— Тебя завтра казнят…
— Я знаю, префект.
— Почему же ты так спокоен?
— Я готов к смерти. Давно готов…
— И ты уже не хочешь жить?
— Нет. Я смирился со своей участью.
— Ты знаешь, какая смерть ждет тебя?
— Да, префект.
— Столбование…Тебя ждет столбование. Тебя посадят на вбитый в землю заостренный кол. Толстое деревянное острие будет медленно проходить сквозь тебя, пока не доберется до сердца. Смерть твоя будет ужасна и мучительна…
— Зачем ты мне говоришь, префект, то, что я и так хорошо знаю?
— Неужели тебе хочется так умирать?
— Я снисхождения не прошу. Я славно прожил жизнь.
— Славно?! Ты всю жизнь убивал и насиловал, предавал и лгал, святотатствовал и растлевал! Тобой до сих пор пугают детей и невинных девушек!
— Да, я резал жирных купцов и безжалостных ростовщиков! Насиловал их жен и дочерей! Сжигал их очаги, а детей продавал в рабство! Но нищие и проститутки всегда могли рассчитывать на мою щедрость!
— Это потому, что тебе нечего было с них взять. Кроме тел падших женщин и раболепия попрошаек перед тобой. Тебе нравилось разбрасывать серебро перед ними и смотреть, как калеки и проститутки катаются в пыли, рвут друг друга на куски, убивают, чтобы урвать очередную монету. А ты смеялся! Тебя все ненавидят! Даже нищие! Нет дома в этой стране, в который ты не принес горя и несчастья! Ненависть к тебе не идет ни в какое сравнение с ненавистью к нам, завоевателям!
— Может быть, префект…
— Завтра все будут плевать на тебя и смеяться, показывая пальцами, как ты корчишься от боли.
— Я всегда жил сегодняшним днем.
— На что же ты надеешься?
— Бог милостив и справедлив. Он не оставит меня. За свои грехи я буду наказан только на этом свете. Осталось немного потерпеть…
— Ты на это всерьез рассчитываешь? В памяти соплеменников ты навсегда останешься самым мерзким и жестоким разбойником.
— Я не всегда был таким, префект. Я хотел стать мореходом. Плавал бы в Малую Азию и Офир, возил бы коней и йеменские благовония, золото и рабов. Мой отец дал мне при рождении имя Бенони, что означает «сын страдания моего». Он был жестоким человеком. Насиловал сестер, бил и издевался надо мной и моими братьями. Двух младших продал в рабство. Когда мне было тринадцать лет, он размозжил голову моей матери. Я зарезал отца и ушел. Ушел навсегда. Сначала я стал пиратом. Мы грабили тирские и греческие корабли, а всю добычу пропивали в портовых кабаках. Мы убивали. Смерть для каждого из нас стала привычной и обыденной. Я был сильным и ловким. Решил: «Почему кто-то другой должен решать, как, где и сколько мне жить? Я сам должен быть хозяином своей судьбы! И сделаю для этого все! Переступлю через любого, кто мне помешает! Повелевать чужими жизнями, быть властелином над никчемными, слабыми людишками, которые пресмыкаются и дрожат при одном твоем появлении, – что может быть слаще этого!» Тебе же самому знакомо это чувство, префект, – повелевать быдлом?!
— Это называется властью. Действительно, это лучшее, что можно испытать в жизни. Даже обладание богатством и женщинами не приносит столь сильного удовлетворения. Впрочем, власть всего этого предоставляет в избытке…Но мы немного отвлеклись. Скажи, слышал ли ты о шайке богохульников, столь популярной в народе, особенно об их главаре — вероотступнике?
— Да, префект. Я видел этого умалишенного в Сихеме. Даже я не стал его трогать…
— Зря. Он и его последователи посягали на священные устои государства, смущали толпу своими богопротивными речами и подстрекали к бунтам. К сожалению, их главарь успел покончить с собой, прежде чем мои солдаты схватили его…А ученики, его верные ученики, причем каждый, огораживает себя, наперебой предают друг друга, рыдают, умоляя их пощадить, и целуют землю, по которой только что ступали мои сандалии. Они не годятся на роль жертвенных баранов…
— К чему ты клонишь, префект?
