( эй, вратарь, готовься к бою…)
«Черноморец» (Одесса) – «Металлург» (Запорожье).
Одесса. Центральный стадион ЧМП. 7-е апреля 199… года. 25 градусов. 4000 зрителей.
«Черноморец» — футболки сине-черные, трусы – черные.
«Металлург» — футболки красно-черные, трусы – черные.
…Да, сегодня запорожцы наверняка попытаются нарушить печальную традицию проигрывать морякам на их поле. Уж больно хорош тандем Ключик-Полтавец. Вот и опять, по правому краю, обыграв двух защитников, рвется к воротам Ключик. Резанный пас Коновальчуку… Тот без обработки бьет по воротам Долганского. Сильнейший удар, низом, в левый от вратаря угол. Мяч уходит на угловой. Жарко, жарко сегодня на стадионе Черноморского пароходства. Есть страсть, есть желание игроков обеих команд
показать футбол хорошего качества, порадовать зрителя содержательной игрой. Да вот только зритель, в недавнем прошлом, болельщик, старается обойти стадион стороной. А ведь вспоминаются и другие времена…
1.
Лето наступило незаметно, сменив необычайно жаркий май, дождливым, пахнущим, клейкой тополиной листвой июнем.
Ученические табели с аккуратно выстроенными столбцами отметок надежно упрятаны
в ящики сервантов. Каникулы.
Лето – это хрустящий вафельный стаканчик, наполненный с горкой вкуснейшим пломбиром. Его еще много, премного, и не страшно, если слизнуть чуть-чуть – довольно останется.
Белобрысый с голубыми, всегда смеющимися глазами мальчишка, десяти лет от роду, известный дворовой детворе как Иго-горка, то есть Егорка, высунув нос из-под одеяла, потянул ноздрями воздух, сразу уловил тонкий аромат – клубничное варенье.
Выпрыгнув из кровати, он помчался на кухню.
— Ты уже здесь?
Бабушка, Мария Григорьевна, переставляла большой медный таз, заполненный до верхов, пенящейся розовой жижей.
— Не успел проснуться – сразу на кухню. Сперва — умойся.
Егорка смотрел на бабушку как на волшебницу.
— Бабуля, доброе утро. Вареньице?
— Вареньице, — передразнила Мария Григорьевна внука.
И добавила примирительно – Будешь пенку снимать, а я в магазин, за сахаром. Из таза не ешь – скиснет.
Утро врывалось в квартиры золотым светом, веселыми шагами на лестничной площадке,
дружеским лаем дворовых собак. Вот, проехал мимо окон парень на своем гоночном велосипеде, с синим рюкзаком за плечами – Валик, студент, он дружит с самой красивой девочкой во дворе – Наташей. Вот, слышится зычный голос из окон соседнего, напротив дома. Это отец Толяна , он вечно недоволен. А вот и сам Толян, в широких черных шароварах, в стоптанных сандалетах на босу ногу, сутулый, долговязый мальчуган шагает с авоськой, за детским питаем. У него сестрички — двойняшки.
Прямо перед окном – старый орех. Он здесь давно. Раньше домов. За его толстенную ветку, отполированную до блеска, привязаны качели. На ночь детвора прячет качели в ветках – дворничиха срежет. Веревки-поручни уже болтались во все стороны – кто-то качался. День – начался.
Варенье чуть остыло. Оно бурело, покрывалось тонкой корочкой. Егорка наскоро умылся, натянул майку и шортики. Приступил к работе. Блюдце для пенок полнело. Но в нем было не столько пенок, сколько варенья. Взяв в хлебнице ломоть черного хлеба, Егорка густо намазал его теплым вареньем, положив в центр крупные ягоды, еще не окончательно уварившиеся, а оттого тугие и очень сладкие.
Завтрак удался.
Хлопнула входная дверь. Мария Григорьевна, охая и ворча, разувалась, не выпуская сумок из рук.
Егорка подбежал к бабушке, – не урони, сверху яйца. Поставив сумки на стол, он удалился в комнату. Через секунду раздался голос Марии Григорьевны, — ах, чарты тебе, помощничек, половины не стало…
Было утро, светило солнце. Егорка сидел на тротуарном бордюре, с любопытством рассматривая золотистое тельце хлопотавшей на цветке пчелы, стараясь помешать ей травинкой. Пчела нервничала, смешно шевелила брюшком, наконец, ей это надоело, и она с жужжанием полетела дальше. На солнце было жарко. Егорка пошел за дом. В тени было куда приятнее. Он стал считать машины, проезжавшие мимо него. Досчитал до восемнадцати. В кустах Егорка заметил газетный лист. Странно – дворники хорошо убирали. Он подошел ближе и разглядел название газеты – «Футбол-Хоккей», июнь 196…
Ниже – крупным шрифтом надпись – «Англия – Мексика» — 2-0. Егорка напряг зрение…
на 37 минуте сработал второй эшелон атаки англичан. Бобби Чарльтон – 1-0, прочел он почти по складам, — а на 75-й минуте Роджер Хант – 2-0…На другой стороне газетного листа было размещено фото, на котором плечом к плечу стояли чернокожие парни, скрестив руки на груди, улыбались.
Егорка прочитал, — Тастао, Жаирзиньо, Гаринча, Пеле…, Бразилия. Чемпионы приветствовали мальчугана!
Во дворе появились ребята.
— Егорка, ай-да по воротикам побьем. Гурьба неслась на поляну.
— я буду за домом, бабуля. Мария Григорьевна только и успела ответить, выглянув в окно,
— оглашенный, смотри, не долго, на поезд чтоб не опоздали…
Посреди неровной, вытоптанной поляны стояли самодельные футбольные ворота.
— Кто на воротиках? Толяба, твоя очередь.
— Ну, ребята, — гнусавил Толик, — я ж в прошлый раз стоял.
— Правильно, стоял. Надо тренироваться. Команде нужен классный вратарек. Понял?
Толя нехотя побрел в ворота.
Били вяло.
— Ребя, а Егорка сегодня уезжает.
— Скоро? – Ага, сегодня. — Егорка дал пас. – С бабушкой едем. Город называется Ш……
— Большой?
— Нет? Не очень.
— Везет тебе, Егорка. Там тоже море? – Нет, речка.
— Здорово. Ударили по воротам, и Толя пропустил пустячный гол. — Дыра, ты Толяба, а не вратарь.
— Да ладно. Ребята дружески хлопали его по плечу.
— У кого сколько копеек. У меня – десять, пятнадцать, двадцать…Хватает. Бежим за мороженным…
2.
На вокзале было людно и жарко.
— К сведению встречающих… Поезд Новосибирск – Одесса прибывает…Поберегись…
Навьюченные, с чемоданами и сумками отъезжающие, приехавшие, провожающие и встречающие сновали вдоль перронов.
Егорка сидел на огромном черном чемодане, опоясанном дорожными брезентовыми ремнями и пил ситро. Мария Григорьевна стояла рядом подбоченясь, закрываясь, как козырьком, ладонью от солнца. Ждали бабу Веру, давнишнюю подругу Марии Григорьевны. До поезда оставалось не меньше часа. Бабушка, как, наверное, и все бабушки, боялась опоздать на поезд и поэтому поминутно смотрела на огромные вокзальные часы. Но они никуда не спешили. Стрелки мирно дремали на циферблате, но вспомнив, о том, что им необходимо идти, перепрыгивали на следующее деление и снова замирали. Егорке было скучно. Он попеременно закрывал то правый, то левый глаз, наблюдая за изменениями. Вдалеке ничего не происходило, вблизи же предметы и люди сдвигались с мест, и можно было рассмотреть, то чего не увидишь, закрыв другой глаз. Это занятие несколько развеселило Егорку. Ждали бабу Веру и время…
— Маруся, передашь Анне Николаевне. Вот.
