных приторно-сладких женских благовоний заполонить всё пространство и впитаться в каждый предмет мебели, заиграла торжественная музыка. Проходя мимо всех присутствующих и, словно за спасательный круг, держа дядю за руку, я не могла не заметить всю муторность и полнейшее отсутствие у него вкуса относительно выбора музыкальных композиций. Но, Бога ради, больше всего на свете я не хочу создать ложное впечатление о моих собственных предпочтениях, ведь позволю себе смелость усомниться в том, что графстве Чешир едва ли найдется любителя музыки более искреннего, более страстного и более преданного, чем я — Адалин Виктория Хэтуэй, появившаяся на свет в первый день июля в 1790 году.
Одна писательница, одаренная невероятным талантом превращать обыденные жизненные ситуации в нечто интереснейшее и столь умело управлять словесными выражениями, если не в каждом, то в большинстве произведений указывает на весьма разительное влияние всякого рода обстоятельств на наши вкусы, мнения, характеры и жизнь всецело. Быть может, именно отталкивающая обстановка, давящие на мое сознание люди и те самые отваживающие обстоятельства (будь они не ладны) содействуют моим самым неположительным оценкам мелодии, что старательно исполнял оркестр (весьма известный, надо полагать, учитывая себялюбие моего дядюшки); но сейчас моя некогда крепкая власть над собственным душевным состоянием довольно ослабла, учитывая ситуацию, полностью не подходившую для прослушивания музыки, и которую вполне можно назвать сущим недоразумением! Но секунды легкого отрицания произошедшего в зале и небольшой ступор прошли, и я окончательно перестала мысленно пытаться оказаться далеко-далеко от всех нагло рассматривающих меня вычурно одетых дам, джентльменов, чье поведение повествует о выраженном безразличии, и от невоспитанных молодых офицеров.
До моего слуха (хоть и с трудом) тут же дошел смысл преувеличенных заученных слов, что наигранным спектаклем вылетали из уст человека, за чью руку я держалась.
-Уважаемые леди и достопочтенные джентльмены, как я уже говорил ранее, сегодня поистине знаменательный день для всего семейства Осборнов. Вы, дорогие гости, станете свидетелями наипрекраснейшего момента! Каждый из нас проходил через это, каждый молодой человек в свое время, и юная леди также, с благоговейным трепетом в душе ожидали этот день, день, когда их со всей присущей торжественностью представят высшему, самому достойному обществу! – Сэр Бенджамин Осборн собственными же словами убивал во мне желание когда-либо быть представленной какому-либо обществу. Призываю вас быть уверенными, что если бы не роль одного человека в этой суматошной бессмыслице и моей жизни в целом – причем роль эта наиважнейшая — своевольный нрав вполне позволил бы моей персоне бесцеремонно покинуть залу, ничуть после этого не обременив душу угрызениями совести (которая, к тому же, с некоторых пор всегда на моей стороне), а человеком этим была ни кто иная как леди Эллинктон, но о ней позже.
— Позвольте мне, дорогие гости, — сэр Осборн не унимался, всё настаивая на продолжении, хоть и знал, с каким рвением я старалась избегнуть этой участи, — наконец, официально представить вам мою любимую и единственную племянницу Адалин Викторию Осборн Хэтуэй!
