* * *
Глеб с трудом приподнял над кроватью опухшее от сна лицо. Перевернулся на спину и пошарил рукой по скомканным простыням: «Аня…». Открыл один глаз, затем второй… Подушка валялась на полу, из ванной комнаты слышалось журчание воды. Влага, живительная влага. Сунул ноги в комнатные тапочки и, шевеля сухими губами, пошел, пошатываясь по направлению к спасительному источнику.
-Ты здесь? Подвинься,- пробормотал он, легонько пододвигая в сторону, склонившуюся над объемной чашей раковины Анну.
-Угу, — промычала жена, не прекращая чистить зубы.
Глеб жадно припал пересохшими губами к крану: « Бульк, бульк, бульк…». Было видно, как кадык на шее ритмично движется в унисон звукам.
-Ах,… хорошо, хорошо то как!!!
Достала жарюка. Сейчас бы на море, плюхнуться в волну и на дно морское. А там русалки, чешуею блестят…
Песочек… пальмы….
А я лежу, пью пивко, — шашлычок, люля-кебаб, музончик а – ля « Вальс бостон».
Аня выплюнула зубную пасту и шлепнула мокрой ладонью его по спине:
— Я тебе покажу, русалки, ишь, о чем размечтался?
-А что? Устроюсь на пляже работать переворачивальщиком женских тел. Приятно, и в семью доход!
— Устройся, устройся…. Давай умывайся и бегом на кухню, опаздываем на работу.
— Сижу на вечерней заре, — продолжал Глеб — кидаю камушки в воду. Они галопируют. Нет рысачат… Как правильно, Аннушка? Галопируют, или рысачат?
— Скачут, скачут. Ты, как хочешь, фантазируй, а я поскакала. Целую. – Чмокнула его в щеку Анна и направилась к двери.
— Постой… постой.
-Ну что?
-А может, и правда, рванем дней на десять дикарями на юг? Я попробую с твоим шефом потолковать. Работа не волк. Отпустит.
— Попробуй. Я статью правда обещала дописать к понедельнику…
— Вот допишешь и… короче говоря, я тебе позвоню. Чао.
В здании железнодорожного вокзала уже лет десять шел капитальный ремонт. Долгострой откладывал свои отпечатки на пространство окружающее толпу людей, которая делилась на счастливых обладателей билетов, мирно прохаживающихся по залам ожидания, дремлющих в жестких креслах и, на штурмующих кассы, галдящих, толкающихся потенциальных пассажиров. Пыль и запахи красок проникали в уши, в глаза, в носы, заставляли чихать, кашлять. Ко всему прочему жара усиливалась с каждой минутой, небо заволокли свинцовые тучи, птицы кружили все ниже и ниже.
Глеб, расталкивая толпу, держал в высоко поднятой руке два только что купленных билета. Истекая потом, счастливо улыбался, сидящей на спортивной сумке Анне:
-Есть два билета. Поезд № 1 – «Москва – Адлер», то бишь – «Рица». И знаешь, Малыш… поедем в «СВ»! Прибытие через десять минут.
-«СВ.»? Ты умничка,- Анна вскочила и радостно запрыгала возле мужа, хлопая в ладоши.
Глеб взгромоздил сумки на спину, и они бегом направились к эскалатору, ведущему в галерею переходного моста.
— Черт… как всегда не работает, — буркнул под нос Глеб и стал карабкаться вверх по крутым ступенькам лестницы.
Анна едва успевала за ним. Тесные голубые джинсы, плотно облегающие стройные ножки, мешали делать длинные шаги. Она семенила, сбивалась на бег, уклонялась от спускающихся пассажиров с только что прибывшего поезда.
Едва они выбрались на платформу, как налетели сильные порывы ветра. Сначала редкие, а затем частые капли дождя забарабанили по асфальту, поднимая столбики пыли.
— Аня! Зонт, зонт доставай, сейчас так задаст, что мало не покажется. – Крикнул Глеб, укрывая голову сумкой.
-Глебушка, я зонт забыла в спешке дома. А все ты виноват… быстрей, быстрей…. Смотри, на кого я похожа теперь?
— На кого?
— На мокрую курицу. Вот на кого, — обидевшись на погоду и на мужа, бросила им обоим упрек Анна и отвернулась демонстративно в сторону вокзала.
-Не бери в голову, Аня. Будем считать, что этот дождик смыл с нас ощущение обыденности и рутины. Мы чистые и целомудренные, словно младенцы отправляемся в Эдем, — хохмил Глеб.
— Не знаю, что он с тебя смыл. А с меня новую импортную косметику слизал, как корова языком. Зря красилась перед дорогой,- закончила разговор женщина. Выражение лица у нее было, как у раздосадованного большого ребенка.
