Война – это самое ужасное,
что только может быть
Саша, 7 лет
Лёгкий дождь, казавшийся поначалу таким приятным, перешёл в сильный ливень, барабанивший по крышам. Джош шёл по улицам Удине.
Прошёл год, всего лишь год как был подписан Парижский мир, и за те два года, что прошли со времени, когда он был тут последний раз, город ничуть не изменился. Правда, теперь дома были немного другими – приветливыми, и в пекарнях, кафе и забегаловках появились булочки с хрустящей поджаристой корочкой, которых ему так не хватало во время войны. Но, в общих чертах, город был всё тем же, как и в 18-м году – грязные улочки и заколоченные двери домов в бедных кварталах, и чистота и сияние в его богатых районах.
Джош продолжал идти, пока не оказался за городом. Дождь стал таким сильным, что плащ не очень-то помогал от него укрыться – Джош чувствовал, как холодные струйки стекали по его спине, рубашка постепенно становилась влажной и липкой, как от крови, а он за всю свою 24-летнюю жизнь её увидел немало. Ведь он, Джошуа Трегарт, служил офицером в английских частях, посланных в 18-м на помощь итальянскому войску против Австро-Венгрии.
Вновь и вновь на протяжении этих 2 ужасно долгих лет майор Трегарт возвращался к тем дням в Италии – дням, когда поражение было так близко, что чувствовался его омерзительный запах. Итальянская армия отступала. И он вместе с ней.
Джош тряхнул мокрыми волосами, отгоняя от себя эти мысли и пошёл дальше.
» Надо найти место, где можно было бы остановиться, — подумал он, — а то я уже начинаю медленно сходить с ума».
И вот сквозь тьму и толщу дождя он увидел огонёк – в двадцати шагах от дороги стоял маленький домик, и Джош рискнул постучать в его резную, покосившуюся дверь. Заскрипел засов, дверь открыла молодая женщина в простом сером платье и шали, которую она поспешно накинула на плечи.
— Простите за беспокойство, madame, но непогода застала меня далеко от убежища и…, — тут он умолк, беспомощно разведя руками.
— Да, да, конечно, проходите, — поспешно ответила женщина и, пропустив его внутрь, закрыла дверь.
Джош, сняв в прихожей плащ, прошёл в жилую комнату, обставленную бедно, но полную уюта и своеобразного комфорта. В камине догорали поленья, на столе стояла свеча в блюдце – это её свет привёл Джошуа в этот дом. В маленькой кроватке у камина сладко спал ребёнок.
— Прошу вас, садитесь, — женщина указала на стул у стола. – Вы, должно быть, голодны?
— Я не отказался бы от чего-нибудь горячего, — кивнул Джош.
— Да, конечно, — женщина как-то странно посмотрела на него, и этот взгляд показался ему знакомым.
— Простите, мы не встречались раньше? – спросил он.
— Вряд ли, — ответила женщина, исчезая на кухне.
Скоро она вернулась с тарелкой спагетти с кусочками жаркого и бутылкой вермута.
Джошуа принялся за еду, но ел мало, в то время как пил стакан за стаканом, »чтобы согреться». И вдруг он понял, что больше не может. Он слишком долго носил это в себе, таил в святая святых своей души, боясь осквернить свою тайну, если осмелится поделиться ей с кем-нибудь, и вот теперь это хотело вырваться наружу, выплеснуться, быть высказанным. А что, если станет легче?
Он сидел, немного опьяневший от вина, от теплоты и уюта, смотрел на миловидную молодую мать и слышал ровное дыхание её дитя у камина, и всё словно подталкивало его к тому, чтобы он заговорил, поведал этой милой женщин6е то, что слишком долгое время камнем лежало у него на сердце, но он не мог заговорить!
И тут она, словно прочтя его мысли, спросила:
— Вас что-то привело в такую ночь на эту дорогу? – тон её голоса был немного странным, но разве сама жизнь не странна?
Трегарт посмотрел на женщину, и её глаза напомнили ему, зачем он сюда приехал.
— Да, — ответил он после паузы, — я приехал сюда из-за девушки.
— Детская любовь? – спросила она и тут же добавила, — простите, ради Бога, моё любопытство, но я редко с кем – либо общаюсь.
