Он подстерегал меня повсюду, где только мог: за углом длинного мрачного учреждения, где я тогда работала, в подъезде, в булочной, вывеска которой по ночам бликовала, как полоски на форме дорожного патруля…
Он появлялся и тут же начинал хныкать. Неопределенный такой, худой и нескладный, длинный, как циркуль, а по глазам и по фамилии не разберешь — то ли еврей, то ли немец, то ли Вайсман, то ли Виннерманн. Словом, совершенно несуразный.
Мой персонаж.
Я все никак не могла его приткнуть ни в один рассказ. В сущности, он был всего лишь производственным отходом, как многие другие неописанные персонажи, навсегда помирающие в черновиках; только этот был чрезвычайно наглый, слишком приставучий, жалкий. Я его уже почти ненавидела.
… Дома творилось чер-те что. Этот бардак сто лет никто не убирал! Под потолком с отрешенным взглядом висела Муза и держала в руках пулеметную ленту сосисок из холодильника. Ее лира валялась на моем письменном столе. Не знаю, почему Муза так любила сосиски. Стоило вырвать их из рук, как через минуту она с меланхоличным видом проплывала над головой и снова открывала холодильник.
Моя Муза была неразговорчива. Наверное, именно поэтому ни один журнал не принимал моих рукописей…
А прямо у порога я чуть было не вляпалась в кучу Вдохновения. Куча подозрительно что-то напоминала! Она постоянно перемещалась по квартире и норовила броситься под ноги как истосковавшийся по ласке котенок.
Я пнула ее ногой. Несильно, конечно. Вдохновение зашевелилось, вздохнуло, отползло подальше и снова застыло в той же своей непривлекательной массе.
А вот лужу Сюжетов я по усталости не заметила и растянулась на ленолиуме. Лужа обрадовалась и, судя по всему, приготовилась течь.
Я лежала в холодном коридоре своей одинокой квартиры и неистово жалела себя. Это было так безумно приятно, будто кто-то посторонний сидел рядом, гладил меня по голове и говорил: «Ах ты бедная… Устала, да? Они все тебе надоели, да? Бедная…»
Потом снова появился он — персонаж, подал руку, помог подняться и затянул свою привычную песню:
— Ну напиши про меня-а-а…
А в гостиной у меня во всех углах сидели Идеи. Они хихикали, подмигивали и иногда тяжело шлепались вниз. Намекали! Хотели, чтоб именно их я сегодня оживила.
… Но мне категорически не писалось все эти месяцы. Голова была забита совсем посторонним. Например, я все думала о том, что мне страшно нравится голубоглазый коллега с работы, который безнадежно женат. Коллега всегда носил аккуратный костюм, и я представляла, как его милая жена каждое утро гладит ему рубашки и брюки.
Потом я спрашивала себя, хотела бы я каждое утро гладить его рубашки и упиралась в мысль, что пусть это лучше делают чужие жены.
Еще я думала о том, что по дороге с работы я каждый раз покупаю себе вино в одном и том же магазине и его работники наверняка считают меня алкоголичкой.
Потом я вспомнила, как вчера вечером сидела, обнявшись с нескладным Персонажем, пинала ногой кучу Вдохновения, отчего она пошло хихикала, неспешно потягивала вино и пыталась разговорить свою Музу. Временами мы хором выкрикивали имя женатого коллеги…
Это был какой-то параноидальный бред, помноженный на одиночество!
— Ну напиши про меня-а-а… — шепотом, умоляюще протянул Персонаж. Когда он разговаривал, то всегда поворачивал вверх ладони. Я где-то читала, что это знак открытости.
В сущности, мы с ним были очень похожи. Мы как бы жили и в то же время — нет. Мы никому не были нужны.
— Вина? — спросила я и яростно вонзила кривой штопор в неподдающуюся пробку.
— Ты чрезвычайно много пьешь, — заметил он сухо. — Когда-нибудь ты помрешь от цирроза печени в окружении странных идей и обиженных героев своих недописанных рассказов. И это будет жутко страшно и даже несправедливо.
— Ты забыл про лужу на кухне. Лужа Сюжетов — это отдельная история. Я умру, упав в нее лицом.
— В историю? — спросил он.
… Ночью я все никак не могла уснуть. Было ощущение неправильно проводимого времени. Будто я делала не то, жила не там и общалась тоже не с теми. Как всегда, это чувство грозило воплотиться во что-нибудь осязаемое и поселиться у меня, как и все эти странные существа, напоминающие о неиспользованных возможностях, но все еще готовые оказать свои услуги.
Под утро решение пришло само собой.
Я взяла швабру, намотала на нее тряпку и тщательно протерла полы. Ленолиум непривычно сверкнул, когда я поглядела на него, склонив голову.
Я отобрала у Музы сосиски, выбросила их в ведро и вручила ей лиру.
Я обмела стены веником.
И открыла шторы. В комнату брызнул и мгновенно затопил все солнечный свет.
Потом я взяла большой чистый лист, некоторое время посидела над ним, почахла… Из-за плеча, затаив дыхание, смотрел широко открытыми глазами мой Персонаж.
Я мысленно улыбнулась, встряхнула рукой и размешисто написала: «Прошу уволить по собственному желанию. Не могу поладить с коллегами! Особенно с тем, длинным…»
Обернулась. Квартира была пуста.
… На работе, перед тем, как уйти оттуда навсегда, я не удержалась и посмотрела еще раз на своего, голубоглазого. Он стоял спиной и уже не помнил обо мне, будто меня тут никогда и не было. Как персонажа…