Соглашайтесь!
– Как в роддом!? Мы считали, еще три дня оставалось! – воскликнул я, когда мне сообщили, что Юльку, мою единственную, беззащитную и бестолковую увезли в роддом. Я же помню дело было на Восьмое марта, совершенно точно помню, в ванной комнате. А если на три дня раньше, то получается, что пятого марта все произошло. Но пятого, зуб даю, ничего у нас с Юлькой не было!
– Дурень, разве в таких делах два-три дня значение имеют? Ты что, думаешь, беременность по минутам можно рассчитать? Может, ты обидел ее чем, вот она и разродится на три дня раньше срока! – разъяснила мне наша кадровичка Ирка, умудренная собственным, в размере одного двухгодичного ребенка, опытом
Не обижал я ее ничем, если не считать пива вчерашнего, после футбола. Но это святое, не могла она на меня за это обидеться.
В роддоме навстречу вышел врач, подозрительно молодой, повыше меня будет и уши не как у людей, приглаженные.
– Поздравляю, у вас дочь! – он крепко тряс мне руку, а я не понимал, какая еще дочь! Я к Юльке ехал, она мне сына обещала, а он мне про дочь что-то тарахтит. – Вы слышите меня? У вас дочь.
– Слышу-слышу…, – как волк из «Ну, погоди!» или как заяц, – а она?
– Все в порядке, не волнуйтесь, спит.
Ничего не понимаю, говорили, что рожает, а оказалось, спит. Другими словами, растерялся я, размазался, голова кругом поплыла. Не знаю как у вас, а у меня это впервые, когда жена рожает. Я привык все проблемы самостоятельно решать, Юльке оставил только право требовать и визжать, можно даже не по делу. А тут она взяла и родила, не предупредив.
– Спасибо, – наконец, дошло, что надо поблагодарить, – а что мне сейчас делать надо.
– Идите домой, – сочувственно проговорил врач, – а вечером приходите, молоко, кефир, фрукты.
«И цветы», про себя добавил я. Помчался в ближайший магазин, купил цветы и стал уговаривать неприступную санитарку.
– Цветы не положено, – равнодушно пригвоздила она.
Как же так? Я сто раз в кино видел, как цветы в роддом носят. Юлька мне всю жизнь потом не простит. Надо подложить ей цветы, пока не проснулась.
– Прием передач после пяти. И без цветов, – приговор, без права на апелляцию.
В приемный покой степенно и вальяжно завалился мужик, явно за тридцать, оказывается, у него тоже кто-то родился. Солидный такой, пальто с каракулевым воротником, наверняка начальник. Член партии, небось, а тоже туда же – жене покоя ночами не дает. И не стыдится, даже виду не подает.
– Это вам, – торжественно продекламировал он, вручив санитарке коробку зефира, – а это передайте моей супруге.
Санитарка расплылась в улыбке, стала прилипчивой, как зефир к зубам, залепетала слова благодарности, солидный также степенно удалился. Я выскочил следом за ним.
– Скажите, а где вы зефир брали? – времена были застойные, сплошной дефицит кругом, потому и спросил.
– В гастрономе, – презрительно ответил он.
Зефир оказался дороже ожидаемого, пришлось купить кулек шоколадных конфет, из сои. Если подарить ей зефир, мысленно аргументировал я, начнет липнуть с благодарностями. Мне это надо?
Так и вышло, конфеты приняла, а благодарности не выразила, но цветы, к счастью, взяла. Уф!
Вечером через окно Юлька сказала, что дочка полная моя копия. Вспомнив свое отражение в зеркале по утрам, особенно после встреч с дружками, я мысленно пожалел дочку, а все Юлька, вечно перемудрит, сделала бы себеподобную, а так кто ее замуж возьмет, с моей то внешностью? Бедняжка. С другой стороны, я на Юльку зла не держу, она же сына собиралась рожать, поэтому и старалась, чтобы на меня был похож, если бы он на нее походил, то ему, бедняге, не сладко бы пришлось с таким носом курносым, задразнили бы.
Нам приходилось кричать, так как окна в ее палате на втором этаже были наглухо закрыты, да еще и оклеены от сквозняков, а форточку открыть она боялась, чтобы дочку не застудить. Поэтому сказать что-либо особенное, лирическое не представлялось возможным, рядом орали такие же, как и я, ошалелые. Но Юльку, как всегда, угораздило спросить.
– Ты по мне соскучился?
– Очень! – в последние месяцы Юлька меня к себе не подпускала, чтобы ребенку не навредить. – А что, уже можно?
– Дурак! – и исчезла за окном.
Откуда было мне знать, что в ее палате еще пять женщин с большим и нескрываемым интересом слушают и мысленно комментируют наш диалог. Я догадался об этом после исчезновения Юлькиной головы из окна, взамен поочередно высунулось пять женских, критически оценивающих лиц.
