ШКОЛА


ШКОЛА

Одиночество губит, одиночество лечит
Одиночество давит на хрупкие плечи
Заставляет задуматься честно и прямо
И себе самому отвечать без обмана.
Ира Гаврилова, 16 лет.

Эта страшная новость заставила содрогнуться всю школу. Да что школу, весь наш маленький городок, жил в каком-то оцепенении. Все местные газеты, писали о том, что Катя Збруева, ученица 11-А класса, покончила с собой. Одни говорили, что до этого довела ее мать, но каким образом не знал никто. Другие, что повесилась она по глупости. Третьи, еще что-то придумали. Но толком, так никто и ничего не знал.
В школе эту новость сообщили на линейке. Но нам, 11-А классу, в котором училась Катя Збруева, директор сообщил отдельно.
На меня, эта новость произвела неизгладимое впечатление. Трудно было и предположить, что тихоня и серая мышка способна на такое. Верно говорят, в тихом омуте черти водятся.
И все же, гораздо больше меня впечатлила реакция Тани Дороховой, близкой подруги Кати.
— Туда ей и дорога.
Эти слова были сказаны тихо, как будто бы их, кто-то вырвал. Я удивленно смотрела на Дорохову, и не как не могла понять, что та делает возле меня. Потом вспомнила, что сама же и пригласила ее к себе, за парту. Моя соседка по парте и подруга Витка Олейникова, заболела. А сидеть одной за партой, было не уютно.
Заметив, что я как-то странно смотрю на нее, Дорохова зло прошипела.
— Что смотришь?
— Я? Я ничего…
Щеки у меня горели. Я никак не могла понять, то ли мне послышалось, то ли и впрямь, лучшая и единственная подруга Збруевой, брякнула такое.
Возвращаясь, домой после школы, я решила заглянуть к своей подруге. Я и не сомневалась, что она уже все знает. Да и вообще, сколько можно болеть? По правде сказать, между нами не было таких уж искренних и дружеских отношений. Каждая из нас была себе на уме. Дружба наша была вынужденной. Надо же было с кем-то сидеть за партой, а на переменах, хоть с кем-то общаться! В моем классе, все были разбиты на пары, и в свою песочницу никто никого не пускал.
Дверь мне, как всегда, открыла Виткина мама, и тут же убежала на кухню, бросив на ходу:
— Оленька, чай будешь?
— Если вас не затруднит, я не против.
Витка вся была укутана в теплое одеяло. Возле ее кровати, стояла табуретка с таблетками и рецептами.
И, конечно же, она встретила меня бурчанием.
— Привет. У меня, от твоей вежливости, даже температура поднялась.
— И тебе привет. Ну не могу же я приказать твоей маме, пойди и приготовь мне чай.
— Именно так с ней и надо говорить!
— Ну-ну перестань. Она у тебя замечательная!
— Знаю я ее замечательность!
Я видела, что она чем-то раздражена.
— Вы опять поссорились?
— Естественно! Нет мне от нее никакого покоя! Вечно трясется надо мной, как курица. А мне от этого уже плохо совсем!
Я покорно сидела и слушала все ее жалобы, иногда, что-то поддакивая в ответ. Но постепенно мои мысли занимала Збруева. Такая тихая спокойная, даже добрая. Почему она повесилась? Может и вправду из-за матери? Странно, почему меня Витка ни о чем не спрашивает?
— Ты что, пришла ко мне для того, чтобы молчать?
Я вздрогнула, пытаясь собраться с мыслями.
— А что я должна говорить?
— Как что? Ясное дело, о Збруевой.
Я внимательно посмотрела на нее.
— А почему, ты о ней сразу меня не спросила?
— Зато я сейчас спрашиваю.
В который раз, за сегодняшний день, меня удивляло, как мои одноклассники, воспринимают эту новость, чуть ли не с безразличием.
— Ты должна была сделать это с самого начала. Человек, с которым ты училась, почти десять лет, повесился. А тебе что, все равно? Все болтаешь о какой-то ерунде, о каких-то таблетках. Разве это главное?
Я разволновалась до такой степени, что даже встала с кровати, и нависла над Виткой, размахивая руками. Но ответ моей подруги, полностью привел меня в чувство.
— Да. Для меня сейчас самое главное, как ты говоришь эта «ерунда». Я может быть, тоже могу умереть. Ты думаешь болеть, это просто так? Взял поболел и все? А последствия! Ты представляешь, какие могут быть последствия?
Я стояла, и пораженно смотрела на Витку. В тот момент, я и сама не могла толком понять, что больше меня удивляло, ее откровенность, или циничный эгоизм.
— Как, как ты…
— Что я? Я ничего. Я никогда ее не любила. Все время сидит, где-то за последней партой с Дороховой, и шушукаются про всех. Кодло гадюк, всех помоями облили. Как ты думаешь, кто сказал моей маме, что я была у Светки на дне рождении?
