Ещё никогда евреи не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире Димы Головкова. Надо сразу сказать, что в этот день Дима праздновал своё 45-летие, а сам он корнями уходил туда, откуда… В общем, был он еврей и черта его оседлости, указанная тёщей, уже с утра находилась в углу комнаты, на расстоянии двух вытянутых рук от стола с запасами спиртного и закусками. Там, в углу, стоял колченогий стул, на котором он и сидел, печально наблюдая за происходящим. Вначале, конечно, Дима пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не иудейская Пасха и, если Диме что-то не нравится, он может сложить свои вещи на этот дурацкий стул и идти к своему посольству, где его с удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про антисемитизм, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов. А гости уже собирались. Они шумно заходили, шумно отдавали Димины подарки его жене, шутили, смеялись и ещё более шумно рассаживались. Дима безучастно смотрел на всё это, в его глазах плескалась боль всего Ближнего Востока, а губы беззвучно шевелились. Тёща, заметив это, сказала, что Дима за всю жизнь не прочёл ни одной строчки из Талмуда, что с исторической родиной его связывает лишь исполнение в пьяном виде «Хавы Нагилы» да эти вечно печальные глаза и праздник начался. Диме выдали немного салата и жёстко прервали его попытку прорваться к столу. В подавлении бунта активное участие принял Димин друг Андрианов, специально приглашённый в качестве казака-антисемита и имеющий большой опыт погромов в квартирах друзей-евреев. Вконец обидевшийся Дима затих в своём местечке, осознав, что это и есть маленькое еврейское счастье, а гости, наоборот, развеселились. После тостов за тёщу и жену пришло время разудалых песен. Исполняли в основном произведения русских композиторов Фельцмана, Френкеля и Фрадкина, казачий цикл Розенбаума и «Русское поле» из репертуара Кобзона. Иногда в этот ряд врывались песни, которые стали национальным достоянием России — «Сулико», «Четыре татарина» и «Хаз-Булат удалой». Вот во время исполнения последней и произошло то, чего так опасалась тёща. Одного из гостей, Савельева, так разжалобила фраза «Бедна сакля твоя…», что он расплакался и незаметно катнул Диме бутылку «Русской» водки. Женщины в это время находились на кухне, поэтому Дима подарок принял с благодарностью и залпом…
Когда через несколько минут тёща зашла в комнату, её взору предстала страшная картина. Дима с пустой бутылкой водки стоял на столе и пел «Хаву Нагилу». Вокруг плясали что-то похожее на кадриль гости, иногда подсказывая Диме слова и напоминая мелодию. Тёща попыталась пресечь эту наглую жидомасонскую выходку, но… Но её увлёк вихрь танца и спустя мгновение она, заложив пальцы за несуществующую жилетку, лихо дёргала ножками.
Измученные шумом соседи вызвали милицию часа через три. Зайдя в квартиру, милиция долго не могла понять, куда она попала. В большой комнате, не обращая ни на кого внимания, громко и на непонятном языке спорили мужчины в чёрных шляпах. «На иврите говорят» — сказал сержант Чернышов, знавший татарский. Ещё один мужчина — это был Андрианов — вырезал из газет шестиконечные звёзды и обклеивал ими комнату. Откуда-то доносился голос тёщи — она обзванивала еврейские общины США и Канады, а из кухни лилась печальная песня в исполнении женщин. На вопрос о документах, несмело заданный главным милиционером, никто не ответил, лишь из кухни вышла чернявенькая девушка и сказала: «Шолом!». «Это она поздоровалась» — перевёл сержант Чернышов и зачем-то добавил: » Татарский и иврит очень похожи». Выяснив, что в квартире по-русски, и то с большим трудом, говорит только Дима, милиционеры удалились, забрав его с собой. Пропажу именинника никто не заметил и праздник покатился дальше. Тёща обзвонила все континенты и, сидя у окошка, ждала переводы с материальной помощью по еврейской линии, Андрианов уже обклеил звёздами квартиру и перешёл на лестничную клетку, гости, узнав, кто именно пресёк безобразный геноцид по отношению к Диме, избрали Савельева главным раввином и просили его заняться строительством синагоги. А у подъезда с букетом роз дежурил сержант Чернышов — чернявенькая девушка, вышедшая из кухни, зашла в его душу…
Время летело. Во дворе Диминого дома строилась синагога, «Мосфильм» снимал кино под названием «Список Савельева», тёща занималась финансовыми вопросами мирового сионизма, причём сионизм беднел, а тёща богатела, Андрианов обклеил звёздами все близлежащие дома и деревья, сержант Чернышов… А сержант Чернышов, влюбившийся, как оказалось, в жену Димы, убрал его в тюрьму, уволился из милиции и работал на Андрианова, вырезая газетные звёзды. По субботам, разумеется, он только молился, с ужасом вспоминая свою прошлую, несемитскую жизнь.
Дима вернулся через 5 лет. Встретили его, как Мессию — все, кроме бывшего сержанта Чернышова — зажгли старинные семисвечники, купленные тёщей по случаю у какого-то араба, показали синагогу, фильм «Список Савельева», шестиконечные звёзды на деревьях, детей, родившихся от него в его отсутствие и дали самоучитель иврита. Диме многое не понравилось — не понравился бывший сержант Чернышов, постоянно глазеющий на чужую жену, не понравились архитектура синагоги, концепция фильма, сложный язык, свет от арабских семисвечников и непонятные дети. Он уставал от лиц еврейской национальности, окружавших его, тосковал по славянам, которых полюбил в тюрьме, не понимал, про что плачет в своих речах Савельев и почему его надо называть «ребе», кто запретил пить пиво по субботам и откуда в квартире такое огромное количество ортодоксальных родственников-иудеев из Израиля, если раньше приезжали только православные и из Коми. Не изменилась лишь тёща — она по-прежнему боролась с Диминым пьянством, иногда его поколачивая. А ведь Диме исполнялось 50 лет…
Ещё никогда русские не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире Димы Головкова. Сам Дима уже с утра сидел в углу комнаты на колченогом стуле, на расстоянии двух вытянутых рук от стола с запасами спиртного и закусками. Вначале, конечно, он пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не православная Пасха и, если Диме что-то не нравится, он может отписать ей свою долю жилплощади и уже таки идти в свою пивную, где его с удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про антирусские настроения, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов, объяснив, что с русской нацией Диму связывает лишь исполнение в пьяном виде «Калинки-малинки» да эти вечно похмельные глаза. А гости уже собирались. Они тихо заходили, со слезами отдавали открытки с видами Иерусалима Диминой жене и, повеселев, присаживались за скромно накрытый столик. После первого, он же последний, тоста пришло время печальных песен. Исполняли в основном произведения еврейских композиторов Дунаевского, Шаинского и Богословского, еврейский цикл Утёсова, и, разумеется, «Хаву Нагилу». Иногда в этот ряд врывались песни, которые стали общенациональными — «Сулико», «Четыре татарина» и «Хаз-Булат удалой». Вот во время исполнения последней и разжалобился ребе Савельев, расплакался и незаметно плеснул Диме 15 грамм кошерной водки…
Илья Криштул