Пролог
Слово «писатель» происходит от глагола «писать», а не от иного какого глагола… Есть еще особый сорт писателей. Это так называемые юмористы. Они пишут для того, чтобы читатели плакали, или сами, когда пишут, плачут: писать им не хочется. Несчастный народ юмористы. Даже когда зубы болят, должны писать веселое. О. Вишня
Появлялись время от времени и жили-были смешные истории – brech.ua-ru, – которыми остроумно делились между собой машинисты, например, в бане за кружкой пива.
Пришло время, и пришел Автор, и взял на себя, и все закричали от счастья, ибо с них свалилось. И прикоснулся тот к бумаге, и записал первое слово. Бумаге понравилось: по ней никогда не водили ни поезда, ни веселые слова о них. Он второе прицепил. Бумага оценила, попросила еще.
Стал Автор добавлять по слову, как по вагону, и такие поезда нескучные сформировал, что не на одну бумажную страницу протянулись. Шуршат бумажки, смеются буквами, ждут, кто разделит с ними хорошее настроение…
Идите в баню
После периодических экзаменов, технических занятий, планерных совещаний и прочих событий, собирающих свободные от поездок локомотивные бригады, всей «брехаловкой» идем в баню. «Пошла братва на Липецк», – а мы в баню.
Идти именно сюда рекомендовал и чистивший себя у нас под великого, но вышедший не из гоголевской, а из путейской шинели, заезжий текстуальный маньяк смеховозрелого возраста. Его фамилия известного прошлым летом писателя недавно стала именем, и потому он весьма апломбированно вещал: «Идите, в баню!»
Курилка или брехаловка, или другое застойе – это, конечно, хорошо, но только в бане устанавливается неповторимая доверительная атмосфера, снимающая с костыля (прямодействующего тормоза) языки даже законченных молчунов, и тогда можно услышать такие были-нéбыли, которые в иной ситуации никогда бы не были. Которые никакая Дубина Неврубицкая ни «Аншлангом» не отольет, ни «анШлаком» не насыпет!
Языком плести – не поезд вести. Хотя врать не принято – люди все опытные, что к чему понимают, да и нет смысла: бывальцы круче любой сказки.
К сожалению, не все можно переносить на бумагу: у читающих одну книжку расписаний поездов многое на одних междометиях или слишком профессионально, а о чем-то и остальным не стоит клавиатуру трепать, поскольку все под начальством ездим.
Жаль, конечно, что слишком многое изменилось на «железнодорожной дороге» и даже «way» с той поры, когда любого могли подвезти в будке паровоза, и о деньгах даже не думали, не то, чтобы заикаться. А сегодня?
Глаза бы не глядели на некоторых «извозчиков» в кабинах электричек или на кабинетных техников, которые, расшифровав скоростемерную ленту, прозрачно, как сопля младенца, заикаются-намекают машинисту:
– Ввам не кажется, что превышена скорость…
– Может быть, ведь скоростемер с погрешностью, и плюс-минус пять километров в час допускается…
– Ннет, превышена не меньше, как на десять… ддолларов!
И тем не менее, представьте: сидите на лавке, завернувшись в простыню, после первого захода, экзамен сдан, завтра – выходной, на душе – благодать, в руке – запотевшая кружка светлого пива.
Пива, которого надо – При Интоксикации Выпить Обязательно, которое – величайшее изобретение. И в бане – в самый раз: даже если «пиво подходит к концу», то туалет рядом. Колесо для полюбивших жизнь на колесах, тоже ничего, но колесо в бане все-таки не то.
Пиво без водки (или наоборот?) – не выброшенные деньги, потому что – не пьянства ради, а чтобы печень не работала вхолостую. И надо-то совсем немного – лизинг, закусинг, в крайнем случае еще по чуть-чуть.
Если к тому сухарики-бухарики, легко переходящие в бухарики-смехарики, если красные раки, заранее вымоченные еще живыми в белом (не вине, а молоке!), – чрезвычайно питательная встреча. Хотя пить и закусывать, все равно, что ехать и тормозить!
Здесь нет Бухалисов – любителей принять «не в мойку», то есть посидеть без посещения парной и моечной: «Пришли в баню и что – мыться будем?!» Нет и алкоголиков – которые пьют больше машиниста-инструктора. Да, многие водкой болеют, но большинство все-таки включают пивом похмелятор и лечатся!
Нет, не перепились еще на «железке» мастера вождения поездов и меткого слова. Есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах. И нет такой крепости, которую не взял бы на грудь труженик стальных магистралей!
Ну, юморофилы, писателей люблю – всегда себе налью, «зеленый, поехали!» – на дорожку за рахит-лукум нашего сердца, за пассажиров.
За пассажирных
Железнодорожный билет возбуждает больше надежд, чем лотерейный. Поль Моран
Вся наша жизнь – сплошная железная дорога. В ней пребывают люди между будущим и настоящим. Или наоборот? Что вообще-то все равно, потому что – между!
И очень интересно знать, куда это все едут, но еще интереснее ехать самому.
Один привык ездить в отпуск на фирменном поезде дальнего следования, а потом до следующего лета мучился и ездил, на чем попадя.
Другой в условиях ужасной давки забирался в электропоезд и только потом задавался вопросом, зачем. Уехать в электричке на юга?
Третий на вопрос: «Любишь поезд?» – ответствовал: «Люблю. Ездить. А так – нет!»
А еще был такой, который просто хотел уехать. Страшно хотел, всегда. Только не знал, куда. И поезд ушел. Или почти ушел, почти за светофор…
Как нет для армии страшнее врага, чем солдат, так никто не мешает работе железной дороги больше, чем пассажиры. Даже на максимально безопасном и ровном месте они ухитряются падать, ломать руки и ноги, куда-то проваливаться, где-то застревать. Создается впечатление, что попадая в рельсовую местность, люди начинают действовать, повинуясь исключительно спинномозговым условным рефлексам.
Таковы уж особенности национальной охоты за поездами – о, радость перед поездом вбежать в тот свет!
Но и стоящий на какой-нибудь станции Перепутная состав – сильнейший раздражитель. Казалось бы, куда торопиться – поезда ходят по расписанию, можно спокойно подойти к платформе и спокойно сесть в этот или в следующий. Но нет, а вдруг этот – последний в этом году? И летят, едва касаясь ногами земного шара, с детьми, с колясками, с бегемотными сидорами.
Божий одуванчик шаркает потихонечку, опираясь на палку, и вдруг – оп-паньки, поезд стоит! Палка уже не нужна, бабуля так частит подпорками, что олимпийцы от зависти попадали б. Финишный рывок – и старушка проскакивает в вагон, радостно усаживается, и, отдышавшись, пробивается к окну. А там уже провожающие подтянулись.