— Ты станешь тем самым главным богохульником, которого мы казним. Ты возьмешь на себя его вину! Вы немного похожи, почти одного возраста и стати. Я хочу показать вашему народу, кому он поклонялся. Бандиту, насильнику, грабителю и отцеубийце! Мы казним его вместо тебя! Вернее, его имя, которое ты возьмешь в день казни. Ты покаешься перед смертью, скажешь, что вводил народ в заблуждение! Все поймут, что поклонялись дьяволу! И проклянут его имя во веки веков.
— А если я не соглашусь?
— А какой тебе резон не соглашаться? Правильное решение сулит тебе много выгод. Во-первых, отсрочка казни. Ты проживешь лишних несколько дней. Уже одно это — неслыханная щедрость! Все это время ты будешь пить вволю вина и есть до отвала мяса. Я пришлю тебе самых красивых рабынь…Во-вторых, твоя смерть будет легкой и сладкой, как сон. Легионер добьет тебя мечом, как только зеваки разойдутся. В-третьих, тебя похоронят, как того требуют ваши обычаи.
— Я согласен, префект. Только у меня будет еще одно условие…
— Ты не можешь ставить мне условия!
— Прости, префект, но иначе я не соглашусь!
— Что ты еще хочешь?
— Я прошу даровать жизнь моим друзьям, которых твои солдаты схватили вместе со мной.
— Это такие же разбойники, как и ты!
— Я беру всю вину на себя! Должен же я сделать хоть одно доброе дело, пока не покинул эту землю?!
— Хорошо, я помилую…Кстати, сколько их?
— Двенадцать, префект…

Бенони стоял прямо, с презрительной усмешкой глядя на бесновавшуюся невдалеке толпу. Палило солнце, обжигая свежие раны, оставленные после бичевания. Ему грубо бросили на спину, исполосованную красными рубцами, два огромных тяжелых бруса, скрепленных перпендикулярно. От тяжести он едва не упал, с трудом устояв на ногах. Шершавое дерево поползло со спины, оставляя тысячи заноз на бледном теле. Пришлось сильнее нагнуться, схватить руками верхушку верхнего бруса над головой. Он с трудом сделал первый шаг, второй…Рядом шли солдаты, отгоняя слишком близко приблизившихся людей. Толпа визжала, сыпала проклятьями, плевала в него, кидала каменьями:
— Распни, распни его! Иисуса! Да будет распят! Кровь Иисуса на нас и на детях наших!

— Тебя завтра казнят…
— Я знаю, префект.
— Почему же ты так спокоен?
— Я готов к смерти. Давно готов…
— И ты уже не хочешь жить?
— Нет. Я смирился со своей участью.
— Ты знаешь, какая смерть ждет тебя?
— Да, префект.
— Столбование…Тебя ждет столбование. Тебя посадят на вбитый в землю заостренный кол. Толстое деревянное острие будет медленно проходить сквозь тебя, пока не доберется до сердца. Смерть твоя будет ужасна и мучительна…
— Зачем ты мне говоришь, префект, то, что я и так хорошо знаю?
— Неужели тебе хочется так умирать?
— Я снисхождения не прошу. Я славно прожил жизнь.
— Славно?! Ты всю жизнь убивал и насиловал, предавал и лгал, святотатствовал и растлевал! Тобой до сих пор пугают детей и невинных девушек!
— Да, я резал жирных купцов и безжалостных ростовщиков! Насиловал их жен и дочерей! Сжигал их очаги, а детей продавал в рабство! Но нищие и проститутки всегда могли рассчитывать на мою щедрость!
— Это потому, что тебе нечего было с них взять. Кроме тел падших женщин и раболепия попрошаек перед тобой. Тебе нравилось разбрасывать серебро перед ними и смотреть, как калеки и проститутки катаются в пыли, рвут друг друга на куски, убивают, чтобы урвать очередную монету. А ты смеялся! Тебя все ненавидят! Даже нищие! Нет дома в этой стране, в который ты не принес горя и несчастья! Ненависть к тебе не идет ни в какое сравнение с ненавистью к нам, завоевателям!
— Может быть, префект…
— Завтра все будут плевать на тебя и смеяться, показывая пальцами, как ты корчишься от боли.
— Я всегда жил сегодняшним днем.
— На что же ты надеешься?
— Бог милостив и справедлив. Он не оставит меня. За свои грехи я буду наказан только на этом свете. Осталось немного потерпеть…
— Ты на это всерьез рассчитываешь? В памяти соплеменников ты навсегда останешься самым мерзким и жестоким разбойником.
