1.

— Что ты хранишь, Хранитель?

Этот вопрос преследовал его. Он и сам постоянно задавал его себе, проходя по бесконечным коридорам и анфиладам комнат в своём замке… Своём? Он не помнил, он был очень стар. Замок и всё, что внутри, были старше и почти не менялись. Иногда он поднимался в смотровую башню, чтобы взглянуть на мир. Пространство вокруг замка утомляло своим разнообразием и бесконечными переменами. Чаще всего оно было зелёного цвета, порой белое, как скатерть в трапезной когда-то, иногда вдруг раздражающе вспыхивало золотом — презренным порочным цветом металла, который обладал волшебством и мог изменить всё, но не знал ни голода, ни жажды, ни любви и ни к чему не стремился.

Хранитель поворачивался спиной к весенним цветам и неторопливо спускался по винтовой лестнице, слушая скрип ступеней и вдыхая прохладное равнодушие замковой пыли. Там наверху он видел фигуры людей — мужчин и женщин. И они раздражали ещё больше, чем бесконечные перемены цвета. Они не обладали достоинством золота ни его магией — только голодом, жаждой и любовью владели эти существа… он помнил о них и торопился уйти, пока их страсти не захватили и его тоже.

Голод проникал в его желудок там, наверху, — разбуженный свежим воздухом, начинал покусывать и торопить куда-то… как будто время имело значение. И жажда, о которой он хотел забыть навсегда, жажда свежего алого напитка, который беззаботно перетекал в замысловатых запутанных сосудах, проходивших по дороге мимо крепостных стен. Любовь. Он вспоминал любовь, какой она могла быть: беспомощное нелепое смешное чувство к существам своей породы… это не для него. У него есть Замок. Он Хранитель.

Он не любил свой Замок. Иногда, проходя по подземным коридорам, он вздрагивал от холодной капли, упавшей с потолка. Это было ощущение жизни. Он прикасался к сырому камню, отворяя потайной ход, — и шёл в усыпальню. Темнота не мешала ему, он ориентировался свободно, словно был слепым от рождения. Усыпальня манила его, как сердце этого проклятого замка и пугала. Он входил, зажигал принесённый факел и тупая боль, привычная, как дыхание, просыпалась, вонзаясь раскалённым кинжалом в холодное сердце. Он укреплял факел на стене и подходил к ложу. Так же равнодушна, как всегда, так же холодна, так же жаждет поцелуев. Иногда он не выдерживал этой боли, наклонялся и целовал холодные губы. Она вздыхала глубоко и ресницы начинали трепетать.

Одним движением ресниц она превращала его в другое существо. Внутреннее равновесие, спокойствие и уверенность, вся суть его — всё исчезало. Мудрость и умиротворение, вековые знания, трезвый холод рассудка, которым он дорожил, — исчезали в туманую даль, вышвырнутые одним сонным взглядом из-под густых ресниц. Как больно слепому обрести зрение в слепящий солнечный день — так он любил её. И так же она любила его, пробуждаясь ради этой любви, дышала ею и шептала его имя, как шепчет ива, оживая от капель долгожданного ливня.

Она ласкала его лепестками губ, трепетными ладонями, окружала со всех сторон своим сиянием. И двое станосились одним в этом сияньи. И это одно вспыхивало солнцем. Останавливалось время. Пламя факела замирало. Капли воды переставали капать в углу. Дыхание прекращалось. Если бы вопросы о смысле бытия вдруг посмели выползти — они бы сгорели в огне истины. И вопрocы замирали, выжидая, чтобы время вновь стронулось с места, замерцало пламя факела, капли воды снова начали стучать размеренно.

Ещё прежде, чем оживут вопросы, тоска туманом начинала клубиться на краешке его сознания. Тоска ожидания. Тоска знания о неизбежности того, что случится сейчас. Женщина открыла глаза и озарилась улыбкой:
— Я сумасшедшая. Мне кажется, я только живу ради тебя.

