Штурмовики летели двумя группами.
Первая, из них потеряв на подлете сразу один самолет, смогла всё-таки выйти на боевой курс. Самолеты скользили вниз, в атаку и, выходя из пике (кому посчастливилось…), старались замкнуть, построиться в оборонительный круг, который позволял, на сколько это было возможно, отбиваться от смертоносной назойливости вражеских истребителей. При таком боевом порядке каждый штурмовик прикрывал хвост идущего впереди самолета, зная, что и его тыл также надежно защищен.
«Илы» совершали налет на понтонную переправу противника через полноводную реку. По ней гитлеровцы поспешно отходили на хорошо укрепленные позиции, заранее подготовленные трудом саперных частей, да силой попавшего в оккупацию советского населения, что за паек, спасающий их самих и их семьи от голодной смерти, помогали врагу защищаться, чтобы те могли в относительной безопасности убивать, возможно — отцов и братьев этих вынужденных помощников…
Помешать планам передислокации войск вермахта, и стояла задача перед советской штурмовой авиацией… То есть перед крохотной её частью, дюжиной крепких, хорошо вооруженных, но где-то неуклюжих и совсем не скоростных самолетов.
…Вслед за первой вторая группа штурмовиков принялась за свою боевую работу.
Первый самолет нырнул в атаку, за ним второй, третий… Третьим был он! Да… Наконец, очередь дошла до Вадима…
Громко и неестественно бодро провозгласив: «Ну-с, приступим», он следом за товарищами пошел на цель…
Вадим всегда комментировал вслух свои действия. Когда точно по назначению отправлял реактивные снаряды («эресы»), когда промахивался, когда ловко, в гущу вражеской техники сбрасывал фугасные бомбы, когда уворачивался от разрывов фашистских зенитных снарядов («эрликонов») — всегда. Перед каждым взлетом он шептал себе под нос, а на самом деле самолету, что-то ласковое, подбадривая его, словно коня, заговаривая не подвести в бою. Он умолял двигатель поработать еще несколько минут, когда тот получал повреждения от вражеских снарядов, обещал тому по возвращению любовь и внимание техников, а вдобавок, на сладкое — свежее без нагара масло…
Эта привычка бубнить какие-то слова у него осталась еще с той поры, когда штурмовик был одноместным и когда в нем ещё не всегда устанавливалась рация. Не поменял он её и сейчас.
Теперь желание говорить в полете переросло даже в некое суеверие. Он создал из этого настоящий культ, систему примет и нужных слов-заговоров. На войне такое часто случается, особенно с теми, кому приходится один на один (или не на один, а одному за целый экипаж…) иметь дело с техникой. Вадим не сам с собой разговаривал, он колдовал… У него получалось… Во всяком случае он так считал.
Да и действительно, ему везло. Сколько бы раз его самолет ни подбивали, он всегда доносил своего пилота до аэродрома. Инженеры и механики только головами качали, да удивлялись живучести «Ильюши» (как по-доброму называли они штурмовик). Но Вадим-то знал, что дело не только в невероятной надежности бронированного самолета, но, и самое главное, в контакте летчика с его машиной, в кабалистических нашептываниях во время всего полета.
Вот и теперь, в снабженном передатчиком и поделенном на двоих штурмовике, он не отказался от старой привычки и, надо сказать, она, эта привычка, продолжала себя оправдывать. В экипаже старшего лейтенанта Вадима Ильина, например, до сего дня не было убито ни одного стрелка.
У других пилотов стрелки гибли… и не раз, а у Вадима всегда всё складывалось неплохо – без потерь. И не сказать, что в бою его машина подвергалась меньшему обстрелу, чем остальные, да и «мессеры» прихватывали, бывало так, что казалось — конец не минуем, а вот только проносило как-то, везло…
Правда два месяца назад его стрелок и, наверное, не только боевой товарищ — но и друг, настоящий друг, Илья Свинцов, был-таки ранен и теперь находился в госпитале на излечении.
Ну… «на войне как на войне» — так вроде бы поговаривают французы… бывает…
Тем более, что этот досадный случай Вадим списывал на всем известную плохую бронезащиту стрелка, что являлось конструктивной недоработкой «Ила». А еще он оправдывался перед своей околомагической системой, убеждая самого себя, в том, что в тот раз, на самом деле, им повезло! Прижали их тогда немцы нешуточно, а, однако они вырвались, дотянули до своих… живыми! Это ли не везение?!
Удача сопутствовала Ильину, но и он сам, надеясь на бога (отмененного партией, кандидатом в члены которой он являлся), но и сам, как говорится, не плошал. Во время боевой работы Вадим входил в азарт, забывал на время о своих заклинаниях, вернее – выдавливал их из себя машинально, не придавая им значения, и бомбил, жёг, расстреливал врага, не думая о смерти. Он жаждал битвы. Битва давалась, отдавалась ему, как распутная девка. Он входил-влетал в неё! Он чувствовал её! Он жил в ней… но какой-то другой жизнью, не той, в которую погружался выходя из боя и пробираясь домой. И уж, конечно не той, что жил по возвращению на аэродром.
Да, он был смел. Отчаянно смел. Все в полку знали это и поэтому лишь по-доброму шутили над его удивительным везеньем.
Но вот ведь какая ирония судьбы — шутки эти отпускались или поддерживались чаще всего Федором Глущенко. А теперь этот отличный пилот, еще недавно сам водивший штурмовик на боевые задания, сидел в кабине стрелка за спиной Вадима Ильина… Да… От сумы и от тюрьмы не зарекайся — гласит народная мудрость… Вот приблизительно так всё и случилось с Глущенко…
Федор был главный в полку балагур. Благодаря его байкам и анекдотам бывало, скрашивалось самое хмурое настроение летчиков, а в боевых условиях это, ой как важно…
Он же и придумал самолету Ильина прозвище «Ил-3», когда стрелком к тому пришел Илья Свинцов.
– Да-а, Вадик, — деловито произнес как-то за ужином, после принятых боевых сто грамм, Федя Глущенко. – Теперь понятно, почему твой самолет и пуля не берет и «эрликон» стороной обходит…
Все в столовой притихли, надев на лица улыбки, знали – Глущенко опять хохмит.
– Да меня они не обходят… Попадают, как и во всех, — буркнул, Ильин.
– Нет, нет. Не выворачивайся — ты не на штурмовке! Ты… вернее – твой самолет, особенный…
– Это чем это, он такой особенный?
