Блюз перелетных Пташек.


Блюз перелетных Пташек.

Блюз перелетных Пташек.

Часть 1.

Под блюз двадцатых годов я вспоминаю два заведения. Хотя ни в одном из них блюз, мне думается, никогда не играл. Гостевой дом, сегодня уже снесённый, и бар, который официально никогда и открытым вообще-то не был. Это история о людях. О том, какими они были в тот момент, когда вдруг единовременно оказались здесь. Из разных стран, разными дорогами и целями они все вдруг оказались здесь.
А этот диск, с черным алабамским блюзом начала прошлого века – самописанный, в цветном конверте – мне подарил Старый Боб. Он тут самый старый из Пташек. В Бадабуме он, конечно, не бывает. Хотя, это не потому что ему семьдесят три. Возраст не мешает ему передвигаться на мотороллере, ежедневно выпивать по три больших пива и выкуривать по три джойнта.
Дождь дарит ощущение безвременья. Он своим шорохом как бы дает вескую причину проебаться. И еще я всё чаще стал снимать с руки часы. Будто бы они – мой вечный спутник и друг – стали вдруг лишними и гундят мне прямо в ухо о чем-то, чего я упорно замечать отказываюсь.
Мы припарковались у закрытого в этот час ресторана. По инструкции Шведа мы остаемся в машине и просто ждем. Я вспоминаю о подарке Боба и иду к своему байку – там лежат два диска – два часа песен людей давно умерших, но пустивших волну или ставших частью самой волны, захлестнувшей мир, перевернувшей многое здесь.
У Виктора много зависимостей и жизнь, устроенная так, что зависимости не слишком ее отягощают. Он нервный, нетерпеливый – для незнакомых, новых людей обычно неприятный, громкий, наглый и слишком материальный. Но это не мешает ему периодически выступать поддержкой моих собственных слабостей. При всем при том, он довольно серьезно рассуждает о различных духовных практиках и каждую неделю что-то практикует. Но я не вижу никакой явной пользы от его занятий. Хотя…может он до сих пор тот, кто есть лишь благодаря этим поползновениям в сторону светлой стороны.
Он снюхивает последнюю дорожку, облизывает экран телефона и потом проделывает тоже самое с пустым пакетиком.
— Знаешь, что будет, если они у тебя просто пакетик найдут?
— Что?
— Да тоже самое, что будет с тобой если они тебя поймают с граммом! Заедешь прямиком в Бангкок Хиллтон лет на семь! Что, кстати, с Франсуа, ты в курсе?
— Без подробностей, но слышал, что до свободы ему все дальше и дальше. Вроде озвучили какую-то сумму, но она просто супер нереальная.
Франсуа – тоже Пташка, но другая. Эта Пташка торговала порошком, и вообще он был наглым, будто привез все «инструменты» сюда на землю обетованную и продолжал тут работать все тем же набором. Думаю, он потому и попался. В этом плане я, конечно, на стороне Шведа. Со своими прибамбасами, ясен пень, но парень в целом нормальный.
— Спасибо, чувак!
— Уан лав, бро! Уан лав.
Экран моего телефона загорается, прерывая очередной бессмысленный словопоток моего русского товарища.
— Брат, байк не заводится. Сможешь сам ко мне подъехать?
Принадлежность к одной национальности очень часто не является ключевым признаком человеческого родства душ.
— Да, сейчас, будем!
Спустя минут пятнадцать мы встречаемся на темной пустой парковке за большим продуктовым магазином – тут круглосуточный общественный туалет, которым по ночам редко кто пользуется. Разнюхиваемся тут же – рассыпав дорожки прямо на бачке.
— Ты бы новый байк купил, Джи.
— О, это один из аспектов моей деятельности – никто не должен знать о деньгах, что тут крутятся.
— Да я понимаю. И не говорю, что тебе сумасшедший спортбайк нужен — возьми неприметный полуавтомат – дешево, но надежно. Я на своем проехал около шести тысяч за два месяца и хоть бы что! Масло, кстати, надо бы проверить…
Мы снюхиваем треть моей учительской зарплаты и ночь проходит в угаре, уносящем все переживания моих гастрономических реалий в неизвестный никому отстойник, копящий мысли о том, как надо и как правильно. Запечатали, отправили, забыли. Лишь насморк будет напоминать мне об этом еще пару дней.
Фабиан жил в небольшой комнатке на втором этаже. Дальняя пыльная комната. Ему было двадцать пять и он здорово играл на гитаре и пел. Один в своей комнате. Я много раз курил рядом с его дверью, слушая, как он поёт. Голос — непривычно высокий, ломающийся на песенных порогах так правдиво и трогательно.
— Почему ты не играешь для публики? Ты здорово поешь!
— Я не знаю. Стесняюсь, наверное.
— Пошли со мной! Пошли прямо на улицу! Ты будешь играть, а я займусь публикой – буду бегать со шляпой и поддерживать тебя.