— наверное, какое-нибудь варенье, из крыжовника или айвы,- подумал Егорка. Ни того, ни другого он терпеть не мог. Поморщился.
— А Егорушка подрос, прямо и не узнать, совсем кавалер. На отца похож.
Баба Вера дымила папиросой, с войны осталась привычка,
— Веня будет в Москве через недели две.
Передай, я привезу прямо туда. Поняла, Маруся. Привет всем, расцелуй наших.
Она повернулась к мальчику. Через огромные линзы очков на Егорку смотрели добрые уставшие глаза. Егорка перевел взгляд на орденские планки, надетые прямо на ситцевое в мелкий неяркий цветочек, платье,
— за войну, — подумал Егорка и ничего не сказал…
— Внимание, поезд №… Одесса – Харьков подан на посадку…
Чемодан оказался неожиданно тяжелым. Да и сумка, которую нес Егорка, все время старалась ударить по ногам.
— Носильщик не нужен? Рядом шагал здоровяк, толкая перед собой огромную тачку —
— Бабушка, надорветесь, ставьте на тачку, какой вагон?
— За яким родимцем? Сами допрем. Бабушка терпеть не могла носильщиков, считала их бездельниками и ворами.
— сильная у меня бабушка, — с гордостью думал Егорка, — как папа.
Вот и вагон. Молоденькая проводница в белой, форменной блузке и юбке, с кожаной, черной сумкой на плече, из которой торчало два свернутых флажка, рассматривала билеты,
— Гражданочка, — обратилась бабушка к проводнице, доставая из-за пазухи сверток, в котором находились деньги и билеты,- когда в Харькове будем?
Конечно же, бабушка прекрасно знала ответ на этот нехитрый вопрос, но, поддаваясь общему волнению, хотела непременно о чем-то спросить – так ей было спокойнее.
— в 10.50, женщина. Ваши места пятнадцатое и шестнадцатое.
— Ага, шастнадцатое, повторила бабушка. Верхнее.
Она взялась, было, за рукоятку чемодана, но остановилась и, почти шепотом, очень стесняясь, спросила,
— Доченька, а можно что бы нижнее, я с ребеночком, — она жалостно посмотрела на Егорку, смахнула с носа надоедливую каплю пота, — не ровен час упадет. Болезненный он.
Егорка чуть не заплакал от обиды. Из-под лобья он посмотрел на проводницу, та на Егорку. Он опустил глаза. Ему было нестерпимо стыдно за себя и за бабушку. Какой он ребеночек? Ему уже десять лет.
— Что-то придумаем, бабушка, пока проходите на свои места.
В вагоне было людно. Каждый старался как можно быстрее разместиться. Нижние полки почти во всех отсеках были подняты, и было видно, что они просто стоят на вагонном полу темно-серого цвета.
В плацкартном отделении еще никого не было. Полки, оббитые коричневым кожзаменителем, были новыми, блестящими. Столик переливался на солнце отполированными ребрами алюминиевых бортиков. Больше всего Егорке нравилась открывалка для бутылок, хитро приделанная у столика, снизу.
-Разложимся, — не терпелось Егорке, — бутылку лимонада открою.
Вещи заняли положенные им места.
— Слава Богу, уселись, — Мария Григорьевна обтиралась носовым платком, обмахивалась.
— Окошко открыто. Поедем, прикроем. Продует.
— Не надо, бабуля, было завозмущался Егорка, но спорить не стал, — будет видно, — подумал про себя.
— Интересно, как там сейчас мама и папа. Наверное, уже скучают.
Он вздохнул, но на сердце все равно было легко и радостно – что может быть лучше и веселее путешествия на поезде в летние каникулы. Точно, — усмехнулся Егорка.
Попутчиками оказались мужчина и женщина.
Бабушка принялась распаковывать на столике еду. Мужчина, сделал вид, что укладывает на верхнюю полку поклажу, неожиданно обернулся, встретившись взглядом с Егоркой, подмигнул одним глазом и улыбнулся. У него были железные передние зубы. Егорка тут же вспомнил сказку о волке и семерых козлятках. – Наверное, такие зубы вставил себе волк, — подумал Егорка.
Однако мужчина оказался веселым и добрым. Он быстро нашел общий язык с Марией Григорьевной. Разговорились. К ним присоединилась женщина, и жизнь в купе потекла должным чередом.
После вкусного обеда Егорка забрался на верхнюю полку. Бабушка поворчала, но согласилась. Он лежал на животе, припав к открытому окну. Из города выехали давно. Куда-то в конец поезда убегали строения, поля, деревья.
Тук-тук, тук-тук-тук, перестукивались колеса на рельсах, то далеко, то близко, то далеко, то близко. Попадая на стрелки, деловито перебивали друг друга – тук-тук-тук-тук, тук-тук. Егорке казалось, что он стал понимать, о чем разговаривали колеса,
— потом, потом, — говорили одни,
— добежим, добежим, — отвечали другие.
Затем вступал хор, горохом сыпал – не добежали, перебежали…
Егорка заснул.
День клонился к вечеру. Огненное солнце, превратилось в апельсиновое, с красными краями, продиралось сквозь частокол деревьев, царапалось о венчики кустарников. Оно летело по небу, забирая, с собою в попутчики розовые, сиреневые с золотистыми краями, пряди облаков.
Поезд, вздыхал, натыкался, вагоны недовольно кряхтели, солнце останавливалось. Остановилось.
Станция.
Проснувшись от резкого толчка, Егорка посмотрел вниз, на нижнюю полку. Бабушка, намаявшись, спала. Похрапывала.
В сумерках, по перрону ходили люди.
— Наши. С поезда,
— подумалось Егорке.
Кто-то покупал раннюю черешню, умело нанизанную на ветку,
– сколько? — слышалось,
— рубь, — что-то дорого, — так ведь — ранняя…
Кто-то — молоденькую, еще теплую картошечку, малосоленые огурчики,
— А кому вареники, горячие вареники…Воблы не надо? сухая…
Вечер был теплым. То ли от земли, то ли от шпал, поднимался кверху дух, не дающий не на секунду забыться – здесь пассажиры.
Солнце уходило на ночлег. От его жара остался лишь ярко-розовый блик на облаках — перинах. Станционное здание темнело, делалось черным. В домах зажглись окна. Черты лиц прохожих размылись, виднелись лишь силуэты. Голос дежурного по вокзалу объявил о том, что поезд отправляется. Послышался тревожный гудок. Все, поехали.
Махина зашевелилась, залязгали суставами поездные сцепки, зафыркали тормозные буксы, зашелестели полозья металлических дисков-колес. Поезд уходил в ночь, а значит — в завтра.
3.
Утро стучалось в окна зеленым кружевом пролетающих мимо деревьев. Натренированный глаз мог без ошибки определить, вот береза, а это ольха, ну а это дуб. Что-что, а вот отличить сосну от других деревьев мог и сам Егорка.
Утро было раннее, поэтому можно еще полежать и поглазеть в окно. Вот опять пошел сосняк. Деревья стояли в красноватом песке, от прошлогодних сосновыми иголк.
Вдоль сосняка пролегли две накатанные колеи, означающие дорогу. Егорке очень хотелось, чтобы вот там, за каким-нибудь деревом появился, скажем, олень,или, на худой конец, заяц. Но никого за деревьями не было.
Проснулась бабушка. Она присела на край скамьи и стала поправлять волосы, держа шпильки-невидимки во рту. Наконец, она закончила с прической,
— Слазь, Егорка. Умойся. Будем завтракать.
