Мемуары московского Казановы – X.
Когда она села ко мне на колени, время остановилось.
«Какой сегодня день, скажите мне? А год? Который нынче век от Рождества Христова? Мне двадцать девять лет, и время настает: начертано уже мне огненное слово».
Вечер был в полном разгаре: свечи переведены в активную позицию, а вино в пассивную. Грамматически. То есть свечи горели, а вино было выпито. Легкой тенью промелькнули в направлении past perfect закуски и песни под гитару, свежие сплетни и психологические тесты, жена уютно устроились с любовником на диванчике и они уже собирались «приступать к привычной процедуре» в полной уверенности, что я отнесусь к этому с пониманием… Но тут Ви села ко мне на колени и начала читать стихи.
«А я тебя искала в толпе, ведь я люблю серебро на черном… Нет, не так — седину на черном. Или черное в серебре.»
Вообще-то ее звали Виктория, но в дружеском обиходе это сокращалось до непритязательного «Ви». К тому времени мы были знакомы уже не один год. Ослепительно рыжая женщина с горящими глазами и всегда в черном, свежеиспеченный кандидат наук и ближайшая соратница А.Т.Фоменко, о котором тогда еще слыхом слыхивали лишь в очень узком кругу, а самиздатовские рукописи передавали из рук в руки – она будоражила мое воображение. Да и не только мое. Эпатаж был ее фирменным стилем. Появиться на публике завернутой в полупрозрачную ткань и на 12-сантиметровых каблуках – в «застойные» восьмидесятые даже для «своей» компании это было дерзостью и вызовом. Но она могла себе такое позволить.
«Да, я люблю черный цвет — он придает ощущение строгости. После ночи без сна больно глядеть на свет… Господи, до чего черна! Одену черное — траур по ушедшей молодости.»
Ви могла позволить себе очень многое: ее отец был большой шишкой в МВД, чуть ли не замначальника Гулага. Так что «Один день Ивана Денисовича» демонстративно лежал в доме на журнальном столике — как же, служебная литература! А балагур-любовник Артёмыч периодически повторял: «Ну, теперь я за свое будущее спокоен. Потому что если не дай бог чего – так Вика замолвит словечко, и на зоне в моей бензопиле всегда будет достаточно бензина. Норму по лесоповалу я тогда выполню и на усиленную пайку себе заработаю».
«И десять дней горел огонь, неярок и несмел, пока еще январский снег был трогательно бел, пока еще не изошел ручьями, не погас… Был свет от твоего лица мучителен для глаз.»
Единственное, чего она себе позволить не могла – это всерьез увлечься несерьезным мужиком. Как только в доме начинало пахнуть жареным, на ее письменном столе немедленно возникала папка с досье на текущего любовника: где был, что говорил, в чем замечен, куда привлекался, cколько у него было баб до того и сколько сейчас, параллельно… И бурная любовь тотчас же куда-то испарялась.
«Но так в природе повелось – нерасторжима связь: сгорают белые снега, и остается грязь».
Разумеется, я был влюблен в Викторию. А кто не был?! Но домогаться любви Гекаты или попробовать задрать подол одной из Эриний – это, знаете ли, экстремальный спорт высшей пробы. От этой черной орхидеи исходил дурманящий аромат – аура порока и смертельной угрозы.
«Сладковатый запах тленья…»
Поэтому моя любовь оставалась платонической и поэтической: Так, написать эпиграммку, дать почитать какую раритетную книжку или просто протрепаться по телефону с полуночи до двух… И здоровались мы обычно «Доброй полночи!».
«Стукнет лифт… и прошумит… и стихнет… Сколько перемерил ты порогов! А за этим лишь тебя любили, а за ним лишь в облака дорога…»
Именно Вике я обязан одним из своих самых экстремальных эротических приключений. Разумеется, косвенно. Однажды она позвонила мне на работу — в субботу ближе к вечеру. (Люблю я это дело — торчать в лаборатории по выходным и праздникам: тишина, ничто не отвлекает, никто не зудит над ухом, и можно спокойно сосредоточиться… А тут ее звонок).
— Привет, не хочешь ко мне заглянуть? У нас славная компания собралась…
Так и получилось, что вместо того, чтобы корпеть над рентгеновскими пленками, я рванул в магазин за токайским и дальше — на брега речки Сетунь, в знакомую маленькую квартирку на девятом этаже.
Из открывшейся двери на меня пахнуло насыщенными винными парами, и за плечом у Виктории нарисовалась забавная пара: рослый прибалт с аккуратной шкиперской бородкой и миниатюрное «сушчество», более всего напоминавшее Чебурашку.
— Знакомьтесь: Юрий – Алекс, Нина!
Отчего же не познакомиться, если наливают?! Пройдут годы, и Алекс станет известным политическим деятелем у себя в стране, а Нина — видным театральным критиком, но пока что они были всего лишь милой супружеской парой аспирантов и — такое моментально замечаешь — не без искры божьей. Мы быстренько пропустили по паре рюмок, когда же Алекс попытался завязать светскую беседу, Ниночка резво вскочила на ноги и потянула меня из-за стола: «Пошли покурим!»
