Книга Судей. Часть 1

Посвящается Alekto

Когда выкладывал текст на сайт пропало форматирование, в частности выделение курсивом, означавшее воспоминания персонажей. Поэтому этот текст заключил в скобки < >

“Дух – это веяние тишины озаряющего восторга”
Хайдеггер

Как вешние потоки,
Что будят жизнь в полях,
Питают нас истоки
И в мыслях, и в делах.
Всю мудрость вековую
Дарят истоки нам —
И искренность живую,
И преданность друзьям.
И слово, что острее,
Чем колкие ножи,
И правду, что мудрее
Любой заумной лжи.
A потому, как прежде,
Храня огонь в крови,
Мы преданы надежде
И вере, и любви.
Анатолий Вулах

Предисловие

Когда-то давным-давно, в пору юности земли, пришли в мир, по воле Рода Вседержителя, могучие сыновья Велеса – волоты, богатыри-великаны, которым предстояло обустраивать юный мир. По силе и мудрости были они равны богам. Сила самого Рода двигала их руками, когда они проводили русла новых рек, сдвигали горные кряжи и строили из каменных глыб огромные храмы и святилища. В те далекие времена сам Велес могучий ходил по земле, учил детей своих Божественной Мудрости. Давно это было…
Прошли многие и многие тысячелетия, изменился лик земли, обрели силу Великие Боги, ушли могучие Волоты, уступая место, по воле Рода Всевышнего, людям, что не обладали ни силой великанов, ни мудростью. Вошли души Волотов в тела некоторых людей, и стали те вождями и пророками рода человеческого, царями, мудрецами, и повели за собой остальных людей.
Род создал людей намного больше, нежели великанов волотов, поэтому не все люди несут в себе души могучих и мудрых сынов Велеса. Души многих из них больше походят на своих дальних предков из животного царства, чем на богов. Как ни старался Велес научить их мудрости, не могли они вместить своим полуживотным сознанием божественные истины. Лишь жалкие осколки Древней Мудрости, искаженные и извращенные, были усвоены ими и в таком неполном виде донесены до наших дней…
Увидел Велес тщетность своих попыток и решил учить отныне лишь достойных, лишь тех, кто способен вместить в себя Мудрость Древнюю. С тех пор мудрые – в чьих душах живет память волотов – называют Велеса покровителем волхвов; остальные же люди почитают его как Хранителя Жизни, богатства и процветания, называя его “скотьим Богом“ (“скот“ в древности означал “богатство“). Такова уж видно природа тех людей, кто
несет в себе скотские (животные) души, что прозвали они хранителя Древней Мудрости всего-лишь “скотьим“ богом…
Трудны, но удивительны пути людей. Дано им то, что не было дано когда-то волотам – способность превзойти себя. Пройдя через все соблазны и испытания в телах людей, волоты трансформируют духовную энергию и преобразуют заложенную в них Мудрость, подтверждая ее личным опытом. Не прошедшие испытания станут похожи на обычных людей, разве что останется в них невыразимая тяга к чему-то высшему, запредельному,
утерянному. И, возможно, когда-нибудь эта тяга и поможет им вновь стать теми, кем они были изначально. Также и те из людей, кто сумеет превзойти свое животное начало, обретут скрытую до времени Мудрость и станут среди старших братьев своих Волотов равными среди равных…

Энциклопедия Интернет

Часть 1
Сумасшедший

Не объять взглядом земли, где живём мы. Если вздумает человек пройти от края до края, то младенцем начав путь от вод одного океана, лишь стариком придёт он на берег другого. Но граница эта лишь континента нашего будет, не мира. Там, далеко, за бескрайней водой другие есть земли и жизнь их, впитавшая иные силы, также таинственна, как далека земля та. Но и эти земли не грань, не горизонт. За континентом тем, бескрайним океаном отделённый, есть ещё один. Я знаю, и за тем, пространством разделённые, живут миры таинственные и иные.
Говорят мудрецы: “Бесконечна вселенная наша, бесконечна настолько, насколько бесконечен взгляд смотрящего в свою глубь человека. Он может в цветке почувствовать звёзды, в капле росы – весь мир, в глазах любимого – солнце. А может не увидеть ничего, лишь мокрую траву, холод, серое небо.
Велик для человека мир, насколько он велик в себе”.
Заумны слова мудрецов, порой непонятны. Разумными и простыми они станут лишь, когда придём мы сами в земли те и увидим их в себе.

Глава 1

Реальность
Меня зовут Александр, мне двадцать три года и я… сумасшедший. Наверное, в нашем сумасшедшем мире каждого третьего можно считать слегка свихнувшимся. Я был бы очень рад оказаться в их списке “ненормальных”, быть этаким среднестатистическим парнем, помешанном на экстриме или невообразимом педантизме, или быть упрямым трудоголиком как японцы, кажется, их нацию считают невероятно трудолюбивой. К сожалению, я не такой, я не один третий из всех живущих. Всё намного проще и сложнее одновременно. Таких как я называют съехавшими, идиотами, придурками и шизофрениками. На таких показывают пальцем и говорят: “Смотри это тот, у которого поехала крыша”. Нда. Не очень приятно. Только сейчас я понял, как трудно быть нормальным, просыпаться рано утром, идти на работу, изображать улыбки на дурацкие шутки, общаться с другими людьми, которым общение с тобой также не интересно, как и тебе с ними и носит лишь вынужденный характер, идти домой выжатым как лимон, встречая по пути уставшие взгляды прохожих, ужин, телевизор, сон и всё сначала. Снова и снова. Как это трудно и как хочется быть таким, быть как все.
Обычный, нормальный мир исчез для меня. Бесповоротно, навсегда. Происходят вещи, пережив которые ты понимаешь, что больше не сможешь жить как прежде, мир не будет прежним. Это случилось, и всё – назад пути нет. Шагнув со скалы, не вернёшься назад, сказав слово, не отменишь его.
Нет, тогда я этого не понимал. Словно маленький ребёнок в незнакомой и страшной обстановке, я ещё не понимал, что это мой будущий дом и в этом царстве страха и боли я буду жить очень долго, возможно всю оставшуюся жизнь. Да, тогда я этого ещё не понимал. Я искал дверь, которая выпустит меня обратно, дорогу, которая выведет меня. Ха, ха. Мой грустный смех, словно карканье вороны – такой же отрывистый и глухой. Нет дверей и нет путей. Везде лишь стены – невидимые, немые.
Это не произошло в мгновение ока, моё мышление, моё сознание не изменилось по мановению волшебной палочки. Прежде чем засеять поле его нужно вспахать, чтобы выросла пшеница – проборонить. Так и со мной. Возможно, вся предшествующая жизнь вела к этому. Мой характер, моё мировоззрение, моё воспитание, мой опыт. Наверное, это как гены, как судьба – широкая дорога, по которой ты идёшь, с которой не сойти, потому, как чтобы выйти из рамок судьбы нужно быть попросту другим человеком.
Моя судьба. Я не хочу быть таким. И думаю, никто не хотел бы. Никто не хочет жить в страхе, чувствовать боль и не помнить, не понимать что происходит. Всё забыто, как будто есть два мира – тот, который я не хочу знать, не хочу помнить и тот, что слеплен из остатков моих воспоминаний, моего кошмара и моих метаний, в которых я пытаюсь убедить себя, что всё нормально, что всё как прежде. Я живу в этих двух мирах. В одном я ничего не помню и это, наверное, хорошо (с одной стороны) ведь в забвение уходит и боль. Во втором я борюсь со своими мыслями, с собой, со своими ощущениями. Глаза говорят одно, уши другое, чувства третье. Мозг – это хитрая штука. Очень сильная. Но сейчас он настроен против меня, я его не могу контролировать. И это плохо. Нельзя силу остановить силой. Нельзя логическую ловушку сломать анализом. Мозг нельзя побороть, но его можно использовать. Да, я могу его использовать, хоть и частично, но в некоторых вещах я всё ещё уверен.
Я пишу эти строки, чтобы помочь себе, помочь себе вспомнить. Мне стало лучше по сравнению с тем временем, мне стало лучше и я уверен, я смогу выйти из этого сумасшествия. Ведь человек может все, если поверит в это. Я верю, я справлюсь. Я буду писать, буду писать, что со мной происходит, что я чувствую, что вижу. Ведь всё что я хочу – быть нормальным. Я думаю эти строки мой последний шанс на излечение, мой бой за мою душу, за мою жизнь, за моё существование. Я вспомню, что произошло, что сделало меня таким. А, вспомнив, найду способ вылечиться. Конечно же, найду, обязательно. Верну себе мир, верну душу, верну.
Наверное, верный путь – из сегодня в прошлое. Хотя нет, какой к чёрту верный путь. Буду просто писать, что помню. И в этих строчках я найду своё спасение.
С чего же начать…
Я часто ничего не помню. Точнее много забываю. Забываю имена, то о чём говорил десять секунд назад, забываю, что мне говорили.
Странные провалы в памяти. Нет, я не думаю что у меня какая-нибудь амнезия и, конечно же, не ранний склероз. Я много размышлял над этим и пришёл к выводу, что во мне есть что-то, что я не хочу помнить. И это желание не помнить, это желание забыть настолько сильное, что захватывает каждый миг моей жизни, словно фильтр, отцеживающий информацию идущую в моё сознание. И этот фильтр настолько прижился в моей голове, настолько разросся, что я начал забывать элементарные вещи. Бывало так, что я смотрю на предмет и не знаю, как он называется. В голове как будто стена – хочешь вспомнить и не можешь, тонешь в слабости, словно в болоте. Сейчас такое редко происходит, но раньше было часто.
Ещё я вижу образы – когда вещи перед тобой размываются, сливаются в нечто другое. Или когда ложишься спать, закрываешь глаза, а перед тобой с немыслимой скоростью летят картины, лица, фигуры, всё смешивается в невообразимый поток. Я привык к этому, теперь, по крайней мере, нет паники. И это хорошо. Ведь паника уничтожает контроль над собой, уничтожает тебя, превращает в неудержимый безумный крик, во что-то не человеческое. Да, теперь нет паники. Почти нет.
Ночь. Раньше было страшно. Чувствовал, что темнота разрывает всё моё существо на куски, рвёт во все стороны. Очень страшно. Безумно. Просыпаешься. Ночь висит над тобой, давит своим присутствием. Засыпаешь и опять сознание на части.
Наверное, эти листы для меня ещё и как молчаливый слушатель. Видимо, мне хочется с кем-то поделиться своим состоянием, рассказать, что происходит со мной. С кем-то – не могу. Раньше не мог, потому что отрицал своё безумие, теперь, просто не хочется. А лист, по которому текут эти строки вроде как я сам и одновременно тот, кто слушает. Так слушай же лист. Я расскажу тебе, что я есть…

Видения
Между деревьями плыл сумрак, бесформенной тенью скользя по лесу, он то рассеивался, сливаясь с покровом ночи, то сгущался, обретая черты громадного фантастического существа, от невидимых прикосновений которого стволы деревьев покрывались инеем.
Он медленно шёл по сотворённому лунным светом призрачному лесу. От его движений с земли взметался туман, холодом и забвением проникая в деревья. Самсон вскинул голову, с тоской глядя вверх. Когда-то мир был наполнен образами, он мог “слышать” жизнь природы. Когда это было? Давно. Воспоминания терялись, исчезали.
Лес кончился. Он вышел на широкий, далеко выступающий, нависающий над миром утёс. Яркий свет луны освещал землю. Сумрак туманными волнами растекался по мрачному граниту, стелился по камню, лился со скалистого края. Самсон прищурился от льющегося на него луча ночного светила. С высоты обрыва он видел серебристо-тёмное уходящее вдаль густое покрывало леса. Самсон нахмурился, чувствуя необъяснимое волнение. Этот пейзаж. Простирающийся внизу лес. Небо. Он уже где-то видел его. Где? Когда? С ним было что-то связано близкое, что-то до боли знакомое. Самсон посмотрел на яркую луну. Её свет болью томился в его груди. Оставляя чёрный шлейф из тени, он махнул рукой. Тёмные рваные тучи заволокли небо, погружая землю в темноту. Из горла Самсона вылетел смех. Крик ворона. Смех отчаянья. Он засмеялся громче. Замолчал. Упал на колени. В душе была пустота. И невыносимое одиночество. Он вскочил, сделал три больших прыжка, полетел в пустоту и…
…Умер? Проснулся? Он с трудом поднялся с холодной мёртвой земли, невидящим взглядом посмотрел на уносящиеся в даль, затянутые полупрозрачной мглой безжизненные земли, попытался вспомнить сон. Не смог. От его образов остался только тающий во мраке памяти туман невыразимой муки и боли. Самсон вскинул голову, наполненный криком взгляд вонзился в не пропускающую свет мглу. Преодолевая слабость, закутавшись в изорванный длинный плащ, пошёл. Куда? В никуда. Во мгле нет направления. Нет смысла.
Пронзая, сковывающую мир мглу, его смех странным нечеловеческим криком летел к невидимым небесам.

Реальность
Был приступ, чего не было уже давно. Немного напуган этим, неужели это случилось из-за того, что я начал вспоминать и писать. Думаю, нет. Просто стечение обстоятельств и моя усталость. Так или иначе, я не остановлюсь.
Эти приступы, наверное, самое страшное в моём сумасшествии. Поводом, спусковым механизмом может послужить всё что угодно – жесты, мимика, слова, даже просто очень громкий голос или наоборот едва слышный шёпот. Но чаще всего это слова, обрывки фраз, звуки, сливающиеся в, открывающее кошмар, звучание. После каждого приступа я вспоминал, анализировал, пытаясь отыскать то, что его спровоцировало. Ничего. Ничего я не мог отыскать. Обычные беседы, обычные слова, обычные ситуации. И вдруг возникает чувство несоответствия происходящего реальности. А затем обрушивается паника. Охватывает онемением тело, заставляет глухо стучать сердце. Накладывает глухоту, оставляя биться в мозгу лишь одну мысль – что-то не так. Что я делаю? Где я нахожусь? Я начинаю вглядываться в лица окружающих меня людей, но вижу лишь маски злобных клоунов. Мир шатается и я стараюсь быстрее уйти прочь, скрыться, остаться в одиночестве.
Мне трудно вспомнить слова, провоцирующие приступ. Даже сейчас я могу назвать лишь одну фразу, вспыхнувшую у меня в мозгу, после очередного приступа – “он тонет”. Однажды кто-то сказал “Он тонет” или мне показалось, что сказал и с этого мига ворота моего кошмара открылись. Налетела паника, и я утонул в своём аду.
Я не помню, чтобы приступ настигал меня в одиночестве, всегда в это время вокруг меня были люди. Обычно одиночество спасает меня от этого. Нет, конечно, не лечит, но спасает. И обычно в такие моменты я стремлюсь уйти туда, где смогу остаться один. От этих кошмаров также спасает сон. Достаточно десяти, двадцати минут полусна, полудрёмы и обычно всё проходит. Если меня спасает забвение, то одиночество это забвение? А сон? Да, конечно это не обычный сон, просто провал в забытьё. Я могу сравнить это ощущение с тем, когда сильно уставший человек, добредая до своей кровати, падает на неё без сил и буквально отключается. Если смешать эти ощущения со своеобразной дрёмой, когда кажется, спишь, хотя на самом деле нет, и краем сознания слышишь, чувствуешь, что происходит вокруг тебя.
Да. Вот так я убегаю от своих кошмаров. Вместо того чтоб остаться и сражаться я убегаю. Прекрасно. Хе. Видимо, можно причислять себя к трусам. Если буду убегать, буду вечно в этом кошмаре! А я этого не хочу!

