Юрий Любимов. Театр на Таганке.

С Любимовым я познакомилась уже после его возвращения домой после изгнания. Борьба за его возвращение была актом очень смелых людей в эпоху трусости и продажности. Но преж-де чем говорить об этом, надо вспомнить, при каких обстоятель-ствах, он был изгнан.
Юрий Любимов был многопрофильным режиссером, при-знанным во всем мире, за исключением Советского Союза. Ему сулили многомиллионные контракты и приглашали ставить спектакли самые известные театры мира: “Ла Скала”, “Ковент Гарден”. Осуществлял постановку он не только драматических произведений, но и опер, и даже балетов. Советское руководство неохотно отпускало Любимова работать за границу. Но все же, это было в правление К.У. Черненко, режиссер Любимов ставил “за бугром” “Преступление и наказание”. Один из наших чинов-ников побывал у него на репетиции и предложил, срочно пре-рвав контракт, вернуться на Родину. На необходимость уплаты колоссальной неустойки за срыв постановки и очередной подрыв советского престижа ему было наплевать. Любимов отказался. “Преступление присутствует. Наказание последует,” – отреа-гировал чиновник и вскоре Любимов получил известие о том, что он уже не является гражданином Советского Союза. Кварти-ру его тут же национализировали. А когда в России умер брат Любимова, было запрещено соединять опального режиссера с родственниками для разговора по телефону.
Судьба Юрия Любимова с самого начала сложилась непросто. Высоцкий про него писал:
Ах, как тебе родиться подфартило.
Почти одновременно со страной.
Ты прожил с нею все, что с нею было.
Скажи еще спасибо, что живой!
Родился Ю.П. Любимов 30 сентября 1917 г. в г. Ярославле в семье купца Петра Захаровича Любимова. У Юрия был старший брат Давид и младшая сестра Наталья. Дед Захар Любимов был крепостным крестьянином, в котором барин нашел способности и отдал его на учебу. Сын его выбился в купцы, но совершил не-простительный поступок с точки зрения принципиального с же-сткими старорежимными устоями Захара Любимова – женился на цыганке, которая стала матерью Юрия Петровича Любимова. Простил семью сына Захар Любимов только после революции, когда Петр Захарович Любимов был арестован как представи-тель эксплуататорского класса. Когда дед приехал в Москву, ма-ленький Юра помог донести ему тяжелый чемодан. И дед дал ему за это рубль. “Я испугался, – рассказывает Ю. Любимов, – дедушка, что Вы!” “Бери! – сурово ответил дед. – И запомни: каждый труд должен быть оплачен!” Этот урок преподал бывший крепостной крестьянин будущему советскому человеку. Позже Юрий Любимов говорил: “У ребенка была двойная жизнь. Дома одна; в школе – другая. С первых шагов ребенка приучали к лжи. Дома это можно говорить, в школе – нельзя. Это было очень скверно и калечило душу ребенка. Теперь другая крайность – все, вроде бы, разрешено… А главное, что основное воспитание должно быть дома. Дома должен быть учитель, а затем учитель в школе должен быть независимым человеком, и, хотя бы, минимально обеспеченным, а не полунищим, как этой сейчас”. Но тогда еще маленький Юра Любимов не понимал, что некоторые вещи в школе не стоит говорить. Например, когда учительница предложила первоклассникам проголосовать за снос ближайшей церкви, которая стояла во дворе их школы, руки подняли все, за исключением, Любимова. “Маму потом вызывали в школу,” – вспоминает он. Повзрослев, шестнадцатилетний Юрий Любимов поступает в вахтанговское театральное училище. С родителями у него не всегда складывались хорошие отношения. Отец Петр Любимов был признан советской властью “лишенцем”, то есть, человеком, лишенных гражданских прав, как представитель эксплуататорского класса. Напомню, что к этой категории относилось дворянство, духовенство и купцы высших гильдий. И если вначале Любимов, будучи девятилетним ребенком, носил отцу в тюрьму передачи, то став подростком, наслушавшись советской пропаганды и старшего брата, укорял уже освобожденного отца, называя его антиобщественным элементом и вместе с братом уходил из дома. Потом Ю.П. Любимов горько сожалел об этом поступке, хотя виной тому была та же двойная мораль, о которой он говорил выше. Когда отец умирал от туберкулеза, Юрий Любимов не отходил от по-стели, стремясь облегчить последние дни, несмотря на риск за-разиться…
Когда началась Великая Отечественная война, Любимова при-звали в солдаты. Но вскоре он был откомандирован в красноар-мейский ансамбль песни и пляски, а уже оттуда его пригласил в только что освобожденный Сталинград Константин Симонов на съемки фильма “Дни и ночи”.