Глеб, глядя на нее, подумал: « А ведь мы всю жизнь остаемся детьми, стараясь это скрыть, принимая ошибочно свое, иногда неловкое поведение за проявление слабости. Взрослеем, болеем,
к чему – то стремимся…. К мечте, к званиям и победам, а умираем,…умираем, беззащитные и ранимые, большие дети.
Дождь переродился в ураган. Потоки воды текли по платформе. На подъездном пути были видны только блестящие отполированные колесными парами рельсы. Шпалы погрузились под воду. Задерживался и поезд, который мог стать единственным спасителем ожидающих его пассажиров – курортников.
Но вот когда на Глебе и Анне не осталось ни одного сухого клочка одежды, наконец, раздался протяжный сигнал электровоза и красный железнодорожный состав, толкая перед собой бурлящую массу воды, шипя тормозами, показался вдали, и спустя несколько мучительных минут остановился, несколько раз судорожно дернувшись вагонами.
«Граждане, пассажиры! Скорый поезд номер один — «Москва – Адлер» прибыл на третий путь ко второй платформе. Стоянка поезда будет сокращена. Займите свои места в вагонах», — прохрипел женский голос в динамике.
Глеб, подталкивая жену под аппетитную попку, поднялся в вагон и, отряхиваясь от воды, протянул билеты проводнице:
— Я с женой, какое нам купе выделит хозяйка?
— Купе свободных нет. Занимайте одно верхнее место в первом, и одно верхнее в последнем купе, — сворачивая, и укладывая в сумочку билеты, ответила ему дама среднего возраста в черной форменной железнодорожной куртке.
-Приплыли, — уныло возмутился Глеб.
Анна, изображая отрешенный вид, смотрела в окно, пристукивая правой ногой одетой в мокрую туфлю. Ручейки воды растекались по коридорному коврику.
— Аннушка, не расстраивайся. Сейчас я договорюсь с пассажирами. Попробую уговорить их поменяться с нами местами. – С этими словами он, постучав в дверь купе номер один, открыл ее и, увидев сидящего за столом молодого смуглого человека в спортивном костюме, и попросил его сделать одолжение — перейти в последнее купе, чтобы они с женой смогли ехать вместе.
Тот, не глядя на Глеба с акцентом, присущим жителям южных краев немногословно ответил:
— Нет. Я после операции. Мне нельзя на верхней полке ехать.
Глеб, чертыхаясь про себя, прошагал в другой конец вагона и, заглянув в последнее купе, увидел, что на нижней полке сидит и пьет чай пожилой мужчина лет семидесяти пяти.
-Да,… точно приплыли. Придется порознь ехать.
-Аня…. Аня… тук – тук – тук,- постучал он по плечу жены, надеясь, хоть как — то развеселить в конец расстроившуюся подругу.
Та упорно молчала.
— Слушай, надоели мне твои капризы. Поступай, как хочешь, можешь в коридоре спать, а я пошел в свое купе.
— Весело – же наш отдых начинается, — отжимая мокрые волосы, наконец, ответила Анна.
-Весело, — буркнул Глеб и скрылся за дверью купе.
Закинул сумку в багажный ящик под потолком, подумал: « Да, прав был Дарвин, утверждая, что человек произошел от обезьяны. Только вот не уточнил — промашку сделал — женщины, и мужчины наверняка от разных пород обезьян произошли», и запрыгнул, не глядя на соседа на верхнюю полку.
Спустя несколько часов, проснувшись на очередной стоянке поезда, Глеб вышел перекурить. Анны в коридоре не было. Подойдя к последнему купе, Глеб приложил голову к двери и услышал мужской храп. Потрогал дверь. Она была не заперта. Отворив ее, увидел, что Анна, с головой укутавшись одеялом, лежит, свернувшись калачиком, повернувшись лицом к стенке.
-Спит. Ну и ладушки. Утро вечера мудренее.
Едва забрезжил рассвет, в дверь купе тихо постучали. Глеб, заворочавшись спросонку, подумал: «Кого там нелегкая в такую рань принесла». Стук повторился, а затем в приоткрывшуюся беззвучно дверь заглянул седой мужчина в полосатой пижаме, — сосед Анны по купе:
-Молодой человек… молодой человек,- позвал он жестом Глеба.- Пойдемте к нам, завтракать пора.
Глеб, оторопел: « К нам, завтракать…».
— Спасибо, я сейчас, — ответил он старику, и спрыгнул на пол.
Анна сидела на нижней полке застеленной теплым одеялом. Ее волосы были сухи и аккуратно собраны в тугой пучок на затылке. На столе позванивали дрожью три стакана. Стояла бутылка с мутноватой жидкостью.
— Проходите, проходите, — острым ножом, нарезая тонкие ломтики хлеба, произнес старичок. – Мы тут подумали — ехать еще часов шесть, негоже желудки голодом кормить. Присаживайтесь, присаживайтесь.
— Иван Иванович, — обращаясь к своему соседу по имени отчеству, не глядя на мужа, произнесла Анна. – Давайте я Вам помогу — порежу колбасу.