Сны
Наливая в таз горячей воды, Лелея придвинулась к Арине, оглянулась, в полумраке светцов удостоверяясь, что бабка Цаля занята с роженицей и не смотрит на них, тихим шёпотом проговорила:
-Нужно позвать целителя, Весемира.
Арина испугано взглянула на неё.
-Он же мужчина, к тому же чужак, пришелец, кто его знает, что у него на уме.
Лелея твёрдо, и даже с какой-то яростью взглянула на подругу.
-Он вылечил кузнеца, помог Авралу, руку твоему отцу залечил. Священник хорошо о нём говорит.
Лидия громко застонала на кровати, повитуха, что-то говоря, забегала вокруг неё.
Лелея обернулась.
-Бабка Цаля не справляется, ты видишь, как мучается Лидия.
Арина посмотрела на местную целительницу.
-Она не позволит нам его позвать.
-Она боится за себя, что о ней скажут люди.
Лелея сжала лежащую на тазу руку Арины.
-Я схожу сама. Я его позову, а ты иди к ней, неси воды.
-Чего вы там так долго? Несите воду.
Широко распахнутыми глазами Арина посмотрела на Лелею.
-Иди быстрей.
Она кивнула и, прикусив нижнюю губу держа таз, пошла в соседнюю комнату, где рожала Лидия.

Рассвет был близко. Наполняясь сизой сыростью утра, сумерки становились всё светлее. Лил резко обернулся, услышав за дверьми шум выходящего из дома человека, вскочил на ноги. Дверь отворилась. Весемир вышел наружу. Лил никак не мог увидеть в сумраке его лицо.
-В твоей с Лидией любви родились два малыша, два мальчика, два маленьких человека. У тебя два сына, Лил.

Лучащееся любовью лицо склонилось над ним. Барахтаясь до этого в люльки, он успокоился, толкнул ногой спящего рядом закутанного брата. Лицо придвинулось ближе, осветило мир улыбкой.
— Ма-ма.

Самсон открыл глаза, встал с постели, стараясь не шуметь, не разбудить отца или брата, добрался в темноте до двери, вышел на улицу. На небе, освещая землю, сияла яркая полная луна. Самсон сел, обнял колени, смотря на луну. Ему уже какой раз снился этот сон. Светлое, окружённое светом радости и любви лицо медленно отдаляется, тает, исчезает.
По его щеке пробежала слеза.
— Куда ты ушла мама? Почему не вернулась? Ведь я тебя так люблю…

Прозрачное желто-красное пламя огненными лепестками отрывалось от погребального костра и лёгкими волнами плывущего воздуха поднималось к ясной синеве чистого неба.
Самсон смотрел сквозь пламя и видел отца.
<Он тогда привёл их с братом на необыкновенную поляну. Повсюду были цветы. Разноцветное море сияющей радугой плескалось перед ними. От этой поляны веяло радостью, теплотой и чем-то ещё, непонятным волнением охватывающем сердце. Отец повёл их по поляне к большому раскидистому дереву, тёмно-зелёной кроной раскрывшемуся над поляной. -Мы с Лидией нашли эту поляну, когда возвращались домой. Его ладонь нежной волной скользила по цветам, и Самсон видел, как взлетали бабочки, такие же разноцветные, как и дорога перед ними. -Мы торопились, стараясь уйти от наступающей грозы. Они вышли из яркого моря цветов и ступили на светло-зелёный мягкий ковёр травы, окружающий дерево. Они с братом молчали, прислушиваясь к сердцу нежно и ласково что-то говорящее им. Справа от дерева на маленьком холмике рос необыкновенной красоты цветок. Тогда Свамир спросил отца. -Пап, а вы ушли тогда от грозы? С нежностью смотря на цветок в центре холмика, отец ответил.>
Свамир подошёл к брату. Самсон вытер сбежавшую по щеке слезу. Они молча стояли, смотря, друг другу в глаза, затем крепко обнялись, объятьями говоря то что, не могли выразить в словах.
Самсон поднял голову и увидел подошедшего к ним дядю Весемира. Он обнял их и тихо сказал.
-Он будет с вами всегда.
Они стояли смотря на огонь.
-Дядька Весемир, что теперь нам делать.
Весемир посмотрел на них, улыбнулся.
-Жить.
Через несколько месяцев после смерти Лила Весемир с двумя осиротевшими мальчиками собрали вещи и ушли из поселения.

-Посмотрите вокруг себя.
Дождь уже перестал идти. Тёмные грозовые тучи отдалялись, вспышки молний, озаряющие горизонт, далёкими раскатами грома доносились до них.
Весемир, Самсон и Свамир сидели под, укрывшем их от дождя, раскидистым дубом и, вдыхая насыщенные озоном ароматы влажного леса, смотрели с высоты обрыва на простирающуюся перед ними картину уходящего к тёмно-синему горизонту леса.
Ожидая ответа на заданный вопрос, мальчишки заозирались.
-Скажи, Свамир, что ты видишь?
-Вижу тучи, небо, сверкают молнии, лес, деревья.
-А ты Самсон?
-Мокрую траву, деревья, птиц, синее небо.
Вы смотрите на бога.
Опешившие от такого ответа мальчишки ещё сильней заозирались, пытаясь высмотреть, увидеть творца.
-Но, я не вижу его. Где он? Самсон ты видишь?
-Только деревья, лес, природу.
Они посмотрели на Весемира.
-Весемир, покажи, где он?
-Он везде, но увидеть его трудно.
-Он что же невидим?
-Да нет, вы его видите, но не понимаете этого.
-Как это может быть?
-Смотрите, видите ту радугу?
-Да видим.
-Если все цвета в ней соединить в одном, то она исчезнет. Вы её не будете видеть, но она будет там. Это называется свет.
Мальчишки замолчали, обдумывая слова Весемира.
-Бог это свет. В нём все энергии, цвета в одном соединены, в балансе, в равновесии.
-Почему же всё вокруг разноцветное? Голубое, зелёное, красное?
-Потому что на свет в траве вы смотрите с одной стороны и видите зелёный, на тот, что в небе свет смотрите с другой и синий видите.
-Я понял! Мы видим его частично, как наши части видит муравей – то ногу, то руку, то голову.
-Примерно так, но ты же не муравей. Бог создал тебя таким же, как он, ты тоже бог.
-Что?!
-Как это Весемир?
-Мы поговорим об этом позже.
-Скажи хотя бы, как его называют.
-Кто как видит, тот так и называет. Там где я родился его называют Род, родивший всё. Я слышал, называют его Великим Пределом, Одином, Природой.
-А как ты его называешь?
-Единство Бесконечности. С одной стороны он бесконечность единств – то, что вы видели вокруг, с другой Единство бесконечности.
Весемир замолчал. Самсон и Свамир сидели молча, хмуря лбы, пытаясь разобраться в этом.

Самсон разбежался, оттолкнулся от края обрыва и полетел в объятия реки.
Плеск окунающегося в воду тела разнёсся по округе. Самсон вынырнул с улыбкой на лице, повернулся и увидел быстрый свет упавшего в воду Свамира. Брат вынырнул, смеясь, пуская друг в друга брызги они поплыли к песчаной отмели на противоположном берегу.

На следующий день они вышли к широкой Ра-реке.
-В империи Итиль название ей дали.
Переправившись на пароме на другой берег, они продолжили свой путь.

-Те люди, что на пароме были, они всё спорили о совершенствовании человека в их храмах. Я не услышал в их словах плохого, в их храмах человека учат быть сильнее и умнее. Чем же они плохи?
Не отрывая взгляда от красоты заката, Весемир ответил.
— Посмотрите на закат. Там солнце красное за горизонт садится, в озёрной глади отражаясь. В чём отличие того, что в небе солнца от того, которое в воде?
Молчание повисло в воздухе, но тишина быстро ожила.
— Ну, отличие же видно! То, что в воде не настоящее оно, оно лишь отражение.
— Также как озёра преломляют солнца луч, их храмы истины луч искажают.
— Но если так, зачем же люди к ним идут?
— Хоть и искажённо в них светит солнца луч, не видя его в небе, они к ложному идут.
— Но почему они его не видят?
— Туманом лжи окружены они.
— И как же они смогут к свету путь найти, как отличить среди не настоящих настоящее? Как им истину найти?
-Поразмышляйте сами.
На этот раз молчание продлилось дольше. Солнце полностью за горизонт зашло. И сумрак собираться стал и вот тогда Свамир воскликнул.
— То солнце, в озере которое, оно не греет.
Весемир улыбнулся.
— Искажение не греет. Так среди отражений настоящее можно найти.
— Но Весемир, Ты же сказал, туманом человек окутан. Как же небо, солнце можно в нём увидеть.
— Оно у каждого внутри. Ты в сердце своё посмотри, в нём яркой искрой истина пылает.

Пушинки снега медленно парили, костра огонь плескался пред людьми.
-Мир смоделировал в своём сознании создатель, мечтой своей его он сотворил. И чувствами своей любви он жизнь раскрасил. Так быстро мыслил он, что миг образа-мечты его мы тысячелетие проживаем.
-Но Род же создал нас такими же, как он. Так почему же мы не успеваем с родителем своим в одно мгновенье жить?
-Поразмышляйте сами в чём причина. Ведь изначально люди также быстро мыслили как он.
-Наверное, отвлёкся человек и не поспел за богом.
На что же он отвлечься мог, ведь люди все духовно вместе были так, словно мужчина был один, и женщина была одна, а вместе богом они были с родителем своим едины.
-Ну, значит, разлад между мужчиной и женщиной случился. Как можно ещё бога в них отсоединить?
-Но что могло поссорить их? Подумайте, любовь создателя все мысли вдруг когда возникшие собой соединяла и умереть им не давала, энергией их жизнь меняя, моделируя, творя.
Свамир, Самсон задумались, анализируя, решая.
-Если Создатель видел все, значит, сокрыли дети что-то от него, нарушив этим их единство.
Лица мальчишек сияли, когда ответ они произносили свой.
Весемир улыбнулся.
-Человек ускорил мысль свою настолько, что Свет он обогнал и оказался в темноте.
-Он бога обогнал? Но если Свет это бог, то, что такое Тьма?
На лицо Весемира легла тень.
-Тьма это когда нету бога и душа твоя в бесконечности своей одна.

-Что это за люди были, которых днём мы повстречали?
-Наёмники они, я так их называю.
Самсон посмотрел в глубь цветущего весной леса.
-Мне не понравились они. Вокруг них темнота была, и острый холод шёл от них такой же, как у оружия их стали.
Свамир взглянул на Весемира.
-Мне тоже не понравились они. В них была сила, но злым огнём она горела, сжигая всё вокруг.
-Блуждает теперь человек вдали от бога. Кто ищет путь из темноты, а кто и нет, те люди как наёмники, тьме служат и от неё в себя всё больше тьму впускают.
-Но почему им не помогают?
-Нельзя помочь тому, кто сам себе помочь не хочет.
Свамир вскочил.
-Они же жгут своей силой мир и изменяют. И в изменениях этих он ужасен.
-Есть в мире те, кто изменяет с творцом, прекрасное творя.
-Где они Весемир? Ты нам покажешь?
-Вы увидите их сами.
Самсон взглянул на, о чём-то задумавшегося, Свамира, потом на Весемира, сказал.
-Но тьма ведь это состояние сознания, скажи, как можно этому служить, зачем в рабство впадая они бога предают, себя другого создавая?
-Тьма это мира осознанье, они живут желаниями своими, а желанья их мыслями живут.

На следующее утро Самсон проснулся рано. Чуть вдали от бивака он увидел тень Свамира, в странном танце сплетающуюся с сумраком утра. Движенья плавные и быстрые одновременно, шаг влево, руки вверх идут, вот он развернулся, и тело в теченье новое влилось.
Когда светлее стало и радостное утро полностью в свои права вступило, Свамир закончил, обернулся. Самсон спросил.
-Что ты делал?
Свамир задумался, глядя на брата. Он стал словно чуть больше, объёмнее, хотя рост был таким же, как вчера и ещё какое-то необычное спокойствие наполняло его, оно тихим светом разливалось вокруг, и природа затихала.
-Я видел словно свет в пространстве и в себе, не цвет, а быстрое движение и покой. И я пытался разумом и телом охватить его теченья, так чтобы полностью быть в нём.
-Зачем?
-Я изменять хочу, творить, но чтобы не уничтожать я должен все творения узнать и с ними соприкоснуться. Я должен с богом быть, с творцом, с вселенной.

