ОТРАЖЕНИЕ, или заблудившийся перекресток
(роман)
… А не слыхал ли ты кум прелюбопытную историю, которая произошла с паном Левским в прошлом годе как раз на Покрова? Нет? Хе-хе, так тож послушай. А перед тем, плесника в чарку, что-то горлом запершило. Теперь оборотись, любый кум, в слух…
В верстах сорока от Коростеня, как раз неподалеку от маетка пана Будька, даруй боже этому человеку добрых годов сто, купил пан Левский земельку. Гарная земелька то была, дюже гарная. И тебе лес, что дерева, что зверья всякого видимо не видимо. Луга… По чести сказать, сам бы ту траву ел. Опять же Уж по тем лугам к Днепру извивается. Хуторки где ни где разбросаны. Душ, эдак с тыши полторы будет. На хуторе Малый Кут усадьба. Прежние то хозяева все в столицах да по заграницах, а пан Левский не из таковых. Подрядчика нанял, а тот уж и расстарался. Дом новехонький, как новая свитка, и гарный и удобный. В Киеве таких поди поищи. Хочь балы какие, хочь ассамблеи, провсе годится. Сад выправил. Егерей навез, охота пошла. Любо дорого. Стали к пану Левскому со всей волости господа съезжаться. Вот приедут, подивятся на тамошнюю красоту, пощелкают языками, а потом и скажут, мол все хорошо у тебя, вельможный пан Левский,
а что анжинер, или архитектор какой, то по этой части редко супротив тебя сыскать можно. Вот разве что одно – сесть на что путное, так и нет. Охота, скажем наливочки испить, али чего еще, под рябчика или щучку, а что и в картинки побаловаться, опять же, так говорят. Того, конфузия получается – мебеля все старые, о прежнего барина купленные. Которая шаткая, которую шашень побил, неудобство, одним словом, гостям и выходит. Пан Левский и отвечает, — за то примите мои пардоны, однако сговоримся так, приезжайтека вы господа, через месячишко, там и посмотрим. Об заклад не бились.
Вот проходит месяц. Снежком первым уж дороги припорошило. Едут по первоснегу гостечки. А пан Левский с умыслом делал. Оповестил всех, мол бал с фейерверком, о, устраивает, ну, и конечно, с женами, а кто и с домашними на угощеньице милости пожаловать.
Значит, это, ходят гости, на что не посмотрят – чудеса. Сколько деньжищ, ай-яй-яй, потратился. На стенах шелк таитинский, парча бухтаярская. Сядет кто – пан-бархат. Ну, господин Левский, ну, чертушка, ловок! Когда смог суметь? А пан Левский во фраке, ус подкручивает, дамочкам уважение строит, шампанское вино, дорогущее, сам в бокалы флоренские наливает. Персона! Вот ходят панычи из кабинеты в кабинету, диковинки разглядывают. Где ларец слоновой кости, резной узорчатый, где чудную ковдру во всю стену расписную (габален зовется, ага) высматривают, а вдругорядь и саблю шляхетскую возьмут, драгоценную, с каменьями корундовыми. Словом, всем, шельма, обошел.А уж что мебеля, так про них и не вспоминали вовсе. А пан Левский не забывает, — не изволите ли присесть в картишки, вот и столик малахитовый имеется, а в креслице дамам не угодно? Дак нам, говорят, на такую красоту и присесть боязно. А самим, значить и крыть не чем. Вот и давай, кто коньком арабским, кто овсом отборным, а кто и дочкой-красавицей похваляться. Слово за слово. Винишко течет, мол и зачем вельможному пану самому быть. Такие богатства. Надо бы деток, на случай не равен час какой. И давай ему наперебой прожекты строить. Пан Левский только улыбается в усы. А его обхаживают, а его обхаживают. Говаривали, что сам Овручьский голова об этом деликатном предмете с паном Левским заговаривал. Да только напраслина все.