Тот, вытерев руки полотенцам, протянул правую руку Глебу:
— Иван Иванович Иванов.
— Глеб… Глеб Коваленко, — пожимая на удивление крепкую руку хозяина купе, представился в ответ Глеб.
— Коваленко… Коваленко,… — распространенная в этих краях фамилия. Кубань…- глянув в окно, за которым виднелись поля с созревающей пшеницей, сказал Иван Иванович, и продолжил, — я в этих краях войну начинал. Кажется, совсем не давно это было. А уже столько лет минуло, столько людей тогда, и потом кануло. Вы колбаску, колбаску берите, не стесняйтесь. Эта колбаска настоящая, домашняя. Я сам ее делаю, по своему фирменному рецепту. Во – первых мясо — только теленок, которого до полугода, как только перестанет кушать материнское молоко поят светлым пивом и спутывают ножки, чтобы мало двигался. Затем выпускают на луга со свежей травкой. Мясо получается нежное – нежное мраморное на вид с тонкими прожилками жирка. Специи разные народные добавляю. Через мясорубку фарш в кишки набиваю. Копчу в коптильне. Под бражку или самогончик — пальчики оближешь. Давайте выпьем за знакомство и закусим, — закончил, наливая в стаканы самогон Иванов.
— Шесть утра и пить? – недоуменно произнес Глеб.
-А что такого? Вчера вы промокли, еще простудитесь. Согреетесь сейчас. До Сочи запах и хмель выветрится. Давайте выпьем, чтоб не было войны! – произнес старик тост и они выпили до дна.
Анна сморщила курносый носик, дыхание ее перехватило.
— Огурчик, огурчик…- спохватился услужливый сосед.
Глеб, смотря на покачивающийся, на плечиках в такт движения поезда пиджак Иван Ивановича, жестом указал на знак, прикрепленный рядом с орденскими планками:
-Разрешите взглянуть?
— Смотри, смотри, милок.
— Заслуженный чекист…интересно. Заградотряды, лесоповал,- произнес негромко Глеб, смотря на соседа. Взгляд старика вдруг из мягкого и интеллигентного, превратился в холодно – канцелярский и отрешенный.
— И власовцы, и кулачье недобитое, и заградотряды, и рукопашные бои на Малой земле, и так далее, и тому подобное, молодой человек.
— Глеб! Ну, что ты ей Богу, — вмешалась в разговор Анна.
— Ничего, ничего, — наливая в стакан самогон, произнес Иван Иванович. – Дело житейское. Я ведь поэтому и предложил свой тост, чтоб больше не было войны. Вам, молодежи не понять. Пожалуй, и не стоит в этом копаться. А все наше с нами. Нам, ветеранам, носить в себе и осколки и память.
— Дед у меня здесь тоже воевал, — громко сказал Глеб. Домой вернулся, когда его уже и не ждали, в пятьдесят четвертом году, после смерти Сталина. Не понять нам? Вы говорите, не понять? Я его почти не помню- деда своего. Помню ласковый взгляд, руки большие, все в черных от угля точках. На шахтах где – то в плену почти всю войну на фрицев ишачил. А потом еще десять лет на лесоповале в Сибири доказывал, что он не изменник Родины. Квартирку дали в полуподвальном помещении сыром и убогом, так там и доживал свой век, лишенный всех льгот, из партии исключенный, пока не умер от ран и болезней в шестьдесят первом году. А ведь до войны был секретарем райкома, здоровым и могучим, настоящим мужиком был… Куда уж нам понять…
Глеб, не чокаясь, выпил до дна, вышел из купе.
Зима сорок второго года…
Тяжелые бои за Ростов. Наши войска, теснимые немецкой армадой, отошли за Дон. Эшелоны, груженные техникой под бравые марши, следовали один за другим на юг. Кавказ – одна из ключевых целей стратегического плана гитлеровцев по оккупации СССР.
Холодный северный ветер и мокрый снег задувал за воротники шинелей, пытающихся вырваться из окружения разрозненных групп отрядов народного ополчения.
— Георгий Дмитриевич… Коваленко… товарищ батальонный комиссар, — подползая к лежавшему за сугробом человеку, осматривающему шоссе по которому двигались машины и бронетехника немцев.
-Тихо, тихо Востриков. Что тебе? – ответил комиссар, сползая вниз.
— Как будем выбираться? И куда? Где наши?
— Давай закурим. У тебя есть табачок?
— Держи, Георгий Дмитриевич, малость еще осталось.
