Ребенок в парке
Дитя за мыльным пузырем
бежит по парку.
Осенний день горит огнем
светло и ярко.
А в пузыре, как в янтаре
за тонкой пленкой,
мир, отраженный в хрустале –
глазах ребенка.
Там кленов охра, неба жесть,
собаки, люди.
Там все, что было, все, что есть,
и все, что будет.
Там все надежды и мечты,
как бы в реторте:
служенье богу красоты,
победы в спорте,
там глубина любимых глаз,
восторг признанья,
свиданий сон и горечь раз-
очарованья…
И все взрывается шутя
без слез, без муки.
И удивленное дитя
разводит руки.
Месса жизни
Я создаю Вселенную и рушу,
и рушу вновь — и снова создаю.
То Господу свою вверяю душу,
то Люциферу душу продаю.
Я то язычник, то христианин,
то монархист, то — ярый вольтерьянец,
я сам себе то раб, то господин,
в своей стране я словно иностранец.
То жизнь моя бессмысленно течет,
то вдруг в ней цель какая-то забрезжит,
и я бросаю все в водоворот
слепых страстей и призрачной надежды.
Но иногда среди пустых забот,
когда, на грех, полным-полно работы,
покажется — в моем сознанье кто-то
невидимый рубильник повернет.
……………………………………..
И я неясной мыслью поражен,
вдруг застываю, не закончив бега,
и вижу: почка сделалась листом,
давным-давно истлели глыбы снега,
проплыли миражи ледовых гор
под Астрахань и там исчезли где-то,
а мир похож на праздничный собор,
весь сотканный из волн живого света.
И я стою, его исполнясь славы,
и осеняю грудь свою крестом,
и бытия органные октавы
гремят в моем сознании пустом.
Когда все исполнятся сроки
Когда все исполнятся сроки,
когда меня Бог призовет,
что вспомню, пускаясь в далекий
и самый последний полет?
Суровые волжские воды,
на Волге от облака тень,
плывущие вдаль пароходы,
сентябрьский мерцающий день.
Я вспомню простуженный Питер,
мурашки дождя на реке,
твой ярко-оранжевый свитер,
как солнечный блик вдалеке.
И Вологду вспомнить успею,
и кремль, и Софийский собор,
и низкое небо над нею,
и звездный над нею ковер.
И Бог меня спросит, во славе
сверкая изнанкою крыл:
Так где же ты сердце оставил?
Так где же ты душу сокрыл?
От горнего света немея,
ослепнув от радужных слез,
я вряд ли ответить сумею
на этот несложный вопрос.
Россия
Не в сказке дивной,
не в мире горнем —
стоит Россия
на горе горьком.
Быть может, горечь
степей покатых
принес в Россию
Батый проклятый?
Быть может, «мудрый
отец» из Гори
отдал Россию
на откуп горю?
А может просто,
а может только
на русской свадьбе
кричали «горько»,
и было горьким
вино в бокале,
и гости пили,
да расплескали.
Бешеный поезд
Всем страшно: и той, что смеется,
и тем, что поют под хмельком.
Без тормоза поезд несется,
тревожа окрестность гудком.
На стеклах фонарные блики,
вокзалы мелькают в окне,
и хочется крикнуть, но крики
беззвучны, как будто во сне.
А поезд все дальше и дальше –
не свалится в пропасть пока.
И столько бессмысленной фальши
в спокойствии проводника!
Снова осень на свете
Снова осень на свете, ворчи не ворчи,
ветер севера тучи принес.
Перед дальней дорогой присели грачи
помолчать на вершинах берез.
Снова осень на свете. Шурши, листопад!
Романтический дождь, мороси!
Мы с любимой по листьям бредем наугад,
не заботясь куда-то прийти.
Так бы вечно брести и брести налегке
под вместительным черным зонтом,
и сжимать твою зябкую руку в руке,
и не знать, что случится потом.
Город, где мы были счастливы
Город, где мы были
счастливы когда-то:
золотые шпили,
мостики горбаты,
серые каналы,
строгие ограды…
Господи, как мало
было в жизни надо!