Реальность
Ещё один ключевой момент в моей новой жизни. Мысли, приходящие из ниоткуда. Возникающие в моём больном воображении, словно вспышки света. Слова, фразы, образы. Мой внутренний монолог прерывается этими сливающимися с моими мыслями криками, разрезается этими образами, на миг, заполняя всё моё существование. Но самое ужасное, в такие моменты во мне появляется твёрдая уверенность, что мои мысли слышат окружающие. Я не могу так думать, не могу так размышлять, не могу так судить. Это не мои мысли. Тогда чьи они? Может ко всему прочему у меня раздваивается личность? Может это и есть ответ на мои кошмары? Ответ на мои временные амнезии? Если это так моё поведение уже давно бы вызвало вопросы. Однако вопросов нет. Ещё бы! Психи мастерски умеют маскироваться под рядовых граждан. Ха, ха. Я и хамелеон, кто бы мог подумать, что у нас столько общего.
Почему же мне кажется, что в такие моменты меня слышат другие? Ведь сколько раз я уверялся, что рот мой закрыт и губы плотно сжаты, я даже прикрывал ладонью рот, но эта уверенность, что меня слышат, не проходила. Ведь это глупость! Как можно услышать мысль?! Что за чушь правит мной?!
Есть ли такое понятие как скорость мышления, скорость жизни? Порой мне кажется, я живу не в том времени что остальные. Бывает, я сержусь и злюсь на то, как все вокруг медленно думают, медленно двигаются. Бывает так, что это доходит до абсурда – мир вокруг меня застывает. Бывает и наоборот – я чувствую себя улиткой, а окружающее бешеным потоком.
Нет, этого не может быть. Если бы это со мной происходило в реальности, а не лишь в моей голове меня давно бы упекли в психушку, однако я живу и люди, общающиеся и работающие со мной относятся ко мне лишь как к человеку со странностями.
Всё это лишь кошмар. Кошмар моего изломанного мозга. Что же со мной произошло? Почему моя реальность это ад? Почему мои страхи оживают? Почему вымышленное я считаю реальностью?
Эти вопросы словно подвели меня к чему-то, чего я никогда не видел в себе, к чему-то огромному и как будто незнакомому. Я чувствую, что нахожусь в тупике.
Я должен разбить эту стену! Я должен ответить на эти вопросы!

Видения
Сколько прошло времени? А в чём его измерять? Как отсчитывать мгновения? Да и зачем?
Мгла, серая, пепельная пелена. Нет, не пелена, пространство, живое сумрачное существо. Самсон следил за её белесыми оттенками, призрачными волнами то проявляющиеся в бесконечной вышине, то исчезающие в серой однотонной пучине небес. Небеса? Нет, эта серость не похожа на небо. А какое должно быть небо? Не знаю. Но не такое. Небо. Да, это не оно. А где же оно?
Самсон повернул голову. Вялые, почти бездвижные мысли тяжело последовали за этим движением.
Может вот оно небо? Густое, серое, цепляющееся рваными лоскутами за камень, пытающееся забраться сюда. Нет, небо так не шепчет.
В тумане окружающем каменный останец, плыли голоса. Слова и крики, бессвязные, сливались в тихий изводящий шепот.
Что они говорят? Не разобрать. Говорите громче. Я не понимаю.
Мысли медленно текли, останавливались, спотыкались, путались, терялись.
Ты как я.
Уткнувшись щекой в камень, Самсон рассматривал его поверхность, угловатость, трещины.
Ты – камень. Что? Кто я?
Он почти забыл, о чём он думал, но камень снова ожил.
Что я здесь делаю? Ты странный камень. От твоих вопросов больно голове, трудно дышать. Зачем я? Не мучай меня камень, я не знаю.
Вставать? Зачем?
Глупый камень. Где же моё место?
В прошлый раз искал? Самсон задумался. Что значит в прошлый раз? Он был здесь раньше?
Я прихожу сюда всегда? Что ты камень говоришь. Всё это бред. Я раньше не был здесь. А где я был? Что было раньше? Голова раскалывалась от вопросов, противным тошнотворным эхом отзываясь в теле.
Ты врёшь! Я не был здесь!
“Всегда приходишь…”
Тяжело дыша, Самсон поднялся. Да. Я был здесь. Вспоминаю твой серый лик, тебя, твой голос.
Расскажи…
Не успеешь? Почему?
Самсон огляделся. Туман всё выше поднимался, по камню полз, уже к ногам Самсона подбирался.
Скажи мне камень, есть ли где такие же, как ты? Не знаешь.… Тогда скажи, откуда я пришёл. Отовсюду приходил?
Самсон подошёл к краю тумана. Прощай же камень и спасибо за приют. Сказав, он прыгнул, в туман упав, поднялся, побежал. Успеет ли найти прибежище он до того, как яд тумана усыпит его?

С балкона, пристроенного к покоям, отведённым Иллариэль, открывался светящийся в красках заката горный пейзаж. Стоящий на скале замок ещё находился в лучах солнца, но уходящие далеко вниз каменные просторы уже затягивала темнота, чёрное море вытекало из глубоких пропастей и расщелин и медленно поднималось вверх.
Она стояла, обхватив плечи, взгляд её был погружён в себя. Лёгкий ветер, касавшийся её, был прохладным, приятным. Таким же, как тогда. В другом замке. В другом мире. В другое время…
<Лёгкий ветер, принося ароматы ночи, приятной освежающей прохладой касался её лица. Свамир подошёл к ней. Она не слышала его шагов, но почувствовала, когда он проснулся, как подошёл к ней, как замер за спиной. Она слышала его дыхание, чувствовала тепло его тела, мягкое спокойствие, льющееся от него. -Я… Он молчал. Не спрашивал. Ничего не говорил. Подошёл ближе, обнял. Её спина расслабилась. Они стояли, вдыхая ароматы ночи, смотрели на звёзды. И картины, что немым криком будили её, уходили, исчезали, растворялись в его тепле, в его дыхании, в его молчании.>
-Фа’эри?
От донёсшегося голоса магиры воспоминания вздрогнули, подернулись рябью и растаяли. Илариэль обернулась, фигура окликнувшей её девушки сливалась с сумраком комнаты.
— Фа’эри, прибыл ефес.
Илариэль задумчиво посмотрела на закрытое вуалью лицо, превращённое полумраком в тёмное пятно, вспомнила те моменты, когда видела магиру в бою или тренирующуюся вдали от чужих глаз и в памяти всплыли слова, раскрывающего способности Илариэль, старого ахоя: “Покой в покое не есть истинный покой. Только тогда, когда покой в движении, только тогда и может проявиться духовный ритм, который наполняет собой Небеса и Землю”. Усеянный морщинами и покрытый сединой ахой с улыбкой пытался объяснить своей ученице принцип достижения самадхи – душевного равновесия иначе пустоты. Магира в бою входила в такое равновесие, переходя в многомерное восприятие мира или, как называли такое состояние ха’майи динамическое мировосприятие.
Илариэль была виджи – видящей, как называли клириков ордена ха’майев, находящегося вне ведения левитов и подчиняющегося непосредственно Великому Кругу Кохенов. Жрецы Святой Обители, храмы которой возвышались повсюду в империи и ближних фемах раз в год исследовали всех детей от новорождённых до шестнадцатилетнего возраста на присутствие у них сверхчувствительности к окружающему миру. Если они находили таких детей, то сразу же отправляли их в центральные храмовые школы, для усиления их способностей и обучения. Закон, предписывающий любой семье от простолюдинов до высшей знати отдать своего ребёнка для обучения в храмы Святой Обители, если её жрецы обнаружат в них повышенную восприимчивость к окружающему миру, назывался тагмой. И хотя в большинстве своём дети в последствии возвращались в семьи, ни один родитель не стремился, чтобы его сын или дочь попали в храмы. Если всё же их способности подтверждались, и они могли быть усилены, то после обучения в кальпах детей отправляли дальше в “узкоспециализированные” храмы, в которых их способности усиливались и направлялись в нужное русло. Так появлялись целители, руевитеры, виджи и многие другие сверхчувственики. В последствии многие причащались к Великому Кругу и становились на службу к Святой Обители, очищающей и совершенствующей мир. О тех же, кому не по нраву приходились цели и способы их достижения Святой Обители ходили слухи, что после их ухода от ока Круга долго они не жили – кто сходил с ума, кто плохо кончал, а кто просто-напросто исчезал. И хотя цели, к которым причащались выходцы храмов Великого Круга и были благими, вот только мир всё больше и больше покрывался уродством искалеченных душ.
Храмов готовящих виджи не было – людей способных видеть мир таким, какой он есть становилось всё меньше, впрочем, как и вообще сверхчувствующих. Фактически никто из виджи с самого начала ничего не знал о себе подобных, вставших на путь ха’майев. Да виджи были, да они выполняли свои миссии, но где они, сколько их никто из них не мог этого сказать.
Пять лет назад в Трое, священной столице империи, Илариэль прошла экзамен-посвящение ордена и стала виджи. За пять лет службы Великому Кругу количество дорог пройденных ею выросло многократно также как и недоверие к символу Святой Обители и сомнение в истинности целей ею преследующих. Илариэль всё больше задумывалась о том, что она делает, всё чаще замечала в своих миссиях какую-то неправильность и скрытую жестокость.
Адептку Иншао Илариэль встретила два года назад. Именно тогда у неё появились первые сомнения в святости и истинности стремлений к всеобщему благу Круга. Судьба девушки, проклятой Святой Обителью и ставшей спутницей Илариэль была также удивительна и таинственна, как и самый древний храм Великого Круга, адептом которого она являлась. Она родилась на востоке в западной части Богдойского царства, в области прилегающей к восточной границе империи. Когда ей было семь лет, её деревня была разрушена в стычке пограничных имперских войск с дикими кочевниками. В те времена восточные границы империи были неспокойны. Девочка несколько месяцев прожила одна в лесу, пройдя полтары сотни лиг, она вышла к предгорью Тивилских гор, к храму Иншао – Великому Духу, выходцы которого всё реже причащались к Кругу. Монахи приютили ребёнка и развили способности её души. Через пятнадцать лет Великий Круг объявил храм монстром ереси, изменяющим души людей. Иншао был разрушен, все монахи и ученики были убиты. Почти все.
— Фа’эри?
Взгляд Илариэль прояснился.
— Подойди сюда, Валта. Постой немного со мной.
Магира вышла на балкон, подставила лицо лучам заходящего солнца. Илариэль заметила коснувшуюся уголков её губ лёгкую улыбку. Тёмно-синяя вуаль, ниспадающая с серебряного обода, закрывала верхнюю часть лица.
Илариэль не знала, почему она носит вуаль, почему скрывает своё лицо и открывает лишь тогда когда думает, что идёт на верную смерть. Она знала, что руевитеры надевают на лица такие маски перед боем, но Валта, она не была похожа на руевитеров, она не подчинялась их законам, их традициям, Илариэль знала – она была другой, отличной от закованных в сети святости убийц круга. Иншао, как осознала позже Илариэль, учил своих учеников смотреть на мир незамутнённым взглядом, а не сковывал их, не превращал в равнодушные ко всему инструменты Святой Обители.
Илариэль дважды видела её лицо. Первый раз, когда пыталась вырвать из рук смерти умирающую от ран воительницу, ещё не зная тогда, что спасает одного из защитников проклятого храма, в эти мгновения гибнущего в ярости сжигающего жизни огня. Второй раз…год назад, в Изсельвании, в сонной лощине, как стали называть то место местные жители. Тогда Валта спасла её от нечто большего, чем смерть.
Неведомое, которого они тогда коснулись в, покрытой туманом, долине всё ещё приходит к ней в её снах, и сковывает ужасом разум, пронзая ночь криком и нестерпимым холодом.
-Я никогда не спрашивала тебя, Валта почему ты идёшь за мной, – они смотрели на скалы, — Тебе не нужны награды. Тебя не интересует то, что я делаю. Ты не служишь Обители. Зачем ты идёшь со мной?
Они долго молчали, затем магира тихо ответила.
-Что бы ты жила.

Ефес подошёл к окну. В темноте за стеклом Илариэль видела его отражение.
— Это не приказ. И даже не просьба. Ни просить, ни приказывать в данной ситуации мы не можем.
Тишина била молотом в висках.
Он обернулся.
-На рассвете я отправляюсь в путь. Если решишь пойти со мной…
Он замолчал, взглянув в её глаза, некоторое время стоял, затем, не сказав ни слова, вышел.
Огонь свечи плыл, трепетал. Илариэль не отрывала от него взгляда широко распахнутых глаз. В голове вспыхивали и угасали воспоминания.
Рука крестьянина, указывающая в сторону затянутого тучами горизонта…застывшая, чего-то ждущая природа…холодные прикосновенья тишины…плывущий, стелющийся по земле туман…безмолвие и пустота…кричащая чужими голосами тишина…путь в никуда…

Призрачный предрассветный сумрак разливался вокруг. Илариэль стояла на балконе. Было холодно, но она почти не замечала этого.
Стало рассветать. Илариэль посмотрела на светлеющее небо, на горы. Острый твёрдый взгляд скользнул по скалам. Она развернулась, направилась в комнату.

Рассвет был серым, по осени промозглым. Когда выехали из замка, заморосил дождь.

Иордана.
Бликующая, вскипающая белыми бурунами река. Стремительная, быстрая и жестокая в горах и медленная и величественная на равнине. Река, лишающая жизни ледяным холодом и неудержимой мощью и дающая жизнь, питающая земли своей живительной влагой.
Мёртвая и живая вода.
Вода, давшая великому Птолемею свою непобедимую мощь. Убившая его вода.
Она была прозрачной до самого дна. Настолько прозрачной, что не составляло особого труда рассмотреть мельчайшие подробности, выложенного огромным каменным многообразием, дна. Не составляло труда, но ни один из пересекавших реку всадников не заинтересовался подробностями речного дна. Никто не остановился, не всмотрелся в прозрачные воды, не почувствовал потока жизни, не прикоснулся к потоку Иорданы.
Илариэль остановила вороного. Водная гладь отражала её взгляд. Волнующееся, дрожащее отражение на мгновение замерло, стало чётким. Из её глаз, заполненных клубящейся темнотой, выплёскивалась, вытекала тень, рваными лоскутами она расползалась по лицу, заполняя весь мир. Чёрное отражение ей улыбнулось. Илариэль вздрогнула, отшатнулась.
Валта видела, как побледнела виджи, как на мгновение застыла, смотря в бурлящий поток реки, видела, как она отшатнулась, окидывая ищущим взглядом мир. Её взгляд, остановился на магире, ухватился за неё, словно, падающий в пропасть, человек за край скалы, губы что-то беззвучно прошептали. Через несколько мгновений её взгляд прояснился, на всё ещё бледном лице появилась и растаяла печальная улыбка. Виджи тронула вороного. В молчание они выбрались из реки и въехали в лес, под пологом которого уже исчезли руевитеры.

