Пролог. Руан, 28 мая 1431 года

Утреннее солнце, радостно освещавшее весенний Руан, совсем не ощущалось здесь, в зловещей башне замка Буврёй, сумрачные лестничные пролёты которой тускло освещались лишь чадящими факелами. Святым отцам, которым в это утро предстояло здесь одно очень важное дело, пришлось не раз споткнуться о выступающие каменные плиты пола, пока они добрались до цели своего пути. Едва войдя в помещение, епископ мельком взглянул на прикованную к кровати девушку и сразу обернулся к своему спутнику:
— Вот, брат Изамбар! Как видите, я был прав, она не сдержала своего обещания!
Епископ Кошон с лёгкой усмешкой глядел на инквизитора, брата Изамбара де ла Пьера, с ужасом смотревшего на то жалкое, сжавшееся в комок существо, в которое за три минувших после отречения дня превратилась великолепная, гордая, отважная, полная достоинства красавица. Удивительная и неправдоподобная девушка, на протяжении трёх месяцев блестяще отражавшая атаки десятков поднаторевших в теологии и казуистике учёных мужей из Парижского университета, не испугавшаяся жестоких пыток и едва не взошедшая на эшафот и костёр ради того, что она считала своей правдой. Её лицо… нет, это нельзя было назвать лицом, нечто мертвенно-бледное, распухшее, залитое слезами… Её грубо обритые в знак отречения волосы торчали короткой неровной щетиной… Всё её маленькое исхудавшее тело дрожало, словно в лихорадке… Но самое главное, самое страшное — она снова была одета в свою прежнюю, мужскую одежду, которую совсем недавно поклялась больше никогда не носить.
Что произошло здесь за минувшие дни?
Брат Изамбар невольно оглянулся на здоровенных английских стражей. Они самодовольно ухмылялись, поигрывая алебардами, словно лучше всех знали, почему пленница снова надела одежду, не подобающую её полу. Они подошли ближе, как будто желая получше расслышать разговор святых отцов… Странно, ведь епископ сказал, что они не понимают по-французски, где им, ведь отребье с самого лондонского дна…
Что могло произойти здесь за то время, пока закованная в цепи бесправная девушка оставалась наедине с пятью мерзавцами с самого лондонского дна?
— Жанна, почему ты снова надела мужскую одежду?
Девушка вдруг перестала всхлипывать и с неожиданной звериной злобой взглянула на брата Изамбара:
— Будьте вы прокляты, де ла Пьер! Вы ещё хуже, чем Кошон! Если бы не ваши уговоры, я бы уже три дня не знала, что такое боль! Вы с ним заодно, и вся разница между вами — что он изображает плохого судью, а вы хорошего! Но на самом деле вы ничем не отличаетесь, вам обоим нужно одно — опорочить и убить меня! Вы уже меня опорочили, это ваше достижение, Кошону бы это не удалось, этого вы добились, а не он, так теперь убейте меня! Вы ведь всё равно сделаете это — если не сейчас, то через несколько дней! С меня довольно, у меня больше нет сил выдерживать это всё! Считайте, что я сама, по собственной воле украла у ваших слуг эту одежду, продела её через кандалы и куда-то выбросила женское платье, которое вы меня заставили надеть, после того как вернули сюда после проклятого отречения — в нарушение вашего обещания! И ещё можете записать, что я вновь разговаривала с Голосами! Убейте меня — только поскорее!
Несчастный комок невыносимой боли…
— Ну что, брат де ла Пьер, вы согласны, что у нас нет иного выхода, кроме как обратиться с просьбой к городским властям, чтобы они не проливали крови этой бедной вероотступницы и закоренелой еретички?
Брат Изамбар задумчиво глянул на узницу. Бедная ты, девушка… Впрочем, ты ведь всё равно обречена. Если не мы сейчас, здесь, то через месяц — англичане в Лондоне. Храни тебя Господь, дитя. Очень скоро ты будешь на небесах, но для этого тебе придётся пройти через великую муку. Дай Бог тебе силы её выдержать…
— Да, брат Кошон, мы сделали всё, что могли. Я вынужден поддержать смертный приговор. Надеюсь, несчастная хотя бы избежит пыток перед казнью.
Святые отцы благочестиво перекрестились и, не глядя на девушку, поспешно направились прочь.
Со вздохом облегчения покидая зловещий каменный мешок, брат де ла Пьер услышал, как узница громко зарыдала и в приступе бессильного отчаяния принялась бить свои цепи о железную кровать.

Часть первая. Решающее испытание

Глава 1. Ночь длиною в шесть веков
1.
Борис

— Господин Рабинович! Через пять минут начинается заседание Совета Директоров!
Я невольно вздрогнул от неожиданности, как только заговорил селектор. Уж очень я увлёкся наблюдением, едва не позабыл обо всём.
— Да. Спасибо, Мэри, сейчас иду.
Я выключил экран наблюдения и немножко задумался. Хорошо, даже замечательно быть здоровым, богатым и счастливым. Но даже просто богатым быть очень неплохо. Во-первых, не надо вкалывать ради денег, а можно просто работать в своё удовольствие. Во-вторых, не нужно считать потраченные деньги. В-третьих, можно сделать недешёвые подарки разным людям, и в том числе совершенно незнакомым.
Правда, подарок, который я собираюсь сделать совершенно незнакомому мне человеку, хотя и очень недёшев, имеет лишь косвенное отношение к моему нынешнему богатству.
Я собираюсь подарить жизнь.

