Туманность Стингрей

Туманность Стингрей

— Здравствуй, Яна…
— Здравствуй, Дима…

Мириады призрачных огоньков невидимым эллипсом, охватившим мироздание, двигались в едином ритме жизни, поверх них были видны кометы и метеориты. Кометы наверняка являлись по природе своей угасшими лучиками всяких надежд, что так переполняют, бывает, нас в минуты слабости или отчаянья, метеориты же несомненно – застывшие безжизненным камнем слова, так и не исполненные и не свершившиеся… Все имело место во вселенной. Та голубая планета была не исключением, и, живя свой крохотной жизнью в бесчисленном скоплении звезд, что именуется поэтами и астрономами как млечный путь, она была не более чем крохотной крупицей чего-то более великого и сложного, чем просто жизнь. Млечный путь не всегда был такой, каким он кажется сейчас, да что говорить, в реке под названием Время, где, как мы представляем, нет начала и конца – были возможны любые метаморфозы. Когда-то млечный путь был не более чем мостом от Туманности Андромеды к загадочной – Туманности Стингрей, оставшейся у тысячелетних пророков на памяти, как Острова любви, безбрежных и непоколебимых в океане звезд. Раз в триллионы эпох Млечный путь, совершая свой извечный кругооборот, полу эллипсом соединял эти два полюса, необходимых в вечной гармонии бытия. Но что человеку – эта бесконечность в созданных ими мирах и пространствах?..

Промозглой осенью под проливным дождем может быть гораздо холоднее, чем скажем в январские морозы во вьюгу. Особенно если твоя девушка вчера уехала жить в другой город – и неважно, что она обещала звонить и писать, сердце могло солгать, но каждая крохотная частица сознания подсказывала ему, что больше он ее никогда не увидит. Без зонтика и права на надежду, он пробирался сквозь осенний покров: из листьев, грязи и дождя. Одежда промокла насквозь, словно выжимай, но ничего не чувствует тот, кто безнадежно влюблен, как ничего и не видит перед собой. Парк бы укутан промокшей листвой, лужи масляными бесформенными пятнами растекались по серому асфальту, создавая иногда совсем причудливые фигуры, в глазах искушенных похожих на разбитые сердца и кометы… Сквозь сон наяву он двигался на встречу судьбе. Наверно слезы на глазах смывали тяжелые капли дождя, но парень бы и не допустил, чтобы посторонний смог бы их заметить – извечная гордость мужчин, требующая грубой силы и мужества во времена глубокой скорби и печали. Вот и сейчас он вытер рукавом глаза, машинально и по инерции, словно и не было дождя, смешавшегося с соленым морем его глаз. Может поэтому, а может и оттого, что краски расплылись единым желтым пятном – он не заметил девушку, бредущую на встречу, закрывшую голову от проливного дождя и совсем не замечающей темной фигуры у нее на пути. Сила земного притяжения. Они столкнулись и девушка от неожиданности, поскользнувшись на длинных каблучках в куче грязных мокрых листьев, упала в лужу. Синий зонтик откатился в сторону и был унесен встречным ветром куда то вдаль. С минуту они странно смотрели за его полетом, а потом их глаза встретились.
— Извини, — почти прошептал он, подавая ей руку.
Отмахнувшись, она поднялась сама и попыталась отряхнуться – но все было бесполезно. Белый плащ насквозь пропитался водой и грязью почти по всей спине. Она не заплакала из-за этого – наоборот — с яростью, чуть ли не с кулаками, набросилась на парня. Тот, пытаясь оправдаться, и видя всю бесплотность своих попыток, случайно оступился и тоже повалился в кучу мокрых листьев. Теперь он был не чище ее.
— Довольна? – с укором проговорил он и двинулся прочь, опустив глаза.
— Стой, — окликнула она его. – Пойдем со мной – я живу совсем рядом.
Повинуясь странному чувству, парень действительно двинулся за девушкой. Отчего то оба решили, что слова тут неуместны и молчание намного красноречивее их. Она жила в маленькой двух подъездной пятиэтажке на самом верху в двухкомнатной квартире. На пороге она шикнула на него, хотя парень и не думал шуметь.
— Мама спит в соседней комнате, — пояснила она и повела его в другую.
Это комната совсем не была похожа на комнату его бывшей девушки – совсем не было видно мягких игрушек, никаких зверюшек, вышитых на наволочках от подушек, на подоконниках не стояли растения в розовых горшочках, а на книжных полках вместо энциклопедий для хороших девочек и прилежных домохозяек стояли учебник по физике и «Восточная философия», и никакой косметики. Порядок в комнате тоже царил идеальный, совсем не такой, как у Алены с ее небрежным отношениям к вещам. Она молча показала на табурет и велела снять одежду.
— Брюки тоже сними, — распорядилась она.
— Но под ними ничего нет, — отрезал парень.
— Как нет? А трусы? – даже не улыбнувшись, спросила девушка, стряхнув намокшую прядь с глаз.
Только сейчас он разглядел ее как следует. Она была невысокая, с непонятной фигурой, скрывающейся под белым плащиком. У нее было довольно приятное лицо, но немного неказистое, чтобы назвать ее красивой. Да и волосы у нее были крашенные – чуть рыжеватые с медным отливом, а таких он не любил. Вот глаза – это другое дело – серые, полные природной грусти, такие выразительные и умные, что дух замирал, если всматриваться в самое сердце завораживающих черных зрачков.
— Меня Димой зовут.
— А меня Яна, — она вдруг улыбнулась, отчего то смутившись. – Так ты раздеваться-то будешь?
Дима покорно снял все, оставшись в трусах-шортиках и длинной, чуть ли не до колен, футболке. Она ушла, чтобы забросить его одежду в стирку. Когда Яна вернулась – она была уже переодета в коричневый свитер и теплые вельветовые штаны. Усевшись на кровать, она посмотрела прямо ему в глаза. «Она всегда так делает», — кольнула его шальная мысль, отчего то посетившая его голову. Яне Дима совсем не понравился – худой, какой-то совсем неслаженный невысокий подросток с густой иссиня-черной шевелюрой на голове и дурацкими веснушками, так непривычными на этом бледном лице.
— Итак…, — сказал Дима.
— Итак…, — усмехнулась она.
— Извини за зонтик.
— Пустяки – у меня еще один есть. А ты чего без зонта в такую погоду?