У женщин, надо сказать, бывает свой особенный язык, мужчинам недоступный. Оказывается, «покурить» в устах моей визави означало вовсе даже «остервенело целоваться на лестничной клетке, запуская пальчики во всякие интересные места».
— Слушай, а что твой муж? – недоуменно спросил я, улучив коротенькую паузу.
— Ай, брось, ему не до того… – загадочно ответила Нина.
Смысл этой фразы я понял уже много позже, а тогда солдатская смекалка подсказала мне только, что сюрпризов впереди предстоит еще немало. Девушку несло. Я был совершенно ошеломлен столь бурным натиском и безропотно позволил увлечь себя в ванную комнату Когда дама быстрым движением заперла дверь и развернулась ко мне спиной, опершись грудью на раковину, меня ожидала еще одна неожиданность: женщина-кентавр. Если сверху — со своей коротенькой стрижкой пажа, хрупкими плечами и полным отсутствием бюста — она производила впечатление едва ли не мальчика, то задранное кверху платье являло взору нечто совершенно противоположное: пышный торс и ноги, достойные кисти Рубенса. Интересненькие шляпки носила наша буржуазия, однако… Стремительное развитие событий не располагало к особенной деликатности, и восставший инструмент моей мужской страсти рванулся в бой с задором, достойным поручика Ржевского. Вот тут-то меня и подстерег новый сюрприз… «Нет, не туда!» — отчаянно замотала головой Нина и передвинула мой фаллос чуть повыше. Вау! Анальный секс на пятнадцатой минуте знакомства – такое заслуживает книги рекордов Гиннеса. Впрочем, за исключением этой пикантной подробности все развивалось достаточно стандартно. Процесс не только пошел, но и обрел логическое завершение: «Ура, товарищи».
Тут бы пора и вспомнить, что я был зван в гости к Ви – познакомиться с интересными людьми, почитать свои стихи и послушать чужие, попеть под гитару… А отнюдь не на секс-пятиминутку с экстравагантной незнакомкой. Тем более что за дверью уже проявляли определенное беспокойство. Но моя новообретенная любовница бросилась на дверь, словно Александр Матросов на амбразуру, и закрыла ее от меня своим телом. В ход пошли все способы, чтобы не дать мне выйти наружу: истерика, минет, когти, бросание на колени… По мере того, как сексуальный угар спадал, во мне все больше и больше просыпался психоаналитик, и в головет звенела одна отчаянная мысль: «Эх, вскрыть бы!!!» Так что я не стал применять силу, а решил посмотреть, что будет дальше.
А дальше случилось то, что должно было случиться: за Алексом захлопнулась входная дверь. После этого Нина обмякла, изменилась в лице и потеряла ко мне всякий интерес. Похоже, что предыдущие полчаса вообще не были в ее глазах поводом для знакомства. Ларчик открывался просто: Ниночкин муж был геем. Причем не просто геем, а «голубым в законе»; идеологом, глашатаем и певцом однополой мужской любви. И все произошедшее было просто маленькой семейной разборкой: кто первым возьмет приглянувшегося мальчика – он или она. Моим мнением при этом, что характерно, никто не поинтересовался.
После этого была бессонная ночь с кофе на кухне, с гитарой, с бородатысм бардом в берете, которого срочно вызвонили для компании (назавтра Нина переспит и с ним тоже), и масса других интересных событий, но вернемся на два года вперед – к тому моменту, когда нахохлившийся рыжий воробушек по имени Ви, брезгливо зыркнув глазом на мою жену и ее любовника, нашел себе подходящую жердочку.
«Только умирают цикламены. Солнце бьет в глазницы пыльных окон. Смена красок, поколений смена – вновь апрель журчит по водостокам…»
Да, я был влюблен в Вику несколько лет, написал два десятка посвященных ей стихотворений, говорил цветастые комплименты – но все это было немножко невсерьёз. Так, литературная игра с романтическим флёром. Когда же ее звенящее и трепещущее тело оказалось у меня на коленях – на стене огненными буквами загорелось единственное, лишь для меня различимое роковое слово: «МОЖНО!!!» А потом его единым движением смахнула и искрошила в невидимую пыль магия ее стиха.
» ‘Ты взвешена’ — слова пылают надо мной. Не в силах глаз поднять. Что ж так душа заныла? Мне двадцать девять лет, и огненной рукой исправил Судия ‘легка’ на ‘легкокрыла’…»
И она читала, а точнее – буквально пела строчку за строчкой, строфу за строфой, а я выцеловывал ее напряженную шею, где нервно билась жилка в такте и ритме поэзии, а потом постепенно расстегивал пуговицу за пуговицей, чтобы припасть к небольшой, но такой чувствительной груди, к этим набухшим соскам, не отрывая губ ни на секунду…
«Как забудешь холод на каталке, шприц, укол – и в омут ледяной…За окном весна. Бушуют галки. Вот свеча – ведите за собой.»
Вы хотите знать, почему я ее тогда так и не трахнул? Очень просто: сам я — не воробей и не привык подбирать крошки с чужого стола. Если женщина отдается мне – я хочу, чтобы она делала это для меня и ради меня, признавая мою ценность и мою личность.
А не назло «Фоме великому и ужасному», который не соизволил снизойти до нее двумя часами раньше.