Бабулька начинает водить пальцами по стеклу, рассказывая о пережитом. На перроне ничего не понимают. Такая умственная ограниченность неприятно поражает новую пассажирку. Чтобы как-то спасти положение, провожающие чертят что-то в воздухе. Что они этим хотят сказать, понять немыслимо, и отбывающая с новой силой радуется уже тому, что уезжает от этих недотеп. 0творачивается от окна и крутит пальцем у виска. Чтоб сбросить счетчик негативных взглядов?
Другая с чемодан-вагоном на колесах бежит и кричит:
– А до нашей станции идет?
Ну, помощник машиниста и брякает:
– Идет, но только третий вагон.
– Ой, подождите! – и меняет курс вдоль состава к третьему!
Этот же шутник однажды ранним утром, когда одиноко сидящий в одном из вагонов дядя, спросил, нажав кнопку «Милиция»:
– Хлопцы, скоро поедем? – ответил:
– Ждем-с. Поищите еще хоть трех попутчиков…
Или. Со стороны привокзального рынка к приготовившемуся к отправлению электропоезду мчится пассажир средних лет, перепрыгивая через многочисленные препятствия. Несмотря на тяжелую сумку и явно неспортивный вид, он в самую последнюю секунду все-таки успевает вскочить в автоматически закрывающиеся двери. Всем телом прислонившись к ним, удовлетворенно констатирует: «Успел».
И в этот момент двери вновь раскрываются: машинист пожалел незадачливого спринтера. Потеряв точку опоры, пассажир мгновенно вывыливается обратно на перрон под шум вновь закрывающихся дверей и уходящей со станции электрички!
Большинство станционных поселков разделены надвое «железкой». Как говорится, баня, а через дорогу – раздевалка! И норовят туда-обратно ходить наискосок по креозотным шпалам и скользким рельсам, а не по дебелым настилам специально уложенных переходов.
Перешагивают пижоны через травку, вытянувшуюся около самых стальных ниток, а та, только-только распрямившаяся после прохода обильно замызганных ходовых частей тепловоза, так и ластится к светлым брюкам, вытирая каждый живой листочек об их жадные до любой грязи шерстинки.
Не ходи, где ходят поезда!
А еще пассажиров отличает потрясающая забывчивость. Забывают все: зонты, сумки, чемоданы, детей… Стою как-то раз перед отправлением. Вдруг подходит мужик, и, стесняясь, спрашивает:
– Извините, вы унитаз в вагоне не находили?
– Что не находили?
– Да унитаз. Розовенький. Такой… жене цвет к лицу. Я его вез. И забыл.
Странно, конечно, и не к лицу, а… однако чего не бывает: может, ехал человек, задремал немного, потом из вагона выскочил, а в руках – ничего нет. Начинаю, понятно, объяснять, дескать, поезд, который только что пришел, на соседнем пути стоит, надо пойти и в вагоне посмотреть.
– Да не сейчас забыл. Уже домой пришел, телевизор посмотрел. А младший сын вдруг спрашивает: «Купил унитаз?» Я и спохватился. Между прочим, у нас традиция: первым в семье рождается старший сын, потом – средний и только после него уже – младший…
Во, не повезло. Как не солоно хлебавши возвращаться и с той, которой к лицу, объясняться? Не увидеть бы небо в унитазах, в которых все что угодно может всплыть!
Хотя, что там – урну с прахом из крематория и даже крест и оградку для могилы забыли. Ну, а если кто-то что-то потерял, то кто-то это самое что-то непременно нашел. Даже предупреждения о том, что это может быть опасно, людей не останавливают: а вдруг там миллион? Или два!
Может быть, кто помнит историю, когда две бомбы нашли? Одна не взорвалась, потому что вовремя разрядили, а почему вторая не сработала? А дело в том, что сумку с нею террористы на станции без присмотра оставили, и кто-то из пассажиров оттуда будильник умыкнул!
Конечно, федерасты из ФСБ, собаки в бронежилетах рыскали, но так никого и не нашли: ни террористов, ни пассажира, ни будильник. Такие вот у нас пассажи пассажирные.
А что бы мы делали, если бы не лучшая с незапятнанных времен отечественная техника? Ну, за стоп-кран моей души! За рвущие небо паровозы, за ревущие и рогатые современные локомотивы! За машинистов и их помоешников – здесь и на перегонах!
Улыбайтесь, машинисты, улыбайтесь!
Думай на работе, индивид… –
Делать дело или делать вид?
Справедливости ради, надо сказать, что в последнее время порядка стало больше. Ремонтники более-менее работают, неисправности стали какие-то неинтересные, да и те чаще сами себе по незнанию или дурости преподносим. Тем более, что растет число способных находить выход из аварийных ситуаций, но и вход – тоже.
Прибегает резервная бригада на перрон к приходу электропоезда:
– Забираем твою коломбину в ремонт.
– А как же я?!
– Ты ремонту не подлежишь!..
В брежние времена вездесующего руководства все было подчинено широко расмахнутым по стенам лозунгам: «План перевозок – любой ценой!»;»Выпланим и перевыпланим!»
Но ремонтировали по лозунгам негласным: «Колеса крутятся, все остальное – излишество»; «Ремонт нельзя окончить – его можно только прекратить!»
– Сколько у вас в депо на ремонте работает?
– С начальством – около семисот человек.
– А без начальства около?
– А без начальства там никто работать не хочет!
Рабочее время распределялось так: перекур, перетреп, пересцык и даже перетрах. Получался такой перегиб, что для работы не оставалось времени. Распространен был и перелет – на новое место.
Людей не хватало, приходилось «летунов» снова принимать: и слесарей, у которых руки только под рюмку заточены, и мойщиц-обтирщиц, ни разу в руках ничего тяжелее помады не державших, и мастеров… со стола куски хватать.
– Где и кем вы работали?
– На стройке строителем. На работе рабочим. И на последнем месте больше десяти лет…
– Так почему его оставили?
– По амнистии. Потом, правда, еще год находился в Коми…
– В коме? Ну вот направление на медкомиссию в нашу поликлинику.
– Расскажите, как в нее попасть?
– Идите прямо.
– Прямо? Ну, дак, ежли так, мне не дойти!
Ходить – не ездить, некоторые, у которых все руки росли из одного места, доходили. Потом больше, чем работали, писали объяснения типа: «Я не вышел на работу потому, что думал, что вышел»!
