Президенты и Диссиденты

эссе-ремикс

Вместо эпиграфа:
«Допрыгался, Зайка моя?»
Фил Киркоров: И знаете, вся эта ситуация очень напоминает ту, что произошла 17 лет назад с моей женой в ленинградской гостинице «Прибалтийская». Пугачевой в то время было 37 с половиной, как и мне сейчас…
«…—А еще… Вы из каких мест будете? -полюбопытствовал мой собеседник.
— Мы питерские, а не пскобские.
—Тогда вы не можете не знать такую знаменитую гостиницу в вашем городе как «Прибалтийская». . . Кому не скажешь «Прибалтийская» — сразу вспоминается за—а-амечательный эпизод, связанный с певицей Аллой Борисовной Пугачевой.»
Кое-что об этом читайте на сайте «Manu Forti» в эссе-ремиксе* «Президенты и диссиденты».
* СПРАВКА: Ремикс — это в большей своей части демонстрация умения ди-джея микшировать различные мелодии. На микс накладываются слова и фразы, пропетые в песне или произнесенные кем-то. Ди-джей, как и банкомет, тасует всю эту музыку по своему усмотрению».

1.
Всегда нужно, чтобы Время ушло…
Потому что утро вечера мудренее».
(-В.М.)

-A xотите завтра встретиться с потомками опального шаха Ирана Резо Пехлеви? -вынурныв из людского водоворота, настырно предложил мне совсем до того незнакомый человек.
-Жаль, но не могу, -оторопело отнекнулся я. -Завтра утром мы с женой уезжаем из Торонто. Билеты, что называется, в кармане. Но я польщен вашим приглашением.А сам подумал: «Что мне, жалкому иммигранту, богиня Гекуба и что я для богини Гекубы?. Где тот далекий 1979 год год, когда в Иране произошла исламская революция и люди, жировавшие у власти, прыснули во все стороны, уступая место другим жирующим?!»
-Да, действительно, жаль. О-о-очень милые люди! -с искренним сокрушением произнес земляк по Союзу и почти-что мой одногодок.
По первому впечатлению мой новый знакомый выглядел, как и все мы иммигранты, весьма непритязательно: белая рубаха с демократическим воротничком нараспашку и без галстука, слегка помятый пиджачок, такие же брючки… «кустюмчик», одним словом. Но при более глубоком изучении оказывалось занятно: и пиджак, и брюки моего собеседника ансамблировали друг с другом не столько по легкой измятости человека из автомобиля. Нет, они были одного, единого цвета «кофе с молоком» или, что еще ближе, «светлый крем». Цвет этот, надо сказать, дороговат по магазинам. Не то что какой-нибудь замухрышный «черный». А при еще более внимательном рассмотрении самого содержимого изысканного «кустюмчика» я обнаружил перед собой очень умного, энергетически на сто процентов заряженного энтузиаста человеческой жизни и человеколюбца: волосы дыбом, мощная залысина, увеличивающая серьезную, лобную площадь лица почти до макушки, и веселые, как бы внаклад, меховые брови природного добряка.
Тут уж и я не выдержал. По природе своей я — вольнодумец. Диссидент, значит. В неточном переводе. Потому что здесь, в полярном мире, «диссидент» — это (1)тот, кто отступает господствующего вероисповедания, вероотступник, еретик протестант, протестор и (2)тот, кто не согласен с господствующей идеологией, инакомыслящий.
Отрицание всяческих авторитетов и авторитетных высказываний на моей морде лице начертано и записано в биографии. Вся женская половина моей семьи в советской атеистической и одновременно православной стране была баптистами, протестантами то есть, опровергателями традиций. Но я-то — маленький вольнодумец. Незначительный. В конце шестидесятых годов и я, не хуже других по смелому высказыванию мыслей, был официально удостоен тогда позорного, а ныне прославленного звания «идеологический диверсант». Но всего лишь на областном уровне. И может, больше из-за моей и ныне раздражающей многих бороды. С великими диссидентами в одной камере я в те времена не сиживал; с президентами, с их помощниками и с потомками шахов я в те стремные лета не находился в сношениях. Только со следователями КеГеБе и с инструкторами компартии. По тому же скромному поводу. Имена красноречивых корифеев, китов и элефантов пристального взгляда на Советский Союз гремели по всему миру, а в круг моих друзей и знакомых входили люди такие же, как и я, второстепенные.
Секите масть: я не сказал «второсортные». Я сказал «второстепенные»! По значимости. Или по масштабу. То есть, слепые исполнители чьих-то далеко идущих перспективных идей. Были это вполне добропорядочные, молодые люди, граждане своего государства, люди, искренне и неосознанно желавшие не перемен, а улучшения. Как вольнодумец, а не как зашоренный воспитанием человек, я и воскликнул:
-А вы-то сами кто будете?!