* * *

Необычайно сильная для Сан Франциско майская жара совершенно не ощущалась здесь, в зале заседаний компании ТЕМПОРА, наполненном приятной прохлады, создаваемой кондиционерами. Все в сборе — или кого-то не хватает? Джек Аронсон до сих пор не вернулся из Европы? Ладно, не мне об этом беспокоиться, для этого есть председатель, пусть у него голова болит о регламенте. Вот сейчас он и решит, начинаем обсуждение или нет.
— Итак, дамы и господа, мы открываем заседание Совета Директоров нашей фирмы ТЕМПОРА. У нас на повестке дня, насколько я понимаю, один вопрос: подготовка к операции «Эксодус».
Что-то вяло господа директора выглядят. Может, это следствие уличной жары? Джудит Меир, представитель Комитета Против Диффамации, совсем скисла. А ведь идея операции «Эксодус» — отчасти её. Будь моя воля, я бы всех невиновных подряд забирал из прошлого. Но — деньги американо-еврейских спонсоров дают некоторое преимущество евреям. В том отношении, что в наше время они прибудут чуть раньше других. Никто не виноват, что другие диаспоры к своим историческим жертвам пока относятся куда более безразлично. Ну-с, и кто возьмёт слово первый? Джек Листер из Электрокомпании?
— Простите, господа, прежде чем мы обсудим подготовку к операции, нельзя ли попросить нашего уважаемого директора по исследованию и развитию очень коротко рассказать о технике этих самых темпоральных коридоров, а заодно об истории компании до того момента, когда мы приобрели наши тринадцать процентов акций? А то я, извините, всё время чувствую себя идиотом. Разумеется, если присутствующие считают мой вопрос неуместным, то я на нём не настаиваю.
Отчего же не рассказать-то? Конечно, без проблем. Только чтоб никто не завопил, будто я всех физикой терзаю.
— Нет, пожалуйста, я вовсе не возражаю. Собственно, я должен был раньше рассказать об этом, но до сих пор как-то случая не представлялось. Господин Председатель, вы разрешите?
— Разумеется, мистер Рабинович! Вопрос в самом деле очень важный, жаль, что мы не можем остановиться на нём подробно. Прошу вас!
«Не можем остановиться на нём подробно». Это как понять? Мне заранее намекают, что углубляться в науку не следует? Господа, а вам не интересно разобраться в том, во что вы вложили деньги? Ну да ладно, попробую, в крайнем случае прервут. С чего бы начать?
— Идея темпоральных коридоров возникла тогда, когда была экспериментально подтверждена поправка к второму закону термодинамики. Как известно, именно этот закон вводит необратимость времени как следствие неубывания хаотичности изолированной системы…
Ой, что-то я не туда заехал. Совет Директоров сразу поскучнел и посоловел. Им же эта хаотичность интересна, как прошлогодний снег. Но мне-то что делать? Я не имею права на неточность.
… Примерно три года назад была выполнена экспериментальная проверка гипотезы вторичных излучений, сопровождающих рост хаотичности. Результат проверки оказался положительным, и было зарегистрировано открытие…
— Простите, что я вас прерву: вами, мистер Рабинович, было зарегистрировано открытие, известное сейчас как поправка Рабиновича, не так ли?
Терпеть не могу, когда меня прерывают на полуфразе, но придётся подчиниться, всё-таки деньги не мои. К тому же не так уж это неприятно — когда другие мне напоминают о моём же открытии. Мне остаётся только любезно улыбнуться и церемонно поклониться. Присутствующие разом просыпаются и расплываются в улыбках. Спасибо телевидению: «Поправка Рабиновича» звучит куда понятнее, чем всякие там рассуждения о хаотичности.
— С вашего разрешения, я только ещё упомяну, что после регистрации открытия фирма ТЕМПОРА взяла патентный зонтик на технические решения по созданию темпоральных коридоров. А теперь, если позволите, я перейду к техническим аспектам операции «Эксодус». Прошу присутствующих обратить внимание на два важных физических ограничения. Первое: вторгаясь в прошлое в определённой точке пространства, мы делаем невозможными такие операции в близлежащем для этого момента будущем. Например, если мы входим в Освенцим первого января тысяча девятьсот сорок второго года, то мы делаем невозможным такое вторжение второго января того же года. А вот тридцать первого декабря сорок первого года — пожалуйста! По этой причине, я бы рекомендовал начинать со дня освобождения Освенцима, а затем продвигаться «вниз», вплоть до дня открытия лагеря. Вместе с тем, вторжения в Освенциме практически не влияют на операции, скажем, в Треблинке или Бабьем Яру. Если быть точнее, темпоральные коридоры имеют настолько малую ширину, что могут быть проведены даже в соседние комнаты… впрочем, это касается обычного наблюдения и переноса людей, в других случаях, видимо, габариты могут меняться.
Ну что, пока не прервали? Я уже почти закончил пояснения по этому пункту:
— Замечу, что наблюдение можно вести в каком угодно режиме, на проведение операций оно никак не влияет.
Присутствующие переглядываются. Оказывается, у машины времени свой норов, с которым надо считаться. А как вы думали, господа? Обычная прикладная физика.
— Второе ограничение: количество и состав материи во времени не должны меняться. Этот пункт мог бы поставить крест на нашей операции, но одна компания в двадцать пятом веке поставляет нам матрицы, которые автономно регулируют свой вес и состав…
Кажется, я снова заговорил по-тарабарски. Как бы не прервали опять раньше времени.
… Проще говоря, контактируя с нужным нам объектом… то есть человеком, такая матрица принимает его облик, массу и внешние атрибуты. Каков физический механизм этого процесса — сказать затруднюсь, но, пожалуй, это очень похоже на усложнённую физическую адсорбцию, когда система «сама» регулирует свой вес и состав. Как результат, возникает копия, этакое чучело, лишённое разума и нервной системы, которое под воздействием фактора времени будет внешне вести себя точно так же, как вёл бы себя забранный нами человек.
— Копия — вы хотите сказать, матричная копия?
— Ну, матрица ведь и есть копия. Но вы правы, для ясности лучше уточнить, что речь идёт именно о матричной копии, а не, скажем, голографической.
— Скажите, ведь эти… матрицы… наверняка очень дороги?
— Не совсем так. Во-первых, в будущем они используются для каких-то целей, которых мы не знаем, и мы покупаем удешевлённые, если не бракованные экземпляры. Согласитесь, ни один нацист не станет проверять, совпадает ли у его жертвы количество волос с нормой или отклоняется на десять процентов. А эти десять процентов означают расхождение цен матриц в сотни раз. Во-вторых, имитация жертвы понадобится только до момента убийства, то есть речь идёт о каких-то часах, а то и минутах. Это ещё полтора-два порядка снижения цены. В-третьих, по каким-то своим причинам, наш поставщик заинтересован, чтобы мы «заездили» нашими коридорами как прошлое, так и близлежащее будущее. Положа руку на сердце, я подозреваю, что по этой причине мы могли бы добиться вообще бесплатных поставок, но стоит ли ломать копья из-за полудоллара оптовой цены за экземпляр?
— Полдоллара!!!
Председательствующий судорожно вскакивает и хватается за голову. Да что я такого сказал-то? Неужели дешевизна матриц так поразительна? Наверное, да, ведь у нас впечатление, будто бы технология будущего очень дорого стоит, а ведь на самом деле наоборот. Проходит несколько секунд, председательствующий успокаивается, выпивает воды и делает мне знак продолжать. Ладно, так и быть:
— Таким образом, оба физических ограничителя не так страшны, как кажутся. Со своей стороны, я бы хотел привлечь ваше внимание к другим аспектам… скажем так, гуманитарным. Например: едва ли мы имеем право спасать евреев, оставляя неевреев за бортом. Однако спасение неевреев будет идти за счёт бюджета операции «Эксодус», предусмотренной для евреев. Уместно подумать, не подключить ли к финансированию нееврейские организации и государства, но ведь это будет означать рассекречивание проекта! Далее: где мы будем расселять спасённых? По своему опыту замечу, что Израиль даже миллион иммигрантов из СССР неспособен был принять по-человечески, а тут речь идёт о многих миллионах! Канада и Австралия, вполне вероятно, примут многих, но для этого их правительства должны быть в курсе проекта, а это — опять-таки рассекречивание. Хотя, возможно, это не страшно, но без соответствующего разрешения Департамента Энергетики нам не обойтись. Кроме того, многие из спасённых будут пещерными коммунистами. Что с ними делать? Их придётся выявлять и как-то изолировать? И ещё: невозможно себе представить, как будут адаптироваться к нашему обществу люди из иного времени. Эту проблему надо как-то решить, прежде чем начинать массовую переброску людей из прошлого.
Уф, хоть на этот раз не прервали. Могу с чувством исполненного долга вернуться на своё место. Директора переглядываются. Председательствующий вытирает вспотевший лоб. Он-то отчего устал? Делал сложный научный доклад? А теперь он что скажет?
— Господа, во-первых, разрешите поблагодарить нашего директора по исследованию и развитию за интересный и обстоятельный анализ проблемы. Во-вторых, я вынужден сделать вывод, что мы пока ещё не готовы к проведению операции… несмотря на то, что техническая сторона, как мне показалось, проработана до мелочей.
Все директора вдумчиво кивают.
— Исходя из вышесказанного, я предлагаю пока осуществить, так сказать, решающее испытание, ключевой эксперимент, а именно: произвести перенос из прошлого кого-либо одного… уж и не знаю, кого: хочется предложить Януша Корчака — но тогда как вытащить его ребят? Ханна Сенеш… А как быть с другими арестованными в той же тюрьме? Мистер Рабинович, вы не будете возражать, если выбор кандидатуры мы оставим на ваше усмотрение?
— Нет, не буду.
Вот уж в этом могу расписаться.
— Замечательно! Мы отработаем техническую часть, проконтролируем вопросы адаптации на этом отдельном примере. Назовём это — операция «Решающее испытание». А тем временем, пока этот эксперимент будет идти, попробуем разобраться в тех проблемах, которые вы перечислили. Итак, сегодняшнее заседание мы закрываем, оно было весьма продуктивно.
Все директора вдумчиво кивают. Интересно, они хоть поняли, что произошло вот только сейчас, в этом самом кабинете?
Они поняли, что мы приняли решение о создании нового мира?

