Улица Дружная
…моей не рожденной Эмме, посвящается
Часть 1
Любовь. Она возводит, и она же разрушает.
Макс нервно курил сидя на обочине дороги у своего дома. Еще пару месяцев назад он и не знал, что такое депрессия, сигареты и алкоголь. Когда его шестнадцатилетние ровесники уже забавлялись травкой, он с любопытством ребенка наблюдал за поведением птиц, восхищался неисчерпаемой гаммой красок луговых цветов. Стоило лишь пообщаться с Максом, как тут же выделялось его добродушие и сдержанность. Он всегда был улыбчив. Стопроцентный атеист, Макс отображался внемлющим и послушным пред богом мальчиком-христианином. Теперь же все краски поблекли для него. Умерла его любимая сестра. Та, которая была тем единственным человеком, который вдохновлял Макса и прививал любовь к жизни. Соня была его сводной сестрой, дочерью отца Макса от первого брака. Она была на семь лет старше, однако помимо сестры, Соня была лучшей подругой Макса и даже неким воплощением матери. Самое страшное, что может сотворить судьба, это сыграть злую шутку перевоплощения. И когда ты уверен, что некая болезнь не вправе коснутся тебя, она ниспадает именно на тебя. На Соню ниспал безжалостный рак.
Макс курил, а его мысли находились в хаотичном состоянии, словно после взрыва атомной бомбы. Пытаясь сосредоточиться, он никак не мог привести их в порядок. Макс старался вспомнить Соню, ее образ или хотя бы краткий диалог с ней. Но что-то ничего не складывалось. Лишь нависало чувство, что никогда не было никакой Сони, никогда не было ее похорон (на которых Макс на самом деле не присутствовал), не было веселых солнечных дней детства.
Со смертью сестры начало рушится все вокруг. Отец, итак не стойкий к алкоголю, ушел в запой. Мать, ни раз избиенная им, частенько стала ночевать у бабки, и вроде как подала на развод. Однако Макс вовсе не боялся потерять ее, она была молода и мало времени уделяла сыну, тем самым так и не завоевав симпатию к себе. И возможно он не чувствовал бы себя настолько разбитым и одиноким, если бы незадолго до смерти Сони не «умерла» его девушка. Эмигрировав со своей семьей в Канаду, она однозначно и безвозвратно умерла для Макса. Так как он расценивал это как дерзкое предательство, или даже измену. Огромное разочарование затмило все его чувства, и рассудок не в состоянии был осознать, что от нее мало чего зависело в этом переезде. Ее звали Ксюха. Златовласая кудряшка с синими глазами и разбросанными по всему лицу большими веснушками. Ей не было и тринадцати, и она была вовсе не красавицей, но в ней была некая скрытая сексуальность, присущая немногим девочкам ее возраста. Когда у человека множество недостатков в плане внешности, или же каждый отдельный элемент внешности является «нестандартным», то часто в такой смеси зарождается ОСОБАЯ красота. В графике это называется асимметрия, в искусстве сюрреализм. У Ксюхи была та самая особая красота, особый шарм, особое поведение. Макс искренне верил в то, что будет с ней всю свою жизнь. Это была его первая настоящая любовь.
Макс сидел опустив ноги в рытвину, вымытую за многие годы дождем. Выброшенный им окурок все еще дымился тонкой струйкой. Странно, ему тяжело было вспомнить образ сестры, но зато лицо Ксюхи появлялось постоянно и совершенно непроизвольно. Это вовсе не раздражало его, и скорее казалось, что это видение из прошлой жизни. «Мак-сик, ну не обижайся» говорила просяще Ксюха в пропитанном никотином мозгу Макса. «Чего ты? я только тебя люблю». Он всегда обижался, когда она с обаятельной улыбкой болтала с его друзьями. Но лишь начинала она плакать, как Макс сразу таял.
В отличие от Макса, родителями Ксюхи была привита детям любовь к богу. В каждый большой православный праздник она с отцом, матерью, и младшим братом ходила в церковь. Ей нравилось рассматривать там красочные библейские сцены, изображенные на внутренних сводах. Ксюхе даже несколько раз мама давала зажженную свечку, чтобы та поставила ее за упокой души какого-то родственника. Религия вовсе не мешала Максу и Ксюхе иметь общие интересы и любить, скорее платонически нежели сексуально, друг друга. Однако разлука была беспощадна к ним.
Две иномарки промчались подняв тучу пыли. Макс поднял голову, оторвав от ладоней, лежащих на коленях. Чертыхаясь начал отмахивать пыль руками, встал и повернувшись к дому бросил взгляд на заплесневевший шифер:»Да блин, ремонт не помешал бы». Лишь жажда к каким либо действиям могла вывести Макса из состояния апатии. Однако ненадолго. Он приложил ладонь ко лбу, голова была явно не в норме. Макс не заметил как за какой-то месяц страшно увлекся выпивкой. Повод находился чуть ли не каждый вечер. Даже начал пить пиво с отцом. Теперь взор упал на забор. Облезшие трухлявые доски его, казалось рассыплются от малейшего дуновения ветра. На проржавевшей табличке, висевшей на заборе около калитки, еле-еле можно было разобрать «ул. Дружная». Рядом две большие прибитые цифры «7» и «2» некогда черные, сейчас сливались с зелено-серым цветом забора, и были еле различимы. «Да уж, дружная… до скрежета в душе» пробурчал себе под нос Макс. После страшного перелома в его жизни, он больше не встречался со своими друзьями, и казалось, что их вообще больше не было. Зная о его полном отчуждении, к нему никто и не заходил. Разве что друг детства Вовка, живший неподалеку.
Этот майский вечер был достаточно душным и в тоже время влажным. Казалось будто потоки прозрачной воды заполнили по каналам и проходам все окружающее пространство. И без того усталому Максу было ужасно тяжело дышать. Лишь приторный запах недавно распустившейся сирени, растущей около окна, делал воздух более блаженным. Сирень посадила мать Макса. И сколько он себя помнит, при наступлении мая, когда контрастные сочные цветки кустарника распускались, мать всегда просила его нарвать их ей. И Макс делал это. Но только не в этот раз. Сейчас они тихо увядали, печалясь, что не принесли радости своей хозяйке. Вообще мать Макса трудная, истерическая женщина. И поэтому когда отец распускал руки, Макс никогда не вмешивался. Не из-за того, что ему было ее НЕ ЖАЛЬ, а из-за того, что отец был прав, а мать нет. Конечно, где-то в глубине души Макс сострадал ей, но это редко, очень редко вплывало наружу.
Впереди Макса ждали выпускные экзамены. Но сейчас он о них совсем не помнил. Также он не задумывался о том, что будет делать дальше (если конечно сдаст экзамены). Когда стремления прекращаются, наступает время забытья. И Макс понимал, что сейчас его глубоко затягивает в безмолвную Лету.
Макс хотел было вспомнить еще что-нибудь из своего прошлого, как вдруг его мысли перебил женский голос:
– Извините. Вы не подскажите, где находится ближайшая библиотека?
Макс обернулся. То, что он увидел было выше всех описаний. Если бы Макс смог запечатлеть на холсте увиденную им картину, то назвал бы ее «Ангел Во Плоти». На дороге стояла прекрасная молодая девушка держащая в одной руке пачку журналов, а другой придерживающая маленькую глянцевую сумочку, висевшую на плече. Ее одежда была не совсем обычной. Казалось, девушка на шаг опережала моду. Облегающая темная юбка в непонятных, замысловатых узорах, словно была обрезана в стельку пьяным портным. По всему контуру скакали зигзаги, образуя зубья и клочья лоскутов, и с одной стороны она была длиннее, чем с другой. Юбка напомнила Максу набедренную повязку женщины каменного века. Высокие летние сапоги на каблуке были бутылочного цвета. Они казались немного разными. Макс вспомнил о сюрреализме, и почему-то пришел в голову Пикассо. Но вдруг низошло прозрение — ОСОБАЯ красота. «Боже, неужели это не сон?».
От девушки исходил ореол света, отраженного одеждой. И казалось все вокруг нее, в красном оттенке заходящего солнца, потеряло резкость. Улыбающееся лицо девушки было светлым, и с прямыми чертами. Аккуратно расчесанные русые волосы «под каре» подчеркивали ее опрятность. Для Макса мгновенная пауза протянулась в вечность.
– Библиотека? — переспросил Макс — Эта …
Он поднял руку, чтобы показать, но палец никак не мог найти нужного направления.
– … Сейчас.
Макс приложил ладонь ко лбу: «черт». По нему пробежала рассеянность, ведь он забыл то, что знал многие годы. И разбуди его среди ночи, рассказал бы не задумываясь. Это было неудивительно, потому как он много чего забыл за последние дни. Его состояние было не из лучших.
– Я .. не знаю — качая головой и выдавливая дурацкую улыбку ответил Макс – простите, не знаю.