-Я тот человек, из-за которого в семидесятые годы прошлого столетия сто тысяч американцев разных национальностей — ежедневно — ходили по Нью-Йорку, размахивали транспарантами и скандировали: «Свободу мистеру Салански!».
-Эге! -коротко эгекнул я.
-А еще… Вы из каких мест?
— Мы питерские, а не пскобские.
-Тогда вы не можете не знать такую знаменитую гостиницу в вашем городе как «Прибалтийская».
-Еще бы! В те старо-давние годы ее, как строительный обьект впервые в истории «простых советских людей» иностранцы-зодчие возводили: сами господа шведы — по оргигинальному шведскому проекту.
— Да-да! Но знаменита эта гостиница еще одним. Кому не скажешь «Прибалтийская» — сразу вспоминается за-а-амечательный эпизод, связанный с певицей Аллой Борисовной Пугачевой.
-Как же! Как же! -оживился и я. -Скандал вышел мирового масштаба!
Как помнится, история эта, вкратце, такова. Посещая Ленинград, А.Б.П. вменила себе в привычку останавливаться в одном и том же номере «Прибалтийской». И вот, в один из ее очередный наездов в Северную Пальмиру оказалось, что по какой-то недоработке администрации «творческий» номер артистантки оказался кем-то занят. Разгневалась и разнервничалась наша знаменитость непомерно, не сдержалась и по-матерински оскорбила администраторшу гостиницы. Та — в суд. В советской прессе последовали веселые фельетоны, возмущенные письма достославных шахтеров. Мол, мы тут под землей нещадно ишачим, зарабатываем валюту для страны, а она? Что она себе позволяет? Им кто-то так помогал писать как будто сами они такие уж паиньки, что не только под землей, но и на поверхности не матерятся.
В своем ответном письме А.Б.П. сообщила шахтерам прискорбный для них факт, что своими зарубежными концертами она стяжает столько валюты для той же страны, сколько все их шахты, вместе взятые. Дело «по мелкому хулиганству» шили певице. Суток пятнадцать грозило ей. Она — взарубеж и в суд не явилась. Мы понимали: кто-то старательно раскручивал всю машину скандала и что-то нехорошее за всем этим стояло. Кстати, ходили, рапространялись слухи, что «творческий» номер Пугачевой в тот день оказался занят каким-то недостойным негоциантом с Кавказа, каковой здорово приплатил за проживание…
-Это была дезинформация! — искренне возмутился мой собеседник.- «Кавказцем» был не кто-иной, а, сидящий перед вами, я. Собственной персоной!
-Не может этого быть! Вот никогда бы не подумал, что встречусь с этим «каверзным кавказцем»! Тогда я еще раз прошу вас пояснить: кто же вы?

2.
Если даже принять аксиому поэта Евгения Евтушенко,
что «людей неинтересных в мире нет»,
то c каждым из нас всегда происходит то, что происходит,
а с людьми неординарными случаются неординарные вещи.
(-В.М.)
Вот таким-то необычным образом и произошло наше знакомство на рубеже веков: 26 июня 2000 года, в Торонто, на юбилейном вечере, посвященном выходу горделивого, сотого номера газеты The Yonge Street Review, основанной и издаваемой бескорыстным подвижником, бессеребренником и гроссмейстером журналистики международного класса Геннадием Дерткиным.
Народу подвалило триумфально много; в принципиально большом концертном зале, но все равно — много; публики собралось тысяч пять; от людей, что называется, ломилось. И с Норманом сразу же начали происходить забавные истории. Читатели, почитатели, затаенные завистники и ненавистники — все единым хором, теснились по стенам и забивали проходы, а в это время моя добрая знакомая Гения, сидя в третьем ряду, неподалеку от эстрады, имела силы «держать» одно свободное место для другой своей доброй подружки — гостьи из Монреаля.
Вдруг, когда искренние и льстивые приветственные речи в адрес YSR уже проливались полноводной рекой, на входе в зал ярко обозначился скромно проталкивающийся, встрепанный заботой и заметно запыхавшийся отчего-то мужчина с обьемным картонным ящичком в руках, держа его перед собой и действуя им как тараном. Разбирающиеся в английском заинтригованно определяли: «Пиво! Да еще отборное, элитное! Вирк!» Не то — Гения (фамилию не назову, она этого никогда не полюбит, из скромности, но спасибо ей за ее щедрое сердце!). У Гении с английским слабовато, зато у нее аж сердце за человека обрушилось. Тяжело же ему нести! А как стоять?!