Зал разразился вежливыми аплодисментами, и почти каждая молодая дама усиленно старалась изобразить на чрезвычайно напудренном лице эмоцию искренней радости за юную мисс Хэтуэй, и почти каждый молодой человек отчаянно пытался совершенно незаметными жестами дать мне понять, что я весьма им приглянулась. Жесты их, разумеется, были столь банальны, сколь отвратительны, но, к сожалению, клятвенное обещание леди Эллинктон держать свой нестерпимый характер подле себя, они спустя мгновение узнали бы мое мнение о подобном поведении. Отвратительны знаки внимания были тем (в чем состояла банальность, думаю, весьма понятно), что и они, и я, и все прочие были невероятно хорошо осведомлены о причине их возникновения: в речи своей богатый и известный баронет родовитого семейства Осборн представил свою племянницу не просто как мисс Хэтуэй, дочь глубокоуважаемого господина, успешного и весьма состоятельного помещика Генри Хэтуэя, но как мисс Осборн Хэуэй – племянницу знаменитого баронета. Я же, когда услышала дополнение к своему имени, удивилась, но не настолько, чтобы выразить его какими-либо эмоциями, ибо догадывалась о подобных возможностях весьма таинственной личности моего дяди. Еще во времена, когда мои любящие родители были живы, он открыто выражал желание причислить меня к списку законных наследников Осборнов, так как полагал, будто господин Хэтуэй не сможет дать его крестнице должное образование и положение в обществе. Невероятно жаль, но для сэра Бенджамина уже тогда только положение и состоятельность являлись приоритетом, даже несмотря на мудрые советы его собственных родителей. Моя дражайшая бабушка – леди Виктория – не раз намекала, что подобными методами поддерживания отношения с супругом родной сестры можно получить опасность вконец отдалиться от ее теперешней семьи, но дядя был непреклонен и порой слишком настойчив, и именно эти его недостатки привели душевное состояние к ноющей тоске по сестре и растущему чувству вины перед ней и ее мужем, которые он напрасно пытался залечить пряностью красного вина. Все чаще в минуты своей слабости, завидев меня, он снова и снова удивлялся потрясающему сходству моей внешности с внешностью погибшего отца; он причитал, будто невероятно обижен, что ни в лице, ни в фигуре, ни в характере нет и скрытого намека на кровное родство с семейством моей матери; так уж сложилось, что мне чрезвычайно повезло не обладать их низким ростом и властным характером: все во мне, вплоть до глаз, губ, формы лица и роста принадлежало Хэтуэям, разве что нос, отличающийся курносостью, достался от мамы. Помню, леди Эллинктон, пару раз становившаяся свидетельницей излияний супруга о несправедливости природы, замечала, что было бы противоестественным, имей Адалин Хэтуэй низкий рост и все недостатки Осборнов: властность, порой даже слабость характера, неуместную раздражительность и неумение принимать верных решений. Она считала, что характер господина Генри Хэтуэя, славившийся непомерным чувством справедливости, отказом от всякого рода общественных рамок и ограничений, способностью говорить лишь правду, избавляя себя от богомерзкого умения льстить, как нельзя лучше подходит моей особе.
— Она именно такая, какой и должна быть мисс Адалин Виктория Хэтуэй, сэр Бенджамин, глупо даже думать о возможности изменения хоть в чем-либо! – утверждала она, лукаво мне подмигнув. Дядя тогда, в силу неспособности ответить разумно и членораздельно, пробормотал нечто невразумительное, похожее на благодарность судьбе, что хотя бы один его сын получил в подарок от бога точную схожесть с внешностью его (сэра Бенджамина); его младший сын, Джереми Чарльз Осборн был живой копией своего отца, но чего не скажешь о Гарольде – старшем сыне.
Гарри – как я ласково его прозвала – был самого подходящего высокого роста, светловолос, имел чудный серо-голубой цвет глаз и не обладал практически ни единым качеством Осборнов (здесь мы с ним, к счастью, схожи). Гарольд был молод, свеж, имел обширные амбиции и не обладал желанием когда-либо занять место отца; далеко с детства им овладела мечта, — которую поддерживала только я — побывать в каждом скрытом (и не только) уголке земного шара, узнать историю каждой страны, каждой известной и малоизвестной улочки; мой дорогой Гарри имел мечту к концу жизни обосноваться в неприметной деревеньке в пригороде Лондона и прожить остаток дней, одаривая местных ребятишек знаниями, так старательно собранными им самим за много-много лет странствий. Но желания его не имели ни единого совпадения с планами моего дяди, и именно этот факт и являлся твердой, непреодолимой стеной, стоящей на пути к стремлению моего кузена. Ему недавно исполнилось двадцать лет, но его положение уже хочется назвать незавидным, ведь, имея столь юный возраст, располагающую к себе внешность и знатное происхождение, его планы на жизнь уже разрушены; ему остается лишь одиноко прогуливаться по печальным обломкам своего счастья, разбитых об айсберг непонимания и упрямства сэра Осборна.
Джери был намного счастливее, ведь прожив на свете лишь восемнадцать лет у него уже было все, о чем только может мечтать молодой человек, не считая мечты: она у него с каждым новым днем все менялась, не дав старой шанса осуществиться. Как я уже писала выше, он был забавной копией своего отца – как внешне, так и темпераментом он превосходил его, но вместе с этим был безусловным двойником — и мы с леди Эллинктон считаем, что в будущем (столь недалеком) он еще заставит дядю Бенджамина поволноваться, и причем весьма серьезно.
