Фотография не такая уж и давнишняя. Ей всего.… Пять минус… два пишем, от нуля единичку отнимаем.… Сколько же это будет? Это будет… Это будет… Много, черт, будет! Мы на фотографии маленькие, смешные. Вот мишка пузатенький с ушками – это я. Мне здесь еще семи нету, я в школу на год раньше пошел. Толстый, мордаха потешная… Смешно, ей-богу…
А вот этот, рядом со мной, в кепке с розочкой, — это Саша Пирогов, мой лучший друг с первого класса. Эк, он губки бантиком сделал, хоть в кино сымай. Белобрысый, глаза, вишь, какие голубые. Уже тогда было понятно, что Сашка красивым парнем вырастет. И точно, только шестнадцать исполнилось, девки ему уж проходу не давали. На меня ноль внимания, «жиропчиком» обзывали, а ему томно так: «Сашок!» Эх, и завидовал я тогда ему жутко! Даже худеть пытался. До сих пор ни черта не вышло. А Саша стройный вымахал, спортивный, цаца, а не парень! Нету его уж лет десять как… Убили в девяносто пятом. Деньги он кому-то задолжал, а тогда времечко было, сами знаете.… Застрелили в собственном доме. Я так до сих пор ни разу и не был у него на могиле. Не могу. Не верю, что Сашка мертвый. Вот и не иду…
А этот, только гляньте, босяк малолетний, в костюме зайчика. Да не зайчика ему надо было шить, а пирата-грабителя. Это Сережка Отрох, сукин сын, первый бандит и задира на всю школу. Помню, в восемьдесят шестом мы с Сережкой в отъезжающий вагон спартаковцам камни вослед швыряли. Нас обоих тогда замели. Я ревел, помню, как девчонка, чтобы дяди милиционеры нас по домам отпустили. А Серега, тот ничего, ни слезинки. «Отпустите, — говорит, — менты, а то я вам здесь все стекла повышибаю!» Сам, главное, маленький, худой, как глист, а понту и наглости, что ты! Вся школа рыдала. Встретил я его намедни. Водили ребенка в церковь крестить, а тут вижу: батюшка-то — знакомец мой! Стоит Серега, бородка меленькая, глаза печальные, голос тихий. Укорял меня все, помню, что о душе я мало думаю, уговаривал зайти к нему вечерком поговорить.… Не пошел я. Не смог себя пересилить. Какой он мне батюшка, ежели в свое время курить меня учил? И пить. И.… Да ладно, так давно это было, что и вспоминать лень.
А вон та, в костюмчике феи, Танюша Парфенова. Ой, ребята, девчоночка была! Знаете, в подростковый период девочки нескладные такие становятся, прыщики по лицу бродят. А Танюша — та нет! Губки алые, коленки мягкие, фигурка, будто рюмочка! Ах, Танюша, как же жарко ты целовала меня тогда, на нашем выпускном балу, как любима и желанна была! И что ты нашла тогда во мне, дураке?.. Встретил я Таню года три назад. Мягким весенним вечерком увидел худую, изможденную женщину, роющуюся в мусорном бачке. В этот вечер я напился вдрызг. Ах, Таня, Таня.… Как же далека от нас та волшебная ночь…
А вот, вот! Маленький, глаза серьезные, без костюма стоит. Это Андрюша Кривов. Его мать без отца растила, они всегда такие бедные были, просто жуть! Помню, на переменках все бутерброды с колбасой жуют, а Андрюша только глазками своими зыркает. Жрать хочет, а попросить у кого, — гордость не позволяет. Он всегда очень гордым был, Кривов-то этот. Только раз, помню, попросил. В девятом классе. У нас танцы в школе были, так он, представляете, к самой красивой девочке в школе, Ленке Ильиной, подошел и танцевать пригласил! Мамочки дорогие, это в его-то свитерке застиранном! А Ленка посмотрела так на него презрительно, и громко, чтоб весь зал слышал: «Надо, — сказала она ему тогда, — соображать, кто ты, а кто я!» И засмеялась обидно. Андрюха тогда ушел. Только зыркнул из-под челки глазками своими черными, и тихо сказал: «Это еще неизвестно, Лена, кто ты, а кто я». Рубанул, как отрезал, развернулся и вон вышел. И прав ведь, сукин сын, оказался! А вы что, не знаете, кто такой Кривов? Ну, я вам подскажу. В Кабинете Министров есть один такой, небольшого росточка, глазки-бусинки.… Вспомнили? Да точно он, я вам говорю, мне ли одноклассника своего не знать!
