ЛЮБОВЬ, КАК ПЕРФОРМАНС (весь текст)


ЛЮБОВЬ, КАК ПЕРФОРМАНС (весь текст)

Часть первая.

________________
Розово-желтый свет фонарей в жидкой черноте мегаполисной ночи похож на слово «флегмона».

У меня прихотливые ассоциации, пограничные отношения, зависший возраст и розово-желтый световой ветер в голове. Возможно, просто температура.

Я – женщина, найденная мужчиной.

На мне метка, каждый расшифровывает ее как «моё», но подлинное значение сокрыто от разумения, и хорошо, что так.

Метка прикрывает дыру в спине между лопаток. Если метку чуть сдвинуть, откроется подобие дверного глазка. Розово-желтый световой ветер в голове услужливо подсветит картину изнутри. Там ребра или каркас? Вены или провода? Кровь или ток? Мне не заглянуть…

Иногда задумываюсь над своим происхождением.
Возможно, я выросла из семечка, брошенного в трещину коричневого суховатого грунта.
А может, меня выдохнул Стеклодув.
А может, я – голем с табличкой во рту, и, если табличку никто не подменил, то на моей изначально написано «любовь»…

Я живу в довольно плотно утрамбованном пространстве. Мягкие на вид и на ощупь предметы соседствуют с твердыми. Очень много углов. Кругов меньше. Овалы почти не встречаются. Люди похожи на предметы. Некоторых совсем трудно отличить.

В этом пространстве как-то рвано ощущается время. В темноте оно почти исчезает. Я закрываю глаза и перестаю быть. Только нужно слегка приоткрыть рот, чтобы перформанс поцелуя начался сразу, как только поползёт в стороны тяжелый занавес ожидания.

Вчера я слушала звуки голоса. Запомнила их последовательность. Но не знаю, как конвертировать звуки в знаки.
Вчера Исчислитель, спрятавший в карман свой островерхий колпак волхва, прогуливаясь со мной по черным улицам, рассказывал о тайне привязи любой кривой линии к кресту абсциссы и ординаты.

На слух, абсцисса похожа на слово «абсцесс» гораздо больше, чем свет фонарей на слово «флегмона».
Ордината похожа на ординарность.
Значит, любая извилистость — всего лишь воспаленная обычность. Я – еретичка, да.

Перформанс изгиба любой линии мог бы рассчитать Исчислитель, но его не пустят в Академию без островерхого колпака. А выпавший из кармана колпак унесло речным ветром за три моста, когда тонкие пальцы Исчислителя прочертили бороздки в моих волосах: восемь симметричных линий от висков к затылку. В тот миг пространство уподобилось черному бархату фона для перформанса белого мима — Луны. Луна исполнила прилив-отлив. Время зависло заглючившей программой.
Reset.

Иногда лицо в зеркале кажется мне знакомым. Кто-то прочертил те его линии, что в каком-то из миров уже были рассчитаны Исчислителем.

Он светит бирюзовым взглядом мне в лицо, его губы шевелятся в припоминании древних формул. Восстановленные кванты памяти он передает мне — рот в рот.

Я хочу посмотреть в себя глазами Исчислителя сквозь дыру, прикрытую меткой .
Мне нужно повернуться к нему спиной. Спустить с плеч тунику. Обнажить метку между лопаток.

Исчислитель приникнет бирюзовым глазом к тайне.
Насмотрится и расскажет мне.
Насмотрится и нарисует провокации формул на полусферах груди.
Возьму зеркало, чтобы прочесть формулы, и не разберу ни знака.
И снова Исчислитель передаст мне знания рот в рот…

Розово-желтая флегмона моей муки омоется в свете фонарей.
Фонари по всей рампе огромного города-сцены.
Любовь – тоже грандиозный вселенский перформанс.
Помню, кто-то сказал мне про кастинг.
Поэтому, я тут.
_____________________
Часть вторая.

