Прокурорский надзор. Отрывок из романа.

С утречка погода заладилась. Й-е-э-х-х! Снег посверкивал под морозным солнцем, на небе – ни единой облачной провокации. Не при каждом щедром лете бывает такая приличная чистота в небе!
Покатиловский Крайслер, мягко поскрипывая шинами по снегу, бесшумно скатился с дороги на тротуар и припарковался. Прямо скажем, безалаберно припарковался не на стоянке, как другие авто, а в самом малоподходящем месте, в непосредственной близости от входа в СИЗО, загородив собой всякий проход и проезд.
Не обращая на технику внимания, прямо под колесами на утоптанном снежном тротуаре воробьиная семейка спорила по поводу внушительных размеров хлебной корки, которую притащил в своем клюве вихрастый воробей с торчащим в соторону пером на левом крыле. Корка была слишком тяжелой, потому что он буквально упал вместе с ней, спикировав на тротуар, и тотчас на корм слетелись многочисленные родственнички.
Деревянко выбрался из машины, за ним вылез Покатило. Поглазев с минуту на склочных воробьев, парочка направилась на КПП. Вдруг Деревянко неожиданно повернул назад и подойдя почти вплотную к птицам, зло загребая снег, замахнулся на них ногой, отчего воробьиная стайка тотчас рассыпалась, бросив корм на снегу.
Благополучно миновав клеточные заграждения, к которым Покатило питал особую неприязнь, приятели направились на второй этаж, где располагался кабинет начальника корпуса Сивоконь Павла Павловича. Перед лестничным пролетом Деревянко опять остановился, поднял вверх руку с оттопыренным пальцем и воскликнул:
— Стой! Стой здесь и жди. У меня тут по пути дельце есть. – И шмыгнул в приоткрытую дверь, ведущую в отделение неблагонадежных.
Пока Покатило дожидался дружка, проклиная его на чем свет стоит за то, что тот оттягивает и без того неприятную процедуру, помощник прокурора, исполняя сомнительные должностные обязанности, проник в камеру, где прикованный к наре лежал Хмурый. «Проверка, — сказал он охраннику, — внеплановая», хотя охранник пропустил бы работника прокуратуры даже в том случае, если бы тот оказался глухонемым. Деревянко нашел нару, где лежал Хмурый, брезгливо обозрел лежбище. Стоя в неудобном положении, слегка согнувшись над ним, он нарочито громко спросил:
— Арестованный Озеров, жалобы есть?
Хмурый сильно вздрогнул и стал нервно ворочать головой с перевязанными глазами, как бы пытаясь разглядеть говорящего. Затем судорожно задышал, глотая воздух, а Деревянко удовлетворенно заулыбался:
— Вижу, узнал. А я пришел прояснить, может, жалобы есть, обижает кто? – И нагнувшись к самому уху, хихикнул: — Я тебя предупреждал: будет по-моему… А мог бы в колонии загорать. Там не так уж плохо… Ну что же, — он выпрямился и пошел к выходу, — если жалоб нет, будьте здоровы. Хе-хе, — он вспомнил веселую детскую песенку, которую слышал еще в школе, и пропел: — «Будьте здровы! Будьте здоровы! Будьте любезны не хворать!»
В дверях он остановился, обвел глазами арестантов, большинство из которых лежали на нарах, и вдруг рявкнул:
— Пач-ч-чему тишина!? Приветствовать прокурора по надзору!
Павел Павлович встретил гостей преувеличенно радостно. Визиты откровенно нежеланных гостей, как минимум, настораживали корпусного, и как максимум, на сутки выдергивали из рабочего ритма. Прокурор требовал внимания и желательно за хорошо сервированным столом прямо в кабинете начальства. Хуже всего было, когда прокурор являлся спозаранку, как сегодня: это означало, что Павел Павлович вроде как бы и присутствует весь день на рабочем месте, но в то же время, это нельзя назвать присутствием, когда он, мягко говоря, лыка не вяжет.