* * *

Возвращаясь в свой кабинет, я не мог не вернуться мыслями к завершившемуся только что совещанию директоров. Вот уж правда: сказать всю правду — и при этом вроде как обмануть. Интересно, каково было бы решение совещания, если бы я с самого начала сказал честно, для чего мне необходимо это самое решающее испытание… и назвал кандидатуру? Хорошая штука — демократия! Ведь я всё равно сделал бы то, что считаю нужным, но иначе мне пришлось бы потом десять раз оправдываться и препираться, а так — вроде бы я вовсе и не хотел этого решающего испытания. Как будто мне его силой навязали. Пусть Совет Директоров теперь терзается муками совести. Слава демократии!
Итак, в соответствии с решением нашего Совета, я должен для пробы отнять у смерти одного человека. Только одного. Неважно, кто это будет. Вот только, по техническим причинам, желательно, чтобы спасение этого одного человека не закрыло путь к вызволению окружающих его евреев, армян, да и вообще невинных людей, которым уготована гибель по воле нацистов или петлюровцев, запорожцев или римлян, большевиков, исламистов или других погромщиков.
Выбор у меня богат. Наша история красна от крови миллионов и миллионов безвинно замученных. Ленин, Сталин, Гитлер, Мао, Чингис-Хан, Таммерлан… За каждым из этих имён тянется алый след, как безбрежное кровавое море. А ещё — сотни, тысячи душегубов помельче. И мне предстоит их всех оставить в дураках. Но для этого необходимо, чтобы наш решающий эксперимент оказался успешным. У меня давным-давно уже есть подходящая кандидатура. Одна маленькая усталая девушка. Самая удивительная девушка в истории человечества. Она казнена, сожжена заживо на костре инквизиции в предпоследний день мая 1431 года по обвинению в ереси, колдовстве, идолопоклонстве и клятвопреступлении.
Я аннулирую её приговор и отменяю эту казнь.

* * *

С утра двадцать девятого мая в городе Руане царит предпраздничное настроение. Добрые горожане и горожанки приводят в порядок свои дома, вешают чистые занавески на окна, готовят праздничные кушания, делятся радостными новостями с соседями. Новости самые разные. Кто-то говорит, что городскому палачу строго указано ни в коем случае не душить колдунью перед сожжением. Общественность радуется — как же, очень правильное решение, средства-то на неё, злодейку, всем миром собирали, чуть не разорились, будто принцессу покупали, за такие деньги пусть уж хоть помучается как следует. Глядишь, проникнется суровостью неотвратимого возмездия за совершённые тяжкие преступления вроде ношения мужской одежды. Другой сообщает, что почему-то перед казнью осуждённую не будут пытать, а то вдруг она умрёт от боли — ах ты, горе какое, плевок в душу народа. И камнями в неё нельзя будет бросать, не то сообщники преступницы могут воспользоваться случаем и прикончить её булыжником потяжелее, лишив тем самым честных налогоплательщиков заслуженной радости, — ну, эту огорчительную весть публика выслушивает с пониманием: нельзя же, в самом деле, думать об одном лишь развлечении. При всём этом добрые руанцы нет-нет да и вспоминают с горестным вздохом о том, как менее недели назад вот так же собирались, готовились, предвкушали, а кончилось всё тем, что колдунья подписала какую-то бумажку, поплакала, да и отправилась обратно в тюрьму.
Благочестивые руанцы исправно молятся о прощении их врагам. Девушки, страшную гибель которой они собираются праздновать завтра, эта молитва не касается. Ведь эта девушка не причинила зла ни одному руанцу.
В сущности, руанцы совсем не так уж жестоки, они просто хотят культурно и весело провести завтра время, отдохнуть с пользой для души.
Оперативная система моей машины времени, столь похожая на огромный бублик, уже практически готова к запуску. Сидя перед экраном и разглядывая оживлённые улицы Руана, я не могу отделаться от дурацкой мысли, что взрыв первой водородной бомбы следовало бы произвести над этим благолепным городом.
2.
Жанна

Как хочется спать… Надо уснуть, хотя бы для того, чтобы не расклеиться завтра перед палачами. Меня привезут в телеге на площадь, где будет ждать множество людей, сотни английских солдат. Епископ Кошон будет скорбно улыбаться, я опять увижу приготовленный костёр, только на этот раз мне не предложат отречься. Много-много сложенных дров, хворост и солома вокруг столба. А рядом — чан с горящей смолой, и в нём факелы. Меня вытолкнут на самый верх, на сложенные дрова, и палач привяжет меня к столбу, чтобы я не смогла убежать от огненной смерти. А затем он спустится вниз, вынет из смолы факел и поднесёт к соломе. Солома вспыхнет, и сначала огонь просто побежит ко мне. Потом загорятся c потрескиванием хворост и дрова, поднимется дым, сперва белёсый, затем всё темнее и темнее, пока не почернеет. Он окружит меня, будет становится всё гуще и гуще, а в нём будут мелькать оранжевые языки пламени — всё выше, выше… Станет трудно дышать… Станет сначала очень горячо… а потом так больно, как никогда в жизни не было… Дым ворвётся в меня, задавит моё дыхание, начнёт рвать всё внутри меня множеством раскалённых крючков… Всё моё тело превратится в огненную боль… Загорится одежда на мне… Отчего я умру — меня раньше сожжёт огонь или задушит дым? Страшно как… как больно…
Хоть бы я от боли потеряла сознание…
Мне и сейчас очень больно — из-за вчерашнего. Что, если солдаты снова сделают, как в предыдущие ночи? А разве я смогу на сей раз защититься — одна против пятерых, закованная?.. Не зря же командир их снова ушёл… а Стаффорд пришёл… Неужели мне теперь насильники страшнее костра? А если и так… Что же, перед пламенем буду вспоминать эти дни, эти ночи, может, легче будет умирать. По крайней мере, боль уйдёт навсегда. Если бы хоть не костёр… Почему им так важны мои мучения? Ведь грозились плахой, я и не против… Вот бы заснуть сейчас и умереть… Как это страшно — мечтать о смерти в девятнадцать лет…
Мои Голоса обещали мне избавление завтра. Я их спросила: меня спасут французы? Святая Екатерина была очень недовольна: «Жанна, ты должна пройти до конца весь путь страдания и муки, так угодно Господу нашему, в этом и будет твоё избавление».
Неужели и Богу так нужны мои мучения? Для чего? Неужели Он заодно с Кошоном?.. О, нет! Этого не может быть! Только не это!
Если бы хоть не костёр…
Как тихо стало, даже стража не звенит оружием. Если открою глаза, окажется, что они уже рядом. Незачем мне на них смотреть, нет смысла кричать, сопротивляться, всё равно они сделают то, что захотят.
Я даже пошевельнуться не могу…

* * *

Оцепеневшая в странном сне, Жанна не могла заметить, как вдруг все факелы на стенах вокруг неё разом потухли. Она также не видела, как подкрадывавшиеся к ней стражники неожиданно застыли в совершенно непонятных, нелепых позах.
Весь каземат наполнился мириадами стрекочущих крошечных молний. Сильно запахло озоном. Висевшие в воздухе пылинки вдруг засветились, заискрились и заплясали, образуя загадочные серпантины.
Откуда-то издалека до Жанны едва донесся звук гулкого падения массивного предмета на ту самую железную кровать, на которой мгновением раньше находилась она сама.
Молнии внезапно исчезли — все одновременно, разом. Запах озона в каземате руанской крепости Буврёй сменился свежим ароматом морского прибоя, занесённым случайным порывом ветра со стороны залива Сан Франциско.
До создания машины времени оставалось почти шесть веков.