Он даже догадаться не смог, какая может быть библиотека в девятом часу вечера. Скорее такие вопросы задают, чтобы завязать разговор. Так оно и было. Девушка начала переминаться, словно не зная, чего еще спросить. Однако уходить она явно не собиралась. Макс не был любителем пообщаться с незнакомыми людьми, но то, что общения ему сейчас не хватало, он понимал прекрасно. Тем более общения с ТАКИМ человеком.
– Скажи, а ты случайно не здесь живешь? — спросила девушка.
– Ну, вообще-то здесь.
В этот раз ответ Макса был заметно уверенней. Резкий же переход с «вы» на «ты» его значительно удивил, или точнее сказать потупил. Девушка, улыбаясь еще сильнее, стала подходить ближе к Максу.
– Классно ! – она деловито протянула ему руку – меня зовут Мила. Это мама меня так назвала, она раньше была актрисой. Ну а ты наверно знаешь, они все люди творческие.
Мила словно отчитывалась перед начальником. И казалось, она не остановится, пока не расскажет все про себя.
Макс только кивал.
– Макс – ответил он. “боже, ее рука мягка как шелк. Ее пальцы …”
Мила довольно долго встряхивала руку Макса, который бы сам не отпускал ее вечно.
– Раньше я жила в центре, но мои родители устали от городской суматохи. Не потому что состарились, нет. Просто захотели домик на краю города, сад. Вот они и купили его здесь, на Дружной. Так что мы теперь соседи.
Мила говорила, и ее речь, словно текла волшебным ручьем. Макс смотрел в ее глаза, а она в его. Все воспоминания, которые волновали Макса совсем недавно, куда-то исчезли. Он медленно и совершенно непроизвольно стирал все со своего холста жизни, хорошее иль плохое. Всё. Табула Раса. В этот невероятно душный майский вечер жизнь Макса перешла на новую колею.
– Я здесь родился, и прожил всю свою жизнь. И не жалею об этом. Ты знаешь, твои родители сделали правильный выбор.
Впервые за многие дни Макс искренне улыбнулся.
– А какой дом вы купили?
Мила отошла к дороге и хотела показать, ставая на цыпочки и вытягивая шею.
– Нет, не видно отсюда. Шестьдесят третий номер по-моему.
“Дом покойного Гаврилыча. Да, не лучший выбор, но по крайней мере дворец по сравнению с моим.”
– Знаю, знаю – закивал Макс.
– А ты, я смотрю, увлекаешься чтением? – Макс, казалось, стал разговорчивей Милы.
– Извини?
– Ну, ты библиотеку спрашивала, помнишь?
– А это. Нет, я просто учусь на модельера-дизайнера. Хотела завтра сходить посмотреть может есть какие журналы. Сегодня думаю уже не успею.
Мила строго посмотрела на свои часы и засмеялась. Макс подхватил ее смех.
– На дизайнера учишься ? Я так и понял. По тебе заметно, что ты девушка со вкусом.
– Спасибо за комплемент. Ты тоже ничего.
На Максе были запачканные в пыли домашние джинсы, сланцы на босую ногу и обычная светлая футболка. Они оба заулыбались.
– А я никак не могу от школы избавиться.
– Что, второгодник ? – спросила шутя Мила.
– Да не. Выпускник.
Как молния в мозгу макса вспыхнула мысль о предстоящих выпускных экзаменах. И также как молния моментально пропала.
– Да – протянула девушка – Это мы уже прошли.
Наступила пауза. Макс ощущал, как перед ним стояла не просто Мила, а слитые воедино Ксюха и Соня. Но только во много раз преобразившиеся. Ангел во плоти.
“Пригласи ее в дом болван. Так не прилично, держать девушку у закрытой калитки. Нет нельзя. Отец со своим перегаром напугает ее. Девочка из хорошей семьи. Нет”
– Ну ладно Макс, пойду я наверно. Темнеет уже. Приятно было с тобой познакомиться.
– Мне тоже было приятно познакомиться с тобой.
Мила развернулась, и стала уходить. Только сейчас блеск от ее куртки и сумочки пропал, и Макс перестал щуриться, глядя на нее.
– Кстати, я вспомнил где библиотека – встрепенулся Макс.
– Заходи тогда ко мне завтра, проводишь. В три сможешь?
– Ага .
– Ну пока Макс – помахав рукой сказала Мила.
– Пока – сказал Макс, также помахав рукой. И добавил тихо: “Мила”.
Следующим днем, без пяти минут три пополудни, Максим вышел из дому. Шел он медленно, и все думал о необычном сне, который приснился ему этой ночью. Необычным он был потому, что запомнился Максу во всех мелких подробностях и деталях. Такое очень редко случалось с ним. Ему приснилось прошлое.
В детстве он каждое лето ездил в деревню к бабушке с дедушкой, и это было самое прекрасное время для Макса. Он любил гонять цыплят по вольеру, рвать сочные груши, растущие над самой крышей, и конечно, по вечерам, залезши на чердак вместе с Соней и двоюродным братом Юркой, жечь сухие камыши. Но чего больше всего любил Макс, так это играть со здешними ребятами. И ни бабушка, ни дедушка, ни Юрка или дядька Степа, а именно деревенские друзья детства пришли во сне к Максу, напомнив привкус сока прошлого.
“Здорово Максымко”. И хотя они были совсем еще пацанами, все же встречали Макса всегда вольготно, пожимая по братски руку и хлопая по плечу. Эти и многие другие приемы общения они перенимали у своих отцов и старших ребят.
“Погоняемо сьогодни, чы твому вэлику потрибэн рэмонт?”. Ребята любили подшучивать над городским мальцом, но Макс всегда доказывал им, что не из хиляков.
“Еще посмотрим кому нужен ремонт” улыбаясь отвечал он. И тут же все разбегались, а уже через минуту накатывали круги и восьмерки на втоптанной земле стадиона, перед огромными футбольными воротами. Поднимая пыль, и оставляя за собой сотни узорчатых полос от покрышек. Так они могли гонять до самой темноты. А бывало, они до самой ночи прыгали на камере от «Белаза», которую накачивал Женькин дедушка по просьбе мальчишек. Камера в лежачем положении была не намного ниже любого из пацанвы, и некоторым даже было нелегко на нее залезть. На потеху бабушкам, вышедшим на дорогу полюбоваться детворой, мальцы садили Макса в середину камеры и целой толпой катали по стадиону, пока у того не закружится голова. Эйфория заливала всех детей, переходя от веселья в безудержный безумный хохот. Днем они играли в подкидного дурака. А когда к ним на лавочку подсаживался соседский Витька, который был на три-четыре года старше от Макса, они играли в дурака «на казнь». В большинстве случаев тогда, проигрывал Макс. Однако ничто не запомнилось так хорошо, и так четко не привиделось во сне, как игра в «СТРАЖНИКА БАШНИ». Для этой игры требовалось несколько человек (три и более), у каждого из которых должна была быть палка. Как правило, это была «коронная палка», т.е. одна и та же в каждой новой игре. Но также могла быть и обычная палка, чаще сделанная из стебля подсолнечника, которая могла достигать в длину до двух метров. Кроме этого нужно было несколько пустых консервных банок, банок из-под сгущенного молока или же томатной пасты, но обязательно металлических. Банки выстраивались в башенку, и каждый игрок с определенного расстояния должен был сбить их своей палкой, которую кидал вертикально со стопы. При удачном попадании всех игроков расстояние до башенки увеличивалось. Тот же, кто в итоге не сумел сбить башню, становился СТРАЖНИКОМ БАШНИ. Задачей СТРАЖНИКА было охранять башню, остальные же игроки окружив его, должны были ее сбить. Нападающие не подходили близко, так как СТРАЖ мог коснуться их и сам свалить банки, и тогда нелегкая участь СТРАЖНИКА БАШНИ передавалась прикасаемому. И потому одни нападающие отвлекали его, а другие пытались сбить башню. И когда банки оказывались рассыпанными от палки нападающего, СТРАЖ спешил их обратно построить, т.к. в это время не имел права никого касаться. Те же, чьи палки лежали на земле, спешили забрать их. Если никто в течении долгого времени не смог сбить банки, или же палки всех нападающих лежали на земле, во власти СТРАЖА, то он церемонно сбивал их сам. И тогда игра начиналась заново, однако с правом не участвовать СТРАЖНИКУ в бросках с ноги. В этой игре нельзя было нарочно травмировать соперника, однако без синяков не бывало. Когда же Макс приходил домой с побитыми ногами он не ныл, а напротив улыбался. Счастливый Макс был насыщен игрой, пусть даже она и приносила ему боль. Таким было его летнее времяпрепровождение.
Однако четыре года назад закончились поездки Макса в деревню. Закончились навсегда. Тогда умер дедушка, а затем в течении полугода и бабушка. Отец одно время хотел остаться жить на родине, но все же дом, и прилежащий к нему участок, продали. Теперь единственное ради чего можно было приезжать в деревню, это наведать две скромные могилки на скучном кладбище. Именно та, последняя поездка, осталась ярким отпечатком воспоминания, отраженным в сновидении Макса.
Подойдя к калитке Милиного дома Макс одернул низ рубашки, несколько секунд посмотрел на свои пальцы и нажал на кнопку звонка.