Оба братьев Осборнов хоть и имели общих родителей, общую комнату и общую кузину, имели кардинально разные характеры, причем не пересекающиеся ни в одном пункте. Они были совершенно разными молодыми людьми, и было бы весьма трудно найти хотя бы незначительную вещь, в чем их мнения бы имели удачу сойтись, поверьте, я пыталась сделать это в течение всего нашего детства, но тщетно; хотя есть единственное, в чем поведение одного не отличилось от поведения другого – это реакция на появление в их доме леди Эллинктон. Каждый из них к тому времени пережил смерть матери, первой супруги сэра Осборна, и потому приход в дом и объявление обществу о существовании некой Эсмеральды Мэделин Эллинктон, не произвело на них никакого неприятного впечатления, ведь мисс Честерфилд скончалась, когда братьям не было и восьми лет. Дети как никто другой нуждаются в теплоте женской души, в материнских объятиях, утешении и, разумеется, радушно приняли в свою семью самого доброго и любящего человека на свете. Жаль только, что общество вначале считало совершенно иначе, ведь их слепая уверенность в греховности поступков новоявленной леди Осборн, в неправильно принятых когда-то ею решениях относительно женатого мужчины, а именно Бенджамина Осборна, имела слишком достоверную почву, слишком много доказательств, чтобы принять такую особу в собственное окружение. Этого следовало опасаться, и мисс Мэделин была готова, она выдержала все сплетни, все неприятности и невежливое к себе обращение, чтобы после – лет через пять – ощутить признание тех, кто ранее ее осуждал. Леди Эллинктон стала для всех местных мадам совершенством, воплощением женского идеала, они были настолько поглощены ее достоинствами, что совершенно позабыли о сокрушающих недостатках, о коих несколько лет назад непрерывно рассуждали.
Для меня же леди Эллинктон навек останется самой справедливой, самой преданной, понимающей и близкой подругой, хоть и является второй супругой моего дяди, и, следовательно, леди Осборн; в те нередкие моменты, радующие меня лишь ее компанией, я зову ее леди Эллинктон или же просто мисс Мэделин, так как мое упрямое нутро отказывается мириться с подобным ее положением, ведь как бы сильно я не любила дядю (а любовь моя к нему почти безгранична, даже несмотря на все прошлые обиды и недоразумения), он недостоин такой женщины, как Эсмеральда Осборн. Кротость ее души, нежность характера, мягкость голоса, неиссякаемая вера в людей и неисчерпаемая любовь никак не может находиться ближе более чем на одну милю от эгоизма и прочих глобальных отрицательных качеств моего дяди; сколько бы преимуществ у него не было, все они меркнут рядом даже с ее недостатками. Я навек останусь ей (леди Эллинктон) благодарна за поддержку: если бы не она, мое внутреннее состояние, потерпевшее итак слишком много крушений, не выдержало бы и секунды среди всех этих людей и их нескончаемой бессмысленной суеты; улыбка мисс Мэделин стала мои маяком, на свет которого я иду каждый божий день и без света которого я не проживу и часа; ее теплая, материнская улыбка шептала мне слова утешения и участия, где бы я не находилась: в каком бы углу залы не стояла и в какой части дома бы не отсиживалась; я чувствовала ее присутствие гораздо ближе, нежели просто рядом с собой, она – как и мои родители – прочно закрепилась в моем сердце, с каждой секундой помогая ему биться, спасая меня от смертельной печали, от душераздирающей грусти.
Пока я занимала себя рассуждениями на различные отвлекающие темы, ко мне подошла моя близкая подруга, не отличающаяся властью разума, легко поддающаяся затуманенному голосу сердца.
— Мисс Хэтуэй, милая моя мисс Хэтуэй, стоя здесь, около стола с закусками Вы пропускаете столько веселья, столько радостных моментов! – Совершенно не отдышавшись, позабыв о правилах приличия, ко мне подбежала Эйлин Флеминг, девица слишком наивная и чересчур улыбчивая. – Что же вы вспомните в старости? Как вкусно поели на собственном балу?