-Я думаю так, — затягиваясь, произнес Коваленко. – Маленькими группами будем просачиваться через дорогу, чтобы не привлекать внимание противника. А там, как Бог даст. Может, кто и выживет, может, кто и доложит командованию, что мы не сдались на милость, что… Тут рукой подать до станицы Мечетинской, где я до войны жил. Попробуем там отсидеться, разведку проведем. Соседей, если кто в живых остался, расспросим, что и как. Партизанить, останемся, а там, гляди и наши части регулярные подоспеют. Я думаю, не даст товарищ Сталин немцу на Кавказ и Сталинград прорваться, не даст…
— Я с Вами, — прошептал Востриков, бережно держа в руке, протянутую ему комиссаром самокрутку.
Спустя сутки, окончательно выбившись из сил, голодная и промерзшая маленькая группа из пяти человек во главе с Коваленко подкралась к его дому в центре станицы. Окна были заколочены досками крест – накрест. Возле собачьей будки валялась цепь, на которой на привязи, до войны оглашая своим задорным лаем всю округу, метался играясь , любимец детворы пес Полкан.
— Где же вы мои родные? Аннушка, Верунчик, Зоинька, Олежек… – задумчиво произнес, тяжко вздыхая, Георгий.
— Сколько у Вас деток, товарищ комиссар? — спросил его Востриков.
— Было четверо. Одного мальчика старшенького Петеньку не уберегли, голод… тиф,… — с этими словами Георгий пополз к дому, оставляя за собой глубокий след на снегу. Залез рукой в будку и немного порывшись, в ней, достал связку ключей. Поднялся, оглядываясь по сторонам. С трудом открыл заржавевший замок на двери и, распахнув ее, вошел вовнутрь, осмотрел пустующие комнаты. На мебели лежал толстый слой пыли. У печи лежала кучка дров. На столе была расставлена знакомая ему домашняя посуда. В груди защемило. Нашел керосиновую лампу. Потряс ее в руке и, убедившись, что в ней есть керосин, вышел на крыльцо и махнул рукой поджидавшим его товарищам. Востриков тщательно замел следы на снеге во дворе и вошел в дом. Хотя в доме было давно не топлено, бойцы расстегнули шинели и, сняв шапки, уселись прямо на пол, чтобы не пачкать мебель.
Коваленко спустился по крутой лестнице в погреб. Тусклый свет лампы выхватил из темноты пустые полки, где раньше хранились заготовленные на зиму припасы. Ногой раскинул кучку песка, из которой выкатилось несколько морковин и свекл. Положил их в карман и поднялся в комнату.
Поставил лампу на стол и протянул овощи своим бойцам:
— Угощайтесь, ребята.
— Вкуснотища, — откусывая по очереди морковку и свеклу, благодарили комиссара товарищи.
Коваленко, задул лампу: — Будем экономить. А теперь всем спать. Утром проведем рекогносцировку. Востриков! Назначь часовых посменно. И смотри…, внимательно. Возможно немцы в станице?!
— Эх, Востриков, сейчас бы ушицы… Знаешь, какие тут места у нас для рыбалки чудные! Пойдем с сыном, – Олегом ставить сети с утра пораньше. Лещи, рыбец, судак… А раки- вот такие клешни с мой большой палец руки. Зоя, моя младшенькая бегает вокруг таза, где раки копошатся, дотронуться боится, визжит… Детки, детки… Аня, — женушка родная писала перед тем, как на передовую нас отправили, что Олег добровольцем вслед за мной на фронт ушел. Подделал в метрике свой возраст. Ему только 16 годков исполнилось, но он рослый как я, вот и поверили на призывном пункте. Где – то воюет сейчас, жив ли? Не знаю… Востриков?
Георгий посмотрел на подчиненного. Тот спал, прикоснувшись головой к холодной печке.
— Комиссар, комиссар, — услышал Коваленко крик часового. – Немцы!
Вскочил на ноги, расталкивая спящих бойцов.
— Занимай круговую оборону. Будем отбиваться до последнего патрона.
К дому с зажженными фарами грохоча моторами, подъезжали на мотоциклах автоматчики.
— Рус, сдавайтесь. Вы окружены, сопротивление бессмысленно. В случае добровольной сдачи в плен немецкое командование гарантирует вам свободу. Переходите на нашу сторону. Власть большевиков обречена. Вчера наши доблестные войска взяли Сталинград.
-Брешете собаки! – закричал Востриков и бросил гранату в проем окна.
Через полчаса боя немцы поняв, что так запросто им не справиться с держащими оборону советскими солдатами, подожгли дом с нескольких сторон.
— Сколько нас осталось? — отстреливаясь и глотая ртом едкий дым, спросил Коваленко у Вострикова.
— Похоже, что двое нас только и осталось.
-Уходи сержант, уходи огородами за реку там, в камышах они тебя не поймают.
— А Вы?
— Здесь моя хата, знать в ней мне и погибать.
— Так не пойдет, комиссар. Погибать так вместе, одного Вас я не брошу.
— Не геройствуй, Востриков. Я тебе приказываю! Ты понял?
В этот момент крыша дома, не выдержав натиска огня, с треском обрушилась. Востриков подхватил на руки обмякшее тело Георгия и вытянул его из горящего дома.