Реальность
Ответы, ответы. А так ли они нужны. Разве важно как я стал таким, что случилось со мной. Сейчас важнее как выйти из этого состояния. Возможно ли одно без другого? Главное в моём сумасшествии страх. Может быть, отыскав его причину я смогу помочь себе.
Что такое страх? Эмоция. Тогда что такое эмоция? Реакция. Может это реакция на то, что я вижу, что чувствую, на мои мысли. Но почему он возникает? Потому что я боюсь этого. Вот так. С чего начал к тому и пришёл. У страха должна быть суть, то, что его порождает, его источник, что-то общее у всех страхов, боязней, его сердце, благодаря которому он может жить. И мне кажется, я знаю, что его порождает. Потеря. Какой бы ни был страх в его основе лежит возможность что-то потерять, утратить – потерять честь, потерять любимого человека, потерять вещь, потерять жизнь, потерять уважение, потерять ногу, руку, стать инвалидом. Возможность утраты рождает страх.
Что же я не хочу потерять?
Я помню, словно сон или дым. Какое-то ощущение нереальности. И очень сильное напряжение в голове, невероятное и затем падение, крах. Так словно поднимаешь скалу, на краткий миг, понимая: “нет, не смогу” и всё рушится. И по телу резкое онемение. Я помню слова. Они доносились откуда-то издалека, извне.
— Он пытается справиться.
Да, это был переломный миг, после которого я свалился в свой ад.
Тяжело. Тяжело писать. Этот дым, запах словно обволакивает меня. Нет. Не спать.
…потерять себя.
…я не хочу потерять себя. Мой страх – страх потерять себя. Лишь этот страх преследует меня. Он в каждом мгновении моей новой жизни. Он причиняет мне неимоверную боль. От него я бегу. Он открывает врата моего ада. Из-за него я забываю свою жизнь.
Потерять себя? Как можно потерять себя? Разве это возможно?
Что есть я?
Моё тело? Или пальцы держащие ручку?
Мои чувства? Изменчивые волны. Они уйдут, но я останусь.
Мои мысли? Мои отражения. Отражения мира. Бывает, я их не вижу, и исчезает бег времени, но я остаюсь.
Моя память? Человек это память?
Я был ребёнком. Была ли у меня память? Память что есть любовь, ненависть, что есть друг, враг, что есть смерть? Или я впитал это с молоком матери?
Я был ребёнком. Это же был я? Что за стремление мной двигало? Что за стремление меня родило?
Всё это я. Это всё моя часть. Невероятное смешение под названием Я.
Я окутывающее невыразимое, неописуемое стремлении, оживляющее меня. Это невозможно потерять.
Как спокойно и тихо. Я наконец-то понял, чего я боюсь. Я боюсь неправильно понимать мир. Я боюсь, что искажение одетое мне на глаза обманет меня, и я не увижу истину. Я боюсь, что вижу не настоящее, а обман. И мои слова, мои мысли, мои действия, основанные на этом обмане, не соответствуют реальности. Я боюсь, что неправильно воспринимаю мир и, соответственно, мир неправильно воспринимает меня. Но почему? Почему я стал этого боятся? Почему я боюсь что, думая что, делая одно, я на самом деле делаю другое? Молча говорю, говоря, молчу. Во сне живу, а, живя, сплю.

Видения

Илариэль протянула руки к дарящему тепло танцующему в ночи пламени костра. По мере продвижения их отряда к перевалу Аллет, ночи становились всё холодней и темней. Небо постоянно заволакивали тучи, и свет луны не проникал сквозь их плотное покрывало. Окутывающий с наступлением вечера землю тяжёлый сумрак, быстро наполнялся темнотой, погружая мир в холод и забвение. Создавалось впечатление, что перевал служил дверью в другой мир, в мир, где царствовали вечная ночь и холод.
Илариэль поправила накинутый на плечи плащ. Смотря на огонь, она вспоминала. И в пламени костра её воспоминания оживали, события произошедшие год назад яркими языками огня взметались из глубин памяти и представали перед её глазами.
Она вспомнила вечер, когда точно также сидела перед костром, всматриваясь в его плывущее пламя. Её тогда что-то разбудило, какой-то странный сон. Она вышла из палатки, кинула на тлеющие угли суховей и села рядом, смотря, как оживает, разгорается огонь. До Изсельвании оставалось ещё три дня пути.
Она тогда ещё не знала, что её ждёт. Не знала. Как и сейчас. Нет, сейчас она знает, знает, что их ждёт за перевалом. Долина, заполненная туманом, словно чаша. Долина, от которой веет чем-то незнакомым. Ветер приносит то, что виджи не может понять, не может осознать и лишь чувствует прикосновения, пронзающего насквозь холода. Слышит далёкие затухающие крики, умирающий в разделяющем их пространстве дикий смех.
В туман войдут тринадцать человек. Вырвутся двое. Магира вынесет обмякшее, вздрагивающее тело виджи, доберётся до ближайшего селения. Илариэль очнётся только через две недели. Две недели тяжёлого бреда и криков, пронзающих ночь своим безумием. Она почти ничего не будет помнить.
Илариэль поёжилась, обхватив плечи, посмотрела в темноту окружающую жёлтый круг костра. После того как Илариэль пришла в себя она узнала, что после случившегося в сонной лощине туда прибыл отряд имперских солдат. Деревню, стоящую в долине уже не скрывал туман, солдаты свободно проехали к селению, ещё издалека поняв, что живых они там не найдут. Не потому что над долиной летел крик ворона, а с крыш домов взлетали стервятники, было в молчание деревни, в чёрных провалах окон, во всём её виде что-то такое, что каждый понял – там нет жизни. Убивающие людей чувствуют смерть, ведь её тень лежит на них, они чувствуют её присутствие, слышат её дыхание, ощущают её холод. Над деревней парила её тень, она смотрела на приближающихся всадников из черноты окон, из пустоты улиц, её дыхание шевелило распахнутые, обломанные ставни, её холод тянулся к ним в тишине безветрия.
Валта. Спасшая её девочка. Воспитанница Иншао. Она молчит. Не говорит, что произошло там. Не хочет? Почему? Она сказала, что я должна жить. Для чего? Порой мне кажется лучше бы она не нашла меня в этом проклятом тумане. Я словно кукла. Безвольная, ничего не чувствующая, не помнящая кукла. Марионетка, следующая чужой воли.
Святая обитель. Что вы сделали с людьми?! Что вы сделали со мной?!
А ведь когда-то я верила, что несу свет. Я виджи. Всевидящая. Одна из тех, чей взгляд пронзает мир. Что же я наделала?
Связи. Всякая жизнь находится в уникальной связи со всем миром. Всякое действие отражается в мире – это первое чему меня научили.
Видимо пришло время принять отражения моих деяний. Всё что я сделала возвращается ко мне.
Люди в чёрных балахонах, о которых рассказывали сумевшие покинуть сонную лощину жители, растворившейся в ужасе, деревни, вновь появились на окраине империи. А две недели назад связь с замком Истуг прекратилась. Охотившийся в прилегающих к ней лесах князь из соседнего замка исчез со всей прислугой. Несколько дней спустя вернулся лишь один из загонщиков, его с трудом узнали в поседевшем, бредущему по дороге оборванце, в его бессвязном шёпоте смогли разобрать только несколько слов: “князь…Истуг…мрак…”. Через несколько дней не приходя в себя он умер. Когда отправившиеся на поиски князя люди не вернулись, жуткий страх проклятой деревни охватил все соседние земли.
Круг сразу же вспомнил о случившемся в Изсельвании. Нет, ефес не приказывал, наоборот, в его глазах словно светилась мольба – не присоединяйся к нам. Но Илариэль отправилась с ним. Потому что лишь так она могла найти ответы на свои вопросы. На вопрос, что с ней происходит. Она чувствовала изменения, происходящие в ней, ощущала всей душой. Она больше не могла жить с кошмарными снами, которых не могла потом вспомнить, она не могла жить в пустом черно-белом мире, в который он превратился, её душа томилась в поисках выхода из темноты забвения. И она поняла, что найдёт ответы на свои вопросы в одном месте – в Истуге.

Реальность
Мне плохо. Очень плохо. Я снова слышу голоса. Я схожу с ума. Как мне хочется умереть. Чтобы всё это закончилось.
Я хочу кричать. Мне плохо. Я хочу одиночества. Туда где этого нет. Где нет. Тишина. Спокойствие. Одиночество…

Сны
Толстый зелёный ковёр мха мягким покровом скрывал землю, стелился между деревьями, укутывая их корни, укрывая уложенные на землю временем могучие стволы, внимательно следя за тем, чтобы не оставалось даже маленького участка земли ни согретого его теплом. Плавно изгибаясь на границе оврага, покров мха мягкой волной стекал к бегущему по его дну ручью, нависал над кристально чистым прозрачным потоком, и с внимательным интересом вглядываясь в своё отражение, слушал шёпот, в котором звучало эхо вечности. Где-то далеко-далеко внизу, где тысячи, бегущих по склонам гор, ручьёв сливались в один могучий поток Извир, кто-нибудь, вырвавшись из суеты жизни, мог вглядеться в своё отражение, вслушаться в громкий шёпот и тогда он мог бы услышать эхо вечности, кратким отражением в котором звучали внимание и интерес зелёного покрова мха, заглядывающего в маленький, бегущий под тенистым пологом леса, ручеёк.

— Так. Я тебя понял. Самсон?
— В общем, я думаю почти так же как Свамир.
— Почти?
— Ну, он всё просто по-другому называл.
— Назови по-своему.
Самсон задумался на несколько мгновений, собираясь с мыслями, ища слова, чтоб мысли свои выразить.
— Что значит мир для нас, для каждого в отдельности? Почему есть твёрдое и мягкое, светлое, тёмное, цветное, большое и маленькое, громкое и тихое? Я стал думать над тем, как каждый из нас воспринимает мир, ведь, по сути, он есть такой, каким мы его видим, и зависит всё от нас как предстаёт он перед нами. То, что для одного тёмное, для другого светлое, один не видит цвет какой-то, другой же все его оттенки различает. И тогда я понял, что мира как себе его мы представляем нет, нельзя сказать что эта вот скала скалой всегда была и будет ей всегда, нельзя сказать что серый цвет присущ ей, что свойственна ей твёрдость, и камень суть её, и имя ей скала. Мы думаем, что то, что видим вечно, нерушимо, навсегда. Я осознал тогда что мир – есть разница одна, различие – мы так воспринимаем всё окружающее нас, все, что мы видим, мы видим через отличие.
Самсон подошёл к уносившейся ввысь отвесной скале, рукой её коснулся.
— Дотронувшись до камня, касаюсь ли чего-то я, иль ничего я не касаюсь? На привычный взгляд звучит всё глупо, ведь вот он здесь, передо мной, холодный, твёрдый он. Как же я понял, что скала передо мной? Всё просто: я почувствовал лишь разницу между движением тела своего и скалы движением. Между температурой тела и температурой камня. Я чувствую лишь эту разницу. Я вижу камень серый, небо голубое, но это ведь не значит небо – это всё что голубым перед глазами предстаёт, а камень – все, что серое вокруг. Каждую вещь, предмет, камень, растение, животное я ощущаю как определённую совокупность разниц, отличий ему присущих. И через эту совокупность я их среди другого выделяю. Когда я понял это, что окружающее предстаёт передо мной лишь набором разниц, я задумался что же такое разница? И главное, почему её я ощущаю?
Что значит разница? Ведь разница возможна лишь тогда, когда отличие есть между чем-то, непохожесть. Если бы, например, температура была одна везде, то она сама, как и слова теплее, холоднее потеряла бы смысл. Никто бы и не знал, что это значит. Отличия бывают разные, бывают незначительны, огромные бывают. И я подумал – что если разницу так увеличить, сильно-сильно, чтоб непохожи стали совершенно друг на друга то, между чем разница была? Когда же увеличить разницу так сильно, что общего не будет между ними ничего, то, что же будет? Я назвал их уникальностями – то, одинаковости в чём нет ни капли, ни чем на всё другое не похожее. И я сначала думал, что очень много этих уникальностей существует, так много, что не счесть, ведь много есть разного всего. Температура, цвет, твёрдость, звуки, запахи. И что всё это образует невообразимое смешение этих уникальностей. Но здесь вопрос во мне возник. Как может взаимодействовать, слиться во что-то новое, то в чём одинаковости нет ни в чём? То, что сравнить никак нельзя. Никак нельзя одно через другое определить. Если можно так сказать, то одна уникальность попросту не видела другие уникальности, не знала, что они есть. И уникальность каждая ощущала себя одной, везде собой. Как можно увидеть то, с чем общего нет ничего? Здесь я ещё не понял до конца как всё должно произойти, поэтому я это место пропущу. Скажу одно, назвал я то, что произошло пределом бесконечности. И вот когда случился он, каждая уникальность поняла, вдруг осознала, что не одна она, что есть что-то ещё, совсем другое не такое. Но уникальность не видела другую, она просто почувствовала, что возле неё есть то, что ею не является. Это как ощущение конечности. Ведь раньше уникальность была одна и бесконечность в ней была, а сейчас вдруг оказалось, что границы есть у неё, а там за ней – ничто. Противоположность – я так назвал состояние это. Здесь я есть – там нет. Я – не я. Тогда я думаю, чтоб оставаться, как и раньше одной, каждая уникальность, увидев то, где не было её, начала быстрое движение во всей своей вселенной и в движение этом происходило быстрое чередование противоположностей я – не я. Когда же движение стало очень-очень быстрым, то оказалось так – одновременно, в одном месте существует две уникальности и каждая одна, так словно нет другой. Гармонией противоположностей я это называю. Так постепенно сперва две уникальности в своём движении новое образовали, затем это новое образование с другою парой ещё одну гармонию создали, и так продолжалось, пока вся бесконечность уникальностей по-новому существовать не стала – все вместе и одновременно каждая одна. И если грубые сравнения провести, то гармонию двух уникальностей мы называем камнем, а новую гармонию в чём гармония камня заключена – растение и так далее. Так я пришёл к ответу, почему мы ощущаем очень много разниц – в человеке заключена гармония как минимум множества уникальностей. Так думал я. Сейчас немного по-другому думаю.
Самсон замолчал, задумчиво за горизонт смотря. Свамир и Весемир не нарушали тишины, внимательно смотря на замолчавшего Самсона. Вскоре он продолжил.
— Всё началось тогда, когда я понял, что вечного вокруг нет ничего. Облака меняются. Растения рождаются и умирают. Животные все, люди, камень, скалы, города – всё умирает. То, что во времени рождено – то и уничтожит время. Как же так может быть? Гармония разрушается, исчезает? Я знал, что нет. Я понимал, что гармония остаётся, но вот, как и почему вдруг изменяется она и уникальности в другой гармонии сливаются, я не понимал. Я стал искать то, что неподвластно времени. И я это нашёл, — Самсон повернулся, улыбнулся – Это трудно описать, но я попробую. Состояние это Единством я назвал. Наверное легче всего с пустотой его сравнить. Представьте что везде она. Нет ощущенья времени в ней, пространства ощущенья нет – по сути ведь это всё одно – процесс, взаимодействие. Ей не с чем взаимодействовать – везде она. Пустота. Единство словно пустота. Но, описывая это состояние как пустоту, я не хотел сказать, что пусто оно и не содержит ничего. Оно всё в себе объединяет, всё, оно живёт во всём и всё в нём живёт. Наверное, ещё слова ритм, однородность для описанья подойдут, но слово ни одно не отразит всю суть его, наполовину ложно оно будет. Когда к Единству в мыслях я пришёл, тогда я понял также суть гармонии. Ближе всего подходят к ней слова движение, ритм, чередование. И также как движение скоростью описываем мы, подобно и гармонию противоположностей можно описать – скоростью мысли. Чем больше уникальностей в гармонию сплетаются, тем больше скорость мысли их союза. Гармония эта тысячекратно всё быстрей осмыслит, чем двух уникальностей союз. У камня скорость мысли очень малая, в миг его жизни мы тысячелетие можем прожить, о чём он думает века, всё то в мгновение мы осмысляем, поэтому и кажется нам он холодным недвижимым, мёртвым. У растений скорость мысли выше, ещё быстрее мысль у гармонии, животные название которой дали мы.
Самсон замолчал. Свамир увидел лёгкую тень печали, коснувшуюся его лица. В последнее время он часто видел в глазах брата эту невыразимую тоску, лёгкую почти незаметную грусть, пронизывающую взгляд. Иногда его взгляд останавливался, замирал и тогда Самсон словно исчезал, словно не видел ничего вокруг. Его взгляд устремлялся за невидимые горизонты и Свамир не мог “догнать” его мысль, не мог понять, что с ним творится. Он лишь смог уловить блеснувшую несколько раз в его глазах улыбку радостной встречи. Потом он возвращался, и тень печали окутывала его взор. Несколько раз Свамир пытался выяснить, что с ним происходит, но потом оставил в покое, зная, по крайней мере, что в эти моменты он счастлив.
— Я думаю ведь для того чтобы создать весь мир во всём его многообразии не обязательно присутствие множества уникальностей. Достаточно одного и противоположности его.
Весемир улыбнулся Самсону.
— Хорошо. Мы поняли тебя. Вы молодцы.