— Я не всегда был таким, префект. Я хотел стать мореходом. Плавал бы в Малую Азию и Офир, возил бы коней и йеменские благовония, золото и рабов. Мой отец дал мне при рождении имя Бенони, что означает «сын страдания моего». Он был жестоким человеком. Насиловал сестер, бил и издевался надо мной и моими братьями. Двух младших продал в рабство. Когда мне было тринадцать лет, он размозжил голову моей матери. Я зарезал отца и ушел. Ушел навсегда. Сначала я стал пиратом. Мы грабили тирские и греческие корабли, а всю добычу пропивали в портовых кабаках. Мы убивали. Смерть для каждого из нас стала привычной и обыденной. Я был сильным и ловким. Решил: «Почему кто-то другой должен решать, как, где и сколько мне жить? Я сам должен быть хозяином своей судьбы! И сделаю для этого все! Переступлю через любого, кто мне помешает! Повелевать чужими жизнями, быть властелином над никчемными, слабыми людишками, которые пресмыкаются и дрожат при одном твоем появлении, – что может быть слаще этого!» Тебе же самому знакомо это чувство, префект, – повелевать быдлом?!
— Это называется властью. Действительно, это лучшее, что можно испытать в жизни. Даже обладание богатством и женщинами не приносит столь сильного удовлетворения. Впрочем, власть всего этого предоставляет в избытке…Но мы немного отвлеклись. Скажи, слышал ли ты о шайке богохульников, столь популярной в народе, особенно об их главаре — вероотступнике?
— Да, префект. Я видел этого умалишенного в Сихеме. Даже я не стал его трогать…
— Зря. Он и его последователи посягали на священные устои государства, смущали толпу своими богопротивными речами и подстрекали к бунтам. К сожалению, их главарь успел покончить с собой, прежде чем мои солдаты схватили его…А ученики, его верные ученики, причем каждый, огораживает себя, наперебой предают друг друга, рыдают, умоляя их пощадить, и целуют землю, по которой только что ступали мои сандалии. Они не годятся на роль жертвенных баранов…
— К чему ты клонишь, префект?
— Ты станешь тем самым главным богохульником, которого мы казним. Ты возьмешь на себя его вину! Вы немного похожи, почти одного возраста и стати. Я хочу показать вашему народу, кому он поклонялся. Бандиту, насильнику, грабителю и отцеубийце! Мы казним его вместо тебя! Вернее, его имя, которое ты возьмешь в день казни. Ты покаешься перед смертью, скажешь, что вводил народ в заблуждение! Все поймут, что поклонялись дьяволу! И проклянут его имя во веки веков.
— А если я не соглашусь?
— А какой тебе резон не соглашаться? Правильное решение сулит тебе много выгод. Во-первых, отсрочка казни. Ты проживешь лишних несколько дней. Уже одно это — неслыханная щедрость! Все это время ты будешь пить вволю вина и есть до отвала мяса. Я пришлю тебе самых красивых рабынь…Во-вторых, твоя смерть будет легкой и сладкой, как сон. Легионер добьет тебя мечом, как только зеваки разойдутся. В-третьих, тебя похоронят, как того требуют ваши обычаи.
— Я согласен, префект. Только у меня будет еще одно условие…
— Ты не можешь ставить мне условия!
— Прости, префект, но иначе я не соглашусь!
— Что ты еще хочешь?
— Я прошу даровать жизнь моим друзьям, которых твои солдаты схватили вместе со мной.
— Это такие же разбойники, как и ты!
— Я беру всю вину на себя! Должен же я сделать хоть одно доброе дело, пока не покинул эту землю?!
— Хорошо, я помилую…Кстати, сколько их?
— Двенадцать, префект…

Бенони стоял прямо, с презрительной усмешкой глядя на бесновавшуюся невдалеке толпу. Палило солнце, обжигая свежие раны, оставленные после бичевания. Ему грубо бросили на спину, исполосованную красными рубцами, два огромных тяжелых бруса, скрепленных перпендикулярно. От тяжести он едва не упал, с трудом устояв на ногах. Шершавое дерево поползло со спины, оставляя тысячи заноз на бледном теле. Пришлось сильнее нагнуться, схватить руками верхушку верхнего бруса над головой. Он с трудом сделал первый шаг, второй…Рядом шли солдаты, отгоняя слишком близко приблизившихся людей. Толпа визжала, сыпала проклятьями, плевала в него, кидала каменьями:
— Распни, распни его! Иисуса! Да будет распят! Кровь Иисуса на нас и на детях наших!