Город Собак

Зло, которое мы причиняем,
навлекает на нас меньше ненависти,
чем добро, творимое нами.

Франсуа де Ларошфуко

По мнению местных жителей Город Без Названия являлся самым уютным, комфортным и стабильным местом на всем белом свете. То был очень старый город, впрочем, как и все на этой земле. Существовал он с сотворения мира, и безназванцы могли проследить свое происхождение вплоть до Евы и Адама.
Город располагался в чудесной долине, ровной, как стол, и имеющей форму правильного квадрата. Долину опоясывала тихая Речка Без Названия, неподвижная, словно, болото, и покрытая плотной твердой зеленью кувшинок. Со всех четырех сторон город обступали отлогие холмы, перейти которые еще никто никогда не отважился. А еще дальше, напоминая облака на горизонте, громаздился хаос скал с вечными снегами, сурово отражающими тусклый дневной свет. По истине, этот унылый ландшафт представлял собой невеселое зрелище. Солнце скрадывали густые испарения, поднимающиеся из долины, и потому в Городе Без Названия всегда было пасмурно. Безназванцы справедливо полагали, что по ту сторону скал нет ничего вообще.
По краям долины, вымощеной квадратной плиткой, размещались ровно сорок четыре домика серого камня. Они так сильно походили друг на друга, что отличить их было практически невозможно. Внешний вид домиков был довольно странным, однако, по мнению безназванцев, весьма живописным. Сверху они представляли собой идеально ровные квадраты, венчаемые треугольными, разубраными черной черепицей, крышами. В домиках было ровно четыре маленьких окошка – по одному с каждой стороны – с мутными стеклами и частым переплетом. Своими фасадами домики смотрели на городскую площадь, находящуюся ровно в сорока четырех ярдах от входа в каждый из них. В центре площади в стародавние времена стоял памятник, но теперь от него остался один лишь постамент черного гранита. Кому и когда был этот памятник воздвигнут, безназванцы не помнили.
Жилища горожан были также сходны между собой внутри, как и снаружи. Даже мебель была расставлена в них по одному плану. Полы покрывала квадратная керамическая плитка, мебель из черного дерева была выполнена без резьбы и всяческих излишеств, очаги в домах были большими и глубокими, с изогнутыми таганами устрашающего вида.
Безназванцы и безназванки тоже необычайно напоминали друг друга. Все были высокими блондинами и блондинками с голубыми глазами и тонкими, неизменно плотно сжатыми губами на бледных лицах. Выражение этих лиц всегда было одинаковым: сосредоточенным, серьезным и деловитым — в них, как-будто, не было ничего человеческого. Равнодушные и бесчувственные, скроенные все на один манер, местные жители походили на красивые мраморные статуи, которые привел в движение некий маг, несумевший пробудить в них чувства.
В семьях безназванцев было ровно четыре человека – отец, мать, сын и дочь, что в общей сложности составляло население города в сто семьдесят шесть человек. А сто семьдесят седьмым был господин Олз, который строго следил за тем, чтобы численность населения никогда не прибывала и не убавлялась.
Господин Олз пользовался у безназванцев неизменным авторитетом. Наряду с обязанностями главы города он также был судьей, директором банка и палачем. Это был худой и точно серебряный от чисто вымытых, картинно расчесанных седин человек. Казалось, его только что высушили и накрахмалили — не джентльмен, а белобрысая прищепка для белья. По строгим очкам в стальной оправе, чисто выбритым щекам и подбородку, отливающему синевой, а также твердым, насмешливо изогнутым губам сразу можно было определить, что это дельный, толковый, энергический мужчина. Деловитое выражение было в его подтянутом теле, подобраной шее и красивой маленькой голове. Олзу было почти шестьдесят, но стареть он умел красиво и грациозно. В отличие от остальных безназванцев он носил изящный серый сюртук, фасон которого сделал бы карьеру любому лондонскому кутюрье, и шляпу с пером на тщательно расчесаных волосах.
Это был дико самолюбивый и, не смотря на внешнюю уверенность, внутренне трусливый человек — человек сложения жидковатого, характером — меланхолик. Господин Олз был довольно густо смазан хорошими манерами, и в разговоре умел расположить к себе, распределяя свои любезности между людьми, точно сдавая карты. Когда Олз был зол, воздух вокруг него удивительным образом сгущался и белел. Семьи у него не было, и по вечерам Олз сам любил приготовить себе ужин из четырех блюд, а еще построгать на досуге кленовые дощечки.