Вот отужинали гостечки, натанцевались и фейерверки отгорели. Далеко заполночь, стали гости по покоям расходиться. А посеред гостей был пан, бо дай, Черемисов, из кацапов. Поговаривали, что за кордоном обучался наукам всяким, но более всего преуспел в алхимии, а то и бог его знает в чем. В тот вечер был он с дочкой своей. Единственная у него, Ганнуся. Сам седой, с пышными вусами, нам нем и платье, говорили, из чудного материала сработано, вроде и не горит т не мокнет. Все он угрюмый такой. Люльку, знай, посасывает, ни на что не дивится, только плечами подергивает. Мол, знамо дело. А Ганнуся, вот душа ангельская, царствие ей небесное, что пташка по весне и щебечет, и смеется, ну чисто дитятко малое. Так вот, стали гости ко сну отходить. Палатей на всех хватало. А пан Левский важно так с челядью ходит, в опочивальни всех приглашают.
Вот и Ганну завели в опочивальню всю рожевым шелком отделанную. Любо дорого смотреть. У мебелей ножки гнутые, на французский манер, а посеред стены зеркало диковинной работы стоит, мастеров не здешних, как их там, виницинских, тьфу ты, запамятовал, венецианских, во как. Поперек сажени полторы будет, да вверх, маховых саженей две с полтиной. Как довезли, скумекать нихто не мог. Одна рама чего стоит.
Это, налейка кум полчарки, а то мочи говорить нету…То-то славно…Перекрестясь, далее слухай.
Черемисов этот пуще прежнего насупился, да как зыркнет на пана Левского. Не по доброму зыркнул. Пан Левский виду не дал, но на память положил. Славная, говорит гостям, эта работа. Так мол и так, в пяти слоях серебро по полю накатано. Ни тебе червоточинки какой, ни тебе бугорочка, точно лед на Уже в тихую погоду. Прошу панство полюбопытствовать. Вот, говорит, станьте здесь, а я со свечою в другой бок стану. Считайте отражения. И Ганночка промеж гостей стоит и отражения язычков пламени считает. Как вдруг, ей покажись, оттуда, из последнего то отражения нечто. Даже вскрикнула, сердешная с испугу. Дрожит небога, на грудь тяте бросается, а тот и заулыбался. Улыбается и по голове ее так гладит. Страшно мне тут, тятя, домой хочу. Нет, говорит, любезная моя Анна, должна ты эту ночь здесь провести, дабы не обидеть гостеприимство господина Левского, и так, галантно поклонился. Попрошу, говорит, звинения, господа, однако вещь эта мне знакома. И почем узнал? Стекло и впрямь венецианское, но мастера, его делавшие в немецкой земле проживают, в городе Гамбурге. Бывал я там и работой их немало дивился. Тут гости заинтересовались, расскажите нам, господин Черемисов, да раскажите. Сам пан Левский с просьбой обратился. А не поведает ли нам пан Черемисов, как так делано зеркало, что прямо диву даешься, смотрясь в него. И тогда глянул гость на пана Левского прямо, немигаючи. И смотрел он так долго, только желваками играл. У хозяина и кровь в жилах застыла. Глядит на него пан Левский, а у гостечка то глаза разные, один, значит, зеленоватый, что тебе стекло из под пляшки с горилкою, а второго как и не видать, только зрачок маковым зернышком чернеет. Извольте, панство, ответствует тот, секрет заключается в ртути, серебре и пыли лунного корунда. Этой самой пылью стекло полируется. Подробности я опускаю, дабы не утомлять слух, время позднее. По преданию, камень сей, найденный в полнолуние обладает чудесными свойствами и силой. Хотя, признаться, по моему разумению, сие сказки и не более, выдумки темных людей. А гости, мол, зачем вы так, мы люди провинциальные, нам очень но интересно послушать, пусть и сказки, отчего же вам не рассказать об них. Не досуг, говорит, господа, поздно уже, завтра же в путь поутру. Как ни будь, даст проведение. А Ганна, так та пуще прежнего дрожит. За руку отца хватает, мол пусть хоть девица какая со мной останется. Пан Черемисов гостям откланиваясь, подает Ганне малюсенький пузыречек, а в пузыречке том ржавая жижа, навроде меду. Выпей, говорит, дитя мое, зараз и успокойся. А сам к пану Левскому подходит и ответствует, – выражаю мое почтение за лестный прием и угощение знатное и надежду имею, что дом сей столь безопасен, сколь и приятен. Доверяю Вам дочь мою единственную, ее покой. Сам же я, с Вашего, Пан Левский дозволения, рядом буду. Хвала Вседержителю. С тем из опочивальни и удалился.