3.
Борис

Ну что? Самое главное позади? Даже как-то скучновато получилось: никаких приключений, битв со злодеями, погонь через времена. Раз-два, несколько раз нажать на кнопки, и вот Жанна уже здесь, рядом с нами, а её матричная копия там, в распоряжении стражников и господ инквизиторов. Бедная матричная копия, вот ей достанется — хуже некуда. Да, а ведь Жанна пока даже не подозревает о происшедшем с ней. Интересно, её обморочное состояние — это неизбежно при темпоральном переносе, или причина в чём-то другом? Может, это защитная реакция организма на более чем резкую смену обстановки? М-да, неплохо бы найти ответы на все наши вопросы, вот только как и когда?
Интересно, что об этом думает доктор Абрамсон? Впрочем, он, вероятнее всего, сейчас ни о чём не думает — сидит вон, выкатив глаза и раскрыв рот. Впрочем, я его понимаю.
— Господин Рабинович! Это невероятно — то, что вы только что сделали!
— Доктор Абрамсон, я полагаю, вам незачем объяснять, что всё, что вы сейчас увидели, является особо секретной информацией.
— Разумеется, сэр! Это останется между мной и вами! Я потрясён, сэр, я не могу поверить своим глазам!
— Ну, своим глазам поверить придётся, для этого вы сюда и пришли, а секретность должна быть всё-таки в меру, и я даже попрошу вас подготовить записку на имя генерального директора нашей компании с изложением увиденного вами. Между прочим, я ведь всем директорам разослал приглашение на эту операцию, и никто из них не пришёл. Вот чего я совершенно не понимаю: ведь речь идёт о вложении их же денег! Или они мне так доверяют, что и проверять не считают возможным? Может, мне гордиться да радоваться этому следует?
— Сэр, вам в любом случае есть чем гордиться. То, что вы сейчас сделали — это удивительно и невероятно. Жанна Дарк спасена от гибели, она здесь, в нашем мире, рядом с нами, до неё можно дотронуться… То, о чём человечество и мечтать не смело. И вот оно свершилось… Простите, сэр, а о том, как матрица перескочила на место девушки и начала в неё превращаться… я тоже должен написать?
— Напишите. Вот только о том, что затем сделали с матрицей очнувшиеся солдаты, писать незачем. Вы не должны были этого видеть, я просто припоздал выйти из контакта. Вы уж извините, пожалуйста.
— Да, конечно. Бедняжка Жанна, что же ей только пришлось выдержать. Но теперь, разумеется, самое страшное позади. Сэр, я полагаю, что мы сейчас помещаем девушку в реанимацию?
— Да, конечно, действуйте так, как велит ваш профессиональный долг. Насколько я понимаю, ей нужно хорошенько отдохнуть. Вместе с тем, срочно необходим самый тщательный медосмотр. Помимо истощения, она несколько раз за последние дни подверглась жестокому групповому изнасилованию, её неоднократно изощрённо пытали, ей всё время не давали спать. Привлеките гинеколога… извините, что я вам это объясняю, я почему-то немного нервничаю. Уж и не знаю, как вы это соедините — её отдых, здоровый сон и медосмотр. Какое-нибудь эффективное снотворное? Электросон? Подпитка глюкозой? В общем, действуйте по вашему усмотрению. Пусть стоимость лекарств и оборудования вас не смущает, этой проблемы для нас не существует.
— Простите, сэр, персонал наверняка поинтересуется, почему пациентка в таком состоянии.
— Скажите, что это моя родственница, попавшая в тяжёлую переделку. Допустим, она путешествовала по Мексике, её похитили ради выкупа и поиздевались.
— Да, сэр. Так и скажу, очень хорошее и убедительное объяснение.
Вот чертовщина… почему я весь дрожу? Ведь всё прошло как нельзя лучше. Надо быстренько распрощаться с Абрамсоном и закрыть кабинет, не хочу, чтобы он видел моё состояние.
Сам себе не верю… это получилось! Да! Жанна Дарк не будет казнена… И никто из невинных не погибнет! Отныне газовые камеры, виселицы, плахи, расстрельные тюрьмы, костры аутодафе — все они не страшнее огородных пугол! Как хорошо, что это получилось!

4.
Жанна

Как страшно просыпаться… Через несколько часов меня не станет… пусть. О, если бы хоть не костёр… Что угодно, только бы не это…
Странно, почему стражники ничего со мной не сделали…
Не захотели…
Что это?
Это не отсвет факелов… Это похоже на солнечный свет… Какой странный запах… Незнакомый совсем… Кажется, приятный… даже очень приятный… Такой вдруг мягкой стала постель… И кандалы не давят… И не болит… И тишина вокруг… Это, конечно, сон… милый, прекрасный, сказочный сон… последний сон в моей жизни… Не надо открывать глаза… Сколько ещё мне осталось жить? Пусть уж этот сон продлится как можно дольше…

* * *

— Неужели вы верите в эту чепуху насчёт Мексики? Вы же видели этого несчастного замученного ребёнка — она бледна, как мертвец, ни малейшего загара! Её минимум полгода держали прикованной в подвале! Если за неё собирались получить выкуп, почему её морили голодом, почему так жестоко пытали и насиловали? Наша прямая обязанность — поставить в известность полицию!
— И что вы скажите полицейским? Что руководство ТЕМПОРА похищает девушек и насилует их? Они с вами разговаривать не будут, пока не получат заявление от самой девушки. И правильно сделают. Что-то тут не так, не всё просто.
— Я и не думал подозревать наших руководителей, но давайте рассуждать здраво: девушка подверглась самым жестоким издевательствам и насилию. Наша профессиональная обязанность — не только оказать ей медицинскую помощь, как нам велено, но и помочь выявить и наказать преступников. А вдруг пережитое так повлияло на нашу пациентку, что она не в состоянии написать заявление? Вы же понимаете, что и такое совсем не исключено!
— Может быть, для начала пригласим психолога? Девушка скоро проснётся, вот они и пообщаются. А там, если надо, позвоним в полицию.
— От чьего имени пригласим? От фирмы ТЕМПОРА?
— К моей жене кузина приехала из Франции, у неё двойное гражданство, она психолог, ищет работу в США. Может быть, я её попрошу в частном порядке?
— Почему бы нет? Попробуем провести её мимо охраны! Выпишем пропуск на её имя — как будто бы она пришла на собеседование!
— А что, во Франции психологу так трудно устроиться? Зачем же она училась?
— Чего вы хотите от дуры? Мало того, что она психолог без протекции, так она ещё и изучила старофранцузский язык — ей, видите ли, интересно читать средневековых авторов в подлиннике! Её отец недурно играл на бирже и считал, что может позволить дочери такую блажь, а во время последнего биржевого спада его акции понизились в десять-пятнадцать раз, так что семья осталась без средств.
— Пригласите её, пригласите! В самом деле, у нас ситуация очень щекотливая!

* * *

Странно, я как будто уже проснулась — и опять этот сон, милый, мягкий, лёгкий, светлый, приятный, благоухающий.
А вдруг…
Попробовать открыть один глаз?
Какое всё белое вокруг!
Может быть, это не сон? А что?
Может быть, я в раю? Я умерла, пока спала? Господи, какое это счастье, если я уже умерла!
Даже если это сон, можно открыть и второй глаз. Во сне это не страшно.
А теперь попробовать повернуться… Ах, как мягко и приятно!
Ай! Кто эта девушка в белом? Ангел Господень? Как мило она улыбается!
Я нахожусь в светлой просторной комнате, вокруг никаких стражников. На мне нет оков, я лежу на мягкой постели, укрытая лёгким одеялом. Моя левая рука привязана к странному устройству из металла и стекла, и там виднеется какая-то прозрачная жидкость. Я привязана не цепью, а всего лишь мягкой тканью. Я могу легко освободиться, но почему-то чувствую, что этого не следует делать. На мне лёгкая светло-голубая рубашка из тонкой и мягкой ткани. Я чистая, будто меня выкупали, пока я спала. Мне не больно! Я в светлой просторной комнате, здесь тепло, в окно светит солнце. Окно открыто, с улицы доносится пение птиц и заходит запах цветов. Это он мне показался таким странным и приятным. Отвыкла. А может, я и не могла нюхать такие цветы раньше?
Да, конечно же, это рай.
Девушка в белом протягивает мне стакан. Что это? Как приятно пахнет! Райский нектар?
Ой, как вкусно!
Как же хорошо в раю!
Я с удовольствием потягиваюсь и нечаянно задираю правый рукав. На моём запястье рубцы от кандалов. Машинально подношу правую руку к левой и дотрагиваюсь до запястья.
Больно.
Я не умирала. И я не сплю.
Где я?
Девушка в белом перестала улыбаться, её глаза расширяются, на них выступают слёзы, её губы дрожат, она с ужасом смотрит на мою руку. Она сейчас заплачет. Я не хочу, чтобы она плакала, я прячу руку под одеяло и улыбаюсь. Она тоже пытается улыбнуться, но по её лицу текут слёзы.