Автоматная очередь прошила ему спину, и он рухнул замертво, прикрыв своим телом комиссара.
Коваленко очнулся оттого, что кто – то плеснул ему в лицо холодной водой. Застонал и, открыв глаза, увидел над собой склонившееся лицо с рыжей щетиной на впалых щеках.
— А… кого я вижу? Сосед…Коваленко собственной персоной. Комиссарская морда… допрыгался.
— Храпов, — сплевывая кровь, произнес Георгий. – До войны значит доносы строчил на станичников в НКВД, а теперь в полицаи подрядился? Быстро ты по ветру нос настроил. Ну, ничего, ничего… посчитаемся еще с тобой. Не я так дети мои тебя из под земли достанут.
— Не достанут, — вскрикнул Храпов и ударил прикладом винтовки Георгия по голове. – Подыхай, сволочь краснопузая. С этими словами прицелился, но не успел нажать на спусковой крючок.
— Не стрелять! — Услышал он окрик немецкого фельдфебеля.- Не стрелять. Допросим его сначала, а потом видно будет, что с ним делать.
После пыток и допросов так ничего и, не добившись от Коваленко, его вывели во двор и поставили к стене сарая.
— Молись сосед, — ухмыляясь, бросил ему в лицо Храпов.
— А что, можно и помолиться. Если есть Бог на свете, может и призовет твою душу продажную к ответу,- ответил Георгий, и посмотрел в морозное небо.
Раздалась автоматная очередь. Коваленко вздрогнул всем телом и понял, что в него не попали пули.
— Что в штаны наложил? – захохотал Храпов. Хлопцы, грузи его в машину и на станцию. Пусть в лагере германском теперь покормит вшей, все равно долго не протянет там, на баланде и воде.
Так Георгий оказался сначала в лагере под Варшавой, а затем его, как наиболее физически крепкого, отправили добывать уголь на шахты под Гданьском.
Советские войска, разгромив армию фельдмаршала Паульса под Сталинградом, перешли в наступление. Станицу Мечетинскую освободили с ходу, погнав немцев дальше на запад. Вскоре был освобожден и Ростов – на – Дону.
Молоденький лейтенант Иванов особого отдела мотострелковой дивизии смотрел на колонну шедших по станице захваченных в плен гитлеровцев и полицаев.
— Товарищ, лейтенант. Товарищ, лейтенант, — потянула его за рукав средних лет женщина в черном платке на голове.- Смотрите, вон тот человек в фуфайке в третьей шеренге. Это Храпов, старостой он был при немцах. Секретаря нашего райкома выдал сволочуга, стольких людей загубил изверг.
Иванов бросился к колонне и вытянул предателя из строя.
— Не убивайте, не убивайте, — взмолился Храпов, и бросился обнимать лейтенанта за колени.
— Не позорься, умри достойно, — оттолкнул его особист и, достав пистолет, несколько раз выстрелил в полицая.
— Собаке, собачья смерть.
Прошло несколько тяжелых лет войны… Советские войска освободив, страну от захватчиков, повели тяжелые бои по избавлению европейских народов от гнета нацизма.
Коваленко, добывая уголь в шахте, все чаще и чаще слышал, как наверху, на поверхности земли раздавалась артиллерийская канонада. То и дело звучали сирены, оповещающие об авиационных налетах.
— Мужики, — обратился он к военнопленным. – Нужно бежать. Иначе фрицы нас отсюда не выпустят. Так и похоронят в шахте заживо.
-Как отсюда убежишь? На поверхность нас не поднимают. Да, там ведь собаки, колючая проволока, — раздались неуверенные голоса его товарищей.
— А если по ленте транспортера, который уголек наверх подает? В момент очередной бомбежки? – продолжал агитировать их Георгий. – Несколько человек отвлекут охрану, накидаете на нас угля, а там, будь, что будет. Я лично не собираюсь здесь подыхать как крыса, и вам не советую.
Кто со мной?
Несколько человек подняли руки вверх в знак согласия.
— Вот и договорились, удовлетворенно произнес Коваленко. – А там, глядишь и наши, поспеют. Мы и остальных, тогда спасем.
Порешили… сделали.
В одну из рабочих смен, услышав звук сирен, несколько смельчаков бросились на ленту транспортера, прихватив с собой лопаты и кирки. Их забросали углем. Упав на кучу угля на поверхности, Коваленко поднял голову и увидел, что рядом стоит под загрузку грузовой состав.
— Вперед, — скомандовал он шепотом друзьям. Закопав себя углем, они спустя некоторое время услышали, как состав дернулся и без обычной, дотошной проверки, выехал за территорию шахты.
— Спешит, спешит, немчура… Давай, давай… миленький, — уговаривал про себя Георгий паровоз, чтобы тот быстрее набирал ход. – Ух,… кажется, вырвались.