Красный, плывущий алыми оттенками, диск солнца медленно опускался в багровое озеро горизонта. Самсон следил за пылающими лепестками пламени. Вечер был необыкновенно тихим. Это был особенный момент. День закончил все свои творения, а ночь, мечтанием существа каждого касавшаяся, ещё не пришла. Природа замирала, в мгновенья эти открытым сердцем весь мир в себе вмещая, восхищаясь, радостью живя и вдохновением дыша.
Самсон почувствовал чей-то взгляд, обернулся. На опушке леса Весемир стоял. Он подошёл. Мгновение молчали.
— Как ты узнал, что рядом я? Какая разница, отличие какое тебе сказали о присутствии моём?
Самсон задумался.
— Я, не знаю. Я просто почувствовал…Я словно…Не знаю.
— Смотри Самсон.
Чуть вдалеке от них на скалы выступ из леса вышел барс, недвижимо застыл он, на закат смотря. Самсон улыбнулся. Барс повернулся, на людей взглянул и снова к солнцу повернулся.
— Самсон, ты попытался в мыслях мир весь охватить. Попробуй чувствами теперь его увидеть.

Отвесная скала тонким шпилем возносилась в небо. Пронзающую синеву вершину венчала человеческая скульптура. День. Год. Тысячелетие. Сколько она здесь стояла? Возвышаясь над облаками, окутанная ярким светом солнца. Кем она была? Кто создал тебя? Зачем? Что за стремление тебя над миром подняло? Куда стремишься ты? К чему? Чего ты хочешь? Напряжённо-спокойное лицо, бездонно-тёмные глаза, тело – движение, направленное в небо, в землю, в облака.

Что же не так? Чего же я не понял? Не вижу я изъяна в размышлениях моих. И логика моя верна. Так в чём же я ошибся? Не чувствую я бытия. Ни радости. Ни зла. Лишь…пустота…

Ветер тронул одежды, кисеей волосы поднял. Слезинка яркую дорожку прочертила, прозрачной искрой льда упала в небеса.

Неизмерим возраст ночи. Её тьма много древнее богов. Когда-то люди верили, что она — одна из сутей стоящих у истоков творения, ведь даже царствующие во вселенной Титаны, в чьей мощи рождаются звёзды, трепещут пред её глубиной. Наверное, лишь Архонты, живущие изначала времён, могут родниться с ней, как роднится раскрывающийся в своём совершенстве цветок с великой колыбелью жизни прекрасной Землёй, но и они ни в силах достичь горизонтов непознаваемой жизни.
В дыхании вселенной она приходит к нам, раскрывая крылья над миром, спускается вниз, погружая каждое живое существо в искрящееся звёздами бескрайнее море. Соединяет миры и оставляет каждого наедине со своими творениями – своими мыслями, своими желаниями, своими ангелами и демонами.
А может она приходит из глубины нашей души? Окутывает разум, заполняет мир, пытаясь защитить, сгорающее в невыносимом напряжении чувств, сердце от жестокого света дня?
Кто знает, где начинается ночь, где заканчивается, что несёт в своей глубине. Считая ночь лишь одним из времени суток, люди стали забывать, как велика и безмерна ткань её существа.

Глава 2

Реальность
Память возвращается ко мне. Какое это удивительное состояние – когда можешь помнить. Мир словно расширяется, становится больше. С памятью возвращается чёткость мышления, ответы словно приходят сами.
Моя память возвращает меня к жизни. Но она также приносит вещи много страшнее чем мои галлюцинации, страшнее потому что всё что случилось, происходило по настоящему, а не в моей голове. Порой, обдумывая произошедшее со мной (то, что я вспомнил на данный момент) и ситуацию, в которой я нахожусь, мне становится трудно в это поверить, и я задаю себе вопрос, а не новый ли это виток моего сумасшествия? Не вызваны ли эти воспоминания лишь моим ещё большим погружением в хаос психического, ведь то что я вспоминаю, выглядит так невероятно и ужасно, что не хочется верить что это возможно.
Да, я действительно сошёл с ума. И вызвано это было моей неспособностью принять действительность, слабой волей неспособной противостоять внешнему воздействию и моей высокой природной восприимчивостью. Меня изломали, исковеркали. Кто? Почему? Память пока не дала ответы, но я, если можно так сказать, уже “ощущаю” их. Они придут в своё время. Главное чтобы не было поздно. Я нахожусь в опасной ситуации. Пока память моя не восстановилась полностью и силы не вернулись ко мне в полной мере мне нужно изображать человека с нарушенной психикой. Я ориентировался на окружающих меня людей, ища в их поведении подсказку, указание на мою ненормальность, на мои приступы. Теперь я знаю, почему не видел в них хоть какой-то реакции на моё сумасшествие. Ведь люди окружающие меня в моей повседневной жизни – актёры, призванные изображать рядовых граждан, на самом деле их задача наблюдать за мной и, конечно же, создавать видимость нормальной жизни текущей вокруг меня. Всё, всё вокруг это декорации грандиозного спектакля. И главный герой я. А зрители находятся где-то далеко за бетонными стенами лабораторий и оттуда наблюдают за происходящим на сцене. Как на древней арене Колизея скоро они должны решить мою судьбу, указав большим пальцем вниз, ибо я неудавшийся эксперимент и реабилитации не подлежу.
Мне нужно успеть вспомнить. Успеть вспомнить все, что произошло со мной.
Моя память также приносит мне воспоминания, затрагивающие моё сердце, наполняющие меня радостью и грустью. Эти воспоминания тревожат меня больше всего. Ибо я не знаю, что случилось с той, что приходит в них ко мне. Эти воспоминания как сон. Её улыбка, её смех, её тепло. В этих воспоминаниях я полон свободы и любви. Я чувствую, что могу всё. Её окружённое белыми кружевами тело. Хрупкое и одновременно наполненное таинственной внутренней силой. Она излучает свет. Яркий свет счастья и любви.
Теперь я помню, когда с немым криком я просыпался от разрывающего меня на части кошмара, я вспоминал её, её глаза, её улыбку и мир успокаивался, темнота становилась темнотой, ночь ночью, а сон сном. Она спасала меня. Раз за разом возвращала к жизни.
И всё же я забыл её…оставшись один в кошмаре своего безумия.
Кто же ты, та, что спасала меня? Где же ты, та, что любит меня?
Осталось немного. Я всё вспомню и найду тебя.
Я должен успеть прежде чем их аналитики оценивающие моё состояние увидят изменения.

Видения
От песни пронзающей пространство поверхность пруда дрожала, волновалась. Мерцание, вплетающихся в ткань ночного неба, звёзд растекалось туманом в отражении пруда, сжималось в скалы, осыпалось. Волнение воды рождало лица, образы, пейзажи. Проникающей в чёрную глубину песне, ночь открывала пространства живущих в темноте.
На берегу пруда в лёгкой призрачной накидке стояла женщина. Она пела. Дрожащий от её голоса воздух ветром окутывал её фигуру, разметал волосы.
Её чувства, в песнь переходящие, стрелой пространство ночи пробивали. Сквозь сонмы образов умерших перед ней вскипавших, она стремилася вперёд, искрой во тьме горя.
Ища.
Не находя.
По щекам слёзы побежали. Голос дрогнул. Закрывшиеся глаза открылись, вспыхнули ещё большей силой. Сердца огнём тьму ночи освещая, она в песнь всё больше образов любви своей вплетала. Она искала.
От шторма загудела темнота и тенью мир весь оплетя, застыла. Тишина. Гладь озера зеркальною была. Она мир отражала. Того, кого Она искала.
Босые ноги на выложенную камнем дорожку ступили, погрузились в темноту. Женщина в озеро вошла. Чужая реальность её приняла, тьмой охватила, утопила.

<Тумана вздрогнула поверхность. Крик! Протяжный, долгий. Горы эхом застонали. Туман густой – упругая смола. Он не пускает, обжигает льдом. Отзовись!>

Самсон вздрогнул. Волна тоски пронзила тело.

<Где ты?! Волны тумана потемнели, налились бездонной чернотой. Крик! Долгий и протяжный. Тьма плескалась о скалы, болью разбиваясь. Камень от голоса стонал.>

Он дёрнулся. Сжимаемый огнём, заметался, пытаясь выбраться и увязая, утопая в темноте.

<Крик между небом, пустотой. Зовущий крик. Тебя зовущий. Очнись! Ведь я же здесь. Проснись! По скалам слёзы побежали. Туман вскипал от капелек дождя.>

Самсон. Стремление. Безудержный огонь. Словно трясина, пустота. Он утопает, вязнет. Туман и немота. Они в камень застывают, движение сковывают, умертвляют.
Он закричал. От разрывающей тоски. От боли. От пламени огня.

Крик его вырвал из сна. Самсон встрепенулся, вскочил, прислушиваясь к отголоскам эха. Улыбнулся когда понял, что от своего проснулся крика. Коротко рассмеялся. Он попытался вспомнить сон, от чего он закричал. Вспомнить не смог. Осмотрелся, вдруг понимая, что-то изменилось. Посмотрел ввысь. Их были десятки, сотни. Рассыпанные по всему небу, искрились звёзды. Мгла, вечно заволакивающая небо, отступила к горизонту от льющегося на неё невидимого света. Потрясённый завораживающей красотой ночного небосвода, Самсон смотрел на блистающие невообразимым разноцветием звёзды, вслушивался в своё сердце, гулко стучащее в груди. Откуда-то из бесконечности, забытой им, глубины его души поднималось новое давно забытое чувство великой неизбывной любви, открывающее безграничную свободу и всё осветляющую радость великого смысла жизни. Звёздное небо что-то пыталось сказать ему, что-то очень важное, что-то очень необходимое. Оно беззвучно металось, пытаясь сообщить ему, рассказать, открыть.
Звёзды сложились во вспыхнувший яркой вспышкой памяти контур, абрис, тень человеческого лица. Самсона обдало жаром. Томившиеся в глубине воспоминания метались в стремлении вырваться из тьмы забвения.
— Самсон!..
Взлетевший в звёздное небо, женский крик разбил хрустальную тишину ночи на тысячи, кричащих болью и отчаянием, осколков. Самсон резко развернулся, определяя направление, на мгновение, превращаясь в статую, каждой клеточкой впитывая метающийся в звёздных отражениях затухающий зовущий его голос. Он взглянул на горизонт. Выползающий из-за края земли мрак в страшном шторме рвался ввысь, пытаясь закрыть, заглушить, заполнить небеса. Самсон взглянул на небо, вспоминая женский голос, и осознал, что он должен торопиться, должен успеть. Разрывая сдерживающий его ветер, он рванулся вперёд, на затухающий вдали зов.
Вглядываясь в сумрак, он бесшумно, медленно вышел на опушку леса, застыл осматриваясь. Поляна была небольшой. Чёрное сплошное море травы, идущее волнами от неощутимого ветра, стекалось к центру поляны, к окаймлённому каменной кладкой озеру, изгибалось и тёмными водопадами обрушивалось в его глубину.
По телу пробежала резкая дрожь, тошнотворной слабостью отзываясь в каждой клетке. Внезапно пришло осознание какой-то ненормальности, нереальности всего происходящего. Самсон взглянул вверх, мрак заполнил половину неба, шагнул вперёд, погружаясь в тёмные безвидные воды. Громкий выворачивающий шёпот ветра проник под кожу. В грудь что-то вонзилось. Волна боли пронзила тело. Мрак бросился с небес на него, заполонил мир, но яркой линией сквозь мглу к нему протянулся женский голос, согревающим теплом наполнил сердце.
Он шагнул вперёд.
Окружающая его темнота, освещая всё вокруг, стала наливаться призрачным светом. И Самсон начал вспоминать, просыпаться.
Он сделал ещё один шаг.
Смутные образы, воспоминания, обрывки чувств, картин яркими вспышками пронзали всё его существо.
Ещё шаг.
Темнота засветилась ярче, открывая его взору горы, леса, чьи-то лица. Гудевший ветер выворачивал всё тело наизнанку, разрывал каждую клетку. Увязая в воздухе, Самсон сделал ещё один шаг.
Искажённые лица, люди, кричащие ужасом тени. Поток образов всё быстрее летел перед ним. Сердце сжималось от тяжести мрака. Но в этом хаосе он видел непоколебимую нить, неразрушимый образ, единственную стабильность в окружающем его мире сумасшествия, хаоса.
Я здесь!..
Он шёл к ней, ярким чувством маяка согревавшей его в пустоте.
Я здесь!..
Ещё шаг…
Я здесь!..
Он заглянул в озеро. Маленький кусочек ещё свободного от мрака неба отразился в его поверхности светящимся любовью женским лицом, вспыхнул яркой вспышкой, заливая весь мир нестерпимым выжигающим темноту пустоты светом.