Словно давая возможность троице добраться в своих стараниях до наивысшей отметки удовольствия, события в до того тихо молчавшей тюрьме стали разворачиваться лишь после обеда, но разворачивались стремительно. Один за другим, начиная с двух часов пополудни, перед помутневшим взором Павла Павловича представали то коридорные, то кто-то из спецчасти, а то по телефону «доставали» начальники других корпусов. Все это давало основания Павлу Павловичу догадываться, что в тюрьме происходят какие-то события. Да еще какой-то гул непонятный в голове донимал. Пробуя избавиться от него, он тряс головой, прислушивался, но так и не мог понять: этот гул действительно у него в голове или все же снаружи? И до чего же смахивает на похоронный марш. Именно во время этих невеселых размышлений и предстал перед ним очередной докладчик.
— …пресечена попытка побега,.. – уловил корпусной часть доклада.
— Побега? – тяжело переспросил он. – А скажи, друг любезный… а что это гудит у меня в голове?..
Докладчик не понял и напрягся: никогда не знаешь, чего ждать от пьяного начальства.
— Ну это вот, — настаивал Павел Павлович и продекламировал: — там, там, та-там, та-а, та-там,..
— А, так я ж вам докладывал, Пал Палыч, это заупокой по Набобу! Зеки провожают вора в законе.
— Куда провожают? – домогался Павел Павлович.
Докладчик заморгал глазами, положение выровнял Деревянко:
— Федя, — обратился он к коридорному, — ты, во-первых, не волнуйся. Кто там у вас сбежал, говоришь?
— Не сбежал, а пытался, мы его поймали, сидит в карцере. Красавчик…
Услышав это слово, Покатило, налегавший на «национальный украинский бутерброд» с маслом, красной икрой и шпротами, поперхнулся и принялся громко кашлять. Как видно, одна из икринок проскочила в дыхательные пути, потому что майор покраснел и надулся, но прокашлять икринку никак не получалось. Тогда Федя, как самый трезвый, зашел сзади и что есть силы саданул своей огромной ладонью майора по спине, чем и спас ему жизнь: икринка, а равно и все содержимое ротовой полости Покатило немедленно возвратилось на стол в измельченном виде, разбрызгавшись на все решительно блюда. Деревянко брезгливо поморщился на своего соратника и опять обратился к коридорному:
— А где, ты говоришь, теперь Красавчик, Федя дорогой?
— Так в карцере! – гордо повторил Федя. — Мы с хлопцами его…
— Постой, не части, дорогой… – Деревянко бросил на Покатило быстрый взгляд, если можно назвать таким словом взгляд изрядно хмельного человека. Но дружок сидел в полной отключке, бледный не то от страха, не то от перенесенных только что страданий. А может, его мутило от выпитого. – М-да… — Деревянко отвернулся и потянул коридорного за рукав: – Федя дорогой, а давай-ка его, Красавца вашего, в бункер… Нам с ним побеседовать… По делу…
Федя смутился:
— Он не в кондиции… Хлопцы его слегка помяли. Может, все было бы по-другому, но он оказался вооружен. Ну и пришлось…
Покатило встрепенулся, поднял тяжелые веки на коридорного охранника, но задать мучивший его вопрос так и не решился.
— Я понял,.. я понял, Федя дорогой… А где, ты говоришь, пистолетик-то? – спросил за него Деревянко. Увидев, что Федя справедливо недоумевает от его вопроса, он отступил: — А, понимаю, все понимаю… Ты говоришь, он, что?..
— Не в кондиции…
— Да и хрен с ней, с кондицией… Федя! — вдруг гневно воскликнул помощник прокурора. — Не уезжать же с пустыми руками! — И поскольку Федя не трогался с места, он сердито объяснил: — Я и следователь майор Покатило приехали допросить негодяя… Мы находимся на работе и не собираемся менять планы… из-за вас… Если понял, сполняй… Да, а пистолетик неси сюда.
Федя пошел исполнять и не прошло и получаса, как Красавчик лежал на холодном бетоне в одной из подвальных камер, где не так давно лежал в ожидании своей участи Хмурый.
Деревянко и Покатило созрели для допроса только к вечеру. Стихли волнения по поводу похорон воровского авторитета, не повлекши за собой никаких последствий, если не считать глупой выходки Красавчика. Тюремная администрация вынуждена была признать, что двухчасовая акция прошла весьма организованно и даже торжественно, несмотря на некоторую панику, которую все же удалось посеять среди служащих учреждения. Набоб пользовался неограниченным авторитетом у воров, и это вызывало чувство знойной зависти практически у всех правоохранителей, потому что на этой, а не на той стороне баррикады, не было и намека на похожие чувства.