— Я понимаю, — кивнул Джошуа. – Детская любовь? Нет. Скорее, юношеская страсть. Я был здесь, на этой дороге, два года назад. Тогда мне было всего 22, и я был лейтенантом, да и волосы мои были черны, как смоль, а сейчас, хотя мне всего 24…видите эти серебряные нити в волосах? Это награда за »мужество, проявленное во время секретной операции», — Джош усмехнулся, — в довесок к чину майора.
Да, тогда я был совсем другим, в моём сердце гласили медные трубы патриотизма и воли, и желания вести страну к победе, а сейчас я пуст, я выжат, как лимон, и вот, — он умолк, глаза его забегали по комнате, а он сидел, сжав руки так, что побелели костяшки пальцев, и стиснув зубы, стараясь подавить в себе такие чуждые ему слёзы. – Я вернулся сюда, как возвращаются в родное место, чтобы найти там прошлое и умереть в мире с самим собой.
— Но что произошло? Я живу тут меньше года и не имею ни малейшего представления о том, что творилось тут раньше, — словно в оправдание добавила она.
— 18й год был тяжёлым годом для всех нас – австрийцы наступали, им помогали и немцы, а мы получили приказ отступать к Удине. Я был легко ранен в ногу чуть ниже колена осколком гранаты и шёл пока мог, а потом, на полпути от Капоретто к Удине, меня взял к себе в машину один итальянец, Ансельмо. Мы очень быстро поладили. Война только этим и хороша – люди становятся ближе друг к другу.
Мы ехали и говорили обо всём: о том, как хорошо летом в Милане, и о фиесте в Мадриде, и о туманном Лондоне, и о поганой войне, и о делах на фронте, как вдруг услышали крики. Кричала девушка, окружённая солдатами. Не трудно было догадаться, чего они от неё хотели, — усмехнулся Джош, — К тому времени я уже многого насмотрелся, но никогда до той поры не задумывался, как это ужасно. В тот момент я не хотел ничего, кроме как спасти эту милую невинную девушку, которой, должно быть, едва исполнилось 18. она была так мила и трогательно красива в вязанной кофточке поверх простого платья и с плюшевым медведем в руках, что я почти физически ощущал, как во мне закипал гнев ( и вполне справедливый).
Едва Сельмо притормозил, как я выскочил из машины и кинулся на ближайшего солдата. Я дрался как никогда, но их было слишком много для меня одного и не знаю, что бы я делал, не приди Сельмо мне на помощь. Всё же, когда солдаты были повержены, оказалось, что моя нога была чуть ли не сломана. Сельмо и девушка отнесли меня в кузов, где положили на плащ. Помню, она приподняла мою голову и, положив под неё своего медведя, села рядом.
Сельмо закрыл нас и вышел, а меньше чем через минуту я почувствовал, как машина тронулась. Иногда он стучал локтем в стенку кузова, словно успокаивая меня.
— А что девушка? – спросила женщина, когда Джошуа вновь замолчал, погрузившись в свои мысли.
— Она сидела рядом со мной и смотрела на меня своими большими тёмными глазами почти так, как это делаете сейчас вы. Я спросил как она, и она кивнула в ответ. Я подумал, что у меня, должно быть, ужасный акцент и что она не поняла ни слова, но вдруг она взяла мою руку в свои чуть тёплые ладошки и шепнула:
— Спасибо.
— Пустяки, — ответил я, — любой на моём месте поступил бы так же.
Она покачала головой.
— Вы скромный, — сказала она, — Вам очень больно? – она коснулась моей ноги, и боль, молнией метнувшаяся от колена вниз, показалась мне немного приятной.
— Это пустяки, — улыбнулся я.
— Но это из-за меня.
— Нет, это из-за моей порядочности.
Она улыбнулась. О, Боже. Эта улыбка сразила меня, ранив гораздо глубже, чем осколок гранаты – в самое сердце.