Вместе с ее вопиющими (как я полагала) недостатками она обладала потрясающей уверенностью в собственной выдержке и разумности мышления; она была весьма умна и начитанна, любила музыку почти на ровне со мной, но все ее положительные качества никак не сравнивались с ее постоянным желанием привлекать к себе внимание симпатичных молодых людей и это внимание им дарить. Она обладала наиредчайшей способностью находить особенный подход к каждой душе, не изменяя при этом себе — своим принципам и поведению; ее веселый, жизнерадостный нрав разбавлял мои серые будни, что я справляла в Осборн-Холле с тех самых пор, как вернулась сюда.
— Эйлин, ты не представляешь, сколько возможностей ты упускаешь, танцуя с теми пустоголовыми красавцами пятый танец подряд, а не пробуя вместе со мной эти чудеснейшие закуски. Прекрасней их лишь шоколадный торт. Советую попробовать! – Я сдержанно ей улыбнулась, сопроводив улыбку легкой, но укоряющей усмешкой.
— Шутить изволите? Но, мисс Хэтуэй, взгляни на них! – Она указала мне на компанию из нескольких молодых офицеров, стоящих напротив нас и неприлично поглядывающих то на Эйлин, то на меня. – Хоть в их головах не было ни единой умной мысли уже неделю, это не значит, что мы не может использовать другое значительное их качество, которое Вы сами заметили, — красоту.
— Неужели ты попалась на очарование их смазливых личиков? Эйлин, не принуждай меня думать, будто вкус в мужчинах у тебя полностью отсутствует.
- Ох, Вы не сносны, Адалин Хэтуэй! Вы ведь не замуж за них выходите! Это лишь танец, несколько минут, которые можно провести за обменом глупыми улыбками с очаровательными военными. Вы будете невероятно глупой, если упустите этот шанс! – Эйлин позволила себе попробовать одно из вкусностей на столе и с удовольствием заметила, что я оказалась права на счет их удивительного, неповторимого вкуса.
— А ты будешь глупой, если продолжишь меня уговаривать. Ты же прекрасно знаешь, я не танцую! – Оглядев еще раз залу, я не без укора в свой адрес заметила, что единственной девушкой, которую никто еще не пригласил, была я и только я; каждый молодой человек в Дарсбери прекрасно осведомлен, что сколько бы раз он ко мне не подошел, получил бы один ответ, не меняющийся уже довольно-таки давно: «Нет, я не танцую», а так как ни одному уважающему себя человеку не хочется быть отвергнутым, они ограничиваются лишь косыми взглядами на расстоянии и тех непозволительных, по моему мнению, жестов, о которых я говорила ранее.
— Признайтесь, будь на этом балу герой романа Вашей горячо обожаемой писательницы – мистер Фицуильям Тилни, Вы запели бы совершенно иначе! – Эйлин, этакая чертовка, подмигнула мне и, подарив на прощанье улыбку, украла с подноса последнюю, самую полюбившуюся мне закуску и умчалась вслед очередному красавцу-офицеру. Неужели она считает меня нарушительницей собственных принципов? Разумеется, я бы не отказала мистеру Тилни, я что, похожа на умалишенную?
В глубине своей давно заросшей грустью и печалью души я улавливала некую разумность ее слов, но грусть эта и печаль прочными, крепкими корнями углубились в душу, и не пропускают в нее радость, веселье и жизнелюбие, которые ранее бурлили в ней ярким, безудержным ключом.
— Не гоже виновнице бала стоять в отдалении от веселья и довольствоваться лишь наблюдением, — услышала я низкий голос Гарольда, незаметно подошедшего ко мне в компании Джереми.
— Ты хоть бы улыбнулась для приличия, Делла. Иначе закончишь жизнь старой девой и наденешь такой ненавистный тебе чепчик! – Джерри стал ко мне по другую сторону и злорадно усмехнулся, отчего мне невероятно сильно захотелось его ударить.