<Мир изменился. Почти незаметно. На пределе чувствительности. Осознав это, Самсон остановился, замер, касаясь рукой ствола дерева, “прислушался”. И в тишине молчавшего в своём вниманье леса он услышал звуки. Сперва отдельные как капли редкого дождя, они летели и сплетались в негромкие ручьи потоки, отзвуки которых неслись в пространстве, неповторимыми оттенками в единое звучание мелодии сливаясь. Песнь души каснулася Самсона и вздрогнула его душа, от образов возникшей в ней от песни этой. Он вскинул голову, кровь быстрее побежала, летящим мыслям подчиняясь и разгоняя их ещё быстрей. Он побежал, в размытый ветер в лучах леса превращаясь. Мелодия всё громче в душе его звучала, и было тесно чувствам от образов её вскипавших, раскрывавшихся, летящих. На опушке леса он застыл, порывом ветра кроны шевеля. Всё замерло и разум, и душа. Закрыв глаза, она сидела на озёрном берегу. Она пела. Природа слушала её и замирала, лишь ветер от мелодии её порывами летел и прикасался к ней, то волосы погладив, то тёплой волной лицо обдав. Она глаза открыла, замолчала, заозиралась, взгляд на себе почувствовав иной. Их глаза встретились. Широко распахнутые глаза лучились радостью утра, прохладой горного ручья, зеленью листвы, шумящей на ветру, теплом земли и ночи тишиной. В ней Самсон увидел жизнь и смерть, весь мир, вселенную и свет её глаз до боли знакомый и неизвестный одновременно вечной тайной слился с его душой.>

Она ничего не чувствовала. Не ощущала тела. Ни звуков, ни ощущений, ничего, кроме колышущейся тёмно-синей серой пелены.
Что-то произошло. Что-то случилось в этой серости. Безмолвие что-то сказало. Тёмная пелена перед глазами взбудоражилась, забурлила. Нырнувшие в неё две руки подхватили её тело, потянули вверх.
Расплёскивая ночную тишину, Трувор вынес из воды тело женщины, мягко, придерживая голову, положил на траву.
— Барда. Ты жива?! Барда?!
Он несколько раз ударил её по щекам. Она была совсем холодной. Такой бледной.
Она дышала. Грудь медленно равномерно вздымалась, опадала.
— Барда! Ты меня слышишь?! Барда?! Ответь мне! Скажи что-нибудь!
Он не знал что делать. Не знал! Незнание, беспомощность метались в нём, мешая успокоиться, сосредоточиться, увидеть.
Он замер, всмотрелся в ясные, заполненные болью глаза.
Она жива. Жива.
Он поднял её. Прижимая к себе мокрое, дрожащее тело, понёс, ступая по вымощенной белым камнем дорожке прочь от пруда, от, отражающего чужие реальности, зеркала.

— В Зеркало Мира были способны смотреть лишь Иставалы – Видящие Бога. Мы же используем Око Миров лишь в крайних случаях. Когда цена незнания становится слишком высокой. Каждый из стоящих в то время на берегу озера поддерживает другого, не давая упасть, свалиться в тёмные реальности.
Эдельгейс сидела на краю постели, в которой, закрыв глаза, лежала Барда. Солнечные лучи проникали в огромные окна, скользили по вьющимся растениям, нежных тонов цветам, по белой постели.
— Ты могла умереть.
Губы Барды тихо прошептали.
— Я могла его найти.
Эдельгейс встала, подошла к окну. Трели птиц проникали в комнату. Она отвела взгляд от цветущего зеленью, царства леса, взглянула на лежащую в постели женщину.
— Ты о себе подумала? О нас? О людях, которым ты нужна? Мне больно это говорить, но…там, тогда никто не мог остаться в живых. Он умер. Пойми это.
— Он жив. На какой-то миг я почувствовала его, так словно он был рядом. Он жив.
Барда открыла глаза.
— И я его найду.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Эдельгейс отвела взгляд, взяла в свои руки ладони Барды.
— Чтобы тебе ни сказало Зеркало Мира. Чтобы ты там ни увидела. Оно открывает пространства живущих во мраке. Даже если он жив, душа его мертва.

Прошло три дня с той ночи, когда она посмотрела в Зеркало Мира. Силы Барды восстановились. Юхани, с детства обучавшиеся чувствовать и контролировать потоки жизни, пульсирующие в природе, были способны очень быстро наполнить здоровьем израненное, истощённое тело.
Она медленно шла по лесу. Огромные деревья, раскинувшиеся где-то далеко в вышине широкими кронами, создавали прохладу и тень. И тишину. Освобождающую, очищающую. Она медленно шла, изредка прикасалась к гигантским, необхватным стволам деревьев, чувствуя льющееся вокруг них спокойствие, чувствуя дыхание вечности, ощущая их невообразимую древность и одновременно невыразимое родство, близость, невидимое единство. Волны поддержки, силы лились от могучих уносившихся ввысь деревьев, разливались вокруг прохладной тишиной, всёзнающим спокойствием.

Звуки бегущей воды летели между деревьями, что-то шептали идущей по лесу девушке. Барда пошла на звуки, переливчатой лентой вплетающиеся в тишину леса. Журчание воды усилилось, и вскоре она вышла на небольшую чистую прогалину, в центре которой, выложенный камнем, бил небольшой родник. Вода сбегала по камням, падала в круглый белокаменный маленький бассейн. Барда смотрела на сбегающий по выложенной скале миниатюрный водопад, слушала его.
— Ты покидаешь нас, последняя из своего рода?
Барда обернулась. Чуть позади неё в белоснежном сияющем одеянии стояла Ае Левель, Дева Леса. Барда приклонила колено, выпрямилась, смотря в бездонно-синие лучащиеся тихим светом глаза.
— Молчишь.
— Я вернусь.
— Ты не вернёшься.
— Что ж, значит, так тому и быть.
— Ты выбрала его.
— Выбора нет. Есть лишь наша любовь. И я иду за ней.
Ае Левель прошла вперёд, к бьющему из камней фонтану. Там где она ступала, трава наполнялась медленно затухающим эфемерным сиянием.
— Помнишь легенду о Цветке Жизни, об Огненном Цветке, Огне Творения. В тебе растёт новая жизнь, Барда.
Самсона держит лишь одно – твоя любовь. Его частичка живёт в тебе. Она откроет тебе, где он. Слушай себя.
Ае Левель не поворачивалась, смотрела в даль, продолжала.
— Теперь иди, последняя из своего рода. Иди за своей любовью.
Барда некоторое время стояла, смотря на алебастровую скульптуру иставалы, на застывшие навечно в камне белые одежды, смотрящие в даль глаза.
— Прощай, Дева Леса.
Казалось древняя статуя с печалью и надеждой смотрит на покидавшую святыню Шаедельвель девушку.

Барда взглянула на восток. По холмам стремительно летел свет ещё невидимого из-за горизонта солнца. Холодный туман, стелющийся по земле, заметался, словно чувствуя приближение бегущей по земле волны рассветного луча. Барда отвернулась, тронула лошадь. Буланка послушно стала спускаться по склону. Туман был последним напоминанием близости Шаедельвеля, царства Девы Леса, за этими холмами начинались безжизненные пустоши, переходящие в полупустынные степи.
Она услышала ржание лошади, обернулась. Тенью, мелькая между деревьями, за ней следовал всадник. Трувор выехал из хрупкой тишины леса, остановился перед смотрящей на него всадницей.
— Я поеду с тобой. Дорога длинная, — он опустил глаза – одной тебе будет трудно.
— Нет, — туман взметнулся из-под копыт буланки.
Трувор поднял глаза, пристально смотря в её глаза, тихо сказал.
— Одной будет трудно. Если не хочешь, чтобы я ехал с тобой, я поеду вдали, позади.
Свет поднимающегося над землёй солнца осветил их. Туман исчез. Барда долго смотрела в его, светящиеся не произнесёнными словами, глаза, затем ответила. Он улыбнулся, лёгкой как будто виноватой улыбкой, тронул коня, подъезжая ближе.

Самсон открыл глаза. Создавая в ткани ночного неба полный глубокой завораживающей тайны узор, звёзды с вниманием, лёгким испугом и надеждой смотрели на него.
<- Они так красивы. - Они отражают свет твоей души. Что ты чувствуешь, смотря на них? - Необыкновенность, восхищение, радость и немного грусть. - Грусть? - Они так далеки.>
Воспоминания всплыли совсем неосознанно. Произнесённые очень давно слова лёгкой кисеей согревающего тепла всплыли из памяти. Он вспомнил тихий вечер, звёздное небо, рядом с ним, с добродушной улыбкой глядя на него, стоит, стоит…он не мог вспомнить! Не мог вспомнить, кто был тогда с ним рядом. Он видел смутную фигуру, чувствовал взгляд, но никак не мог разглядеть лица. Это было словно во сне. Во сне? Самсон резко поднялся на ноги, вдруг вспоминая мрак, женский крик, озеро, поверхность воды. Дрожащей рукой он вытер выступившую испарину. Где он? Что он здесь делает? Самсон поднял голову, осматриваясь. Во все стороны в даль уходили серебрящиеся в свете ночи холмы. Он несколько раз повернулся, осматривая пейзаж.

— Он снова здесь.
— Это невозможно. Как?
— Чья-то душа спустилась за ним и разорвала цепь. Теперь он может помнить.

В памяти вспыхнуло и исчезло лицо-отражение в бездонной глубине озера.
Самсон опустился на землю, притронулся к траве. Она была мягкой, бархатной. Покров земли затрепетал от прикосновения человека. Самсон почувствовал детское тепло, с надеждой тянущихся к нему травинок, отдёрнул руку. Что это? Земля смотрела на него вопросительно, немного с испугом.
Я чувствую. Чувствую?..
С удивлением он прошёлся рукой по серебристой покрывающей холмы траве, вновь ощущая тепло растений, тянущиеся к нему ростки.

— Он был сброшен в бездну камананас. Кто из живых вернуться мог оттуда?! Кто его мог там найти?!
— Тот, кто слышит голос Вечности.
— …?

На другом конце света Барда прижала руку к груди, внезапно ощущая, чувствуя нежное прикосновение. Ветер тихо прошелестел в листве.

Самсон поднялся, глубоко вздохнул, вбирая ароматы ночи. Лёгкий ветерок коснулся его лица.
— Так вот что ты туман скрываешь от меня, мир людей.
От далёкой горы прилетел протяжный, скрипучий звук. Он ледяной волной пронёсся над равниной и мириадами игл вонзился в сознание Самсона. В выворачивающей боли и собственном крике он услышал голос тумана.
“Ты пришёл сам…ушёл от них…”
Самсон попытался подняться, но новая волна протяжного стона сбила его наземь.
“Зачем сопротивляться…я избавлю от боли…во сне ты забудешь, что потерял…”
— Предлагаешь мне уснуть?!! В твоём забвении утонуть?!! Твой сон лишь яд!! Одну боль забирая, ты приносишь лишь другую!!! Ты ад!
Звук рога уже не прекращался, он звучал постоянно, заслоняя весь мир.
“С той болью ты не сможешь жить…”
— Какой бы она ни была она часть моя. Это всё я. Прощай туман.

Сны
Самсон остановился, смотря на движущуюся по дороге процессию. Впереди ехали два всадника, за ними двигалась запряжённая двумя лошадями повозка. На ней словно на помосте возвышался столб, к которому был привязан человек. За повозкой следовал всадник в коричневой рясе.
Самсон смотрел, некоторое время не понимая, не осознавая происходящего, затем рванулся вперёд, но сжавшая его плечо, рука остановила его. Свамир и Весемир уже спустились с холма и теперь тоже смотрели на движущихся по дороге людей.
Самсон взглянул дядьке в глаза.
— Нужно их остановить, что же они делают?
Весемир долгим взглядом смотрел в вопрошающие глаза мальчика. Медленно помотал головой.
— Дядька Весемир…Что же это происходит?
Рука Весемира по-прежнему сжимала его плечо, не давая рвануться вперёд.
Самсон смотрел на окутанные тёмной шевелящейся злобной тенью фигуры всадников. Смотрел на светлый силуэт, окутанный болью, привязанной к столбу женщины.
Из его глаз заскользили слёзы. Она повернулась, посмотрела прямо на него.
<Большие лучащиеся любовью и радостью глаза. Они медленно исчезают, удаляются. - Мама, почему ты покинула меня, ведь я тебя так люблю…>
Весемир упал на колено, крепко схватил мальчика, прижимая его к груди. Самсон рвался вперёд. Он видел через плечо дядьки как она удаляется, исчезает.
Она улыбалась ему. Её руки под толстой верёвкой скользнули к груди. Самсон видел, как в её руке что-то блеснуло, упало на дорогу. Её глаза улыбались ему.
Она исчезла.
Они стояли некоторое время.
Весемир коснулся плеча Самсона.
— Мы должны идти.
Самсон, отодвинулся, вместо того чтобы идти по направлению, куда они шли, пошёл к дороге. Выйдя на прочерченную, проскреблёную полосу земли, наклонился, ища упавшую из рук женщины вещь. Заметил блеск в редкой траве, подошёл, поднял с земли небольшой изящный кулон-цветок на тонкой верёвочке.
Вырезанные в дереве линии складывались в удивительное, красивое, полное всезаполняющей любви лицо женщины. Самсон вытер глаз, перевернул деревянный цветок. С другой стороны были вырезаны лишь линия-окружность и точка в центре. Самсон крепко сжал кулон в руке, обернулся, пошёл к смотрящим на него Весемиру и Свамиру.