Егорка прошелся по вагону туда и обратно. Царило ожидание. Скоро приедем.
Поезд медленно въезжал на Харьковский вокзал.
Выгружались. Мужчина помогал бабушке с багажом. Егорка стоял у вещей – стерег.
Вокзал был очень большой. На путях стояли несколько составов. Подошла пригородная электричка. Вереницы людей потянулись к переходу. Перрон постепенно пустел, только Егорка с бабушкой никуда не двигались. Электричка, на которой предстояло им добираться в другой город, будет на этом же пути через пятнадцать минут.
— Посиди, внучек, я за водичкой схожу, — Мария Григорьевна накинула на плечи Егорки кофту, — зябко, утро тут прохладное. Егорка сбросил кофту на чемодан.
— а ну, накинь, кому говорю, неслух. Не хватало, чтоб заболел. Когда голова Марии Григорьевны скрылась в переходе, Егорка с негодованием снял кофту и даже сел на нее.
Но прошло несколько минут. Марии Григорьевны все не было, и Егорка понял – он замерз. Кожа стала «гусиной». Егорка накинул кофту. Спасибо, бабушка.
Электричка двигалась медленно, останавливаясь, через каждые пять минут. Потом долго стояли, ждали встречного поезда, и казалось, что этому пути не будет конца.
До места добрались к вечеру. Очень устали и проголодались. Оставалось совсем немного – чуть больше получаса на автобусе. В автобусе, маленьком и тесном ехать было не очень удобно, зато весело. Шофер, узнал бабушку, она ведь родом из этих мест и всю дорогу рассказывал о произошедших в городке событиях, — о том, кто умер, а у кого кто родился, кто на ком женился, в общем, про все и всех. Бабушка не осталась в долгу и к концу пути все знали о Егорке, и об их семье все, что положено знать. Так они с бабушкой и приехали …
4.
К Великому Дону простирается Северский Донец. В месте, где ленивый его плес прорезает белозубый оскал меловых древних гор, словно в помощь — речушка Нежиголь. На речном перепутье и стоит городок Ш…
———
…С сосны на сосну, пролетев несколько саженей, перебралась молоденькая белка – по всему видать первогодок. Зверек, расположился на стволе вниз головой, широко расставив лапы, внимательно следил за происходящим внизу.
— На-на-на, у-тю-тю, — подзывал к себе пушистого зверька загорелый мальчишка, с крупными веснушками на носу. Он сложил пальцы щепотью, присел на корточки и продолжал, — на-на-на.
— Та ну, ты чо, Костя ? Не подойдет ни за что, спорим? Белка, сделала вид, что хочет спуститься, однако в следующую секунду передумала, развернулась, и в мгновение ока исчезла в пышной кроне дерева.
— Держи, держи, уйдет. Смеялся второй мальчуган, большеголовый, с крупными, как у цыгана, чертами лица. Одет он был нарочито небрежно; в видавшую виды тельняшку и линялые шаровары, подкатанные до колен, рваные полукеды, надетые на босую ногу. Его звали Боцман. Точнее Андрюшей Бочаргиным.
— Надо было семечек взять, — Костя качнул головой и Боцман накинул вялый мяч Косте на голову. Тот попытался его отбить обратно, но мяч не подпрыгнул, а наоборот, прилип к голове, издав при этом звук, напоминающий шлепок мокрой тряпки по мокрому телу – шмяк! Оба покатывались со смеху. – Ну и блин. – Ага…
Они расселись на парковой скамейке, вытянув ноги, перебрасываясь мячом.
— Андрюха, а ко мне сегодня бабушка приезжает с двоюродным братом.
— Это из Одессы, что ли?
— угу, — Костя качнул головой в ответ.
Надо сказать, что Егоркин папа и мама Кости были родными братом и сестрой. А, в свою очередь, их мама, то есть Егоркина и Костина бабушка как раз и была Мария Григорьевна.
Костя и его старший брат Сергей, каждое лето отдыхали в Одессе. Но на этот раз
все вышло наоборот – бабушка с Егоркой приехали к ним в гости сами.
По черным Котиным кудряшкам, по его конопатому носу, то и дело, пробегали веселые солнечные вспышки. Казалось, что с его симпатичного открытого лица, с ямочкой на подбородке никогда не сходит улыбка. Даже во сне он улыбался. Легкий, озорной характер, однако не мешал Косте быть уважаемым и авторитетным человеком среди Ш…ой детворы. Он был капитаном городской футбольной команды, хорошо учился в школе, умел дружить верно, и преданно.
— телеграмму вчера получили. Сегодня, в четыре приезжают. – Костя подкинул мяч вверх, и не поднимаясь со скамейки, пнул его пыром,
— догоняй, — крикнул он, и помчался за мячом по взметающемуся верх песку.
Когда маленький автобус ГАЗон, напоминающий собачью голову, раскрашенный бело-синей краской, натужно завывая, преодолев очередной подъем, стал скатываться в долину, перед глазами Егорки открылся необычайно вид — внизу, утопая в зелени, пересекаемый извивающейся линией реки, уютно расположился городок. Время к вечеру. Справа, на Западе небо слегка багровело, слева – теряло синеву, выцветало и темнело. На трубе завода, расположенного в центре города, загорелась сигнальная лампочка. Казалось, что она подмигивала в густом воздухе летнего вечера. Было около половины седьмого. За километра полтора произошла поломка — спустило колесо. Ремонтировались. Наступали сумерки. Но вот и центральная площадь.
Автобус остановился. Дорожная пыль его догнала и обняла.
Встречали весело. Егорка не успел опомниться, как он уже стоял в окружении улыбающихся, счастливых от встречи людей, что даже не успел заметить как автобус, став легче наполовину, отчалил от остановки, просигналил зазевавшейся старушке. ГАЗик, до встречи на обратном пути…
5.
…Женя, а где у тебя сливочное масло?
— Да где ж ему, мам быть, в ванне. В кастрюле.
— Так ты холодильник и не купила. В рассрочку возьми.
— Возьму, мам, обязательно.
В большой двухкомнатной квартире пахло деревом и грибами. Если быстро вращать головой, то могло показаться, что окна везде. Хорошо строили в те годы. Уютный, красного кирпича двухэтажный дом, с прохладными, деревянными лестницами, казался неприступной крепостью, увенчанной островерхой черепичной крышей, с трубами-отдушинами.
Дворы в таких домах были хорошо спланированы, детворе и старикам удобно. С другой стороны – ничего от постороннего глаза не скроешь. Приезд Марии Григорьевны и Егорки был в их доме событием недели №1. Поэтому соседи-доброхоты несли к праздничному столу все самое лучшее и самое вкусное, что имелось в доме.
Желающих повидаться с Марией Григорьевной и Егоркой набралось немало. Столы поставили в большой комнате, а чтобы вместились все, продолжили накрывать в спальне, поставив между комнатами столик-перешеек. Егорка еще никогда не видел столько людей, одновременно собравшихся за столом. У них в доме тоже любили собираться папины и мамины друзья, но чтоб так – не видел. Гости разместились. Детвора, как самая непоседливая, была посажена
как раз на «перешейке». Общее оживление завершало картину. Балагурили, перекидывались словечками, звенела посуда. Наконец все расселись. Встал немолодой, лысоватый мужчина, звали его Вениамином, дядей Веней, он сказал несколько слов о бабушке, затем вспомнил Егоркиного папу, которого он «всецело любил и уважал, потому как он племянник и человек военный, досталось и Егорке. Все подняли рюмки, разные и выпили. Егорка тоже поднял рюмку, граненую на невысокой ножке, чокнулся с Костей и выпил пузырящееся ситро, которое ударило в нос, из-за чего на глаза накатили слезы.
