— Кто ты?
— Я – ангел.
— Почему ты сидишь на облаке, свесив ножки?
— Я – ангел и мне так можно.
— Почему?
— Потому, что я – это ты, в детстве…

Так или примерно так начала свою первую сказку маленькая девочка, которую я знал с детства. Она писала сказки для себя и иногда делилась ими со мной. Мы были братом и сестрой.
Однажды она сказала мне: «Ангелы тоже взрослеют»…

Который раз перечитываю «Разговор с Ангелом» Юли Васильевой. У неё тоже есть взрослый Ангел. Вообще же, стихи Юлии – потрясающе стремительны духом, хотя и несколько скупы формой. Знакомясь с её творчеством, начинаешь со всей очевидностью определять разницу между сюжетно-событийной, духовно-созерцательной и чувственно-одухотворённой поэтикой. Но это – суть не главное.
Васильева – поэтесса от Бога. Он начинил её хрупкую суть рифмой чувств, собранных в обнажённый нерв души. В её творчестве красной нитью вшита канва современного мировоззренческого тупика человека одухотворённого. Загнанного социумом на подиум псевдо страстей:

Я устала играть эту роль,
Примеряя нелепые маски…

Она, скорее, не ощущает себя поэтом, и не пытается искать аллегорий там, где их нет, и не может быть. Она сама – метафорична, по своей ещё не зачерствевшей сути: её не волнует «образность» впечатлений, её волнует смысл происходящего с ней здесь и сейчас:

К чёрту весну… Всё равно не растопится лёд,
Что внутривенно застыл под прозрачною кожей,
Я научилась с презреньем смотреть вперёд,
И не о чём не просить – научилась тоже…

В её стихах-посланиях, в этих мгновенных сколах души, видится сегодняшний неонигилизм отверженных современностью, с её тщательно разрекламированной бездуховностью.
Кажется, будто она входит в этот разрекламировано изящный мир, аккуратно притворяя за собой дверь (её так учили с детства), и… оказывается на балу у сатаны, умилённо взирающего на «полуженщин», «полуслуг», «полуимператриц». Примерно то же самое ощущала и княжна Тараканова: женщина, спелёнатая кем-то в «разящий» образ «полупринцессы». Цель её существования, как метафорическое воплощение жизни, — «Судьба-смерть», в образе старухи, хитро и двусмысленно убегающей прочь:

… «Постой, ведь загонишь коней!..»
Но ей уже видно то место под небесами,
Где я, наконец, проиграю последний из дней…

Как ни парадоксально, но такая предопределённость, и рождает в неокрепших душах, неожиданно философское отношение к жизни, как к испытанию, и заведомому страданию:

Блеск в глазах – дорога на плаху!
Не надейся на исключение!

Истинно же: то, что в нас недостаёт, мы всегда размениваем на сущее. Также и со смертью – философским итогом, целью освобождения от испытаний и страданий. Нам её так не достаёт в нашем мировоззренческом цикле, что мы постоянно стараемся разменять её на сущее, т.е на жизнь. Но, это – смерть духовная…
Вообще же, сложнейшая тема вынужденной смерти духовной, предопределённой необходимостью присутствия в этом «пластмассовом мире» («Небо устало прощать наш пластмассовый мир…»), потрясающе точно раскрывается в творчестве Ю. Васильевой:

Я стала, как вы – не верю и не мечтаю…
Я зазубрила до дыр отведённую роль –
Не выделяться душой из бескрылой стаи…

Это – не декадентство, не теневая реприза потерявшейся женщины, это –микрокосм, частица в частице: тело – трафаретный слепок, навязываемый социумом, душа – навязчивая игра коллективного («корпоративного») разума – «фабрики сознания».
Её же, Васильевой, истинное призвание – беспристрастно, с фактической точностью описывать то, что происходит с ней в этом мире. Её задача – донести до нас то истинное, что заключено лишь в самом, сиюминутном, веском слове, наполненном страстью миросозерцания. И это слово – звучит! Звучит из её уст так страстно, что начинаешь понимать всю праздность, навязываемых нам из всех «источников мысли», «гуттаперчивых» чувств: чувств – «эрзац», настоянных, с чьей-то ловкой, предприимчивой подачи – «псевдотворца», продюсера, — блестящей, но пустой «чувственностью» и физической, но веющей холодом –
«ощущаемостью». Звучит так самозабвенно, что начинаешь верить в само Слово, выхолощенное из нашей духовной сути.
Но вдруг возникает премьерное ощущение, будто то, что вокруг, пока – странно, всё видимое и ощущаемое – настолько непривычно, будто учишься заново ходить, собирая по крупицам свою истерзанную сущность, смотрясь в прошлое, как «в окно на Дежа вю», осознавая свои былые мысли, как «ненужный разговор», и понимая наконец-то нынешнюю суть «непонятых своих стихотворений»… Ощущения, когда вас принимают за другого: — Вы – обознались!