Уровень беззаботицы дошел до того, что как они ходили, так машинисты ездили – «на честном слове и на одном крыле». Отваливались на ходу двери и контроллеры, кожухи аппаратов, падали на путь компрессоры, редукторы, тормозные тяги… О, Боже, возвести – как поезд довести?
Не спасали положения и специально назначенные приемщики МПС: и потому, что на пропитание и премии получали из деповского котла, и потому, что чаще принимали не локомотивы, а внутрь. А пока даже им все до лампочки, нам ничего не светит.
В одном депо уронили на путь даже тя¬говый электродвигатель, конструкция которого исключала та¬кую возможность! Чего не сделаешь, если сильно постараться. Повреждения схемы, при которых отключалась защита даже на тяговой под¬станции, никого не удивляли – подумаешь, до депо доедешь. А задымит – потушишь, не впервой.
Но до депо дотянуть – это было еще полдела. Как правило, только подъедешь к воротам, а тебе уже кричат: «Осаживай вперед (!), бросай, мы сами заедем, беги на такую-то канаву, все принято и включено!» Бежишь, там уже ворота открыты, и белый разрешающий на светофоре. Вскакиваешь в кабину и вперед!
Что там принято, что включено, какой ремонт, если они простую лампочку втроем вкручивали: один ее держал, а двое других первого вокруг оси вращали? Или запрягали так медленно, что теряли сам смысл ехать!
Поищешь в кабине бортовой журнал – за¬пись: одна секция не работает, на другой защита выбита со снятием высокого напряжения, ну еще по мелочи – освещение, двери… у которых, как известно, три положения: открыто, закрыто и не закрыто.
На все одна отписка – «Устранено». Конечно, хо¬чется верить… согласно первому закону Скотта: неважно, что что-то идет неправильно, возможно, это хорошо выглядит.
Однажды машинист разменял так электросекции, выехал – удивля¬ется: смотри-ка, все работает! И едет, и тормозит более-менее, просто ласточка, коломбина. Приехал на конечную, перешел в другую кабину, заходит и… челюсть до пояса отпадает – нет пульта управления!
Потом выяснилось, что сняли для превентивно-отвентивного осмотра, а поставить забыли. При приемке, естественно, все бегали, торо¬пились, на эту «мелочь» никто внимания не обратил. С кем не бывает? Вот тогда и стали отвечать на вопросы:
– Какой локомотив лучше?
– Тот, на котором можно благополучно вернуться!
Способности у людей бывают разные. Кому-то, например, Бог не дал сочинять музыку – даже не все ее понимают. У кого-то все из рук валится, да и вообще руки растут из ж… жутко сказать из какого места. А кому-то не дано водить поезда.
Конечно, все можно наладить, если вертеть в руках достаточно долго. И со временем таких, как правило, отсеивают – естественным или принудительным путем. Но до этого они успевают столько крови попортить, что их до зеленых веников, синих огурцов не забывают.
В Задрикавказе, что ли, начали работать в одно лицо, и вел электропоезд настоящий джигит Валико. Со станции отправляется – ручку контроллера – в ходовую позицию, а поезд не идет – в первом вагоне какой-то несознательный дверь держит.
Машинист, оставив контроллер в ходовом положении, встает с кресла, открывает свою наружную дверь, и говорит:
– Дарагой, зачэм так дэлиешь? Эхать нада!
«Дарагой» осознал ошибку и дверь отпустил. Блокировка замкнулась, собралась цепь управления, поезд дернулся, неловкое движение – и Валико материализовался на платформе, поезд же с места преступления скрылся.
Но обоим повезло: джигит попал в больницу с «травмами средней тяжести», но живой, поезд же был остановлен автоматикой, которая, по счастью, на нем работала исправно (что для той местности является скорее исключением, чем правилом).
К сожалению, самая совершенная электроника не способна остановить нашего человека, если он очень чего-то захочет-не захочет.
На одной из дорог была система автоведения. Она делала почти все: вела поезд по перегону с соблюдением графика, тормозила на станциях, включала информатор. Машинист лишь открывал и закрывал двери.
Но, во-первых, самая главная деталь любой машины – голова ее владельца, во-вторых, известно, что монотонная бездеятельность усыпляет не хуже лучшего экстрасенса.
Вот один так и ехал – открывал-закрывал, мучился, терпел, а на последнем перегоне не выдержал, задремал. Все бы ничего, но на конечной станции не успели освободить путь приема, и автомашинист аккуратно остановил поезд у входного светофора с запрещающим сигналом.
От тишины машинист проснулся, и спросонья у него поехала крыша. В том направлении, что проспал конечную станцию, и автоматика завела поезд в тупик. А ведь в вагонах пассажиры, им же – на станцию!
И механик, схватив реверсивку, погнал в хвост, по дороге успокаивая пассажиров: «Не волнуйтесь, сейчас поедем назад!» Прибежал в заднюю кабину, воткнул реверсивку, толкает ручку контроллера – а поезд не идет: умная автоматика не дает ехать в неправильном направлении.
И что же делает машинист, догадайтесь с трех раз? Правильно, отключает все, что отключается, и приводит в движение поезд. А ему в лицо прожектор вслед идущего светит!
Хорошо, что он, как поют на нашей эстраде, «поспешить опоздал», и, прежде чем из кабины выскочить, успел экстренное дать, так что обошлось без жертв.
А помощники? Присылали не только недоученных, но порой – недоколыханных, для которых работа не волк, она хуже!
Приняли дизель-поезд, машинист говорит:
– Запускаем!
А помощник вместо проверки запущенных в работу дизелей бежит двери открывать, чтобы пассажиров «запускать»!
Не отпустил тормоз какого-то вагона в пути, пришлось на перегоне остановиться, послал машинист одного такого «расторопного»:
– Беги, посмотри!
Но минуты бегут, уже диспетчер по рации привязался: «Механик, в чем дело?» Машинист решается, подложив тормозные башмаки под колеса электровоза, самому шпарить по составу. Подбегает, воздух под вагоном шипит, колодки прижаты, а помощник с ноги на ногу переминается.
– Отдои тормоз, выключи воздухораспределитель, чего смотришь!!
– Вы же сами сказали – посмотреть!!!
Да… Вот такой тормоз в помощники попадается! Успевающий лишь зряплату получать. Хотя есть наездники и думающие, и любознательные, и неизвестно, какие лучше:
– Зачем я этот тумблер в каждой поездке уже десять лет включаю? Не посмотреть ли, что получится, если выключу?!!
Ни тех, ни других одних оставлять нельзя, таких только под рукой держать надо. И в руках:
Лучше пусть синица, но в руках,
Чем журавлик с неба – на рукав!
