Похороны


Похороны

Она приехала загодя и сразу поднялась в уже знакомую ей квартиру Ружены. Самой Ружены в ней не было, а вкомнатах бестолково толклось множество малознакомого ей люду. Света, случаянно встреченная в корридоре, тут же припрягла ее к делу, пришпилив к неисвестной Ляле, собравшейся за цветами на небольшой рынок неподалеку. Та оказалась на редкость говорливой и всю дорогу проникновенно повесттвовала о своей дружбе со Славкой, полухавшей паралельно фестивальным кострам. Инночка лишь машинально кивала и поддакивала во время редких пауз. Также машинально подчинилась она и практичному совету новой знакомой о том, что «цветов лучше покупать побольше, пусть и не очень красивых», и равнодушно выложила за цветочный мусор половину своей последней зарплаты, деньги в тот момент не имели для нее никакого значения.
Когда они вернулись, гроб уже вынесли из дому и установили у подъезда. Возле него на правах вдовы стояла одетая в черная Ружена с покрасневшими набрякшими веками. Взглянув на нее, Инночка сжалась от невольной но привычной боли, как будто оживший Славик вздумал снова хвастать перед ней своими любовными успехами. Но копаться в этом не было ни сил, ни времени, и она пристроилась в конец бесформенной очереди к гробу. Крышку снимать не стали: по слухам тело было изувеченно так, что опознать его сразу не смогли даже родители. Как и все, Инночка подошла к гробу и прикоснулась губами к сухому крашенному дереву. На минуту ей стало не по себе от кощунственной нелепости церемонии: Славика не было в этом продолговатом ящике, а если в нем что то и было, к Славке оно не имело отношения. Она же безошибочно определяла его присутствие даже в соседней комнате за закрытой дверью! Но сзади уже кто тоо стоял и она опять безразлично поцеловав шершавую неодушевленную доску, побрела к автобусу.
В маленьком зале при крематории ей тоже все казалось нереальным: и гроб в центре, заваленный купленными ею цветами, и столпившиеся вокруг знакомые, и искаженный динамиком голос Ленечки Гельфанта, искренне произносившие теплые, уместные, но никак не относившиеся в ее сознании к Славке слова. «Собрались, чтоб проводить», «Замечательный и верный друг» «Признанный лидер по натуре»… Последнему определению Инночка как то тупо удивилась. В их общих кругах о живом Славикее говорили много, но либо озлобленно, либо пренебрежительно иронически, упрекая в редкостной необязательности, фанфаронстве и динжуанстве. Сама она поэтому привыкла скрывать свою безнадежно болесненную страсть к нему как признак постыдной увечности души, могущей вызвать лишь презрительное сочувствие. Между тем Славик действительно был лидером: он постоянно устраивал гремящие на весь город концерты, создал свой театр и открыл магазин, где торговал книгами тех, кто ему нравился, многие из которых сам издавал. И шли за ним не одни лишь сопливо романтичные девчонки…
Короткую траурную речь тем временем сменили звучные слова на иврите. Кадиш тоже как то мало походил к насмешливому, не верящему ни в Бога ни в дьявола Славику. Он всегда гордился, что во внешности его есть что то мефистофельское. Но окружающие внимали Кадишу в горестном почтительном молчании. Невысокий коренастый мужчина, стоявший недалеко от Инночки неожиданно ткнулся локтем в прямугольную бетонную колону и затрясся в беззвучных рыданиях. Почувствовав ее взгляд, он резко обернулся и вновь окаменел в суровом напускном спокойствии. Она же, опознав Славкиного отца обмерла. И хоть отец ничем внешне непоходил на сына, непрошеннные зарождающиеся рыдания судорогой сжали ее горло. Не дожидаясь конца церемонии она выбралась на промозглый ноябрьский воздух.