У Исчислителя каждая ресничка – курсор, который можно навести на меня. При этом я краснею, как активная гиперссылка, готовая открыться и изукрасить экран бисером черных букв, и вынести знамена баннеров, и смущенно подставить еще множество новых ссылочек под курсоры ресниц Исчислителя…

— Скажи мне, — раздумчиво произносит он, — скажи, откуда ты берешь слова, Женщина. Я долго смотрел в тебя сквозь неровный глазок метки между лопатками. Внутри тебя нет слов. Там – молчание.
— Молчание? Молчание это слова со знаком «минус» – непроизнесенные слова.
— Нет. Молчание внутри тебя – отказ вынашивать слова. Мысли свободно проходят сквозь тебя, не окрашиваясь ложным цветом суждения.
— Я устала, — говорю я, — можно поговорить об этом позже?
______
Откуда я беру слова?
Когда-то — давно – во мне жили колонии слов. Полнили моё нутро. Но однажды поднялся сильный ветер. Ветер с севера. Одновременно у меня появился стигмат – о, совсем неканонический! – та самая метка между лопаток. Появился в том месте, откуда бы мог выйти кончик копья – того, что вошло под ребра Искупителю — случись стражнику ударить сильнее.

Мой стигмат открылся — так открывает проход отжатая клавиша саксофона — и сильный ветер вывел колонии слов из меня, как мальчик вывел из города крыс…
Внутри стало тихо. Я осталась без штаммов готовых штампов. Стало нечем говорить. Молчание.

С тех пор не хочу впускать в себя слова. И розово-желтый ветер во мне создает обратную тягу. Я — больше не воронка, засасывающая знания в корпускулах слов. Мой ветер стремит равнообратную спираль, творя тишину и молчание. Ноль. Ноль слов внутри, ноль.
____________________

Я бы хотела промолчать на вопрос Исчислителя, но не могу. Без него не было бы меня — так без Пифагора не было бы Платона — иногда я расчленяю слова по привидевшимся мне ложным суставчикам — «Пи-figure» неловко рассекаю я «Пи-фагор» — но Исчислитель забирает у меня топорик – «не отвлекайся».

— Откуда ты берешь слова? – напоминает он вопрос, и поправляет мне жетон метки между лопаток чуткими пальцами шамана.
— Снаружи постоянно творятся мистерии, слышишь? – спрашиваю я Исчислителя.
— Продолжай, – не отвечает он, расширяя зрачок.
— Мистерии слов, желающих быть сказанными, совершаются беспрерывно. Я просто высвобождаю их от побегов плюща, от напластований глины, от удушения арфовой струной… Освобожденное слово живет совсем недолго. Оно распадается в доли секунды, и потому велик искус поглотить его, как Кронос сжирает своих детей…. Но моего искуса нет: ветер во мне не позволит ни одному слову войти. Он толкает меня на перформанс со словом. Я устраиваю ритуал, ведомая наитием ветра. А реальность сама творит мгновенный слепок с этого действа. Так получается текст.

Но само слово свободно повести себя дальше как угодно ему, понимаешь? Оно свободно мутировать и отречься от получившегося у меня текста. Как свободно и прильнуть к занимаемому промежутку, оставшись в нем навек. И я не могу ничего с этим поделать, и никто не может…

До сих пор слова предпочитали оставаться в моих текстах – видимо, в благодарность за то, что я чту их священную свободу…

— я поцелую следы слов на губах, — улыбается Исчислитель, и творит свой перформанс.

Мой рот полнится волнами.
«Лемниската», — проникает в голову слово, но я выпускаю его на волю, оставляя себе сладость волн от произнесения: лем-ни-ска-та.
Лемниската — бантик, которым закрепляю лавровый венок победителя на голове Исчислителя.
Ибо любить победителя сладко. Неважно, что в роли побежденного – я.
Таков мерцательный перформанс этого мига времени.
__________________________

Часть третья.