Вскоре застольная компания освоилась, лица раскраснелись, наливали, пили по порядку, и без порядка Беседы велись обо всем взрослом. Даже пели. Егорке и Косте стало скучно, они набили, под шумок, карманы конфетами и незаметно выбрались из-за стола.
— Пойдем во двор, — предложил Костя, — с ребятами познакомишься.
Прокатившись по широким деревянным, уже отполированным перилам мальчишки вылетели во двор прямо к крепко сколоченному столу, установленному на огромном пне.
На скамейках около стола сидела ребятня – человек семь. Костя, улыбаясь подвел Егорку к столу, — знакомьтесь, мой братик, из Одессы, сын дяди Вовы. Зовут – Егором.
Первым подошел уже знакомый нам Боцман. Он деловито шмыгнул носом, пробасил,
— Боцман, держи краба, — и схватил Егоркину руку. Ладонь у Боцмана оказалась мягкая и теплая, что никак не соответствовало его устрашающему виду.
— В футбол катишь? – спросил он у Егорки, еще больше понизив голос.
— Ага, качу, — запинаясь, ответил Егорка.
— Не дрейфь, пацан, ежили что — научим.
Стало смеркаться. На улицах загорались фонари, делая вечер еще темнее.
Мальчишки подходили к Егорки, здоровались, называя, кто имена, кто прозвища.
Разговорились.
— Ты, наверное, плаваешь, как акула, — раздался чей-то голос и все дружно засмеялись, на перебой, перевирая фразу. Кверху — пузом.
— А может быть он вовсе плавать не умеет?
— Кто, я? – возмутился Егорка, — у меня папа – моряк.
— Так то отец, а ты, моряк с печки –бряк!
Общий хохот заглушил Егоркины слова,
— на спор, меня никто из вас не обгонит.
— Спорим,… спорим.
— Побежали на речку!
— Так ведь поздно, — кто-то пытался жалобно возразить.
— Кто со мной, тот герой, кто без меня, тот свинья, — продекламировал скороговоркой Боцман.
— На речку!
На городской пляж решили не ходить – далековато, да и родители могут хватиться, решили – на луг. Ближе, и с моста можно попрыгать. Вскоре городские огни остались за спиной, а впереди виднелось звездное небо, догорающий зеленоватым свечением горизонт, кудрявая стена деревьев, стоящих вдоль речного берега. На лугу было тихо. Отчетливо слышались шлепки сандалет по пыльной дороге, прерывистое дыхание семи пар легких, сверлящие звуки сверчков да нестройный лягушечий хор. Егорке стало не по себе. Хотя, виду он не подавал. Егорка решил, — будь, что будет, но трусом он никогда не был. Как любила повторять бабушка – лопни, но держи фасон. При этой мысли он прибавил шагу и догнал мальчугана, живущего в Костином доме. Как звали его, Егор забыл, да и какое теперь это имело значение.
Запыхавшись, стояли у воды черной, тревожно поблескивающей редкими огоньками.
— До того берега плывем, на перегонки. Разделись. Егорка попробовал воду ногой – прохладная. Ступни проваливались в речной жиже – ил.
— Пацаны, на три – плывем, — голос Боцмана раскатом пошел по воде, — плывем, вем, вем…
…Три! Плюхались в разнобой. По воде забарабанили руки, ноги. Кто-то ударил Егорку
по спине, но боли не ощущалось. Он старался изо всех сил. Наверное, еще никогда ему не приходилось так стараться. С каждым гребком Егорка ощущал – река приняла его и он, удобно расположившись на ее глади, легко заскользил вперед. Он греб и греб, не разжимая глаз, заглатывая воду, отплевываясь. Берег Егорка ощутил сразу всем телом. Только сейчас он осмотрелся. На реке еще продолжалось сражение. Ближайший из пловцов только сейчас подплывал к финишу.
— Я первый!? – пронеслось в Егоркиной голове. Над поверхностью воды показалась голова проигравшего. Это был тот самый мальчик, имя которого Егорка забыл. В ту же секунду к ним подплыл Костя, за ним отставшая ватага.
— Курил, продул, продул, продул…
— Тяжело дыша, Костя приблизился к Егорке, — он улыбался, хлопнул Егора по затылку, произнес,
— молоток, у самого Курила выиграл.
Потом прыгали с качающегося, металлического моста, кто как. Смеялись. Вдруг кто-то сказал, —
— а за лилиями сплавать слабо?
— там же утопленники, — забасил Боцман. В том году не помните, дяхана и тетку утянули.
Помните? Никто не ответил.
Не дожидаясь команды, с двух сторон в направлении гиблого места на которое, указывал Боцман поплыли двое – Курил и Егорка.
Они плыли в метрах трех друг от друга, синхронизируя движение, и через несколько секунд, их всплески слились в единый всплеск, что заставило ребят, потерявших плывущих из вида окликать каждого в отдельности. Темень сгустилась. Уже нельзя было разобрать даже собственной руки. У Егорки перехватило дыхание. Тонкие, скользкие стебли дотрагивались до живота и ног, заставляя тело сопротивляться испугу, учащая движение. Белоснежные красавицы были перед глазами Егорки. Он быстрыми движениями рвал головки, стебли. Вода неприятно забилась в нос, резала глаза. Тело устало и замерзло. Путь назад – оказался намного короче.
Натянув на мокрое тело рубашки и штаны, ступая босиком по росистой луговой траве, ребята шутили и смеялись, делясь полученными от приключения впечатлениями. Вдруг до семи пар ушей донеслось, —
— Чарты их мордували, на луг, ай-ай-ай, купаться, ай-ай-ай…
Семь пар глаз одновременно увидели, как им навстречу неслась немолодая женщина с хворостиной в руках, приговаривая,
— от, нихай только придут, я уж им, я уж ему. За нею вприпрыжку бежал Костин старший брат Серега, вернувшийся сегодня из Курска, и мама Кости, Евгения Васильевна, прерывисто дыша, выкрикивала,
— мам, Егорку не трогай, ты Косте дай как следует, заговорщику чертову.
Сергей вторил матери, —
— Ага, бабуль, поднаддай, — при этом он ехидно смеялся.
На что Евгения Васильевна отвечала,
— Я ть-те поднаддам, ты еще у меня поговори…
Босоногая гурьба, бросилась врассыпную.
Костя с Егоркой бежали впереди всех, подскакивая на кочках, захлебываясь от смеха и щекотящей нервы погони. Вскоре выбрались на освещенное место. Преследование прекратилось. Возле кинотеатра остановились. Костя здоровался со всеми, смеясь, показывал на Егорку, говоря,-
— Братик, вот, приехал, плавали, вот, лилии…
Погоня догнала беглецов уже дома. Мальчишки даже ноги успели помыть и поставить поникшие цветы в вазу.
Вошедшие взрослые не предупреждая стали бегать за Егоркой и Костей, приговаривая, -ох, сейчас лязну, ох, лупцану. Но ребята смешно уварачивались от ладоней, хихикали. Евгении Васильевне, не без помощи Сергея, все же удалось захватить Костю. Правда, тот, упав на спину, мужественно отбивался, —
— Гля, мам, больно,
— а ты не ходи на речку ночью, не таскай с собой других…
Костя взвизгнул, сделав вид, что ему больно, улучил момент, выскочил на балкон.
— А ну, выходи, — уже примирительно заговорила Евгения Васильевна.
Егорка, отделался легко. Бабушка, сделала вид, что очень сердита, но она любила и Егорку и Костю и скоро успокоилась, даже стала защищать загнанного на балкон,
— Жень, хватит. Пусти ребенка в дом.