Недалеко от крематория сумрачно курил Мишка Сорока. Этот массивный, шапочно знакомый Инночке мужчина недавно, как и Славик организовал собственный, по слухам довольно успешный бизнес и забросил клуб. Он был один из немногих, кто мог что то подозревать, ведь он был с ней и Славиком на том шесть лет назад отшумевшем фестивале. Он чуть заметно кивнул Инночке, и она неожиданно для себя бросилась к нему на грудь захлебываясь отчаянными иступленными рыданиями. Мишка сперва крепко прижал ее к груди своими мощными короткими руками, потом отстранил и несколько раз встряхнул. По лицу его быстротечно проскользнуло нечто вроде гримасы сдержанной боли, но он лишь хмуро спросил ее: «До автобуса сама доберешься?» И когда она послушно заковыляла в автобус, тоскливо добавил: «Вот жизнь собачья… », и выплюнул сигарету на отсыревший гравий дорожки. Инночка, которой неожиданно стало легче от внезапно обнявших ее мужских рук, забилась на заднее сидение и окоченела в безмолвном неподвижном отчаяньи до возвращения к Славкиному дому.
Разумнее всего было теперь ехать домой и отсыпаться, но она зачем то поплелась за всеми на импровизированные поминки. Вдоль длинного ряда столов на досках положенных на стулья сидели жующие и пьющие люди. Многие были Инночке знакомы по тем или иным клубам. Разговор уже давно ушел от горестного события и вертелся в основном вокруг общих тусовок и концертов. Лишь изредка вновь приибывшие предлагали выпить за память погибшего. Страшнее и неестественнее всего звучали эти благостные, сочащиеся любовью речи от тех, кто Славика при его жизни не любил, о чем Инночка достоверно знала. При этом смерть, в которую она в глубине души все еще не верила становился правдой, свершившейся явью, от которой нельзя было увернуться.
Кто то из бардов запел под гитару. Потом инструмент перекочевал в руки Толика Лемыша. Толик действительно был Славкиным другом. То ли Славик ему покровительствовал, то ли Толик Славику Инночка, далекая от бардовской Элиты не разбиралась. Но Толик постоянно участвовал во всех Славкиных начинаниях и Славик однажды пытался их познакомить. При звуках теплого Толикова баритона к Инночкиным глазам опять подступили непрошенные слезы и она ничего не разбирая сквозь их пелену выбралась на лестничную площадку. Спустившись на пролет она прислонилась лбом к к стене и затряслась в истерике, которую внезапно оборвал женский грудной голос.
Обернувшись, Инночка увидела Свету и Ружену. В тусклом свете единственной электрической лампочки их лица казались мертвенно бледными, а глаза неестественно блестящими.
«Нельзя плакать» властно повторила Света, «Славка не любил плакс и слабаков» …
Меня он тоже не любил, выпалила дрожащими губами Инночка ту мысль, которая столько времени мучала ее, Не любил, и не верил, что я люблю его. Не знал, как сильно. Думал, что я с ним балуюсь…
Верил, Света чуть слышно вздохнула, опустила и вновь подняла на нее суженные потемневшие глаза, верил и знал. И очень переживал из за этого.
Она скорее всего говорила правду. Излишней жалостью к Инночке Славкина наперстница до сих пор не страдала и охотно без расспросов делилась с нею любой свежей информацией о новых Славкиных любовных связях, прекрасно зная, какую боль она этим причиняет. Инночка порой страстно ненавидела ее за это, но мчалась на любой ее зов как заядлая мазохистка.
А я… Я слабачка со всхлипом выдохнула Инночка, и вжалась горячим лбом в шершавую бетонную стену Значит, зря верил. Никакая я не сильная.
Ее слова показались ей самой детским нелепым вызовом, но Света, молча качнув головой ответила ей ей серьезно.
Сильная. И мужественная. Куда сильнее и мужественнее меня, и добавила дрогнувшим грудным голосом, в котором пробивалась искренняя завись, вспомни как ты накануне… Одна со сцены… Призналась, что любишь его…Глядя им всем в глаза… Я никогда не смогла бы так… Признаться….