-Проходите сюда,- зашепатала она по ряду. -Здесь место свободное есть. Мужчина отнекивался. -Да тяжело же вам стоять! — продолжала сокрушаться наша добрая самаритянка. — Тогда ящик, что ли, передайте сюда.
И ящик торжественно поплыл по тесному ряду, передаваемый сидящими людьми из рук в руки…
-Тогда, в случае с Пугачевой, — задумчиво повествоал Норман, когда мы в антракте митинга отошли в сторонку и устроились за круглым столом в «предбаннике»,- я уже представлял правительство Канады, и по делам службы обязан был посетить тогдашний Ленинград. Мой номер в гостинице был шесть тысяч. И она мой номер имела. Я прилетел и она не смогла вселиться. Ну, там меня попросили… Знаете, там шикарный такой аппартамент в два этажа, спальня, шесть телефонов. Самое интересное, что шесть телефонов и у всех разные номера. Если я наверху и звенит внизу, приходится бежать вниз. Я внизу – звенит наверху.
-Это такой чисто наш, русский сервис… -Ну, значит, вот так. Я много раз ездил в Санкт-Петербург. Встречался с мэрами. -В то время это был Анатолий Собчак?
-Да, Собчак… В Москве тогда премьер-министром был Рыжков. Как-то на светском рауте у них собралось человек двести. И его жена, кажется, ее звали Рая, невысокая, полная женщина. Я к ней подошел, уставился и спросил: «Вы можете запомнить имена людей, с которыми Вы сегодня встречаетесь?». Она говорит: «Ну, что вы, батюшка! Что вы! Я не могу никого запомнить». Я говорю ей: «Но одно имя Вы можете запомнить?». Она говорит: «Постараюсь!». Я говорю: «Тогда запомните – Норман». И повернулся, ухожу. Она меня догоняет: «А кто такойэтот Норман?..» Я говорю: «Это я!»… Ну, было много курьезных случаев… Помню, как-то поселили меня в Москве в гостиницу на Киевской (?) площади , и я был ужасно голоден. Утром спускаюсь вниз и говорю: «Как бы поесть?» Они говорят: «Мы обслуживаем делегации не менее пятнадцати человек». Я говорю: «Ну хорошо, я заплачу за пятнадцать завтраков». Она говорит: «Хулиганите? Я сейчас милицию позову!». А какое хулиганство? Завтрак тогда стоил рубль! А рубль по сравнению с долларом был вообще на нуле!» Пятнадцать рублей меньше доллара стоило!
-Вы, оказывается, очень веселый человек с очень серьезным и даже строгим лицом. Ваши шутки легко укладываются под газетно-журнальную рубрику «Ученые шутят». Но вообще-то, как это говорится: «Вы, вообще, русский человек? Вы родились в Советском Союзе, в России?».
-Нет, я родился в Прибалтике. В Литве. Когда она была независимой республикой, еще до второй мировой войны, до оккупации ее советскими, а потом и немецкими войсками. Там я был четыре года в гитлеровском лагере смерти. Потом мне удалось провести четверть века в Сибири. Да, я был совсем маленьким ребенком, Сталин отправил меня. В Сибири оказалось очень много интересных людей, которых туда сослали… В центр Сибирии — Новосибирск я приезжал защищать докторскую. Мне было двадцать восемь лет. Я был одним из самых молодых докторов не только Советского Союза. Физико-математических наук. Защита происходила в Академгородке. Председательствовал Анатолий Ржанов, академик.
Потом, несколько лет спустя, случилось нечто интересное. Я приехал на международную конференцию во Францию, в Канны. Нас поселили во дворец, где обычно проходит знаменитый Каннский кинофестиваль. И там, значит, море через дорогу, и решил я как-то одно конференц-заседание пропустить, и пошел я на пляж загорать, И вот смотрю: на пляже полуобнаженная женщина! Ничего подобного я раньше никогда не видел. Но я пришел, загораю. Вдруг появляется академик Ржанов с группой других советских ученых. Они все оказались в больших черных трусах, называемых в русском народе «семейными». И вдруг один из советских увидел эту полуголую женщину. Он подтолкнул соседа и кричит: «Нас предали!». Дальше все проходило на веселые и грустные фильмы Чари Чаплина. Ученые мужи опасались компроментации, от спешки их ноги не попадали в штанины, руки – в рубашки. Вобщем, оделись. Но было так смешно! Они опасались компроментирующего их фотоснимка, который, по их мнению, мог бы сослужить службу и для КГБ, и для ЦРУ.