А этот-то, этот! Вот умора! Щечки как у хомячка, глазки маленькие, с искринкой.… Это наш весельчак, Васька Боев. Ох, и умел он рассмешить, помню. Что-то скажет, рот скривит, губами пошамкает, физичку нашу изображает, стало быть. И смешно так сделается, аж до коликов в животе. Его до армии девки не очень-то вниманием баловали, они ж тогда красивых норовили любить, а с Васьки какой красавец? Клоун, да и только. А вот когда он из Афганистана вернулся, здоровый, сильный, уже не Васька-скоморох, а мужик, прошедший войну, ох, они на него и набросились! Проходу не давали. Мамка-то Васькина тогда наплакаться не могла, что сын ее живым вернулся, все не верила.… Разбился Вася.… Через два месяца опосля как вернулся. Летел на мотоцикле с какой-то дурой, пьяный, ясное дело. И он, и она – всмятку. Мать даже не кричала на похоронах, она выла, как выпь, тонко, страшно.… Все просила, чтобы ее рядом с Васькой положили…
А вот худенькая девчоночка такая, с глазками умными. Это Юлька Акулова. Лучше меня в классе только она училась. Я ее терпеть не мог, помню. Вот, например, училка по-русскому: «Хорошо, — говорит, — ты, Витя, сочинение написал. Лучше тебя в классе только Акулова написала. Так что тебе, Витя, пять с минусом, а Юлечке пять». Я за этот минус Акулиху разорвать был готов. И вечно она меня по всем предметам обставляла. Зараза! Встретил я Юльку давеча в забегаловке одной на набережной. Она там официанткой, оказалось, работает. Я помню, с укором ей так: «Ты ж у нас самая умная в классе была. Что ж ты в холуях-то?» Сжалась Юлька, будто ударил я ее, отвернулась, и говорит, вроде бы не знает меня: «Что заказывать будете?» А в глазах слезы стоят. Плюнул я и ушел оттудова. Мне бы кусок в горло не полез, Юлькой принесенный…
А здесь, с аккуратненьким проборчиком таким, — это Игорек Шилин. Он всегда таким педантичным был, аж до тошноты. Все у него, знаете, ручки, пеналы, тетрадочки в образцовом порядке лежали. Все по линеечке, по прямым линиям. Не дай Бог в сторону, не дай Бог вкривь… Жена сбежала от Шилина через два года. Он ее нравоучениями своими просто задолбал. А Игорь у нас потом доктором медицинских наук стал. Гинеколог. Насмотрится за целый день, придет домой, и ни черта уже не надо ему. Так и живет один. Пятнадцать лет уж. Завел себе рыбок и счастлив. Учит их, наверное, строем плавать…
А вот, в костюме звездочета, лысый, как колено. Это Вадим Яковенко. Ну идиот натуральный… Он у нас в восьмом классе по складам читал. Помню, проходим мы «Как закалялась сталь», так Вадя страницу на виду у класса минут сорок читает: «Пав-ка Кор… Кор-ча…Кор-ча… гин». Наша училка тогда все стыдила его: «Как же ты можешь, Яковенко, это же герой гражданской войны!» А Вадик как развернется к ней физией да как скажет: «А не пошла бы ты со своим героем…», — и вон из класса. И из школы тоже. Занял у своего батяни денег, да и открыл себе ларек. Поторговал маленько паленой водкой, и магазинчик небольшой на месте ларечка открыл. А потом расширил магазинчик, — второй этаж достроил. А сейчас на этом месте магазинище отгрохан! Пять баб у Вадима Ивановича за кассой сидят. И еще десяток по залу рыскают, товар расставляют. Я так думаю, может читать гладко, действительно, не самое главное в жизни? Тем более про такого козла, как Корчагин…
А вот этот, долговязый, страшненький, — Виталик Щербина. Его девчонки наши на дух не воспринимали. Вся морда в прыщах завсегда, ногти грязные, нескладный какой-то.… И жену подобрал себе такую же: оба-двое не от мира сего. Познакомился с ней в какой-то секте. «Свидетели чего-то там», или еще какая хрень, не помню я точно.… Как-то встретил он меня лет семь назад на улице со своей кикиморой. «Идем, — говорит, — Витя, с нами в кино». А я на него аж глаза вытаращил. «За каким чертом, — спрашиваю, — я вам там сдался?» Так он мне лекцию на двадцать минут прочел об упоминании черта всуе, а потом и говорит: «У нас до брака с девушкой нельзя наедине оставаться, чтобы мысли греховные в голову не лезли». Я посмотрел на его деваху, и думаю: «Господи правый, хорошо бы, чтобы тебе эти мысли вообще когда-нибудь в голову полезли с этим несчастьем прыщавеньким». Но в кино пошел. Тем более, бесплатно. Эти идиоты меня между собой посадили, и целый фильм тяжело дышали. Видать, мысли отгоняли. А вы знаете, про достоинства Виталькины я неправ оказался. Жена его намедни четвертого родила. У них же запрещено концепр…концетр… тьфу ты, зараза! Ну, не предохраняются они… И аборты не делают. То есть, сколь вложил, столь и вынул. Дурдом, ей-богу…
А вот на корточках, в шароварах. Это Димка Беспалов. Всем хорош был Беспалов: и скромен, и интеллигентен, и учился неплохо. Мать с ним горя не знала. Ни тебе капризов, ни синяков, ни разорваных брючек. В футбол Дима не играл, в драки не лез. Как девочка рос, нежный такой, воздушный. Влюбился в первый раз только после школы. В соседа своего, Мишку Рубилова. И когда Мишка позволял себе загуливать с девчатами, Димка очень ревновал его и устраивал сцены. Однажды в пылу гнева после очередного Мишкиного загула Беспалов бросился на него с ножом. Бразильский сериал, да и только! Ну, сериал может быть и бразильский, а суд-то наш. Дали Димке четыре года за членовредительство. Надеюсь, провел он это время с пользой…
Лица, лица… Маленькие, потешные, не познавшие еще ни радости, ни горя. Смотрят на меня наивными глазенками, разодетые в зайчиков и мишек, красных шапочек и снежинок, клоунов и фей. Маленькие человечки, выросшие в профессоров и грузчиков, официантов и министров, принцев и нищих. Родившие своих детей, которые подросли уж, и норовят сделать из своих родителей бабушек и дедушек. «Иных уж нет, а те далече…» Зачем я рассказал вам эту нехитрую историю? А кто его знает! Просто иногда, в пылу борьбы и сражений, когда жизнь несется вперед с ужасающей быстротой, остановитесь на секунду. Чу! Тишина какая, слышите? Оглянитесь назад. Лишь на миг. И неситесь дальше. Да поаккуратней-то, под ноги смотрите, ей-богу! Жизнь ведь такая скользкая штука…