Матовый светильник
светит, как в тумане.
Воду кипятильник
вскипятил в стакане.
За окном темнеет,
гаснет день короткий.
На столе пельмени
да бутылка водки.
В утлой комнатенке
всем немного тесно,
но поется звонко,
курится чудесно!
Мы ужасно юны,
полны свежей страсти!
Золотые струны
нам поют о счастье.
И летит куда-то
в вихре звездной пыли
город, где когда-то
счастливы мы были.
Пыль пыли – рознь
Пыль пыли – рознь.
Бывает пыль степей,
напоенная горьким ароматом
полыни, серебристых ковылей,
коней, летящих в сторону заката.
Бывает пыль от океанских волн,
которые твою швыряют лодку,
и ты орешь, восторгом бури полн,
во всю свою прокуренную глотку.
Бывает пыль нехоженых дорог
в лесной глуши на Севере России,
где небеса так лучезарно сини
и редко-редко встретишь огонек.
Пыль пыли – рознь.
И не моя вина,
что пыль квартир мне горше всякой муки.
Ну, день, ну, два – и я бешусь от скуки,
беру рюкзак и уезжаю на
морозный север или знойный юг,
над Родиной описывая круг.
Странный человек
А потом он ушел неизвестно куда,
и не знает никто, почему.
Жил он, в общем, как все, не боялся труда,
и везло в этой жизни ему.
К сорока он построил за городом дом,
воспитал близнецов-дочерей,
и уже потихонечку думал о том,
как он встретит закат своих дней.
В окружении милых домашних забот
он дожил бы до старости лет,
но однажды под вечер уехал он в порт,
и за морем пропал его след.
Говорят, его видели где-то в горах,
где так низок и чист небосклон.
Будто шел рядом с ним дзэн-буддистский монах.
Но, возможно, то был и не он.
Вот и всё. И не знает никто, почему
и куда он ушел, и зачем…
В этой жизни чего не хватало ему?
И чего не хватает нам всем?
Повсюду жизнь
Да, жизнь повсюду, в камне и в песках,
на дальних звездах и в кошмарных снах.
На свалке, где, обнявшись, два бомжа
опохмеляются, от холода дрожа,
и рады оба, и она и он,
что удалось добыть одеколон.
И в тундре, где кочующий коряк
среди снегов, оленей и собак
пьет чай с китовым жиром, бьет моржей
и думает о сущности вещей.
На диком полустанке, где раз в год
и то случайно поезд тормознет,
гуднет в свисток и вновь прибавит ход,
но и на нем (я видел!) дед живет.
Сидит у печки, мудрый как Иов,
хлебнет кваску, в огонь подкинет дров,
сидит и смотрит, как встает звезда,
как пролетают мимо поезда,
в них люди пьют, смеются и молчат,
колеса мыслям в такт его стучат…
О чем те мысли?
Знает только бог —
бог странников и пройденных дорог.
Разговор странников
Чернеют кресты вдоль дороги,
кресты телеграфных столбов.
Деревни пусты и убоги,
закат к непогоде багров.
С багровой страною заката
смыкается долгий наш путь.
— Придем ли под вечер куда-то?
— Даст Бог, добредем как-нибудь.
Даст Бог, добредем понемногу
до дома с веселым огнем,
помолимся Господу Богу
и тихо блаженно уснем,
а утром, проснувшись до света,
о прошлом забудем совсем.
— Зачем же, папаша, все это?
— А Бог его знает, зачем.
Иди, брат, покуда идется
и меньше заботься о том,
откуда все это ведется,
и чем обернется потом,
куда ты прибудешь в итоге,
где пот оботрешь ты с лица,
ведь смысл не в конце, а в дороге,
а ей, брат, не видно конца.
Мимолетное (Цикл стихов)
Звук детства
Хруст тонкого льда под ногами.
Нарочно наступаю на лужицы,
чтобы воскресить этот звук детства.
На лугу
Вот уже и ромашки расцвели,
а я так и не собрал букет
из одуванчиков.