– Ну, как же?! Мы вот все в полку летаем на обычных «Ильюшах», на «Ил – два», а у вас со Свинцовым самолетик модифицированный… «Ил – три»!
– Эт почему? – искренне удивился Вадим.
– Так ведь вас же трое!.. Сам наш «Ильюша», собственно, раз. Ты – Ил-льин, два. Ну и твой стрелок Ил-лья, три! Вот и получается – три! Ил – тире – три.
В столовой все без исключения засмеялись. Да, Федя Глущенко мог развеселить, или подначить кого угодно, в подходящий и даже в самый неподходящий момент.
За именно «неподходящий момент» Фёдор и поплатился вскоре…
Как-то Ильин полетел со своим ведомым на, так называемую, «охоту». «Охота» это когда пара штурмовиков с прикрытием истребителей или без, летела за линию фронта и сама выбирала себе цель. Заодно обычно производилась разведка… Так вот, Ильин и еще один штурмовик взлетели со своего аэродрома и подошли к аэродрому истребителей. Тут Вадим почувствовал – что-то с мотором его самолета не ладное… Впрочем, такое случалось.
– Ну, давай… раскочегаривайся потихонечку, — зашептал пилот своему «Илу — три». — Ничего… можно и потихонечку… но давай, давай – разрабатывайся…
Тут с аэродрома взлетела пара прикрытия. Всё, можно идти на штурмовку. Легли на курс… Мотор самолета Ильина стал тянуть совсем плохо, температура поднялась, стрелки на приборах старательно предупреждали, что с движком, что-то не так…
Как не обидно было и даже где-то стыдно, а пришлось сообщить по рации о преждевременном завершении полета и возвращаться на свой аэродром. Истребители сделав рядом со штурмовиками маневр, почему-то показавшийся Вадиму «удивлённым», отправились в сторону линии фронта. У них теперь получилась охота свободная, истребительная в чистом виде и они не захотели упускать такой случай.
Сели «Илы» без происшествий и тут началось…
– Почему вернулся с боевого задания, — сухо и даже зло спрашивал с Ильина командир полка Агеев.
– Мотор плохо тянул, — как-то очень невнятно, и стыдливо произнес в ответ Ильин.
– Проверим, — все также недружелюбно бросил комполка и отошел в сторону.
Техники облепили вернувшийся самолет. Если выяснится, что дефект в работе двигателя произошел по их недосмотру или того хуже – по их вине, с них строго взыщут за срыв боевого задания. Ну а если окажется, что дефекта никакого не было, то… Ильин понимал – его в этом случае обвинят в трусости.
Инженер полка сам лично залез в кабину, завел мотор и принялся газовать… Стоящий поодаль Вадим ошеломленно увидел, как прекрасно работает только что не желавший тянуть двигатель. Мотор рычал и гонял воздух не просто как положено, а даже лучше!
Техники раскопотили самолет, стали откручивать всевозможные гайки и болты… Казалось, они готовы разобрать мотор по винтику, но докопаться до причины его ненормального поведения.
– Что произошло, Вадик, — спросил озабоченно, подошедший тут, Федя Глущенко.
– Да… вот… — хотел без энтузиазма рассказать о произошедшем Ильин, как вдруг за его спиной не громко прозвучал вопрос:
– А может, вам только ПОКАЗАЛОСЬ, что мотор плохо работал?
Оба летчика обернулись и оказались лицом к лицу с человеком, обычно в полку держащимся от летного состава в стороне… И знаки отличия у него хоть и офицерские, а все же другого цвета… И глаза его внимательные и вроде как выражающие сочувствие, а веет от них чрезвычайным холодом, до озноба на спине под гимнастеркой.
— Нет, не показалось… — проронил Вадим и опять рассердился на себя за неуверенный тон.
Хотя с другой стороны — ну что, что он мог объяснить этому человеку без технического и летного образования?.. Про падение наддува?.. о росте температуры воды? И что это объяснит? И как докажет это, что Вадим не трус?!
– А правду говорят, товарищ Ильин, что вы богу молитесь перед каждым полетом? – продолжая ласково улыбаться, спросил неожиданно этот офицер, начальник особого отдела.
– Я комсомолец… и кандидат в члены партии, — сверкнул глазами Вадим.
– Знаю, знаю… Только кандидат… и комсомолец… пока… — «особист» как будто бы заинтересованно взглянул в сторону техников и самолета. — А вот еще говорят, что именно поэтому и везенье у вас такое необычное в полетах, потому как в бога, мол, искренне верите…
Вадим молчал. Стоящий рядом Глущенко, откусил и сплюнул ноготь с пальца, и по злому веселыми пулемето-глазами посмотрел куда-то в небо над горизонтом. А стоящий напротив них офицер, заученной следовательской интонацией продолжал спрашивать:
– А ведь бога-то нет… Так?
– Так, – деловито согласился Ильин.
– Так значит и везенье ваше другого рода, товарищ лейтенант…
Боевые летчики стояли как нашкодившие ученики в школе перед учителем и молчали.
– Надо бы узнать получше, как часто у вас с мотором неполадки случаются и другие ВЕЗЕНЬЯ тоже…
«Особист», выговорив чётко последние слова, совсем без улыбки посмотрел в робкие глаза Ильина. И тут…
– Так, а вы возьмите и слетайте, разочек вместе с нами на штурмовку! и сразу всё узнаете, — вдруг, сверля «особиста» отчаянно смелым взглядом, со смешком в голосе, ответил за товарища Фёдор Глущенко.
– Что-что? – посмотрел в его сторону представитель самой могущественной службы в стране. Но тут со стороны самолета вдруг закричали.
– Нашли! – улыбаясь во всё свое широкое лицо, кричал инженер полка. Он шел к ним и начальник особого отдела полка, нервно посмотрев на полуразобранный самолет, на приближающегося к ним «тех-бога» (как прозвали инженера летчики в полку), на Ильина и чуть подольше на Глущенко, повернулся и неторопливо зашагал к штабу… И всё бы возможно обошлось… и забылось, но Федя возьми и негромко скажи Вадиму:
– Он неправильно понимает слова Дзержинского… Чекист это не — чистая голова, горячие руки и холодное сердце, а совсем наоборот…
Их недавний, непростой, не успевший отойти далеко, собеседник остановился, оглянулся и растянув губы в подобие улыбки кинул летчикам:
– А как наоборот?..
Потом, не дожидаясь ответа, пошел дальше, только чуть быстрее.