Частично это тоже было правдой… Концерт стихийно организовался вчера, накануне похорон. Показали диафильм с фотографиями недолгой Славкиной жизни. А потом застоявшиеся от затишья барды ринулись на сцену, чтоб показать на что они способны. Иные их номера и вовсе не стоило приурочивать к такому горестному событию. Но записывали всех желающих. А она хотела, чтоб прозвучало что нибудь, относящееся именно к Славке. И потому выкрикивала, ослепленная прожектором, слова стихов, которых живой Славик никогда не слышал, пытаясь рассмотреть его освешенную огромную фотографию. Сперва подходящее к случаю трагическое, а потом личное, посвященное ему самому, где не узнать его было невозможно. Но к мужеству это не имело никакого отношения. Ей просто уже было совершенно все равно, что ее чувствах кто нибудь узнает.
Внезапно Инночку вновь окатило волной острое ощущение ирреальности происходящего, собравшего воедино их троих: нерасписанную Славкину жену и сотрудницу; верную подругу с детства и переодическую любовницу, и ее, по собственной глупости никогда с ним не спавшую. Ей неожиданно стало мучительно стыдно рыдать перед их требовательными бесслезными глазами: Светкиными сузившимися и потемневшими и Ружениными блестящими и выпуклыми.
Слабо кивнув им, и смяв всхлипы остатками воли, она поплелась обратно в комнату. К счастью пел уже кто то другой, нейтральный, и она вновь зависла над своей тарелкой, лишь изредка предательски шморгая покрасневшим носом. Стрелки на часах между тем незаметно подползли к полночи. Транспорт уже не ходил, и оставалось лишь брести ночевать у Ружены: у Славкиных родителей места не было.
Квартира ее было переполнена приехавшими из далека гостями. Во всех комнатах о чем то болтали подвыпившие барды. Не зная, куда приткнуться Инночка выбрела на кухню. За столом с бутылкою водки сидели знакомая ей Ляля и неизвестный покуда Марк.
Ты Славку хорошо знала? вместо приветствия спросил ее этот сухощавый вскченный человечек, и уставился на нее возбужденными блестящими глазами.
Я его очень любила, бесцветным голосом ответила правду уставшая смертельно Инночка, не знавшая как играть в этом неправдоподобном театре абсурда, Да, я очень долго была в него влюблена.
Значит, ты любила его? Я тоже его очень любил! на щеках Марка горели лихорадочно красные пятна, а рука сжимавшая стакан чуть подрагивала, А знаешь как он умер? Как умер мой лучший и горячо любимый друг Славик? Они долго били его… Он весь в синяках. А грудь три раза проткнута спицей. И мошонка раздавлена. А ты знаешь, какая адская боль, когда мужчине раздавить мошонку?
Инночка молча кивнула. Она так устала, что описание мучительной Славкиной смерти почти не тронули ее, лишь добавили несколько штрихов к общей словшейся картине того, что она уже знала. Славик из принципа потребовал вернуть долг какого то рецедивиста. Его охранник грубо говорил с девкой этого рецидивиста. За это Славку похитили и убили. А они, и она в том числе, больше недели караулили в этой квартире и ждали, что за него, живого, потребуют выкуп. А как убивали, как мучали ей уже было почти все равно.
Но Марку раздавленная мошонка не давала покоя, и он еще раза три повторил эту историю Инночке. Оказалось, что он, и Ляля, служившая где то в МВД, перед самыми похоронами сумели добиться дополнительной экспертизы тела, первая была сделана абы как. И теперь она гордилась этим, как подвигом, охотно посвятив Инночку во все подробности нелегкого этого дела. А Инночка, кивая чугунной головой, вяло дивилась широкому спектру Славкиных знакомств. Ей раньше казалось, что кичившийся своим дисидентством Славик мвдэшников не жаловал. Из всех подробностей она уловила лишь суть: где то есть документ, где официально описана раздавленная Славкина мошонка.
Марк вновь наставил на Инночку свою взъерошенную бородку, и она приготовилась к очередной порции горестных описаний. Но он, подвинув к ней стакан водки, кратко и властно спросил:
Стихи, или песни? и, встретив ее недоуменный взгляд, пояснил, ты пишешь стихи или песни?