Ему тоже так порой казалось, но поверить означало бы, что он сам сотворил этот мир и замок и холод и тоску, которая скребла коготками в уголках сознания. Он целовал губы женщины, но она не замолкала:
— Мне кажется, вся моя жизнь без тебя была сном. Знаешь, так одиноко, так страшно и так одиноко… какое счастье, что мы встретились! Ты ведь не оставишь меня? будешь всегда со мной?
— Я всегда буду рядом, — его голос звучал хрипло, слова с трудом вырывались из горла. Она смеялась и щекотала его чёрным шёлком своих волос.
— Только ты и я — и эта ночь… ты украл меня от всех, мой господин, как надоели эти вечные балы и обеды… я только хочу, чтобы наша ночь не кончалась…

Её поцелуи вновь становились неудержимо-горячи. Он выше всего ценил ясность своего рассудка и хладнокровную беспристрастность, но забывал о них опять. Отказывался от себя.

Уходил от неё опустошённый, с разбитой душой — она давно была разбита, но прибрана куда-то в кладовку и забыта. Так сохраняетя порядок. Сияние женщины обволакивало его, смеющиеся глаза говорили с разбитыми осколками души — и осколки резали и кололи нещадно. Он спрашивал то, что должен был спросить:
— Какого вина тебе налить, любовь — белого или красного?

Она всегда сомневалась в выборе, колебалась, — и всегда выбирала белое, в котором снадобье. И засыпала.

2.

Он уходит по бесконечному коридору всё дальше от любви. Темноту наполняют шорох его шагов, бормотание капель воды, стекающей кое-где по стенам и его бормотание: «Ты так и не изменилась… Ты так и не изменилась… Ты так и не изменилась…»

В замке никого нет. Он проходит по всем комнатам и коридорам раз за разом сосредоточенно-неторопливо. Год за годом, миля за милей, он идёт, заменяя собой время в замковом пространстве. В голове копошится клубок змей, они растут и жиреют, распирая череп. Мысли трёхсотлетней давности, которым нет выхода. Выход в другую душу, свежий воздух новых идей — заперт одиночеством. Ему кажется, он никогда не спит. Он не замечает, как не выдерживает давления и проваливается в сон. Опадает тряпичной марионеткой на пол и через несколько часов встаёт, отряхиваясь: опять упал. Он спускается в прачечную переодеться. Прачечная находится рядом с кухней. Хранитель готовит себе обед, отдыхая от ходьбы.

Он накрывает себе в трапезной на стол, убирая на время скатерть, достаёт из шкафа толстую льняную дорожку с вытканной картиной охоты, стелит на стол, сверху кладёт серебрянную подставку для блюд и прочее столовое серебро. Он давно забыл, что его нужно чистить, серебро почернело. Иногда ставит на стол два прибора: вначале раз в год, а потом всё чаще его посещает дьявол, составляя компанию за ужином. Хранитель хорошо готовит. Недостатка в продуктах нет, раз в неделю они регулярно появляются возле парадной двери. Население чтит традиции предков, с молоком матери впитывая предания о том, что бывает, если о них забыть.

Дьяволу нравится представлять себя знатоком вин, и Хранитель, потворствуя этой маленькой слабости, протягивает ему корзинку с пыльной бутылкой в обрывках паутины. Гость протирает горлышко салфеткой, быстрым движением открывает и наливает бокалы. Вино заливисто хихикает, выбегая из своей темницы.

— Я бы сказал, что это лучшее из твоих сокровищ, — он поднимает бокал и смотрит сквозь золотистую жидкость на люстру, прикасается к бокалу губами и замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. — Горы делятся своим нравом не только с людьми, но и с виноградом.

Хранитель умеет слушать. За столом гость рассказывает про священника, который всё свободное время отдавал винограднику, заботливо за ним ухаживая и оберегая от окрестных ребятишек, с которыми справиться намного трудней, чем с садовыми улитками. В конце концов он научился с ними справляться, выскакивал всклокоченный из кустов, выпучив глаза и оскалив зубы, рычал «аки зверь полунощный» и вынудил-таки уважать себя.

— Заставить себя уважать не так просто, как порой кажется… Хочу отметить, что тебе это удалось. Знаешь ли, любезный, за годы нашего знакомства я ни разу не слышал, чтобы ты о чём-то сожалел. Признаться, вначале я этого ожидал… но такая стойкость не может не вызывать уважения. Я даже вот сейчас задумался: а не ошибся ли я в тебе с самого начала? В конце концов, я всего лишь дьявол, мне свойственно ошибаться.