– Уф-ф, ну, слава богу, — послышался рядом голос инженера полка. – Дефект… Дефект нашли… Производственный дефект оказался. Лопнула перемычка головки блока, воду в цилиндры гнало…
– Спасибо! Спасибо! – затряс его руку Ильин.
– Да за что?.. За что?.. молодец что догадался вернуться… А то и до линии фронта бы не долетел. И себя и Свинцова бы угробил…
– Ну, вот и ладненько когда не ладненько, но смертельненько, — хлопнул Федя своей тяжелой пятерней по плечу Вадима. – Пошли в столовую… Да-а… Хоть сто грамм нам сегодня и не положены… а выпить бы хотелось… однако.
Буквально через неделю Глущенко летел штурмовать железнодорожную станцию в составе группы, где командиром был Валентин Севрюков — летчик неплохой, но уж больно принципиальный и в чём-то даже жестокий. Например, Севрюков после боя, никогда не ждал отстающих, считая, что каждый во время штурмовки должен быть дисциплинирован и чётко держаться за своим ведомым, тогда, мол, и оторвавшихся от строя не будет и соответственно потерь по этой причине тоже… На то, что в бою могут возникать нештатные ситуации, да без них и не обходится ни один по настоящему серьезный вылет, он в расчет не брал, и всегда резко утверждал, что из-за одного экипажа рисковать всей группой самолетов преступно… На такие заявления сложно было подобрать весомый довод, и как правило с ним никто не спорил.
Ведомым у Севрюкова в тот злосчастный боевой вылет был Глущенко. Когда самолеты вышли на железнодорожную станцию они натолкнулись на сильнейший зенитный огонь. Разрывы «эрликонов» облепили все видимое пространство. Машину Глущенко тряхнуло… как утверждал он сам… или он, внезапно поддавшись мимолетному чувству страха, дернул свой самолёт в сторону — кто теперь разберет?.. А только когда Фёдор спохватился и выровнялся, нажал на кнопку аварийного сброса (когда сразу выходят все ракеты и сбрасывается весь бомбовый груз), было уже поздно, станция кончилась, и атака его прошла вхолостую. Более того – своими действиями он ввел в заблуждение не опытных пилотов, идущих за ним и они тоже пока разобрались, что к чему, атаковали хоть и не совсем впустую, а всё-таки не так точно, как хотелось бы.
По прибытию на аэродром Валентин Севрюков, перво-наперво отчитал Фёдора Глущенко, причем, не стесняясь в выражениях и при подчиненных, а потом, презрительно окинув взглядом того с ног до головы, ушел в штабной блиндаж с докладом.
Через день в полку состоялось внеочередное комсомольское собрание.
Обвинения в трусости с жаром высказанные на нём, и Севрюковым, и комсоргом Пашкой Мининым, так или иначе, поддерживали, конечно же, все… Но Вадиму всё равно было жалко Фёдора. Он понимал, на его месте мог бы оказаться любой. Когда по тебе палят со всех сторон, будешь вертеться как уж на сковородке. Ведь, чтобы сбросить на головы врага свой смертоносный груз, надо, по крайней мере, остаться в живых и сохранить самолет, хотя бы до самой атаки. Комсомольцы, большей частью молча, кое-кто понуро нахмурившись, слушали доклады активистов, благо они были короткими, да и самих активистов было: раз-два и обчёлся…
«А Павка-то как разошелся, словно по танковой колонне «эресами» лупит, а не боевого товарища топит», — горестно и осторожно подумал Ильин. Он уже приблизительно предвидел, чем это всё закончится и, глядя в пол, тихо смолил папироску.
Под конец собрания, после всех вступающих, слово взял полковой «особист», сидевший до этого в уголке, со странным выражением лица – улыбающегося, слепого. Он не осуждал поведение в бою лейтенанта Глущенко, члена РКСМ, он, оказывается, присутствовал на этом собрании, чтобы донести до присутствующих одну справочку. Выяснилось, что у Глущенко два дяди по отцу, служили в Деникинской армии и активно воевали против советской власти, а непосредственно отец Фёдора в двадцать девятом был раскулачен и выслан со всей семьей… Какими правдами или неправдами Глущенко удалось перебраться в город и поступить в ремесленное училище, а потом и в авиашколу, да ещё и вступить в ряды комсомола, начальник особого отдела не уточнил. Закончив зачитывать биографическую справку на члена РКСМ Фёдора Константиновича Глущенко, он с победным видом сел на своё скромное место в уголке.
После его выступления в воздухе, тяжелом от табачного сизого дыма и горьких противоречивых дум — таких смелых в бою с врагом, молодых людей, повисло безнадёжное молчание.
И тут Павел Минин, как комсорг и председатель собрания, решительно предложил взыскание комсомольцу Глущенко в виде вынесения выговора с занесением в личное дело!..
Те, кто сидел, как и Вадим, глядя себе под ноги, удивленно подняли глаза на председательствующего. Да и все остальные вдруг посмотрели на него с недоумением. «Особист» растерянно забегал глазами по залу, как бы ища ответа, на извечный, глупый вопрос «Что делать?». Позже, завтра или послезавтра он будет знать, что! а пока, его нездоровое, красноватое лицо показывало всем присутствующим высшую степень недоумения.
Да… Пашка удивил всех… Это был поступок! После всех речей, что произносились на этом собрании, Глущенко должны были с позором исключить из рядов РКСМ, ну а после… А теперь…
А так, несмотря на всю серьезность наказания, Федя оставался комсомольцем, а это означало для него шанс не попасть под трибунал.
Оглядев лукаво всё собрание, Павел Минин предложил голосовать, раз других предложений нет… И все проголосовали… «За» — естественно…
А еще через день приказом командира полка Фёдора списали со штурмовика. В смысле – отстранили от пилотирования. Его перевели в стрелки…
Вадим успокаивал Глущенко, выливая на того фразы, которые и самому ему не очень-то нравились и не успокаивали вовсе… Но ведь надо было что-то говорить? Он и говорил про то, что главное, что его, Фёдора под трибунал не отдали, что всей этой ситуации он обязан… сам знает кому… и что Павка-то, их комсорг – молодец, и что не надо вешать нос, ведь от полетов-то его не отстранили… совсем-то… Пойдет к нему, к Ильину в экипаж, взаместо раненого буквально накануне и увезенного в госпиталь Свинцова… Ведь Вадим летает на заговоренном счастливом «ИЛ-3», Феде ли это не знать?.. Ну а потом… кто знает, что будет потом?.. Поживём – увидим…
Сегодня с самого утра все пошло не так…
Сначала это неразумное задание: без истребительного прикрытия атаковать понтонную переправу гитлеровцев, по которой враг пытался отойти на заранее хорошо подготовленные оборонительные позиции. Затем оказалось, что их группу поведет начальник штаба вместо, получившего вчера легкое ранение, «комэска».