— Вы прекрасны, — прошептал я, коснувшись рукой её щеки и тут она прильнула ко мне, и я почувствовал сладкий вкус её губ, таких влажных и нежных. То, что было дальше, больше напоминало сон, чем реальность. Это было прекрасно. Потом, когда она лежала рядом со мной, положив голову мне на плечо, мы мечтали о том, что война окончиться, и мы поженимся и поедем во Францию, в какой-нибудь милый южный городок, и будем жить там вместе, ростя двух детишек – мальчика и девочку, а на лето будем уезжать, скрываясь от жары где-нибудь на севере, в Англии.
Тут Джош увидел, как по щекам женщины текут крупные слёзы и, решив, что рассказ на неё сильно подействовал, спросил, стоит ли ему продолжать.
— Да, да, конечно, прошу вас, — поспешно и как-то скороговоркой ответила она. – Я просто стала немного впечатлительной после рождения дочки. Такое случается иногда.
— Мы ехали целый день, и с каждым часом я чувствовал себя всё хуже и хуже – у меня опухла нога, и опухоль понималась к бедру. В Удине войско мы уже не застали – части отступали дальше, вглубь страны, — но к вечеру нагнали санитарную машину, на которую меня пересадил Сельмо.
— А что же девушка… простите, вы не сказали имени?
— Дело в том, что я его не знаю. Нам и не нужно было знать имена друг друга, мы и так были счастливы. Она ехала со мной, пока это было безопасно – австрийцы поднялись в воздух и начали обстрел дороги, тогда мне пришлось чуть ли не силой заставить её выйти из машины и сойти с дороги. Она сопротивлялась и, о Боже, я сотню раз был близок к тому, чтобы передумать, но здравый смысл всё твердил, что на дороге мы можем погибнуть оба, а так она может спастись. И, пообещав разыскать , во что бы то ни стало найти друг друга, мы расстались.
Мы продолжили ехать. Бомбы взрывались со всех сторон, и лишь каким-то чудом нам удалось благополучно добраться до полевого госпиталя, откуда меня отправили в госпиталь Красного Креста, в Милан, где мне сделали 3 операции, а меньше чем через полгода я вернулся на фронт. Война с Германией окончилась, но я не мог найти в себе силы вернуться. Но, поверьте, не проходило ни дня, и, тем более, ни ночи, чтобы я не думал о ней, о моей любимой с плюшевым медведем.
Женщина всхлипнула, провела рукой по лицу, размазав слёзы, и спросила:
— Но как , как вы сможете найти её теперь, если она и выжила во время войны.
— Перед тем как расстаться, она дала мне вот этот медальон, — Джошуа расстегнул ворот рубашки и достал цепочку и небольшой ковчежец.
— Святой Антоний, — сквозь слёзы улыбнулась женщина.
— Да, а я, в свою очередь, дал ей кольцо моей матери, которое она надела мне на палец, когда я уезжал на фронт.
— И вы всё ещё любите эту девушку.
— Люблю ли? Боже, да я никогда ещё никого, ни единого человека во всём этом мире не любил больше, чем её.
— А если вы её встретите?
— Я упаду перед ней на колени и буду умолять простить меня за мою слабость, за то, что бросил её одну, за то, что так долго не пытался её найти, и не встану до тех пор, пока она не сжалится надо мной и не согласиться стать моей женой перед Богом так, как уже давно стала ей перед собой и своей совестью.
— Но вы были с ней близки, и неужели вы никогда не думали о том, что могли зародить в ней новую жизнь?
— Я молил об этом Бога одинокими ночами, ведь тогда у неё было бы кого любить и лелеять до моего возвращения. Ведь это была бы наша плоть и кровь, наше маленькое чудо, — Джошуа уже не мог больше сидеть, он встал и расхаживал по комнате. – Нашему ребёнку, было бы сейчас около полутора лет, почти как вашей дочке, — тут он склонился над малюткой в кроватке и вдруг замер – рядом с ней лежал старенький плюшевый медвежонок. – Странно. Я готов поклясться.., — но тут женщина приложила руку к его губам, и он умолк, взяв её в свои руки и увидев колечко на безымянном пальце.
— Ты всё-таки нашёл меня, Джошуа, — шепнула она.
— Боже! Господи! – он заключил её в свои объятия и целовал лицо, волосы, руки. – Боже, это ты! Мне так много нужно сказать тебе!
— Нет, милый, всё уже сказано. Не надо слов.