Сон, приснившийся под утро почти вытеснил тот, другой, захвативший меня в широкоформатный долгий плен ночью …

Но утро понуждало вспомнить и записать произошедшее в ночном сне, а я всё тянула с этим, зная, что каждое слово придется либо отвоёвывать, либо выторговывать, и в любом случае шагать по пустоте духа, без страховки, без посоха, без даже целеполагания, ибо какой смысл в припоминании сна…

Кучка скомканных оберточных слов примостилась рядом со мной. Я полна «съеденными» образами из сна, но как рассказать их вкус, если я уже «проглотила» их…
… и только бирюзовые кольца вокруг черных солнц зрачков Исчислителя убеждают меня вспомнить всё.

— Определенно, это был перформанс. Я творила во сне некий ритуал, как-то связанный с … шоколадом. Вот, вспомнила маленький фрагмент, и именно фрагмент – сам! — выбрал слово «голем», чтобы поведать о себе.

— Итак, передо мной лежал голем. Не знаю откуда он взялся. Возможно, я сделала его сама на практических (?) занятиях, возможно, мне прислали его в подарок, возможно, он составлял собой мое ЗАДАНИЕ. У голема были ноги… словно из шоколадного бисквита — такие ноги, но сам он был светел.

Потом раздался голос, повелевающий силам прийти мне на помощь, потому что мне предстояло свершить нечто не деланное прежде. Нечто, очень напоминающее балет, и станцевать партию должен был голем.

— Силы привели в движение пространство вокруг меня. Но всё это движение было равнодушно, и это безразличие передавалось мне, и там же, во сне, подумалось невпопад:

«всякий из семени пророков конфронтирует с божеством, пытаясь заставить его взглянуть на людей глазами лучшего, сильнейшего и добрейшего из них же.
И не достигает этого никогда…
Но будучи media-существом, пророк не может повернуться к людям без слов божества в своих устах.
И пророк говорит за Бога. Говорит яростно, но ярость эта — попытка устыжения божества, попытка пробиться в него человековостью, шантаж, предъявлялово, провокация — что угодно, лишь бы «достучаться до небес»…»

— Думая об этом, я сошла с экрана сна, оставив двухмерного, черно-белого голема с «шоколадными» ногами лежать на мраморном полу. Шахматная клетка пола едва терпела его присутствие. И, находясь по эту сторону экрана уже, я шепнула голему «балетное» заклинание, шепнула из жалости, не особенно веря, что оно сработает.

— Но голем поднялся над полом в положении «лёжа» и его «шоколадные» ноги исполнили разные балетные па горизонтально, но было не смешно, а страшно…

— Потом он исчез. Так исчезает туман. Его словно впитало пространство, с которым он договорился на языке тех чудовищных па…

— Это была я? тот голем из сна? я?

Исчислитель молчал.

— Нынче ночью в твоем сне я попробую побыть им. Спи и смотри. Возможно, ты всё увидишь и узнаешь сама.

И была ночь. Я смотрела во сне приключения Исчислителя, как смотрят старомодное безадреналиновое кино… Опять черно-белый сон. Подчеркнуто черно-белый сон. Категоричный, как крайние точки амплитуды маятника.

Из сна я поняла только, что всегда боюсь больше, чем того требует напряженность ситуации.

«Все эти любовные страхи – предчувствие того, что ты переживешь собственную любовь.
Все эти любовные страхи — попытка смоделировать жизнь после того, как теплый розово-желтый свет любви будет изъят из постановки, и партнеры по действу останутся на дощатой сцене в костюмах из крашеной марли, просвечивая несовершенствами тел, и неприятно поражая жирностью грима…
Все эти любовные страхи, постигающие при живой еще любви – суть предчувствие ужаса от того, в каком нелепом и жалком виде предстает весь мир, включая нас самих, едва энергия Перформанса покидает сердце…» – так думала я, выплывая из сна.

Из сна — безадреналинового сна — выплыла, однако, с сильным сердцебиением. Облекла смысл изнурительного сердцебиения страхом — первым, что пришел в голову: Исчислителя больше нет.

«Исчислителя больше нет» — приказала себе, готовясь к стылой голости безлюбовья.

А он стоял в изножье кровати, стараясь вобрать всю меня расширенными воронками зрачков. Две одинаковые меня — по одной в каждом зрачке.