Самсон сидел далеко от бивака, на берегу тихой речки. Склонившиеся ивы в тишине вечера смотрели на сидящего на берегу человека.
Самсон почувствовал пришедшего к нему дядьку. Весемир подошёл, сел рядом. Самсон всё также сидел, сжимал в руке вырезанный из дерева цветок, смотрел на бегущую гладь воды.
— О чём ты думаешь?
Вода казалась чёрной, лишь изредка отблескивая светом.
— О родителях, о смерти, о той женщине на дороге. Она была похожа на маму.
Сидели молча. Вдалеке потрескивал огонь костра.
— Она мне оставила вот это.
Весемир пригляделся к переплетающимся линиям кулона.
— Что означает этот круг с точкой в центре?
Весемир немного помедлил с ответом.
— Это символ. Для кого-то это знак, несущий глубокий смысл.
— Что же он значит?
— Он описывает реальность человека. Символизирует Человека, его взаимосвязь со всей Вселенной, описывает Вечность, Творца.
Молчали.
— Скажи, Весемир, что такое смерть.
— Я не смогу тебе дать ответ. Найди его в себе. Но прежде чем искать, попробуй Сон понять.

— Мы почти дошли. Когда взберёмся на эту гору, увидите долину храмов.
Они начали подъём.
— Весемир?
Дядька обернулся.
— Я нашёл одно отличие сознания от сна. Во сне ты не можешь помнить. Живёшь одним мигом. В каждом следующем мгновении в забвении утопает предыдущее. В нём нет памяти.
Весемир перевёл взгляд на сияющий женским лицом кулон на груди Самсона, кивнул и они продолжили путь к вершине, отворяющей ворота в древний город Человека.

Самсон остановился, изумлённо, с удивлением и восхищением смотря на покрывающие, уносящиеся ввысь, стены, картины мира. Он с шумом выдохнул воздух. Тишина храма ожила, унёсшиеся к далёкому куполу звуки в вышине слились и, отразившись, опустились, наполнив воздух глубоким тихим гулом.
Стены покрывали величественные, красочные, завораживающие своей глубиной, пейзажи. Перед ним возвышались неведомые леса, могучие вводящие в трепет, дышащие вечностью деревья. Холодные, обжигающие льдом, недосягаемостью и древностью вершины гор. Жаркие, иссушающие, ослепляющие палящим солнцем пески пустынь. Таинственные неописуемые глубины тёмного бездонного моря.
Линии природы накладывались друг на друга, перетекали, сливались, расходились, образовывая своими формами, тенями лица, силуэты.
Сначала были видны лишь пейзажи, но стоило только чуть получше присмотреться, и становились видны собравшиеся из линий картин фигуры. Это было так удивительно.
Самсон посмотрел на уносящийся в неведомую даль величественный Лес. Линии деревьев складывались в изящную, в узорных одеяниях, наполненную красотой и царственным величием девушку, держащую тонкий посох-деревце и смотрящую куда-то вдаль. Самсон сделал несколько шагов вперёд. Лесная девушка исчезла. Но теперь ставшие крупными деревья преобразились, своими формами другое создавая. В размашистой тёмно-зелёной ели Самсон увидел усатого седого старика, строго смотрящего из-под кустистых хвойных лап-бровей. В берёзе – изящную красавицу, с длинной цвета золотой осени косой. В пеньке – из травы выглядывающего коротышку.
Самсон сделал несколько шагов назад. Жители леса все расплылись, огромное полотно деревьев вновь фигуру девушки образовало. Самсон перевёл взгляд на клубящиеся над горами грозовые тучи. Их линии в суровое лицо мужчины сливались. В его зрачках застыли молнии. Самсон прошёл вперёд. Невидимые издалека, вблизи мелкие детали державшего оружие человека образовывали. Его фигуру ветер обвивал, в его тени, отбрасываемой ярким светом молний, вырисовывался тот, с кем он в битве яростной сливался.
Смотрящие на него образы людей были настолько реальны, настолько выглядели живыми, что было немного не по себе. Они смотрели на него.
Удивительные покрывающие стены росписи завораживали, вводили в трепет, погружали в странное состояние созерцания. Он не услышал звуки приближающихся шагов.
— Самсон?
Мальчик обернулся, посмотрел на дядьку.
— Что это, Весемир? Сперва как природа, но если лучше присмотреться в них другое видишь.
— Что ты в них видишь?
Самсон не заметил волнение Весемира.
— Лица, величественные люди и необычные животные, красивые и грозные фигуры. Эти картины похожи на то когда ты облака разглядываешь, сначала вроде непонятно ничего, но стоит приглядеться – там видишь табун лошадей бежит, там собака, хвостом виляя, радостно глядит, а там медведь по упавшему стволу идёт. Но эти картины словно живые и какие-то … — Самсон замялся подыскивая слова, — от них словно идут какие-то волны, я сразу чувствую… чувствую всю картину. Что это, Весемир?
— Это иконы, Самсон. Они раскрывают душу человека. Всего мира.
Самсон повернулся, внимательно смотря на Весемира.
— Пойдём, я расскажу вам о том, куда пришли мы.
Их шаги, лёгким звоном отражаясь, к далёкому куполу летели.

— Абрикатин…
Самсон задумался, смотря на простирающуюся перед ними долину, представляя образ той, кому это царство храмов было посвящено. Он обернулся.
— Кто же она была?
— Такой же человек как вы и я. Принцессой незримых глубин Моря её после стали называть. Она с севера пришла, с земли, потомками ведрусов сотворённой. Их дочерью она была.
Свамир укоризненно взглянул на Весемира.
— Но ты же говорил, Потоп невиданный она вызвать смогла.
— Потопом время это стали называть Правящие людьми – те, кто себя возвысили над миром, человеком. Они название такое, прошлого образ искажая, всем народам передали. Для них это было крахом, концом эпохи Первого Храма, как сейчас они то время называют, концом Гекаты.
Самсон отвёл взгляд от утопающих в зелени склонов храмов-гор, долину окружающих, вопросительно посмотрел на дядьку. Весемир продолжил.
— Концом Ночи. Абрикатин в царящей Тьме смогла Рассвет призвать, души людей от Сна, забвения спасая, пробуждая.
— Как же смогла она во Тьме увидеть то, чего не видели другие?
— Её душа чиста была. Цепями, окружающими души людей, не скована. Она с миром, с творцом, с вечностью была едина. Все образы людей душой открытой она воспринимала, их скрытую суть видела, в них мир весь созерцала.
— Что же произошло потом, потопом что назвали?
— Она Целостность людям вернула. Смогла их отвернувшиеся от себя лица вновь повернуть, чтоб в душу каждый себе смог без страха заглянуть. Для иных поток образов души своей потопом стал.
Свамир нахмурился.
— Но воды ведь действительно, на зов её пришедшие из океана, мир древний затопили. И ты говорил, что мы однажды на берега его придем, и море в древности образовавшееся увидим.
— Увидевшие в себе Бога ушли, и новые народы образовали, по всей земле они расселились. Потомки их везде теперь живут. Те же земли, раньше, где все жили, в родные воды океана погрузились. Теперь там море. И до сих пор в его названии слышно имя Абрикатин.
— Когда же город этот был построен?
— Те люди, с Абрикатин что рядом были, после пришли сюда и возвели здесь город Храмов. Своими чувствами сформировав новые формы в скалах, рассказав о том, что было. Запечатлев в нём образ, вновь открывающий сердца. Образ Абрикатин. Чтоб послужил он для заблудившихся в себе, забывшим радость и любовь, забывшим смысл жизни людей тропой ведущей к сердцу, — слушая Весемира, Самсон смотрел на далёкую, небес касающуюся, скалу. – И после, тот кто неизбывную боль чувствовал в душе, страдание испытывая, приходил сюда, и храмы в тишине священной проходя, он вспоминал себя, на вершину восходя. Рассеявшиеся облака ему картину храмов им прошедших открывали. И в них он видел себя, вечность понимая, истину в себе живую открывая. И я знаю, что тот, кто здесь побывал, никогда больше истины свет не терял.

— Весемир, что самое важное для человека?
Самсон стоял на краю скалы.
— Есть много важного, но думаю главное быть в мире с самим собой.
Каменное лицо отражало пламя заката.
— Когда мы были в Араконе, там проповедники очень много говорили, учили, наставляли. Они все говорили, что за определённые поступки, они, кажется, их грехами называли, человек будет наказан их богами. Меня тогда очень удивило, что они говорят лишь о том, что это за поступки и какое за них следует наказание. Почему же они не учили, веривших им, людей как этих поступков можно избежать, как быть таким, чтобы их не совершать?
— Подумай сам.
Слушая тишину гор, они долго молчали. Горящие огнём ледников, вершины в ожидании смотрели на сотворённые закатом статуи людей.
Самсон обернулся, посмотрел дядьке в глаза.
— Я хочу пройти храм, подняться на его вершину.

Видения

Отряд конников чёрными тенями вырос на вершине холма. Перед ними открылась глубокая долина. У озера, в тени обрамлявших долину скал стоял замок.
Илариэль тронула коня, приближаясь к ахою.
— Мы прибыли?
— Да. Это Ландербок. Левит уже ждёт нас. Отсюда до Истуга день пути.
Магира перевела взгляд на возвышающийся над озером замок, заметила маленькую точку всадника, выезжающего из ворот.
Ефес посмотрел на виджи, хотел что-то сказать, но не сказал, отвернулся, потянул поводья, начиная спуск. Руевитеры последовали за ним.

Магира остановила лошадь, руевитеры въезжали в замок, подозвала стражника.
— Кто это был?
Она указала на далёкую точку всадника, поднимающуюся на холм. Стражник словно взявшись за что-то мерзкое и холодное, выплюнул.
— Наёмник, госпожа. Он сказал, что его зовут Шин Дао.
Магира выпрямилась в седле, оглянулась, смотря на замерший в красках заката силуэт на вершине холма.

Илариэль взглянула на север, на изломанную линию гор. Последние лучи закатного солнца погасли, и сияние неба стало медленно затухать, словно пламя сгоревшей оплавившейся свечи. Впадины и ложбины начинали заполняться сумраком. В этом проклятом месте он, казалось, был живым огромным существом, выползающим из неведомых глубин, словно выбирающийся на ночную охоту хищник.
— В Истуге туман придет после заката?
Голос магиры разорвал тишину.
— Да, как и в Семиградье.
Туман приходил с наступлением ночи, живой подвижной массой расползался по земле и жадно впивался в земную плоть, выпивая из неё жизнь. Проходило время, и цветущая красками земля превращалась в каменистую безжизненную пустошь — земля чернела, твердела, превращалась в камень, деревья сохли, искривлялись, мертвеющими кронами глядя в небо, птицы умолкали.
Туман приносил смерть и запустение. На человека белесая мгла действовала иначе.
Илариэль тряхнула головой, прогоняя картины из прошлого. Таков был туман, окутавший клириков в сонной лощине.
Туман Истуга другой.

— Да, он другой, — левит на мгновение замолчал, пронзительным обжигающим взглядом сверля виджи. – Не такой, с каким вы контактировали в Изсельвании. Эта сущность эволюционирует, изменяется.
Левит наклонился в кресле, взял со стола высокий изящно выполненный стеклянный кубок. В рубиновой жидкости искрились огни горящего камина.
— Одним из отличий и особенностью сущности, находящейся в Истуге является зов, — блуждающим взглядом левит наблюдал за плывущими в кубке огнями. – Теперь он зовёт.
Левит заметил нахмуренные брови виджи, улыбнулся, одними губами, глаза остались пустыми и острыми.
— Ефес вам пояснит, к тому же в этом замке присутствует человек, побывавший в тумане Истуга. Какой-то охотник, забредший за горизонт явления, — левит усмехнулся. — Глупость и любопытство – они всегда приводят людей туда куда нужно. Вы можете его расспросить.
Повисло молчание.
— Хочу ещё сказать вам, что считаю вашу точку зрения на произошедшее в Изсельвании неверной, искажающей реальное видение картины возникшего явления. В частности ваши домыслы о так называемых хозяевах тумана присутствующих в его сердце. Считаю, что с высоты сегодняшних знаний о данном явлении вы должны пересмотреть свои теории, дабы не ввести других в заблуждение и не подвергнуть лишней опасности отряд.
Илариэль не ответила, на застывшем каменной маской лице не дрогнул ни один мускул.

В этот же вечер она навестила вырвавшегося из тумана человека, но беседы не состоялось. Перед приходом Илариэль, лежащий в постели, человек затрясся в сильном приступе припадка. Лекарь и его помощник с трудом смогли успокоить больного, погрузив его в наркотический сон. Лекарь извинился, сказав, что больной очень сильно подвержен приступам безумства в ночное время и предложил отложить беседу до утра. Илариэль кивнула и ушла. Она не вернулась утром. Отряд клириков покинул замок, прежде чем забрезжила заря. Но причина была не в этом – виджи узнала то, что хотела, она увидела ответ на свой вопрос в глазах умирающего охотника.
“Вошедшие в туман не возвращаются” – кажется, так их предостерегал седой старик, прежде чем они вошли в туман, заполнивший лощину в сердце Изсельвании. Только теперь Илариэль поняла, что значили эти слова. Знал ли тот старик о чём говорил? Скорее всего, нет. То были слова живущего в страхе крестьянина. Зловещие слова.
Охотника убивал туман, туман, живущий внутри него, белесая мгла Истуга выпустила его, но не отпустила. Как не отпускает никого познавшего её объятия…
Илариэль вспомнила шумящий поток Иорданы, вспомнила свои сны, приходящие откуда-то изнутри мысли, не её мысли, видения, захватывающее, поглощающее разум исступление. Туман жил в ней, он приходил к ней во снах, тихим шёпотом заглушал голоса окружающего её мира…
Он живёт во мне…

Утро было ясным, резко очерчивающим все линии и грани природы.

Проводник вытянул руку, указывая на далёкую остроконечную скалу.
— Отсюда поселение не видно, оно находится у подножия Рога, но сам замок, если глаз острый, рассмотреть можно, — он обернулся, избегая взгляда левита, продолжил. — Осталось не долго, скоро выберемся на плато, с него выйдем на Кручу, возле неё и начинается спуск в долину, но дальше вы сами, я, как было договорено, доведу вас только до Кручи.