После войны Любимов играл в театре им. Вахтангова, сни-мался в фильмах, в том числе в “Кубанских казаках”, втором со-ветском цветном фильме. Долгие годы ухаживал за Людмилой Целиковской. Она рассказывала, что он просил в театре: “Выгля-ни в окошко. Мне только посмотреть на тебя” и ходил по дру-гой стороне улицы, всматриваясь в ее окно. Помимо актерской работы, он занялся преподаванием. Дипломный спектакль его курса “Добрый человек из Сезуана” по Брехту, стал основой но-вого театра. Театра на Таганке. Театр драмы и комедии на Та-ганской площади тогда уже существовал. Он выпускал серень-кие спектакли, на которые никто не ходил, и не пользовался ни-какой популярностью. Любимовскому курсу повезло. Им отдали это здание. Кое-кто из прежней труппы остался работать в новом коллективе, и началась череда скандально известных постано-вок, несущих почерк и принципиально новый стиль их создате-ля.
Когда после отъезда Любимова, пытались заново воссоздать его спектакли, репетиции сводились к многозначительным про-ходам по сцене директора театра Бориса Глаголина и репликам: “По-моему, ты стоял здесь. Хм… Нет, точно там”. Театр на Таганке – театр авторский. И все, кто пытался это опровергнуть были посрамлены или ввергнуты в забвение. Именно поэтому, репетиции Юрия Любимова были значительно интереснее самих спектаклей. На свои репетиции он пускал всех желающих. К по-становкам Любимов готовился очень основательно. Он доско-нально изучал материалы, касающиеся данного произведения и эпоху, в которую оно было написано. И вот, перед изумленной аудиторией возникали то никому не известные письма Пушкина, то уникальные раритеты, подаренные Любимову каким-нибудь западным миллионером. К тому же, он постоянно рассказывал различные истории из жизни автора пьесы или из своего богато-го опыта. Человек чрезвычайно образованный, он требовал того же от актеров. И вот, на глазах рождалось чудо. В процессе ра-боты над спектаклем многое менялось. Конечно, великолепный коллектив Таганки вносил немало творческих находок. Но все же, каждую роль Любимов предварительно проигрывал сам. Создавал схему, слепок образа. Кто-то из актеров мог с ним по-спорить над тем или иным акцентом в роли или действием. И если удавалось убедить – играл по-своему. Тут имели значение своеобразные “третейские судьи” – зрители, сидящие на репети-циях за спиной Любимова. Они могли сказать, чей вариант ре-жиссерский или актерский им больше нравится и Любимов, как правило, соглашался.
Об эпопее сдачи Любимовым готовых спектаклей партийному руководству, без визы которых, эти спектакли не могли быть по-казаны зрителям, было сказано и написано немало. Вот скажите, почему спектакль “Гамлет”, в котором не изменено ни одно шекспировское слово, мог быть признан антисоветским? И в то-же время произведения Шекспира находились в свободной про-даже и не являлись запрещенными. А дело было в двух факто-рах: первый – это стремление полузадушенного общества видеть дух противоречия слащавому восхвалению трупной власти и строя во всем, даже в гамлетовских страстях. И второй – удиви-тельная способсность Любимова с помощью жеста, надрывной интонации, вложить в привычный, много раз читанный текст, необычный, крамольный смысл. В постановке “Борис Годунов” по Пушкину, партийное начальство усмотрело намек на совре-менного главу государства и тогдашние взаимоотношения с со-циалистической Польшей. И тогда Любимов, не выдержав, по-интересовался: “А что, Ярузельский уже ведет войска на Моск-ву?”