Стихи покорно ответила она, и он удовлетворенно кивнул. Он, видимо, был уверен, что все, кто любил Славку должны блистать каким то талантом.
Читай! услыхала она очередной приказ и начала читать то самое, Славке посвященное.
Молодец! одобрил ее Марк, и потянулся за гитарой, Мы устроим Славке настоящие, достйные его поминки!
Он спел какую то свою песню, а затем запела Ляля потрясающе красивым грудным голосом, а затем Инночка снова читала что то свое, и снова песни, и снова стихи… На кухню выходили все новые люди и сходу включались в этот импровизированный трагический концерт, и вновь подходила Инночкина очередь читать что то свое, никогда не читанное для Славика… Голова ее гудела и она держалась лишь парах водки, которую вдыхала, как нашатырный спирт. Около трех она незаметно выскользнула из кухни и отправилась искать место, где можно было бы прилечь. На отдых оставалось лишь часа два, а завтра нужно было добираться на работу.
Зайдя на минуту в ванную она наткнулась на пьюного вдрызг толстяка из другой, не бардовской Савкиной жизни.
У тебя есть лимон? с тоскливой безнадегой спросил он ее, наблюдая, как она полощет под краном руки.
Лимон? переспросила она, решив, что ему плохо, Нужно на кухне посмотреть…
Да не… Не фрукт. Тысяча мне нужна долларами…Славка дал бы, он добрый…Он верный друг был Славка! толстяк захнюпал, как обиженный ребенок и горестно застонал, Они ведь зарежут меня, гады! Не отдам долг, зарежут!
С трудом отбившись от него, Инночка добралась до крайней комнаты, где все, кажется, спали и свалилась без сил на чей то брошенный на пол спальник. Последнее, что она слышала перед тем, как провалилась в сон, был пророчествующий за стеной обличительный женский голос:
Славик сам виноват! Он хотел, может быть хорошего, но кормил всех этих отморозков, которые подвели его под этих убийц

Добавить комментарий

Похороны

Она приехала загодя и сразу поднялась в уже знакомую ей квартиру Ружены. Самой Ружены в ней не было, а вкомнатах бестолково толклось множество малознакомого ей люду. Света, случаянно встреченная в корридоре, тут же припрягла ее к делу, пришпилив к неисвестной Ляле, собравшейся за цветами на небольшой рынок неподалеку. Та оказалась на редкость говорливой и всю дорогу проникновенно повесттвовала о своей дружбе со Славкой, полухавшей паралельно фестивальным кострам. Инночка лишь машинально кивала и поддакивала во время редких пауз. Также машинально подчинилась она и практичному совету новой знакомой о том, что «цветов лучше покупать побольше, пусть и не очень красивых», и равнодушно выложила за цветочный мусор половину своей последней зарплаты, деньги в тот момент не имели для нее никакого значения.
Когда они вернулись, гроб уже вынесли из дому и установили у подъезда. Возле него на правах вдовы стояла одетая в черная Ружена с покрасневшими набрякшими веками. Взглянув на нее, Инночка сжалась от невольной но привычной боли, как будто оживший Славик вздумал снова хвастать перед ней своими любовными успехами. Но копаться в этом не было ни сил, ни времени, и она пристроилась в конец бесформенной очереди к гробу. Крышку снимать не стали: по слухам тело было изувеченно так, что опознать его сразу не смогли даже родители. Как и все, Инночка подошла к гробу и прикоснулась губами к сухому крашенному дереву. На минуту ей стало не по себе от кощунственной нелепости церемонии: Славика не было в этом продолговатом ящике, а если в нем что то и было, к Славке оно не имело отношения. Она же безошибочно определяла его присутствие даже в соседней комнате за закрытой дверью! Но сзади уже кто тоо стоял и она опять безразлично поцеловав шершавую неодушевленную доску, побрела к автобусу.