— Да что – пусти, он сам не выходит с балкона.
— Вон, они, какие цветы принесли, молодцы.
— пусть только эти молодцы еще раз попробуют на речку без спросу ходить, не спущу…
Столы еще были не убраны, но тревога заставила гостей до срока удалиться восвояси.
Бабушка, Егорка, тетя Женя, Костя и Сергей сидели в большой комнате, за праздничным столом, под оранжевым абажуром и пили вкусный чай с шоколадным тортом, привезенными в подарок конфетами и говорили, говорили, говорили…
6.
…Отступление…
Уважаемый читатель, получится так, что каждая глава будет начинаться с самого утра.
Это не беда, ведь летнее утро – ВОЛШЕБНОЕ. И совсем не важно – солнышко ли на горизонте, хлещет ли теплыми струями дождь, мы проваливаемся в лето и живем, живем, живем. И если нас спрашивают, — сколько тебе лет? Наверняка отвечаем, — с утра было ****!
…Первое утро в гостях, далеко, далеко от дома. Сперва — удивляешься,
— где это я? Зачем? Осматриваешься, проводя по стенам, потолку глазами. Принюхиваешься к незнакомым запахам, а уж потом, потягиваешься, радостно осознавая – Я – в гостях!
——————-
…Так вот, раннее утро. Прозрачные солнечные лучики, зацепившись за светящуюся листву могучего тополя, раскрашивали лимонными акварелями желтые стены комнаты.
Над кроватью, в которой спал Егорка, висел плюшевый, пестрый коврик. По периметру коврика была нашита бахрома, со временем выгоревшая и полинявшая. Можно было догадаться, что когда–то она была оранжевого цвета. Коврик висел на ряде мелких гвоздей, поэтому его верхний край создавал волнистую линию, но не совсем ровную. На коврике был изображен фантастический сад, на фоне ночного неба, золотистых гор. В центре – располагалось озеро. По озеру плавали русалки, с зелеными рыбьими хвостами, искоса глядевшие на райских птиц, а те, в свою очередь, внимательно смотрели на Егорку.
Он провел ладонью по ворсистой поверхности ковра и та, податливо изменила оттенки цветов.
— Дрыхнешь?! От неожиданности Егорка вздрогнул.
— А, испугался? Костя уже вскакивал с дивана, проворно впрыгнул в шлепанцы, подмигивая Егорке, помчался по делам.
Егорка встал.
— Ничего я и не испугался,
— просто…,
он осмотрелся вокруг, и не досказав, открыл балконную дверь. В комнату ворвался гомон
уже проснувшегося провинциального местечка. Где-то неподалеку гудел мажорным «ё»
продуктовый автомобиль, то повышая, то понижая тон. Напротив, на углу дома, у малюсенького магазинчика с вывеской «Молоко», собирались ранние покупатели. Мимо дома тряслась телега. Мохнатая сивка-бурка монотонно переставляла ноги, в такт каждому шагу, мотая огромной головой, увенчанной седой с плешинами гривой.
Где ни где виднелись фигуры прохожих, одетых по-летнему,
— на работу, — подумал Егорка. Наверное, сейчас и его мама с папой тоже идут на работу.
Он вздохнул.
Костина квартира была угловой, и поэтому балкон был Г-образным. На угол дома выходили две улицы. Если стоять в центре балкона и смотреть вперед, то можно увидеть зеленые холмы, поросшие лесом. Повернуть вправо – улицу в несколько новеньких пятиэтажек, между которыми торжественно возвышались сосны.
Влево – за невысокими кирпичными зданиями виднелся городской парк. Почему парк?
Да потому, что в кронах деревьев запутались кабинки «чертового колеса». А где же им быть, как не в городском парке.
— Любуешься? — услышал он за спиной.
Егорка оглянулся и увидел улыбающегося Костю.
— Как здорово, что у меня такой брат, — подумал Егорка и улыбнулся в ответ.
— Пойдем, чего покажу, — не без гордости в голосе произнес Костя.
— Пойдем, — согласился Егорка.
Из платяного шкафа, с узорчатыми окошками-стеклами Костя извлек обыкновенную коробку из-под обуви. Крышка из серого картона успела расползтись на уголке, поэтому не плотно прикрывала коробку. Несколько непослушных открыток высунули свои уголки, желая немедленно выскользнуть из заточения.
— Шалишь, — Костя ловко прикрыл щель ладонью, не дав беглецам ускользнуть.
— Вот, смотри…
Из недр коробки, как из сокровищницы стали появляться десятки разных открыток, вырезок, газетных статей, каких-то вкладышей, вымпелов и значков.
Егорка взял в руки вырезанный из журнала «Огонек» цветной листок, свернутый пополам, с изображением футболиста, в красной футболке с белым отложным воротничком с буквами поперек – СССР. Футболист был запечатлен в движении. В его сосредоточенном взгляде, в положении рук, ног, корпуса, чувствовалась такая необыкновенная сила, что казалось, — нет, ни мяч он в ворота забивает, а отправляет его на Луну, или на Марс.
— Это Альберт Шестернев, — не дожидаясь вопроса, выпалил Костя,
— капитан сборной команды Советского Союза, капитан команды ЦСКА – центрального спортивного клуба армии, центр защиты. Понял?
— Костя явно гордился своим знанием перед Егоркой, хотя и не заносился.
Он взял из Егоркиных рук вырезку, внимательно ее осмотрел, —
Это они с венграми играли. Ничья — 1-1.
— А что это? — Егорка достал несколько открыток, на которых совершенно одинаково были сфотографированы команды. Располагались они в два ряда – второй – стоя, первый – в присядку. Различались они только футбольной формой и гербами с правой стороны открытки, под которым что-то было написано не по-нашему.
— Это? — не без удивления переспросил Костя, команды английской примьер-лиги. Ну, первой лиги, как у нас. Понял.
— Ага, — Егорка мотнул головой, не переставая рассматривать открытки. Вест –хем- Юнай-тыд, — прочел он по слогам.- Лидс, Ли-вер-пуль.
— Ух ты, я о них слыхал. Костя снисходительно улыбался.
— Это что, — он сознательно растянул последний слог.
— Ты это видал. И Костя развернул перед глазами Егорки красную бархатистую тряпицу, на которой были наколоты значки.
— Да, – в изумлении выдохнул Егорка, — класс!
Столько переливающихся, отсвечивающих всеми цветами радуги, всамделешных
значков Егорка, так близко, еще никогда не видел.
— Да! – повторил он, все больше изумляясь.
Реакцией брата Костя остался доволен. На его лице играла улыбка удовольствия.
-А это, — Костя выждал паузу, и разжал кулак, — настоящая медаль чемпиона СССР по футболу. Только не нашего времени, а прошлого. Такими медалями награждали в тридцатые годы.
— Егорка взял в руки драгоценный знак. Он все еще поблескивал позолотой, но колодка, когда-то отделанная красной порчей, заметно истерлась, поблекла.
— Здорово, — восхитился он, — а можно ее померить.
— Валяй, согласился Костя, — только с булавкой осторожней, не отломай.
Егор не без помощи Кости нацепил медаль на майку и подошел к зеркалу. Медаль висела криво, но сам ее вид на груди вызывал невольное уважение Егорки к самому себе.
— Полюбовался? Хватит, — а то еще потеряешь.
Егорке так не хотелось снимать медаль.
Когда медаль опять была у Кости, он не без гордости рассказал Егорке о том, что вручил ему эту награду, как лучшему игроку чемпионата области по футболу самый знаменитый в их городке человек, а именно Рублев Иван Данилович, многократный чемпион СССР и России по футболу, заслуженный мастер спорта, человек-легенда.