— Но даже если подобное и произойдет, я всегда буду иметь возможность надеяться на своих любящих кузенов, не так ли? Или же вы позволите своей сестре умереть в одиночестве? – Посмотрев на молодых людей, значительно выделяющихся среди толпы, я невольно заметила, что оба они с необычайной скоростью переросли детские привычки и внешность — они выросли, чего я невероятно сильно боялась. Вспомнив озорную улыбку Джерри, когда он упомянул чепчик (будь он неладен), память тут же воспроизвела события столь давние, что сейчас уж совершенно не вериться в их действительность; Гарри и Джерри теперь уже совсем не те замечательные мальчишки, с которыми я провела свое детство: озорной, забавный Джереми вырос, предоставив мне возможность любоваться достойным молодым человеком приятной, обаятельной наружности; вежливый, добрый и умный Гарри почти угас в глазах совершенного, статного, высокого, действительно красивого молодого человека, чьи мечты и цели утверждены душой, но не разрешением отца. Но ведь и я уже не та, что много лет назад и если их детские черты лишь углубились, то мои собственные истерлись вовсе, исчезли, испарились, словно их и не было, словно меня прежней не существовало вовсе; очаровательная улыбка – мое некогда одно из главных достоинств – вряд ли уже когда-либо увидит свет, мечтательность (а ведь я была отчаянной мечтательницей) похоронена на том же кладбище, где и моя любовь к игре на фортепьяно. После трагической смерти отца я не смела садиться за инструмент, служивший мне тогда причиной слишком болезненных воспоминаний, я даже не касалась его, даже не входила в ту гостиную в Осборн-Холле, которая когда-то имела счастье принимать много гостей, посещавших ее исключительно ради того, чтобы услышать знаменитые сонеты, чувственные баллады и мои любимые, самые прекраснейшие ноктюрны в моем исполнении; а играла я потрясающе, поистине потрясающе.
— Как бы мы не хотели приютить тебя в будущем, отец, более чем уверен, подыщет тебе достойную партию, — Джерри рискнул отведать угощение, и предложил парочку нам с Гарри, которому, казалось бы, тема разговора кажется не такой уж и абсурдной, какой показалась мне. – Неужели ты думаешь, что он оставит тебя без мужа, а себя без дополнительной возможности получить хорошенькую сумму? Ты ведь не наивная, как та болтушка мисс Флеминг.
Признаюсь, сказанные вслух слова, но таившиеся в моей душе уже довольно долго, не могли не ранить меня, ведь больше всего на свете я не смогу признать чужого касательного моей судьбы решения, принятого, к тому же, без меня; дядя отлично осведомлен, что с подобными решениями я не смирюсь никогда, так что же заставляет его полагать, будто я покорно поддамся его приговору, если он однажды вступит в силу. Этому не бывать!
— Не думаешь ли ты, что в связи с давними событиями, он позволит тебе спокойно жить без надежды на замужество? Он ведь был против твоего согласия на то предложение в девятнадцатилетнем возрасте, хоть тогда и не имел должной власти. – Гарольд заговорил непривычно тихо и мрачно, отчего мне почудилось, будто слова его тяжким приговором опускаются мне на плечи, утяжеляя и без того непростое, возложенное на них бремя. — Боюсь, что, подвернись ему шанс использовать твое присутствие здесь, твою красоту и прочие достоинства, он непременно это сделает. Кому, как не нам с тобой, знать о всех таинствах его характера? У нас с тобой нет ни единого шанса избежать участи долга перед семьей. – Лицо его вновь сделалось грустным: то ли это из-за его сочувствия передо мной, то ли из-за неспокойных мыслей о собственном будущем — мне не было известно.
— Каким бы безвыходным ни было б наше положение, у мужчины всегда будет даже мизерный шанс на борьбу за собственное мнение, за свою цель, за свою мечту; женщина же лишена и этого. – Говорила я отстраненно, не имея более сил сдерживать порыв слабости; он возник совсем не из-за сказанным мною слов, но из-за упоминания Гарри о моей самой большой и неисправимой ошибки в мире, о самом тяжелом бремени, о самой неизлечимой болезни: он напомнил мне далекий девятнадцатый год моей жизни, когда душа моя жила в гармонии, а сердце не было разбито; он напомнил мне самый счастливый день в моей жизни, ставший, в последствие, самым несчастным – день, когда я не приняла предложение руки и сердца от человека, навсегда его покорившем, день, когда это решение навсегда переменило его чувства по отношению ко мне, день, когда я получила известие о трагической смерти моих родителей. Тот злополучный день, который лишил меня двух самых важных людей в моей жизни, и навек разлучил с любовью всей моей жизни; день, ставший годовщиной смерти не только мистера и миссис Хэтуэй, но и прежней меня.