Андрей возвращался домой. После разговора с Димычем он чувствовал себя опустошённым. Более того, он был раздражён, зол и разочарован.
А дело было так. Старик встретил его как обычно, с радушной улыбкой, усадил за стол и стал поить своим фирменным чаем. Дед постоянно что-то балагурил, щедро разбавляя свою речь шуточками — прибауточками.
Гречкин чувствовал себя неуютно. То он оказывался во власти приступа стеснительности, то им овладевало полное безразличие, то напротив, он заметно оживлялся и даже пытался вторить шуткам Димыча. И за всеми этими состояниями неизменно, как плохой трансформатор, гудело раздражение. А вот к концу чаепития Андреем владела полная апатия и мысль: «На кой ляд я сюда вообще припёрся?!». Что, в общем-то, понятно, так бывает всегда, когда стесняешься говорить о том, что очень хочется сказать, но так не хочется говорить. Старик, внимательно наблюдавший за сей бурей в своём «протеже», сам уже не выдержал его метаний и изрёк – Ну, выкладывай, что там на язык прилипло.
— Да я не знаю с чего и начать.
— А ты начни с ерунды, потом слово за слово, глядишь, и уже котомка пуста.
Но Андрей в ответ молчал, видимо, собираясь с мыслями. Потом он выдал несколько невразумительных фраз. После замолчал, понимая, что говорит чепуху. Вдруг поднял голову и в приступе неизъяснимой решительности выпалил. – А почему ты мне помогаешь. Димыч?
Старик лукаво улыбнулся, и в мгновение сделавшись серьёзным, ответил. – Ответ очень большой, Андрюшечка. Вот такой! – старик широко раскинул руки. – Но не думай, что я не хочу тебе его сказать. Просто весь его тебе не разуметь. Но для первого раза ломтик дам, один из самых вкусных, дружище. – Димыч сделал приличествующую случаю паузу, а Гречкин, соответственно, заметно напрягся.
— Ты делаешь! – торжественно провозгласил старик.
Андрей раздражённо мотнул головой и фыркнул, как сердитый ёж.
Димыч, похоже, в первый раз удивился. – Вот сопатку растопырил! Ух, сейчас снаряды полетят. С чего бы это? Андрюшечка, я барышне лучше комплиментов не делал. Будь милостив, вдохни три раза глубоко и переведи своего ерша на человеческий язык!
— Димыч, я тебя не понимаю! – Андрей встал и нервно заходил по комнате. – Твои вот эти страхи!.. Я не знаю, что ты имел ввиду, когда сказал: «Ты делаешь!». Я не умею, не знаю, как разгадывать твои ребусы. Твои загадки, по всей видимости, чудо как хороши. Но я не знаю, что мне делать! – Закушенная губа помогла остановить подступивший к горлу ком. На борьбу с ним ушло некоторое время. Старик терпеливо и вежливо ждал, даже не скрипел стулом.
Эти твои страхи… — Продолжил Андрей. — Когда в школе мне надо было дать по морде одному козлу, мне было очень страшно. Но я знал, что мне делать. И знал зачем. Я знал, что будет после того. При том мне был не важен исход битвы, хотя набить морду той сволочи ой как хотелось… впрочем, это уже не в тему.
Тут же… — Андрей обречённо развёл руки. — Нет ничего! Нет ничего там, где я был. И там, куда я ушёл. Там, куда я иду, тоже ничего нет, а уж тем более там, куда меня так настойчиво зазывают.
Страхи? – Андрей достал пачку сигарет, вынул одну. Задумчиво повертел её в руках и убрал обратно. — Есть то, чего боишься, сам не зная почему. Боишься больше от незнания, что это такое и как с ним быть. Это где-то внутри перманентно присутствует и тихим паскудством травит жизнь. Есть страх такой… пережиток детства, мол, большие и взрослые накажут тебя неразумного и беззащитного. Заметь, именно накажут. Неважно за что… нет – не так. Накажут за то, что ты сделал, часто не желая ничего дурного, нередко наоборот – только хорошее, но сделал ты это без их милостивого разрешения. Либо вопреки их желанию, либо неудобство им какое-то создал, от телевизора, например, отвлёк. Ну, или им просто лень понимать твои действия. Да и зачем понимать, лучше тебя наказать, ткнуть мордой в дерьмо и чувствовать себя такими правильными, хорошими и мудрыми.