— Ты представляешь, — в захлеб рассказывал Костя, — он играл с самими братьями Старостиными, он с Басками играл!
Кто такие братья Старостины, а тем боле Баски, Егорка, конечно, не знал, но сделал вид, что только об этом и говорят у них на улице и в доме. Он согласно качал головой, а потом с видом знатока добавил, — ну как же, они еще бегали быстро, а звали их, кажется, Георгий и Серафим!!!
Воцарилась звенящая тишина, было слышно, как тикают ходики.
В следующую секунду, держась за живот, с хохотом и визгом Костя повалился на ковер, не в силах сдерживать приступ смеха.
Он катался по полу, хрюкал и всхлипывал, — ой держите меня… Георгий и…Серафим…
…ой, мамочки, ой не могу…
Через некоторое время, успокоившись и протерев, красные от натуги и слез глаза, он смог произнести, — так то ж братья Знаменские, а это – Старостины. Те – знаменитые бегуны, а эти – футболисты. Правда, жили в одно и тоже время, в Москве.
Егорке было стыдно, но он, глядя на смеющегося брата, смеялся вместе с ним, за компанию.
С рынка вернулись бабушка и Костина мама с Сергеем.
— А, проснулись? – Сергей, войдя в комнату, первым делом отпустил звонкого леща Косте, мило улыбаясь, посмотрел на Егорку.
— Воспитываю, а как же! Костя, притворно всхлипывая и потирая ушибленное место, боком-боком, и на кухню,
— Мам, скажи, — одновременно смеясь и гнусавя, жаловался Костя, — скажи Сергею, что б не бился.
— Сергей, не смей бить Костю, — голос Евгении Васильевны был не убедителен и Костя, за то, что наябедничал, получил второго леща. На этот раз лещ вышел звонким и, наверняка, болючим.
— Ой, ой, ой, — теперь по-настоящему завопил Костя.
Тут не выдержала Мария Григорьевна, она быстро подскочила к Сергею и, изловчившись, как следует лупцанула его по затылку мокрой тряпкой.
— не бей маленьких, не бей, — повторяла она, заходя на новый круг.
К ней не замедлила присоединиться и Евгения Васильевна. Схватка было короткой. Сергей, хоть и отличался плотностью фигуры и, не по годам, высоким ростом (а было ему уже тринадцать лет, и был он старше Кости и Егорки на три с половиной года) не смог выдержать натиска, был вынужден ретироваться на лестничную площадку, по дороге оторвав здоровущий шмат от буханки свежего белого хлеба.
Еще были слышны его шаги на лестнице, бабушкины – ять…тебе. Но вскоре все затихло. Шаги на лестничной площадке удалялись, пока вовсе не замолкли.
— Ушел, гад, — в сердцах бросила, Евгения Васильевна, — к Коптевым, будь они неладны.
— Курить, мам, стал…
— Хто, Сергей? Я ему покурю…
Костя с Егоркой уже стояли на обогретом солнцем балконе и ждали обидчика младших.
— Присядь, — шепотом приказал Костя, — быстро.
Егорка молча повиновался, не выдержав, так же шепотом переспросил,
— а чего?
— Увидишь, — Костя взял в правую руку полиэтиленовую бутылку из-под моющего средства,
— Приготовился…
В эту самую секунду из-под балкона неожиданно проворно выскочил Сергей. У него в руках была точь в точь такая же бутылка. В следующее мгновение в сторону Егорки и Кости стремительно понеслась струя желтоватой жидкости. Струя никого не задела, попав на стекло балконной двери. Костя ответил быстрым выпадом и не промахнулся.
Пораженный враг, дико извиваясь и увертываясь, вынужден был отступить. Было еще несколько атак. Вскоре все прекратилось – закончился боекомплект. Сергей, угрожая, отступил, вернее, уходил в сторону центра города, явно довольный тем, что вырвался из дому.
На балконе появилась Евгения Васильевна. (Евг. Вас.) Увидела уходящего Сергея, несколько раз призвала его вернуться, но, убедившись в бесполезности эти попыток, стала разбираться с Костей, при этом, дав возможность Егорке быть сторонним наблюдателем.
— Опять обливались? Я Вам уже… — Она выдрала у Кости из рук бутылку.
— Когда только воду успел набрать?
— А чем это пахнет? – Костя опустил голову, но было видно, что он смеется.
Евг. Вас. повела носом. Запах был, не из приятных. Заметив следы жидкости на стекле,
с шумом, втянув в себя воздух, без ошибки определила,
— Саки! Ну, паразит…
Сергея уже нигде не было видно, но соседи еще долго слушали недобрые слова …
…К слову сказать, произнесенное тогда в адрес старшего сына, стало пророчеством. Жизнь – разберется с ним по-взрослому. Но это будет потом, очень не скоро. А пока…
7.
В «сосне» их уже ждали. Тренировка.
— Гля, гля, — галдели мальчишки, — с братом пришел…Играть собирается!? Та, не – смотреть…Та, чё… та да…
Навстречу галдевшей детворе вышагивал Егорка и Костя. Издалека заметив собравшихся, одинаково улыбались,
— Гля, лыбятся, зубы греют…
Поравнявшись, по-мужски поздоровались – молча и крепко.
Егорку встретили так, как будто среди них он был всегда. Вчерашний заплыв быстро забылся. В двух словах, уточнились последствия погони и события сегодняшнего утра, переключились на предстоящий городской чемпионат по футболу, который в отличии от прошлых лет, будет только между дворами. Это усложняло дело. Раньше, все соревнования проходили между школами, а значит, в каждую команду подбирали только сильных игроков. А так как школ в городе было всего четыре, то и команд было четыре. Как правило, все соревнования выигрывала команда четвертой школы, в которой учился Костя и почти все его друзья. Но по условиям проведения нынешнего чемпионата, их команда теперь должна была разделиться, как минимум, на три – команду улицы Ленина, улицы Свободы и улицы им. Богдана Хмельницкого. Больше всех голосил все тот же Боцман, —
Да, вам хорошо, вы в городе живете, в каждом дворе, считай по пять человек набрать можно, а на Сахарном одни частные дворы, мне что, с бабками в футбол играть?
Все стали на свой лад обыгрывать ситуацию, описанную Боцманом, —
— Ты еще из Логового бабок подсобери, они проворнее. У меня там бабушка живет. Она знаешь, как за гусями гоняет, что тебе твой мопед. Все наперебой стали подражать мопедам, издавая истошные рычащие звуки на все голоса. Ватага направлялась на стадион.
— Тогда за Топольских играй, они сильные, — это сказал Курилов Саша, и все сразу замолкли.
— Да, отозвался Костя, — Топольские хорошую команду собрали. Там только Сапог чего стоит. Он в Б… в «Салюте» за младших на Союз ездил, третьими были.
Помолчали. Егорка шел сзади, рассматривая все, что его окружало. Болтовня ребят ему ни
сколько не мешала. Он вертел головой во все стороны, разглядывая птиц в кронах деревьев. Названий многих он не знал, но вот хохлатого удода и белобокую сороку различить мог. И тех и других в «сосне», а именно так неофициально назывался местный парк Культуры и отдыха, было достаточно, чтобы за короткий срок изучить повадки этих суетливых и несговорчивых птиц. Они перебранивались друг с дружкой , стрекотали, разлетались, а затем рассаживались на ветки и казалось, следили за детьми, передвигаясь параллельным курсом.
Вот и центральные ворота на стадион. Как и положено, территория обнесена двухметровым забором, кирпичик в кирпич. На колоннах, держащих на себе чугунные ворота, сверху, скульптуры спортсмена и спортсменки с зажженными факелами. Колонны вместе со скульптурами выбелены мелом – белым белы, даже факелы.