Театр на Таганке был настолько популярен среди молодежи, что однажды к изумленному Любимову обратились сын и дочь наводящего ужас главы КГБ Ю.В. Андропова. Его дети во чтобы то ни стало хотели стать актерами, причем непременно играть на Таганке. Юрий Петрович послушал их и, поставив вердикт “не годны”, с трепетом ожидал последствий. К его изумлению, Андропов пришел в восторг от такого решения и долго благодарил за “спасение детей”.
После начала Перестройки у актеров и поклонников Таганки появилась надежда, что Юрий Любимов может вернуться. До этого все протесты натыкались на четко отработанные механиз-мы противодействия. Заслуженная артистка Зинаида Славина рассказывала мне, что за ее заступничество за Любимова, она получила “срок” в психушке, где в качестве лечения, ее били по голове. При Горбачеве первым, кто посмел вслух произнести имя своего учителя, запрещенного режиссера Юрия Любимова, был Вениамин Смехов. Его публикация стала сенсацией. Одна-ко, ветер свободы был уже достаточно ощутим и есть люди, ко-торые всегда держат нос по ветру, они понимают, что выгодно в данный момент и что уже разрешено. Таким человеком оказался актер Николай Губенко. Именно ему достались все лавры за воз-вращение Любимова, но другие люди, которые боролись и по-страдали за это возвращение простили ему это, слишком важен был сам факт возвращения человека, без которого дом был мертвым. Кстати, именно Губенко категорически возражал про-тив присутствия на репетициях посторонних лиц – зрителей, ви-димо сомневался в своих актерских способностях. В театре на Таганке к тому моменту Губенко давно не играл, но, разумеется, был срочно введен на роль Бориса Годунова. Роль он не помнил. Позориться перед Любимовым не хотелось. И в перерыве между репетициями попросил ведущую актрису театра Зинаиду Слави-ну поработать с ним отдельно, помочь. Естественно, не буду описывать, какие грубость и мат стояли на Губенковской репе-тиции, но после ее окончания, Губенко претенциозно пожало-вался Любимову, что не успел пообедать. Славина, бившаяся с ним все это время и, конечно же, тоже оставшаяся без обеда, промолчала. О том, что происходило тогда и потом я написала в статье “Как выглядит Иуда?” для газеты “Кречет”. Вот ее текст.

“ КАК ВЫГЛЯДИТ ИУДА?

То, что театр должен перейти в
его руки, – это моя мечта, два года
жизни на это положено.
Н. Губенко о Ю. Любимове
“МК”, 22. 11.89

Как коротка память людей! Порой она оказывается даже короче человеческой жизни.
Москва конца XX века. Страну уже не лихорадит “пере-стройка”, отгремели выстрелы у “Белого Дома”. И несмотря на продолжающиеся политические баталии, народ постепен-но снова погружается в спячку, как всегда поругивая ны-нешнюю власть, но уже привыкнув и к переполненным при-лавкам, и к обилию политических партий, взглядов, мнений, свободе. Как будто так было всегда.

Но еще недавно все было по-другому. Более двух десятилетий сонную столицу сотрясал маленький, отчаянный, безумно сме-лый крохотный островок свободы – театр на Таганке. В нем от-крыто говорили то, о чем боялись шептаться на кухне, в нем звучала философская мудрость классики так, что “Гамлета” партийные боссы боялись больше, чем новой революции. А в театр валил народ; чтобы попасть в него, специально приезжали из провинции, толпилась интеллигенция, на галерке “висели” студенты, а на маленьком балкончике прятались, бывало, члены правительства, чтобы затем незаметно и подобострастно пригла-сить главного режиссера этого непокорного острова свободы к себе в гости.
Когда на заре перестройки изгнанному из своей страны Юрию Любимову удалось приехать в Москву на несколько дней, каза-лось, вся Россия пыталась вместиться в небольшом театральном дворике. На Садовом кольце постовые милиционеры с интере-сом взирали на студентов, совершающих акробатические трюки, чтобы проникнуть в театр через крышу. Я своими глазами виде-ла, как у маститого театрального критика застрял в форточке ор-топедический ботинок.
Театр не мог вместить всех желающих. Да и не подпускал к великому режиссеру людей новый хозяин театра – Николай Гу-бенко. Он уже тогда чувствовал себя хозяином.