Тогда вечером, в Каннах, я подошел к Ржанову поприветствовать его. А он без всякой опаски мне и говорит: «Ты каким рейсом прилетел?». Он и слыхом не слыхивал, что я «уехал», и что я уже «не советский человек».

3.
Дела житейские, тьмутаракань астраханская.
И не беспокойтесь: в любом случае, статью мы вам подберем.
(-В.М.)
-Место рождения Вы обозначили. А какого вы года рождения?
-Тридцать шестого! Когда война началась, мне было четыре года… И в этом лагере убили 40 тысяч человек и выжили только два арестанта. Это было место под названием Каунасское гетто. Я — уроженец Каунасса. И там проводилось мероприятие под названием «Детская акция». Они выгоняли всех из гетто на площадь и делили: кто направо, кто налево. Старались семьи разделять. Разделяли, и те, кто, скажем, оказывался «налево», тех уничтожали. Тех, кто «направо», применяли в жизни ужасного лагеря. А потом отдали приказ, что бы отдали детей, что их повезут в Германию, где будут обучать наукам всяким. А кто не сдаст – того убьют. Так вот, родители меня спрятали. Там был такой прикроватный ящик, я в нем постоянно находился. Однажды, когда у меня онемели ноги и я вышел, немец-охранник обнаружил меня, схватил, положил к себе на колени и гвоздем тыкнул мне в прямо ухо. С тех пор у меня уха как такового нет, одна видимость… Вообще программа у того фашиста была обширна.
Но тут оказался мой дед. А дед был рубщиком мяса – очень был сильным человеком. Он схватил топор и рассек фашиста и труп сбросил в колодец. Дед — в бега, а меня вынуждены были перепрятывать.
Потом война закончилась, наша семья частично выжила, частично была уничтожена. И моего спасителя-деда сослали в Сибирь как капиталиста, потому что у него была лавка, где он торговал мясом. Ну и дядя у меня был, и тетя – и все оказались в Сибири. А мои родители – отец и мать — они добровольно поехали за дедом, спасать его. Дед был поселен в деревеньке на три-четыре домика, в Красноярском крае. Отцу, наконец, удалось ( потому что он воевал) перевестись в Красноярск. Деду тогда было уже лет шестьдесят девять. Рубил, все равно, тонну мяса в день! Одной рукой хватал бутылку, выпивал водки и снова рубил…
-Да, для академика Ржанова это, вероятно, было странное узнавание… Увидеть вас в Ницце в качестве диссидента. А как же вам удалось уехать, ведь это было довольно трудно в те далекие времена?
-Ехать, действительно, было очень трудно. КГБ мне сказало, что я должен буду ждать тринадцать лет, без работы, пока не забуду все научные секреты. Только тогда я смогу выехать из Союза. Но, к счастью, многие западные ученые меня знали, потом к моему имени усилилось внимание прессы. Поэтому, как я уже вам сказал, в Нью-Йорке сто тысяч члеовек маршировали по улицам и одновременно скандировали: «Свободу Солански!». В Лос-Анжелесе – такое же. И тут началось! Мне звонила одна женщина из Чикаго, и говорит: ! Вы знаете, что? Мы вам ежедневно посылаем тысячи писем. А президент Картер получает только восемьсот». Да это было приятно, но я сказал: «Вы задаете большую работу КГБ. Потому что до меня доходят только считанные единицы из ваших посланий»… Они пропускали ко мне только письма конгрессменов и сенаторов. А остальные все они изымали.
-Выходит, вы находились под арестом?
-Да, под домашним арестом. И в течение целого года меня допрашивало КГБ. Против меня было возбуждено дело, в связи с тем, что я, якобы, клеветал против Советского Союза. -Такого рода дело можно было «пришить» каждому, кто тогда жил на территории «совка». -Да, знаете, когдя меня первый раз вызвали, я говорю: «Какое у меня дело?» Он и говорит: «Вы клеветали против Советского Союза» Я говорю: «Зто невозможно! Потому что все, что вы не скажете – все правда! Что, например, не правда?» Полковник КГБ задумался, пять минут думал и не смог примера привести. Вот так прошел мой первый допрос.
Значит, так: один год меня допрашивали, три года я был в отказе, а потом Президент Картер послал личное послание Генсеку Брежневу. Сайрус Вейнс, госсекретарем Юнайтед Стэйтс, прибыл тогда в Москву с этим посланием и личной просьбой Картера, чтобы меня отпустили. И Брежнев тогда приказал, чтобы отпустили в течении шести дней. Закрыли дело. Самое интересное, что мне показали документ, в котором было написано, что мое дело против меня было начато незаконно. Потому что все мои, якобы, действия были основаны на том, что мне незаконно отказали в выезде. Это мне показалось очередной шуткой, издевательством!