“Сигареты. Черт, забыл сигареты.”
В окне появилась молодая красивая женщина. Она посмотрела на Макса, и ее лицо поплыло в радушии.
– Миля !! К тебе пришел …- женщина начала уходить в глубь дома и Макс не расслышал конца фразы. Его сердце застучало быстрее. Как все это было похоже на свидание.
Не прошло и десяти секунд, как калитка распахнулась. Эмилия была уже одета, и выглядела еще красивее и свежее чем вчера. Глубоко дыша, запыхавшись от бега, она еле успела вставить: “привет Макс”. Макс ответил ей. На лице девушки появилась тонкая улыбка, сравнимая с “улыбкой Джоконды”. И тут же ее глаза проявили ее робость, или, как часто это бывает, скрытое влечение. Казалось вот-вот, и ее щеки покраснеют.
Сзади послышались быстро приближающиеся шаги. “О, нет” – Мила опустила плечи и закинула голову кверху – “не успела”. Такое поведение делало Милу намного младше Макса, который, в свою очередь, держался еще более сдержанным, чем обычно. К Максу подошла та самая женщина, что выглядывала в окно. Она словно гналась за Милой, потому как тоже тяжело дышала.
– Добрый день Максим. Меня зовут Светлана Денисовна, я Милина мама. – женщина говорила артистично, показывая свое обаяние и умение искусно владеть мимикой – Мила мне про вас рассказала. Я уверена мы будем дружными соседями.
Макс кивнул и широко улыбнулся.
– Мама мы спешим – сказала Мила, утягивая за собой Макса.
– Доченька, дай мне поговорить с Максимом.
Тот, скромно улыбнувшись, развел руками, полностью подчинившись воле девушки, утягивавшей его.
Всю дорогу Мила засыпала вопросами Макса, и он с огромным удовольствием, а порой даже с увлечением, отвечал ей. Он рассказал про верного друга Вовку, с которым начал играть на гитаре. Рассказал про свое недалекое прошлое, про Соню и Ксюху. При этом он не ощущал какой-либо иронии или трагедии. Макс вспомнил даже про свое мальчишеское хобби, о котором уже забыл и сам, — исследование птиц. Раньше он всерьез занимался наблюдением за повадками различных их видов. И знал о них не меньше, чем любой птицевод. Отец Макса был военным, и бывало так, что его подолгу не было дома. Но когда он приезжал, то обязательно привозил разных зверюшек. Как правило это были редкие птицы, о которых просил Макс.
Миле было действительно интересно слушать обо всем этом. Она с удивлением узнавала о том, что охота — это далеко не развлечение, а очень даже опасное занятие. И как рассказывал Максу отец: если не попадешь буйволу с первого выстрела прямо в глаз, то будешь забит обезумевшим от боли животным. В гостиной у них висела, осыпанная светло-серым пушистым мехом, шкура дикого козла. Тогда отец не придержался своего охотничьего постулата, так как ближе к середине на ней виднелись две небольшие дырочки от дроби, но Макс никогда не уделял этому особого внимания. Также Макс поведал о печальной судьбе их любимого охотничьего пса — Чинга. На одной из охот такса была сильно искусана лисицей, выгоняемой им из норы. Лису удалось выманить, однако Чингу перешло бешенство, и его пришлось усыпить.
Мила была менее разговорчива. Она выслушивала Макса с удивленным взглядом ребенка, которому хочется познать все, и которому ужасно интересны разные мелочи. Однако и она поделилась с ним частичкой своего детства. О том как с самых юных лет любила рисовать, как на уроках труда, в начальной школе, шила удивительные платья куклам из различной материи. А принеся домой, наносила куклам косметику разноцветными фломастерами. Позже мать отдала ее в драматический кружок и кружок танцев. Мила и сейчас ходит на дискотеки. И она довольна собой. Довольна тем, что прекрасно умеет совладать своим телом. Мила даже протанцевала Максу, что-то похожее на движение чернокожих певиц церковного хора.
В библиотеке они листали журналы мод, руководства по кройке и шитью и даже старые выпуски “Работницы”. Мила делала зарисовки и переписывала интересующие материалы к себе в конспекты. Это нужно было для ее реферата. Также она поведала Максу великие имена из мира большой моды. И призналась, что Коко Шанель – это образец ее подражания, ее Дева Мария.
– А мне нравится облик группы “Kiss”. Ну а король ужаса – Элис Купер, просто потрясный – поделился своим мнением Макс.
Ближе к вечеру они направились в пиццерию. Там усевшись на высоких мягких стульях, они попали в объятья сладких запахов жареной курятины.
– Какую пиццу будем есть? – спросила Мила.
– Давай наверно ассорти, она самая вкусная. А вообще, какую захочешь сама.
– Я не люблю ассорти. Лучше морскую, если такая имеется.
– Хорошо.
Макс встал и пошел заказывать.
– И попроси чтобы положили побольше мидий – шутя добавила Мила.
– ОК
Через минуту Макс вернулся с талончиком ожидания, и улыбнувшись сказал
– Извини, мидий у них не было. Пришлось заказать с цельными крабами.
Наступила временная пауза. И хотя сравнительно громко играло радио, и окружало невнятное жужжание голосов, Макс не знал, как нарушить тишину, возникшую между ним и Милой. Любые словосочетания или выражения, возникающие под натиском воображения, получались либо бессмысленными, либо тут же рушились недостроенными, словно Вавилонская башня.
– Я отойду ненадолго – спасла ситуацию Мила, разбив стену негодования.
Она взяла свою сумочку, вышитую видимо собственноручно разноцветными цветочками, и направилась на поиски уборной, крутя головой по разные стороны. Вернулась она достаточно не скоро, поправляясь и словно стряхивая с себя пыль.
– Пиццу еще не принесли?
Макс отрицательно покачал головой. Ему нравилась ее прямота и бескомплексность. “Такие люди всегда добиваются того, чего хотят”.
– Вечером у них много заказов.
Она женственным движением откинула волосы, и словно продолжила некогда начатый разговор:
– Ты знаешь Макс, в прошлой жизни я была совсем другая.
Макс вошел в ступор. Он хотел было улыбнуться, но чересчур серьезно и потуплено было ее лицо.
– Я рассказала тебе о своем детстве, но ничего не упомянула о той СЕБЕ, которой была вначале. Тогда я постоянно была запугана. Жила в каком-то внутреннем страхе. Я даже не разговаривала, не хотела разговаривать. Боялась. Все мои детские рисунки были исключительно в темных тонах.
Ты можешь себе представить, что ощущает, что видит человек, находясь в летаргическом сне?
– Неет, а что?
– А я откуда знаю – и вдруг девушка взорвалась смехом.
Несколько человек, сидящих неподалеку, оглянулись на Милу. На лице Макса появилась такая гримаса, словно ему только что стянули штаны у всех на виду. “Слава Богу я не из актерской семьи”. Но вскоре его удивление сменилось еще большим удивлением.
– Остановка сердца – успокоившись, совершенно сосредоточенно произнесла Мила.
– Как-то, в детстве, я поехала на речку со своими родителями. До этого, я ни разу не входила в потоки свирепой воды. Однако в тот день я переборола свой страх. Не помню как именно все произошло. Лишь мутные искаженные картины, разбавленные вспышками света. День моей смерти – 12 августа. Я запомнила эту дату на всю свою жизнь. Маленькой шестилетней девочкой, я утонула тогда. Но моя душа … она вцепилась в тело как кошка, и не хотела отпускать его. Спустя пару минут после смерти я возродилась, вновь ощутив биение собственного сердца. Затем перепуганные лица родителей, больница…
Макс слушал приоткрыв рот. “Морская целая. Кому морскую целую” громко прокричала продавщица, и только тогда Макс опомнился. С тяжелым “Ух” он подскочил, и чуть ли ни бегом направился к прилавку.
Вернувшись с горячей коробочкой, Макс застал Милу скромно улыбающейся прекраснейшей в мире улыбкой. “Соня”.
– Ты был прав. Здесь действительно хорошо – она еще раз огляделась.
“Нарочно сменила тему”.
– А ты петь любишь? – Максу очень хотелось допытаться подробностей о том «12 августа», но решил, что не стоит сегодня – С девяти вечера работает караоке. Здесь в соседнем зале.
– Лучше не надо. Будет много смеха. У меня есть музыкальный слух, но голос … С таким голосом даже в ванной лучше не петь. А вот потанцевать, пожалуйста. Пригласишь?
– Где? Прямо здесь?
– А-га – она отложила пиццу. Аккуратно вытерла салфеткой уголки губ, и встав протянула Максу руку – Пойдемте.
– Да нет. Мил мне как-то не удобно
“Блин, она не шутит!?”.
Мила стояла, застыв в ожидании. Ее глаза были стеклянными, словно после ночи непрерывных рыданий. Макс встал. Бледнее от стыда он медленно, с огромным трудом вошел в такт приятной музыки.
– Слушай. Я прямо не знаю. Что и думать – уклоняясь от людских взглядов, прошептал на ухо Макс.
– А ты не думай. Просто наслаждайся.