Сосны бросают длинные прохладные тени, пахнет свежей хвоей. За решеткой ворот можно разглядеть зеленое футбольное поле, а если повнимательней приглядеться, то на футбольном газоне – мелкие цветы, желтые, ярко-синие, розовые. По черным гаревым дорожкам бегают несколько пар подростков.
Гурьба нервно переминалась на месте,
— Кого — то ждете, — спросил Егорка,
— Ага, тренера, Ивана Даниловича.
— Это, который Рублев? — не успокаивался Егорка,
— Ага, того самого. А чего ты удивляешься, он ведь директор спортивной школы и нас тренирует.
— Не боись, он дядька хороший.
— А я и не боюсь, — возразил Егорка, правда при этих словах по его спине пробежала дрожь.
— Я на стадион зайду? — спросил он брата неуверенно,
— валяй, заходи. Только на поле не вылазь, а то ругаться будут.
Егорка, заложа руки за спину, переступил границу ворот. И все сразу изменилось. Он словно окунулся с головой в теплую солнечную ванну. Почувствовав тепло и яркий свет, ему захотелось сию же секунду побежать вот за теми ребятами и обязательно их перегнать. Но Егорка этого не сделал, он только обернулся, не подсматривает ли кто за ним, но никто не смотрел в его сторону. Ребята были заняты разговорами, и не обращали на него никакого внимания. Он прошел вдоль ограждения, перешагнул невысокий дощатый заборчик и оказался на беговой дорожке. Еще ни разу в жизни он не стоял на настоящей беговой дорожке.
— Взаправдашная, — тихо прошептал он сам себе. Осторожно нагнулся и набрал в ладонь немного гари. Оказалось, что дорожка – это обыкновенная жужалка, так называли мелко обработанный перегоревший уголь. Но когда ее много, она мягкая и приятная для ног. Егорка несколько раз подпрыгнул и услышал, —
— Гля, пацаны, чи кузнечик прыгает. Гля, гля…Но тут же смех и шутки оборвались. Егорка посмотрел в сторону ребят и увидел, что около них стоит высокий, сухощавый мужчина.
Он был одет в синий тренировочный костюм, тогда его называли «мастерка», шерстяной, с откидным воротничком с белым кантом, с замком – молнией у горловины. На спине виднелись четыре большие буквы. Егорка произнес вслух – СССР!
Мужчина, сопровождаемый галдящими мальчишками, шествовал вдоль трибун, и Егорке казалось, что каждая скамейка на трибунах неистово приветствуют своего кумира и героя, и не важно, что это происходит здесь в маленьком, провинциальном городке.
… Тренировка была в самом разгаре. Сперва, Егорка сидел на центральной трибуне и млел на солнышке, но через минут двадцать солнце стало припекать, и Егорка перебрался на противоположную сторону. Трибуна напротив располагалась в тени сосен. Здесь было прохладно и сыро. Просидев на ней с полчаса, Егорка почувствовал, что замерзает. Кожа покрылась синими пупырышками, и он снова перебрался на солнечную сторону.
На поле шла тренировочная возня,
— Эдик, набрасывая точнее, не попадаешь… Толя, касайся газона лопатками. Да, вот так, хорошо…Поменялись…теперь – по парам…Хорошо, хорошо. Костя, мощнее ускорение. Следи за голенью… Саша, в паре с Костей. Слушать свисток…
Егорке стало скучно. Ему тоже хотелось погонять с пацанами мяч, но тренер, казалось, даже не заметил его присутствия на стадионе.
Начали двухстороннюю игру. Одна команда сняла тренировочные футболки и осталась голопузой, вторая – в футболках. Играли на небольшие ворота, поперек поля. Егорка подобрался поближе к воротам «голопузых». Брат играл против них, и Егорке хотелось, чтобы Костя обязательно забил гол. Но Костя даже не переходил середину поля. Он играл на месте центрального защитника, — разобрался Егорка,
— это самое главное место в команде…
Неожиданно мяч вылетел за ворота «голопузых» и, подпрыгивая, подкатился к Егоркиным ногам.
— Здрасьте, — произнес Егорка, поздоровавшись с пятнистым мячом. Он остановил его и поднял голову. На Егорку были устремлены глаза всех мальчишек на поле. На него смотрел сам Рублев, скрестив руки на груди.
Сердце Егорки несколько раз подпрыгнуло, толкнулось изнутри и побежало быстро-быстро, аж голова закружилась. Ему стало жарко. Ноги и руки вмиг отяжелели.
— Подача, — раздался чей — то звонкий голос.
Егорка собрался с духом, установил поудобнее мяч, сделал несколько шагов назад, разогнался и… казалось, что уже ничто на этой земле не помешает мячу красиво и высоко вспарить над полем. Оказалось, что может…сама земля.
Пальцы ступни наткнулись на что-то жесткое, Егорка, по инерции, пролетел несколько метров, упал, больно поцарапав ногу.
Он еще видел, как мяч нехотя откатился на несколько метров в сторону, презрительно остановился, и укоризненно покачался из стороны в сторону. Егорка — зажмурился. Ему было стыдно.
Стадион грохнул смехом. Смеялись все и ребята и девчонки, бегавшие по дорожкам, смеялся и Иван Данилович. Казалось, что даже сосны, окружавшие стадион хохочут.
Хотелось плакать. Но Егорке не позволил себе этого сделать. Он посильнее сжал зубы.
Затем – открыл глаза. Встал, и, терпя боль, отряхнулся. Сандалет – порвался. Остальное -цело.
Мяч был снова в игре. Егорка не посмел оглянуться на брата. Он, стыдясь и прихрамывая, побрел в сторону выхода.
— Постой, ты куда? — услышал он за спиной. Тренировка еще не закончилась. Егорка обернулся. К нему шел Иван Данилович.
— Так не годится, дружок. Подумаешь, землю ковырнул. А кто ее не ковырял.
Тренер подошел вплотную. Он был, чуть ли не в два раза выше Егорки.
— Не ушибся? Он посмотрел на ссадину на колене. Ничего. Зеленкой. И…все заживет.
— А, ну покажи обушку. Делов то. Раз плюнуть. После тренировки, зайди в «тренерскую». Горю твоему поможем.
— Пока, там, — он указал сверток, лежащий на трибуне, — примерь, кажись, твой размер, а в пору будет – на поле выходи – на трибунах на пенсии отсиживаться будем…
Слезы выкатились на глаза Егорке сами по себе, он ничего с ними поделать не мог. Он шел, а они лились, лились. Ничего, до свадьбы заживет!!!
8.
…Вчерашний день пролетел незаметно. После тренировки – купались на речке, ходили по дворам «в гости», вечером – в кино, смотрели «Ошибку резидента». Очень понравилось. Потом пошли в гости с ночевкой на «ту сторону».
…Опять утро. Егорка прищурился – делал вид, что спит. Комната, в которой он спал, называлась горницей, потому что находилась в доме, маленьком, но уютном, построенном еще в середине прошлого века, девятнадцатого. Крыша дома была из сухого камыша, окошки маленькие, слепенькие. Никаких форточек в помине не было. Дом назывался хатой – мазанкой. Был он беленьким, чистеньким. Если прислониться к стене, то обязательно вымажешься мелом.
В комнате сумрачно. Через окошки свет не пробивается. Перед окнами – кусты сирени. В щелочках между ветками и листами яркие пятна солнечного света – день хороший.