-Да, как там тогда говорилось, «а статью мы вам подберем». И для того, чтобы оклеветать человека, и для того, чтобы оправдать его… Хотя, кстати сказать, массовым тиражом оправдательные приговоры ни в одной типографии мира не печатаются. -Меня допрашивал полковник КГБ по фамилии Бокученис.Сильный такой мужчина, высокий, стройный.
-Вам достался следователь с такой фамилией, потому что вы из Прибалтики?
-Да, конечно! Это не случайно. Ну, я все время приходил к нему, зная, что выиграть дело я не могу – у меня шансов никаких нет, то есть, что с КГБ ничего не сделаешь. Но я подтрунивал над моим следователем, шутил. Так, что у него руки начинали дрожжать, когда я заходил в его кабинет. Я его успокаивал, говорил: «Ну, я сегодня не буду шутить, буду серьезен. Вы не волнуйтесь. Вместе будем допрос делать.» И вот на каком-то месяце допросов, когда Бокученис понял, что я уж не такой тривиальный, он и говорит: «Ну, хорошо. Вот, во время обыска мы у вас нашли книгу Солженицина. Я прочитал, она на меня впечатления не произвела. Что вам там могло понравиться?». Ну, говорю: «Честно, говоря, я был настолько занят, что у меня не было времени почитать Солженицына». Он говорит: «Ну, позвольте, такую редкую книгу не почитать, это просто неслыханно!».
Я говорю: «Хорошо, в таком случае дайте мне протокол, я отвечу вам письменно». Я всегда пользовался этим правом отвечать в письменной форме. И вот я пишу: «Полковник Докученис сознался, что он читал книгу Солженицина. Меня не интересуют его литературные вкусы, прошу перейти к делу». Когда следаватель прочел мое «чистосердечное признание», он весь побагровел. И беспрерывно, минут пятнадцать подряд нецензурно ругался. Только после этого, немного успокоившись, он смог задать мне следующий вопрос. Потом у нас был перерыв, во время которого я написал: «Полковник Докученис во время моего допроса использовал такие-то и такие-то нецензурные выражения, что подлежит наказанию согласно статьям уголовного кодекса такой-то, такой-то и такой-то, согласно которым следует наказание сроком на столько-то лет. Прошу полковника Докучениса придерживаться во время следствия процессуальных норм, установленных советским законодательством». Он опять начал нервничать, сердце у него колотится – и все тут.
И всякий раз у нас такое происходило, в таком плане. Содержание каждого допроса я записывал и передавал на Запад. Из-за рубежа мне звонили каждый день. По десять раз в день. Однажды отключили мой телефон, и английский парламент обратился с нотой протеста и просьбой к Брежневу восстановить мой телефон, потому что члены парламента не могут со мной разговаритвать.

4.
Внатуре, люди не становятся, а рождаются либералами, революционерами и консерваторами.
Последних всегда больше.
А есть еще диссиденты и президенты…
Первых из этих, тоже бы — в книги энциклопедические, «красные», как и президентов.
Потому что: на то и щука, чтоб карась не дремал!
(-В.М.)
-А что, в сущности, побудило вас — серьезного ученого, проситься за «кордон»? Вам что-нибудь мешало, или кто-нибудь препятствовал вам в ваших исследавниях? Ведь, судя по рассказанному вами, ваша личная судьба складывалась довольно благополучно. Как и у сотен тысяч других ученых Советского Союза. По прошествии многих лет после случившегося как вы думаете: «Чем же было недовольно большинство, какие размышления над окружающим вызывало ваше, мягко сказать неудовольствие?». Ведь в то серьезное время надо было очень рассердиться, чтобы решиться отказаться от всего прежнего и отнести заявление в ОВИР?
-Прежде всего, конечно, это были не экономические причины. По тем временам я был очень высокооплачиваемый человек. Моя зарпалата в шестидесятые годы была тысяча рублей в месяц! Это — программные деньги, без всяких дополнительных заработков. Я не имел материальных проблем, я был связан со многими организациями, вовлеченными в развитие разных секретных областей науки и у меня была одна из самых больших и значительных частных библиотек в Союзе, а может быть и в мире. Но были проблемы какого-то морального, нравственного плана. Я видел, как вошли войска в Венгрию и что сделали с Чехославкией. Я видел и знал подоплеку многих событий, которые меня настолько шокировали! Так они противоречили всему тому, о чем писали газеты. Настолько это было противоречиво между духом того, о чем они говорили и их главными действиями . И однажды я подумал: «Ну, хорошо, вот, я сумел пробиться и добиться выгодного положения в жизни. А все, наверняка, не смогут этого сделать».