Начштаба летал мало и обычно увязывался в полет, когда штурмовики в бой вел командир полка — летчик опытный и заслуженный, но такого, чтобы он сам руководил операцией, Ильин не помнил. Видимо, что-то вчера произошло на совещании у командующего воздушной армией, где присутствовать пришлось почти всему комсоставу полков и дивизий. Наверное, ему нагорело за какие-то недоработки в полку или просто под горячую руку попал, вот теперь он и выскочил в боевой вылет, чтобы отличиться.
Неумело вырвавшись вперед от собравшихся над аэродромом четверок, выстраивающихся клином, начальник штаба матом нервно кричал по рации, призывая не отставать. Орал он так, что хотелось сорвать с головы шлемофон, но Вадим перетерпел, и лишь сплюнул в сердцах.
Он хотел только изобразить плевок, но у него получилось по-настоящему. Тогда суеверный пилот принялся судорожно стирать слюну с приборной доски и тут же стал просить у самолета прощения и приговаривать, что это он не на него плевал, а просто… случайно! случайно так получилось.
Справа летела машина Пашки Минина. Его лицо хорошо было видно сквозь стекло кабины. Паша, поймав взгляд Ильина, постучал указательным пальцем в перчатке по своему лбу, показывая, что он собственно думает о словарном потоке и источнике этого словарного потока. Вадим, расстроенный неаккуратным поведением по отношению к своему самолету, неловко кивнул в ответ.
Когда подошли к цели начались новые неприятности. Первая шестерка не успела начать атаку и, соответственно, выстроиться в круг, как сверху из облаков высыпалась четверка немецких истребителей «Ме – 109».
– «Худые»! «Худые»! – успел кто-то крикнуть в радио, и тут же один штурмовик, объятый пламенем, оторвался от строя и, тяжело переваливаясь с крыла на крыло, поплыл к земле. Вадим с ужасом подумал, что на подбитом самолете полный боекомплект, включая «эресы» и фугасные бомбы… Разглядывать выпрыгнул ли кто-нибудь с парашютом, было некогда. Необходимость выполнить задание и желательно остаться при этом в живых, заставляла смотреть перед собой, прикрывая впереди идущего, да следить за пространством вокруг своего самолета, чтобы и тебя, и других твоих товарищей не постигла такая же горькая участь…
Несмотря на опеку «мессеров», первой шестерке… теперь уже пятерке, кое-как удалось выйти на боевой курс и штурмовка началась.
Группа, в которой летел и самолет Ильина, также приготовилась к нелегкой боевой работе. Вадим с Фёдором внимательно следили за обстановкой вокруг и, как остальные в их группе, продвигались к цели…
Штурмовики упорно, неотвратимой грозной силой шли к переправе, что навели вчера вечером гитлеровцы. Несмотря ни на что ей, ловко построенной трудягами саперами, не остаться сегодня без изделий советской военной промышленности, кующей руками женщин и подростков «оружие победы». Сегодня, сейчас, тем, кто находился там, на понтонном мосту и самому мосту не поздоровится…
Командир их группы Давуд Мухумаев, дагестанец (нарочито серьезный, но исключительно душевный человек), командуя сдержано, но, чувствовалось — напряженно, выстраивал свою шестерку для атаки. Он всегда говорил чуть восторженно с нотками непроизвольной горделивости в голосе. Сейчас этот его возвышенный тон, вперемешку с кавказским акцентом выглядел неуклюже и даже, если б не серьезность их положения, смешно, когда Мухумаев вдруг бросил клич, увиденным только им, советским истребителям.
– «Малэнькие»! «Малэнькие»! – крикнул он призывно, но гордо в радиоэфир. – Нас прижэмают! «Малэнькие»! Прикройте! Прикройте-э!
Краснозвездные ястребки выскочили из-под небесья и бросились на немцев. Завязалась карусель, нет, скорее клубок, в котором мелькали кресты и звезды, который то и дело прошивали, словно спицы, трассы очередей… Истребители яростно сцепились в схватке — одни защищали товарищей по оружию, таких же летунов, стремящихся уничтожить, находящихся внизу, людей в чужой военной форме, которых пытались спасти, в свою очередь, другие, те, что хотели сбить, ликвидировать угрозу для своих соотечественников.
Воевать под защитой своих, конечно же, гораздо легче…
И вот вторая группа из шести тяжелых штурмовиков образовывая круг, поочередно заходили на цель.
Первый самолет нырнул в атаку, за ним второй… Наконец, очередь дошла и до Вадима…
Громко и неестественно бодро провозгласив: «Ну-с, приступим», он опустил нос своего штурмовика и начал снижение.
А Фёдор именно сейчас, в самый ответственный момент, наблюдая невидимую для Вадима картину боя истребителей, вдруг подал голос:
– «Мессер» — какое-то неприличное название… Как могли, ведь наверное считающие, что они умнее всех, эти их конструкторы, так назвать боевой самолет?.. Ме-сер! П-придурки! Ме-ме-ме! И «сер»! Заблеял и обосрался!
Ильин не оценил шутку. Он думал о другом. Он рассмотрел на мосту не слишком глубокие следы работы своих товарищей, что пикировали сюда до него, и не понимал, почему они, уже атаковавшие переправу, не уничтожили зенитку, активно ведущую огонь с правого берега. «Эрликоны» невероятно мешали. Вот и сейчас, Ильин увидел, как самолет Паши Минина, летевшего перед ним, отвернул от страшного фейерверка разрывов скорострельных снарядов немецкого орудия и сбросил фугасные бомбы мимо, в реку, вздыбив её водяными столбами, не причинившими понтонному мосту никакого урона.
Бегло изучив обстановку, Вадим, решительно пошел не на мост (там и без него нападающих хватит), а повел свой самолет прямо на зенитную точку противника…
Атака!