К любой календарной вехе или праздничной дате подводили итоги соцсоревнования. Выдвигали «маяков», за их трудовыми показателями следили по результатам каждой поездки.
Если такому попадался неполновесный поезд, вопили: «Як ты миг, диспэтчер? Це ж сам Выхтур Якин! Есть в тэбэ груз на линэйных станциях? Дай ему пару-тройку пульманив прыцэпкы!» И никого не колыхало, что из-за такой остановки маршрута вес одного поезда подрастал, а тонно-километровая работа всех поездов снижалась, не говоря уже о сложностях маневров поездным локомотивом.
Потом Якину инженеры придумывали соответствующий почин – «Метод вождения тяжеловесных поездов за счет их пополнения на станциях тягового участка»! Дорожные журналюги выпускали брошюру.
«Маяку» давали Гертруду – Золотую Звезду Героя социалистического туда и обратно, и уже пользовались его именем, пробивая в инстанциях то ли действующую высоковольтную камеру для техкабинета, то ли стройматериалы для типового бытового корпуса, который будет новым зданием администрации.
Организовывали соцсоревнование с какой-нибудь бригадой бляхоубойного комбината. Направляли на все встречи, на которых делегации должны были обмениваться опытом подгонки итогов соревнования, но подгоняли, в основном, пьянку…
И об чем сигналим, – как одесские машинисты говорят, – обо что гудим? Так, разливаем… Ну, за начальство!.. Ребята, похлопайте коллегу по спине! Ишь, закашлялся – видать не пошло. Такая жизнь наша собачья…
О чем это? Ах, да. Живем с начальниками, как кошки с собаками: первые виляют хвостом, когда недовольны, вторые – только когда все хорошо. А начальников понять? То-то и отож.
Захотелось начальником стать?
В добрый час! Покомандуешь нами –
Хлеб сухой не придется жевать,
Будешь кушать его… со слезами!
Ну, за… чтоб – все!
Не все мы всадников достойны
Немало всадников – увы! –
И машинистов безголовых,
Начальников без головы,
Путейцев прочих непутевых…
А, в общем, на начальство нам везет, особенно после многочасового путчевания всей страны лебедиными танцами субтильной Одиллии и раздетой Одеты.
Начались сокращения, потому потянулись на дорогу партейные бывшевики, разжалобные уневоленные из армии и прочие дуракообразные с глухоманией величия. Поскольку, как говорится: «Я служил в штабе округа, а там дураков не держат!» – то сами понимаете.
Отставка – больше, чем жизнь. Но у нас они востребованы. Еще бы – на прежних местах начальствования заслуженно пользовались общественным транспортом. И часто – железнодорожным.
Звонит один такой – ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, хотя еще терпеть не мог нижнего белья и был довольно недурен, – в кадровую инстанцию:
– Вам начальники нужны?
– Вы что, дурак?..
– Нет, – отрицает, – но я у вас подъучусь!
«И не приведи Господи, когда такому дураку вдруг достается власть», – говорил Петр I.
А граф А. Л. Нарышкин наставлял: «Человек умный, со способностями проживет и так, а вот ежели человек скудоумный, да без способностей, то ему без чина никак не прожить, он никто, а потому он из кожи вон лезет, чтобы заполучить должность».
Есть у нас перегон с постоянно действующим ограничением скорости не более 40 км/час. Бригада вела дизель-поезд, как положено. Перегон протащились, остановились на станции и видят: к ним мчится один из новых руководителей. Вскарабкался в кабину:
– Доброе утро!
Помощник машиниста – в сторону:
– Какое доброе, если вы пришли?
Машинист встречает приветливо, вождь командует по-гагарински: «Поехали!» – и после отправления вопрошает:
– Почему на предыдущем перегоне превысили скорость?
Машинист возмущается:
– Ничего не превышал, ехал не более сорока!
– Не надо обманывать, я был в задней кабине и все видел! Вы ехали больше шестидесяти. Я от лица службы… я вам покажу Кузькину мать порядка! Я вас талона предупреждения лишу!
Ого, уже не до шуток: о лице его службы и Кузькиной матери известно лишь, что оно ограничивается козырьком натянутой фуражки, а вот отобранный талон – это дальний родственник приказа о снятии! Или смотрящий в законе не с той ноги встал? Или не с той лег?..
Машинист стал осторожно выяснять, по какому прибору начальник определял скорость. В ответ тот тыкает пальцем… в вольтметр цепей управления! Ну, не екибастуз? Помощник, увидев это, хрюкнул в угол и отключился.
На попытки машиниста объяснить, что этот прибор не скорость показывает, последовало:
– Что вы из меня идиота делаете! На шкале «V» написано, значит, скорость!
К этому моменту поезд подъехал к следующей станции, и после остановки машинист смог показать:
– Видите, поезд стоит, а прибор все равно 65 показывает. А скоростемер – он в углу висит, там сейчас стрелка на нуле.
На конечной спрашивает начальник у хрюкастого помощника:
– Вы свой пункт по уходу думаете выполнять?
– А я уже выполнил его – обтирка стен машинного помещения.
Провел командир пальцем по трубкам системы пожаротушения под потолком, показывает:
– Что это?
– Палец.
– А на пальце что?
– Кожа.
– А на ней?
– Пыль.
– Так, что надо делать?
– Руки мыть!
– Чистить впредь так, чтобы морда блестела!
Хорошо, что контрольная поездка еще не выстрел.
– Великий человек, – подвел итог общения с начальником помощник машиниста, и, видя на недоумение машиниста, пояснил:
– Не боится быть смешным!
Конечно, управляя большим количеством людей, очень сложно оставаться просто человеком. Приходится быть великим настолько, что ни достучаться, ни докричаться. Разве только, как говорил А. С. Пушкин, дошуршаться или дошелестеть…
В начальство путь началом труден.
Начальник – от «начал», «начать»?
В начальство выйти – выйти в люди.
И перестать их замечать?
И сидят сиднем эти чины с неограниченной талией в золоченых «рыгалиях» по служебным кабинетам: «Служба движения – почет и уважение», «Служба пути – не мать ее ети», «Служба тяги – кайф бродяги»! А что ни движения, ни пути, одна тяга к себе осталась – стрелочник виноват.
– Теперь не стрелочник, а «дежурный стрелочно-сигнального поста». Был башмачник, теперь – «регулировщик скорости движения грузовых вагонов». В депо не нарядчик. а уже «распределитель работ»! Хотя работа осталась той же – башмачной, нарядной не нарядной, самой что ни на есть стрелочной.
