Мою посуду – и мажу слёзы по щекам, тайком шмыгаю носом. Я, видите ли, не понимаю самой сути творчества! Поэту, видите ли, нужно вдохновение, и он его ищет! Ищет в вине, друзьях, возлюбленных, поездках по стране и за рубеж (без меня!), чатах непоэтического содержания и ночных звонках. А потом появляются стихи, обращённые к «нежной девочке, эху далекой мечты»! А я? Оказывается, я срываю творческий процесс непониманием того, что поэты – люди особые, их якобы нельзя общей меркой мерить. Я выясняю отношения, ревную там, где нет повода, выбиваю творца из колеи и срываю творческий процесс. Ну да, мое место определено рассказами о жёнах Бунина, Брюсова, Ландау и даже Леонида Агутина. Типа, мотай сопли на кулак и радуйся, что не выгнали и разрешают заниматься бытом Поэта! А я и радуюсь:
Вы прощаете всё за концерт Сарасате
Исступленно, безумно и больно любя!
Да, я понимаю, что нельзя добиться внимания к себе выяснением отношений, битьем посуды и телефонов, попытками отсоединить и спрятать важные проводки от компьютера… Бабскость лезет.
Надо что-то делать. Что? Уйти – себе дороже, буду мучиться, плакать, а в конце концов сама же и прибегу обратно. Надо что-то другое.
Так. Кем я была до того как стала «любимой-домработницей»? Дочкой отца-подполковника-пьяницы-поэта. Он писал стихи для себя, для души, для мамы. Не публиковал. Но обладал поэтическим взглядом на жизнь, а это не спрячешь, как зелёную записную книжечку с бисерными буковками, в стол.
Потом я была студенткой. Кстати, писала стихи. Неплохие. Печатали в университетской малотиражке. Хвалили. Студенческий театр ставил мои пьесы. Ах, какая девочка-синичка! Декан на выпускном сказал, что мое место если не в литературе, то в рекламном бизнесе. Так, может, попробовать потворить? Вдруг получится. А заодно и осознаю самую суть творчества. Если получится. А как не получится-то? Вот мне какую лекцию сейчас поэт прочел о том, где надо черпать вдохновенье!
Что ж, начнем, пожалуй. Давненько я не брал в руки шашек… Для начала что-нибудь срифмовать!
Все хвалили маму:
Мама мыла раму.
Вот помыла раму
И пошла к Абраму!
Молодец, мама! Хуже, когда ни к какому Абраму ни за чем не хочется. Да и рифма, прямо скажем…
Упражнение 2: вспоминаем рифмы великих поэтов. А. Пушкин: певец – сердец, стихами – сердцами, вдохновеньем – гоненьем, награда – отрада. А.Толстой: тревожит – может, майором – шпорам, убежденья – тенью, чужого – снова.
Странно, много неточных, а когда читаешь целиком, не воспринимаешь неточности рифмы. А у Маяковского: громадили – матери, огарком – окаркан, петли – Ай-Петри. Теперь рифмы домработницы: пьянство – постоянство, сутки – желудки, больно – невольно, плачу – значит. Неплохо для начала.
Теперь — поймать вдохновение и писать! Где ловят Пегаса поэты в первую очередь? В вине! Пора и мне там поискать. Соседний бар уже открыт!
О боже, как мало коньяка в таком большом бокале! А цена! Может, лучше винца какого? Стоп! Долой психологию домохозяек, считающих гроши до получки! Я начинающий поэт, пришла сюда за вдохновеньем, так к чему мелочиться. Сиди, пей, наслаждайся, отпускай сознание и жди… Вдохновение придет!
— Радость моя, что это вчера такое было?
— Ах, мне плохо!
— Что за повод? Почему не предупредила?
— Уумх!
— Кто вообще тебя привел?
— Меня привели? Не помню. Нет, там какой-то дядька лысый был. Он привел?
— Ну, знаешь…
— Дай мне цитрамону или что ты там пьешь в таких случаях!
— Нет, это черт знает что такое! Я не служанка!
— Но мне плохо!
Мне правда плохо. Я помню кусками. Что я делала? Что я говорила? Кому? Когда я пришла? Помню, что говорила кому-то, чтоб проводил до квартиры, потому что боюсь маньяков, подстерегающих молодых поэтов в подъездах, а номер квартиры вспомнить не могла, говорила, что когда придем, то покажу. И всё. Как же меня принесли? Или привели все-таки? Откуда узнали куда? У соседей спрашивали? Вот стыд-то. Цитрамон запила водой и развела коньяк в желудке.
Спать….
Интересно, приходило ли вдохновенье?
Дверь отворилась почти неслышно. Мой поэт на цыпочках приблизился к моему лежбищу, присел на краешек кровати. У меня всё съёжилось внутри: сейчас последует вторая часть душеспасительной беседы. Лежу с закрытыми глазами. Вроде как сплю. Моих волос нежно касается любимая рука:
— Бедная моя девочка! Вот тут чай зеленый свежезаваренный. Полегчает.
О мой поэт! Из глаз поползли слезинки. Одна легко скатилась на подушку, а вторая начала прокладывать себе русло через нос. Может, не заметит? Ну да, как же, жди! Кто сегодня умывался-то? Тушь окрасит водопад в черный цвет.
— Ничего. Все пройдет.