Помимо судебной ратуши, банка и квадратного постамента черного гранита в Городе Без Названия больше ничего не было. Не было ни выходных, ни ресторанных счетов, ни слез радости, ни праздников, ни беспокойства — то есть, абсолютно ничего, кроме идеального, несокрушимого порядка. Безназванцы вели исключительно правильный, размеренный образ жизни, и библиотеки, театры и рестораны им были не нужны. Вставали горожане с первым петухом, умывались, надевали серые сюртуки из полушерсти, завтракали неизменной яичницей из четырех яиц и золотистым тостом и отправлялись на работу — в банк или ратушу. Их жены в серых шерстяных платьях и накрахмаленых чепцах оставались дома приглядывать за детьми и готовить ужин из четырех блюд: салата оливье, супа-пюре, свиной котлеты и крем-брюле. Их сыновья играли во дворике четырьмя стеклянными солдатиками, а дочери – четырьмя фарфоровыми пупсами с глазами из слюды. При этом дети не шалили, были внимательны и сосредоточены, дабы не испортить хрупкие игрушки.
Ровно в шесть сорок четыре горожане приходили домой, обували домашние туфли из войлока, садились в кресло-качалку и читали «Вечерние вести». Изо дня в день вести были одинаковы, но безназванцы все равно читали их, ведь именно так поступали их отцы, деды и прадеды.
Спокойное течение вещей никогда и ничем не прерывалось в Городе Без Названия. Нерушимость традиций ревностно чтил и охранял господин Олз, также как это делали его седые предки, поскольку во избежание вооруженных столкновений и политических недоразумений власть в городе передавалась по наследству. Никакие потрясения, революции и прочие неожиданные события не тревожили мирную жизнь безназванцев. И лишь однажды в Городе Без Названия произошло то удивительное событие, которое и положило конец вековым традициям и тысячелетним устоям этого славного города.

Давно уж мудрейшие обитатели города повторяли: «Из-за холмов добра не жди», и в этих словах оказалось нечто пророческое.
Однажды на горизонте, серебряном от далекой пыли, зажглось солнце. Огромное и золотое, стояло оно над самой чертой земли, окрашивая пыль в яркий пурпурный цвет, а на кряже холмов с южной стороны образовались два весьма необычного вида предмета, отбрасывавших длинные вечерние тени. Этот случай, конечно, привлек всеобщее внимание, и все безназванцы, как один, смятенно устремили свои взоры на сей феномен. Любопытные предметы на горизонте спускались с холма с необычайной быстротой и некой даже чуждой безназванцам торопливостью. Вскоре очевидцы получили возможность подробно рассмотреть, кто же таким наглым образом вторгся в пределы их славного города.
Воистину эта была самая странная пара, которую когда-либо доводилось видеть местным жителям. Человек, представший взорам безназванцев, оказался необычайно маленького, по местным понятиям, роста. Одет он был в широкий зеленый камзол, кашемировые панталоны до колен, тирольские чулки и круглоносые ботинки кожи тибетского буйвола. Его крикливый наряд, оказавшись в жестокой вражде с местной серостью, заставил безназванцев поморщиться. Человек этот был необычайно румян, загорел и улыбчив. Добродушная простоватая физиономия незнакомца с мягким конутром щек и подбородка делала его похожим на херувима. Голова была не покрыта, а шевелюра являла собой буйные рыжие кудри. В руке человек держал необъятной величины саквояж и дюжину разноцветных воздушных шаров, изо всех сил стремящихся в небо. На груди незнакомца, поддерживаемый кожаными ремнями, висел непонятного предназначения инструмент с торчащей сбоку ручкой, которую он без устали крутил.
Безназванцы глядели на этого странного человека с таким выражением недоверия и тревоги, с каким глядел бы мустанг, которого ввели в комнату. Но даже не сам незнакомец так поразил воображение местных жителей: рядом с ним семенил диковинный четвероногий зверь. Пожалуй, более всего из того, что приходилось видеть безназванцам, он походил на крысу, хотя и был гораздо крупнее (а нужно сказать, что в Городе Без Названия помимо людей жили лишь крысы и голуби). Зверь имел густую золотисто-рыжую шерсть, вытянутую вперед голову, на которой красовался шутовской колпак с бубенчиками, и пасть с великим множеством зубов, которые он скалил в неком подобии улыбки. Сзади златоволосого зверя располагался пушистый хвост, который, наподобие маятника, пребывал в постоянном движении.