— А, меня девушка бросила, — зачем он это сказал, тем более не совсем правду, Дима и сам не знал. Просто возникло чувства сопереживания, когда ему надо чем то срочно поделиться – и на данный момент Яна была единственной живой душой, способной понять его, как ему показалось.
— И это стоит простуды или воспаления легких? – весело воскликнула она.
— Это может стоить целой жизни…
— О, да ты философ любви, как я погляжу.
— Нет, просто серьезно отношусь к первой любви.
— Да брось, первой любви не бывает, — Яна впервые засмеялась звонким раскатистым смехом. Дима отчего то сравнил его с ландышем качающимся по утру, хотя эти ассоциации не имели тут места.
— Гм…знаешь, я много думал об этом, — ты права, первой любви не бывает…
— Да – это только кажется, что она первая, но забыв ее полностью и повстречав новую, ты невольно решишь, что она сильнее той предыдущей, а значит это и есть первая, а не та, последняя…
— Точно сказано – бывает только последняя любовь, а первая – это миф, она может повторяться миллионы раз.
— Да, но любить то из этого миллиона надо лишь один только раз…
Они замолчали, задумавшись, каждый, о своем.
— А чем ты занимаешься, — первой нарушила молчание Яна.
— Думаю поступать в Литературный Институт – хочу стать писателем, — пояснил Дима. – А ты?
— Мне тоже надо куда-нибудь поступать – хочу связать свою жизнь с астрономией.
— Да? – усмехнулся парень, — Это со звездами что ли?
— И со звездами тоже, — засмеялась она, и вдруг, внезапно посерьезнев, вытащила откуда то из под кровати старую чертежную доску. – Вот, смотри.
Дима пересел к ней на кровать, даже забыв про стеснение, увлеченный чистым любопытством.
К доске был приколот большой рисунок. Непонятные линии соединялись в контуры каких то неясных или неведомых фигур. Ярко сверкали звезды, каждая обведенная синим маркером. Желтые кометы и красные метеориты окружали все свободное пространство.
— Это Туманность Стингрей, — с чувством произнесла Яна, — Далекая-предалекая галактика, где горят совсем чужие звезды. Там все не так, как у нас – и жизнь и время течет по иным законам. Там царит вечность и безмятежность, и все возможно.
— Абсолютно все? – засмеялся Дима.
— Абсолютно все, — серьезно подтвердила Яна и указала на центральный контур по середине листа, — Вот смотри – это сердце Стингрей – сюда стекаются души тех, кто не смог найти любовь, кто не смог полюбить или быть любимым, а еще тех кто любил, но не смог быть с любимым… Здесь они найдут свое пристанище и будут счастливы, обретя друг друга. Знаешь, есть такая легенда, что в парад планет люди смогут обрести свое счастье добровольно покинув земные оковы, одним лишь желанием, отправившись в чудные просторы космоса через Млечный путь, мостом пролегающим в саму Туманность Стингрей …
И действительно в середине листа линии черным контуром соединялись в чуть угловатое сердце.
— Никогда не слышал об этой легенде, как и о самой Туманности, — улыбнулся Дима, — Погоди…ты выдумала ее сама?
Яна улыбнулась ему, но ничего не ответила. Они долго еще разговаривали так, забыв о постиравшейся одежде, о том, что уже потемнело и о том, что их так необычно связало вместе. Дима напрочь забыл о той, которую недавно так всем сердцем любил. Это был странная встреча, ни на что не похожая. Ночью они поехали на дискотеку, где под разноцветные блики серебряного шара их тела соприкасались, а дыхание сливалось при столкновении губ. Они целовались и под одинокой луной, сначала нежно, а потом так жадно и страстно, словно это был их последний поцелуй и ничего на свете уже его не заменит. Даже дождь и холодный ветер не мог остудить их страсти, как ночь не могла погасить блеск в их глазах.
Дима встречался с Яной еще две недели, пока однажды не обнаружил, что та бесследно исчезла. Квартира ее оказалась пуста. Ни записки, ни звонка, ни прощального слова… Ему не было так больно, как с Аленой – совсем другое чувство поселилось в нем, ноющей тоскливой птицей бившейся в груди, — пустота. До самой зимы он ходил по пустым улочкам парка, занесенного желтой листвой, пока не выпал снег, и он окончательно не поверил, что забыл…

Яна плакала.
Зачем и почему? Никто не в силах был ответить ей на это.
Было не просто больно – что можно спутать с болью, когда ветер смерти безжалостно уносит твоих близких, тех, кого ты любишь? В ушах колотят барабаны и смысл слов ускользает от тебя – ты не в силах принять неизбежное, а потом отказывают ноги и ты понимаешь, что под тобой и в тебе пустота, да и только. Кусаешь ногти и до крови царапаешь губы, рвешь на себе волосы, бьешься в немой тоске о стены, — и понимаешь, что все бесполезно, хотя это было предрешено задолго до этого.
Мама очень была больна. Два года назад ее состояние резко ухудшилось, и они были вынуждены покинуть город, отправившись к родственникам на море – как говорили врачи, теплый климат должен был пойти ей на пользу. Но врачи-то как раз знали, что все предрешено. Все вокруг знали, что все предрешено. Только она лишь надеялась и неистово рисовала, желтым контуром обводя свои бесчисленные кометы. Мама умерла. Умерла в муках и с болью на лице, в немых криках и с невыносимой печалью на глазах…Она умела – ее не осталось совсем, ни капельки ее существования, ни частицы ее жизни, ни крошки того, чем была… Яна плакала, и от этого становилось все хуже. Что дальше, думала девушка, что ждет ее в мире без матери, что она теперь будет делать?
Отец отвез ее в столицу, решив, что так для девушки будет лучше. Летом ее зачислили в МАИ, и она начала постепенно гасить свою тупую боль учебой. Все чем она жила, было ее упрямство, и верой, что все придет на круги своя, и когда-нибудь их души сольются в далекой Туманности Стингрей…
То была теплая осень… Еще не выпал обещанный снег, но листья уже потихоньку исчезали в парках и узких аллеях столицы. Ветер был вовсе не промозглый, не тот пробирающий до костей, в оцепенении держащий людей, совсем другой – нежно ласкающий волосы и мягко гладящий по лицу. Листья нервно шуршали под ногами и разлетались под каждым порывом осеннего марша. Дима заметил ее первой. Девушка коротко обстригла волосы, да и цвет теперь был настоящий – мягко-каштановый, но все равно он не мог ошибиться – это была она, идущая навстречу, почти с закрытыми глазами.