Вы обознались… Я совсем не Ангел…
Мне не достало мудрости такой –
Два невесомых, белых, божьих знака
В сохранности оставить за спиной…

Значит, всё же был выбор? Значит, божественность, так рьяно отвергаемая апологетами диалектического материализма, суть — основа, часть нашей отверженной духовной ипостаси? Мы сами сознательно совершаем свой выбор?

Я не смогла, увы, сопротивляться
Земным страстям… Я плачу от бессилья.
И бродит средь людей моя Душа,
По пёрышку утрачивая крылья…

И вот она – эта грань разделения всего сущего, ощущаемого нами, как единый, но отрицающий нас мир? Нам предлагается альтернатива перехода этой грани, нам подчас даже показывают тайные карты, но…
Что же мы за существа такие, что проходим по этой жизни, как по раскалённым углям, как по острой грани между сущим и одухотворённым, минуя тропы и дороги, проторенные поколениями?.. Искупая свой грех своими же грехами… Мы восполняем свою греховность поиском божественной одухотворённости в обыденности. Но нас постоянно водит за нос чья-то вещая длань, подсовывая суррогат, вместо идеала: возведённую в ранг шоу, борьбу с искушениями – через искушения. Мы ищем спасения в созерцании чьей-то, выставленной на показ, душе?
И — Да, и – Нет! Ибо всё, что ни происходит с нами – предопределено свыше. Нам же остаётся с истинной духовной покорностью пройти этот путь, складываемый из испытаний и страданий, через грех, предназначенный нам судьбой. И этот путь – как абсолютный грех: путь осознания того, что через этот грех и познаётся истинное желание и необходимость быть чище, желание быть ближе к Богу, быть подобным ему, быть частью его.
Путь причастия к божественному…

…И вот тогда приходит «взрослый Ангел»:

Тихой ночью, когда фонари
Дарят тусклые взгляды прохожим,
Опустился мой Ангел с небес
И заметил шрамы на коже…

— Обожглась?
— Нет, скорее ошпарилась,
Окатила крутым кипятком
Своё сердце, что глупо подставилось
Под сапог – мягкотелым щенком…

— Больно?
— Нет! Не придумали слова –
Описать эту страшную пытку,
Где оставили вены наголо
И безжалостно тянут, как нитку…

— Страшно?
— Нет, разве можно бояться,
Когда дальше – одна пустота?..

Виновато взглянул мой Ангел
В зарубцованные глаза:

— Как же я не сумел уберечь
Твои дни от терзанья такого?
Что ты хочешь – скажи! Не молчи!

— Повтори всё, пожалуйста, снова…

http://rifma.com.ru/poet.php?is=trix

— Кто ты?
— Я – ангел.
— Почему ты сидишь на облаке, свесив ножки?
— Я – ангел и мне так можно.
— Почему?
— Потому, что я – это ты, в детстве…

Так или примерно так начала свою первую сказку маленькая девочка, которую я знал с детства. Она писала сказки для себя и иногда делилась ими со мной. Мы были братом и сестрой.
Однажды она сказала мне: «Ангелы тоже взрослеют»…

Который раз перечитываю «Разговор с Ангелом» Юли Васильевой. У неё тоже есть взрослый Ангел. Вообще же, стихи Юлии – потрясающе стремительны духом, хотя и несколько скупы формой. Знакомясь с её творчеством, начинаешь со всей очевидностью определять разницу между сюжетно-событийной, духовно-созерцательной и чувственно-одухотворённой поэтикой. Но это – суть не главное.
Васильева – поэтесса от Бога. Он начинил её хрупкую суть рифмой чувств, собранных в обнажённый нерв души. В её творчестве красной нитью вшита канва современного мировоззренческого тупика человека одухотворённого. Загнанного социумом на подиум псевдо страстей:

Я устала играть эту роль,
Примеряя нелепые маски…

Она, скорее, не ощущает себя поэтом, и не пытается искать аллегорий там, где их нет, и не может быть. Она сама – метафорична, по своей ещё не зачерствевшей сути: её не волнует «образность» впечатлений, её волнует смысл происходящего с ней здесь и сейчас:

К чёрту весну… Всё равно не растопится лёд,
Что внутривенно застыл под прозрачною кожей,
Я научилась с презреньем смотреть вперёд,
И не о чём не просить – научилась тоже…

В её стихах-посланиях, в этих мгновенных сколах души, видится сегодняшний неонигилизм отверженных современностью, с её тщательно разрекламированной бездуховностью.
Кажется, будто она входит в этот разрекламировано изящный мир, аккуратно притворяя за собой дверь (её так учили с детства), и… оказывается на балу у сатаны, умилённо взирающего на «полуженщин», «полуслуг», «полуимператриц». Примерно то же самое ощущала и княжна Тараканова: женщина, спелёнатая кем-то в «разящий» образ «полупринцессы». Цель её существования, как метафорическое воплощение жизни, — «Судьба-смерть», в образе старухи, хитро и двусмысленно убегающей прочь:

… «Постой, ведь загонишь коней!..»
Но ей уже видно то место под небесами,
Где я, наконец, проиграю последний из дней…

Как ни парадоксально, но такая предопределённость, и рождает в неокрепших душах, неожиданно философское отношение к жизни, как к испытанию, и заведомому страданию:

Блеск в глазах – дорога на плаху!
Не надейся на исключение!