Когда ты впервые пришёл ко мне, я ничего о тебе не знал. Не люблю знать ничего заранее — жизнь слишком скучна и предсказуема, чтобы лишать себя маленьких сюрпризов, и без того редких. Ты спросил в бакалейной лавке приворотного снадобья — в шутку, думал вызвать улыбку хозяйки… а она направила тебя ко мне. Помню твой стук в дверь, уверенный, не слишком громкий, не слишком тихий. В голосе у тебя звучало сомнение едва заметной примесью надежды, когда ты спросил, не могу ли я тебе помочь? В твоих глазах я прочёл тоску и заставил тебя рассказать о ней. Мне нравится, как люди украшают себя словами, как будто мало им одежд и домов. Интересно рассказать о себе мало кому дано. Тебе не дано. И ты соврал мне своё имя, «Фыр», ты был осторожен. А я видел вас на площади перед тем — и она окликала тебя по имени. Уже ты знал, что у неё есть замок, но не знал, что тебе суждено стать его хранителем, не господином.

От кого ты хранишь её? Не от меня, — она была моей задолго до встречи с тобой… как и другие женщины. Такова их суть: они отдаются дьяволу, чтобы познать мужчину.

После этого их уже невозможно не любить. Каждый жест, каждое её слово станут отзываться в тебе то жгучей радостью, то болью и тоской. Она научится играть на струнах твоей души, и ты познаешь ад на земле и начнёшь творить непоправимое в поисках рая.

В тот день я подумал, что ты, возможно, пришёл продать мне душу. Я не смотрю в будущее и не читаю судеб, мне и без того скучно… сделка считается свершившейся только, когда карты раскрыты, указаны числа и сроки, перечислены блага и выгоды и названы имена. Поэтому я представился первым, а в ответ услышал «Фыр». Это даже не смешно. Это занятно.

А знаешь, она ведь уже шла к тебе. Ты мог тогда не покупать у меня вино, тебе не хватило веры в себя. Ты купил вино и поклялся исполнить первое, о чём она попросит после того, как станет твоей.

— «Чтобы наша ночь не кончалась… » — Хранитель смотрит в окно. За окном идёт дождь, косыми линиями расчерчивая серое небо. Темнеет. Хранитель встаёт, чтобы зажечь свечи.

3.

Дьявол откидывается на стуле, достаёт и закуривает сигару.
— За всё время ни слова сожаления, Ни жалобы, ни упрёка, ни молитвы о пощаде…

— Жизнь научила меня терпению.

— Жизнь могла научить тебя решительности. Люди сами выбирают, чему учиться. Надо отдать тебе должное: ты преуспел в избранном предмете. Но столько лет… какой в этом смысл?

— Я служу моей госпоже.

— Да что ты? Лишая её солнца, дождя, парка, в котором она так любила гулять, моря, в котором купалась по ночам, сбегая с балов. Лишая её людей, которым она нужна и которые её любили… не лги себе. Ты служишь мне, отрабатывая красное вино.

Голова Хранителя опущена, руки держатся за чётки. Он разжимает пальцы, убирает со стола посуду, уносит в кухню, приносит взамен вазу с фруктами и сыр.

Дьявол отодвигает приготовленную бутылку:
— Я принёс своего вина, позволь мне тебя угостить.

За тёмным стеклом переливается чёрная непрозрачная жидкость. Это то самое вино, которое Хранитель покупал когда-то. Дьявол разливает вино:
— И отворились вены мои. И кровь моя стала вином. И стал я открыт для всех. И спешили ко мне и упивались мною, чтобы после оставить ради себе подобных и сливаться с ними в экстазе тянущем неразрывном, забыв обо мне, и о боге, и обо всём сущем, и о той истине, что обретают в вине. Ибо очнувшись, увидят мир пустым безрадостным и не увидят меня в нём, и бога своего они тоже не увидят.