— Здравствуй, Яна, — пробормотал он, когда девушка поравнялась с ним. Она оглянулась, посмотрела в глаза, узнала, улыбнулась только уголками губ и сказала:
— Здравствуй, Дима, — затем побрела прочь, — туда куда шла.
Дима стоял с разинутым ртом, не веря в случайную встречу. Но почему она не остановилась тогда и не заговорила с ним, как будто он совсем ничего не мог значить в ее жизни. «Но это ведь правда, — подумал парень, — Я действительно не должен для нее что-то значит – может быть она уже успела выйти замуж и родить ребенка…Кто я ей? Да никто!» Но все таки… Дима побежал следом за девушкой, томимый вопросами – узнать все, что накопилось за то время, что он бродил по пустынным аллеям парка, хоть это и было давно. Он кричал ее, но она не слышала. Дима тряс ее за плечо, но Яна продолжала идти вперед, игнорируя его и или вообще не замечая. Они уже почти вышли из парка, когда он не выдержал и крикнул чуть ли не ухо ей: «Стой!» Она медленно обернулась и с каким то нечеловеческим укором посмотрела на него. Его обожгло чистотой ее серых глаз и кристальных бусинок. Яна плакала. Дима ничего не мог сделать, как подойти и поцеловать ее в губы. Что он чувствовал в этот момент? Страх, сожаление, страсть? Этого не описать словами. А Яна не отшатнулась, напротив вдруг прильнула к нему и ответила со всей страстью, на которую была сейчас способна. И ветер взъерошил все листья, вихром взметнув их вверх, как конфетти ложились рассыпающиеся в пыль листки на волосы и плечи.
В кафе они за чашкой кофе смогли наконец заговорить. Она рассказала ему, почему уехала и он, как ни странно, простил ей и это, хотя она и не извинялась за то, что не предупредила его. Ее глаза были полны слез и скорбели по умершей маме, его глаза говорили, что все будет хорошо, и что теперь они точно останутся вместе.
— Как ты сам, кстати? – спросила она уже потом, после ночи проведенной вместе.
— Нормально, поступил в Литературный, как и хотел – печатался в нескольких журналах – вот книжку сейчас пишу.
— Я хочу прочитать все твои мысли, — прошептала она, прильнув к нему ближе.
Он ответил ей ласковым поцелуем.
— Я пишу о том, чего нет на самом деле, на вроде твоей туманности…
Яна нахмурила брови, и Дима поспешил поправиться:
— То есть наподобие сказочных метаморфоз и чудесных явлений…
— Ты пишешь сказки?
— Я пишу про людей.
Их не было сейчас в этом мире – они были заброшены далеко-далеко, туда где кометы потухли от одиночества, где ярко мигали звезды в ожидании смысла. На краткий миг, когда само время растянулось в бесконечность, они обрели поистине глубокое счастье.
И Яна забыла наконец про смерть – теперь жизнь снова наполнила ее, как пустой сосуд водой, верой и надеждой. Яна больше не плакала.
Солнце закатывалось еще три месяца, провожая и встречая их, в мягкой постели, в бессонных ночах, в мгновениях, когда сами души сливались. А потом пришла весть, что отец Яны болен. Она не могла иначе, и Дима должен был, обязан понять. Но он не понимал – просто боялся ее потерять. Яна ничего не пообещала, покидая его, а он же клялся в верности и обещал приехать, как наступит лето…но так и не приехал.

Что-то было не так.
Дима давно научился это определять по жестам, по интонации, по голосу, — он не зря был писателем, умеющим запоминать любую мелочь в поведении людей. Интуиция, что больше присуща девушкам, не один раз выручала его в трудных ситуациях, а гибкость ума и анализ – довершал картину в голове. Все было не так. Любви былой ни капельки не осталось. Все высосал ветер лжи и измен. Надо было действовать, пока было время, но он сам упустил его. Дима слишком любил ее и не научился не прощать. Эта его слабохарактерность, что нравилась многим женщинам среди его поклонниц, встала ему боком с собственной женой. Анжела прекрасно умела пользоваться его слабостями, выжимала из него почти все, что могла. Деньги, одежда, драгоценности, — она не в чем не нуждалась, как, впрочем, и во внимании других мужчин. Дима слишком много работал, замкнувшись в себе и своем творчестве, а она в это время посещала все вечеринки и клубы города, на которые так обильно засорялся почтовый ящик приглашениями. Друзья, знакомые, доброжелатели, все те, у кого имелись глаза и уши, говорили ему, убеждали его, внушали ему, но он оставался глух к их словам, доверившись любви и чувствам. Глупо, как оказалось. Наивный мальчик, как говорили люди. Известный писатель 26 лет он был желанной добычей одиноких девушек и женщин, охотниц по натуре, и никакой любви. Тяжко было…
А Анжела? Ей удавалось дурачить его около двух лет, пока они были женаты, и вот теперь, возвращаясь домой с тяжелыми мыслями на душе, Дима решал что ему предпринять. Но такого яркого и донельзя жестокого конца он предвидеть не мог. Она в их постели с Его же редактором. Знакомое чувство безнадежности и пустоты, когда уже ничего нет и некуда бежать и торопиться овладело им. Дима шатался как пьяный, уходя из комнаты, а в след ему доносились немые усмешки. Через десять минут жена вошла на кухню и отобрала у него уже пустую бутылку. Дима был пьян.
— А чего ты ждал? Тебя постоянно нет – я что должна страдать в одиночестве? – накинулась она на него.
— А что – ты значит должна трахаться со всеми подряд? – засмеялся Дима.
Звонкая пощечина огласила кухню.
— Я ухожу от тебя, — заявила Анжела.
— Да кому ты нужна, шалава!!! – закричал Дима – в ушах стучала проклятая боль, разрастающаяся бешенством.
— Это, позволь, я буду решать сама, — как насмешка разлетелось по кухне.
И он не выдержал – со злобой и какой-то холодной отчужденностью он бил ее: бил по лицу, бил в живот и в грудь, бил по длинным ногам. Избивал ее, пока чьи то руки не схватили его сзади, и мир не покатился в тартарары. Анжела конечно подала в суд, он еще отделался легко, как говорили друзья. Пришлось оставить ей квартиру, загородный дом, машину и почти все сбережения – все, что он имел. С ним остались только его книги и его душа. Редактор – будущий предполагаемый жених, отказался его издавать. Дима был отброшен туда, назад – в ту глубину, из которой некогда с трудом выползал, буквально на брюхе, молодой и никому не нужный, мальчик. Предоставлен сам себе. Снова один на один с судьбой. Ничего прорвемся. Только бы не спиться – только бы не утонуть в вине, а так все пройдет и забудется. Но не забывалось. В памяти ее извечная усмешка, словно смеялась над ним, обрекая на одиночество – знала ведь, что высосет его до основания, и бросит голодным собакам – критикам, теперь разносившим его в пух и прах, так некогда любившим его книги. Не осталось ничего, за что можно было уцепиться.