— У какой Светки?
— У Крюковой! Ну, помнишь, мама меня еще не пускала к ней. Видите ли, она не нравиться ей. Вспомнила?
— Ну да.
— Эта Збруева, святоша наша, позвонила и сказала. Знаешь, как мне досталось тогда!
Я растерянно покачала головой.
— Не могла она такого сделать.
— Могла! Могла!
Я медленно опустилась на кровать, пытаясь переварить то, что сказала Вита. Неужели эта тихоня, которая боялась выходить к доске, краснела и начинала запинаться, когда ее о чем-то спрашивали. Неужели эта робкая и стеснительная девочка, позвонила к Витке домой, и попросту сдала ее? Нет, здесь, что-то не сходится.
В комнату заглянула Анна Михайловна.
— Девчонки, но ведь чай уже давно остыл. Хватит болтать! Идите на кухню!
Витка тут же начала жаловаться на свою нелегкую и тяжелую жизнь. На то, что ее никто не понимает. Не знает, как больно ей подняться с постели, да еще идти на кухню. Тогда как чай, можно было бы и в постель принести.
Но я уже это хныканье не слушала. Выпив чай, и поблагодарив Анну Михайловну, я пожелала Вите скорейшего выздоровления, и пошла домой.
На следующее утро, войдя в класс, я сразу же почувствовала, что, что-то не так. Что-то не вязалось с той новостью, которую нам вчера объявили. Я тщетно пыталась найти ответ, вглядываясь в лица, и наконец-то поняла. У каждого в глазах сквозило безразличие и равнодушие. Как будто бы ничего не произошло. По классу гуляли все те же плоские шутки, все так же кого-то обсуждали, и никто не замечал пустого места. Почему же мне оно бросилось в глаза?
В классе, Збруева никому не нравилась, над ней всегда смеялись и подшучивали, еще с первого класса. Почему? За что? Сейчас это было уже трудно вспомнить. Но я и предположить не могла, что ее смерть, оставит всех такими равнодушными. Неужели она была такой незаметной? Ненужной? Или, быть может, дело не в ней?
Вечером, после школы, я побежала к Олейниковой, и еще не успев войти, закричала:
— Ты представляешь, представляешь, им все равно! Такое ощущение, будто бы Збруева у нас и не училась!
На что Витка, спокойно и невозмутимо ответила:
— А что ты от них ожидала? Они всегда были такими.
— Но ведь и мы с тобой, такие же.
Вита призадумалась.
— М-да…
— Витка, откуда такое равнодушие?
— Не знаю. Может время такое. Кстати, моя мама сегодня встретила маму Збруевой.
— Как она?
— Вся заплаканная, почти черная от переживаний, ведь Катька у нее была единственной.
Я грустно посмотрела в окно. Голые деревья, тяжелое свинцовое небо. Холодная и промозглая осень. И люди, жестокие и равнодушные.
— Получается, что если я попаду в беду, мне никто и никогда не поможет.
— Это почему же! А как же я!
Я усмехнулась. Интуиция мне подсказывала, что моя подруга, учуяв паленное, тут же бросит меня. Но вслух я сказала:
— Я в этом и не сомневаюсь. Ты всегда поможешь, а ведь именно сейчас, ты и можешь это сделать.
— То есть…
— Расскажи мне все, что знаешь о Дороховой.
— Ну…
Витка для приличия немного поломалась. Я же со своей стороны, запела соловьем. И про то, какая она умница, и про то, как она умеет нос по ветру держать, и, конечно же, про ее почти сказочное умение, все про всех знать, и в то же время, держать язык за зубами.
Наконец он сдалась.
— Я думаю, что они никогда не были близкими подругами. Я сама слышала, как Дорохова говорила Крюковой, что Катька надоела ей до чертиков, что она мямля, и просто дура.
Я не доверчиво посмотрела на Витку.
— Так и сказала?
— Слово в слово. Ты замечала, что Дорохова, где только можно, подставляла ножку Збруевой.
— Еще бы! Тогда почему Катька не рвала с ней?
— А с кем тогда дружить? С кем за партой сидеть? На переменах с кем стоять? Тяжело то ведь быть одной в классе. Оля, а чего тебя то это беспокоит? Когда Катька была жива, ты в ее сторону и не смотрела. А теперь что?
Я пожала плечами.
— Не знаю. Сама не пойму. Иногда кажется, что вот только сейчас я и начинаю жить, а все прежнее было неправильным, было плохим сном.
— Ну, это ты уже загнула.
— Может быть. Ты знаешь, Вита, пойду я. Поздно уже.