* * *

— Сюзан, сейчас мы будем проходить охрану, надень очки.
— Надела. Объясни, пожалуйста, зачем весь этот маскарад? Вы же выписали мне пропуск?
— Тсс… всё, прошли. Понимаешь, согласно пропуску ты должна сейчас идти ко мне в кабинет, а нужно, чтобы ты заглянула в реанимацию.
— Ты спятил? Что мне делать в реанимации?
— Да послушай ты! Понимаешь, мы только что открылись на днях, и вдруг к нам доставляют совершенно истощённую девочку, которую кто-то месяцами истязал и насиловал. При этом нас уверяют, что она каталась по Мексике, и там её похитили и держали ради выкупа. Бред! Она совершенно бледная! Побывать в Мексике и не загореть? Чепуха!
— Так, понятно. В каком она состоянии?
— Ты знаешь, как ни странно, состояние её довольно неплохое. Проспала трое суток, все основные показатели, кроме веса и давления, близки к норме.
— Видишь ли, некоторые сексуальные преступления — сложная штука. Она на кого-нибудь жалуется?
— Мы ещё не разговаривали с ней, она только что проснулась. Мы хотели, чтобы ты как психолог первая с ней побеседовала. О! Вот её палата! Заходи!

* * *

Я слышу приближающиеся голоса. Дверь открывается, и в комнату входят люди в белом. Они все смотрят на меня. Я натягиваю одеяло до подбородка. Что они собираются со мной делать?
К моей кровати приближается высокая молодая светловолосая женщина в очках. Она… улыбается???
Она что-то говорит мне. Я подскакиваю в кровати.
Это английский язык!
Что это означает?
Англичане победили и на радостях пощадили меня? Кровавый Бедфорд — пощадил меня? Такого не может быть! И потом, откуда у англичан такое оснащение? Я знаю, Англия разорена этой войной почти так же, как Франция!
— Вы говорите по-французски?
— Да, я говорю по-французски!
От неожиданности у меня захватывает дух. Эта женщина говорит на странном диалекте, но я её поняла.
Как это может быть, что они не знали, на каком языке я говорю? Они не знают, кто я такая? Что же они со мной сделают, когда узнают? Господи, как страшно… А я-то уж было начала надеяться…
Эта женщина смотрит на меня как-то странно. Не враждебно, вовсе нет. Или это мне так кажется? Как я устала бояться…
— Простите, как вас зовут? Сколько вам лет?
А теперь она говорит на том же диалекте, что и я. Попробовать обмануть её, их всех? Да ну… что толку, англичане меня слишком хорошо знают. Только опозорюсь перед ними. Да и сил на фантазии уже не осталось. Будь что будет:
— Моё имя Жанна. Иногда меня зовут Жаннетт. В январе мне исполнилось девятнадцать лет.
— Откуда вы родом, Жанна?
Как странно задрожал её голос! Почему вдруг? Что это означает?
— Я родилась в Домреми. Это недалеко от Вокулёра.
Она снимает очки и смотрит на меня расширившимися глазами. Внезапно она резким движением вздёргивает моё одеяло и хватает меня за руку. Её рука дрожит, дыхание становится резким и прерывистым. Она оборачивается к своим спутникам и сдавленным голосом задаёт какой-то вопрос. Я слышу ответ:
— ТЕМПОРА!
Женщина отпускает мою руку, её глаза закатываются, она медленно оседает на пол. Её спутники успевают её подхватить. Надеюсь, она не ушиблась? Что такого я ей сказала?
Что это означает — «темпора»? Ведь это не по-английски?
В комнату резким шагом входят двое в одинаковой форме. Они что-то говорят по-английски людям вокруг меня. Те кажутся напуганными. Так они мне не враги? Они выходят из комнаты. Как жаль… А эти двое, наверное, стражники. Что они сейчас со мной сделают?
Стражники тоже выходят. Так меня пока не тронут?
В комнату возвращается та самая девушка, которую я увидела, когда проснулась. Она выглядит очень смущённой и грустной. Она поправляет мне одеяло. Может быть, эти люди вовсе не желают мне зла? Кто они, откуда?

5.
Борис

Ну вот, приятное позади, начинаются проблемы. Наши сотрудники, которые ещё неделю назад из кожи вон лезли, чтобы поступить к нам на работу, теперь организуют заговор. Зря это вы, ребята, у нас надо работать, а не интриги устраивать. Сейчас я вам это объясню доходчиво:
— Как я должен это понимать, дамы и господа? Ваши действия называются — «злостное нарушение режима безопасности»! Мне вас всех увольнять, или зачинщик сознается?
Похоже, они здорово перепугались. Все побледнели, смотрят умоляюще. Нет, господа, риск слишком велик, и я не могу его себе позволить. Вы не оправдали доверие, готовьтесь сдавать пропуска. Вот этот хочет что-то мне сказать?
— Это была моя инициатива, сэр. Прошу прощения. Мне показалось очень странным, что доставленная к нам девушка не только доведена до крайнего истощения, но и подвергнута самым жестоким издевательствам. Мексиканская версия совершенно неубедительна, сэр. Я счёл преждевременным вызов полиции, но обратился к психологу.
Это кто психолог? Вон та долговязая белобрысая девица, которую они привели тайком — якобы для собеседования?
— Ах, вот как! Так вы, мисс, значит, психолог?! И к какому выводу вы пришли?
— Мой вывод, сэр: вы создали машину времени и вызволили из Буврёя Жанну Дарк. Моему восхищению нет предела. Умоляю вас, не наказывайте врачей, они руководствовались наилучшими побуждениями!
Ч-что она сказала??? Может, я ослышался? А другие тоже ослышались? Все как один обернулись к ней, уставились, будто на инопланетный корабль. Так что, она всё поняла? Как? Каким образом? Это же невозможно… Надеюсь, Абрамсон не проболтался? Да при чём здесь он, тогда бы все врачи знали, а для них это явно сюрприз. Почти как для меня, хотя по совсем другой причине. А мне остаётся только откинуться на спинку кресла. У меня нет слов. Вот это удар. Нокаут. А я-то всегда считал психологов самой паразитской частью гуманитариев! Да это Эркюль Пуаро в юбке! Но вы, девушка, меня так просто не возьмёте:
— Сколько времени вы провели с ней, чтобы прийти к такому дикому выводу?
— Мы разговаривали две минуты. Прошу вас, не наказывайте врачей. Если вас интересует последовательность моих рассуждений…
— Интересует, интересует, выкладывайте всё начистоту.
— Прежде всего: я не только психолог, я также владею старофранцузским языком. Эта девушка не знает английского языка, для белой американки это очень странно. При этом на английскую речь она отреагировала, как… как вы, если бы перед вами вдруг появилась кобра. Далее: старофранцузским она владеет примерно так же, как Франсуа Вийон. И это — при незнании английского?! Вывод: старофранцузский — её родной язык. А зовут её Жанной, ей девятнадцать лет, и родилась она в Домреми… По правде, от такого вывода я бы спятила, если бы не вспомнила, что в одной жёлтой газете писали об исследованиях в области управления временем. Но прежде, чем я вспомнила название фирмы, о которой шла речь, я чисто машинально проверила, нет ли у девушки характерных следов от цепей. Есть, и именно в тех самых местах… Ведь я тоже учила в школе историю плена и гибели Орлеанской Девы, ходила в музеи. И… знаете, я всегда мечтала, чтобы кто-то… сделал то, что сделали вы. Я очень благодарна вам, сэр. И потом, я вспомнила название фирмы, о которой писали в газете. Там писали про вашу ТЕМПОРА.
М-да… Век живи, век учись, дураком помрёшь. Этой даме палец в рот не клади. Кто бы мог подумать? В сущности, мне не за что наказывать врачей. Они решили, что я насильник или покрываю насильников, встревожились, приняли меры, спасибо хоть полицейских не привели. И ведь всё логично с их стороны. Вот тебе и Мексика. Ну, Абрамсон! Тоже болван, мог бы помочь мне хоть соврать получше. Выходит, только я виноват в этом недоразумении. Действительно, врачей наказывать не за что, их впору награждать за бдительность и заботу о пациентке. Что же, по крайней мере, теперь все поняли, что на самом деле произошло и почему мне пришлось сочинить эту глупость насчёт Мексики.
— Так, ладно. Ваша взяла. Теперь вы все, присутствующие здесь, владеете этой тайной. Прошу по-человечески и требую как директор: никому ни слова! Даже тем из ваших коллег, которые сейчас находятся по ту сторону двери. Досужая болтовня может погубить не только Жанну, но и миллионы невинных людей. Услышу звон — выгоню всех ко всем чертям, можете потом судиться. Все свободны.
— До свидания, сэр!
Куда это вы, девушка? Вы же вроде на собеседование приехали? Считайте, что вы его прошли с блеском.
— Минуточку, мисс психолог! Задержитесь-ка. Вас как зовут?
— Сюзан… то есть по-английски — Сьюзен, разумеется.
— Сьюзен, не хотите ли вы работать в ТЕМПОРА?