Мрачные ели расступились, выпуская всадников из своих сумрачных чертогов. Отряд клириков выехал из леса, остановился на его кромке. Перед ними простиралась не широкая, но глубокая долина. На противоположной её стороне виднелось селение, а над ним чёрной тенью нависал замок Истуг.
Илариэль долго рассматривала открывшуюся им картину. Ничего общего. Совершенно ничего общего.
Левит внимательно посмотрел на неё, кинул взгляд на магиру и они начали спуск.

Замок был пустым, обветшавшим, казалось ему много сотен лет. Илариэль оглянулась. Она была одна. Нет руевитеров, защищавших её. Нет Валты. Никого. Лишь пустынная серая долина позади и распахнутые ворота замка впереди.
<- Помни, малышка, весь мир рождается в иллюзиях, реальностью же становится лишь то, во что ты поверишь. - А во что я верю?>
Илариэль заметалась. Нет никого. Кровавые вспышки их пути через долину, словно режущее лезвие меча прорвались из памяти.
<- А майя, иллюзии, что творят левиты, как не верить в них? Лицо ахоя на мгновение посерело. Илариэль наклонила голову набок, задумчиво произнесла, глядя на учителя. - Ты боишься за меня? Ахой наклонился, взглянул малышке прямо в глаза. Он уже давно открывал ей знания, запрещённые Великим Кругом Кохенов. Он раскрывал ей суть их Силы. - Нет, малышка, я не боюсь за тебя.>
— Проклятый левит!!! Ты убил их всех!!! Не было тумана…это ты…зачем? Почему?
-Вини себя, я бы этого не смог сделать, если бы не твои ослепшие глаза. Ты позволила им умереть. Не увидела. Не помогла. Ха, ха, ха.… И это виджи. Лучшая из ха’майев. Ха, ха, ха.… Где же твоё истинное зрение, созерцающая пустоту?
Он стоял в проёме ворот замка. Возвышался над ней, казалось над всем миром. Раздувавший одежду ветер отрывал его от земли. А Илариэль смотрела на него и ничего не видела. Лишь то, что показывал он. Верила в ту иллюзию, что внушал он.
— Почему?
— Ха, ха, ха, ха.… Это всё что ты можешь сказать? Потому что я выпускаю, но не отпускаю. Ты ещё не поняла – я хозяин тумана!
Виджи закрыла глаза и начала молиться. Её никто не учил этому. Её никто не учил верить в богов, ведь они лишь ещё одна иллюзия. Она и не молилась богам. Она разговаривала с той, что родила её. Не просила помощи, не просила спасения. Лишь напомнить, кто она есть. Ибо видеть истину может лишь тот, кто понимает и помнит себя.
Понимание сути – есть сила.
И на мгновение Илариэль обрела эту силу. Обманная пелена, сплетённая левитом опала трауром, словно осенняя листва. Левит стоял возле неё, чуть позади, шептал ей на ухо слова, свои заклятья, иллюзиями завораживал, и разум её искажал, другое видение всему миру придавал.
Илариэль ударила, отбросила его и побежала, вбежала в ворота, в замок, по лестнице сквозь тьму, сквозь боль. Бежать. Через залы, через комнаты, по лестницам, держась за парапет, вперёд.
Она остановилась. За ней никто не гнался, никто не преследовал, лишь тишина. Илариэль опустила руки, обессилено упала. Она потеряла свою силу, потеряла своё зрение. Сонная лощина лишила её силы всевидения. Как страшно в этом признаваться. Опустошенная, обессиленная. Она больше не видит суть, не видит истину вещей. Где ложь, где правда, где реальность, а где сны? Не понимаю для чего зачем? Нет больше виджи. Нет понимания, что происходит, для чего и как. Что, отчего зависит, что лишь кажется, а что существует и влияет. Я больше ничего не вижу. Теперь моя реальность – этот мир чужих иллюзий и законов.
Как тесно в этом замке и темно.
Она встала, прижалась к холодной каменной стене, прислушалась, стала подниматься вверх по лестнице, закрученной, словно спираль и вдруг услышала стон боли, шорохи, шаги. Там наверху кто-то кричал.
По лестнице вверх поднимался человек. Сжимая голову руками, он спотыкался, кричал, бился об стену, полз, вверх. Словно во сне она за ним последовала. Они взобрались на вершину башни, залитой светом луны. Он остановился, захрипел. И сквозь лохмотья, висевшие на нём, она увидела его лицо и закричала:
— Свамир!!!

Самсон поднялся, выпрямился. Бушующий ветром туман набросился на него, взметая, развивая волосы, изорванный плащ. В Самсоне разгоралась ярость. Мир словно раздваивался пред его взглядом. Стремительные течения тумана то растворялись, становились прозрачными, и сквозь них Самсон видел простирающуюся перед ним равнину, холмы и звёзды, то уплотнялись, превращаясь в кипящую мглу.
Преодолевая ветер, Самсон шагнул вперёд.
— Покажи, туман, что ты скрываешь от меня!!
— Твою боль…
— Она моя!! Отдай обратно то, что взял!! Покажи!!
Туман взбудоражился ещё больше, закипел, штормом обрушился на Самсона, в ветре стал прозрачным как стекло.
— Смотри же…
Самсон увидел каменный останец пред собой, тот на котором он от сна тумана просыпался, уходил, к которому вновь возвращался.
Самсон шагнул к нему, рукой прикоснулся прилипая.
— Расскажи мне камень, что ты знаешь.
И камень стал рассказывать к живой плоти прилипая, тело окутывая, внутрь проникая. Мир полетел на него бешеным потоком, неся его туда, где он свой мир покинул, в забвение утопая.
Он увидел тёмный замок, и сердце сразу глухо застучало, сдавило, сжало. Дрожа и страхом исходя он проплыл ворота.

<На скале двое стояли. Самсон смотрел на седого старика. Один из Шестерых. Кохен – возвысившийся. Один с собой не совладавший. Кохен – предавший. Один из возжелавших. Кохен – отказавшийся. Один из Шестерых. Он смотрел на “сына” Весемира. И в нём горела злость и зависть, отчаяние и унижение, горела боль. Но больше всех в душе его пылала гордыня. Она не признавала, не склонялась и не отдавала. >

Самсон очнулся от воспоминаний. Он шёл по лестнице, раскалывающуюся голову в тисках своих рук сжимая. Глотнув воздуха, он снова в безвременье окунулся.

<- Зачем же ты нашёл меня? - Людьми ты управляешь, Человека унижаешь. Лишил свободы ты его. Понимания мира. Радости бытия. Волшебства рождения. Созерцания творенья. Я чувствую весь мир. Цветов ярчайшее цветение. От солнца идущее благословление. Успокоение реки. Небес прохладу. Ветров неудержимое стремление и смерть в земле покоем наделявшую. Я чувствую любовь дарящую, мечты невозможное преподносящие. Не чувствую я лишь тебя, всё это отбирающего. Пришёл понять я. Тебя. - Убить меня хочешь! Уничтожить! Ну попробуй! Самсон коснулся его и зарычал от захлестнувшей его боли.>

Самсон открыл глаза, увидел полную луну на него светящую, кровью в висках стучащую, закрыл глаза и в воспоминаниях увидел её.

<Она удивлённо на него смотрела. - Барда? Самсон опустил вниз глаза. Кровь, по всюду кровь. Я не мог этого сделать. Нет. Это не я. Издалека смех кохена долетал. - Не ты? Стон боли заполнил мир весь, небеса. Самсон в объятия её заключил, от падения удержал. Он всё смотрел в её глаза.>

— Свамир!
Илариэль к застывшему на камне человеку рванулась, упала.
— Свамир!
Он замер, медленно поднялся, как не похож он на себя, глаза открыл. Она попятилась, с ужасом смотря, как за его спиной вздымаются крылья, пронзая облака.
Взорвавшаяся над башней молния его осветила. Илариэль вскрикнула вдруг вспоминая.

<Туман сонной лощины. Когда она осталась одна. Она услышала голос Свамира. Мгла рассеялась. Вокруг тела, и кровь, и смерть. И посреди всего этого он. Того кого она любила. Свамир, нет демон зла. >

<Они стояли на краю скалы. Самсон в объятия её заключил, не дал упасть. Он всё смотрел в её затухающие глаза. Она выскользнула, упала, сорвалась вниз со скалы.>

Илариэль подошла к краю.
— Теперь я всё поняла.
Она шагнула вниз
Самсон открыл глаза. Он словно вновь оказался на той скале. А перед ним на краю стояла она. Она упала.
Самсон закричал, за один миг всё вновь переживая. В пламени чувств своих всё сжигая, он яростью и ненавистью наполнялся.
Самсон задрожал от рвущейся из него ярости. Крик призрачной волной разорвал тишину и темнотой предвестником грозы наполнил небеса. Он выпрямился, гневом весь дыша. Хрипя, дрожа, горя.
Луна внимала его крику. Поглощала, понимала, отвергала.
Дрожащий вокруг воздух взмах крыльев разогнал. Неверный свет луны из сплетшихся теней создал огромный тёмный абрис поднявшегося над башней существа. И словно тёмный ангел, упавший в преисподнюю он сорвался в небеса.

Реальность
Проснувшись, я долго лежал в постели. Мыслей не было или почти не было. Та же постель, белое мягкое одеяло, тот же потолок, отблескивающая отражениями причудливая плитка, тот же запах, утренняя свежесть полевых цветов, проникающая в распахнутое окно. Как будто не было этих лет безумия и страха. Всё как тогда, кажется века назад.
Я долго лежал, прислушиваясь к своему сердцу. Как я хотел тогда повернуться и увидеть её, ещё спящую, такую нежную, такую прекрасную и такую любимую. Погладить её по щеке и сказать: ”Пора вставать, соня”. Как всегда, она бы сказала, что ещё ночь, и я путаю свет луны с солнечным светом или придумала что-нибудь ещё, пытаясь выторговать несколько минут сна. Иногда она обижалась на меня, что я разбудил её и не дал выспаться или же что наоборот не разбудил вовремя. Меня всегда удивляла эта её логика, по которой я оказывался виноватым в этих случаях.
Я лежал и, словно вновь оказавшись в прошлом, слышал её смех, её игривый голос, обвиняющий меня в истязаниях над сонными женщинами и в частности над ней.
Я лежал. На моём лице играла улыбка. Умиротворение. Словно она была со мной. Воспоминания.
Я долго лежал, боясь шелохнуться, боясь повернуться, боясь уничтожить маленький мир исчезнувшей гармонии и любви. Мираж прошлого.
Я повернулся, постель была пуста. И в этот миг весь тот ужас, все эти годы сумасшествия, осознание сегодняшнего дня – всё это обрушилось на меня, вдавило в кровать, принеся неописуемую боль. Боль того, что её больше нет. И не будет никогда. Она никогда больше не засмеётся. Не разозлится. Не скажет “Люблю”. Её больше нет! Я закусил простыню и не в силах сдерживать вырывающуюся из меня боль, закричал.
Я долго лежал в постели, находясь в опустошённой бессмысленности. Слёзы высохли. Меня вернуло к действительности прикосновение. К моей спущенной с кровати руке прикоснулось что-то мокрое и шершавое. Я вздрогнул, взглянул вниз и встретил взгляд чёрных блестящих глаз. Ёж снова ткнулся своим острым носом мне в руку и уставился на меня. Я позвал его, но он отпрыгнул, отошёл и вновь уставился мне в глаза.
“Ты не ушёл, старый комок иголок” – так я подумал тогда. Мы смотрели друг другу в глаза, старый лесной ёж, давно забывший лес и человек вспомнивший себя. Мы нашли его маленьким, ослабшим. Я был против того чтобы взять его в дом. Ведь это зверь, его дом это лес, его судьба, его жизнь — это лес. Но она настояла. Иногда она становилась как какая-то яростная богиня битвы. Глаза сверкали, лицо превращалось в огненную маску, кулаки сжаты. Она умела настоять на своём. Я уступил ей. А он не ушёл. Все эти годы он был со мной. Но я его не видел. Раз в день, утром я давал ему еды. Но, как и многое другое я делал это механически, разумом, игнорирующим все, что было связано с пережитым мной. Иногда я видел его, слышал топот его ножек в ночи, но разум мой не допускал его до сознания.
Ты не ушёл. Он стоял и смотрел в мои глаза, пытаясь увидеть, высмотреть в них искорки сумасшествия. Он не нашёл их и мне показалось он улыбнулся, улыбнулся и вздохнул, как человек выполнивший очень трудную и долгую работу. Не знаю, почему я так подумал тогда. Мы пошли с ним на кухню, я накормил его, он слопал все, что было на блюдце, и ушёл в сад.
Она вырастила этот сад. Он пустовал все эти годы. Позже я нашёл его на берегу нашего небольшого озера, как мы называли маленький водоём на краю сада. Он спал. Я уселся рядом, всматриваясь в водную гладь, а потом понял – он больше не проснётся, никогда. Я похоронил его чуть правее, под огромной кроной сосны, в том месте, где мы любили отдыхать, там, где мы играли с этим колючим комком. Он сворачивался в шар и словно колобок подкатывал к нам, мы его разворачивали, отодвигали, а он смешно поносившись вокруг нас, снова брался за своё. В этом месте под сосной не было сорняка. Остальная часть сада почти вся заросла травой. В нём больше не было цветов.
Теперь я сижу за столом и пишу. “Начатое всегда нужно доводить до конца” – так она всегда говорила. Я начал этот дневник с целью понять, что со мной случилось, что произошло. Я хотел найти причину своего безумия.
Это мои последние записи. Слушай же дневник внимательно.
Над нами ставили опыты. Над нами, над людьми. В моей группе было ещё двенадцать ребят, но я знаю, наша группа была не единственной. Их стремление к суперчеловеку изменяющим душу излучением обрушилось на нас. И мы изменились. Мы стали другими. А потом они открыли в нас, как они сказали, третий глаз – новый уровень сознания. Дальше всё должно было зависеть от нас. Кто справится с открывшимся в мире, кто нет. Они не знали что я справился. Просто они видели, что я отказываюсь от них, ухожу, ведь я увидел истинное лицо мира, ИХ мира.
Я не смог. Они настигли нас. Этот бой сознаний нельзя описать. Когда я очнулся преследовавшие нас неподвижно валялись на земле, а она…она лежала на моих руках. Такая холодная. Неживая.
Я убил её…в этом безумстве боя я убил её.
Мне не нужна была жизнь без неё. Мне и сейчас она не нужна.
Осталось недолго. Сегодняшняя ночь для них будет часом правосудия, временем воздаяния по делам их.
Я знаю, они не смогут остановить меня.
Ведь я справился.