В маленьком зале при крематории ей тоже все казалось нереальным: и гроб в центре, заваленный купленными ею цветами, и столпившиеся вокруг знакомые, и искаженный динамиком голос Ленечки Гельфанта, искренне произносившие теплые, уместные, но никак не относившиеся в ее сознании к Славке слова. «Собрались, чтоб проводить», «Замечательный и верный друг» «Признанный лидер по натуре»… Последнему определению Инночка как то тупо удивилась. В их общих кругах о живом Славикее говорили много, но либо озлобленно, либо пренебрежительно иронически, упрекая в редкостной необязательности, фанфаронстве и динжуанстве. Сама она поэтому привыкла скрывать свою безнадежно болесненную страсть к нему как признак постыдной увечности души, могущей вызвать лишь презрительное сочувствие. Между тем Славик действительно был лидером: он постоянно устраивал гремящие на весь город концерты, создал свой театр и открыл магазин, где торговал книгами тех, кто ему нравился, многие из которых сам издавал. И шли за ним не одни лишь сопливо романтичные девчонки…
Короткую траурную речь тем временем сменили звучные слова на иврите. Кадиш тоже как то мало походил к насмешливому, не верящему ни в Бога ни в дьявола Славику. Он всегда гордился, что во внешности его есть что то мефистофельское. Но окружающие внимали Кадишу в горестном почтительном молчании. Невысокий коренастый мужчина, стоявший недалеко от Инночки неожиданно ткнулся локтем в прямугольную бетонную колону и затрясся в беззвучных рыданиях. Почувствовав ее взгляд, он резко обернулся и вновь окаменел в суровом напускном спокойствии. Она же, опознав Славкиного отца обмерла. И хоть отец ничем внешне непоходил на сына, непрошеннные зарождающиеся рыдания судорогой сжали ее горло. Не дожидаясь конца церемонии она выбралась на промозглый ноябрьский воздух.
Недалеко от крематория сумрачно курил Мишка Сорока. Этот массивный, шапочно знакомый Инночке мужчина недавно, как и Славик организовал собственный, по слухам довольно успешный бизнес и забросил клуб. Он был один из немногих, кто мог что то подозревать, ведь он был с ней и Славиком на том шесть лет назад отшумевшем фестивале. Он чуть заметно кивнул Инночке, и она неожиданно для себя бросилась к нему на грудь захлебываясь отчаянными иступленными рыданиями. Мишка сперва крепко прижал ее к груди своими мощными короткими руками, потом отстранил и несколько раз встряхнул. По лицу его быстротечно проскользнуло нечто вроде гримасы сдержанной боли, но он лишь хмуро спросил ее: «До автобуса сама доберешься?» И когда она послушно заковыляла в автобус, тоскливо добавил: «Вот жизнь собачья… », и выплюнул сигарету на отсыревший гравий дорожки. Инночка, которой неожиданно стало легче от внезапно обнявших ее мужских рук, забилась на заднее сидение и окоченела в безмолвном неподвижном отчаяньи до возвращения к Славкиному дому.
Разумнее всего было теперь ехать домой и отсыпаться, но она зачем то поплелась за всеми на импровизированные поминки. Вдоль длинного ряда столов на досках положенных на стулья сидели жующие и пьющие люди. Многие были Инночке знакомы по тем или иным клубам. Разговор уже давно ушел от горестного события и вертелся в основном вокруг общих тусовок и концертов. Лишь изредка вновь приибывшие предлагали выпить за память погибшего. Страшнее и неестественнее всего звучали эти благостные, сочащиеся любовью речи от тех, кто Славика при его жизни не любил, о чем Инночка достоверно знала. При этом смерть, в которую она в глубине души все еще не верила становился правдой, свершившейся явью, от которой нельзя было увернуться.
Кто то из бардов запел под гитару. Потом инструмент перекочевал в руки Толика Лемыша. Толик действительно был Славкиным другом. То ли Славик ему покровительствовал, то ли Толик Славику Инночка, далекая от бардовской Элиты не разбиралась. Но Толик постоянно участвовал во всех Славкиных начинаниях и Славик однажды пытался их познакомить. При звуках теплого Толикова баритона к Инночкиным глазам опять подступили непрошенные слезы и она ничего не разбирая сквозь их пелену выбралась на лестничную площадку. Спустившись на пролет она прислонилась лбом к к стене и затряслась в истерике, которую внезапно оборвал женский грудной голос.