6.
Сюзан

Боже мой! Не могу поверить! Может, это всё сон? Или какой-то безумный розыгрыш? Вот сейчас я толкну белую дверь в реанимационную комнату — и увижу…
— Жанна, можно мне войти?
— Ой! Да, прошу вас! Как вы себя чувствуете?
Эту фразу впору было бы произнести мне. Жанна Дарк, неужели ты жива… ты здесь, рядом со мной…
— Спасибо, всё в порядке, мой обморок был просто от неожиданности. Меня зовут Сюзан. Можно мне посидеть с вами?
— Конечно, можно! Садитесь, пожалуйста!
Я беру стул и сажусь в полуметре от кровати. Вот она какая, Орлеанская Дева… Маленькая, тоненькая, бледная девочка-подросток со взглядом затравленного зверька, со страшными шрамами на запястьях и шее. В её глазах смертельный, нечеловеческий ужас ещё только начинает вытесняться робкой надеждой, что всё происходящее сейчас с ней не сон и не очередная ловушка. Жива, но до чего измучена! И всё же она улыбается! До того печальная улыбка, что при виде её слишком трудно сдержать слёзы. Так хочется утешить, ободрить её, успокоить, объяснить, что всё страшное позади…
— Жанна, прежде всего: вам нечего опасаться, вы находитесь у друзей, в полной безопасности, под защитой самой сильной армии в мире, с вами не случится ничего плохого. Тот проклятый приговор, который был вам вынесен бандой Кошона и Леметра, вы можете забыть, как дурной сон.
Её взгляд становится несколько спокойнее, но теперь в нём ясно читается некоторое недоверие. Как я её понимаю, ведь столько раз ей клялись в дружбе — и каждый раз это оборачивалось самой подлой ложью и предательством. Попробую быть чуть официальнее. Не так-то это легко, но я постараюсь.
— Орлеанская Дева Жанна из Домреми, вам пора узнать, где вы, почему и как попали сюда из Буврёя. Вы что-нибудь помните?
Улыбка уходит с её лица. Она настороженно смотрит на меня.
— Вчера вечером я, как обычно, задремала в темнице, где меня держали. Я знала, что сегодня меня должны казнить, епископ сам об этом сказал. Ночью я мечтала умереть во время сна. А сегодня проснулась здесь… и я так рада!
Она снова улыбается. Я — невольно — тоже, вот только в глазах у меня почему-то туманится. Ах, Жанна…
— Прежде всего, Жанна, с того момента, когда вы попали сюда, прошло трое суток. Всё это время вы спали.
Её глаза расширяются:
— Трое суток?!
— Да… Кроме того, пока вы спали, врачи осмотрели вас и оказали первую помощь. Но главное не это…
Я перевожу дыхание. Я слегка волнуюсь. Пора сообщить главное. Ну, была — не была:
— Жанна, с момента вашего появления здесь, по вашим ощущениям, прошло несколько часов, по данным врачей — более трёх дней, а по всем календарям мира — вы покинули Руан почти шестьсот лет назад. Сейчас начало двадцать первого века. Все люди, знакомые вам по Франции, — ваши родные, друзья, враги — все они давным-давно умерли. Буврёй называется теперь — замок Жанны Дарк, там музей, посвящённый вам… вашему заточению. Вы давно реабилитированы, мало того — признаны святой, а Кошон посмертно проклят. Этот город, который вы видите за окном, называется Сан Франциско. Эта страна — Соединённые Штаты Америки, её не существовало в то время, которое вы помните. Здесь государственный язык — английский. Мы с вами очень далеко от Франции, Англии и Бургундии. Здесь, в Америке, много людей, которые любят вас и хотят, чтобы вам было хорошо. Один из этих людей создал аппарат, позволяющий проникать сквозь время и пространство. Трое суток назад он вошёл в Буврёй, в ночь накануне вашей казни, и забрал вас сюда.
Ну вот, Рубикон перейдён. Теперь должно быть легче.
Глаза Жанны становятся большие-большие. Она откидывается на подушку и смотрит в потолок не мигая.
— Жанна, вам плохо?
— Нет… простите, это я от неожиданности.
— Вы хотите о чём-то спросить?
— Нет… Да… пожалуй. Скажите, как закончилась война?
О какой войне она говорит? Ах да, конечно…
— Франция победила. Через несколько лет после… того, как вы покинули Руан, французы взяли Париж и очень скоро изгнали англичан отовсюду, кроме Кале. Но спустя некоторое время Кале тоже был взят. Бургундия большей частью вернулась в состав Франции.
— Кто сейчас король Франции?
— Во Франции больше нет королей, это называется — республика. Соединённые Штаты Америки тоже республика. Англия осталась монархией. Но и многие англичане вас любят и сожалеют, что их предки были жестоки с вами.
— Вы говорите — меня любят… А почему? Ведь эти люди не знают меня, никогда не видели. Почему?
Вот это трудный вопрос. Мне придётся рассказать о Бернарде Шоу, Петре Чайковском, Анатоле Франсе, Жане Ануе, Викторе Флеминге… Какое дело было Шиллеру до маленькой пастушки из Лотарингии? Отчего имя Жанна стало распространённым в далёкой России? Почему чуть ли не каждый год Голливуд делает новые фильмы о Деве? Как случилось, что ехидный насмешник Марк Твен, для которого не было ничего святого, плакал над судьбой Орлеанской Девы и посвятил ей своё самое красивое произведение?
Попробую для начала ответить хотя бы за саму себя.
И я начинаю рассказывать.
Я рассказываю, как маленькой девочкой я горько плакала от обиды и стыда, прочитав в одной исторической книжке о том, как юную девушку, спасшую Францию и французов, французы предали, продали её смертельным врагам, по их приказу оклеветали, истязали, приговорили к самой страшной смерти и жестоко убили. И знаменитые французские паладины не смогли или не захотели предотвратить это преступление.
Я рассказываю о том, как впоследствии многие годы искала книги об Орлеанской Деве, подсознательно надеясь однажды прочесть, что Жанна осталась жива, она спаслась так-то и так-то, а историческая неточность в других книгах возникла потому-то и потому-то. И о том, как противно было читать вымыслы, что якобы англичане ни с того ни с сего пощадили Жанну, казнив вместо неё какую-то другую девушку. Противно не потому, что мне не понравилось бы такое развитие событий, хотя и эту другую девушку всё-таки тоже было бы очень жалко, а оттого противно, что с каждой страницы такой книги разило наглым враньём, стремлением убедить меня в том, что мы чистенькие, нас не запятнал пепел Жанны Дарк и стыдиться нам нечего, а также несло уверенностью в том, что я захочу участвовать в этом вранье. Мне было противно, как человеку, который просил хлеба, а получил камень.
А как мне описать сегодняшнюю минуту, когда я, впервые оказавшись во владениях компании ТЕМПОРА, вошла в реанимационную палату к незнакомой девушке и вдруг услышала от неё на старофранцузском языке: моё имя Жанна, мне девятнадцать лет, я родилась в Домреми…