В баре, куда он зашел выпить пива, просаживая последние деньги, скопленные на черный день, Дима встретил ее. Яна работала официанткой, — в белом халатике она бегали среди молодежи, пьяниц и накаченных бритоголовых, стараясь каждому угодить, в конце концов получить кое-какие «чаевые», как называют эту денежную благодарность глупые иностранцы. Дима подошел сзади, но она уже увидела его, чуть не выронив поднос, от неосторожности.
— Здравствуй, Яна.
— Здравствуй, Дима.
— Не думал, что встречу тебя здесь – думал, что ты навсегда уехала к морю.
— Я тоже не думала тебя здесь увидеть – не знала, что люди вроде тебя ходят в подобные заведения.
— Что ты имеешь ввиду, — засмеялся Дима. – Какие люди – я ведь просто человек…
Яна смотрела на заросшего, сильно не бритого, давно не мытого и пьяного человека, некогда бывшего ей дорогим. Она смотрела и жалела, прощая. Он не видел ее взгляда – Дима вообще сейчас плохо, что видел, взгляд мутнел и это место, и эти люди, и эта девушка становились совершенно не узнаваемыми, — только усилием воли он возвращал все на место.
— Давно ты в Москве?
— Уже два года…как умер папа.
— Почему не позвонила, не пришла?
— А зачем? Ты же так и не приехал, так и не прислал письма, хотя я оставила адрес. Зачем? Это все пустое. К тому же ты уже был женат…
— Ах да женат.., — засмеялся Дима, — Эта шлюха не стоит ни одной ночи, проведенной с тобой…
— Уходи,- попросила она, опустив глаза.
— Зачем? Я вновь нашел тебя – ни хочу опять потерять, снова…
— Дима, я замужем, — тиха ответила она, показывая кольцо на безымянном пальце.
Он громко захохотал, так что все присутствующие уставились на него, и медленно попятился к выходу. Он смеялся, но смех казался отчаянным и горьким, в глазах же вообще читалась неуместная сейчас мольба. Но Яна не могла выдержать этот взгляд.
— Постой, — окликнула она его, как тогда в тот далекий день знакомства, — Подожди меня – я скоро закончу работу. Проводишь меня до дома.
Скоро они уже шагали по ночной мостовой. Он не смел обнять ее. Дима протрезвел под холодным осенним ветром, да и одет он был не по погоде – только тонкий шелковый свитер. В воздухе витали слова недомолвок, но не ложь. Все что можно сказать, все важное было произнесено, но…
— Я развелся, — сухо и даже как-то с надрывом, словно готов заплакать, произнес Дима.
— Я знаю – об этом пишут в газетах и журналах – публичную жизнь такого известного писателя не обошли стороной, — она говорила серьезно, без капли издевки или иронии.
— Ты читала мои книги? – зачем-то спросил он.
— Я читала все твои книги.
— Ну и как?
— Неплохо.
Дима засмеялся, но не так как раньше – с тоскою и горем пополам, а по-новому, словно их ночная прогулка благодарственно влияла на голову и душу, излечивая их от дурмана вина и водки.
— Ну а ты как сама?
— Да так…замуж вышла.
— Счастлива?
— Не знаю, — уклончиво пожала плечами Яна.
— Знаешь, глупо – я вот подумал, а почему мы встречаемся только осенью?
— Осень наше время, — улыбнулась она.
Он со странным нарастающим чувством смотрел на нее – ни капельки не изменилась, думал Дима. Стройная, молодая, красивая. Разве, что волосы отросли с их последней встречи. Скоро они подошли к ее новому дому.
— Вон там – видишь на третьем этаже – там я и живу, — показала она на темное окно.
— Беги домой тогда, муж то небось заждался.
— Его нет – он на севере сейчас на заработках, — произнесла она окончательную и бесповоротную фразу, впрочем сама понимая к чему это может привести.
Ночь они провели вместе. Она собственноручно отмыла его. А потом они забрались в теплую постель, чтобы предаться любви. Лаская ее тело, он часто натыкался на синяки и царапины.
— Это он тебя так?
— Да, — Яна закусила губу – ей было больно и стыдно ответить правду, но ему она лгать не могла.
— Почему ты не бросишь его?
— Потому что мне некуда идти, потому что кроме него у меня никого не осталось, он мой последний лучик надежды и я не хочу что бы он стал очередной кометой в потоке судеб, — произнесла она и прозрачные капли зарядили на подушку. – Потому что не смотря на его грубость и боль, которую он мне приносит, в глубине души я люблю его, хоть иногда и боюсь признаться в этом даже самой себе.
— А я? Как же я?! – воскликнул Дима.
— Что ты? Утром ты исчезнешь – канешь в лету, пропадешь в очередной раз из моей жизни, чтобы когда-нибудь через несколько лет вновь явиться нежданно-негаданно поздней осенью и со своими пустыми словами и обещаниями…
Ему стало стыдно и больно от этих слов, но что он мог ей возразить в ответ?
Вспоминая, как в исступлении избивал свою жену, как наслаждался ею, когда то в прошлом, и как тяжело же вновь встречаться с судьбой, Дима плакал. Они укутались в одеяло и кусали соленые губы друг-друга, понимая, что каждый миг последний, как всегда.
А утром он ушел. Ушел, не дожидаясь ее пробуждения. Ушел, как уходил от ответа множества раз. Он чувствовал, что не имел права вмешиваться сейчас в ее жизнь, в ее счастья, и даже в ее боль. И лишь голодная одинокая тоска напоминала ему, что все-таки что-то не так, но было уже поздно, да и осень подходила к концу…

Кирюша побежал к машине. Она молча открыла дверь и завела мотор. Было уже полвосьмого, а выехать они должны были где то еще в семь. Нервно закурив, она бросила на него сердитый взгляд.
— И что ты так долго копался? – резко спросила она.
— Ну, мама, мне надо было собрать игрушки, — возразил пятилетний мальчик.
— Ну и зачем они тебе понадобились на море, ума не приложу?
— А тетя Ира нас уже заждалась, — переменил тему Кирюша.