Люди вообще любят другим внушать чувство вины, особенно тем, кто их любит… Ладно, что-то я отвлёкся. – Гречкин почесал затылок, посмотрел в окно и продолжил.
Одним словом, есть множество страхов и их нюансов, оттенков и прочее. Психологи взялись их считать. Флаг им в руки и барабан на шею. Это как работа звездочёта – нужна вроде бы, но глупа в обречённости результата.
Помимо всего этого есть жестокая реальность. Нет, не то чтобы это, вышеперечисленное, нереально… Но физическое взаимодействие предметов…
Кирпичу. Простите, насрать на наши внутренние проблемы, страхи и радости, таланты и достижения. Он, падая на голову, разбивает черепушку и от наших драм красивых и не очень не остаётся даже запаха.
Потому, когда придут не очень добрые дяденьки, не понимающие всю тонкую и изощрённую гамму моих треволнений, всю изысканность наших тут бесед, … Хм, боюсь я их или нет вряд ли будет иметь значение. А вот постукивание по голове твёрдым предметом будет иметь весьма эффективное физическое воздействие и соответствующий результат. – Андрей перевёл дух и сделал глоток чая из ловко подсунутой Димычем чашки. Повисло молчание. Старик заинтересованно ждал продолжения, Гречкин же сверлил тоскливыми глазами хорошо всем известную точку в пространстве.
— Понимаешь, Димыч, идти некуда. Может быть, ты и прав насчёт страхов. Больше всего я боюсь – так это опять получить ту же жизнь, что была у меня прежде. А в ней, по сути, ничего толком и не было. Если только разбитые надежды, угасшая вера, несчастная любовь да утерянные друзья. А, подарки к Новому Году и улыбки, которые иногда бывают искренними. Прости за пафос. Но мне уже по-другому об этом не сказать.
Я устал. И ничего больше уже не хочу. Разве что бы оставили меня в покое. – И снова Андрей замолчал. Затянувшаяся пауза показалась ему неловкой. Да и от Димыча, признаться, хотелось хоть что-то услышать в ответ. Тишина становилась всё более тягостной. Андрей пожал плечами и опять заговорил. – Да если я и бегу… как ты там говорил? А, «от бедушек своих», то… от себя не убежишь. Просто пытался передёрнуть судьбу и заставит жизнь течь заново. Ну, вот она и потекла, мать её.
Хуже всего, что никуда не денешься. Эти уроды заставят вернуться. Уже намёки пошли. Выхожу во двор, гляжу, а машина в другом месте стоит. Нет, с ней всё в порядке, всё на месте, просто она в другом конце двора припаркована. Мол, видишь, как до тебя легко добраться? Вчера жлобы у двери в парадную стоят. Смотрят на меня и нагло так ухмыляются. Подошёл ближе, расступились, и в спину смотрят. Это, Димыч, не шутки, вот в чём вся дрянь.
Ладно, я пошёл. – Андрей и вправду поднялся и направился к выходу.
— Куда? – спросил Димыч. Андрей в ответ неопределённо махнул рукой.

Гречкин свернул в Таврический парк. Наступил вечер, редкие фонари тщетно сражались с наступающей тьмой своим тусклым светом. Птицы угомонились, лишь одной вороне не спалось, преисполненная важности, она шла по дорожке, и что-то высматривала, непрестанно вертя головой.
Андрей сел на свободную скамейку и закурил. — Нет, нет, так нельзя, — сказал он сам себе вслух. – Впрочем, и так тоже. – Он поднялся и пошёл обратно.