Макс наслаждался. Наслаждался тем, что прикасался к ней, окутав в своих объятьях. Что питал, сводящий с ума, запах ее духов. Окружающий их громкий шепот и хихиканье со временем перестали отвлекать Макса. Они с Милой сейчас были в центре внимания, и это начало нравиться ему. Эмми не сдерживала эмоции, придавая своим движениям яркую эротичность. Зараженный такой атмосферой безнравственности, Макс оказался в полном раскрепощении своих чувств.
Покидая пиццерию Макс не знал, чего больше в нем преобладает, восторга или глубокого удивления.
– Да. Ты меня просто удивила своим поведением. Ты всегда так любишь развлекать людей? Или это ты меня решила разыграть?
Мила только хихикала.
“Ты не такая как все Мила. Ты очень интересная, и наверно даже — странная”
Она ненароком взглянула на свои часы, и тут же замерла.
– Маакс – она скривилась – извини, мне надо бежать. Я не домой. У меня встреча с Машкой, я совсем забыла.
Мила выглядела школьницей, отпрашивающейся у папочки на прогулку с подругами.
– Да ничего, все нормально
– Слушай, спасибо за вечер. Все было классно.
Она проквакала ладошкой, и прижав сумочку, побежала.
Не смотря на столь резкий и непредвиденный разрыв, домой Макс вернулся сияющим, и сразу же улегся спать.
В субботу к Максу зашел Вовка. Он был младше Макса, однако за мелкие преступления уже успел побывать в колонии для несовершеннолетних. Вовка жил со своей забубонной бабушкой, которая души в нем не чаяла и потому потворствовала ему во всем. Свою мать — алкоголичку Вовка не видел уже давно. Она уехала к любовнику в другой город. Отца цыгана он вообще не знает, так как видел его последний раз из пеленок. Тогда пьяный папаша чуть не убил его, рухнув на пол с сыном на руках. Сейчас он где-то увяз в этапе за этапом.
Две совершенные противоположности, два разбежных нрава, притянулись Вовка и Макс. И объединила их любовь к музыке. Вовка был одарен умением игры на гитаре от бога. Он никогда не учился этому, а лишь слушал записи различных музыкантов и повторял все в точности на слух. Старая электрогитара «Урал» досталась ему в подарок от руководителя музыкального кружка. Вовка еще совсем малым пацаном приходил в кружек послушать, чего играют старшие, а также отведать свежих новостей о заокеанских группах, играющих новейшую музыку. Когда же кружок закрыли, Михалыч отдал гитару, и не менее древний усилитель с одной колонкой, своему любимцу. Музрук знал, что для мальца-сироты это будет не просто подарок, это будет первый шаг к вершинам его музыкального будущего. Которое раскроет в нем соло гитариста. «В тебе есть будущее сынок» – говорил Михалыч – «стоит лишь аккуратно, не торопясь, взрастить его». Тогда Вовка только хлопал ресницами своих удивленных черных глаз, смутно понимая, о чем говорит захмелевший странноватый, и уже безработный, дядя Гоша. Но сейчас он был уверен в себе, и верил в то, что когда-нибудь станет знаменитым музыкантом.
Репетировали будущие покорители Олимпа в гараже Макса. И если Вовка высекал на электрике, то Макс держал ритм секцию на старой акустической гитаре отца. На двух здоровых скобах он прикрепил к ней звукосниматель, купленный на барахолке за гроши. А из-за того, что соединение звукоснимателя держалось не на пайке, а на простой ручной скрутке, то гитара время от времени фонила и давала сильные скрежеты. Но это особо не волновало ребят, потому как они считали такое звучание более альтернативным.
– Вчера я написал песню, Вовка !! – на лице Макса была удовлетворенность – может конечно не песню, а стих. Но все равно, представляешь, со мной никогда не было ничего подобного. На меня просто обрушилось вдохновение. Это будет наша первая песня – Макс хлопал Вовку по плечу и пританцовывал. Они все время переигрывали чужие творения, и потому первая песня была очень важна для Макса. Она была некой находкой, находкой собственного стиля.
– Вдохновение пришло, говоришь? Ты никак влюбился в нашу новую соседку?
– Я … — открыл было рот Макс.
– Можешь не отвечать, я не настолько туп, чтобы не заметить этого. Давай сюда свой стих, я уже сгораю от любопытства. ПО-эт – продразнил его Вовка.
Макс достал из заднего кармана сложенную бумажку, развернул ее, и протянул Вовке. Тот поглядел на нее щурясь и кривляясь, а затем вернул обратно:
– На, читай сам. Твой корявый почерк невозможно разобрать.
– Да, ладно – протянул Макс, выхватывая бумажку – так и скажи, что читать не умеешь.
– Пошел ты !!
– Ладно, слушай.
Макс прочел. Стих был не очень большим, но достаточно насыщенным пластичными утонченными словосочетаниями. В нем шлось о страстной привязанности к девушке. Об идолизации ее красоты, приукрашенной фантастическими аллегориями.
Как и в большинстве подростковых стихов, в первенце Макса проявлялась линия грусти. Уныние героя от любви к девушке придавало стиху некую атмосферу готичности. Сгущенные темные тона, разбавленные болезненно-алыми цветами любви, являли ощущения самого Макса. Беспечный отпечаток его собственного внутреннего состояния. Чувства пока еще подсознательные, но зато уже глубоко укоренившиеся в самой глубине юношеской души.
– Слушай старый, а не плохо. Только вот не знаю, получится ли сделать из этого стиха песню?
– Получится. Я только припев придумаю. А музыка, … она в моей голове.
– Ну ты блин, Моцарт какой-то. Давай, вываливай на струны все содержимое своей пОэтической башки – сказал Вовка, пристегивая ремень гитары – А припев я уже и сам придумал.
Макс удивленно: “А-ну-ка”
– Сейчас – Вовка прокашлялся и затянул охриплым голосом – Мила, я люблю тебя. О Эмилия, я так люблю тебя.
– Я тебя сейчас удушу – злостно, но не скрывая улыбки, прорычал Макс, набрасываясь на Вовку. А у того, от истошного хохота, не было даже сил противостоять нападению.
Они завалились на старый диван, стоявший там же в гараже, и смеясь начали давить друг друга.
Теплый июньский день навевал оптимизм в людские сердца. А красочней вдвойне он казался выпускникам. Прикрываясь от лучей солнца, Макс шел с выпускного экзамена. Последнего экзамена. Он спешил покинуть порог школы в надежде увидеть и обрадовать Милу.
“- Хочешь, я приду поддержать тебя Макс? Уверена, ты тогда получишь отлично.
— Спасибо, не стоит волноваться. Думаю я справлюсь
— Точно?
— Точно”
Он знал, что она здесь, за поворотом. На спортивной площадке или в школьном саду. Он ощущал легкое волнение, представляя, как она бросится ему в объятья, услышав об успешно сданном экзамене. Макс видел этот страстный поцелуй. Уже больше месяца они знакомы, однако их отношения не более чем дружеские. Макс же всерьез привязался к Миле. Ведь именно она вывела его из траура. И как он не хотел верить в то, что по уши влюблен, все равно не мог обмануть себя. Три дня назад она поцеловала его. Или скорее чмокнула. “Нет. Она искренне поцеловала меня”. Это случилось в день рождения Макса, который он праздновал вместе с Милой и Вовкой у себя в гараже. Она подарила ему коробочку с миниатюрными искусственными цветами и всевозможными брошками, украшенными камнями из цветного стекла. А также, несколько интересных пуговиц. Наверно ни один парень не ждал бы такого ерундового подарка. Однако Максу он пришелся очень значимым. И не менее дорогим, поцелуй, которым одарила его Мила при вручении подарка. После печенья с чаем, ребята исполнили своему первому слушателю мини-концерт. Они отыграли несколько известных композиций, в конце каждой из которых Мила громко хлопала в ладоши, словно маленькая девочка.
Последний экзамен был по математике. Макс сдал его на хорошо, в отличии от предыдущих-троичных. Именно с этим экзаменом ему помогала Мила. Они сидели в ее дворике на скамейке. Мила дотошно проверяла Макса. Она как строгая учительница, дословно заставляла рассказывать, нелегко вызубренные Максом, теоремы.
“Ну где же ты? Где?”. Макс закурил. Он только из-за нее отшил однокашников, которые звали его с собой, обмывать успешно пройденный этап своей жизни. “Да. Возле забора, у ступенек при входе в школьный двор. Пожалуйста, Мила”. Он ускорил шаг. Только она могла увлечь Макса.
Мать уже договорилась о его дальнейшем обучении. Муж одной из ее подруг работал преподавателем в инструментальном техникуме. У него там имелись хорошие связи. И он обещал устроить Макса, даже не смотря на результаты вступительных экзаменов. Но техникум и экзамены сейчас вовсе не заботили парня.