– Настоящая показуха – настоящего не показывать. Никаких подсобных рабочих. Уборщица – «зав отделом производственной эстетики». Сторож – «начальник охраны территориального образования». Посыльный – «старший менеджер техрозыска». Обтирщица – «главный гигиенист ПТО локомотивов». Дворник – «начальник тротуара»!
Скоро в рамках продолжающейся реструктуризации управления дойдет до того, что у значительного числа чиновников останется единственная функция – дважды в месяц расписываться в платежной ведомости.
Как же их работу контролировать? А по финансовым результатам деятельности, говорят. Как это?
Один начальствующий из Обдираловского отделения дороги, превысив служебные полномочия, за год присвоил денег вдвое больше допустимой суммы. Меры приняли незамедлительно: выдвинули на дорожную должность, где полномочия гораздо шире и больше соответствуют амбициям наказанного.
Настоящий начальник – только начать, поэтому почти все они ездят в кабине при внезапной проверке только на часть тягового плеча.
Один такой суперчел проехал однажды по всему участку и обратно – еле с тепловоза сошел. «Устал, – говорит, – как путана, которая на двух кроватях работала». Это – рядом с машинистом на откидном сидении, щеки на погоны свесив, а если бы еще поезд вести пришлось?
Сделали по всей сети дорог общий еженедельный День безопасности по средам. И вот проверяющие всех рангов – от начальника дороги до начальника тротуара уже после вторничного чайкофепития уходят с работы – готовятся к выезду на линию, и до пополудни четверга на работу не выходят – отдыхают от ночной проверки.
Хотя проверки той было полчаса от силы, а то и вовсе машинист-инструктор выезжал, проверил несколько бригад, а начальнику просто принес пару формуляров машиниста со своими замечаниями, которые после руководящей подписи уже стали замечаниями начальника.
А как такие специалисты браки в поездной работе расследуют? Комиссия, перебирающая обломки на месте крушения – иллюзия истинности. Надо вернуться туда, откуда поезд шел, и всмотреться, не было ли еще там, например, схода вагона, нет ли следов этого на шпалах. Какие были кривые, профиль пути, режимы тяги и торможения?
Только тогда можно верно оценить причинно-следственные зависимости. А то: «Нанесен определенный ущерб…»
Если «определенный», почему не называются конкретные цифры? Конкретные не стрелочники, а виновники? Нет, и торжествует при разборе ЧП негласное правило – всем сестрам по серьгам, а если не катит, то главного стрелочника не определить, – назначить.
Чего стоит анекдотический случай на селекторном совещании начальника службы, когда он обратился к работникам одной из дистанций:
– Где такой-то?
– В отпуске…
– Где его зам?
– На больничном…
– А вы кто?
– Инженер…
– Докладывайте вы.
– Нет уж! Кто клал, тот пусть и докладывает!
Начальник от неожиданности даже заикаться стал:
– Иди… иди… идиот!
– Приду… приду… придурок!
Дураки и дороги? Влияние железных дорог – бесспорно положительно. Воздействие же дурной стихии, которая вечно хочет, чтобы было как лучше, а получается как всегда, одинаково пагубно и на скоростных магистралях, и в тихих тупиках.
В смежных службах, например, экономической и финансовой, еще более «укрепленных» пришлыми специалистами, похоже, уже это демонстрируют. Если судить по отрывку из стенограммы обсуждения штатного расписания:
– Скажите, зачем в службе движения столько единиц дежурных по дороге, когда у нас есть договор с военизированной охраной и ОМОНом? За что мы им платим, если их вахтеры сами не могут справиться с движением посетителей Управления?!
Зато если начальнику необходимо устроить на работу родную душу, например, по окончании дуракодорожного университета – ведь не секрет, что нередко дети идут по стопкам родителей, – то изменение штатного расписания все инстанции утверждают без проблем.
– Кончилось государство в государстве – МПС, проржавел корпус путей сообщения. Возродится ли ферродорожный транспорт? – обратился к нам со своим инстинктом получения-передачи информации ведущий телепрограммы «Мой серебряный рельс».
– Какое рождение? Нас уже два года акционерное общество с хронической ответственностью «РЖД» непрерывно имеет, и никакого толку!
Как говорится, раньше жили хорошо, сейчас – еще лучше, но не возражаем, чтобы опять жить хорошо…
Многие лично знали машиниста, который всегда носил с собой рабочий чемоданчик, а в нем – бутылочку пива, и при надобности оттуда отпивал. Помните, раньше было веселей?
Или такой случай. Некие сябры-чугуночники, идя с дежурства, повздорили из-за званий. Один утверждал, что он старшего комсостава, а другой – что он. Кстати оба врали. У обоих были одинаково большие головы. Были б маленькими, фуражки порвались бы!
Видите, как плохо ходить вне полной формы в условиях плохой видимости из-за неудовлетворительной освещенности в парке прибытия поездов?
Ну, за наши дороги, которые иногда здесь пересекаются, за вас, други, с которыми не хочется расставаться!
Бываленки
Всех машинистов, заповедь любя,
Пришлось любить, как самого себя!
Машинист-инструктор рассказывал:
* * *
На снежной целине глубокой выемки черным зияли осторожные следы человека. Скорчившись поперек левой нитки, он грудью лежал на рельсе, голова пряталась в воротник грязно-бурого кожуха.
Во всей фигуре лишь широкий лоснящийся зад являл признаки существования, чуть подрагивая и покачиваясь из стороны в сторону. Надрывные паровозные гудки были ему явно по барабану.
Прав был Дон-Аминадо, сказавший: «Ничто так не утомляет, как ожидание поезда, особенно когда лежишь на рельсах».
Первым лежащего увидел машинист.
Старенький «Эшак», отважно разогнавшийся с тяжелым весом на подъем, и так уже поубавил прыти, начал задыхаться, а когда машинист перекрыл регулятор, всего-то и сделал десяток оборотов колес, протяжный выхлоп ушел в высокое небо, и все оцепенело.
В следующую секунду все что-то закричали, помощник, схватив лопату, прямо через «красный уголок» и площадку ринулся с паровоза, по рифленым ступеням загремели сапоги кочегара, я махнул машинисту, выскочил и побежал тоже.
Правда, ни сказать, ни сделать ничего я не успел, потому что помощник, широко взмахнув лопатой, тяжко врезал по оттянутому заду, а когда размахнулся во второй раз, смертельно напуганный кожух уже преодолел рельсы, обочину, кювет и по паучьи стремительно взлетал по откосу…
Затребовав вспомогательный паровоз, чтобы взять тяжеловес с места, и выбив из графика пять поездов, мы, наконец, ввалились на станцию. Машинист в который раз ругнулся: «Нну, рубúт твою матицу, камикадзе!» – закурил и, обращаясь ко мне, добавил:
– А если бы, Александрович, не было тебя с нами? Решили бы на оперативном совещании, что я остановился по невывозу, свидетелей же нет, и – гуляй, Вася! – сняли б месяца на три на работу, не связанную с движением поездов…
* * *
Один из первых приборов безопасности – точечный автостоп Танцюры внедрялся еще в паровозные времена.