Поезд спешил на запад…
Военнопленные выбрались из угольной кучи и один за другим, улучив момент, стали соскакивать на насыпь.
— Друзья! Теперь на грохот канонады. Вперед! – отдал приказ Коваленко, и они крадучись устремились на восток.
Свет настольной лампы был настойчив до раздражения. Глаза Георгия слезились. Он тер их рукавом лагерной робы, но это не помогало,- грязь, уголь, пот разъедали слизистою оболочку. В кабинет стремительно вошел человек в военной форме и сел в кожаное кресло, стоящее за длинным столом, поверхность которого была покрыта изрядно потертым зеленым сукном:
— Майор госбезопасности Иванов Иван Иванович, — представился военный. – Вы по — прежнему утверждаете, что Ваша Фамилия Коваленко и зовут Вас, — Георгий Дмитриевич? Что до войны Вы были секретарем райкома? Потом пошли в народное ополчение, были комиссаром батальона, попали в плен и все эти годы провели на шахтах Польши?
-Да, да, да… Я уже тысячу… миллион раз Вам это говорил, товарищ следователь, — с досадой произнес Георгий.
-Гражданин следователь… гражданин.
— Ну, как … ну, что я должен сделать, чтобы Вы мне поверили?
— А ничего. Вы нагло врете? Никакой Вы не Коваленко…
— А кто же я?
— А вот это мы и пытаемся выяснить. Коваленко Георгий Дмитриевич был расстрелян в 1942 году. Его выдал немцам полицай, староста Храпов. Мы сделали запрос в Краснодар. Нашлись свидетели, которые видели, как Коваленко повели на расстрел, которые слышали очереди автоматные, которые видели могилу их бывшего секретаря райкома,- сверля глазами измученного Георгия, занудно твердил Иванов.
— Это ты врешь!!! Я всю войну в шахте горбатился.
-Докажи?- рявкнул чекист.
Георгий рванул на себе одежду: — Смотри… Видишь? Видишь?
Все его тело было усыпано мелкими черными точками. Угольная пыль въелась в кожу. Создавалось впечатление, что это татуировка, нанесенная рукой неумелого художника.
— Я гнил в лагерях, на шахтах. А ты тыловая крыса, здесь передо мной распинаешься. Расстреляли мол, Коваленко….
Иванов выпрыгнул из кресла: — Я тыловая крыса? Я? А ордена? А медали? Ах, ты….
С этими словами он выдернул из под Георгия табуретку и со всей силы ударил его по голове.
— В лагерь, сволочь… В лагерь… на лесоповал. Я покажу тебе кузькину мать… Сука… Сгною.
Осенью 1954 года в окно маленького дома на окраине Краснодара постучали. Молодая женщина, полоскавшая пеленки в корыте стоящем возле печи, откинула волосы и, вытирая руки полотенцем, подошла к окну. Через стекло увидела высокого седого мужчину в фуфайке, с вещмешком на плече.
— Кого Вам дедушка?
— Семья Коваленко здесь проживает? – кашляя, произнес мужчина.
— Да, здесь. А кто Вам нужен? Кто Вы будете? – прошептала женщина, вглядываясь в черты лица незнакомца.
— Мне бы Анну Александровну повидать.
— Так мама на работе. Она поваром в столовой работает. А что ей передать?
-Зока… доченька…Ты меня не узнаешь?
— Папа? – вскрикнула Зоя и, выбежав на крыльцо, бросилась обнимать и целовать отца.
Пройдя в дом, Георгий снял вещмешок, тяжело сел на стул. У него закружилась голова, сердце в груди стучало. Огляделся по сторонам.
— Да, выросла ты доченька. Красавица… А это кто?- удивился глянув на двух малышей спящих в кроватке.
— Папа, так это внуки твои. Внуки — Дениска и Данилка!! Я уже два года, как замужем за военным. Дениска — покрупнее. Данила – маленький. Они близнецы у нас. И Верочка замужем. У нее муж – военный летчик. А какой у них сын уже большой парень — Виктор, они в Харькове живут, — говорила без устали Зоя, всматриваясь в отца. Георгий, которому было сорок пять лет, выглядел на все шестьдесят. Худое и изнеможенное лицо, короткая стрижка, небольшие седые усы… согбенная спина.
— Папа… папочка… родненький ты наш! А мы тебя похоронили давно. Ждали…ждали… Все люди с фронта, как девять лет назад вернулись, а тебя… а тебя… — Зоя заплакала и прижалась к отцу.
— Ничего Зока… Не плачь… не надо. Я же вернулся… вернулся. Ты видишь?
— Вижу.
-Доча? А Олег?- спросил Георгий.
— Олег… Олежек! Папуля… он без вести пропал на фронте. Как ушел вслед за тобой, так и все… Ни единой весточки… Ой,… ты же голодный… — опомнилась Зоя и стала накрывать на стол.