Встреча
Я руку миру протянул – и вот
ромашка поклонилась мне
при встрече.
Возвращение стада
Стадо коров на закате тянет в деревню
пряную тяжесть лугов.
Вечер в деревне
Смотрю на небо – звезда над горизонтом.
А в городе там дома.
Август
Иду среди долины
на утренней заре
весь в нитях паутины,
как елка в мишуре.
Журавлиный клин
Миг! Мгновенье, сладкое до боли!
Так тебя и не запечатлели.
Пролетают журавли над полем…
Пролетели.
Промозглое утро
Как озябший прохожий, дрожит на ветру
запоздалая зелень сирени.
Букет хризантем
Мы чужие на этом балу.
Мажордом не зовет нас к столу,
а хозяин сварлив и скареден.
Мы чуть-чуть постоим и уедем.
Но букет хризантем в хрустале
вдруг напомнит о лучшей земле,
где алмазы на утреннем небе,
белый хлеб и вино на столе.
Там немыслимы зло и беда.
Мы однажды вернемся туда.
На родине
Я в отпуск поеду один.
Не к морю, не в южные страны –
На Волгу, где гроздья рябин
горят, как открытые раны.
Неспешно пройдусь по Венцу,
великой реки изголовью.
И, словно к больному отцу,
наполнится сердце любовью
вот к этим крутым берегам,
исполненным тихой печали,
к намоленным божьим церквам,
разрушенным в самом начале
минувшего века. Как гвоздь,
засевший в глубинах сознанья,
они пробиваются сквозь
железобетонные зданья:
часовни, кресты, купола,
ворон растревоженных стая.
И небо, как Волга, без дна!
И Волга, как небо, без края!
Осенние этюды
Когда, осатанев от мелочных забот,
мне хочется уйти куда-нибудь отсюда,
я в осень ухожу, беру с собой блокнот
и карандаш — писать осенние этюды.
Осенняя тоска, осенний перелет
неутомимых птиц и кленов осыпанье
напоминают мне, что так и жизнь пройдет
и надо все успеть запомнить на прощанье.
Запомнить этот свет, летящий из-за туч,
запомнить этот бред болеющей природы,
последний теплый взгляд, последний теплый луч,
последний поцелуй, горчащий диким медом.
В осиротелой осенней стране
В осиротелой осенней стране
всадник летит на горячем коне.
Конь его белый, хвост золотой.
Всадник летит — и леса опадают,
умные птицы на юг улетают,
в воздухе пахнет прелой листвой.
В осиротелой осенней стране
так сиротливо и холодно мне!
Будто я сам, как леса, замерзаю,
или, как птицы, на юг улетаю,
или, как листья, сгораю в огне
в осиротелой осенней стране…
Тишина
Сквозь облака луны коровий глаз
невозмутимо пялится на нас.
Вокруг царят спокойствие и тишь.
Один комар звенит. Скребется мышь.
Собака лает в полной тишине.
Ребенок плачет горестно во сне.
О чем ты плачешь, милое дитя?
О чем ты так горюешь не шутя?
Ах, боже мой, какой я стал смешной!
Наверно, зубик зреет под десной –
вот и не спится сыну моему,
а вместе с сыном – дому моему,
а вместе с домом – миру моему,
а вместе с миром – Богу самому.
Вот и не спят, будя ночную тишь,
ни пес в поселке, ни под полом мышь.
Не спит, звеня назойливо, комар,
как будто снится комару кошмар.
Не спится оплывающей свече,
не спится душегрейке на плече,
и сквозь туман луны коровий глаз
в недоуменье пялится на нас.
Цветет цикорий…
Цветет цикорий, донник и полынь,
восходит солнце, просыхают росы.
Лежу в траве, читаю неба синь,
плюю на все великие вопросы.
Пусть пролетают мимо на коне
те, кто меня догадливей и злее.
От жизни ничего не надо мне,
я ничего, как странник, не имею.
Я просто счастлив тем, что я живой,
и вот лежу, весь мир в себя вплетая,
как этот вот цикорий голубой,
как эта вот ромашка золотая.