Обернувшись, Инночка увидела Свету и Ружену. В тусклом свете единственной электрической лампочки их лица казались мертвенно бледными, а глаза неестественно блестящими.
«Нельзя плакать» властно повторила Света, «Славка не любил плакс и слабаков» …
Меня он тоже не любил, выпалила дрожащими губами Инночка ту мысль, которая столько времени мучала ее, Не любил, и не верил, что я люблю его. Не знал, как сильно. Думал, что я с ним балуюсь…
Верил, Света чуть слышно вздохнула, опустила и вновь подняла на нее суженные потемневшие глаза, верил и знал. И очень переживал из за этого.
Она скорее всего говорила правду. Излишней жалостью к Инночке Славкина наперстница до сих пор не страдала и охотно без расспросов делилась с нею любой свежей информацией о новых Славкиных любовных связях, прекрасно зная, какую боль она этим причиняет. Инночка порой страстно ненавидела ее за это, но мчалась на любой ее зов как заядлая мазохистка.
А я… Я слабачка со всхлипом выдохнула Инночка, и вжалась горячим лбом в шершавую бетонную стену Значит, зря верил. Никакая я не сильная.
Ее слова показались ей самой детским нелепым вызовом, но Света, молча качнув головой ответила ей ей серьезно.
Сильная. И мужественная. Куда сильнее и мужественнее меня, и добавила дрогнувшим грудным голосом, в котором пробивалась искренняя завись, вспомни как ты накануне… Одна со сцены… Призналась, что любишь его…Глядя им всем в глаза… Я никогда не смогла бы так… Признаться….
Частично это тоже было правдой… Концерт стихийно организовался вчера, накануне похорон. Показали диафильм с фотографиями недолгой Славкиной жизни. А потом застоявшиеся от затишья барды ринулись на сцену, чтоб показать на что они способны. Иные их номера и вовсе не стоило приурочивать к такому горестному событию. Но записывали всех желающих. А она хотела, чтоб прозвучало что нибудь, относящееся именно к Славке. И потому выкрикивала, ослепленная прожектором, слова стихов, которых живой Славик никогда не слышал, пытаясь рассмотреть его освешенную огромную фотографию. Сперва подходящее к случаю трагическое, а потом личное, посвященное ему самому, где не узнать его было невозможно. Но к мужеству это не имело никакого отношения. Ей просто уже было совершенно все равно, что ее чувствах кто нибудь узнает.
Внезапно Инночку вновь окатило волной острое ощущение ирреальности происходящего, собравшего воедино их троих: нерасписанную Славкину жену и сотрудницу; верную подругу с детства и переодическую любовницу, и ее, по собственной глупости никогда с ним не спавшую. Ей неожиданно стало мучительно стыдно рыдать перед их требовательными бесслезными глазами: Светкиными сузившимися и потемневшими и Ружениными блестящими и выпуклыми.
Слабо кивнув им, и смяв всхлипы остатками воли, она поплелась обратно в комнату. К счастью пел уже кто то другой, нейтральный, и она вновь зависла над своей тарелкой, лишь изредка предательски шморгая покрасневшим носом. Стрелки на часах между тем незаметно подползли к полночи. Транспорт уже не ходил, и оставалось лишь брести ночевать у Ружены: у Славкиных родителей места не было.
Квартира ее было переполнена приехавшими из далека гостями. Во всех комнатах о чем то болтали подвыпившие барды. Не зная, куда приткнуться Инночка выбрела на кухню. За столом с бутылкою водки сидели знакомая ей Ляля и неизвестный покуда Марк.
Ты Славку хорошо знала? вместо приветствия спросил ее этот сухощавый вскченный человечек, и уставился на нее возбужденными блестящими глазами.