Макс стоял у входа в школьный двор. “Ее нет”. Мимо плыли улыбающиеся лица экзаменуемых. Сияющие родители, любимых дочурок и сыновей, выглядели моложе своих детей. Словно старых подруг, они обнимали шикарно одетых учителей. Максу хотелось расплакаться. Упасть на колени и по-настоящему разрыдаться, в злостной обиде на всех и все. Стереть окружающую его радость. “Как она могла не прийти, ведь она же знала, что я безумно хотел этого”. Он мог запросто позвонить Миле по мобильному телефону, но принципиально не делал этого, ожидая, что она позвонит первой. Но телефон был мертвенно тих. С опущенными руками и хмурым взглядом, направленным в никуда, Макс угасал. Он выглядел единственной темной фигурой в зареве света. Он чувствовал себя использованной жевательной резинкой, аккуратно завернутой в черный фантик-костюм.
Беседка, стоящая в конце переулка Дружного, за свое недолгое существование решила судьбы многих. Одних она связала любовью, другим разбила сердца, опустив на самое дно или же вовсе доведя до смертельного исхода. Она стояла в небольшой посадке, состоящей из высоких как сосны осин, посаженных еще пионерами в былые времена. Старые осины разбавил дикий орешник, придав посадке более лесистый образ. Сейчас в округе выросли жилые дома, а некогда здесь была свалка, со свойственным ей смрадным запахом, витавшем в воздухе. Возможно именно кладбище мусора, грязи и нечистот вселило в мрачноватую беседку те силы, которые влияли на судьбы ее обитателей. И сейчас она являлась неким храмом обездоленных и запутавшихся в себе людей. Тех, кто не мог найти себя, или же свыкся со всем, не веря в силу борьбы или какие-либо перемены к лучшему. Здесь можно было увидеть компанию молодых людей с гитарами и купой печальных песен. Бомжа, недошедшего до своего места обитания, храпящего прямо на лавочке. Влюбленную пару, целующуюся во мраке ночи. Громко матерящихся бывших заключенных, распивающих водку. Не местных взрослых ребят, пришедших с высоток для кровавых разборок. Маленьких девочек из бедных семей, играющихся древними, засаленными игрушками, и многих других. В двух шагах от беседки соседские ребята (сюда приходил и Макс) иногда палили костер. Никто и подумать не мог, что спустя три месяца на месте крытой беседки, с мощным столом и двумя лавками по бокам, будет гладкая, утоптанная полянка, без каких либо напоминаний о прошлом. К этому прибегнул соседский дед Иван, уставший от шума и дурной славы его же зодчества. Никого не предупредив, без лишних нервов, он взял лопату, лом и топор, и совершил “убийство”. Но это в недалеком будущем, а сегодня беседку обжили четверо. На столе стояли две бутылки перцовки, бутылка дешевой наливки, четыре пластиковых стаканчика, пол буханки хлеба в крошках и кулек со свежими овощами. Под столом лежала наполовину пустая баклажка с пивом. Среди присутствующих мужчин находился один юнец, взгляд которого хоть и был пьян, но все еще чист. В глазах остальных же можно было разглядеть всю их жизнь, страдание, грубость, унижение, предательство. Среди трех бывалых, избитых жизнью мужиков, сидел Вовка. Не то, чтобы ему нравились компании, состоявшие из бывших зеков и мелкого жулья. Просто он и сам был замешан в мир криминала. К тому же это было в его крови, в его генах. Это было его родство.
– Я знавал твоего отца Вовчик – прошипел смуглый мужик, осушив стаканчик.
– Не чеши, Сева – вмешался второй – откуда нах ты мог его знать?
Сева был человеком странным. Он постоянно разводил людей. Не специально. Не для того, чтобы с него посмеивались. Просто таков был его характер. Он шутил, когда надо было говорить правду. И говорил искренне, когда окружающие думали, что он “чешет”. Но несмотря на то, что все относились к нему наполовину серьезно, он являлся неким авторитетом, человеком уважаемым.
– Ты молодчага, пацан. Такой же напористый, как и батя. Но не сведи тебя судьба пойти по его стопам.
– Жизнь покажет нах – вновь вмешался щетинистый посиделец – я знавал такого нах, что до двадцати вообще не пил, не курил. Идеал бльи. А на койке свис за перо в груди бабенки невинной.
– Да. Оно-то то. Всяко бывает.
– А ты Сева, видел смерть? – спросил Вовка. Он называл Севу, как и другие, на “ты”, хотя годился ему почти во внуки.
Тот разлил еще по одной и вздохнул:
– Ой Вовчик, так тошно от этого. Честно. Постоянно покойники всплывают в моей старой голове. Устал я уже. А ведь хочется приятного. Любви что ли.
– Любовь живет всего три года – подначил Севу пацан.
– А, ты ёхх… мне бы хотя бы годик, а больше и не надо. Я и сам бы три прожил, то радость. Иж видел ото, строил-строил, воровал-воровал, грабил-убивал, а для чего все? В могилу не унесешь.
Мужики утвердительно закачали головами. Затем все чокнулись и выпили. Начало смеркаться.
Вскоре в беседке остались только Сева и Вовка. Другие два сотоварища, поддерживая друг друга, выписывали дуги тяжелой и долгой дороги домой. Вовка и сам опустил голову, вот-вот и он отключится прямо здесь.
– Вовчик-Вовчик – оживил парня Сева – Не одарил меня Боженька подругою верною, ни дитятками кровии моеи. Все за проступки мои. И теперь я как казак степной, как волк, отбитый от стаи – один-одинехонек. А ты знаешь небось, как близок мне Масик, братец твой. Но холодный хлопец, черт его дери. Не хочет знать старого деда. Уххх… ничем не поскупился бы, все отдал, если б только мне этакого насаледника, сынишку.
Ни раз Сева упоминал о симпатии к Максу, но сегодня особо чутко роптали уста так и не реализовавшегося отца. Сева продолжал рассказывать о унылой своей жизни бездетной, а в голове Вовки в это время забурлил, заработал механизм. Зарождались корыстные идеи у парня.
– И че, реально все бы отдал ради хлопца?
– Все — взвился мужик – Все. Хоть и насаледство нажитое невелико, все одно не поскупился бы ничем.
– И дом?
– И хату бы доручил, и земеленьку. Хотели Изольдовы – выродки отнять ее пока спочивал я на нарах, да накось выкусили. Только дармового хабаря вкусили по моему возвращению.
Вовка был уставшим от постоянной бедноты. Но хотелось ему хорошо жить, нормально питаться, на машине ездить. А у него единственными ценностями были гитара, да телефон, наполовину рабочий. И запал он сегодня на Севын дом. “Любыми путями будет он мой”. А дом добротный, много сил, много денег вложил в него Сева. Вовка и сам то уже хозяин в своем доме, но ему-то грош цена, и бабку никуда не денешь. Жаль старуху. Запекло в груди у него. Так и зарекся парень обманом выручить Севын дом.
На следующей же репетиции Вовка выложил свою идею Максу. Он хотел придержать ее, лучше проработав стратегию, но чересчур сильна была его жажда к наживе. Макс же не принял Вовку всерьез. Он не был корыстолюбив, так как деньги пока еще имели малое значение в его юной жизни. Макс был талым от любви к Миле, и к тому же он как-никак понимал, что должен идти учится дальше. И потому идея Вовки была неуместна, да и вовсе казалась нереальной.
– Ты не понимаешь, Макс – разъярялся Вовка – да ты ему как сын. Этот старый болван на все пойдет ради тебя.
– И что ты предлагаешь, отрешиться от родного отца и принять в отцы Севу?
– Я не знаю еще. Для начала тебе надо сблизиться с ним. Он ни раз о тебе заикался, а значит он не шутит.
Макс смотрел на волнение Вовки и улыбался. Его поведение напоминало Максу поведение собаки в ожидании кости. Которая возбужденно рычала и клацала зубами, переминаясь с места на место.
– Да чего ты смеешься, придурок? Я тебе серьезно. Или тебе не нужны деньги?
– Я вот просто думаю, какой ценой я могу получить этот дом?
– Какая разница, какой?! Как только он будет твой, мы сразу продадим его и купим новую аппаратуру. Мы выйдем в свет Макс. Да мы себе тачку купим, мы будем королями.
Макс только продолжал улыбаться. Но теперь улыбался и Вовка, который метаморфизировал насмешку Макса в удовлетворенность от своего светлого будущего. Он был одурманен своими мечтами. Он видел сцену с огромной толпой ликующего народа.
– А за Севу не волнуйся, старый – уже совсем раздобрившись и легонько ударяя кулаком Макса, говорил Вовка – это сбитый мужлан. Он и на улице сможет ночевать, или у своих корешей-собутыльников.
Макс только покачивал головой.
– Ты живешь мечтами – тихо говорил он, однако Вовка его уже не слышал – Да и я тоже.
Поздним вечером на улице Дружной было темно и тихо. По дороге, словно принесенная с севера, веяла прохлада. Гонимая легким ветерком, она бесшумно обтекала каждый забор, каждый закоулок, каждый камушек. Здесь не было слышно даже стрекота ночных сверчков. Видимо они попрятались в свои норки от будоражащего страхом холода. Или же испугавшись мрачного неба, покрытого пеленой серого дыма. Только изредка слышались, скрежещущие душу, крики воинственных ночных котов.