При виде такого необычного существа некоторые впечатлительные безназванки принялись падать в обморок. Вместе с тем, как приближалась эта удивительная пара, до горожан все явственне доносились неслыханные, чуждые их неизбалованным ушам звуки. Самые сообразительные безназванцы догадались, что звуки эти неслись из чрева таинственного инструмента. Были они божественны, ничего подобного люди не слышали еще никогда! Ласкающие слух, бесподобные трели и мелодичный звон неслись в город, подгоняемые попутным северным ветром.
То была музыка. Но безназванцы ведь никогда не пели (за исключением исполняемых ими по понедельникам речетативов патриотических и духовно-нравственных), у них не было инструментов, они не знали музыки. Поэтому, можно себе представить, какого же было их удивление и восхищение.
С приближением незнакомца местные жители все плотнее смыкали свои ряды, и когда тот вступил, наконец, на главную площадь, его с тревогой встречал уже весь город (не было лишь господина Олза). Но безназванцы волновались зря: улыбчивый человечек, пахнущий мятными конфетами, и его четвероногое существо оказались настроены исключительно доброжелательно. Незнакомец поклонился и со свежей, наивной непосредственностью поздоровался с безназванцами на непонятном им языке. Златоволосый зверь тоже издал нелепые звуки: «гав-гав», что горожане почли за приветствие. Но будучи необычайно растерянными, они с привычной серьезностью взирали на незнакомца и хранили молчание. А тот подошел вдруг к маленькой девочке в платье из полушерсти и протянул ей алый воздушный шар. Девочка испугалась и спряталась за мать, поскольку кроме серого никаких других цветов она не знала.
Напряжение нарастало, но, неуспев достигнуть своего апогея, оно было разрушено четвероногим зверем. Размашисто виляя своим удивительным хвостом, он подскочил вдруг к девочке и со стремительной радостью облобызал ее с головы до пят. Милое пухлое лицо ребенка озарилось светом, а незнакомец шепнул что-то своему другу и вновь закрутил ручку необычного инструмента. И тогда зверь поднялся на задние лапы и принялся кружиться, раскачиваясь музыке в такт.
Непривыкшие к какому бы то ни было проявлению чувств, безназванцы никак не могли прийти в себя. Люди стояли молча, словно каменные идолы, опустив руки по швам. Однако постепенно в их лицах начали происходить некоторые перемены. Неподвижные и безучастные они вдруг стали озаряться еле заметными улыбками. Сердца людей переполняло волнение, доселе им неведомое, и приводившее их в смятение.
И вдруг раздался негромкий смех – смех девочки в платье из полушерсти. Личико ее дергалось в непривычной мимике — то был вырвавшийся наружу смех, плотно закупоренный в ее душе все эти годы. За девочкой засмеялся мальчик с голубыми глазами, а вскоре заливисто хохотали уже все дети. Кто-то из взрослых попытался остановить их, призывая к здравомыслию, ведь смеяться в Городе Без Названия было категорически запрещено. Но дети больше не в силах были сдерживаться. Подражая четвероногому зверю, они неумело закружились в танце и неловкими голосами подхватили незнакомую им мелодию. Доверив свой инструмент четвероногому другу, незнакомец тоже пустился в пляс. Держа руки у подмышек ладонями наружу, со сложенными бубликом пальцами, выпятив вперед свой кругленький живот, с жеманной комичностью расхаживал он по кругу. Его преувеличенные ужимки и манерные ухватки были до того смешны, что вскоре к хохочущим детям присоединились и дамы, а за ними вовсю принялись хохотать мужчины. Всегда степенные и серьезные они кружились в танце, смеясь весело и беззаботно. На лицах безназванцев от былых сосредоточенности и деловитости, которые не покидали их даже во сне, не осталось и следа.
Веселье продолжалось до самой ночи. Люди забыли о своих обязанностях, о том, что следует идти домой, чтобы читать «Вечерние вести» и готовить ужин, и целиком отдались безумной радости, которая впервые в жизни переполняла их окаменевшие сердца.