-Но ведь вы-то – не «все»! Вы – доктор наук! Это чудовищно! Так рассуждать мог только человек идеальных представлений об устройстве мира. А именно: советский человек, человек планового хозяйства!
-Но это было не одноразовое случайное размышление, это был такой накопительный процесс. Я, наверное, лет пять собирался… Потом я встречался с некоторыми людьми, с которыми мне и не сравниться никогда, с такими как Веня Фаинд, которые тоже были в отказе.
Они мне просто открыли глаза. Я увидел то, чего обычный советский человек с обработанными пропагандой мозгами не видит, не замечает. Когда вот это случилось со мной, мне показалось, что нужно попробовать уехать. Я также знал, что мои шансы неимоверно маленькие. Моего ранга люди не выезжали. Особенно в те годы. Сейчас только, наверное, все изменилось. Были при этом и другие веские причины для выезда. Моя мама серьезно заболела. Раком. И она отказалась принимать советское лечение. Ее тоже не выпускали. Она подала документы на выезд – ее не выпустили. Она жила тогда в Вильнюсе.
Ну, я приехал в Центральный Комитет партии Литвы и говорю: «Опустите маму, никаких секретов кроме как кулинарных она не имеет». Она работала простым бухгалтером. Много лет вообще не работала ни на каком производстве или предприятии. Ну, они и обяснили, что из-за вас мы не пускаем и маму. Я им говорю: «Хорошо, что вы про меня знаете?» Они говорят: «Вы – выдающийся ученый!» «А что еще?» Они: «Мы знаем также, что вы человек слова, что скажете – то и сделаете». Я им говорю: «Вот это самое важное. Это действительно, что меня характеризует. Итак, я хочу вам сообщить, что если в течение двадцати четырех часов по какой-либо причине вы не выпустите мою маму – я на площади, напротив Центрального Комитета, совершу акт самосожжения». И ушел. А через минуту какую-то, как только я вошел в свой дом, мне позвонили, сказали, что есть решение маму мою выпустить. Утром можно выехать.
…Да, разное бывало. Меня не выпускали за рубеж для участия в международных конференциях. Мне было страшно интересно и необходимо участие в таких конферненциях и мне становилось очень неуютно, когда меня не выпускали. Потому что я чувствовал: мне не доверяют! Ведь, если бы меня выпустили, хотя бы раз, – я бы никогда и никуда не удрал! У меня тогда еще оставалось то, что называлось «советской совестью». Но так получилось, что нашла коса на камень. Например, получил я приглашение во Францию… Я пришел к директору: «Вот, у меня приглашение во Францию!» Слышу в ответ: «Вы не можете ехать!» Спрашиваю: «Что им сказать?». Отвечает коротко: «Скажите, что вы болеетее». Ну я — дитя! — отправил письмо, что я болею. Тогда французы прислали на мое имя приглашения на заседания всех месяцев текущего и будушего года. Я снова – к директору: «А теперь, что мне им сказать?»
-О, да! Человек вы неординарный и поступки ваши по-своему кандидовские, вызывающие… Конечно, смотря как воспринимать их.
-Да, шутки были резковаты! Меня КГБ не любило! Также как и я их не любил. Я делал вещи, которые им не нравились. Например, когда убили Кеннеди, я пошел на почту отправлять телеграмму с выражением соболезнования. Разразился жуткий скандал.
-Давайте, Норман, вместе поразмышляем. Ине кажется, что из всей суммы разных воспоминаний, какие нынче кружатся вокруг наших, теперь уже слегка охлажденных голов, ясно одно: в том, как они поступали с учеными и творческими людьми, сказывалась, по-моему, их элементарная глупость или, чуть мягче, недальновидность, что и послужило тем самым топором, каковым они и срубили ветвь на которой сидели. Ведь для того, чтобы принимать решения и поступать так, как поступали они, надо быть абсолютным остолопом. То есть, по моим наблюдениям, их патологическая тупость стала одним из главных слагаемых тех многочисленных условий, вследствие чего СовСоюз и развалился…
Ведь процесс плюрализации в наше время – это глобальный процесс. Например, разве мы, люди старшего поколения, когда-нибудь могли предполагать, что какие-то, якобы прогрессивные женщины в Иране запротестуют против паранджы и фундаменталистов в том же Иране, а вместе с ними стройными рядами, взявшись за руки, двинутся и местные лесбиянки? Значит, нужно было как-то учитывать эти глобальные процессы, скажем, гораздо раньше, чем когда Горбачев принялся за «плюрализм»? Ваше мнение, Норман, в этом историческом деле и уважаемо и совершенно не лишне! Ведь вы ее практический делатель!