Яна усмехнулась и невольно подумала, что стареет – через пять дней у нее будет юбилей, а встретить его она может только с пятилетним сыном да с одинокой старой девой – ее двоюродной сестрой, живущий у моря. Мужа она бросила еще в тот день, когда узнала, что беременна. Да тот и не останавливал ее, когда услышал, что ребенок не его – даже ударить не посмел, просто молча собрал вещи и навсегда уехал куда-то на север. Пять лет, пять долгих лет, пять тяжелых лет потратила Яна на то, чтобы построить свою жизнь и воспитать ребенка. Первое что она сделала – это уехала, после того как ОН ушел, Яна не могла допустить, чтобы тот узнал о своем дитя. Страх потерять ребенка боролся с угрызениями совести из-за того, что ОН тоже имел право, но первое перевесило второе… И она уехала. Уехала в маленький городок близ моря, недалеко от мест, где жила когда то с родителями, и где жила еще ее сестра. Продала квартиру и продала свой старый родительский дом – на вырученные деньги купила новое жилье и начала собственное дело, открыв небольшую типографию. Дело, как ни странно для маленького городка пошло в гору – заказы поступали из самых далеких мест – даже из самого Краснодара. Жизнь медленно, но неуклонно налаживалась…Ребенок подрастал, все больше и больше напоминая ей его, но грусть приходящая то отступающая не была бременем – даже наоборот, словно спасительная соломинка, помогала ей справляться со многими бытовыми проблемами матери-одиночки.
Они ехали по одинокому шоссе – холодный ветер с дожем обдувал старенькую машину со всех сторон, не давай даже открыть окна, чтобы выбросить уже тлеющую сигарету. Шоссе в это время было мокрым от луж и очень опасным, приходилось все время следить за дорогой, не отвлекаясь на прочую ерунду.
— Мама, я хочу писать, — пожаловался Кирюша, постоянно ерзая на заднем сиденье.
— Потерпи милый – до тети Иры ехать еще час.
— Ну мне очень хочется…, — не унимался мальчик.
— Хорошо, сейчас посмотрим где лучше остановиться и… — отвлекшись на минуту, она не заметила поворот и резко по инерции, повернула руль. Машина завертелась волчком и врезавшись о заграждения с глухим треском провалилась в туманную мглу кювета. Последнее, что Яна слышала – был ее собственный полный боли и страдания крик…
…- Милый видишь, там какой то дым – давай свернем в ту сторону.
— Зачем? Нам же в другую сторону.
— Ну, дорогой, а вдруг там что-то случилось – притормози у кювета – давай посмотрим.
Пара вышла на дорогу и уставилась на разбитую перевернувшуюся машину. Рядом лежала окровавленная девушка, которую очевидно выкинуло через лобовое стекло.
— Так вызывай скорою и милицию, — а я вниз осмотрю, что случилось, может им нужна помощь прямо сейчас, — проговорил мужчина и полез вниз.
— Куда вызывать то – здесь сплошное шоссе.
— Посмотри у поворота – там должен быть указатель с номером трассы.
Мужчина кинулся к женщине и осторожно перевернул ее. На него смотрело побледневшее, но еще живое искривленное от боли, лицо Яны. Она была в сознании. Она узнала его. Дима вскрикнул от неожиданности.
— Сейчас, сейчас, дорогая, — зашептал он, — в груди защемило и что-то больно сдавило сердце, — Только потерпи немного – скоро приедет помощь. Пожалуйста продержись хотя бы чуть-чуть, только не умирай…скоро…уже скоро…
Он еще что-то говорил, словно в бреду, словно не она, а он лежала там в грязи окровавленный.
— Дорогой что там?
— Ты вызвала скорую! – закричал он на жену.
— Да, — в недоумении ответила она, не ожидая такой бурной реакции мужа, — Скоро подъедет, а что с этой женщиной? Ты ее что, знаешь?
— Да, — отрывисто сказал он и перевел взгляд на Яну – та силилась приподняться и что-то хотела ему сказать.
— Лежи-лежи, — махнул он на нее рукой и пригнулся поближе.
«Ребенок», — прошептала Яна и откинулась назад, впав в глубокий обморок.
— Что? Какой ребенок? – закричал Дима.
— Может, у нее в машине остался ребенок, — решила жена.
Дима кинулся к машине и попытался открыть заклинившую заднюю дверь – с трудом ему это удалось, и дрожа от страха он вытащил на свет маленькое тельце. Это был худенький мальчик с иссиня-черными волосами и серыми глазами. Он был мертв. Не зная всего, Дима не сдержал крика – так кричат обезумевшие звери, когда их ребенок вдруг погибает от неминуемой смерти…
…Через день она еле-еле открыла глаза. Дима был рядом. А еще какая то женщина – очень красивая, с добрыми полными слез глазами, с жалостью смотревшими на Яну. Дима сам едва сдерживал слезы – горло его сдавила саднящая боль – он не мог ни сглотнуть, ни сказать не слова. Да и к чему тут слова? Яна не могла ничего говорить – спрашивала глазами.
— У тебя многочисленные переломы, вроде позвоночник не задет, сотрясение мозга и еще много всяких ушибов и царапин – врач сказал, что жить будешь…
«Но…но…пока не узнаешь о сыне», — думал Дима и сердце отказывалось биться в ритме.
— Сын…, — шептала Яна из последних сил.
Ах, как он хотел соврать и сказать, что тот жив: «Главное сама выкарабкайся, а потом живи, только живи, не умирай, прошу тебя любимая не вздумай умирать – я, клянусь, что не брошу тебя в этот раз – я буду с тобой до конца, но только не вздумай умереть!…»
Но он не имел права на ложь – только не с ней! Ни слова лжи – он и не говорил ничего, молчал, но иногда молчание красноречивее всех слов… Яна не в силах плакать и рыдать, закатила глаза. Кардиограмма показывала только линию. В глазах у Димы помутилось.
— ВРАЧА!!! – заорал он во всю глотку, — Врача, быстро – она умирает.
В палату немедленно вбежали врачи – кто-то начал выталкивать Диму за дверь – его жена давно вышла не в силах терпеть эти чужие страдания. Дима начал сопротивляться – взгляд его совсем обезумел – он схватил какого то врача под мышку и затряс его как куклу.
— Не дай ей умереть – ты слышишь – заклинаю тебя – не дай ей умереть – ты слышишь меня – ОНА ДОЛЖНА ЖИТЬ!!!