Я бы подарила ему одну себя, насовсем, как подарила золотую ладошку — растопыренные лучи пальцев «Стой!»…
что означает это «стой»?
Возможно — «Стой, не подходи!»
Или — «Стой, не уходи!»
а может — «Стой, дальше нельзя!»
*
…протянутая моя — плотяная — ладошка и просьба шепотом «Укуси меня. сильнее. сильнее. так. да. да» …
*
да, будь меня две — подарила бы ему одну себя насовсем

…лемниската на затылке Исчислителя вдруг развязалась, лавровый венок победителя повис над головой, зазолотился легоньким черновиком нимба.
Шальная лента бывшей лемнискаты обвилась петлей вокруг шеи — примеряя Исчислителю эндорфиновое удушение — тут же развилась — скользнула по ребрам — украсила пулеметными лентами крест-накрест, словно на миг нарядила в милитари оси абсциссы и ординаты — упала к ногам — облизнула щиколотки — стреножила — успокоилась на них привычной лежачей восьмеркой…

… мне вспомнились ноги голема, свитые в балетные па, горизонтально, как ноги левитирующего йога…

я вдруг остро возлюбила всю эту мистерию, вобравшую меня, и где-то слышались уже крики вакханок и пахло страстью, и скорым обещанием смерти, собравшейся вобрать и усвоить меня, но медлившей, медлившей…

… остановленной протянутой золотой ладошкой Исчислителя — даренной мной ладошкой-амулетом…

— Я сам, — произнёс Исчислитель, — я сам.
_______________________________________

Часть пятая

— Послушай, помнишь, я нашел тебя у Дороги?

— Я была семечком, упавшим мимо поля?

— Нет. Скорее, ты была фиолетовым стеклярусом, ссыпанным в старую пудреницу. Почему-то мне виделась маленькая девочка в коричневом платье с белыми манжетами, подобравшая возле мусорки эту коричневую пудреницу со стертой золотой розой на крышке…

— Девочка принесла эту выпотрошенную вещь, выброшенную из чужой роскошной жизни в свой унылый дом. Вещь протестовала, надменно щелкала крышкой, гордо отбрасывая зеркалом лучи… — продолжила я видение Исчислителя.

— Девочка робела, и, словно за несправедливость извиняясь перед Пудреницей, всыпала той в плоский щегольской живот фиолетовый бисер. Пудреница фыркнула, закрываясь…

Исчислитель провел меня по проволоке в прошлое так, словно сам был моими ногами. Я помнила эту плоскую янтарно-коричную коробку, но кто бы помнил ее кроме меня…

— Бисер в мертвой пудренице был твоим первым перформансом. Ты взяла изгнанную уже за пределы вещь и наполнила тем, что у тебя было лучшего — бисером.

— И что-то передвинулось в природе?

— Какая книга у тебя – самая любимая? – встретил вопросом вопрос Исчислитель.

— «Игра в бисер». Но книга пришла в мою жизнь только спустя восемь лет!

— Времени нет, есть бесконечность, — пожал плечами Исчислитель, и золотая лемниската на щиколотках тускло блеснула.
____________________

Мы стояли у края стеклянного моря.

— Я жду энергию заблуждения, — произнес Исчислитель.

— Значит, Стеклодув существует, — невпопад подумала я.

— Истина так неприкасаема, что требуется огромная энергия заблуждения, чтобы обозначить ее. Так обознается и счастье.

— И любовь.

— Только в моменты острейшего со-бытия с кем-то — а значит в моменты острейшего отрешения от всего остального — человек может быть счастлив. Вспомни — именно в такое состояние впадаешь погружаясь в театральное действо, в фильм или ритуал, словом – в некий Перформанс.

— Любовь — это перформанс?

— Любовь — приобщение космическому театральному действу, столь мощному, что человек перестает существовать в одном пространстве со своими бедами и заботами – всем, что он притянул самим собой — перестаёт ощущать себя в момент со-бытия с другим человеком. Двое исторгаются из мира могучим дыханием Стеклодува, и летят над Стеклянным морем насколько хватит энергии Заблуждения…

— Мы разобьёмся?