Почему-то именно сейчас он представил, как понимают происходящее и что чувствуют те маленькие человеческие фигурки внизу, когда смотрят вверх, видят спускающихся на них с небес, словно мифических ангелов мести, огромных металлических птиц, сорящих бомбами, пускающих по ним огненные стрелы «эресов»… Ужас! Не даром враг прозвал штурмовики «черной смертью»! Не даром! От этих мыслей Ильину стало почему-то очень приятно. Он почувствовал алчную гордость от обладания такой великой боевой мощью, способной не только сеять смерть, но и внушать страх оставшимся в живых. Его охватило чувство жестокой радости от осознания безусловной власти над силой, которой он сейчас обладает и управляет.
Почти демонический восторг опьянил мозг и сердце. Всё нутро зажглось, запело в предвкушении битвы, в которой он, как ни крути, будет на высоте. Ведь с высоты он начинает свою атаку на врага… С высоты! А враг внизу на земле! Копошится, пытается отбиваться… и боится, боится его, окрыленного, облаченного в бронь, снабженного разрушительнейшими средствами уничтожения!
Он бросил машину вниз. Штурм! Навстречу неслись огненные трассы «эрликонов». Осколки от разрывов этих зенитных снарядов забарабанили по корпусу бронированного «Ила». Фашисты отчаянно отстреливались, пытаясь защититься от краснозвездной «черной смерти».
Красные звезды на «Чёрной смерти»! – это ад для врага. Ад!
«Когда увидишь, что не осталось ни одного цвета, кроме красного и черного, знай — ты попал в ад! — так что ли говаривал кто-то из ваших философов?» — вспомнил Вадим некие свои познания в литературе, принадлежащей вроде бы той нации, представителей которой он собирался сейчас убивать, причем во множественном числе и если удастся, то продолжать делать это и завтра, и послезавтра, вплоть до полной победы. Победа… Означает ли это слово, это понятие Победа, полное истребление всех представителей той «расы господ», что сейчас топчутся на земле им не принадлежащей?.. Или оно предполагает уничтожение лишь их некоторой части? Он сейчас не знал… Он имел в своих руках ручку управления боевым самолетом и полный боезапас, он будет бомбить, стрелять и сеять смерть. А тем, кому не достанется смерть, получат страх. Страх в полном объёме! Смерть и страх!
«Смерть и страх!»
— Забоялись! – негромко крикнул Ильин и по сатанински захихикал от понимания того, что те жалкие людишки внизу, немчура, хотят его сбить не хладнокровно и прицельно, как в тире, а палят в жуткой панике, понимая роковую неизбежность, нависающую над ними.
— Это агония! Агония! – вырвалось у Вадима, когда он поймал в перекрест прицела зенитный расчет. Нажал на пуск ракет. Первая пошла… мимо! Вторая… опять чуть в сторону. Попытался выстрелить третьей и четвертой… Что-то не сработало. Две последние ракеты не вышли. Видимо перебило проводок электрозапуска… Или произошло еще что-то. Разбираться было некогда…
Красные шары разрывов от ответных зенитных очередей, вспыхивали совсем рядом. Вадим нажал на гашетки пулеметов и пушек — в этот раз ему удалось пройтись по огневой точке противника. Он увидел, как разбегаются в разные стороны от орудия те, кто уцелел.
— Ага!.. Не нравится!
Пока заходил на второй круг всё думал да удивлялся, почему же не вышли «эресы». Впрочем, техника пока не совершенна — иногда подводит. Жаль только, что случается это, бывает, тогда, когда ее безотказная работа всего нужнее…
Опять подходила его очередь нырять в пологое пике и бить, крушить врага.
Сейчас Ильин решил, что теперь можно ударить и по переправе. Сложная, опасная задача, которую он поставил себе на первом заходе, не смотря на неудачи с «эресами», все-таки выполнена, значит — настала и его пора положить свои бомбы на понтоны, а пушками и пулеметами ударить по живой силе с техникой на этих самых понтонах.
Сквозь помехи в наушниках и громоподобному пульсу в висках, он различил яростную ругань Фёдора Глущенко. Ильин услышал, как застрочил его пулемет и почувствовал редкие удары по фюзеляжу – это у какого-то немецкого аса всё-таки получилось попасть не метко в их самолет. Кресты на крыльях пронеслись мимо, где-то над головой и скрылись за пределами видимости.
– Федя! Как дела?! – крикнул Вадим.
– Да у нас-то нормально боле-мене, — услышал он явно расстроенный голос Глущенко. – А вот одному «Яку» не повезло.
Ильин осторожно и быстро оглянулся. Справа вдалеке он увидел тянущийся к земле дымный след. Фашистам удалось сбить наш истребитель. Правда, летчик успел выпрыгнуть с парашютом. Белый купол его теперь бельмом болтался в небе посреди настоящей самолетной вьюги. Ему не позавидуешь – вокруг кипел воздушный бой, а внизу ждала захваченная врагом земля… Да и не только земля. Его спокойно ветром могло снести в холодную воду могучей исконно русской реки…
Вадим снова перевел свой взгляд вперед. Начал маневр. Он видел, как заходил на штурмовку самолет Пашки Минина. На этот раз тот более уверенно (и даже самоотверженно) шёл на мост. Шёл упорно, шёл напрямик…
Вдруг!.. залп вражеской зенитки разукрасил небо огненно-дымными облаками. Неожиданный! Всегда предполагаемый, но всегда же и неожиданный!.. Ильин сжал зубы и тихо зарычал… Пашкин самолет с отбитым крылом беспорядочно кувыркался в воздухе. Пашка ничего не успел сделать… Да и не смог бы… его самолет врезался в берег, там взвился столб огня, брызг и дыма.
Глущенко не увидел, что произошло с самолетом их товарища Паши Минина и как тот со своим стрелком за считанные секунды перестали быть… он не увидел и не узнал, что их не стало… они ещё только что жили… могли вернуться назад и ходить по земле, есть ужин, слушать радио, шутить… и вот сейчас их больше нет… они погибли… Федор следил за задней полусферой и наблюдал совсем другую картину боя, боя воздушного…
А Вадим, стараясь не дать себя переполнить слепой злости, бездумной панической отваге, разжал сведенные судорожно зубы и глубоко вздохнул. Ещё раз… И ещё… Постарался сосредоточиться на атаке. Но без вскипевшего в сердце ожесточения всё-таки не обошлось…
Нужно бить! Бить фашистов! Фашистов! Бить! Мстить! Мстить за всех! За всех!..
– Я в-вас-с уничтожшу… всех… всех, — тихо, очень тихо прошипел Вадим
Штурмовик деловито и угрожающе понесся вниз.