* * *

— Сюзан, пожалуйста, не надо плакать!
Оказывается, я уже вся зарёванная. А ещё психолог, хирург души человеческой. Жанна пытается погладить меня по руке, утешить, но её левая рука привязана к капельнице, и ей трудно тянуться.
— Жанна, я сейчас, я быстро!
Я выскакиваю в коридор, нахожу туалет и кое-как привожу себя в порядок. Чего теперь-то хныкать? Жанна жива, она в безопасности, выздоравливает, о ней заботятся добрые и могущественные покровители… то, чего так не хватало шестьсот лет назад.
Если бы ты знала, Жанна, как я благодарна тебе за то, что ты жива…
— Сюзан, можно, мы перейдём на «ты»?
Быть на «ты» с Орлеанской Девой! Да я сегодня утром и мечтать об этом не могла!
— А ещё, Жанна, понимаешь, это была такая ужасная подлость, что тысячи сильных, здоровых, вооружённых мужчин навалились на слабую девушку и так жестоко расправились… Будь ты не то что ведьма, а даже дочь Сатаны, и то все нормальные люди были бы на твоей стороне.
Ну вот, опять у меня глаза на мокром месте.
Мне кажется — или в самом деле взгляд Жанны стал гораздо спокойнее?
Почему я то и дело говорю о Жанне в третьем лице? До сих пор не могу поверить, что она спасена? Так вот же она, вот, рядом!
— Можно, я присяду на кровать? А то подвинуть стул приборы мешают.
— Ну конечно, садись!
Входит медсестра с пакетом сока. Она ставит сок на столик рядом с Жанной, проверяет капельницу и выходит.
— Сюзан, расскажи мне, пожалуйста, о вашем мире!
Теперь я рассказываю о нашей истории. О революциях, Наполеоне и ДеГолле. О мировых войнах, коммунизме, нацизме, геноциде, терроризме. Об ООН, НАТО, ЕЭС. О победе над чумой и оспой. О компьютерах и интернете, лазере и телефоне. О термоядерном оружии и электростанциях. О Нострадамусе, Викторе Гюго, Луи Пастере и Мари Кюри. О реформации, религиозных войнах, Варфоломеевской ночи и отделении религии от государства. О космосе и космонавтах. О том, что Земля — шар, на котором Франция и Америка находятся с разных сторон…
Я и не заметила, как Жанна уснула, положив голову мне на плечо. За окном уже темно. Как незаметно пролетело время… Мне пора идти.
Я аккуратно высвобождаю руку и подкладываю под голову Жанны подушку. Не могу удержаться, осторожно целую её в лоб. Завтра надо принести атлас мира, а то и глобус. Авторучки, тетрадки. Какие бы книжки захватить? Не удержусь, возьму что-нибудь про Орлеанскую Деву. Босс велел научить Жанну английскому языку. Кстати, я ведь больше не безработная, вот здорово! Хорошо бы ещё DVD захватить… а как быть с аппаратурой?
… Наш старенький учитель истории говорил: это как если бы никакого Персея не было, Андромеда сама, одна спасла свою родину от чудовища, а благодарные сограждане за это отдали её на растерзание. Как жаль, учитель, вы так и не узнаете, что Персей всё-таки пришёл, чтобы спасти Андромеду…

7.
Жанна

Господи, хоть бы это было на самом деле… Только бы это не оказалось сном… так страшно просыпаться… Мягкая постель… Одеяло… Запах цветов… Нигде не болит… На мне мягкая рубашка… Да, кажется, всё в порядке, можно открыть глаза. На улице ещё темно, но моя комната слабо освещена, всё видно. Это — моя комната! Это — моё милое одеяло, такое мягкое и лёгкое, его так приятно поглаживать ладонью… Белая простыня, такая чистая… Моя рубашка… Неужели всё это — на самом деле?! Всё это — мне?! Какое счастье!
Я — в двадцать первом веке?! В третьем тысячелетии?! Невозможно поверить… но как хочется, чтобы это было так! Меня забрали к себе люди будущего, я нужна им?! Я жива! Меня не сожгли! Господи, хоть бы это было на самом деле! Мне не надо больше мечтать о смерти?! Мне можно жить?! Меня больше не будут пытать, насиловать, приковывать цепями, заталкивать в клетку, допрашивать?! Стражники не будут тыкать меня пиками?! Не будут бросать в меня камешки, когда я сплю?!
Меня не увезут на костёр?!
Какая она милая, хорошая, добрая — эта Сюзан! Когда она вчера вернулась ко мне и заговорила про двадцать первый век, я сначала не могла поверить ей, уж слишком хорошо всё выглядело. Когда она сказала, что во Франции больше нет королей, мне даже пришло в голову, что это опять какая-то хитрость Кошона… хотя, тут же подумала я, какой смысл обманывать ту, которая и так почти уже пепел? И вдруг Сюзан заплакала… и мне тотчас стало ясно, что всё, что она говорит, — это правда.
Я — святая? Я — покровительница Франции? Ну надо же… Ещё позавчера была — отлучённая от церкви упорствующая еретичка, колдунья, идолопоклонница, клятвопреступница… Ночь прошла — и уже святая… Тут есть о чём подумать. Получается, что мне уже не положено ни молиться, ни исповедоваться? Где это видано, чтобы святые исповедовались? Кому? В чём?
Неудобно получилось вчера… Я уснула, когда Сюзан рассказывала мне о земном шаре. Так интересно рассказывала! Надо же, а на вид — всё плоское. Когда я проснулась, было уже совсем поздно, Сюзан ушла… надеюсь, она не обиделась на меня? Рядом сидела медсестра… Я уже знаю это слово — медсестра… И ещё я знаю другое слово: капельница! От неё меня отсоединили вчера, почти сразу после того, как я проснулась. Ко мне подошли люди в белом, заговорили между собой по-английски, и… удивительно, но мне уже не было страшно слышать этот язык! Они пытались говорить со мной по-французски, но… я их поняла и по-английски! Они отсоединили меня от капельницы и сразу накормили ужином. Непонятно что, но очень вкусное. И ещё — райский нектар. Я не согласна называть иначе этот чудесный напиток. Потом медсестра повела меня в туалет, поддерживала, боялась, что я упаду… А мне было так легко идти, мне хотелось прыгать! Правда, голова кружилась… это, наверное, от радости, и всё же прыгать пока не следует. Медсестра привела меня в туалет, всё показала… какая это красота! Так чисто, опрятно, всё блестит, хорошо пахнет! Даже неудобно… пользоваться. Затем она отвела меня в ванную и помогла вымыться… Я не могла поверить, что так возможно мыться! Горячая вода! Шампунь! Какое это хорошее слово — шампунь! Если я правильно поняла медсестру, от этой шампуни волосы растут очень быстро, как это хорошо, у меня скоро будут нормальные волосы, а не этот ёжик на голове… Как я хочу снова выглядеть, как нормальная девушка… Пушистое полотенце! Пушистый халат! Мягкие тапочки! Потом мы вернулись, мне уже поменяли постель, я легла, и медсестра сделала мне укол… Когда я увидела шприц, мне вдруг стало чуть-чуть страшновато, а через мгновение я даже засмеялась от счастья: медсестра делает мне укол! Я боялась спать, было очень страшно — вдруг я усну, и всё это исчезнет, — и всё же сразу заснула… но это не исчезло, нет, вот оно! Как здорово!
Сюзан обещала вчера, что будет меня учить. Как хочется учиться! Я хочу научиться читать! Писать! Считать! Я хочу выучить тот французский язык, на котором говорят сейчас! Я хочу выучить английский язык! Я хочу знать как можно больше про земной шар! Про компьютеры! Я хочу узнать историю Франции! Америки! Даже Англии…
Люди, как я вам признательна за то, что вы меня спасли! Огромное вам спасибо за то, что не позабыли меня за шесть веков, не бросили на погибель в пламени костра!
Оказывается, тогда, тридцатого мая, какая-то казнь всё же была. Сюзан не хотела об этом рассказывать, однако что-то случилось, иначе об этом не стали бы писать в книгах. Мне бы всё-таки не хотелось, чтобы кого-то сожгли вместо меня, но Сюзан уверяла, что тогда никто не пострадал. А что там было на самом деле — мне расскажут позже. Я не буду торопить этих милых, добрых, заботливых людей, пусть они всё делают, как считают нужным.
… А может быть, это всё-таки и есть рай?..