— Нет. Стекло – горячее и мягкое, и светится розово-желтым шлейфом кометы. Как только иссякнет энергия, мы просто вернемся в море. Просто вернемся домой.

Исчислитель шагнул мне за спину, тронул жетон метки между лопаток.

— Приросла. Почти вплавилась в кожу. И знаки стерлись – не различить.
— Значит, мне больше не нужен стигмат, — улыбнулась я.

…Пальцы Исчислителя покрывают меня легчайшими отпечатками
влажными пометами рта множатся улики любви на моем теле –
некогда ссыпанный в мертвую вещь стеклярус вдруг оживает веселящими пузырьками в крови –
веселый бисер под кожей бунтует мурашками —
теплое дыхание у меня на шее – это уже Стеклодув? Или еще Исчислитель?

…Исчислитель отдаёт свой светлый якорь моей вагине – якорная цепь свита из золотых лемнискат – еще успеваю обласкать пальцами янтарные мега-виноградины яичек – и яркая темнота уносит нас прочь…

…не в силах отличить полет над Стеклянным морем от возвращения в его плавильню, в которой растворился
голем моих твердынь и страхов,
цифры и графики Исчислителя,
плавкие слепки текстов,
и намоленные амулеты,
и павшие при дороге семена,
и метки-стигматы,
и весь невидимый мир,
и самые помыслы Стеклодува,
и дивная энергия Заблуждения – всё из одного и всё к одному, чтобы в каждый следующий миг взмыть в новом перформансе…

и так без конца.

0 комментариев

  1. lara_gall

    мой новый рассказ, написанный в раздражающей нормальных людей манере… сюр? мистика? философская притча? затрудняюсь определением… свела все части под одну ссылку.
    буду признательна за отклики. любые. мне нужен фидбэк.

  2. nikolay_hlebnikov_Xnick

    И даж после этого, Вы осмелитесь утверждать, что чужды Поэзии?
    Такая концентрация мысли уже не может называться прозой.
    Здесь заложено минимум три полновесных романа: философский, мистический и эротический.
    А может быть это и есть — зарисовки, тезисы нарождающихся произведений?
    Не знаю. Пьян-с… — не без резонов, разумецца…
    Канун всё-тки…

    С НАСТУПАЮЩИМ!!!

    С любовем,
    Хэ-ник.

  3. aleksandr_svetlov

    Как то маловато аплодисментов.
    Ларочка, уже соскучился по твоим произведениям!
    Знаешь, очень интересный и удачный эксперимент. Откуда-то оттуда, где водятся дворники.
    Мой низкий поклон!
    С наступающим!
    Ты уже знаешь, что кроме Любви я ничего не желаю, потому её родимую безграничную во многообразии и бесконечности!

  4. lara_gall

    Саша, вот откуда оно такое берется нечем объяснить, кроме «дух дышит, где хочет»:)
    так это ты значит мне любви нажелал?:) а я-то гадаю, откуда ж оно ко мне свалилось:)
    Знаешь ли ты что я переписала «Тетру» в соавторстве с одним замечательным автором?
    правда я ее разместила у своего клона Нимуэ. но мне кажется, я писала тебе об этом… или нет…
    это та самая Тетра, за которую ты меня ругал в самом начале… и я к ней вернулась, и теперь это повесть на 100 тысяч знаков почти. Спасибо, Саша. Спасибо!

  5. aleksandr_svetlov

    Ларочка, я в курсе «Тетры». У меня хватает времени следить (не сквозь замочную скважину, разумеется) за твоими успехами. А вот прочитать, увы, времени нет. Во всяком случае пока. Тем более, что моё желание получить удовольствие сильнее нетерпения.
    Даже нет времени забежать в магазин и купить твою книжку, а после выманить тебя и вымолить автограф. Впрочем как говорил Димыч — если тебе что-то суждено, то тебе от этого не отвертеться! Так что я не зря протираю от пыли почётное место на полке.
    Всяческих приятностей тебе!

Добавить комментарий