Во мгле мертвой улицы окна лишь одного дома отдавали блеклый свет, выдавая кое-какие признаки жизни своих обитателей. В темной комнате, у включенного телевизора, сидели отец с сыном. Макс расположился на полу, застеленном ковром. Они оба смотрели на экран, но их взгляды проходили сквозь него. Телевизор нужен был лишь для фона, для более откровенной и раскрепощенной беседы, которую они вели. Макс с отцом глотали пиво. Но теперь парень это делал не от уныния и отчаяния, как его отец, а от наслаждения.
– Ты, я смотрю, сдружился с нашей новой соседкой … — отец запнулся.
– Милой
– Да-да, Милой.
Несмотря на неоправданную обиду, возникшую после сдачи последнего экзамена, Макс все равно не изменил своего отношения и своей любви к девушке. Он был горд, но не капризен. Глубоко в себе он скрыл обиду, и сейчас уже забыл о ней. Мила звонила, приглашая к себе, и Макс приходил. Он заваливался на ее кресло, и слушал музыку, или же рассказы Милы о прошедшем дне.
– Я вижу, у тебя изменился даже взгляд – продолжал отец – это похоже больше чем на дружбу.
Максу было не очень приятно разговаривать с отцом на тему любви, поэтому он не хотел ничего говорить в свое оправдание. Еще совсем недавно отец делал негативный акцент на том, что он и Ксюха слишком сблизились. И вот теперь все повторяется, но только сейчас отцу не нравится, что избранница его сына не младше на три года, а старше.
– Ухаживай за такими девочками как Ксюша. Когда они подрастут, как раз сгодятся тебе в невесты.
– Ой, па, ради Бога. Никто жениться не собирается. Мы просто друзья.
– Мы с Ируськой тоже были просто друзьями. Потом любовь, свадьба, Соня …
Его лицо вдруг застыло, губы искривились, а глаза остекленели. Но ни одна слеза не выступила. Макс посмотрел на уставшего угасающего вояку, который обменял, некогда бравую стойкость и мужество, на уныние и печаль, залитые алкоголем.
– Соня – повторил отец – Пойми меня правильно, но твоя мать была ошибкой. И пусть Ира нашла того, которого больше заслуживает, все равно я люблю ее. И ты Макс, должен был родиться от нее.
“Батя совсем уже пьян” думал Макс. Последняя фраза была просто сногсшибающей. И потому Максу пришлось внушить себе, что она ему послышалось. Возможно отец как всегда был прав, но такие слова приносили боль за собственную мать.
– Но ты знаешь сынок, не ошибиться в любви невозможно. Ведь сама любовь всегда ошибочна. Она приходит льстивой девой, затуманивающей рассудок. И хотя делает правду лживой, эта ложь прекрасна. Она окрыляет людей, заставляя их совершать подвиги во имя любви.
У отца постепенно начал заплетаться язык и он замолк. На экране мелькали яркие цвета красочных рекламных роликов, а на часах была почти полночь. Максу почему-то захотелось позвонить Миле, и сказать, что он обожает ее. Нет, он не настолько был пьян для такого смелого шага. И не настолько готов, чтобы получить возможный отказ. “Тогда я позвоню ей, и спрошу как у нее дела. О, как нелепо. Я лучше пожелаю ей спокойной ночи. Да уж, спокойней ей будет как-никак, но только без гнусного писка телефона”. Макс улыбнулся сам с себя, встал и пошел спать.
– И только время способно проявить истинное лицо – неразборчиво проговорил отец.
– Только у включенного телевизора опять не засни, па.
В очередной раз Максим пришел к Миле. Она сама его позвала, ссылаясь будто бы на то, что ей “скучно веселиться самой”. Какое бы поганое не было настроение у Максима, когда он шел в сторону ее дома, когда видел на экране телефона вызов “Миля”, он всегда ощущал душевный подъем. У него жгло в груди от чувства быть нужным человеку, любимому человеку. И пусть бы ее отец, или она сама, попросили помочь расставить всю мебель в доме, Макс бросил бы все свои дела, чтобы прийти и сделать это. “Хватит ходить вокруг, да около. Если я не могу сказать ей о своих намерениях быть ее парнем, значит надо явно намекнуть об этом. Она уже не маленькая, она должна понять мои чувства. Я попрошу ее фото, а лучше добьюсь того, чтобы она сфотографировалась вместе со мной”.
Мила была просто великолепна. В светлом летнем сарафане, вполне обычном, что совершенно несвойственно ей, Мила казалась ослепительным ангелом. Ее сверкающие кристальные глаза гипнотизировали Макса. Наслаждаясь такой красотой, он даже позабыл о данных самому себе обещаниях. Во всем доме пахло ванилью. Мила пекла печенье. Ванильное печенье было ее любимым блюдом. И секрет его состоял в том, что только на ее фигуру оно совсем не влияло. Именно эту, изготовленную собственными руками, пряность, принесла девушка в день рождения Макса.
– Я сделала чай. Он с травами – Мила протянула малюсенькую, кофейную чашечку горячего напитка – Конечно бергамот забивает запах остальных, но если ты настоящий гурман…
Макс аккуратно, словно только что добытый золотой самородок, принял угощение девушки.
– Мелиса, лимонник – сказал Макс, отпив немного – И судя по этому бледно-оранжевому лепестку, плавающему в чашке – зверобой.
– Чабрец! Как ты мог не узнать чабрец?
– Ах, ну да – Максим изобразил профессорскую гримасу, и закачал головой.
– Тебе наверно говорили это многие, но я единственный, кто скажет искренне. Я люблю и обожаю твое печенье. Оно просто великолепно, как впрочем, и ты сама.
– Я смотрю, травы уже подействовали на твое обоняние, и не только…
– Пройдемте-с в сад, мадам? – Макс указал на скамейку, стоящую под старой одинокой яблоней.
Мила сделала реверанс и захохотала.
– О, да … сад. Королевский сад!
Макса просто переполняло счастье. Еще с утра его охватило предвкушение нечто грандиозного, загадочного. Чувство некой захватывающей новизны. Он не мог сдержаться, и потому вел себя как маленький ребенок.
– Что-то не видно твоих родителей?
– Они будут позже, ближе к вечеру – слегка откашлявшись ответила девушка – А ты что, боишься остаться со мной тет-а-тет?
– Да нет, что ты.
Максим почувствовал невероятно сильный прилив эйфории. И если дело все было в чае из трав, то никогда еще он так не действовал на него. Прикрыв глаза, Максим ощутил рассвет внутри себя. Все вокруг стало ярким и контрастно-сочным. Каждый объект был настолько красочным, как в удивленном сознании ребенка. Лишь впервые увидев мир можно ощутить истинную прелесть, и именно такое состояние испытывал сейчас Макс. Иссиня-черные волосы девушки-ангела, сидящей рядом, слегка колыхались на ветру. Они давали отблеск то бардового, а то ядовито-розового цвета. На пылавшем ярким светом лице Милы выделялись огромные, бездонной глубины, глаза, которые удивительно гармонировали с ее легкой летней улыбкой. Невиданное чувство теплоты и умиротворенности пробежало по всему телу. И с каждой минутой он все лучше осознавал свою страсть, неповторимость, силу. Он впервые ощутил себя властным. Поток слов лился из его рта, но он их не понимал, не хотел понимать. Максим видел лишь веселое лицо Милы, которая в свою очередь также что-то рассказывала. Вечер наступил так неожиданно, что нельзя было сказать наверняка, то ли солнце зашло, то ли это Максим окунулся в слегка прохладный, поднебесный мир грез.
Поглощенный душной мякотью, Макс лежал в чем-то, сильно напоминающем облако. В глаза то и дело попадал размыленный янтарный свет, изливавшийся откуда-то над головой. Влажный язык жадно облизывал его лицо, иногда проникая в самую глубь рта. Словно слизкий всепроникающий червь, которого хочется выплюнуть. Обнаженное тело Макса горело и пульсировало. Сознание то пропадало, то появлялось вновь. Потеряв себя окончательно, Максим утонул в пространстве своего сознания.
Он не видел сна в обычном понимании этого слова. Скорее это был плод его воображения, отпечатанный реальностью из далекого прошлого. Или сюжет из некого потустороннего мира.
Дул ветер, поднимая миллионы песчинок. Закручивая, он возносил их до самого неба, в такт неслышного ритма. Оттуда же, где небо соединялось с землей, приходила неизбежная смерть. Медленное убийство, покрывающее все вокруг. В остаточном блике затухшего солнца, одинокая прерия и молчаливые каньоны истекали кроваво-красным. И даже надвигающаяся ночь с трудом затмевала их своей чернотой.