Вино и впрямь изумительное. Глубокий цвет спелого граната дробится хрустальными гранями бокала искрами волшебства обещая сказочное блаженство. Хранитель протягивает руку к своему бокалу, осторожно отпивает.

— Да, друг… что ж так несмело? Тебе знаком вкус моего вина. Такого прикосновения заслуживает разве что девственница на брачном ложе, но в этом доме девственниц отродясь не водилось.

— Лео Девилль, не забывай, в чьём доме ты сейчас находишься.

— В доме рабыни, которая была госпожой. В доме слуги, который превратил свою госпожу в наложницу, в безвольную куклу, в доме, у которого уже много столетий дурная слава.

Гость улыбается:
— Ты произнёс моё имя. Это хороший знак. Это значит, ты скоро на что-то решишься. Пусть это будет пожар! Классично. Трагично. Очищение огнём и приобщение к благодати этого гнезда порока.

— Не смей, — тихий давящий голос, начало оползня в горах.

— Ты глупец. К твоим услугам женщины всего мира. Они жаждут твоих объятий. Зачем ты здесь? Что она тебе дала? Эта ненасытная паучиха, укрывшаяся в самом дальнем, самом мрачном закоулке своего замка, просыпающаяся лишь для того, чтобы утолить свою похоть. Да по сравнению с ней последняя блудница из Вавилона — образец добродетели! Вавилонянки берут твоё тело, но не душу. Эта же завладела тобой целиком. Ты не живёшь, куда бы ты ни шёл — душа твоя покоится на её ложе.

Дьявол хохочет и произносит нараспев с издёвкой:
— Что ты хранишь, Хранитель?

Железный кулак Хранителя рассекает пустоту. Дьявол резво несётся от него по коридору. Он бежит всё дальше и дальше, продолжая хохотать, спускается в подземелье и в какой-то момент исчезает из виду. Хранитель долго блуждает по коридорам, прислушиваясь к темноте и идёт проведать Госпожу.

В его истинном обличии Дьявол неуловим. Но иногда, раз в несколько лет, он выдумывает себе новую личину и идёт стучать в ворота замка. То любопытным воришкой, то студентом, спешащим домой после утомительной учёбы за границей, то заплутавшим странником стучит в ворота, прося о ночлеге. Хранитель отворяет и спрашивает как его зовут. Имя каждый раз звучит по-новому. На ответный вопрос он отвечает:
— Хранитель.

И рано или поздно, во время трапезы или прогулки по коридору к спальне для гостей, Дьявол опять задаёт свой вопрос:
— Что ты хранишь, Хранитель?

Хранитель одним прыжком настигает Дьявола, надкусывает вену и пьёт его вино. Дьявол затихает в его руках, позволяя утолить жажду. Хранитель берёт опустевший сосуд на руки и несёт в смотровую башню, чтобы оттуда сбросить вниз.

Как-то Дьявол пришёл в образе маленькой девочки. Она плакала и дрожала и едва могла выговорить своё имя. Хранитель привёл её в библиотеку, усадил в кресло, накинул плед, развёл огонь в камине. Накормил ужином, отвёл в спальню и сам прилёг на ковёр возле ложа. Она не задавала вопросов, а радовалась тому, что есть. Жизнь Хранителя изменилась, подчиняясь маленькой женщине. Они вместе стряпали на кухне, вместе накрывали на стол, стирали в прачечной, ухаживали за цветами и лекарственными растениями во внутреннем дворике замка. Её смех согревал душу. И он начал спать по ночам и вновь, как когда-то давно, взялся за книги.

Однажды он сидел у окна в библиотеке с книгой в руках. Она вошла в комнату, подбежала к креслу и залезла к нему на колени, обхватив руками за шею. Он осторожно сдвинул её к подлокотнику кресла и продолжал читать. И тут она прошептала ему прямо в ухо:
— «Что ты хранишь, Хранитель?»
Откинула головку и с улыбкой скосила глаза. Он замер, похолодев. Отложил книгу. Обнял её, она подставила ушко, он медленно склонился, надкусил вену и выпил вино Дьявола до капли.

Он расстался со своей лёгкой ношей наверху смотровой башни и отправился блуждать по коридорам.