Иду я в голову состава, чтобы отправиться с паровозной бригадой в плановую контрольную поездку. А навстречу, обхватив двумя руками на плече полутораметровый гибрид ключа для дышловых гаек с удлинительной трубой, тяжело топает главный кондуктор.
– Здра… стуйтэ!
– Доброе утро! Ты что, главный, с недосыпу, что ли, такой ключаро волокешь? Зачем он тебе на тормозной площадке?
– И що ото вы мэнэ разыгруетэ? Хиба нэ знаетэ, що повстанавлывали на паровозах якись авто… остолопи, а цэ ж ключ от нэго! И для контролю повынэн усю дорогу вин у мэнэ, як у главного кондухтора, находыться!
Тут хоть стой, хоть падай: ключ автостопа малюсенький, вместе с бирочкой в щепоти вмещается! А этого не я разыгрываю, а, видно, он сам паровозникам на хохму попался!
– Ты что же, в первый раз ключ для контроля получаешь?
– Та у пэрвый ж…
– Пошли обратно. Сейчас все объясню…
Машинист ушел к селектору, диспетчер без него не может корм трем свиньям разделить, а помощник с кочегаром аж падают со смеху. Увидели с вернувшимся главным и меня, оправдываются:
– Да, Александрович, тут спешка – никак гайку под шплинт не натянем, а он привязался – давай ключ! Спрашиваем, какой? Говорит, от остолопа! Мы гайку в аккурат затянули, Генка и сунул ему гаечный ключ с трубой. Чтобы подержал, пока ключ от ЭПК автостопа из будки машиниста принесем. А он с собой вон уволок!
Главный матерится, мол, не подержать, а сказали – вот тебе ключ от остолопа, от которого просишь!
Я уверен, что так оно и было, но нет никаких сил изображать строгость. Хохочем в четыре горла…
* * *
Пускай работает железный паровоз… Из песни
Каждый машинист, получая в депо дубабрьский именной график работы, заглядывает в его конец: не придется ли встречать Новый год на работе? Хорошо, на этот раз пронесло. А если бы выпал такой «день железнодорожника» (вернее, ночь), интересно, где бы настиг Наступающий?
На высветленном прожекторным лучом перегоне под тяжелую симфонию десятков поршней и роторов, каждый из которых ведет за стеной кабины свою партию?
В затемненном тупике отстоя – в ожидании поезда, под дремотное ворчание калорифера?
В суматохе техобслуживания или экипировки? В инструкторской? На предрейсовом медосмотре?
Много лет назад, когда локомотивные бригады работали еще по вызову, пришлось встречать Новый год на горбатом ФД со снегоочистителем.
Часа четыре мы утюжили перегоны, все удаляясь от дома. Снег, вздымаемый раскрыленным агрегатом, давно забил окна. Звуки слышались, будто через вату. Выручала лишь световая сигнализация, проведенная к нам от путевой машины.
Наконец станция приняла нас на боковой путь, передо мной загорелось красное очко, передающее показание выходного светофора, и мы, разминая закаменевшие колени, столпились у шуровки. Мои служебные «кировские» показывали, что году-старичку осталось вьюжить-доживать что-то минуты четыре, не больше.
– Да, как Новый год встретишь…
– Так под столом и проваляешься, – воскликнул помощник машиниста Горик Нишадзе, южный человек с неунывающим характером, протанцовывая к инструментальному ящику. – Давай закусон, давай по-быстрому!
– Шо це вин? – захлопал черно-угольными ресницами кочегар Мыкола Цыцебулко, но все же отстегнул хитроумные «клямки» своей шарманки, сундучка для ссобойной снеди.
Горик с тремя жестяными кружками подскочил к водопробным котловым краникам, постучал по нижнему удлинительными рóжками, и – нате вам, пожалуйста! – налил всем пенящейся под давлением обжигающей жидкости.
– Куды стилькы льешь?!
– Так тебе же, тебе…
– Мэни? Та шо ж остановывсь?
– Да не водка, хватит… Сходятся стрелки, механик? Новый год – не новый срок! Ну, за нас, и за – черт с ними!
И мы дружно сдвинули кружки. А воду выплеснули на горячие крылышки топочной дверцы типа «баттерфляй». В поднявшихся клубах пара, принимаясь за хлеб и сырки, плавленные в мартеновской печи, громко заговорили.
– Ба, шо здумав, трамболына!
– А как же – питие определяет сознание.
– Да, как пить дать, год отработали… безаварийно отработали. Спасибо, хлопцы! Теперь – наркомовская премия в кармане. Как думаете?
– Мы не думаем, мы – соображаем!
– Ну, за пир духа!
– За благополучшее!
– С Новым годом!
* * *
Еще один инструкторский выезд на линию – на этот раз в салоне электропоезда – подходил к концу.
Перегонное время хода и продолжительность стоянок выполнялись, разгон и торможение были плавными, нужные пассажирам сведения помощник машиниста объявлял своевременно и хорошо, машинист выполнял свою работу без существенных нарушений.
Огорчало лишь состояние внутривагонного оборудования: порезанные ножами сиденья и уплотнения дверей, разрисованные и исписанные стены.
А из типовых надписей были так стерты отдельные буквы, что из «Места для инвалидов и пассажиров с детьми» осталось – «ест инвалид жир с детьми»; из «Скорость не более 120 км/час» получилась информация, что «Скоро Оле 20»; вместо «К дверям не прислоняться» кто-то требовал «не писоться»!
Раньше было: «Закрыто на зиму. Не открывать. Работает кондиционер». Стало: «Зарыто на зиму. Не отрывать. Роет кондиционер»!
Из букв, подтертых в текстах просьб: «Товарищи! Уважайте труд уборщиц!» и «Дверью не хлопать!» – сложились устрашающие предписания: «Твари! Чвакайте борщ!» и «Дверь не лопать!»
Даже на стекле окна около сиденья с надписью: «Hа место кондуктора не садиться» – было выведено: «В окно кондуктора не смотреть»!
Машинист-инструктор смотрел в окно, ожидая появления в кривой входного светофора, когда прозвучало объявление:
– Граждане пассажиры! Поезд прибывает на конечную станцию. Пожалуйста, не забывайте свои вещи… Все, писсец! Кофейку сейчас попьем, проводничку по… – голос прервался.