Николай Губенко. Провинциальный мальчик, ноче-вавший, как беспризорник, в котельной. Блистатель-ный Юрий Любимов не только взял его в свой театр, но и, пожалев, привел домой. Сколько дней и ночей провел Коля Губенко в гостеприимном доме мамы Юрия Петрович на Фрунзенской набережной? Об этом теперь помнит только он сам. Помнит ли? В первые годы Таганки играл ведущие роли, но неожиданно бро-сил театр. Случайно ли это совпало с появлением но-вой яркой звезды Владимира Высоцкого?.. Похоже, что Губенко всегда и во всем хотел быть первым. Но толь-ко почему-то это никогда ему не удавалось.
Н.Н. Губенко: актер, кинорежиссер, министр, ди-ректор театра, депутат, коммунист. Сколько ролей! Но кто их помнит сейчас?
Может быть, потому и чувствовались в нем внутренняя озлоб-ленность, закомплексованность, выливающаяся в беспрерывные потоки брани на репетиции, а “творческий процесс” у режиссера Губенко сводился к воспоминаниям, как это делал Любимов.
Он всегда вовремя чувствовал конъюнктуру. Поэтому при на-значении Губенко на пост министра культуры его так дружно поддержала интеллигенция: “Все знают его как человека глубо-ко порядочного. Он помог возвращению Любимова в театр,” – выразил общее мнение Г. Панфилов (“Комсомольская правда”, 22.11.89)…
Что должен был чувствовать Любимов, когда, ухмыляясь со сцены, Губенко произнес: “Мы Вас очень любили… раньше; а теперь, извините, ненавидим”… За несколько лет до этого я го-ворила Юрию Петровичу: “Губенко – предатель”. “Нет, Коля – хороший человек”. Я не ждала от Ю. Любимова другого ответа. Они все у него были хорошие люди. Они были его дети, его уче-ники, его семья, которой он отдал свою жизнь и отдает сейчас, жертвуя многомиллионными контрактами за границей. Он соз-дал их. Только люди, ничего не понимающие в творчестве, мо-гут думать, что все прекрасное и мудрое, что несут актеры зри-телям, придумали они сами…
Ю.П. Любимов. Он радовался как мальчишка, когда мы принесли ему газету, где сообщалось, что ему вернули гражданство. Он сумел пережить и про-стить очередной плевок в лицо, когда выяснилось, что ни у кого не хватило мужества попросить про-щения за совершенную подлость.
Он был жестким режиссером, и многие его боя-лись. Но он всегда был очень добрым человеком. Он никогда не подводил и не предавал своих учеников, и они ему отвечали искренней любовью. Не только ак-теры, но и вся страна. Все, кто его знал.
Сейчас Ю. Любимову 79 лет. Кажется, годы не меняют его. Он такой же величественный, красивый, мудрый, сильный. На старой Таганке идет репетиция “Братьев Карамазовых”. Обыч-ная работа. Новая же Таганка давно используется как оплот по-литических сил, и говорить тут, кажется, не о чем. Предавшие своего учителя теперь сами преданы забвению. Где они теперь? Кто они и что?
Но рана не зажила, и только наша корреспондентка коснулась вопроса об отделившейся части Таганки, Юрий Любимов взо-рвался: “Вместо того, чтобы кто-нибудь заступился, начи-ная с судов, правителей, что “зачем же вы разрушаете те-атр?” У них на словах: “Такой был театр, в нем было то-то и то-то…” Теперь оказывается, никому это не нужно. Даже наоборот, надо плевать друг на друга.
— Не было ли с их стороны попыток к сближению?
Ю.Л. Представьте: вы все время изменяете мужу. И его спрашивают: “Вы, может быть, сойдетесь?” Да сходился уже три раза, а она опять б.. “Но все равно надо сойтись. Уж простите, уж такая она родилась”. Но я-то не хочу жить с такой.
— Чем занимаются актеры Губенко?
Ю.Л. Им предлагали напротив кинотеатр “Таганский” – работайте. Они сказали “нет”, тут будем. С коммуниста-ми вели пропаганду из этого театра. И звонили моей сестре, моим родственникам и говорили, что ваш брат совсем с ума сошел.
Можно простить его горячность. И нам жаль, что мы опять потревожили эту больную тему. Предательству Иуды со времен Христа было обыденным и привычным делом, а продавшие ду-шу за 30 серебренников сами стали “мертвыми душами”.