— Папа ты кушай, пей, а я за мамой побегу. Вот радости будет. Даже не знаю, как ей и сказать.
-Да, доченька, ты осторожней, чтобы она не переволновалась. Как она?- отпивая молоко, спросил Георгий.
— Немного постарела. А так… ничего. Я побегу?
— Беги, беги, Зайчик, я присмотрю за внуками, — с этими словами Георгий поднялся со стула и, посмотрев на малышей, сказал: — Будем жить….
Покурив, Глеб вернулся в купе. Иванов, надев очки с толстыми стеклами, держа в дрожащих руках лист бумаги, читал вслух:
«От увлечений, ошибок горячего века
Только «полиция в сердце» спасет человека;
Только тогда уцелеет его идеал,
Если в душе он откроет бессменный квартал.
Мысль, например, расшалится в небе не на шутку –
Тотчас ее посади ты в моральную будку;
В голову ль вдруг западет неприличная блажь –
Пусть усмирит ее сердца недремлющий страж;
Кровь закипит, забуянит в тебе через меру –
С ней, не стесняясь, прими полицейскую меру,
Стань обличителем собственной злобы и лжи
И на веревочке ум свой строптивый держи.
Знайте ж, российские люди, и старцы и дети:
Только « с полицией в сердце» есть счастье на свете».
— Глеб, — сказал Иванов, аккуратно сворачивая лист бумаги и пряча его в карман пиджака.
— Я вижу, что у Вас ко мне неприязнь возникла? Не стоит… Я старый человек. Такое было время… Такие были времена…
— Иван Иванович, дело в том, что, по моему мнению, самое лучшее государство – то, где порядок регулируется моралью, совесть и законом, а не полицией, которая служит лишь инструментом соблюдений принятых в обществе правил, не становясь инструментом насилия по праву силы.
Ваш Сталин под завязку набил трюмы государственной баржи трупами «врагов народа», среди которых были и самородки – пахари под кличкой «кулаков», священники, ученые, писатели.
Почему же мы до сих пор не можем избавиться от мифа, что Иосиф сделал государство сильным? Те, кто делает людей слабыми перед властью, делают и само государство слабым. Разве подвигом своей жизни лучшие наши люди не помогли духовной силе России, став ее незабвенной гордостью? Грубая безынтеллигентная сила приводит к бессилию.
— Ну- ну,… посмотрим, что Ваш вождь перестройки со страной сотворит. Выскочка… Гласность, демократия, плюрализм, тьфу… мнений. Демагогия. Жаль, что Андропов так мало у руля партии и государства побыл. Ладно, друзья мои, пожалуй, хватит о политике. Не будем ссориться, и поднимать бурю в стакане. Я все равно не доживу до той поры, меня это тешит и успокаивает.
А вот вам и вашим детям, ой как придется нелегко,… — закончил Иван Иванович и прилег на полку, укрывшись одеялом.
Анна собрала стаканы со стола и вышла сполоснуть их водой .
Глеб тоже вышел из купе, прикрыв за собой дверь.
— Разволновался старик, — сказал жене, когда она вернулась.
— Да, и ты хорош, гусь, — улыбнулась Анна. – Ну, что? Мир?
— Мир и дружба, — усмехнулся Глеб и поцеловал жену в губы.
— Глеб, люди же смотрят…
— Пусть смотрят, мы едем на курорт, и нам все по барабану. Пойду в свое купе, у меня сигареты кончились, — повеселел Глеб и пошел, пританцовывая по ковровой дорожке вагона.
Открыл дверь купе, увидел, что его сосед энергично на кулаках отжимается от пола.
-Ах ты… Операция у него, блин… Мне нельзя на верхнюю полку, — с этими словами пнул соседа в спину. Тот от неожиданности упал. Затем вскочил и с кулаками бросился на Глеба.
Видя, что дело плохо, Глеб схватился за дверную ручку, с силой дернул ее влево и прижал голову нападавшего.
— Еще раз дернешься, голова останется лежать в коридоре, а задница в купе. Понял, болезный?- произнес Глеб, смотря в расширенные от ужаса и гнева глаза кавказца.
— Понял, понял… Отпусти, брат.
— Брат… такими братьями у нас все рынки забиты. Не дергайся, а то швы разойдутся, — еще раз придавил дверью дергающуюся и хрипящую от боли и нехватки воздуха голову и, развернувшись, вернулся в последнее купе вагона.
— Что случилось? — спросила его Анна.
— Ничего, Малыш, все нормально, все OKEY. Иван Иванович…Иван Иванович? – позвал соседа Глеб и слегка потормошил его за плечо.
— Что? Уже подъезжаем?- просыпаясь, спросил Иванов.
-Да, скоро Сочи.
— Ребята, я буду целый месяц в санатории имени Фрунзе отдыхать. Приходите в гости. Посидим, поговорим. Люблю общаться с молодежью. А Аннушка? Придете? – спросил старик, смотря то на Глеба, то на его жену.