— Что здесь происходит? – незамеченный веселящимся людом, быстрыми, мягкими, упругими шагами, на площадь вступил господин Олз. Похожий на хищника, готового к прыжку, он схватил незнакомца за руку, и музыка тотчас смолкла. Оглядев его с головы до ног, чуть задержавшись на предосудительных ботинках и красноречивых панталонах, Олз повторил:
— Что здесь происходит? И кто вы, собственно говоря, такой?
— Меня зовут Хемс, — добродушно ответил незнакомец. — Я странствующий шарманщик. А это моя собака – Акбылу. Не бойтесь, она добрая, и не тронет.
Лишь теперь Олз заметил собаку. Он сделал вдруг круглые глаза и совершенно глупый круглый рот, вся важность его вдруг слетела, точно чешуя, и от удивления он смог произнести только «О!».
Да, это были странствующие артисты, которых судьба, а быть может, злой рок, занесли сюда, за тридевять земель, в Город Без Названия.
Разумеется, господин Олз, как и никто из присутствующих, не понял того, что сказал шарманщик. Но мудрому доброму Хемсу это не стало помехой — в черное, полное сияющих звезд небо, взметнулись вдруг разноцветные огни. Люди ахнули! Огни, превращаясь в цветы, чудесным образом распускавшиеся на небосводе, замирали и таяли, но на смену им, угасшим, вверх взмывали новые, еще более великолепные и причудливые. Вновь заиграла музыка, раздался звонкий смех, и прерванное веселье продолжилось. И уже никто больше не обращал внимания на стоявшего столбом, всем назло, добросовестно и терпеливо, господина Олза. Вокруг него густился и белел прохладный ночной воздух.

Следующим утром, лишь только встало солнце, и петух прокричал бодрым и резким, как труба, криком, люди не пошли в банк или ратушу, не стали готовить ужин из четырех блюд и играть в солдатики. Вместо этого они снова пришли на площадь, где их ждали Хемс и Акбылу. Шарманщик достал из саквояжа волшебную палочку, полую с небольшими отверстиями, поднес ее к губам, и над городом понеслись дивные звуки, ничем не уступающие мелодиям шарманки. Заслышав их, Акбылу воздела нос к небу и стала звонко повизгивать, что привело детвору в неописуемый восторг. А когда Хемс принялся показывать фокусы, ходить на руках, жонглировать горящими булавами и показывать пантомиму, люди, сами того не ожидая, громко захлопали в ладоши.
И на следующие утро они пришли на площадь, и через день, и через неделю. Со временем безназванцы и Хемс научились понимать друг друга. Шарманщик рассказывал им о дальних странах, в которых ему довелось побывать, об обычаях и нравах, царящих в других землях. Словно свежий воздух, наполняющий отпертый дом, Хемс и Акбылу, появившись в городе, заполнили собой все пространство. Для жителей города, и неподозревавших о том, что они не одни в этом мире, речи шарманщика были откровением. Затаив дыхание, слушали они рассказы Хемса, и один за другим начинали понимать, как скучно и серо жили они до сих пор.
— Жажда чуда проходит через всю жизнь. Ожидание его — у людей в крови, иначе жить невозможно, — говорил Хемс, и слова его были вдохновенны, туманны, чудесны.
А в это время господин Олз один одинешенек сидел в опустевшей ратуше и думал. Он был подавлен и неумыт, блеск сошел с его давно неполированых ногтей. С мрачным унылым цинизмом Олз рисовал себе неизбежный конец, слушая доносившийся с площади смех. Но чужой смех был ему не смешон, но досаден, и он подозревал, что смеются над ним. Шарманщик Хемс, напичканый всякими предосудительными убеждениями и запретными суждениями, нарушил спокойное течение его жизни, весь городской уклад, и, что самое ужасное, пошатнул его авторитет. Безназванцы, всегда такие кроткие и доверчивые, больше не слушали Олза. Прожив всю жизнь без выходных и праздников, без радости и веселья они вдруг поняли, что на свете есть нечто лучшее, нечто очень доброе и светлое. Скоро, очень скоро они осознают, что жили не так, захотят измениться, и тогда господину Олзу придет конец. Этого он допустить не мог.

Стояла белая, прозрачная ночь с ее нежными красками, с перламутровой водой в тихой реке, четко отражавшей неподвижную зелень кувшинок, с бледным утомленным бессоницей небом и со спящими облаками, пушистыми как клочья растрепаной ваты. Было так тихо, что можно было расслышать писк червяка, точившего дерево. Господин Олз решительно вступил на опустевшую площадь, внушительно постукивая калошами.