…И она выжила, не смотря на то, что желания не было. Все кончилось, и она пришла к финалу. Высшие силы отняли у нее то, чем она так сильно дорожила, то, что стало смыслом всего ее существования. А что теперь? Извечный вопрос, задаваемый ею в минуты отчаянья. Еще она комета и один метеорит на карте галактических судеб и жизней. И просто пустота – она так долго училась заполнить эту самою пустоту, но та все вновь и вновь отвоевывала кусочки ее души. И теперь не осталось ничего, совсем ничего. Даже боли нет – как и не было вовсе. Да и к чему эта боль, что только раздражает…Чувств то нету…Пропали все чувства… Пропала Яна… День сменялся днем, а Дима по-прежнему был рядом. Однажды Яна не выдержала – сама позвала его.
— Прошу уходи, — взмолилась она, зная, что теперь тот может ее не послушать.
— Нет, — коротко ответил Дима, — Потерять тебя снова – значит самому умереть…
— Прекрати – не порть свое счастье – у тебя молодая красивая жена, которая очень любит тебя – до сих пор осталась здесь с тобой – другая уже давно уехала бы. Не знаю, что ты сказал ей про меня, но…не уничтожай все, что сотворил… прошу тебя – я уже все равно не та что раньше…я уже не смогу быть с тобой, неужели ты не понимаешь? – она говорила без упрек, сухо и без тени горечи.
Он все понимал, но не мог так просто смериться.
Все же он уехал.
А она? Она уносилась далеко-далеко от земли в своих мыслях, куда по ее мнению отправился ее маленький сынок, ее Кирюша…

Он опустился в горячую ванну. Вода обожгла его, пуская в свое лоно, но тут же успокоила и расслабила. Дима был спокоен как никогда. Совсем не такой, как был еще неделю назад. Было время все обдумать – принять все за и против и прийти к определенному решению. Дима устал писать и решил уйти. Насовсем. Все имеет свои причинно-следственные связи, как любят говорить логисты и математики. Дима не понимал этих слов – он часто думал об этом и не понимал. Какой смысл имеет потеря всех любимых ему женщин? И с чем это связанно? Последнюю он потерял две недели назад – они возвращались с женой Мариной с банкета в его честь после презентации новой книги. Решили пройтись пешком — подышать свежим воздухом. Зачем? Непонятно все это – весь этот жуткий мир, готовый отобрать у тебя, все то, что ты любишь…На них напали. Зачем? Из-за денег. Потом решили изнасиловать его жену – прямо у него на глазах, а когда он стал сопротивляться – убили ее. Что было дальше он уже не знал. Закрылся в доме – не пошел даже на похороны. Нашли их или нет? Ему было все равно. Странное отчуждение от всего происходящего и мертвецкое спокойствие охватили душу. Не за что было больше бороться, так к чему сантименты – пора было делать окончательный выбор. И Дима его сделал. И вот лежа сейчас в ванне – задавался бесчисленными вопросами: почему и зачем? Любил ли он Марину? Он мог бы ответить с абсолютной честностью, что да, причем настолько сильно, что не пожалел ни одного зеркала, ни одного окна в доме. Руки его были изрезаны вдоль и поперек – приехавшие врачи удивлялись, как это он только не задел вены и артерию. Бешенство постепенно ушло, сменившись умиротворением и безучастием. Словно посторонний Камю слушал он врачей и следователей. Не было смысла. Судьба жестока и не милосердна к нему. Впрочем, не только к нему. Невольно он вспомнил Яну, лежащую всю в бинтах с изуродованным лицом на больничной койке – ради нее он готов был бросить Марину, что же это такое, как не любовь? Но разве бывает любовь к двум человекам одновременно? Сознание говорило, что нет, но сердце – что бывает. Яна тоже лишалась чего-то более ценного, чем она сама – своего ребенка. Пересилила ли она себя? Впрочем, Дима не мог утверждать этого, он не видел ее очень давно – быть может, и она уже еще тогда покончила жизнь самоубийством. Он и не думал, что мысль о самоубийстве может так сластить израненную душу, никогда не подозревал, что способен на такое, а вот теперь готов и совершенно не боится.
Дима взял острую бритву и медленно с нажимом провел по вздувшимся от натуги венам. Синие жилы беззвучно лопнули, орошая белую плитку кровью. Вода быстро перекрасилась в темно-алый цвет, и Дима погрузился в эту темноту. Если ему и было больно, то он этого не почувствовал. Быстро и неуклонно жизнь покидала бренное тело. Дима чувствовал, как стремительно покидают его силы, как все тише и тише бьется его сердце. Вдруг стремительность и быстрота обернулась бесконечностью, и Дима стал вспоминать. Из памяти вдруг возникли образы, которые он напрочь забыл. Это сцены из далекого детства, бурного юношества, неспокойной зрелости…и…Яна…Она всплыла так внезапно, что Дима чуть не застонал. Все это неправильно, — вдруг подумалось ему. Обидно, покончить со всем, так и не узнав главных вещей в жизни, так и не ощутив себя по-настоящему счастливым. И Яна. Она этого наверное и не узнает – да и где она теперь. А может, нет, не может, а точно надо было ее разыскать? Он слишком сильно уверовал в эту мысль, и от содеянного стало горько. Умирать не было страшно – просто грустно и отчего-то слегка обидно. И лишь только надежда осталась, что попадет он в эту дурацкую туманность Стингрей, придуманную маленькой девочкой чуть ли не двадцать лет назад, где их сердца наконец то соединяться. Мир кувыркался на глазах – Дима попытался пошевелить рукой, но не смог и этого. Злую шутку опять сыграла судьба. Ну что ж…Уже пора…
Он закрыл глаза и провалился в необъятную тьму – туда, откуда не возвращались…
Но его вернули. Дима проснулся в больничной койке, отчего то связанный длинными широкими ремнями. Дежурившая рядом сестра пояснила, что он в палате для душевно больных и что связан, как того требует норма – все для его же пользы, что бы он не попытался повторить содеянное. Дима внимательно слушал, что она говорила. Оказалась, что его спас по великой случайности следователь, приходящий по делу об убийстве его жены. По другому же случаю дверь квартиры осталась не закрытой – впрочем, Дима помнил, что сам оставил ее такой, чтобы облегчить работу криминалистов, когда его начали бы искать.
Теперь Дима оказался в психиатрической платной клинике. Ему было все равно. Единственное, что он сейчас бы очень хотел, так это вновь увидеть Яну. Ее то он и увидел, когда впервые вышел на прогулку. Осень. Извечная стихия. Листья.