-Да я, ведь, не силен в политике! Так что, мое мнение в этом нельзя считать каким-то особо важным. Я думаю, что коммунисты и иже с ними сумели построить такое государство, которое было, действительно, неразрушимо ни извне и ни снизу. Им удалось создать такую общественную систему, которую обозначенными двумя ординарными путями разрушить было никому невозможно.
Но произошло невероятное: они сами избрали и поставили во главе Горбачева, который, будучи наверху всей иерархии, находясь на вершине мощной государственной власти начал разрушать самую ситстему! То есть, снизу ничего сделать было невозмржно. Они подавляли любые попытки сопротивления. Но у власти, Генеральным секретарем Центрального Комитета партии оказался такой человек как Горбачев. Он и начал разрушительные явления…
Я как-то имел с ним обед. Через несколько лет после своего секретарства в Союзе он прилетал в Торонто… Я его спрашиваю: «Ну, вот вы предвидели, что произодет через несколько лет?» «Нет, -сказал он,-я не мог предвидеть всех последствий гласности, либеральности, плюрализма». Вот и оказалось, что человек во главе государства такой огромной мощности, с милицейским надзором, с КГБ, со всеми звеньями, которые подчинялись Центральному Политбюро и так далее… Ни у кого не было никаких малейших надежд такую систему даже пошатнуть, если бы во главе ее не оказался такой человек, как Горбачев, который первым приступил расшатывать ее сверху. А как только он начал ее расшатывать, дальше уже всплыли другие силы, которые помогли этому процессу. -Наверное, вы правы. Хотя разрушительные силы существовали и до Горбачева. Но в те времена ходил такой вот анекдот. Скорее всего, его сочинили ученые-физики.» Вопрос: -Все политики в соих действиях опираются на какие-то живительные силы в обществе. А на кого опирается Горбачев? Ответ: -А он висит в воздухе и опирается на самого себя!».
-Простонародье, концентрирует ученую мудрость в более общепонятных, лапидарных, как бы итоговых фразах. Например, «пошел на ху…»
Как-то в подмосковном санатории во время обеда за одним столом сидели, как тогда было принято, малознакомые люди — отдыхающие.
Вдруг один из них — лет пятидесяти мужичок, примечательный тем, что обычно с самого утра от него разило одеколоновым перегаром — неожиданно громко чихнул, в результате чего щи из его тарелки разлетелсиь широким веером и облили всех, сидящих за столом. Люди стали возмущаться, снимая с ушей капустные сопли и утираясь кто чем. Мужичок же помолчал с минуту, безразлично погладывая на всех. А потом также безразлично сказал:»Пошли на х…й».
И все. Вопрос был исчерпан полностью. Никто даже не пытался продолжить дискуссию.

5.

…И только хочется березку, как знак, что выжил, возрастить.
(-В.М.)

-В моей копилке памяти, как, несомненно и у вас, Норман, много разноречивых фактов о судьбе так называемх диссидентов. Например, разочарованный «узник совести» возвращается в Москву. Неукротимый в прошлом поэт-бунтарь, оказавшись на долгожданном западе, искреннее сожалеет об утраченном. БиБиСи, Свободная Европа и Голос Америки без сожаления расстаются со своими сподвижниками из бывшего «социалистического лагеря» и депортируют их на родины. А как же потом, после прибытия на «запад», складывалась ваша судьба, господин Норман? -Оказавшись в Америке, я с туром лекций побывал во многих городах этой великой страны. В сумме, я прочитал сто лекций в крупнейших американских университетах и интститутах. -Похоже на триумфальное шествие! — Да, я имел три дня на каждый город. Я приезжал, читал лекцию, мне давали тур, что у них есть нового по физике . И потом я переезжал в другой город. У меня было два больших чемодана. В одном — личные вещи, а в другом находился «Вебстер» — словарь. Я к тому времени, конечно, знал технический аглийский язык, но разговорным, практически не владел. И о чем говорили американцы вокруг меня я не понимал. Поэтому я разработал такую методу общения: я говорил первый и они старались меня понять, а потом я молчал, стараясь понять, о чем они говорят.