Истинно же: то, что в нас недостаёт, мы всегда размениваем на сущее. Также и со смертью – философским итогом, целью освобождения от испытаний и страданий. Нам её так не достаёт в нашем мировоззренческом цикле, что мы постоянно стараемся разменять её на сущее, т.е на жизнь. Но, это – смерть духовная…
Вообще же, сложнейшая тема вынужденной смерти духовной, предопределённой необходимостью присутствия в этом «пластмассовом мире» («Небо устало прощать наш пластмассовый мир…»), потрясающе точно раскрывается в творчестве Ю. Васильевой:

Я стала, как вы – не верю и не мечтаю…
Я зазубрила до дыр отведённую роль –
Не выделяться душой из бескрылой стаи…

Это – не декадентство, не теневая реприза потерявшейся женщины, это –микрокосм, частица в частице: тело – трафаретный слепок, навязываемый социумом, душа – навязчивая игра коллективного («корпоративного») разума – «фабрики сознания».
Её же, Васильевой, истинное призвание – беспристрастно, с фактической точностью описывать то, что происходит с ней в этом мире. Её задача – донести до нас то истинное, что заключено лишь в самом, сиюминутном, веском слове, наполненном страстью миросозерцания. И это слово – звучит! Звучит из её уст так страстно, что начинаешь понимать всю праздность, навязываемых нам из всех «источников мысли», «гуттаперчивых» чувств: чувств – «эрзац», настоянных, с чьей-то ловкой, предприимчивой подачи – «псевдотворца», продюсера, — блестящей, но пустой «чувственностью» и физической, но веющей холодом –
«ощущаемостью». Звучит так самозабвенно, что начинаешь верить в само Слово, выхолощенное из нашей духовной сути.
Но вдруг возникает премьерное ощущение, будто то, что вокруг, пока – странно, всё видимое и ощущаемое – настолько непривычно, будто учишься заново ходить, собирая по крупицам свою истерзанную сущность, смотрясь в прошлое, как «в окно на Дежа вю», осознавая свои былые мысли, как «ненужный разговор», и понимая наконец-то нынешнюю суть «непонятых своих стихотворений»… Ощущения, когда вас принимают за другого: — Вы – обознались!

Вы обознались… Я совсем не Ангел…
Мне не достало мудрости такой –
Два невесомых, белых, божьих знака
В сохранности оставить за спиной…

Значит, всё же был выбор? Значит, божественность, так рьяно отвергаемая апологетами диалектического материализма, суть — основа, часть нашей отверженной духовной ипостаси? Мы сами сознательно совершаем свой выбор?

Я не смогла, увы, сопротивляться
Земным страстям… Я плачу от бессилья.
И бродит средь людей моя Душа,
По пёрышку утрачивая крылья…

И вот она – эта грань разделения всего сущего, ощущаемого нами, как единый, но отрицающий нас мир? Нам предлагается альтернатива перехода этой грани, нам подчас даже показывают тайные карты, но…
Что же мы за существа такие, что проходим по этой жизни, как по раскалённым углям, как по острой грани между сущим и одухотворённым, минуя тропы и дороги, проторенные поколениями?.. Искупая свой грех своими же грехами… Мы восполняем свою греховность поиском божественной одухотворённости в обыденности. Но нас постоянно водит за нос чья-то вещая длань, подсовывая суррогат, вместо идеала: возведённую в ранг шоу, борьбу с искушениями – через искушения. Мы ищем спасения в созерцании чьей-то, выставленной на показ, душе?
И — Да, и – Нет! Ибо всё, что ни происходит с нами – предопределено свыше. Нам же остаётся с истинной духовной покорностью пройти этот путь, складываемый из испытаний и страданий, через грех, предназначенный нам судьбой. И этот путь – как абсолютный грех: путь осознания того, что через этот грех и познаётся истинное желание и необходимость быть чище, желание быть ближе к Богу, быть подобным ему, быть частью его.
Путь причастия к божественному…

…И вот тогда приходит «взрослый Ангел»:

Тихой ночью, когда фонари
Дарят тусклые взгляды прохожим,
Опустился мой Ангел с небес
И заметил шрамы на коже…

— Обожглась?
— Нет, скорее ошпарилась,
Окатила крутым кипятком
Своё сердце, что глупо подставилось
Под сапог – мягкотелым щенком…

— Больно?
— Нет! Не придумали слова –
Описать эту страшную пытку,
Где оставили вены наголо
И безжалостно тянут, как нитку…

— Страшно?
— Нет, разве можно бояться,
Когда дальше – одна пустота?..

Виновато взглянул мой Ангел
В зарубцованные глаза:

— Как же я не сумел уберечь
Твои дни от терзанья такого?
Что ты хочешь – скажи! Не молчи!

— Повтори всё, пожалуйста, снова…

http://rifma.com.ru/poet.php?is=trix