Она стояла в одиночестве, чуть пригнув голову, словно слушая чей-то неведомый разговор, или она просто слушала ветер? Дима подошел ближе, но так и не смог вымолвить ни слова. Просто стоял и смотрел ей в затылок, ожидая того, что она почувствует и обернется. Но Яна не оборачивалась. Дима не придумал ничего лучше, чем просто уйти. Но на следующий день повторил попытку. Обернулась она только на пятый день. Яна сильно изменилась. Она исхудала, лицо, покрытое многочисленными морщинами, а кое-где и шрамами после аварии, осунулось и стало очень-очень бледным. Дима был готов поспорить, что сквозь кожу на теле видны были кости – так сильно она похудела.
«Здравствуй, Яна», — говорили его глаза.
«Здравствуй, Дима», — говорили ее глаза.
Они не обнимались от радости, что встретили друг друга, не плакали и не скорбели вместе, они даже почти не разговаривали, но все свое свободное время проводили вместе. Яна была здесь на принудительном лечении, проходя курс по реабилитации после передозировки наркотиками. Она никак не отреагировала, когда узнала, что Дима резал вены, только в глазах ему почудилась легкая укоризна.
Наверное, все так и должно быть, — думал Дима, — Все, что мы хотели сказать – сказано уже давно, а от нас остались только наши тени. Мы любили – мы теряли…И было больно, — только сам Господь знает, как больно нам было, и горько просто жить друг без друга…
Осень стала вечной спутницей этих мелких катастроф и жизненных неудач – наверно я ненавижу осень, ее желтую листву, эту слякоть и темные разводы после дождя на асфальте. Ненавижу себя за то, что не смог тогда остаться с нею. И что дальше – извечный вопрос на полосе препятствий и неудач. Хочу ли я снова начать жизнь, попытаться сделать ее такой, какой бы я хотел: размеренной и спокойной? А представляю ли я вообще жизнь без нее, моей Яны?
Ливень чувств мало-помалу оживлял его сознание и тело. Ему становилось как не странно легче, и в минуты их близости все невзгоды отпадали, казалось, сами собой. Жизнь завершила здесь очередной свой круг и замкнулась на больничной палате с белыми стенами и потолком и любимой Яне, что так подолгу засиживалась у него осенними вечерами…особенно дождливыми, когда грозы и тучи предвещают новую беду – им становилось так тепло друг с другом, что прочее становилось лишь бессмыслицей…

Прошел год. Яна сидела на берегу моря, вслушиваясь в крики чаек. Все произошедшее с ней за эти годы не укладывалось у нее в голове. Она привыкла уже ко всему – свыклась с потерей сына, вернее сказать, что просто затолкнула эти мысли далеко-далеко в подсознание, куда с трудом могли дотянуться ее воспоминания. Серые глаза стали необыкновенно холодны и отчужденно смотрели на мир, полный красок. Цветов она уже почти не различала – лишь тот же серый закат, серое солнце и серые волны бушующего моря. Было трудно? Наверное, да – этого она уже не помнила. После потери Кирюши она забылась в одиночестве – жить не хотелось вовсе, но она боялась и не могла покончить с собой. Тогда Яна и увлеклась таблетками – сначала они помогали ей, потом их стало нужно все больше и побольше, пока наконец она не поняла, что сходит с ума, когда Кирюша и Дима стали являться ей наяву. От зависимости ее долго и безуспешно лечили, пока…пока в клинике она не повстречала его…Но она так и не смогла рассказать ему о его сыне, — да и нужно ли было? В глубине души, Яна знала, что Дима обо всем догадался, когда взял на руки мертвое тельце и огласил своими криками всю незримую бесконечность…
— Здравствуй, Яна, — сказал он и сел рядом на холодный чуть влажный песок.
— Здравствуй, Дима, — ответила она, не оглянувшись. – Я знала, что встречу тебя этой осенью здесь.
— Я…не думал, что увижу тебя снова. Почему ты тогда так внезапно перевелась?
— Зачем спрашиваешь, если и все так понимаешь…Но ты нашел меня?
— Нет, хотя и искал – я здесь в санаторий отдохнуть приехал от …писательской практики…от писанины одним словом.
— А о чем ты сейчас пишешь?
— О людях, планетах, вселенной и судьбах, о твоей странной туманности Стингрей – о, господи, конечно же о любви – о чем же я еще могу писать?
— Знаешь, мне всегда нравились твои книги, — улыбнулась она и прижалась к нему, спасаясь от холодного ветра.
Дима молчал. Много вопросов надо было задать, но сейчас он ловил момент наслаждения – давно ли они так могли спокойно сидеть, обнявшись, вдыхая, пропитанный йодом, свежий воздух и слушая шум морского прибоя. Нет, не счастье, просто умиротворение…но в этом было смысла больше, чем в самой вселенной.
— Меня мучает один вопрос, — начал он свой бесконечный ряд, — Может ли мужчина любить сразу двух девушек? Возможна ли такая любовь – не мнимая ли она, скрывающая только боль и страдание, ловушка для одинокого сердца?..
— А разве нет? – удивилась она. – Мы любим своих родителей и близких, своих друзей…детей, — глаза наполнились слезами, но она продолжала, — Любовь к мужчине или женщине – какая разница, — она всегда разная. Невозможно любить одинаково разных людей.
— Помнишь, как я ушел, тогда оставив тебя одну.
— Да, весь день я тогда проплакала…да что говорить об этом.
— Просто хотел сказать …хотел попросить прощения.
— Забудь…это же в прошлом.
— Нет, не смогу – я тогда смалодушничал, испугался – решил что так надо, хотя еще тогда мог построить наше счастье…думал я тебе такой не нужен…
— Ты всегда мне был нужен.
— Так что нам стоит начать все сначала – забыть всю прошлую жизнь и просто самим построить это треклятое счастье? – Дима чуть не кричал, сжимая и разжимая кулаки, — как ему самому хотелось верить в свои слова.
— Ты же знаешь, что это невозможно…
— Но, почему, почему мы не можем быть вместе?
— Потому что не сегодня так завтра, ты уедешь куда то далеко от меня, или уеду я, потому что это выше нас, выше наших чувств…
Он медленно кивал головой, не плакал, а просто думал о времени и бесконечности.
— Почему мы всегда встречаемся в минуты душевных потрясений. Почему я всегда думаю что жизнь больше не имеет смысла – все это финал, это конец, а потом встречаю тебя и все встает на свои места – солнце, песок, вода, звезды…Я понимаю смысл чего то более значимого, чем наши жизни и забываю тот час, глядя тебе в глаза… Почему?