– Вот гады! – опять послышалась ругань, извергаемая Федором Глущенко.
Вадим ничего на это не ответил – решил не отвлекаться. Снова зарокотал пулемет стрелка.
– Гады! Гады! – не унимался Фёдор. – Они, сволочи, расстреливают его…
Вадим понял – фашисты пытаются убить парашютиста, летчика нашего сбитого «Яка», а слишком эмоциональный Глущенко палит из пулемета и, скорее всего, в никуда.
— А наши где? – спросил Ильин, имея ввиду истребителей.
— Да там же… Только «мессеры» еще одного сбили…
Всё. Думать о чем-то другом, кроме как о выполнении своей миссии, уже нельзя! Вадим даже немного пожалел, что с ним сегодня стрелком летел не Илья Свинцов, молчун, абсолютно понимающий своего командира и друга, как никто другой и никогда без крайней надобности в бою не отвлекавший его репликами, не имеющими отношения непосредственно к выполнению их боевой задачи. Информация, поведанная сейчас Фёдором, для Ильина являлась не только бесполезной, но и вредной. Она мешала сосредоточиться. Вадим замешкался и, с досадой обнаружил, что немного отклонился от удобного курса захода на штурмовку.
Опять слева и справа появились дымные дорожки «эрликонов». Снова заработало недобитое Ильиным зенитное орудие или открыла стрельбу другая, не обнаруженная штурмовиками огневая точка. Может быть та, что сбила только что Пашку. Снаряды рвались в опасной близости. Самолет то и дело трясло. Вадим упорно, не обращая на это внимание, доворачивал свой «Ил» на понтоны. Где-то сверху наседали освободившиеся от опеки советских истребителей «мессеры»… Огненные трассы шли теперь еще и оттуда.
Не обращать внимания! Атака! Атака! Атака! Вот она железная цепочка скороспелого моста, как какой-то ленточный червь, пролегла поперек древней русской реки. Сейчас в неё, в воду полетят сметенные огненным шквалом чужаки, враги захватчики и их такая же чужеродная техника. Сейчас… Сейчас…
Штурмовики, атаковавшие переправу до самолета Ильина, кто более удачно, кто менее, уже нанесли ей определенные разрушения. Сейчас и он высыплет туда же все приготовленные для фашистов подарочки – фугасные бомбочки… так, немножечко, всего-то двести килограммчиков. Громить! Жечь! Крушить! Сейчас… Сейчас…
Взрыв рядом с моторным отсеком встряхнул штурмовик. Он тут же, самовольно дернулся в сторону и перестал на какое-то время слушаться руля. На стекле появились и закривлялись грязные кляксы. В кабине запахло горелым машинным маслом. Из патрубков на моторе вырвались черный дым и языки пламени.
Ильин бросил взгляд на приборы: температура росла, давление масла опасно снижалось… Но штурмовик вдруг снова стал управляем. Не очень, конечно, хорошо, но управляем… И пилот смог вывести его из пике.
Однако время было упущено. Они проскочили мимо цели и летели уже над рекой. Вадим выругался, дернул ручку на себя, чтобы набрать высоту. Дым мешал сориентироваться.
В это время что-то еще раз сильно ударило самолет снизу… или сверху… Сквозь привычный гул мотора в уши ворвался грохот взрыва, где-то за спиной. «Ил» опять чуть не потерял управление. Ильин почувствовал боль в шее и затылке. Теплые струйки потекли за шиворот на спину. Ранен… Думать о ранении некогда. Тянуть к строю, тянуть к своим… И снова в атаку! Он еще не израсходовал боекомплект. В бой! В бой!
Сквозь черную дымную пелену он вдруг разглядел остальные штурмовики и направил свой самолет в их сторону.
– Илъин… Илъин, — прорвался сквозь гул в ушах и другие, внешние шумы, голос Давуда Мухумаева. – Илъин, жив?
– Жив, жив, — громко пробурчал Вадим. Что за глупый вопрос? Ведь видно же — самолет летит, меняет курс, значит — пилот жив!
– Сейчас к вам подползу…
– Илъин, твой стрелок убит, — вновь услышал он строгий голос командира группы. – Илъин, слышишь? Глушенко убит… Как самолет?.. Как сам? Можешь лэтеть?..
Ильин не ответил. Он вдруг почувствовал огромную досаду. Он еще не совсем осознал, что убит Глущенко, именно его стрелок и что убит он только что, и находится мертвый тут рядом, за спиной… Он не понимал или просто не хотел понимать свою участь, связанную с тем, что его самолет сильно поврежден. Ильин досадовал и злился на обстоятельства, которые мешают ему ворваться пушечно-пулемётным огнем в ряды противника, высыпать на его головы смертоносный груз бомб. Он жаждал битвы! Он не мог выйти из боя! Его мысли его душа, вернее: та её часть, что называется боевым духом, тянула все его существо обратно в гущу схватки! Сейчас… Сейчас, он подберется вновь к этой злосчастной переправе и ударит, ударит по врагу!
Он принялся набирать высоту, он думал, что подходит к своим. Мысли в его голове потихонечку стали оценивать произошедшее…
Фёдор убит… Странно, как это Давуд смог из далека так точно определить, что у Ильина больше нет стрелка? Он захотел обернуться, посмотреть назад, но острая боль в шее не позволила увидеть, заставила смотреть только вперед. Да-а… Попали они сегодня в переделку…
Еще один взрыв рядом с самолетом вопреки воле пилота отшвырнул его в сторону. Поврежденный штурмовик понесся куда-то, кажется вниз… Запел предсмертную песню…
В какой-то момент Вадим испытал великое удивление от постижения того, что он не сможет бросить самолет снова в бой на понтонный мост. Вадим был полностью дезориентирован. Он потерял из виду свою группу, он вообще не понимал — где находится и что происходит вокруг. К тому же его вдруг осенила нелепая мысль, что он подбит! «Ил» горит, Глущенко мёртв…Ильин тупо уставился на приборы. Давление масла продолжало падать, температура – должна была расти, но почему-то больше не росла…
Вадим не раздумывая, машинально потянул ручку на себя, и забормотал:
– Зря, ты это сейчас… Не время ещё…
Самолет, не прекращая издавать протяжный вопль, все же послушался летчика. Он милостиво согласился сейчас не разбиваться, выправился, снизошел подняться вверх и попробовать пожить еще маленько…
«Ил» взлетел метров на триста. Вадим увидел, что пламя больше не вырывается из патрубков, хоть дым еще и валит. Огонь сбит – неплохо…
Но эта относительно хорошая новость почему-то не обрадовала Ильина.