Тюрьма отужинала и готовилась ко сну. После ужина коридорный Федя тоже в изрядном подпитии от начальничьих щедрот провожал пару прокурорских работников, едва державшихся на ногах, в бункер, где стыла на бетоне цель их визита. В дверях Покатило замешкался, ему очень не хотелось заходить. Деревянко нервно отпихнул его, но не рассчитав силы, пробкой влетел в камеру. Остановился посередине, уперся глазами в угол, где сидел, дрожа от холода, Красавчик, и заорал:
— Пач-ч-чему тишина? Вста-а-ать!
Красавчик, ошарашенный, торопливо поднялся, но тут же вынужден был опуститься обратно, так как металлическая скоба, к которой он был прикован за руку, не позволила выпрямиться.
— М-м-м, — капризно отвернулся от него Деревянко. – Федя дорогой, что с клиентом? Почему у него рожа в крови? Фу!
В это время Красавчик увидел Покатило, который трусливо продвигался от входа и остановился, шатаясь, на авансцене, но несколько за спиной Деревянко. В Красавчике смешались все чувства: он обрадовался неожиданной встрече со своим врагом и негодовал от своего бессилия; он жалел, что лишился оружия, которое было так кстати сейчас и смеялся в душе над свинским видом майора; тешился тем, что чувствовал, как сильно враг его боится, несмотря на свое преимущество и страдал оттого, что его Наташка так и останется неотмщенной и что, скорее всего, и ему сегодня конец. Он зло исподлобья уставился на Покатило, приводя его в ужас.
— А чего ты меня боишься, Афоня? – не выдержав, ехидно спросил он. — Я же прикованный. Твои псы меня пригвоздили, охраняя от меня твою задницу, а ты штаны обмочил. Урод!
Неожиданно Деревянко крутнулся и ловко угодил Красавчику по лицу ногой, обутой в полусапог. Из разбитой губы хлынула кровь, но Красавчик, не ощущая боли, вытер кровь рукавом и не обращая на Деревянко ровно никакого внимания., продолжал упрямо сверлить глазами Покатило.
— А ну, Федя дорогой, повесь его, — Деревянко небрежно вскинул руку с холеными пальцами к потолку.
Федя нерешительно потоптался, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг позволил себе возразить:
— Виталий Николаевич, может, не стоит? Да и поздно уже…
В ответ Деревянко удивленно сосредоточился на нем:
— Федя дорогой, ну ты хоть сам понимаешь, что ты сказал? Давай сполняй и можешь быть свободен,.. обойдемся без сопливых. – Он сверкнул на коридорного совершенно трезвым свирепым глазом, парализуя волю.
— На дыбу? – послушно уточнил Федя.
— На дыбе допрашивать неудобно. Боль должна быть многообразной, понял? Давай просто за клешни и к потолочку.
Когда коридорный ушел и в камере остались только пьяные работники прокуратуры с одной стороны и прикованный за руки к потолку арестант с другой, начался допрос.
Деревянко придвинул к себе мягкий стул, предусмотрительно внесенный Федей, устало сел на него и кивнул в сторону Покатило:
— Садитесь, господин следователь, в ногах правды ведь нету.
Но Покатило давно уже сидел на втором стуле совершенно обессиленный. По его крутому, как у товарища Ленина, лбу ручьями стекал пот и это говорило о том, что его не покидало тяжелое напряжение. Красавчик уставился на него, презрительно глядя из-под плеча. Эх, как же ему не хватало пистолета, с каким бы неземным удовольствием вышиб бы он сейчас остатки мозгов из этой круглой, как арбуз, головы. И глазки прячет, паскуда. Красавчик пошевелил вспухшими губами, нащупал языком висевший на тонкой мышечной ткани выбитый зуб, вытолкнул его из гнезда и вместе со сгустком крови выплюнул его прямо под ноги майора. Тот испуганно шарахнулся, как будто на него упал кирпич, при этом неосторожно навалился на спинку стула и стал медленно, покачиваясь на двух задних ножках стула и теряя равновесие, падать навзничь. Деревянко запоздало ухватился за переднюю ножку, пытаясь вернуть стул в вертикальное положение, но плотное тяжелое тело майора увлекло за собой и стул и помощника прокурора. Оба с грохотом рухнули на пол.