Именно здесь, в этом полупустынном месте, расположился старик-анахорет. Сидя, скрестив ноги, он был наедине с пламенем, тихо потрескивающего, костра. Еле заметно, словно замедляющийся маятник, покачивалась из стороны в сторону его лысая голова. На ней скакали отблески огня. Игриво переливаясь, они напоминали некий эмоциональный неупорядоченный танец. Отблески поскальзывались на туго натянутой коже, тут же вскакивали и перемешивались. Сам же старик был полностью отрешен. Справа от него, на твердой корке земли, освещенной светом от костра, виднелся рисунок. Тонкой палочкой сухая рука старика медленно выводила на нем замысловатые символы и знаки. В центре всего был начерчен неровной формы овал, напоминающий форму яйца. А внутри него выделялся человечек. Он выглядел просто и незатейливо, как обычно его рисуют дети. От головы человечка-шамана исходили прямые линии, с галочками на концах. Это были птицы, отождествляющие его мысли. Некоторые же галочки, вместе с другими знаками, виднелись за пределами яйцеобразного круга. “Наши мысли, словно звери. У них есть стремление. У них есть тайная сила”.
Время от времени, когда ветер усиливался, мудрец просто прикрывал глаза. И вместе с прохладой он ощущал теплые потоки тянущихся к нему языков встревоженного пламени. Тогда он был подобен старой, морщинистой игуане, слегка улыбающейся от собственного высокомерия. Сквозь шум ветра, он прислушивался к перешептыванию угрюмых валунов, которые, казалось, незаметно появились вокруг него.
С перевесом мрака, уже полностью затмившего землю, настроение старика начало проявляться. Его непринужденную улыбку сменила маска недовольства. Брови нахмурились, и из-под них сверкнул совсем иной, нежели прежде, взгляд. Резким движением руки он что-то бросил в костер. Тут же из пламени посыпались искры. А затем из огня, подобно вырывающейся лаве вулкана, столб яркого света ударил в самое небо. На некоторое время прерия осветилась. Как ясным днем стали видны каньоны, стертые недавно чернотой. Проявились угрюмые валуны и контуры нескольких деревьев, находящихся вдалеке за спиной старика. Столб света начал угасать. Старец одним прыжком очутился на ногах. Словно борясь с невидимыми силами, он, пританцовывая начал принимать странные позы. То ставал на одну ногу, напоминая цаплю. То судорожно тряс головой, как трясет кончиком хвоста гремучая змея. А то расставлял руки навстречу ветру, подобно парящему орлу. Его лицо сводили бзики и скрежеты. Находясь в противоборствующем трансе все его тело, бронзового оттенка, содрогалось. Начался поединок. Бой сдавленного огня с напираемой мглой, неудержимо обузданной стариком. Ветер одним сильным порывом размыл линии рисунка. Изо всех сил, напрягшись, старик взвыл нечеловеческим криком. Эхо долгим отголоском прошлось по всей прерии…
Пробудившись, Максим ощутил веяние утреннего настроения. Первое что пришло ему на ум, это сильное желание узнать, чем же кончилось загадочное ведение. И хотелось, чтобы свет оказался победителем в этой странной битве. Но внутреннее чутье склоняло к обратному. Когда же Макс осмотрелся, мысли о темном и светлом тут же перестали его волновать. Он лежал в постели Милы. На которой, измятой влажной простыней и сдавленными подушками, было написано: “Это была бурная ночка”. Напротив него плотно закрытые шторы светились от лучей взошедшего солнца. Они тускло освещали комнату, придавая всему янтарный оттенок. Максим уже был знаком с необычным интерьером этой комнаты. Он сочетал в себе мебель стиля царских времен, и ультрасовременный фон в виде ярко-салатовых обоев с рельефными узорами. Несколько маленьких копий полотен эпохи ренессанса украшали стену. А на столике, возле кровати, стояла фарфоровая статуэтка обнаженной женщины. Все в сборе придавало ощущение старины, до блеска оттертой современными моющими средствами.
“Это мой подарок” – жужжало в голове – “Подарок тебе”. Максим громко, со вкусом зевнул.
– Пусть это будет моим подарком тебе – послышался голос Милы из соседней комнаты.
– Я сразу поняла, что ты девственник. Пока человек чист, в его глазах, в чертах его лица, отражается непорочность. Та, которая схожая с непорочностью юного дитя.
Она появилась в дверном проеме, заправленная в короткий глянцевый халат сапфирового цвета. И хотя кожа ее была бледной, девушка все же не выглядела уставшей.
Вначале Макс хотел было опротестовать ее доводы, слегка покачивая головой. Но так и не смог, ведь он на самом деле был девственником. До сегодняшнего утра. Это была его первая ночь, проведенная с девушкой. Ритуал прощания с детством.
– Главное, чтобы тебе понравилось – произнесла девушка.
– Конечно, мне понравилось – Макс опустил глаза. Ему тошнило. Почему-то ощущения вчерашнего вечера теперь были потупленными и неясными. Словно после перепоя.
– Понравилось – повторил Макс и выдавил улыбку.
– Кстати – Мила вышла в коридор, и стала расчесывать волосы перед огромным старинным зеркалом – Вчера, перед тем как отключиться, ты классный стишок рассказал. Мне очень понравился. Сам написал?
Макс напрягся. На данный момент у него имелось с десяток собственных сочинений. Все они были про любовь и красоту. Но какой именно он рассказывал?
Мила оглянулась на дверной проем комнаты, в которой находился растерянный парень. А затем залилась ненормальным смехом.
– Что-то с памятью моею сталось …– фальшиво запела она – … сон и явь перемешались.
– А мы вчера точно ничего не пили кроме чая с печеньем?
– Ты рассказал стих про меня. «Вот Эмили играет в числах мая … что-то там тра-ля-ля, красивая такая».
– Неее – это не то – опомнился Макс – Я написал вот как:
Сними свое платье Эмми,
И пусти, пусти по реке.
Пусть завидуют нимфы волшебного леса,
Твоей, неземной красоте.
– Да-да, это он. Расскажи еще раз, я хочу запомнить.
Макс повторил. Мила слушала, застыв перед зеркалом. Она, нахмурив брови, была сосредоточена. И словно желая достичь самого центра, пыталась пробить взглядом зеркало. Затем, громко выдохнув Мила очень спокойно распахнула халат, оголив молочное тело, и запрокинула голову кверху. Ее губы бесслышно шептали стих.
– Он у тебя получился очень красивый. Не подумай только, что я говорю это только из-за того, что он посвящен мне. Хотя … — Мила вернулась в комнату, одаряя улыбкой заскучавшего парня.
– А еще в самый пик нашего соития ты сказал: “Люби меня ДЕВА МИРА, люби”. Помнишь? Это было действительно романтично.
Вот этого Макс вспомнить не мог. Он и сам слышал эти строки впервые.
Мила замолчав села возле Макса и обняла за шею. Она положила голову ему на плечо. Через считанные секунды Макс ощутил влажные горячие притоки. Он посмотрел на ее лицо и увидел тысячи слез, льющихся из хрустальных колодцев ее глаз.
– Что с тобой?
Мила только отрицательно покачала головой.
Тем же утром Максим побежал к Вовке. Но вначале заскочил домой, выпить молока и рассказать сказку о том, где он был.
– Тебе повезло, что отец все еще спит. У него был тяжелый день вчера – мать Макса хмыкнула, и иронически добавила – Как обычно. А где тебя носило, черт подери?
– Ма, я был у Вовки. Я, и еще пару знакомых. Мы там немного тусовали.
Максим жадно допивал третий стакан. Ему было тяжело лгать, потому он старался не думать о сказанном.
– ТУСОВАЛИСЬ?
“Все, сейчас взорвется. Пора уносить ноги”
– Нет, я не поняла. Что значит тусовались?
– Извини ма, но мне пора бежать. У меня там… уроки начинаются, занятия – явно шутя перевел тему Макс.
– Ка-ки-е уроки.
Парень с издевкой гримасничал, то и дело вытягивая улыбку Чеширского Кота. Пропустив несколько подзатыльников, ему все-таки удалось выскочить на улицу. Дорожные камни разлетались в разные стороны из-под его ног. Он бежал к Вовке, чтобы тот помог сделать ему нечто. Нечто, на что не решилось бы большинство влюбленных во имя своих любимых. Когда и Милин дом остался позади, Макс пересек дорогу и наконец-то достиг обиталища Вовки. Деревянный забор его был еще дряхлее, чем у Макса. Он стоял под углом примерно 60 градусов к внутренней части участка. И не падал лишь потому, что опирался на густо посаженные деревья. Вообще деревьев было очень много. И все были настолько стары и огромны, что даже дом казался по сравнению с ними маленькой перекошенной “хатынкой”. Макс заскочил в открытую калитку, и направился ко входу. Также без стука он заскочил в дом, и пробегая мимо кухни выпалил: “Здрасте” возившейся там старухе. Та, не подняв и глаз, покрутила головой, и что-то пробурчала себе под нос. Вспомнив о пачке сигарет, замеченной на столе веранды, у самого входа, Максим громко заорал: “Кстати, я бросил курить, баба Вера”. И тише добавил “Сегодня утром”. Баба Вера словно и не слыша его слов, продолжала возиться за кухонным столом, оставаясь на своей волне. Макс заскочил в небольшую комнатушку, и застал Вовку в кровати, с еле-еле приоткрывшимися глазами. Он лежал, насупившись, закинув руки за голову. Одинарная кровать занимала почти половину комнаты. А висящий на стене пыльный ковер и вовсе делал ее крохотной.