Он попытался откинуться в кресле, но резкая боль в раненой шее и затылке заставила ссутулиться и опять невольно осмотреть приборы. Чего он там не видел? Всё он знает, всё понимает.
В наушниках опять послышался голос Мухумаева. Он что-то кричал, ругался на непонятном языке… Кажется и его подбили… Впрочем, это была лишь догадка.
Вадим почувствовал тяжесть во всем теле. Он сидел, но ему казалось, что его ноги стоят, причем уже давно и больше они так не могут, им нужно согнуться, расслабиться, отдохнуть… Усталость и ощущение безысходности подобно яду проникали в его кровь…
Летчик попытался собраться с силами, сосредоточиться. Но в голову откуда-то снизу из усталого тела, из груди лезли лишь сумбур и разочарование… всеобщее и бесконечное…
Мощный, отлично вооруженный самолет, сила, которой он гордился и восхищался, серьезно поврежден и едва ли сможет продолжать сегодня бой. Бой! Какой бой?! Ему даже вряд ли удастся дотянуть до аэродрома! До аэродрома… Да уж…
Вадим, скованный ранением в шею и ослепленный всё ещё валившим из двигателя дымом, обнаружил, что не видит рядом не только своей группы, но и вообще не видит никаких самолетов поблизости. Куда они все подевались? Почему «мессеры» не добили его?.. Странно…
Он слегка накренил самолет и посмотрел вниз, насколько мог. На земле за редкими деревцами осторожно в сторону реки петляла желтой тесьмой дорога. Видимо это был выбранный немцами путь к переправе, которую только что обрабатывали штурмовики, потому что по этой дороге медленно двигалась колона…
Колонна: несколько машин и мотоциклов в хвосте, далее, впереди — вереница всадников и несколько гужевых повозок, а еще дальше опять машины…
Разглядывая обнаруженных врагов, смело топающих к спасительному, не уничтоженному налетом штурмовиков, мосту, Ильин понял, чего больше всего ему сейчас хотелось… Вернее – без чего он не мог прожить ни минуты. Нет! Не прожить… Просто: Не мог! Не мог! Даже ценою своей бесценной жизни он не мог не уничтожить, спеленавшие его Усталость и Тоску. Усталость и Тоска заслужили немедленного истребления!.. как и ненавистные враги… Бросить на землю раздавить, растоптать! Освободиться! Стать свободным! Абсолютно! Прямо сейчас! Сейчас… Сейчас… Бросить на землю раздавить, растоптать!
– Не будете вы больше топтать эту землю! Не дам! – вслух громко и пафосно сказал он фашистам, которые не слышали его, не могли слышать.
Он видел перед собой цель! Нашёл её! Его чувства и обнаруженная, так кстати, Цель, встретились. Он понял — что делать! Его не очень послушный «Ил» уже входил в пике…
С воем, разбрасывая в клочья остатки дыма из моторного отсека, штурмовик бешено несся к дороге, по которой шли гитлеровцы…
Ильин почувствовал, как оживает. Как у него внутри, где еще несколько мгновений назад, кроме мрачной неудовлетворенности и безразличия не теплилось, казалось, ничего, внезапно опять зажегся огонек демонической радости. Он летел огненной птицей на врага. Он жаждал уничтожить их! Он жаждал прекрасной смерти!
Вадим ярко представил себе взрыв, пламя, дым и пораженных врагов. Он улыбнулся и вдруг засмеялся, ехидно и старательно громко. Он надеялся, что его голос будет слышен там, внизу. Он желал этого…
Стремительно приближалась земля. Уже точнее виделись машины и их груз, иногда выглядывающий из-под брезента. Всё яснее проявлялись из общей массы отдельные фигурки в военной форме. Гораздо понятнее вырисовывалась предполагаемая точка падения… место — куда выгоднее всего стоило уронить раненный «Ил», раненного себя, убитого Фёдора… Где больше всего урона врагу принесут взорвавшиеся остатки топлива в самолете, где вызовет настоящий смерч из огня и осколков, неизрасходованный боезапас штурмовика… Боезапас…
Боезапас: две ракеты, бомбы и сколько-то еще снарядов да патронов в автоматических пушках и пулеметах… Рачительный ум Вадима кольнула мысль о, по сути, холостом использовании огневой мощи пулеметов и пушек штурмовика. Ведь от падения самолета они сами не начнут стрелять, а в общей взрывной волне, что захлестнет сейчас вражескую колонну, их ничтожные заряды потеряются и, скорее всего никому не причинят вреда.
Он суетливо взглянул на прицел и увидел в нём, прямо по центру, сверху донизу вытянутое, с неровными краями, пятно, в которое слились несколько грузовиков. Удача! Нажал на гашетку. Дымные щупальца хищно протянулись к колонне… Попал! Трассы, выпущенные им, изрешетили один автомобиль, второй, третий… Вот вспыхнула очередная машина, выплюнув над собой огненный пузырь. Вадим инстинктивно вышел из пике… Но тут же вспомнил о своей идее врезаться самолетом в походный строй врага. Быстро посмотрел перед собой, увидел, что в ряды техники направить «Ил» уже не успевает. Колонна грузовиков кончалась, далее шли, точнее сказать — скакали, разбегались в разные стороны всадники, а до следующих автомашин было еще далеко…
Вадим, опять же почти не раздумывая, радостно оскалившись, резко нажал кнопку «аварийного сброса». Фугасные бомбы высыпались где-то рядом с головными машинами заканчивающейся под ним автоколонны. Там скоро будет ад! Две огненные стрелы сорвались из-под крыла штурмовика, несущегося ужасающе низко над двигающимися к спасительной переправе военнослужащими вермахта. Обезумевший пилот этого «Ила» искренне рассмеялся, загоготал победно, увидев как ракеты помчались вперед, опережая расставшийся с ними боевой самолет. Он, не удивился их внезапной активности, и лишь закричал что-то нечленораздельное еще громче, когда перед его глазами, там впереди, расцвел за какую-нибудь секунду огромный оранжево-черный бутон. Наверное «эрес» попал в машину с боеприпасами. Удача! Какая удача!.. Ему опять везёт.