Я его очень любила, бесцветным голосом ответила правду уставшая смертельно Инночка, не знавшая как играть в этом неправдоподобном театре абсурда, Да, я очень долго была в него влюблена.
Значит, ты любила его? Я тоже его очень любил! на щеках Марка горели лихорадочно красные пятна, а рука сжимавшая стакан чуть подрагивала, А знаешь как он умер? Как умер мой лучший и горячо любимый друг Славик? Они долго били его… Он весь в синяках. А грудь три раза проткнута спицей. И мошонка раздавлена. А ты знаешь, какая адская боль, когда мужчине раздавить мошонку?
Инночка молча кивнула. Она так устала, что описание мучительной Славкиной смерти почти не тронули ее, лишь добавили несколько штрихов к общей словшейся картине того, что она уже знала. Славик из принципа потребовал вернуть долг какого то рецедивиста. Его охранник грубо говорил с девкой этого рецидивиста. За это Славку похитили и убили. А они, и она в том числе, больше недели караулили в этой квартире и ждали, что за него, живого, потребуют выкуп. А как убивали, как мучали ей уже было почти все равно.
Но Марку раздавленная мошонка не давала покоя, и он еще раза три повторил эту историю Инночке. Оказалось, что он, и Ляля, служившая где то в МВД, перед самыми похоронами сумели добиться дополнительной экспертизы тела, первая была сделана абы как. И теперь она гордилась этим, как подвигом, охотно посвятив Инночку во все подробности нелегкого этого дела. А Инночка, кивая чугунной головой, вяло дивилась широкому спектру Славкиных знакомств. Ей раньше казалось, что кичившийся своим дисидентством Славик мвдэшников не жаловал. Из всех подробностей она уловила лишь суть: где то есть документ, где официально описана раздавленная Славкина мошонка.
Марк вновь наставил на Инночку свою взъерошенную бородку, и она приготовилась к очередной порции горестных описаний. Но он, подвинув к ней стакан водки, кратко и властно спросил:
Стихи, или песни? и, встретив ее недоуменный взгляд, пояснил, ты пишешь стихи или песни?
Стихи покорно ответила она, и он удовлетворенно кивнул. Он, видимо, был уверен, что все, кто любил Славку должны блистать каким то талантом.
Читай! услыхала она очередной приказ и начала читать то самое, Славке посвященное.
Молодец! одобрил ее Марк, и потянулся за гитарой, Мы устроим Славке настоящие, достйные его поминки!
Он спел какую то свою песню, а затем запела Ляля потрясающе красивым грудным голосом, а затем Инночка снова читала что то свое, и снова песни, и снова стихи… На кухню выходили все новые люди и сходу включались в этот импровизированный трагический концерт, и вновь подходила Инночкина очередь читать что то свое, никогда не читанное для Славика… Голова ее гудела и она держалась лишь парах водки, которую вдыхала, как нашатырный спирт. Около трех она незаметно выскользнула из кухни и отправилась искать место, где можно было бы прилечь. На отдых оставалось лишь часа два, а завтра нужно было добираться на работу.
Зайдя на минуту в ванную она наткнулась на пьюного вдрызг толстяка из другой, не бардовской Савкиной жизни.
У тебя есть лимон? с тоскливой безнадегой спросил он ее, наблюдая, как она полощет под краном руки.
Лимон? переспросила она, решив, что ему плохо, Нужно на кухне посмотреть…
Да не… Не фрукт. Тысяча мне нужна долларами…Славка дал бы, он добрый…Он верный друг был Славка! толстяк захнюпал, как обиженный ребенок и горестно застонал, Они ведь зарежут меня, гады! Не отдам долг, зарежут!
С трудом отбившись от него, Инночка добралась до крайней комнаты, где все, кажется, спали и свалилась без сил на чей то брошенный на пол спальник. Последнее, что она слышала перед тем, как провалилась в сон, был пророчествующий за стеной обличительный женский голос:
Славик сам виноват! Он хотел, может быть хорошего, но кормил всех этих отморозков, которые подвели его под этих убийц

Добавить комментарий