Ëксель-моксель! Помощник машиниста забыл отпустить тангенту микрофона, нажатую перед началом объявления, и размечтался вслух о своем!
На другой день в комнате инструктажа локомотивных бригад в депо под стеклом небольшого стенда появился еще один талон предупреждения помощника машиниста с подписью: «Изъят машинистом-инструктором за нарушение регламента объявлений для пассажиров электропоездов (посторонние разговоры)».
А завсегдатаи брехаловки, толпясь вокруг, добавляли подробности: «за то, шо вслух подумав», «не удержал язык на прямодействующем», – и даже рифмовали: «Заболтался балабон – сдал зеленый свой талон!»
Собрали на конечной станции Северной дороги призывников из далеких тундровых мест, где в начале пятидесятых прошлого века многие и паровоз не видели – доска, треска и тоска.
Пришел с составом теплушек шипяще-дымящий «СО», названный так по имени ветеринарного фельдшера, ставшего наркомом тяжелой промышленности, Серго Орджоникидзе. Машинист посмотрел-посмотрел на перронный табор и вдруг как закричит из окна:
– А ну поберегись, разворачиваться буду!
Будущие защитники Отечества – врассыпную! Долго еще потом сержанты-«хозяева» их по лесу аукали, чуть не с хворостиной гонялись, пока стабунили вновь на посадку.
Гадом буду –
Не забуду
Этот паровоз:
Чух-чух-чух,
Чемодан увез!
Из частушек прошлого века
Один из бывших помощников машиниста «Лебедянки» рассказывал:
В трещенский мороз и снежные сумерки вели мы с машинистом Буркиным нечетный грузовой поезд. Впереди абсолютно ничего не было видно. Снежная метель смешивалась с дымом из паровозной трубы. Эту муть и круговерть не просвечивал даже прожектор. На откосах сугробы, рельсы тоже засыпаны. Не видно, как говорится, ни зги.
Прибыли на станцию Чаадаевка. Остановились для набора воды и чистки топки. Из радиодинамика донесся голос дежурного по станции:
– Машинист нечетного по третьему пути! Из Кодады вы на на двойную тягу отправлялись?
Мы удивленно переглянулись.
– Как я мог отправиться на двойную, – ответил Буркин, – когда следуем одной тягой от самого оборотного депо? А Кодаду мы проследовали на ходу. Что-то непонятно…
– А ты подойди к передку, – говорит дежурный, – тогда все поймешь и доложишь, что и как.
Буркин, взяв молоток и зажженный факел, спустился из кабины. Каково же было его удивление, когда он увидел впереди паровоза сани, воткнувшиеся в метельник. Меж двух огней в санях сидела лошадь, обломки оглобель и дуга лежали у нее на спине. Живая и невредимая. Возницы не было.
«Так вот о какой второй тяге ДСП толковал, – понял Буркин, – юморист тоже. Ну, погоди!» Подошел стрелочник. Посмеялись удивленно, вывели из саней испуганную рыжуху, распрягли и привязали к столбу подальше от путей. Сани и обломки от них убрали в сторону…
– Дежурный по станции Чаадаевка! Докладывает машинист Буркин. Вторую тягу отцепил, привязал к столбу и дал ей сена. Жует потихоньку. Стрелочник четного поста в курсе. К отправлению готовы.
– Понятно. Открываю выходной. Счастливого пути одной тягой!
…Часа через два к дежурному зашел мужичок с кнутом в руке и тулупом на плече. Рассказал, что идет он по этим сугробам километров пять в поисках лошади и саней, уехавших вперед. Самого выбросило из саней при ударе в снег на откос.
На вопрос, зачем ехал по железнодорожной колее, ответил с убийственной логикой русского человека:
– А где же было ехать, когда снег лошади по брюхо? На путях же его намного меньше.
Вот так вот, ни больше ни меньше. И смех и грех, и хорошо, что все кончилось благополучно. Сани и оглобли не в счет.
Рельсы, рельсы.
Шпалы, шпалы.
Вот и поезд запоздалый…
Произошло это еще, когда народ зимой носил не чешки из Чехии, не бурки фасонные из Буркина-Фасо, а пребывал исключительно в пимах или валенках. Стоял на станции электропоезд. Высадка-посадка окончилась в соответствие с графиком, пришла пора двери закрывать.
А бежал на тот поезд дед какой-то. «Ветер в харю, а я шпарю!» Да только опоздал. Не шибко в незашнурованных валенках побегаешь. Закрылись двери перед носом. Стукнулся дедок, но устоял.
Двери-то закрылись, а контроля закрытия у машиниста в кабине не наблюдается. Может, заклинило где, может, соринка под блокировку попала. В общем, кратковременно машинист дверьми «переиграл».
Только двери приоткрылись, метнулся старче опять в вагон. Но годы не те, только и успел, что ногу просунуть, а двери ее и прихлопнули. Рванулся назад. Нога выскочила, валенок между створок остался. Ухватил дед валенок руками. Тянет-потянет, вытянуть не может!
Машинист видит, какая оказия. «Зачем, – думает, – мне валенок?» Да и то – к чему кому валенок? Был бы баксов мешок, так, может, еще поглядел бы. Дернул дедок, что есть мочи, а в это время машинист двери открыл! Полплатформы дед летел. Пока летел, всех добрым словом помянул: и машиниста того, и маму его, и Лазаря Моисеевича, и рабочих, которые такой твердый перрон возвели.
Машинист, не будь дурак – позиции контроллера – и давай Бог ноги, то есть колеса! А дед вскочил, размахнулся и вслед – валенком! Да только попал, не попал, а не прошибешь валенком. Крепко тогда вагоны делали, не то, что ноне.
Было то или врут – кто знает? Только нет давно ни деда того, ни Кагановича, ни машиниста, одна легенда живет. Так вот.
Другой случай. Подошел ночью к тепловозу на какой-то малой станции в степи солдатик – возьми, мол, механик, доехать надо. А, как на грех, с ними машинист-инструктор с контрольной поездкой был.
– Нельзя, просись в вагон.
Ну, отошел и пропал, никаких следов. А погода стояла не летная-нелетная, а улетная – мороз и метель. Тронулись, поехали, набрали 70–80 км/час.
Километров десять отмахали, и вдруг какой-то звук к шуму дизеля примешиваться стал. Помощник машиниста в дизельное сходил – все работает, как часы. Едут дальше.
Еще километров через пять свет люстры (прожектора) как-то мерцать начал, чья-то тень замельтешила. И почти сразу перед лобовым стеклом свешиваются ноги в кирзачах. Тут, конечно, полное служебное торможение.