Пожелав домашним спокойной ночи, я закрыла дверь своей комнаты, и нырнула в постель. В голове был сумбур, а на душе тяжело. Виткины слова до сих пор звучали у меня в ушах. Что же эта за дружба такая, когда расположение другого, надо добиваться ценой собственного унижения? Неужели люди совсем разучились дружить? Неужели навсегда утеряна суть и ценность близких отношений? Настоящих, искренних, а не таких, как у меня, вынужденных и условных, или, как у Кати Збруевой. Я вспомнила Катино лицо. Да, это правда, когда она была жива, я ее почти не замечала, и относилась к ней как к пустому месту. А ведь она была живым, чувствующим, и ранимым человеком. Наверное, только сейчас, я начала осознавать, что помимо меня есть и другие люди, которым может быть плохо, или хорошо; что жизнь – это не только я. С такими тяжелыми мыслями я и уснула.
На следующий день должны были состояться похороны. Я не скрывала своего не желания туда идти. Мне было не понятно, что лично я должна была там делать. Но странные слова Дороховой не вылетали у меня из головы. Да и чувство вины, появившееся в последнее время, мучило меня. И я пошла вместе со всеми.
Все было неестественно и лицемерно. Мои одноклассники, десять лет, смеявшиеся над Катей, стояли со скорбными лицами. На этом фоне массовой печали, наверное, я и Дорохова, выглядели белыми воронами. Она стояла с невозмутимым и спокойным лицом, я же, с ошарашенным и удивленным. Этот похоронный цирк, а других слов я и не могла подобрать, меня раздражал и угнетал. Притворяться я не собиралась, но и быть самой собой, было чрезвычайно сложно.
Больше всех, мне было жаль Катину маму. К своему стыду, я даже не знала, как ее зовут. Ее горе, искреннее и неподдельное, меня глубоко поразило. Она не стенала, и не рыдала, как это дружно делал весь мой класс, она просто стояла возле края могилы, и хоронила свою единственную дочь. В какой-то момент наши взгляды встретились. Я тяжело вздохнула, в этот момент я чувствовала себя преступником. Ее глаза, больные от горя и внутренних страданий, как будто спрашивали меня «Почему?» Я и сама хотела это знать.
Когда мы выходили с кладбища, я подошла к Дороховой.
— Ты сейчас куда?
— Не знаю. Домой, наверное, а что?
Я пожала плечами.
— Нам с тобой по пути, может, вместе пойдем?
— Пошли.
Какое-то время мы шли молча, я и понятия не имела на какой козе подъехать к Дороховой. Она была проницательной и не глупой девчонкой, что-то выдумывать мне не хотелось, и я решила спросить напрямик.
— Таня, а ты действительно дружила с Катей, или просто так общалась?
— Я и сама не знаю. Когда были маленькими – дружила, а потом, она стала мне обузой.
— Как это?
— Вот так!
Мы опять шли молча.
— Таня, я не хочу лезть в ваши отношения, и к тебе в душу, я просто хочу для себя понять. Почему погибла моя одноклассница, и почему всем это безразлично!
— Ой! – Дорохова остановилась, и внимательно на меня посмотрела. – А что тебя это раньше не волновало?
— Почему раньше, не знаю. А сейчас для меня все стало, как-то по-другому. Понимаешь?
— Понимаю. Для меня тоже. Видишь ли…у Катьки с детства тяга к смерти. А то, что ей приходилось терпеть в классе, только усугубляло ее состояние. Сначала я ей очень хотела помочь, но потом… Она меня так достала своим нытьем, этим вечным шантажем, что она наглотается таблеток! И в один прекрасный день, я просто махнула на нее рукой, живи, как знаешь.
— Что, значит, махнула рукой?
— Просто махнула. От усталости. Ты сейчас это не поймешь, это надо пережить. И я от всего сердца не желаю тебе таких друзей, как Катя Збруева.
На улице было пусто, в нашем маленьком городке, это обычное явление. Несколько капель дождя упало мне на лицо. Казалось, еще чуть-чуть, и тяжелые свинцовые облака, начнут цепляться за крыши домов.
Передо мной стояла новая и незнакомая мне Дорохова. Десять лет мы учились вместе, и только сейчас я поняла, что ничего про нее не знаю. А то, что видела каждый день, лишь верхушка айсберга. Так же, как и про Катю. Чужая душа потемки, верно сказано.
— Оля, ты не обижайся, но я хочу идти одна.
Я согласно кивнула головой.
— Ты только не переживай так сильно. Что сделано, то сделано.
Я увидела, как Дорохова переменилась в лице. Мне показалось, что она сейчас заплачет.
— Если бы я знала, что она все-таки сделает это с собой, конечно же, я не была бы с ней так жестока. Я тоже виновата в ее смерти.
Я обняла ее. Впервые за десять лет.
— Иди домой, Таня.
Я осталась одна, наедине с тяжелым и мрачным небом. Мне хотелось, как можно быстрей все забыть. Но пустое место в классе, будет зиять для меня черной дырой, наверняка всю жизнь.
Как только я пришла домой, начался ливень.

1996, 2007 год.

0 комментариев

Добавить комментарий