— А может это судьба – в минуты отчаянья и слабости, в минуты когда в небе загораются кометы – встречаться нам, что бы поддержать друг друга – понять что происходит, заново переродиться и…жить дальше.
— Прекрати, я не верю в такую судьбу – что может быть так жестоко к нам, что отнимает сначала все, а потом еще и тебя.
— Вот в этом то и дело – мы так часто теряем что боимся потерять друг друга среди этого водопада страстей бушующих вокруг нас…
— Мне уже нечего бояться – все, что мог я уже потерял…
— А ты уверен, что завтра не повстречаешь другую, с которой будешь счастлив и проживешь всю жизнь.
— Я уверен, что устал и мне надо как следует отдохнуть.
— Нам обоим надо отдохнуть, пока удача предоставила нам этот шанс. Встречи наши неслучайны, как неслучаен этот закат и не случайны эти волны ласкающие ноги…
— Знаешь, я тут подумал, что нет в мире места для таких одиноких, как мы.
— Нет в этом мире…но есть в далекой-предалекой…
— Туманности Стингрей, — закончил он за нее и улыбнулся, – ты еще не перестала в это верить?
— Никогда не перестану, — Яна сильней прижалась к нему.
— Нам за тридцать лет, что мы будем теперь делать, без семьи, без детей?
— Нам надо просто отпустить друг-друга, — произнесла она.
— Да, но все равно мне жаль, что когда-то…если бы время можно было повернуть вспять. Жаль…
— Жаль…
И море вторило им с криками чаек и вечерним приливом, что жаль, жаль, жаль…
Они целовались на фоне уходящего солнца – но это ведь ничего незначило для полно жизни и смысла багрового небосвода…

Они встретились через пять лет на празднике парада планет. Люди с весельем и счастливыми лицами с пренебрежением к будничной суете встречали это событие все вместе. Огромная зала Дворца Культуры, украшенная по-новогоднему, была заполнена людьми, в ярких красивых костюмах. Тут и там были выложены всевозможные угощения и закуски, официанты носили бокалы с шампанским. В воздухи летали мириады конфетти. На лицах только улыбки. И по всему пространству расплывались легкими волнами теплота и сочувствие… Они увидели друг друга в ликующей толпе…Увидели разом – встретившись глазами, узнав без слов.
— Здравствуй, Яна, — улыбнулся Дима.
— Здравствуй, Дима, — улыбнулась Яна.
Он сильно изменился, — подумала она, — возраст пошел ему на пользу – окреп, возмужал, загорелое лицо стало необычайно красивым.
Она почти не изменилась, — подумал он, — Все такая же, как я ее встретил – прекрасная и спокойная. Ну разве только морщинки да лед в глазах, но это…это все наживное.
— Знаешь, я хочу познакомить тебя со своей семьей, — не смутившись, произнесла она, и позвала широкоплечего мужчину с маленькой пятилетней дочкой на плечах. – Вот это Виктор – мой муж, а это Дима – мой очень старый добрый друг. А это моя доченька, Викуля, — Яна погладила девочку с большими удивленными серыми глазами по головке и чмокнула в щечку.
Мужчины добро улыбнулись друг другу и пожали руки, словно сами были знакомы очень давно. К Диме подошла красивая брюнетка, держа за руку мальчика.
— А это моя жена, Света. И мой сын, — чуть с гордостью произнес Дима, мягко улыбнувшись, — Кирилл.
Может легкая тень, а может причудливая игра света, омрачила лицо Яны, но только на миг. Она улыбалась все так же радостно и легко как минуту назад. Водоворот бушующего праздника увлек их за собой, оставив наедине друг с другом. Они силились вспомнить слова, что говорили ранее, но лишь беззвучно смеялись. Им было хорошо, вот так вот просто стоять в толпе и держаться за руки, знать, что сейчас они одни во вселенной, но ах как много нужно было сказать друг-другу. И они говорили – говорили долго, без былой горечи и печали…
— Знаешь мы купила большой такой телескоп, чтобы любоваться звездами…и кометами наверное тоже, — вздохнула она.
— А я пишу книгу. Знаешь как она будет называться?
— Знаю, наверняка.
— Да, не сомневаюсь.
— «Туманность Стингрей», но только вот о чем?
— О нас…
— Я думаю об этом стоит написать, но…
— Это будет история, странная история о людях, мужчине и женщине, так и не познавших, что требовалось от них – идти наперекор судьбе, что бы обрести счастье или остаться вместе, как того велела сама судьба.
— Но они все-таки обрели счастье даже наперекор судьбе – потому что это и было смыслом их существования, — улыбалась Яна.
Дима кивнул, и они продолжали вспоминать прошлое и говорить о будущем.
— Знаешь, нам больше не нужно притворяться, что мы счастливы друг без друга, — вдруг сказала она, заметно погрустнев.
— Да, но все равно бывает, особенно лунными ночами… я чувствую себя таким одиноким.
— И я…но знаешь, это все проходит как только мы опять погружаемся в мир бытовых проблем – вот оно то самое счастье…
— Встретиться нам и в эту самую ночь – это тоже счастье.
— Это только краткий ее миг, всего лишь мгновения…Наши встречи-фрагменты так коротки…
— Зато они бесконечны, где-то там…далеко-далеко…в Туманности Стингрей, где…
— Где встречаются души любящих сердец и навеки соединяются, чтобы потом никуда не исчезнуть в ворохе осенней листвы или в шуме морского прибоя.
— Мы когда-нибудь увидимся снова, как ты думаешь?
— Если я скажу, надеюсь, что нет – это будет звучать так предательски не правильно и грубо, но…
— Я тоже не хочу никого терять…
— Я понимаю каждое твое слово, — прошептала она.
И они целовались под музыкой дождя и листьев…тихие скрипки пели им вслед как уходящим последним мгновениям осени.
И даже не высказанные слова, что никогда не давали им покоя были уместны сейчас в эти самые мгновения парада планет, когда Млечный Путь совершив свой полу эллипс, создавал мост в другую галактику…
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЯНА…
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ДИМА…
Они звучали как раскаты грома и вечным эхом бороздили океаны времени и пространства там, где то далеко-далеко… в туманности Стингрей, там где сбывались все желания, там где возможно было все, даже – ЛЮБОВЬ…

— Здравствуй, Яна…
— Здравствуй, Дима…