— Добрый вечер, господин Олз, — заметив его, добродушно приветствовал шарманщик, глядя в лицо открытым дружеским взглядом. За те несколько недель, что Хемс и Акбылу провели в городе, он успел выучить нехитрый язык безназванцев. – Отчего же вы не приходите на наши представления? – с искренним сожалением спросил он, поднимая тяжелый саквояж и собираясь идти на ночлег. Акбылу смотрела на Олза, настороженно подняв уши.
— Дела, понимаете ли, дела. Кто-то же должен работать в этом городе, — нервно пожал плечами Олз, побаиваясь собаки, но тут же мягко добавил: — Я, с вашего позволения, хотел бы пригласить вас к себе отужинать.
— О! С превеликим удовольствием! – обрадовался Хемс. – Мы с Акбылу ужасно проголодались. Словно в подтверждение слов хозяина собака облизнулась.
— Тогда прошу за мной, это совсем не далеко, — ответил вкрадчиво Олз, обрадовавшись тому, насколько легко угодил простодушный Хемс в его ловушку.
«Его можно убить за один только взгляд, такой прямой и честный взгляд бедного труженника, преследуемого судьбой», — подумал он и направился к ратуше, ведь жил господин Олз именно там.
— Ах, почему этот воздух нельзя разливать по бутылкам?! – с блаженной улыбкой говорил Хемс, доверчиво следуя за Олзом и глядя в ночное небо, опрокинутое над землей перевернутой крышкой масленки. Олз не знал, что на это ответить. Со скучающим выражением он опустил и поднял свои белесые ресницы:
— Ну, вот мы и дома, — обычно пронзительный голос его стал вдруг хрипловато вкрадчивым. – Располагайтесь, а я принесу ужин.
Шарманщик с любопытством разглядывал внутреннее убранство ратуши, которое, впрочем, ничем не отличалось от того, что царило в остальных сорока четырех домиках.
Стол был накрыт, и Хемс с аппетитом принялся за угощение, подкидывая при этом лакомые кусочки Акбылу.
— Скажите, зачем вам этот город? – спросил вдруг господин Олз. Он ничего не ел и лишь задумчиво глядел на шарманщика.
— Не понимаю, о чем вы? – удивленно поднял брови Хемс.
— Может, вы собираетесь возродить в нашем городе менестрелей? Или открыть ресторан, а может быть, цирк? – Олз устало снял с носа очки с широкой черной ленточкой.
— Ну, что вы! Акбылу и я веселим людей, только и всего, — с честной непосредственностью ответил Хемс и улыбнулся.
— У меня к вам предложение, — проговорил Олз, не сводя с шараманщика пристального взгляда.
— Я готов выполнить любое ваше пожелание, если это не означает сделку с совестью, — шарманщик вдруг перестал улыбаться.
— Покиньте город.
Повисла пауза.
— Увы, я не могу этого сделать, — с неожиданной твердостью ответил шарманщик. — Я нужен людям.
— Отчего же вы не едите пирог? Чудесный ежевичный пирог, очень рекомендую, – весело заговорил вдруг Олз. — Ваша собака ведь голодна? Дайте и ей кусочек.
— О, благодарю, — Хемс взял кусок пирога и, разломив его на две части, по-братски разделил с собакой.
— Поздравляю, ты выиграл конкурс простаков! — воскликнул Олз и, словно какой-то злой гном или капризная женщина, захихикал. – Не понимаю, как такой легкомысленный мотылек и недалекий небокоптитель, семьдесят килограммов бездельника и разгильдяя мог занять мое место? — лицо Олза скривилось, как удьявола. — Ну-ну, без балетных номеров, — с ноткой легкого отвращения в голосе ухмыльнулся он, заметив, как шарманщик вдруг покачнулся, зашедшись неистовым кашлем.
— Мне что-то нездоровится, — чуть слышно проговорил Хемс.