После года прочитанного курса лекций я получил тринадцать предложений на работу. В США, Европе и в Канаде. Причем двенадцать приглашений соответствовали тому, чем я занимался сто лет подряд в Союзе, где я основал и оставил свою научную школу. А тринадцатое — в Канаду, из совершенно новой области человеческого знания. Я так решил, что будет некрасиво, если я здесь вернусь к своим прежним делам. Во-первых , потому что большинство прежних моих разработок осталось у КГБ. Во-вторых, меня привлекла новизна исследований, предложенных мне канадским правительством. А мне преложили путем сверхмощных взрывов превращать обыкновенный каменный уголь в драгоценные алмазы! И, кроме того, как общественная личность, я все время делал поездки в транс-страны, которые присоединялись к обьединенным нациям…Я туда ездил каждые два месяца, примерно два с половиной – три года. Расширял взаимоотношения.
-Да, изготовление алмазов из обыкновенного угля было в свое время удивительным открытием! Целая алхимия!
-Но я ничего не знал в этой области, и я решил, что возьмусь за это дело. Другое побуждение — поработать на женщин, так как они любят всевозможные украшения!
— Да уж, из всех украшений они почему-то предпочитают именно бриллианты…
-Потом, значит, я десять лет проработал в области физики, затем переключился на медицинские приборы, теперь широко используемые во всем мире, даже в Новой Зелландии. И, вот, до сих пор продолжаю этим заниматься. Жена мне сказала, что позволит мне уйти на ретайремент, как только мне исполнится 120 лет. Так что стараюсь!
-А мама ваша жива?
-Нет, к сожалению, нет. Но ранняя смерть мамы во многом послужила мне тем нравственным толчком, который положил конец моим занятиям физикой и заставил всерьез обратиться к медицине. Чтобы не чувствовать себя беспомощным перед лицом смерти. Я ведь осознавал, что мог бы как-то помочь маме.. И я сделал, что я хотел. Я теперь очень конкретно помогаю людям своим талантом исследователя, который дан мне от бога, помогаю им своим накопленным опытом и знанием. Хотя переход в другую научную область, откоровенно говоря, тяжел. Опытный ученый на этом этапе превращается в новичка, в «стренджера» и, скажем, получить правительственный грант на предложенную тему, практически невозможно.
-Стренджер – это прохожий?
-Странник!
-Ну, да, прохожий.
-С привнесенным оттенком «чужак», «чужой».
-Вы стародавний житель Канады, а что вы скажете о России?
-Как человек, имеющий отношение к драгоценностям скажу, что из России я вывез самую большую жемчужину…
-Контрабандой?!
-Нет, официально. Это моя жена! И, кстати, снова об Иране. А хотите, все-таки, встретиться с опальными потомками шаха Пехлеви? В следующую субботу они прибудут ко мне на дачу, и я приглашаю вас посетить нашу скромную компанию. Обсудим проблему лесбиянства в мировом масштабе. Только позвоните, когда приезжаете, и я вас встречу. Мы продолжим наше доброе знакомство.
-Прекрасная и перспективная задача! До новых встреч!

6.
Из выступления Н. Салански на юбилейном вечере, посвященном выходу 100-ого номера «Янг Стрит Ревью»:
-Двадцать лет подряд я не читал ни одной газеты Советского Союза. Приблизительно столько же я не читал газетную продукцию и здесь. Наконец, я увидел «Янг Стрит Ревью», прочел раз и приступил к постоянному ее потреблению. Сегодня я невольно сравниваю эту русско-канадскую газету с такими гигантами как «Глоб анд Мейл», «Нейшнл пост». Для меня они одинаковы. По духу. По интересности.
У меня есть только одно, главное пожелание. Сегодня, это нам хорошо известно, что сегодня — лето. И все вы знаете, что Янг стрит в Торонто – самая длинная улица мира. И, вот, я желаю, чтобы со временем вышло столько номеров вашей газеты, сколько номеров домов есть в Янг стрит на всем ее протяжении! А теперь, попрошу от моего имени передать в президиум ящичек. Да, там, в третьем ряду… Передайте, пожалуйста. Да, пиво. Светленькое. Да, компании «Брик».
———————

Ссылки по теме:
Информация постоянно действующего консультационного центра YSR по ведению бизнеса — у Нормана Саланского
Юбилей
Экспериментальное наблюдение тонкой структуры электронно-ядерного магнитного резонанса Успехи Физических Наук — Выпуск 5,1969
О срыве советскими властями международного симпозиума. Дело против профессора Н.Саланского
Доктора физико-математических наук профессора Наума Саланского (уголовное дело по ст.199-1…)допрашивали уже 9 раз.
Поиск по Яндексу: Саланский
Несколько десятков сотрудников ЦРУ и других спецслужб были допрошены агентами ФБР.
Корпорация «Би-Би-Си» пытается примирить Свободу слова и политкорректность

*****