Перед ним внизу мелькали панически бегущие лошади с всадниками. Некоторые пытались соскочить с дороги, но кювет был высок, они падали, ломая ноги, сталкивались с теми, кто подпирал сзади, сбивались в кучу… Вадим смеялся. Другие конники замешкались и в растерянности топтались на дороге. Вадим, сжав крепко зубы, смеялся.
Ощущая вкус крови во рту и в сердце, задыхаясь от возбуждающего вкушения множества смертей, опьяненный утолением жажды всеобщего уничтожения, забыв обо всём, Вадим направил свой самолет прямо к земле. Удивленный «Ил», подчиняясь его воле, максимально снизился и полетел в двух метрах — не выше, параллельно дороге… он пошёл по головам. Пошёл по головам в прямом смысле этого слова! В окружность, вращающегося со скоростью непостижимой человеческому глазу, винта, влетали обрывки, ошмётки, алые сгустки. Штурмовик затрясло мелкой дрожью, будто ему было страшно или его одолевали спазмы тошноты. Вадим крепко держал управление в своих руках и продолжал смеяться. Вперед! Сейчас он им ещё покажет!..
Немного вверх… и вот опять видны автомашины… чуть вниз! Из пушек и пулеметов – всё, до последней железки!
Прошил пару машин, зацепил мотоцикл и… и эта колонна кончилась. Лишь где-то впереди еще один грузовик пылил, убегал по дороге…
Всё — до последней железки!
Снова атака. Поймал в прицел автомашину, дал очередь. Аккуратный автомобиль перевернулся. На его брезентовом борту колыхнулся большой красный крест. Из кузова посыпались неуклюжие человеческие тела. Большинство их, из-за бинтов и не военной, нижней, белого цвета одежды, казались личинками, каких-то насекомых, вываливающихся из разоренного гнезда… Из этих коконов вылупятся опасные агрессивные существа! Они опять вернутся… Не допустить!.. Уничтожить! Уничтожать! Уничтожать!
Вадим прицелился и нажал на гашетку. «Ил» выдавил из себя остаток снарядов и пуль…
Всё… Теперь всё…
Облегченно, с дребезжащей радостью в солнечном сплетенье и в руках, благодарный своему самолету, лётчик направил штурмовик в небо…
Облегченно, с дребезжащей радостью в солнечном сплетенье, благодарный своему самолету, Вадим направил штурмовик в небо…
Они летели вверх… куда-то чуть в сторону от солнца…
Перед собой Вадим видел небо и только небо… Не было на этой светлой бесконечной глади ни облачка, ни самолётика… Небо было само по себе и дела взлетевших в него, чтобы убивать друг друга, людей его не касались.
Нервное напряжение последних минут, вслед за тоненькими ручейками крови под гимнастеркой, потекло куда-то вниз… наверное к земле… к земле… Пилот одинокого, подбитого и погибающего штурмовика ощутил, как жидким свинцом опять поплыла по его венам вселенская усталость и полное безразличие к судьбе… к своей, и к судьбам еще кого бы то ни было.
Вдруг проявившийся, вдруг услышанный, печальный гул в голове умолял успокоиться и закрыть глаза…
Вадим не подчинился.
Он чуть наклонил самолёт, с робкой надеждой увидеть ещё что-нибудь кроме этого манящего голубокого небесного омута. Светлая синева плыла монотонным пятном перед его взором…
Бульканье и стон захлебывающегося мотора, раздраженно вернули лётчика в действительность. Вадим смог понять, что нужно срочно искать площадку для посадки. Начал снижение…
Где он сейчас находится? Над чьей территорией? Линию фронта кажется еще не перелетал… Он, вроде как, только сейчас приближался к ней, к какому-то довольно спокойному участку. Успеет? Сможет ли перемахнуть через неё? Может быть… Должен… Впрочем, Вадим вряд ли осознавал сейчас последствия своей возможной неудачной посадки, приземления на вражеской территории. Вадим просто знал, что двигатель может заклинить в любую секунду и надо тянуть, надо стараться, надо успеть, суметь посадить изможденный самолет на безжалостно твердую почву.
Земля уже совсем близко… мотор самолёта тяжело умирал. Всё… пора срочно решать, как садиться на брюхо или стоит выпустить шасси… Решать Вадим ничего не хотел. Он не видел смысла чего-то решать. Он видел как упало до нуля давление масла, как хлестнул в стекло кабины пар из вырванного под капотом клапана редуктора… Будь, что будет…. Будь, что будет… Открыл фонарь, кран шасси поставил на выпуск. Самолет плавно коснулся земли и, не замедляя движения, начал проседать все ниже. Вадим догадался, что это складываются шасси, но не придал данному факту особого значения. Он лишь с последним выплеском откуда-то взявшейся злости и яростного желания всё-таки добраться до своих, закончить не бесславно сегодняшний боевой вылет, вдавил до упора педаль газа и слегка дёрнул ручку на себя. Самолет подскочил немного над землей. Мотор прекратил свой гул и шум… заглох. Лопасти винта врезались в паутину колючей проволоки где-то на ничейной полосе. Опять окопы. Воронки, рвы. Шасси окончательно сложились и штурмовик, поднимая в воздух тучи пыли, прополз на брюхе еще несколько десятков метров… остановился…
— Эй! Летчики! Жив кто? – услышал Вадим русскую речь.
Он трудно поднялся на ноги и ощущая острую боль во всей негнущейся спине полез наружу. Встал на, зарывшееся частично в землю, крыло самолета.
— Летчик пригнись! – кричали ему лежащие в траве пехотинцы. Ильин не понимал, что стрельба слышимая им странным отдаленным эхом, это огонь, что вел по нему из стрелкового оружия противник… К его неизменному счастью, немцы стреляли не метко… Им не везло — они не попадали в раненного советского летчика.
Неуверенно держась на ногах, Вадим выпрямился и взглянул на кабину стрелка…
Тело Глущенко обезглавленное, безобразное в своей вскрытой анатомичности расплескалось по всему пространству раскуроченной люльки стрелка. Его, висящие на обрывках комбинезона, руки продолжали сжимать пулемет…
Вадим, не ощутив никаких эмоций, лишь запечатлев, сфотографировав в памяти эту ужасную картину, посмотрел пустыми безумными глазами на пехотинцев, машущих ему рукам призывая пригнуться. Перевел взгляд в сторону оставленного им яркого неба. Ноги предательски (или спасительно) подогнулись… Он грузно упал на колени… И повалился лицом в пропахшую гарью землю. Пехотинцы подхватили его обмякшее тело под руки и потащили в сторону окопов…