— А ты съешь еще кусочек. Нет? Что, страдаешь отсутствием аппетита? – отечески поинтересовался Олз. – Знаешь, а ведь я весьма желчен, вдобавок чрезвычайно раздосадован и зол. Меня интересуют не столько ноты, сколько банкноты. Уж прости, не успел подработать свой моральный кодекс. Так что, ты пощады не жди. Мне нужно, чтобы эти остолопы вновь начали работать, я ведь не Рокфеллер, чтобы всех содержать на субсидии. А потому ты должен умереть, иначе нельзя, — Олз говорил точно в бреду, глядя прямо перед собой. — Но не грусти, ведь ты погибаешь во имя добра, человечества и… все такое прочее. А убить человека – это так просто! Для этого даже не нужна физическая сила, достаточен такт, тонкость, предупредительность и … горячий ежевичный пирог, — Олз расхохотался. — Смеяться право не грешно над тем, что кажется смешно, не так ли? Да, это ничтожный городишко, ничтожного народишки, ютящийся на задворках второстепенных гор, но это все мое, и я не намерен ни с кем делиться! — гневным шепотом, не разжимая челюстей кричал Олз, и воздух вокруг него густился и был неимоверно тяжел.
Но шарманщик, казалось, не слышал Олза. Красный, горячий туман хлынул в его голову и овладел сознанием. Веки отяжелели и полузакрыли глаза, кровь зашумела в ушах размеренными толчками. Новый приступ кашля выворотил Хемса наизнанку. Голова короткими внезапными толчками падала все ниже, и сильно качнувшись, он вдруг с испугом открыл глаза.
– Акбылу, пойдем, милая, — слабым голосом проговорил шарманщик. Собака жалобно заскулила, попыталась встать, но упала. Хемс с трудом поднял ее на руки и, шатаясь, пошел прочь.
— Иди, иди, а то помрешь здесь, придется тащить тебя. А у меня радикулит, — наверное, впервые в жизни Олз искренне улыбался.
Хемс и Акбылу умерли также быстро и просто, как если бы кто-то дунул на свечи, горевшие в темной комнате и погасил их…

Когда утром жители города пришли на площадь, к своему удивлению они не обнаружили там шарманщика и его собаку. Обеспокоенные, они заторопились к южному склону, туда, где в полотняной палатке жили Хемс и Акбылу. Там и нашли безназванцы тела шарманщика и его верного друга. Акбылу лежала на руках хозяина. Умерая, она подползла ближе, чтобы попрощаться с ним, да там и кончилась. Шарманщик крепко прижимал к себе собаку, а на лице его играла точно позабытая им улыбка.
Горе охватило сердца безназванцев. А вместе с ним в их души пришли злоба и ненависть. Кто-то воскликнул, призывая людей немедленно пойти в ратушу и расправиться с Олзом. Толпа ринулась наружу, но вдруг внимание ее привлек еле слышный в потоке человеческого несчастья плач, и пораженные безназванцы увидели, как из-за шарманки одна за другой высунулись ровно четыре испуганных рыже-золотистых мордочки.
То были дети Акбылу. Люди забрали щенков с собой. Решительно шагали они к дому Олза, но злоба, переполнявшая их сердца, уже не была такой неистовой.
А Олз не терял даром времени. Лишь только толпа показалась у ратуши, он вышел ей навстречу и высоким, задыхающимся голосом прочел спич.
— Безназванцы, одумайтесь! – вещал он с многозначительной вескостью. – Возмутитель покоя — шарманщик и его собака внесли разброд и сумятицу в нашу с вами веками устоявшуюся жизнь. А что дали они взамен стабильности, размеренности и спокойствия? Радость, смех, веселье?! Зачем нам все это?! Веками наши отцы и деды жили без этих сомнительных благ. Так внимите же голосу разума, верните прежние времена и вернитесь на работу! – все это звучало очень по деловому, громко и фальшиво.
Но люди не стали убивать Олза. Они прогнали его из города, прокляв за убийство Хемса и Акбылу на вечные скитания.
Со временем Город Без Названия переименовали в Город Собак. В нем появились театры, больницы, школы, библиотеки и даже цирк. А на главной площади на постаменте из черного гранита горожане воздвигли памятник шарманщику и его собаке. Теперь в каждом из сорока четырех домов слышится веселый смех и заливистый собачий лай. В каждом и сорока четырех домов живет собака рыже-золотистой масти.
А господин Олз и по сей день скитается по земле. Иногда под покровом ночи ему удается проникнуть в город, и тогда он завладевает душами и сердцами местных жителей. И только от них самих зависит, поселится ли господин Олз у них навсегда или покинет их край, не найдя в нем приюта.