Часть 1
Дэн проснулся весь мокрый от пота, сырые были даже трусы, не говоря уже о голове, груди и ладонях. Сначала ему показалось, что он, как бывало в далеком детстве, обмочился в постель, но простыня была влажная, а лужи под собой он не обнаружил. Первым делом хотелось быстрее встать под душ, но внутри срабатывал какой-то тормоз, он пытался понять, что же это было: этот сон? Он напряг весь свой мозг, пытаясь вспомнить все до мелочей, и отчасти это ему удалось.
Это был явно какой-то храм, если ещё точнее индусский храм. В центре освещался факелами в стенах трон, и на нём восседало Божество, самое, что ни на есть живое натуральное, при этом у Божества было несколько рук и ещё, самое странное: они шевелились, возможно, это был всего лишь символ, но Дэн очень испугался. Вероятнее всего это был ритуал: поочередно к многорукому Божеству подходили в странных одеждах люди и подносили всяческие дары. Они укладывали их прямо на пол: корзины с диковинными плодами, сосуды с напитками и маслом — по всей вероятности это было масло, здесь же были огромные пучки с ароматными травами, запах которых до сих пор щекотал ему ноздри. Он не видел своей одежды, как жаль всегда, когда ему снились сны, он не видел себя и смутно даже не представлял, как он выглядел во время сна. Но почему раньше в голову не пришли такие мысли? На голове у него, а это он чувствовал, была повязка, скорее всего это был тюрбан, догадался он, как и у всех, кто здесь присутствовал. Тюрбана не было лишь у одного тощего старика, он сидел в углу, поджав под себя худые ноги, и глаза его были слегка прикрыты, казалось, он едва ли наблюдал весь ритуал. Чего Дэн испугался, он не помнил, ведь это не был ритуал жертвоприношения, все выглядело довольно мирно, правда непривычно резала слух ритмичная барабанная дробь, но такую дробь он уже, кажется слышал и не раз, у себя на Невском.
Телефонный звонок оборвал его размышления, Дэн, будто очнулся, встал и пошёл в ванную. Все время, пока он принимал душ, брился, телефон разрывался. Дэн и не подумал подойти и взять трубку. Он все ещё жил в своем сне, и чуть было не порезал себе подбородок, когда брился. Он уже предчувствовал, что сон не даст ему сегодня покоя. Дэн машинально полез в рядом стоящий платяной шкаф, но выглаженной сорочки именно того цвета, какую он носил по понедельникам, не было.
— Черт знает что! — сорвалось с языка. Ругался Дэн крайне редко и вообще не ругался, но в последнее время стал, не сдержан, а что делать? Работа, работа и работа. Иногда ему казалось, что это его каменная стена и уж за ней его никто не достанет, но со временем и работа перестала приносить желаемого удовлетворения, всё чаще становилось тревожно на душе. Только мать понимала его. Она любила его, всё того же маленького мальчика, который носил очки, и которого могли обидеть старшие ребята во дворе, и она, как разъяренная пантера, могла в любой момент кинуться на его защиту. Дэн очень любил её и думал, что даже у Христа не было такой матери, она бы раньше легла на крест, чем отдала его, Дэна на погибель, а если бы креста не было, она сколотила бы его своими руками.
Уже в машине по дороге на работу он взял трубку, т. к. знал, что ему звонила Лена все утро, так было принято, если его не было на работе в десять, она звонила сама, выискивала его и докладывала обстановку. Вот и сейчас, он звонил, чтоб узнать новости:
— Да Денис Борисович, — отозвалась Лена на другом конце.
— Что у нас там?
— Встреча с Петраковым срывается, — пищала Лена, — ещё двое представителей вас ждут из Балтики, и на одиннадцать часов встреча с Нестеровой….
— Так…, позвоните Нестеровой, перенесите встречу, из Балтики отошлите к Иван Палычу, он в курсе, все сделает как надо.
— Да, Лена, предупредите Родина, через полчаса буду, пригласите ко мне.
Все коротко и ясно, ему нравился такой ровный тон диалога, он привык именно так общаться с подчиненными, и никаких отступлений в сторону. И когда ему было хорошо и не очень, нельзя было догадаться, что ему нравилось, а что нет. А сейчас ему было не очень:
Вот уже неделю как ныло и покалывало под ребром слева.— Надо бы сходить в клинику провериться, да чего там, туда только попади, всю душу вытрясут, не говоря о другом, попить травы надо. Мать дала на прошлой неделе, и он открыл бардачок, вот и травка-муравка, взял в руки прозрачный пакетик, и тут же ощутил терпкий аромат сухой травы, положил его на сидение рядом, чтоб не забыть.
В детстве мать звала его Деней, Денечкой, это потом, много позже его
в школе, а затем в вузе стали звать Дэном, а так, он обыкновенный Денис
Грачев, другое дело Дэн – и друзья, и жена по старой памяти звали его так.
С Лерой, со своей женой Дэн учился в институте. Он ее приметил ещё, за год, когда поступал на физфак МГУ, но не поступил, где они пересекались, Лера так и не узнала, только в следующем году они оказались на одном факультете, в одной группе, а на третьем курсе она стала его женой. На тот момент этот поступок приравнивался к героическому. На дневном отделении, с ребенком, они умудрялись учиться, понимали друг друга с полуслова, делили радости и беды и были счастливы.
Куда всё девается потом? Почему счастье, прошедшее, «через тернии», казалось бы, должно больше цениться, после — просто перестаёт быть им? Может оно так запрограммировано, чтоб не расслабляться? Почему теперь, имея квартиру в престижном районе, свое дело, машину, дачу, да ещё двух прекрасных детей, он не ощущает того лучшего времени, того состояния лёгкости и уверенности, что всё в твоих руках, что ты кузнец не только своего благосостояния, но и всего человечества в целом. И почему людям, с полуслова понимавшим друг друга раньше, всё чаще становится говорить не о чем, а если и есть, то это постоянные выяснения отношений, в общем — сплошные противоречия. И самое ужасное это — ложь. Можно же повернуться лицом к действительности, и Дэн понимал это, где-то внутри себя, но признать боялся. Это всё равно, что признать свою сексуальную несостоятельность, а к этому он был точно не готов. Видимо ранний успех, как у многих молодых людей, вскружил ему Дэну Грачеву голову.
От скуки и любопытства он, как многие его ровесники, знакомился, флиртовал с девушками, потом это ему надоедало, и он бросал всё это дело часто незаконченным, не доводя до трагедии, так он обычно говорил.