— Мне нужно сделать тату, Вовка
— Ты с дуба упал, старый. Сейчас только начало 10-го, а ты врываешься ко мне с такими дурацкими идеями – монотонно проговорил тот.
— Да ты не понял. Я хочу выгравировать над своей правой лопаткой имя …
— Имя? – Вовка, теперь уже полностью пробудившись, привстал с кровати.
— Да, имя «ЭМИЛИ».
Наступила недолгая пауза. Затем Вовка, сделав задумчивое лицо, сказал:
— Неужели сегодня День Святого Валентина. А я болван, со своими пьянками …
— Я не шучу, Вовка. Отведи меня к Зубру.
Валера, по кличке Зубр, был человек неординарный. Мало кто считал его своим другом. Но зато ему хватало всего десять минут, чтобы настолько притянуться к человеку, что он мог ввести его в свои самые интимные переживания, словно делясь секретами с другом детства. Меньше года назад он пришел из армии, и сразу же по возвращению занялся нелегальным бизнесом, делая кустарные татуировки. Именно в армии, а он служил в ВДВ, Зубр начал практиковать это искусство. Обрисовывая части тел своих сослуживцев, он не обошел ни одного из целого взвода. Его даже прозвали “художник-прожигатель” за столь умелое ремесло. Теперь, он оборудовал свою комнату под тату-салон, и наслаждался гражданской жизнью, прожигая такие юные тела, как тело Макса.
Мотоциклами Валера начал увлекаться довольно рано. И будучи еще ребенком, он уже успел несколько раз серьезно упасть. Кома, а также травмы от многочисленных уличных драк, сделали свое дело, изменив сознание парня. На его мускулистом, постоянно смуглом от загара, теле, было с дюжину красивых шрамов. Однако кожа его была чистой, без единой татуировки.
Зубр был известен многим, но все же не настолько прославленным как его покойный отец. Тот был прослышан на весь поселок. И наверно мало кто был лично с ним знаком, но рассказ о его смерти ходит до сих пор. Как правило, его вспоминают первого апреля, в День Дурака. Его день рождения, и день смерти одновременно. Семен Петрович был человеком чрезмерно веселым, даже не смотря на низкий заработок и тяжелый труд рабочего. Он любил выпить и завести балаган, становясь шутом гороховым. Так было и в его именины. Всех своих заводских друзей он одурачил и высмеял. И отпросившись пораньше домой, по случаю такого дня, Петрович решил зарядиться и дома. Мало кто мог сдержать смех, слушая позже ужасающий рассказ его жены, которая и без того была потешной. Открывая входную дверь, женщина спугнула мужа, который как раз заглатывал прямо из горловины. Из-за неудачного глотка часть самогонки изо рта и бутылки выплеснулось прямо на грудь. Но не та беда, что ходит порознь с другою. Ни раз ругала его баба за то, что тот курил в комнате. И потому, откашливаясь он потянулся тушить закуренную им сигарету. Однако схватил ее неудачно. Далее глазам жены выпало ужасное зрелище. Ее муж кричал, пылая в огне и извиваясь от жуткой боли. Из-за нервного шока, женщина вместо того, чтобы помогать ему, бросилась к телефону. И трусящимися руками набрала, как не странно, не номер скорой, а номер родного брата Петровича. Видимо она посчитала, что в такой ситуации мог помочь только он. И именно с этого момента наступила до смерти обидная ситуация для многострадальной жены. И, до рвения в животе, смешная для тех, кто узнавал об этом позже. Конечно же, брат не мог не выпить за брата. А тем более это был и общенациональный праздник. Поэтому, услышав голос невестки, которая сквозь истерический смех рассказывала о том, что Семен горит в огне, охмелевший брат только громко захохотал хриплым басом. А затем, перебив женщину, с сарказмом отрезал: “Ка-кое горе сестренка. Скорее звони 01, а я побегу за песком”. Выбившаяся жена чуть не потеряла сознание в истерике. Однако каким-то чудом ей удалось потушить мужа, предотвратив тем самым и возможный пожар. Семен Петрович скончался от многочисленных ожогов тем же вечером. Так, своей смертью он заставил улыбнуться не только тех, которых веселил по жизни, но и совершенно не знавших его людей.
Как только Максим вошел в комнату Зубра, тут же замер. Все стены, все от пола до потолка, были завешаны плакатами с татуировочными рисунками. Здесь можно было найти рисунок из любой тематики. Начиная от древних кельтских мотивов, и заканчивая футуристической абстракцией и авангардизмом. Среди плакатов встречались эскизы с черного карандаша, — это было художество самого “прожигателя”. Около окна стояло кресло с регулируемой спинкой, чем-то напоминающее стоматологическое.
— Ну шо, созрел, хлопче? – как всегда без всякой скромности обратился к Максу Зубр.
Макс молча кивнул и скромно улыбнулся.
— Ну тогда выбирай, что блин только душа пожелает – и он обвел рукой комнату.
— Ему просто надо процарапать имя “Эмили” – сказал Вовка, протягивая черную гелиевую ручку, которую они купили специально как чернила для татуировки.
— Это будет совсем просто – немного с грустью сказал Зубр, и начал шприцем вытягивать чернила.
Тем временем взор Макса остановился на изображении старика-индейца, неестественно улыбающегося самой вечности. Он тут же вспомнил о своем ярком сновидении.
— Тебе нравиться, хлопче? Я могу прожечь и его… например, на левом предплечье.
— Старый шаман искажает свое сознание в ритуальном танце – резко и непредвиденно, как любила делать Мила, начал выливать свои мысли наружу Макс – Его руки покрывают перья, он кричит как птица …
Парни удивленно уставились на Макса.
… Все кружится и танцует, падая и взлетая. Лучом света бьет в ночь, огонь, отгоняя духов смерти. Хранитель тайн улетает к магической звезде.
— Давай шаман, ложись на живот – словно ничего не слыша, сказал Зубр, хлопая Макса по голой спине. Макс только теперь смог оторвать взор от старика.
— У него была тяжелая ночь, Зубр – пробурчал Вовка и рухнул в мягкое кресло. Хорошо притершись, он с неправдоподобным интересом начал быстро листать журнал под названием “My Tatu”.
— Готическим шрифтом? – спросил Зубр, надевая хирургические перчатки.
— Да – ответил за Макса Вовка.
Противно загудел моторчик агрегата. Зубр выдрал его из китайского плеера, и теперь он служил двигателем для привода, приводящего в движение иглу. Что это было за игла, лучше не знать. Зубр запел какую-то блатную песню и принялся за работу. Поначалу Макс вздрагивал от зудящей боли, но вскоре смирился с ней. Он закрыл глаза и начал говорить. Его никто не слышал, но он все равно говорил вслух. “Старик помогал мне. ТОМУ СВЕТЛОМУ МНЕ, который дышит невинностью и чистотой. Но он проиграл. И удалился в бездну звезд, также плавно, как затих его крик”. Теперь Макс знал. Теперь он понимал смысл УВИДЕННОГО ночью.
Примерно через пол часа Макс со жгущей спиной шел домой.
Целый день он маялся из угла в угол, перебирая мысли, которые ершили у него в голове. “Ее глаза. Я напишу про ее удивительные глаза”. Лишь к вечеру он взялся за перо, и с игривым воображением сочинял до поздней ночи.
— Мил…?
— Что Мась?
— Расскажи подробнее о том, как ты утонула тогда.
— То что было до этого, было всего лишь длинным сном. Скучным, мертвленным существованием. А глотнувши воды, я пробудилась. Словно вышла на свет, понимаешь?
— А может, наоборот. Может сон – это то, что происходит с нами именно сейчас?
— Тогда я не хочу просыпаться. Потому что этот сон сладок и прекрасен.
Полуобнаженные Мила и Макс лежали на кровати. Их тела были противонаправлены, и лишь горячие щеки склеились в гармонии ласки.
— Этот Ярик, твой одноклассник, по-моему он неравнодушен к тебе. Я уже два раза видел его вблизи твоего дома.
— Ладно тебе, Макс. Он просто мой старый друг. Я же тебе говорила, когда ты начнешь ходить со мной на “движ”, я …
— Массовые тусовки, это не для меня, ты же знаешь. Тем более я совершенно не умею танцевать.
— Не говори так. Ты просто прирожденный танцор – добродушным тоном сказала девушка, и поцеловала Макса в румяную щеку.
— Ты льстишь мне?
— Нееет
— Да. Ты в открытую льстишь мне. И похоже тебе нравиться делать это.
— Нет Макс – уже не удерживая смех, отрицала девушка.
Игриво-обиженную гримасу Макса сменила улыбка. И он вначале пощекотал Милу, а затем набросился на нее:
— Сейчас я съем мою сахарную сладость.
Когда игры прекратились, но дыхания были все еще глубокими, Макс сказал:
— Ты знаешь Мил, однажды я тоже родился заново. Да. Это случилось тогда, когда я впервые увидел тебя.
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.