Сняли солдата с крыши, завели в кабину – черный, как шоколадный заяц, отогрели, отмыли.
Оказалось, парень, не нашедший понимания у проводников, решил прокатиться на крыше тепловоза. Понятное дело, залезть смог, и пока стояли, тоже нормально все показалось – снизу ведь подогревало. Но как только тронулись – вмиг околел.
Решил спасаться. Начал стучать по крыше – не помогло. Тогда рискнул показать машинисту хотя бы ноги. Привязался к тифону ремнем и свесился вниз.
Когда были не такие большие строгости насчет проезда посторонних, имелся популярный гэг-розыгрыш.
В кабине машиниста моторвагонного поезда есть штурвал ручного стояночного тормоза, напоминающий рулевое колесо. Чтобы затормозить поезд, колесо нужно крутануть раз двадцать, причем идет оно очень туго. Однако у винта люфт почти на пол-оборота, и штурвал в его пределах вращается свободно.
Машинист или его помощник при удобном случае приглашает в кабину девушку. Причем помощник машиниста встает к штурвалу и на каждом повороте пути его немного поворачивает. На вопрос девицы: «А зачем?» – он отвечает: «А без руля колеса поворачиваться не будут!».
Ну, конечно, через пару минут от девушки поступает предложение: «А мне можно порулить?» Помощник переглядывается с машинистом и говорит: «Ну, давай…»
Вначале под контролем помощника, а потом и сама, девчонка начинает «вписывать» состав в повороты. В глазах восхищение и восторг. Главное вовремя давать ей советы: «Немного влево, вот, теперь правее…»
Дальше в самой крутой кривой девушке командуют: «Левее, левее давай!» Девица начинает крутить штурвал, а он – оппа, и не крутится дальше… А машинист уже кричит: «Давай влево, давай!» В ее глазах ужас.
В этот момент машинист и помощник с криком: «Ну, звезда рулю, щас поезд с рельсов слетит!» – лезут под приборную панель… Девчонка с визгом пытается выскочить из кабины или тоже бросается к озорникам на пол!
Пришел машинист на явку и обнаружил, что забыл дома права. Смотрит – стоит велосипед дежурного по депо.
– Тимоня, дай велик за правами сгонять!
– Бери.
Когда минут через десять машинист вернулся в депо, то сразу налетел на дежурного:
– Что же ты не предупредил, что тормоза неисправны? Я чуть под машину не угодил!
– А ты машинист или кто? Выезжал из депо, почему тормоза не проверил?! – парировал дежурный.
Стоит пассажирский поезд на отправлении. Электровоз «Чебурашка» – ЧС2, высокая платформа, лето, окно открыто. Какой-то пассажирствующий субъект заглядывает в кабину и, показывая на баранку контроллера, спрашивает:
– Дяденька машинист, а что это такое?
«Дяденька», недолго думая, отвечает:
– Руль.
– А зачем?
– Ну, как, зачем! Вот еду я, а какой-то чудак на букву «м» дорогу перебегает перед носом. Так, чтобы неповадно было, я сворачиваю, давлю его, возвращаюсь на рельсы и еду дальше.
Реакция следует незамедлительно:
– Так это ты, козел, моего брата задавил?! – и правым прямым – в глаз. Фингал нарисовал отменный, все депо потом долго смеялось.
А то было происшествие с локомотивной бригадой «Аквариума» – электровоза ЧС4 ночью. Стояли на станции под пассажирским, ждали отправления. Кругом никого. Все нормальные спят. Машина уже принята. Плавают мужики в волнах табачного дыма в кабине. Остается до отправления минут пять, все идет спокойно своим чередом.
Вдруг через кустики в конце платформы с треском продирается мужик – весь из себя бухой. Вообще берегов не видит. Вышел, посреди колеи снял портки и задом к электровозу по большой нужде задумался. Ну, кому приятно сидеть и чью-то филейную часть тела разглядывать?
И ребята как сговорились: помощник врубает буферные фонари и прожектор, машинист давит педаль тифона до упора. Мужик оборачивается – прямо на него «мчится» не какой-то там паровоз Люмьера, а настоящий электровоз с полной иллюминацией! Как рванул: в миг шагов сто сделал, на метров пять отбежал!
Протрезвел, сообразил, что так его сто раз переедут. Выскочил из штанов и почесал по шпалам. Шпарил, как заяц от машины – в свете прожектора, никуда не сворачивая. Метров 200 проскакал.
Дальше уже смотреть было невозможно – от хохота по полу в кабине катались. Очухались, когда дежурный по станции уже матерно по рации их вызывать стал: «…будете вы отправляться или нет?!»
Работал в локомотивном депо Елец совершенно лысый машинист, который, стесняясь этого, всегда носил парик. Под Липецком дорога проходит в непосредственной близости от аэродрома всероссийского центра подготовки летчиков-истребителей.
И вот однажды ночью, подъезжая с грузовым поездом к Липецку, локомотивная бригада увидела заходящий на посадку самолет с включенными посадочными фарами, который летел практически навстречу поезду. В кабине раздался сигнал вызова по рации, и, сняв трубку, обалдевший машинист услышал:
– Ты, плешизик босый, выключи прожектор – садиться мешаешь!
Машинист от неожиданности чуть скаты не склеил. Он сам, кое-какими способностями обладал, рассказывали, что мог чуть ли не по запаху дымного «медведя» при запуске дизеля определить, где ночевал помощник машиниста экипировочной бригады. А тут…
– Все могу понять, военная техника далеко шагнула, и я могу поверить, что пилот смог вызвать меня по рации, но откуда он узнал, что я лысый?!
Разгадка происшедшего была не в экстрасенсорных способностях пилота, а в озорстве помощника машиниста.
Обычно локомотивная бригада перед поездкой вместе с инвентарем получает одну трубку к радиостанции на обе секции. Однако в эту поездку бригада получила две трубки, так как на одной секции была установлена радиостанция 42РТМ, а на другой – ЖР3М.
Масложопый помогайло, увидев заходящий на посадку самолет, сделал вид, что пошел в машинное отделение «послушать дизель», а сам быстро пробежал во вторую «головку» и вызвал машиниста по другому матюгальнику!
* * *
Ты, подумай, как много под шум воды пронзительно припоминается. Рельсовые ручьи, ныряющие под быстрые колеса. Слепящие сквозь кабинное стекло утренние и вечерние зори. Встречные-поперечные вьюги и ливни. Многопутные станции и одинокие перегоны. Перегоны жизни, которая бездумно не утекла водой, а радует этими веселыми встречами!
