Ночная охота.

Летние дни долгие, темнеет поздно, а потому угомонились мы все только к половине двенадцотого.
Кровать наша стоит изножьем у окна — в узенькой маленькой спальне: иначе ее никак не поставить. И спим мы с мужем головою к двери, ногами к окну. А вот наша ротвейлерша Гоша, которая каждый вечер устраивается у нас в ногах, спит совсем наоборот — ногами к двери, а носом почти высунувшись в открытое настежь окно — лето нынче теплое.
От вредной привычки злобно орать по ночам через это окно на шляющихся в темноте бродячих кошек и собак мы ее отучили. Теперь только изредка она рычит, не поднимаясь, а мы, слегка пихнув ее в бок ногой, строго сонным голосом шипим: «Фу!» Но сегодня ночью вместо «Р-р-р-р…» раздалось короткое, но убедительное «Гав!», кровать резко подпрыгнула и теплая тяжесть, придавливавшая нам ноги, пропала. Муж из положения лежа так же резко очутился у окна и успел ухватить собаку за задние лапы. Я присела на кровати: шорохи, возня, дальний лай какой-то собаки… Смутно рисовавшаяся на фоне окна верхняя половина мужа исчезла. Я поняла, что он свесился следом за собакой — сорок кило вырывающейся собаки держать на весу — развлечение утомительное. Так: дедка за репку, бабка за дедку… Я собралась уже ухватить его, чтобы он не вывалился в окно следом за Гошей, (у нас хоть и первый этаж, но до земли все же больше двух метров), но тут муж выпрямился, коротко сам себе сказал: «Все!» и начал быстро натягивать брюки. Я высунулась в окно и успела увидеть, как наша Гоша черной тенью по едва освещенному фонарем асфальту метнулась за угол дома. Я вслушивалась: ни рыка, ни гавка, ни звуков борьбы… Собака растворилась в ночи. На часах было около двух часов.
— Да она и не хотела обратно домой. Она обрадовалась, что я на помощь пришел: вот, думает, сейчас мы с ним эту кошку и поймаем! И побоялся я ее втаскивать — ведь брюхо расцарапает карнизом… Я спустил ее почти до земли… — муж уже сунул сотовый телефон в карман и дошнуровывал последнюю кроссовку.
Как Ярославна на стене в Путивле, я уже готова была оплакать эту собаку. Опыт бродячей жизни у нее был большой, охотничий инстинкт сильный, откормлена она хорошо — аж лоснится, на улице тепло, а мы последнее время, замотавшись с делами, наверное, маловато ее гуляли. Усвистает сейчас, вспомнив вольную жизнь, а мы будем маяться — где она, да что с ней: не сбила ли машина, не обидел ли кто, не голодает ли… Вспомнилось, как в тридцатиградусный мороз муж позвонил мне от матери из деревни и сказал, что подобрал голодную обмороженную ротвейлершу, которая побиралась по деревне у редких прохожих; как лечили и откармливали, как приучали к порядку и отучали от вредных привычек. И какая собака за полгода получилась — умница, красавица… Дура небитая!
Время шло. Тихо было везде. Тут я вспомнила о муже: в два часа ночи болтаться в темноте на окраине города дело небезопасное. И все из-за этой дурацкой собаки! Пропадет — и бог с ней, с этой очумелой дурочкой, хоть бы муж вернулся!

Вернулись они вдвоем: радостно-сердитый муж и преданно-виноватая собака. Несло от нее какой-то съеденной рыбкой.
— И где ты ее нашел?
— Недалеко.
— А что так долго?
— Да я к пруду пошел посмотреть, не за утками ли она охотится по старой памяти, но там все было тихо. Я походил — посвистел, покричал — не отзывается. Стал тогда кругами местность прочесывать, слушать, вдруг дерется с кем, или поймала кого… И около дома уже слышу на помойке нашей хруст, чавканье, возня. Думаю,бомжи так громко себя не ведут. Заглядываю — так и есть! Она пакет с мусором раздирает и что-то жрет. Фу, говорю, что ж ты делаешь, ну-ка, марш домой! Она на меня глянула непонимающе — еда ведь! А потом голову опустила и пошла к дому.
Гоша при этом преданно смотрела то на меня, то на мужа. Отправили ее в ванну: лапы вымыли, и пасть вымыли с мылом. Она было выразила неудовольствие этой процедурой, но муж сказал ей строго: «Помолчала бы лучше!» — и слегка щелкнул по носу. Гоша и примолкла.
Стали устраиваться по новой спать. Гоша подошла к кровати, заглянула в мои строгие глаза, вздохнула и отправилась спать на свое место. Морда у нее при этом была такая, будто она хотела сказать: «Понимаю. Я теперь недостойна места на Вашей кровати. Как это печально.»
Под утро меня лизнули в щеку. Я приоткрыла глаз. Гоша вопросительно смотрела на меня:»Ну что? Кажется, я уже достаточно наказана. Уже можно обратно к вам?» Очень хотелось спать и не было сил спорить с нею.
— Ладно. Давай.
И Гоша, по хозяйски пролезла на свое привычное место.
Правда окно к тому времени мы уже предусмотрительно закрыли.