А напоследок обернулся и, показалось пану Левскому, что мутным глазом подмигнул. Свят, свят, свят. Вот осталась панночка в опочивальне одна. Пузырек тот открыла да снадобье то и выпила. Легла в постель. Только чудится ей, что голос тихий такой, навроде ветра, шепчет, — не тревожься и не трепещи, полюбуйся, как лепо душеньке твоей кругом. А как само-то расцвела. Пуще прежнего. Поглядись в зеркало на себя. Встань, подойди.
Панночка с постели встает, а кругом будто снежинки летают, стылым потянуло.
И чем ближе к зеркалу панночка подходит, тем стылее. И будто кто смеется, так тихонечко, тихонечко, тонко, тонко. Да так тревожно и жутковато, прям мороз по коже. А панночка не замечает ничего вокруг, знай к зеркалу идет. И только подошла да глянула, как увидела отца родного своего, будто он из другой комнаты на нее смотрит. Вовсе стекла нет. Говорит он Ганне, — иди ко мне, дочка моя, переступай и иди. Только панночка шажочек сделала, руку отцу протянула, как тот ухватил ее за руку и ну тянуть. Испугалась тут Ганна, ручонкой уперлась, только глядь, а и вовсе это не ее отец, а чудище адово. Весь черный, космы клочьями висят, глаза красным огнем пылают, в пасти клыки желтые.
Очнулась тут Анна вконец, хотела руку выдернуть, не тут то было. Гуд стоит, страх господен. Силится закричать, а не может. Чудище тащит Ганну, та уж из сил выбивается, и тут вырвался у ней из грудей крик, да такой, что оторопь во всех случилась. Тут пана Левского сон и оставил. В покои вбежал, видит, а уж Ганна вся в том зеркале, только рука бесчувственно торчит. Бросился он к зеркалу, ухватил за запястье и потянул на себя. Тут глядь, а чудище ему прямо в очи дивится. И говорит человечьим языком, — не забрать тебе от меня дочери моей. Долго я ждал, когда ее невинная душа в мою вольется. Вот и дождался. Отпусти, добром прошу. А не то! Не из таких и пан Левский, которые девиц дьяволу в руки отдают. Потянул что силенок оставалось, отчаянно, да и вместе с панночкой из зеркала того, треклятого и выпали.Раздался тут звериный рык,таков, что стекла в шибках зазвенели. Смотрит, а зеркало то и на месте. И все бы ничего, да только рядом видит панночку, лежит ничком, в лице ни кровиночки. Правая рука, чуть выше кисти порезана, а из ранки той кровь идет не останавливается.
Стал рану заматывать, да только кровь все шибче текет. Зазвонил в колокольчик, на помощь позвал. Бросил мимо взгляд, на зеркале том вроде как капли алые застыли, — кровь ли, нет?. Дотронулся, а это стекло, бугорки рожевае. Чудеса.
Наклонился пан Левский над Ганой, лик ея рассмотрел. Хотел глаза отвесть, а не сдюжал.
Уж больно хороша показалась Ганна пану Левскому, -быть бы тебе хозяйкой здесь, а тут беда такая (продолжение следует)