Да уж… Есть ли слово, способное передать чувство человека, так позорно перебравшего накануне? «Ее сердце грызла беспощадная совесть» (А.Гайдар).
Тихий ангел присел у постели.
Вся в слезах оплывает свеча.
Знаешь, ангел, ведь я не хотела
Всё разрушить вот так сгоряча.
Я любила, меня не любили.
Я ждала, но не ждали меня.
Может, всё же терпеть нужно было?
И прощать, и любить не кляня?
Тихий ангел исчез незаметно,
Не дослушал мой тягостный бред.
Догорает огарочек. Тщетно
Я хотела услышать ответ.
Что ж, каков Пегас, таковы и стихи. Какого озарения я ожидала от соседнего бара? Неужто прорыва в ноосферу?
Этап второй. Богема. Где вот только ее взять? Круг знакомств у меня невелик. Школьная подруга Светка, весьма далекая от поэзии. Люся с гитарой, но она сектантка, с ней богемничать нельзя: и вечный пост и вечная молитва, да еще всевозможные столкновения эгрегоров… Надо посмотреть альбомы, может, там что натолкнет на мысль.
Фото прошлого лета. Остров, где мы отдыхали. Сразу после пошлого романчика моего поэта с жирной воспитательницей из Соснового Бора. Как мне было плохо!
На северном острове, мрачном, унылом,
Я от любви свое сердце лечила.
…Нет, Данила-мастер, не выйдет из этого каменный цветок. Значит, второй этап пропускаем, переходим к третьему. Нет, не к третьему, потому что полюбить я никого сейчас не смогу, да и уехать не удастся. Сразу к пятому. Начну исследовать Всемирную паутину. Может, вдохновлюсь.
— Пасьянс раскладываешь?
— Да. Нет.
— Так да или нет?
— Не мешай, я тут…
Что я тут? Проскучала почти час, чатясь с кем: с подростками или сексуально озабоченными особями? Пошла по закладке моего поэта, попала в секс-чат. Вот наблюдала суррогат жизни: намекают, уединяются в приват, ревнуют, выясняют отношения. Смайлики непристойного содержания. Ники – только неадекватный человек мог так себя назвать… Любопытство сменилось гадливостью. Вдохновением и не пахнет.
Другая ссылка ведет на «Стихи.ру». А здесь я уже бывала. Но теперь я не читаю моего поэта, а рожаю нового автора. Регистирируюсь. Удачно. Несколько слов о себе и своем творчестве. Так. Надо что-то написать.
Мои стихи беспомощны, унылы.
Им места нет на сайте, где Стихи.
М о и лежат в душе. Могилы
Их образовали кладбище. Плохи
Они. Я прихожу к ним часто.
Пытаюсь вспомнить или позабыть.
Но помещать их здесь опасно:
Смеяться будут. Лучше быть
Читателем.
Нормально. Тут есть и похуже. Теперь поместить свои произведения. Что же…
Соединение разорвал входящий звонок. Пьяный голос моего поэта заплетающимся языком пытался объяснить, что очередной роман кончился, что мосты сожжены, Рубикон перейден, новая жизнь начнется с понедельника, больше никаких женщин, пьянок и т.д. Только я.
Я не дослушала. Это очередной виток, не более того.
Боль вылилась в рифму. Пошли стихи. Нешуточные, настоящие. Не для сайта, а потому, что им было тесно внутри меня. Они рвались наружу, складывались в неведомый уму размер, изъяснялись не знакомыми мне словами.
Костер уж прогорел давно. Седыми стали черные поленья.
От еле видимого тленья идет чуть ощутимое тепло.
Так и в душе. Костер погас. Одни седые головёшки
И чувств раздавленные крошки… Увы, нет больше нас…
Но что ж так скорбно лес молчит? О чем так горько чайки плачут?
Иль наше чувство столько значит для леса, для травы, для птиц?
Рябит от горя стылая вода. Слеза от ветра косо вниз стремится.
Увы, уже ничто не повторится. Ничто и никогда. Ничто и никогда.
Я вглядывалась в эти строки до боли, пытаясь осознать, как же они появились. Пыталась разместить катренами, двустишьями, сплошным прозаическим текстом… Трогала слова. Читала про себя и вслух. Резало слово «иль». Но это уже завтра, на свежую голову.
Когда же я обессиленная свалилась на кровать, мне было не до привычных мыслей о поэте. Мне казалось, что весь воздух, весь мир пронизан невидимыми ниточками стихов. Они в любимых глазах, в паутине, притаившейся в углу, в старой фотографии… Надо только найти кончик, потянуть ниточку – и запестреет страница буквами-галочками, к которым будут привязаны невидимые ниточки стихов. Но вот чтобы найти эти ниточки, надо… Надо…
Господи! Кому и что я хочу доказать?
О мой Поэт! Я поняла, из какого «сора» растут настоящие стихи.
Суть творчества в боли. Душевной боли. Вселенской боли. В неуспокоенности. В желании втиснуть весь огромный мир в свое маленькое сердце, прочувствовать и пережить всю боль этого мира. Только тогда Стихи. Так пишешь и живешь ты, Поэт.
А я… У меня другое назначение…
Мою посуду и молюсь: Господи, избави меня от гордыни, от эгоизма, от желания безраздельно владеть душой Поэта! Дай мне спокойно и благодарно принять то, что я изменить не в силах!