Трудно дышать в тускло освещенных каменных тоннелях улиц. Задыхаюсь от бега, и от обреченности. Память опять играет со мной в злые игры, ставки в которых – воспоминания. И я опять проигрываю. Но чувство самосохранения гонит вглубь городских трущоб. Мимо хрупких обломков и заплесневелых стен. Я знаю, меня догонят, схватят и будут судить. И к чему приговорят, тоже знаю. Но сметаю злые слезы и бросаюсь в новую щель, которая обещает спасение.
Полуразрушенная картинная галерея пахнет тишиной, здесь сыро и неуютно. Витражи меланхолично разбрасывают крохи света, скрипят мои осторожные шаги. Где-то отсчитывают концы веков падающие капли воды, встревоженная пыль прилипает к давно увядшим полотнам. Слышу далекие раскаты грома. Настолько далекие, что кажется, это место удалено в пространстве и времени, что оно не существует. Впервые хочется спать. Ужасная гроза превращается в свору зайчиков, прыгающих от окон к сырым стенам и каменному полу. Кап – кап – кап. На одной из картин грустная женщина держит в руках книгу. Она тоже играет со мной в воспоминания – и я как всегда проигрываю. Опускаюсь на колени. Веки горят, руки тяжелеют…
Из сна вырывают меня чьи-то тени и звон оружия. Слабость во всем теле не позволяет даже приоткрыть глаз. Много рук, много голосов и криков, тяжелые цепи и холодная сталь. Жаль, мне себя очень жаль. И больше ничего. Теперь я могу созерцать себя откуда-то из-под потолка, или из поднебесья. А, может, смотрю глазами грустной женщины с картины. На то, как бледную худую девчонку бьют и связывают. Обматывают цепями словно буйвола, грозят лезвиями и наконечниками. И волокут прочь. Вижу, как ее ненавидят. И боятся.
…Интересно, думаю я, понимает ли этот злобный старик, как черный бархатный камзол подчеркивает дряблость кожи. Плаваю под куполообразным потолком и мне интересно, почему он так нелеп. И больше ничего. Вижу, как на девчонку набрасывают серую тряпку, а нелепый старикашка что-то кричит ей в лицо. Захлебывается слюной и собственным ничтожеством. А еще ненавистью. И страхом. И как бы ни были суровы и строги лица множества людей, сидящих в зале, над ними тоже витает грязный туман ненависти. И, конечно, страха. Допрос дурацкого черного камзола превращается в истеричный крик, но это не касается меня, и даже когда он выносит приговор, мне безразлично. Он рисует краской на моем лбу алый крест, но мне и здесь хорошо, под потолком. Не воняет предательством и желчью черного старика. Не тхнет жестокостью толпы. И не верится, что все так обернулось. По-прежнему не верится, что я победила в той битве. И что дракон мертв. Сюда, под купол, не долетает запах грязного предательства. Только запах крови. Потому что тот, кто убил дракона, всегда будет чувствовать – запах его крови.
Мое сознание насильно утаскивают куда-то в пустоту. Задыхаюсь криком и стискиваю заломленные цепями руки. Передо мной уже колышется волнами толпы площадь, воздуха по-прежнему не хватает. Лохмотья на моих ногах немногим хуже тряпок, которыми прикрывается чернь на площади. Плакать почему-то не хочется. Холодно. Когда на помост выходит человек в красной маске, толпа волнуется, раздаются крики. Смерть обнимает меня, как любовник. Вот почему так холодно.
Палач приближается, в его руке раскачивается тяжелый кистень. Меня тошнит, холод ползает где-то внизу живота. Поднимаю взгляд и замираю – в глазах у красной маски стоят слезы. Ноги не слушаются, когда я становлюсь на колени. Толпа орет. Откуда-то раздается вздох наслаждения. Если бы я ненавидела их чуть больше… То могла бы убить. Но больше я ненавидела только дракона.
Палач кладет мне на затылок руку. Теплую и сильную. Он дрожит. Я слышу его рыдания сквозь стиснутые зубы. .Пальцы судорожно сжимаются на моих волосах. Кажется, он единственный, кто пожалел меня. Закрываю глаза и глотаю слезы, пытаюсь запомнить это последнее ощущение. Но смерть бесстыже дышит мне в ухо. И я слышу, как мерно раскачивается тяжелый кистень, как затихает толпа, как плачет палач. Рука отпускает мои волосы, закрываю глаза. Холод в коленях, холод в животе, холод ползет вниз по затылку. Ожидаю удара. Кто это рыдает так громко? Я? Слышу, как кистень начинает движение, шипованный шар рассекает воздух, мое лицо стягивает гримаса. А я ведь всегда твердила себе, что не боюсь смерти…
Зачем ты падаешь на колени, добрый мой палач? Почему воет толпа, почему небо затягивают тучи? Почему мне так легко лететь куда-то ввысь? Почему так сильно хочется смеяться?..
Иду по огромному полю. Под ногами стелется не трава, а яркий ковер опавших лепестков. Над головой – серое низкое небо. Оно не давит, наоборот, окутывает уютом, как дым от дружеского костра. Вдалеке виднеются странно неподвижные деревья. Воздух наполнен ароматом цветов. Впереди что-то виднеется. Подхожу ближе – колодец. Сухой, заброшенный. Ветер играет лепестками на земле, иногда вихрем поднимает их в воздух. На плечо ложится рука. Поворачиваюсь с улыбкой и смотрю в странные серые глаза. Такие же сухие, как колодец. Если бы я любила их чуть меньше…То не смогла бы убить. Но меньше дракона нельзя любить.
…Почему?.. Плачет палач, кровь льется с эшафота, смотрят в небо пустые глаза дракона. Грустная женщина с книгой навсегда заточена в позолоченную раму. Наверное, потому она такая грустная. Ей никогда не увидеть целого поля лепестков. Даже палача так не жаль. Правда, мой милый? Пойдем. Нет, из этого колодца не напиться. Он сух. Расправь крылья. Мы полетим ввысь. Навсегда. Там напьемся неба.