— Ну не знаю, братан. Как-нибудь обязательно сделаем это. Да.
Потом Фабиан умер. Умер в Германии. Там у него, я знаю, жил отец. Причина смерти – остановка сердца. Причина остановки сердца осталась нам неизвестна. Последние месяцы он находился в депрессии. И еще он любил фармацевтику. У него вечно была куча транквилизаторов и прочей медички, работающей не на ускорение. Я вижу ключ в этих двух составляющих. Пацан убил себя. Так я думаю. Это вполне в духе Пташек. Мы – тут оставшиеся – еще машем крыльями только потому что выбрали другую химию, возможно.
Айрин. Женщин среди Пташек не так много. Ключ здесь в их сокровенном и слишком дорогом, чтобы сойти на планирующий полет саморазрушения, межножьи, я полагаю. Но сокровище Айрин не так дорого. В список неугодных её вкусовым, жизне – значит – утверждающим, аспектам входит темный цвет кожи и….и больше не знаю что. Она точно не желает отдаваться неграм, индусам и азиатам – каждого представителя, перечисленных рас я уже пробовал спродюсировать ей в качестве жизненного подсластителя. Не прошло. Однажды она всё ж ушла из Бадабума с чёрным братом, но на следующий день лишь открестилась тем, что галочка напротив пункта «черный парень» поставлена. Больше туда ни ногой. Мы с ней также часто мутим напополам. И самые сокровенные разговоры обычно происходят в момент, когда мы вместе, заперевшись в тесной кабинке – одной из двух – Бадабума, чертим дороги на стеклянной полочке, что висит тут над санфаянсовым другом. Туалетную бумагу они, что ли, планировали на эту полочку ставить!? Айрин двадцать шесть и у нее весьма скудный по современным немецким меркам сексуальный опыт. До приезда в Королевство, два года назад, в её порочном списке значились лишь три имени. В самые откровенные моменты, под коксом, конечно, мы выкладываем друг другу то, что в обычной жизни, конечно бы никогда не посмели рассказать малознакомым людям. И да, не смотря на то, что мы знаем не один десяток весьма непристойных подробностей друг о друге, мы все же остаемся малознакомымми людьми. Хотя, здесь может, и стоит задать вопрос, что есть малознакомые – те, о чьей будничной жизни ты знаешь все, или же те, кому ты доверил все свои секреты. Кто ты настоящая, Айрин? Где твоя человеческая середина? К моменту, когда пришло время улетать в Германию, список имён, сунувших-вынувших хер в Айр, перевалил за второй десяток. Я никогда не был в её постели, хотя и знаю с самого начала, что она очень этого желает. Также, я в курсе, что прямо над клитором у неё пирсинг и делать его ей было очень больно. Еще я знаю, что пока неосуществившейся её фантазией остаётся групповой секс с парнями. Количество самцов в оргии мечты больше двух.
Джуд – оставшаяся одна после того, как вязли Франсуа – единоличная хозяйка секретного пристанища Пташек, играет со мной в игру. Одна и та же игра с первого дня знакомства. Бадабум начинает свою работу после трёх ночи. Ты стоишь у серой двери на серой стене. Здесь не слышно ни звука. Не серая и потому не заметная здесь только камера и ты, инстинктивно, подходишь к ней. В неё смотрит Джуд через экран своего телефона или любой, кто сейчас стоит за барной стойкой и видит главный монитор. В три часа ночи ты обычно не приходишь в бар трезвым. Здесь, чаще чем что либо другое, играет чилл. Если это, конечно, не новогодняя вечеринка или еще что-нибудь такое. На шнурке рядом с белой доской висит маркер, записываешь свое имя. Если я приехал из Вегаса или Санди, скорее всего я танцевал и моя рубашка насквозь мокрая от пота. Тогда, я обычно записываю себя в очередь поиграть в пул, как Потный Майк. Пока моя очередь не подошла, можно взять выпить в баре, поставить стакан на стойку, состроить приветливую гримасу типа «ух, как надобно поссать!!!», пройти в кабинку, вдуть там дороженьку и… И вот в этом состоянии все обычно встречают недавно подъехавшую на работу, свежую и улыбчивую Джуд – она выглядит сногсшибательно – тоненькая, с большими сиськами, с длинными черными волосами. Ну и всё такое. Легко представить себе тайку, имеющую средства, чтобы вкладывать в себя. Ты пьян, под кайфом и ты даже не замечаешь, что бабища-то давно не молода, так сказать. Я всегда думал, надеясь про себя, что пусть ей будет не больше сорока пяти. Но однажды она познакомила меня со своим сыном — он, оказывается, работал тут же – это был бармен, рослый парень с усами. Еще есть и дочь. Старшая. Такие дела. Но завтра я снова пьян и под кайфом в три часа ночи в Бадабуме играю в пул и с Джуд в эту глупую никуда не ведущую игру.

Добавить комментарий