По сути, Губенко никогда не имел отношения к подлинной Таганке и не имеет его сейчас. Тогда как же оказалось, что театр перешел в его руки? И неужели никто из современных “демократов”, правителей, ратующих за свободу, не спосо-бен вспомнить, что был человек, который не боялся гово-рить правду тогда, когда они проповедовали коммунистиче-скую идеологию в советских обкомах. Идеология изменилась. Но люди остались прежними. Поэтому они так старатель-но пытаются забыть, кто такой Юрий Любимов, игнорируя его письма, в которых он просил всего лишь справедливости. Его имя всегда раскаленным железом будет жечь их совесть. Они будут бояться его. Потому что он никогда не менял цветовую ориентацию, он всегда говорил, что думал, оста-ваясь патриотом своей России.
Уже ничего нельзя изменить. Но мне бы хотелось, чтобы Любимов знал, что с ним всегда будут люди, у которых есть честь. Пришло время отдавать долги. И я вернулась на де-сять лет назад, чтобы отдать свой долг памяти друзьям, которых я никогда не предавала”.
Когда Любимов приехал в Москву всего на 10 дней по част-ному приглашению Губенко, как иностранный гражданин, теат-ральный дворик у служебного входа был заполнен толпой почи-тателей. Постоянно мелькали лица знаменитостей: известных всей стране журналистов, актеров. Когда подъехала “Волга”, я рассчитала так, чтобы первой оказаться около дверцы. Вышел Любимов. Не помню, что я ему сказала. Но это и не важно. Главное было в глазах. Он долго меня разглядывал. Толпа за-мерла. А дальше, мы пошли в театр, а все остальные остались за дверью. Любимову ведь было запрещено тогда проводить в те-атр людей. Но все же он сделал исключение. Так состоялось на-ше знакомство. Тем временем, люди, оставшиеся на улице, не смирились с неудачей. Они лезли в окна, через крышу, подкупа-ли рабочих и проникали через подвалы, где их вылавливали и отправляли в милицию. Приезд Любимова был триумфом. Хотя никто не думал, что он решит здесь остаться, пренебрегая бла-гополучным Западом.
Врагам не удалось расколоть отчаянный “остров свободы”. Это сделал “друг”. Губенко отхватил новое здание театра на Та-ганке, пристроенное к маленькому камерному старому. Огром-ный удобный зал он использует для коммунистических собраний и там он не ставит спектакли, потому что не умеет. Но старая Таганка по-прежнему живет. У них есть главное: привычные стены, старая гримерная Высоцкого и глава и душа этого театра – Юрий Любимов. Он по-прежнему ставит совершенно необычные спектакли, переворачивающие представления о прошлом и настоящем страны. Многие его работы являются таким глубоким потрясением, что меняют жизнь людей. Недавно я видела репетицию спектакля по казалось бы конъюнктурному произведению. Настроена я была весьма скептически. Но Любимов в очередной раз перевернул мои представления не только своей обычной эрудированностью, а тем, насколько неожиданными и трагически-щемящими могут быть уже привычные истории о заключенных физиках ядерщиках. Но больше всего меня потрясло то, что восьмидесятилетний человек в свой отпуск ездит за границу ставить спектакли (а его контракты расписаны на 10 лет вперед, несмотря на возраст. Умеют иностранцы ценить, в отличие от нас!), а из заработанных на Западе денег, выплачивает зарплату актерам на родной Таганке. Потому что государственных средств не хватает для сносного существования.
Юрий Петрович Любимов в последние годы стал мягче, муд-рее и терпимее. На своих критиков и противников он смотрит с юмором. Не раздражается, как прежде, на чужую глупость. Од-нако, он далек от эйфории в оценке действительности. И по-прежнему не выносит пинков власти, ставших для многих есте-ственными. Если в советские годы, когда министр культуры Де-мичев вызывал его к себе на многочасовую “проработку” и сам при этом поедал клубнику, ругая собеседника, Любимов демон-стративно доставал бутерброд; то теперь, промаявшись в ожида-нии опаздывающего Путина, Юрий Петрович Любимов, посмот-рев на часы, говорит, что он тоже занятой человек и дальше ждать не будет. Потому что нельзя позволять власти себе ха-мить. И это правильно.