Егорка спал на диване, отделанном черной кожей, старинном, пузатом, с валиками-подлокотниками, украшенными на торцах медными шляпками обивочных гвоздей. Спинка у дивана была высокая, на всю его длину, по периметру виднелись медные шляпки, правда кое-где они отпали и на их месте образовались черные точки.
Верх спинки украшала деревянная доска, с затейливой резьбой и розеткой посредине.
Большую часть комнаты занимала печь, настоящая, Русская. На ней была устроена лежанка. Печь топили даже летом. От этого в доме становилось сухо и уютно.
Из соседней комнатушки доносились приглушенные голоса.
В комнату вошла женщина лет сорока, сорока пяти. Егорка сделал вид, что спит. Женщину звали Екатерина Григорьевна, двоюродная Егоркина бабушка. За глаза ее называли Катька. Характер имела веселый. Через край шумная с, неприятным, дребезжащим высоким голосом. Она наотрез отказывалась признавать себя бабушкой. Костя, зная эту особенность, называл ее не иначе, как тетя Катя, за что неизменно получал рубль на мороженое и кино. Тетя Катя, прихорашивалась перед большим зеркалом, на столике которого стояли различные флаконы, статуэтки, размалеванные разноцветными карандашами черно-белые фото, в несуразных бумажных рамочках.
— Мещанство, — подумал про себя Егорка.
Наконец, комната опустела. Егора присел на край дивана. В ответ диван зашевелил распрямившимися пружинами.
На столе, круглом, накрытом белой, ручной вышивки скатертью, стоял стакан с медом и стеклянный кувшин молоком, лежал кусок ржаного хлеба.
В доме было тихо. Со двора доносились обрывки разговоров,
— Катька то ушла?
— баба Акулина, бабушкина мама, — угадывал голоса Егорка,
— Ушла, мама, — моя бабушка, — отметил про себя Егорка,
— Кыша, кыш, проклятущие, я вот щас, — по куриной истерике Егорка понял, — птицам досталось.
— Мам, зачем тяжести таскаете? Дайте, я сама.
— А я и сама донесу, — на распев фальшивым старческим фальцетом произнесла баба Куля.
Егорка вышел во двор. Во всю светило солнце. Женщины, в одинаковых полотняных белых блузках, в белых легких платках хозяйничали во дворе.
— А? Внучек, — баба Куля, приставила ко лбу ладонь козырьком, приглядывалась к Егорке.
— Внучек, та на кого ж ты похож, а? На Вовку? Не, не на Вовку. На Галю? Може и на Галю. Засуетилась.
— Марусь, — корми внучка, голодный.
— Ну, и чего он голодный. Вон, весь лоб сладкий, мед ел.
Егорка дотронулся до лба, — мед.
— Пусть мыться идет. Я Костю буду будить.
Завтракали прямо в саду.
Яичница пузырилась на огромной сковороде. На ее приготовление ушел добрый десяток самых свежих яиц на свете. О чем говорить…
А, сорванный с грядки, с теплым, нагретым солнцем, бочком помидор, пахнущий утренней свежестью пупырчатый огурчик, белый, пушистый домашний хлеб? А, молоденькая, с укропчиком картошечка, приготовленная в видавшем виды казанке? А, домашнее, копченое на соломе сало, с янтарной, мягкой шкурочкой?…
Что может сравниться с, давно ушедшим вкусом счастливого детства…
Егорка смотрел на довольного Костю и не мог не дивиться его хорошему аппетиту.
Тот, уплетая за обе щеки, перехватил Егоркин взгляд, дурашливо хихикнул. Куском хлеба, словно указкой показал Егорке, мол, давай, налегай, а то — не достанется. Над столом нависала ветка малины. Между листиками розовели ягоды.
-Здорово здесь, — подумалось Егорке, — очень здорово.
Собирались домой. Баба Акулина суетилась,
— Да, что же это, и конфеток нету дать. Я зараз, у магазин схожу, куплю.
— Мам, зачем, конфет дома полно.
— да к то — дома, а в гостях – гостинец…
Костя и Егорка стояли за старинными деревянными, скрипучими серыми воротами.
Они рассматривали в оба конца убегавшую перспективу сельского проселка, который одним концом упирался в кирпичные новостройки, а другим – уходил далеко-далеко, к холмам, поросшим дубами, ольхой и орешником. Там, среди диких яблонь «кисличек», кустов боярышника и барбариса пряталось крошечное кладбище, с деревянными, покосившимися крестами, с истлевшими могильными надписями. И невдомек Егорке, что многие, кто хотел бы его сегодня обнять и прижать к себе, покоятся там. Мир их праху.
— Внучёчки мои, и-й бабка старая з вами. Пойдем, родненькие, пойдем…
До магазина было метров двести. По началу, Костя терпеливо вышагивал рядом, но скоро ему это надоело и он стал потешно маршировать вокруг бабы Акулины и корчить рожи. Егорка тихо посмеивался. Старушка была подслеповата. То и дело теряла кого-то из них из виду,
— Костя, а де, как его, Егорка?
— Внучек, ты? А, Костя где?
Весело и жалко.
Дома были уже совсем близко. Они утопали в зелени вязов. Те вымахали такими огромными, что своими кронами заслоняли небо. Во время ливня под ними можно было запросто переждать непогоду, ни капельки не намокнув. В солнечный день они отбрасывали густую, казалось черную тень.
— Егорка, ты знаешь, что баба Куля ничего не видит без очков. Нет, конечно, она видит, но плохо. Вот, хотя бы стань в тень, и она будет рядом и не найдет.
Егорке не верилось. А как же она ходит сама в магазин? Ведь как ни крути, а ей придется идти по теньку.
— Чего-то, Костя, — и Егорка неопределенно пожал плечами,
— Не веришь? Спорим. На мороженое. Он схватил Егорку за руку и тут же сам руки разбил.
— Смотри. Он отстал и боком, боком… Увидел его Егорка, стоящим в тени дерева прямо перед магазином.
Конечно же, старушка всполошилась. Где, Костя, да где. Она крутилась на месте, звала, причитала.
Егорка глядел на Костю. Тот знаками и мимикой показывал, мол, говори, что я здесь. Он жестами показывал на себя и то место, где стоял.
Егорка кивнул головой, мол. Понял, действую.
— Бабушка, бабушка, Костя там, — Егорка указал в сторону брата,
— Де, не вижу. Костя, то ты, чи не ты?
— Костя отрицательно крутил головой,
— Нет, бабушка, это не он,
— А, хто?
Егорка не знал что ответить, и видел, как Костя уже покатывается со смеху.
Он то мотал головой, то крутил ею и Егорка окончательно растерялся.
— Так, хто це? Старушка пошла прямиком на Костю. Тот смеялся так, что не мог удержаться на месте и упал на пятую точку под дерево, от чего смеяться уже не мог, а только краснел с открытым беззвучным ртом. Жилы на его шее вздулись, он мотал, как конь, головой. Бабушка Акулина, шла как танк. Видела она его или нет, Егорка не знал, но через несколько секунд она победно объявила,
— Костя, ты это? Она схватила мальчишку за шиворот и приподняла, но Костя уже не мог стоять на ногах…
— Да что они над старухой измываются, взяли моду.
— Женщина, наблюдавшая за представлением, строгим голосом произнесла, —
— Костя, я вот твоей маме расскажу, как ты над бабушкой издеваешься.
И брату дурость свою показываешь. Не стыдно?
Пойдемте бабушка. Что Вам купить? Этим? Обойдутся…
Конфеты были простые – леденцы.
Но плохо видящие глаза старой женщины улыбались. Ее столетнее лицо, испещренное глубокими оврагами морщин, источало любовь и покой. Спасибо, прабабушка. Прости, прабабушка. Ничего, внучки, бог простит…