Какое-то время в бункере стояла тишина. Следственные действия были приостановлены по причине некондиции не столько подследственного, сколько следственных органов, которые стали подавать признаки жизни лишь через несколько минут, когда в камере раздался громкий и чистый смех Красавчика. Первым поднялся Деревянко. Он пару раз хлопнул себя по бедрам, отряхиваясь, и вдруг молча, набычившись, попер на Красавчика. Тот перестал смеяться и напрягся, ожидая противника. И как только Деревянко приблизился к нему на опасное расстояние, он крутнулся на веревке, стараясь придать хоть какое-то ускорение своему телу, и замахнулся на него ногой. Однако тот неожиданно легко перехватил ногу в колене и голени и с силой, которую никак нельзя было ожидать в нестоль крупном теле, вывернул коленный сустав. Красавчик вскрикнул и тело его безвольно обвисло. Деревянко сбросил пиджак, закатал рукава рубашки, попрыгал на месте, разминаясь, и Покатило, который, наконец, тоже встал с пола, мог увидеть, как ловко и уверенно применяя приемы какой-то борьбы, каратэ, наверное, его приятель за минуту сделал из Красавчика отбивную. Этот неравный бой ужасом застыл в глазах майора, который при всей своей трусливой натуре, не причислял себя, однако, к числу робких. Красавчик болтался на крючке, разбрызгивая собственную кровь, и… продолжал смотреть на майора. Он все еще был в сознании. Наконец, Деревянко оставил его, взял со спинки стула свой пиджак, вынул из кармана казавшийся ослепительно белым в мрачной камере батистовый носовой платок, тщательно вытер им руки и швырнул в угол на кучу окурков и другого мусора.
— Ну, что смотришь? — Он уперся укоризненным взглядом в дрожащего приятеля. – Выполняю твою работу. А значит, ты мне должен.
Покатило не нашел, что ответить. Его бывший сокурсник, которому он когда-то писал все курсовые работы, и которого как староста группы защищал перед деканом факультета за «мелкие погрешности», открылся ему еще одной гранью своих возможностей. Зависть и страх, два вечных спутника майора застыли в его глазах, и отчего-то потекли слезы.
— Ты чего, Фоня, ревешь, что ли? – удивился Деревянко и кивнул на Красавчика: – Его, что ли, жалко?!
Покатило молчал. Деревянко достал из кармана еще один носовой платок, ткнул майору:
— Утри сопли и давай, работай. Нам сегодня надо закончить.
Покатило взял платок, машинально отметив, что этот платок из простого ситца, поднес его к глазам. Надо уйти отсюда, поскорей. Здесь тошнит… И душно… Совсем нечем дышать… Вдруг он услышал, что его зовут. Он даже не сразу понял, откуда.
— Афо… ня,.. — едва слышно звал Красавчик. – По… дой…ди…
Покатило вопросительно посмотрел на Деревянко, он давно уступил ему первенство и теперь ждал распоряжений. Тот картинно пожал плечами:
— Ну, иди, раз просют.
Когда Покатило, превозмогая страх и отвращение, приблизился к арестованному, он увидел, что Красавчик смотрит на него одним глазом, другой был выбит из глазницы и свисал на щеку, все лицо было покрыто густой кровью. Красавчик вытолкнул языком изо рта на подбородок большой сгусток крови, которая, как видно, постоянно прибывала, и продолжая буравить майора оставшимся глазом, прохрипел:
— Ты боишься меня,.. даже когда… убиваешь… Бойся, паскуда… Потому что… я приду… за тобой…
Покатило прошиб озноб, он отступил и стал поворачиваться, чтоб уйти. Нет, его не остановит даже бавший сокурсник, бежать отсюда, бежать… Но в это время он ощутил удар сзади. Это Красавчик, собрав последние силы, все же достал его ногой. Он едва задел Покатиловский зад, но майору показалось, что Красавчик нападает на него, чтобы убить. Он в испуге развернулся, выхватил из кармана пистолет Макаров, тот самый, что дал ему его сокурсник Деревянко, и не целясь, выстрелил раз, другой, третий…
…Красавчик был мертв. И продолжал мучить Покатило своим взглядом.