— Придем, придем, — ответила ему, улыбаясь зелеными глазами, девушка.
Поезд подъезжал к Сочи. Остались позади многочисленные тоннели. На пляже грелись в солнечных лучах отдыхающие. Плескалась в чистой воде детвора. Через приоткрытые окна пахло морскими водорослями. Чайки носились наперегонки, подбирая с гальки остатки пищи.
— Красота! — вдохнул полной грудью ароматный воздух Глеб и, обняв Анну, подхватив сумки, направился к выходу.
На перроне их тут же обступила толпа милых старушек, наперебой предлагавших в наем квартиры и комнаты. Анна остановилась в своем выборе, на предложении женщины средних лет поселится в ее доме на берегу моря. Домик оказался уютным, небольшим, расположенным саду, где пахло цветами, виноградом. К морю вела длинная лестница. Хозяйка целыми днями пропадала на работе. Молодых людей не допекала своим присутствием. Была не назойлива и приятна в общении. Глеб с Анной первые два дня не вылизали из воды, плавали, ныряли, загорали. Кожа их постепенно приобрела шоколадный оттенок, на котором белыми точками – островками оседала морская соль. В один из пригожих дней, на пляже Глеб, раскладывая на спине Анны камушки в виде фигурки дельфина, задумался, вспомнив соседа по купе. Любые логические построения – не математическая формула, возможны просчеты, ошибки, причем грубейшие. Причин для этого достаточно. Ложный посыл, когда ты при конструировании собственной логики подменяешь логику совершенно иного, принципиально отличного от тебя человека. И это часто случается не только при попытке моделировать поведение женщины, у которых совсем другое построение мышления, но и мужчин иного возраста, интеллекта. Вот мы с братом, — близнецы, похожи внешне почти, как две капли воды. А взгляды на жизнь, совершенно разные. Редко, когда наши точки зрения на тот, или иной вопрос совпадают. Ощущения и обстоятельства корректируют внутренний мир людей. Одни ранимы, другие, — черствы. У всех свои комплексы. Колеблются чаши весов под грузиками, — хорошо и плохо. Равновесие хрупко и обманчиво.
— Глеб, — повернувшись на бок, томно произнесла разомлевшая от солнца и от прикосновений мужа, женщина.
— Ну, что ты наделала? Я такого дельфина на тебе сложил. Была бы классная картинка после загара. Все разрушила, — пробубнил Глеб, отпивая пиво из горлышка бутылки.
— Глеб, не ворчи. Все думаешь о чем – то, думаешь. Надоело отдыхать?
-Ты же знаешь, пять – шесть дней на море, и я им сыт по горло, — наклонившись над лицом жены и заглядывая в пропасть ее глаз, ответил Глеб.
— Слушай, Анюта, а давай Иван Ивановича навестим?
— Пошли, — поднимаясь и собирая вещи, одобрительно кивнула головой женщина.
У входа в санаторий имени Фрунзе их остановил часовой: « Ваши пропуска молодые люди?»
— Как у Вас здесь все строго, — улыбнулась ему в ответ Анна.- Нам знакомого увидеть надо.
— Звоните в Приемное отделение, пусть он Вам закажет пропуск, тогда и пройдете, — ответил солдат и пошел открывать ворота подъехавшей «Чайке».
Глеб снял трубку телефона и, найдя в списке, висевшем на стене номер Приемного отделения, набрал несколько цифр:
— Алло… девушка, Вы не могли бы пригласить к телефону Иванова Ивана Ивановича. Передайте ему, что его на проходной ожидают Анна и Глеб. Хорошо, хорошо, мы подождем.
Спустя минут десять дверь пропускного пункта открылась и на улицу к молодым людям вышла высокая симпатичная блондинка в медицинском халате:
— А вы кто ему будете, Иванову? Родственники?
— Нет, мы его знакомые, пришли проведать старика, — ответил Глеб, бросая сигарету в урну.
-Дело в том, молодые люди, что… не знаю, как вам и сказать. Дело в том, что Иванов Иван Иванович, два дня назад умер, — обширный инфаркт, восемьдесят лет старику было, сами понимаете, — возраст.
— Да…вот дела! Такой бодрый был дедушка, шутил, колбаской угощал, — нахмурив лоб, произнес Глеб, с опаской поглядывая на жену, которая, достав платок, вытирала набежавшие слезы.
-Что поделать, — развела руками медсестра и, попрощавшись, пошла по тенистой аллее санатория.
— Пойдем и мы родная, — обняв за плечи жену, сказал Глеб.
— Пойдем, Глеб, пойдем. В жизни за все, когда — то приходится платить, но пока она продолжается для нас с тобой, милый, будем ее ценить, — еще не вечер… еще не вечер, — несколько раз обернувшись в сторону санатория, грустно обронила женщина задумчиво.