– А он у тебя ничего, – наверное, говорят они Юльке, – симпатичный.
Иначе сказать не могут, все-таки соседка по палате, зачем зря обижать. Но женщины не могут без вредности, без ложки дегтя, без горошины под матрацем, поэтому наверняка добавят.
– Только уши у него… оттопырчатые.
Дочку я приехал забирать вместе с Витьком, дружком своим, один почему-то постеснялся, да и не положено это, в одиночку забирать, не солидно, историческое событие как-никак. С похмелья оба, но Витек здоровенный жлоб, природа на него материала не пожалела, можно сказать перестаралась, соответственно и печень у него была массивнее, производительнее, а потому выглядел он несколько презентабельнее меня. Цветы, шампанское, коробки конфет и поехали.
Выходит нам навстречу та самая санитарка, по глазам вижу, узнала она меня, но дочку вручает Витьку, якобы перепутала, за отца его посчитала, просто понравился он ей, вот она и устроила такой спектакль, чтобы мне досадить. А Витек, не будь дурак, обрадовался, схватил дочку, гордится. Наконец все утряслось, конфеты, шампанское врачу и санитарке, Юльке цветы, мне дочку, Витек такси ловит. Разобрались кое-как.
Только дома я впервые разглядел дочку. Юлька мне внушала, что она у нас писаная красавица, вся в меня(?!), а когда развернула, то, честно говоря, напугался даже. Когда я по утрам в зеркало смотрюсь, то вижу, мужик как мужик, с ушами. Но видимо зеркало как тот же магнитофон, который голос искажает. Одно дело любоваться своим отражением, другое, как тебя окружающие видят, это, вероятно, две немаленькие разницы, скажу я вам, раз этот крохотный, сморщенный, красный комочек, с какими-то ошметками на лбу называют точной моей копией. Юлька осторожно, бережно развернула пеленки и я разглядел ее всю, ручки маленькие, тонюсенькие, беспомощные, голосок такой нежный, беззащитный, визглявый, зашевелилось во мне что-то, кольнуло, проснулось отцовское чувство. Потому как ранее, я этого, честно говоря, не догонял в полной мере. Умом понимал, конечно, а вот внутри себя, в грудной клетке не догонял. Юлька почувствовала себя матерью сразу, с момента задержки, а я вот только сейчас отцом начинал становиться, постепенно. А когда увидел ее ножки (кое-чего я не увидел, окончательно убедившись, что у меня дочь, а не сын), то решил приколоть Юльку, разбавить юмором торжество момента.
– А почему у нее шесть пальцев на ноге?
Не стал я еще к тому моменту полноценным отцом, потому не понимал, что нельзя так шутить с начинающими мамашами. Юлька лицом изменилась, побледнела, схватила ножку, стала пальцы пересчитывать, от волнения посчитать не может, на глазах слезы.
– Я же проверяла в роддоме, боялась, что перепутают ребенка! – наконец, пересчитав, поняла и… как-всегда. – Дурак! Не пугай меня, я и так всего боюсь!
Первая ночь показалась мне сущим адом. Мы законопатили все окна в комнате, даже щель под дверью заложили халатом, опасаясь сквозняков. Ребенка запеленали в сто одежек, в несколько одеял завернули, чтобы, не дай бог, не простыла. Устроили натуральную парилку, дышать невозможно, истекали потом от духоты и углекислоты, выделяемой нами. А дочка все плачет и плачет. У Юльки от переживаний молоко не идет и дочка, видим, есть хочет, а напрягаться не желает, не сосет. Я впервые в жизни так изпереживался, издергался, изнемог. Если пожелаете стать отцом, то прежде вслушайтесь в мои слова, примерьте на себя и крепко подумайте. Нелегкое это дело отцом быть, мучительное. А, подумав, соглашайтесь!
Когда я, хладнокровно проанализировав ситуацию, а затем наорав на Юльку, открыл форточку, оставил на дочке только одно одеяло, потребовав предварительно заменить пеленки, то неожиданно обнаружил, что у комочка открылся аппетит. А когда она, набив брюхо, а затем испачкав свежие пеленки и терпеливо с удовольствием подождав когда ей помоют задницу, заснула, тогда я понял, что это и есть счастье. Особенно, когда Юлька заснула, измаянная, но безмятежная, с чувством исполненного материнского долга. И тогда я понял, дошло наконец, что буду любить ее – мою Юльку, никуда мне не деться. Всю жизнь.
С того дня прошло двадцать пять лет.
Так что соглашайтесь, если что не так, звоните, я подскажу!
Из цикла «Застойные» рассказы
Ольга Светлова