William Shakespeare, Sonnet LXVI
Tired with all these, for restful death I cry,
As, to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimm’d in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And guilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled,
And art made tongue-tied by authority,
And folly doctor-like controlling skill,
And simple truth miscall’d simplicity,
And captive good attending captain-ill:
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
Устав (утомленный всеми этими) от всех этих (мерзостей), успокоительную смерть я зову,
(Ибо тяжело) созерцать заслугу, с рожденья обреченную на нищету,
И пустое ничтожество, расцветшее в веселье,
И чистейшую веру, злосчастно обманутую,
И позлащенную честь, постыдно подмененную,
И девственную добродетель, грубо попранную,
И истинное совершенство в несправедливой опале,
И силу,подавляемую хромой властью,
И искусство, замалчиваемое властями,
И глупость, по-менторски экзаменующую (проверяющую) знание,
И простодушную (честную) правдивость, (ложно)называемую глупостью,
И порабощенное добро, служащее победившему злу.
Устав от всех этих (мерзостей), я избавился (ушел) бы от них,
Но тогда, умерев, я оставлю в одиночестве того (ту), кого люблю.
Вильям Шекспир, Сонет 66
Устав от жизни, смерть призвать я рад!
Нет мочи жить, коль нищим стал весь свет,
И созерцать ничтожества парад,
И чистой веры попранный завет;
И добродетель, втоптанную в грязь,
И честь, к бесчестью славящую путь,
И силу под пятой имущих власть,
И власть, что нам уста спешит замкнуть;
И красоту в уродства кандалах,
И глупость в одеянье мудреца,
И правды лик на лживых зеркалах,
И зло, заполонившее сердца.
Устав от жизни, к смерти я стремлюсь,
Но одиночеству отдать тебя боюсь.
Интересно, почему автор не стал передавать разнобой в размере у Шекспира? И ограничился одною только мужской рифмой? Кроме этого, у Шекспира дистих вроде бы не отграничен от остальных строк?
Вообще перевод мне кажется интересным, но не совсем непонятна такая строка:
«И силу под пятой имущих власть,» — я, наверное, чего-то не понимаю, но смысл этой фразы для меня темен.
Передавать разнобой не в моих силах. Могу лишь отметить, что Пастернак, переводя Гамлета, тоже не передавал подобные вольности Шекспира. Дистих отделен мною, поскольку мне показалось, что это логичнее и отвечает общей тенденции отделять две последние строчки. «Силу под пятой имущих власть» трактую, как военную силу, подчиненную властям страны, которые используют эту силу произвольно.
Спасибо! Но мне кажется, что вложенный Вами смысл ускользнет от читателя без дополнительных разъяснений.
Что же до технических моментов, дело переводчика ими распоряжаться. Я задал вопрос, потому что мне было интересно, почему автор не стал обращать на это внимание. Исключительно живой интерес, ничего более.
Вполне резонные вопросы Вы задали. Еще раз о размере: переводчики всегда сознательно или неосознанно стремятся «улучшать» переводимые стихотворения (подстрочники ведь, как правило, жутко коряво выглядят). В вариантах было разное кол-во слогов, но в итоге я, кажется, сохранил везде одно и то же их число. Насчет мужских рифм: в вариантах были и женские, но в итоге пришел к тому, к чему пришел (это придает, на мой взгляд, выразительную краткость стихотворению). И без того, попытка сохранить хотя бы основные идеи стихотворения — изнуряет. Вышло несколько монотонно, по моему. Что касается, «силы под пятой имущих власть» (у Шекспира: «силы, которую хромая (?) власть делает неспособной») — не знаю — хотя Шекспира «темным» никто из спецов не считает, данный сонет изобилует «общими», неконкретными понятиями и образами, которые можно очень широко толковать.
К тому же последняя строка перевода выбивается из размера.