8.
Борис

Вот уже неделя миновала с начала операции «Решающее испытание». Решающее испытание для всего человечества, проверка его способности и желания исправить свершившееся зло. Сейчас десять вечера. Сотрудники, кроме дежурных, разошлись по домам. А мне некуда идти. Здесь мой дом, моя жизнь. ТЕМПОРА — моё детище. ТЕМПОРА помогла мне осуществить мою безумную мечту… оказывается, впрочем, что эта мечта была не только моей. А как это всё начиналось? Глупые фантазии двенадцатилетнего подростка, издержки переходного возраста. Позже — диссертация, которую так и не удалось защитить… вернее — не удалось защитить в Москве. Удалось в Кэмбридже, штат Массачусеттс. После чего была собственная лаборатория, которую закрыли из-за сокращения бюджета института. И почти сразу — приглашение в крошечную частную компанию на Западном побережье. Через четыре года — регистрация открытия, и с того момента частная компания перестала быть крошечной, а события начали нарастать, будто снежная лавина. И вот свершилось главное: началось создание нового мира. Того мира, в котором подвиг не будет караться жестокой смертью. Мир, где Орлеанская Дева получит свой жизненный шанс.
За минувшую неделю Жанна почти пришла в порядок, её волосы уже можно назвать короткой причёской, на лице появился слабый румянец, у неё прекрасный аппетит. Она уже вышла из реанимации, но пока приписана к больничному комплексу. Она уже не только ходит, но бегает и скачет по зданию ТЕМПОРА. Начала посещать спортзал и бассейн, умница. Правда, очень быстро устаёт, но это не самое худшее неделю спустя после такой переделки, в которую она попала. Её английский быстро продвигается, она делает первые попытки на компьютере. Большую часть времени она проводит с Сьюзен. Хорошо, что они с Сьюзен подружились.
Сейчас она спит. Неприлично подглядывать за спящей девушкой, но я считаю, что для меня из этого правила должно быть сделано исключение. Разве я этого не заслужил? Жанна улыбается во сне. Вообще-то, она улыбается и днём, встречая любого из нас. Вот только улыбка эта — не столько радостная, сколько приветливая. Ей приятно видеться с нами, и ей хочется, чтобы нам было приятно встречать её случайно в коридоре. Когда она думает, что её никто не видит, она становится грустной. Это пройдёт само — или впору бить тревогу по поводу её адаптации? Но, по крайней мере, во сне она улыбается. Спасибо и на этом.
А вот теперь мне захотелось пошалить. Ведь я — владыка всех времён. Трепещите, калигулы с гитлерами. Ой, что я сейчас сделаю… Вероятно, лет через десять это будет квалифицироваться как «темпоральное хулиганство». Сам же буду выявлять нарушителей. Если захочу.
Итак: место — Руан, Старый Рынок. Время — предпоследний день мая 1431 года, вечер. На площади ещё дымится костёр, на котором «сожгли ведьму». Епископ Кошон, надо полагать, уже принял поздравления и пошёл восвояси — отдыхать от трудов праведных. Где ты там, поросёночек? Пройдёмся на пару часов назад. А, вот и он. В своей скромной опочивальне размером с хороший вагон. Утомился, бедняжка…
— Эй, ты, свинья! Ветчина двуногая!
Французский у меня постольку поскольку, а старофранцузский и подавно, но я не сомневаюсь, что он меня поймёт. К тому же дело не только и не столько в словах. Кошон резко поворачивается, и челюсть у него отвисает. Интересно, как он меня видит? Жаль, зеркала в его комнате нет, не иначе как он вампир и боится отражений. В разных временах это выглядит по-разному, но обычно что-то вроде телеэкрана с моей физиономией, висящего в пустоте… это, конечно, если я хочу, чтобы меня видели. Cейчас тот самый случай.
— Отчего же ты не зовёшь солдат, мразь! Думаешь, ты сошёл с ума? Нет, это у тебя впереди. Что, расправился с девушкой, да? Получил удовольствие? Сколько их у тебя на счету, ублюдок?! Но на сей раз тебе крупно не повезло. Там, на площади, ты сжёг чучело имитационное, которое я тебе подсунул! На, посмотри на Орлеанскую Деву!
И я подключаю монитор из комнаты Жанны, врубаю крупный план, чтобы у святого человека не было повода для сомнений. Сразу спохватываюсь, перекрываю звук к ней на тот случай, если святой отец вздумает заорать. А вот он пусть послушает, как Жанна посапывает во сне… совсем как маленький ребёнок.
— От мёртвого осла тебе уши, а не Жанну! Можешь примерить, они тебе в самый раз подойдут! Можешь рассказать англичанам, что сейчас видел! Скоро твои попы объявят Жанну святой, а ты будешь проклят! Просто так, без всякой прибыли, в ад пойдёшь — за то, что отправил на костёр матричную копию девушки! Вот и будешь там гореть как следует! А Жанна живёт отныне в самой богатой стране мира и имеет то, что тебе не снилось! На, взгляни!
И я пускаю чередой изображения супермаркетов, освещённых улиц, взлетающих самолётов, плывущих суперлайнеров, потом возвращаюсь под окна палаты Жанны и демонстрирую сад роз, а напоследок — снова спящую Жанну.
— Она просила передать, что очень тебе признательна! Без твоего вонючего приговора она бы всего этого не имела!
Кошон выпучился на экран, крестится, как семафор. Вот, давай-давай, трудись, старайся. Насмотрелся? Ну, и хватит пока.
— Слышишь, ты, крупный рогатый скот! Я теперь к тебе каждую ночь приходить буду! Ни одной ночи спать не дам, как ты ей не давал! Вызывай солдат, чтобы они ночевали в твоей комнате! Я тебя, урод жирный, доведу до самоубийства!
Епископ взмахивает руками и всей своей тушей обрушивается на пол. Вот так оно правильнее, не на кровати же место свинье.
Бедняга, как я буду отныне над ним издеваться! О, как я суров! Аж самому страшно. И ведь ничего с этим поделать уже нельзя. Все оставшиеся ночи его жизни уже закрыты автоматическими коридорами, в которых транслируется примерно то же, что и сегодня — кроме изображения Жанны. А по окончании очередного акта гнусного и злодейского надругательства над старичком автоматика любезно извещает его приятным женским голосом, сколько дней ему осталось жить. Впрочем, я очень демократичен и, конечно, признаю за ним право подать жалобу. Разумеется, мне, больше ведь некому.
Может быть, именно из-за этого моего визита к Кошону и пошли слухи, что Жанна не была сожжена?
9.
Жанна
Меня всё-таки сожгли…
Они всё-таки сделали это… Ну, не меня, конечно, а мою матричную копию сожгли, но они-то думали, что меня… Это меня, связанную, привезли они в телеге на Рыночную площадь Руана, затем швырнули наземь так, что я ушиблась — конечно, ведь уже почти не человек, а так, горстка пепла… меня втащили на вязанки хвороста, меня привязали к столбу… вокруг меня подожгли, стали поливать смолой брёвна, а на хворост брызгать водой, чтобы он больше дымил… Это я кричала от невыносимой боли, задыхаясь от дыма, я звала Иисуса и Архангела Михаила… Это ко мне никто не пришёл на помощь, это меня все покинули наедине с пламенем и мучениями… Это мой пепел бросил потом палач в Сену… А они восседали в креслах на помосте — и со скукой смотрели на меня… Они стояли в оцеплении, опершись на пики и алебарды, — и смеялись надо мной…Они столпились за спинами солдат — и швыряли в меня камни…
Они меня сожгли…
Почему, почему они сделали это?
А почему я думаю об этом? Я же не надеялась, что в последнюю минуту Кошон с Винчестером меня помилуют! Как глупо! Ведь меня вовсе не сожгли! Я жива, я — вот, в двадцать первом веке, в третьем тысячелетии, а они-то все сгинули без следа! Я должна радоваться! Ведь я так боялась, что какую-то девушку выдали за меня и сожгли заживо! А это всего лишь матрица! Матрица, которая стоит полдоллара! Всего лишь моя матричная копия, которая неспособна мыслить или чувствовать! Она только способна кричать, как кричала бы от боли я! Вырываться, как вырывалась бы из пламени я! Задыхаться, как задыхалась бы в дыму я! Превращаться в пепел — в мой пепел!
Как стыдно, я разревелась, когда увидела всё это на экране, я боялась, что Сюзан заметит эту глупость… и вдруг увидела, что она сама плачет, причём совсем бесшумно, и от этого ещё страшнее…
Почему они потом оправдали меня? Как посмели объявить меня святой? Пеплу всё равно, оправдан он или нет! И святость ему совсем не нужна!
Какое право имели мои убийцы меня оправдывать?!

10.
Борис

— Дамы и господа, мы открываем очередное заседание Совета Директоров нашей фирмы ТЕМПОРА. У нас на повестке дня — ход операции «Решающее испытание», в рамках подготовки к операции «Эксодус». Слово предоставляется нашему уважаемому директору по исследованию и развитию.
Так. Судя по вступлению, наш председатель так и не прочёл мою докладную записку, и видеозапись переноса не смотрел, иначе заговорил бы совсем иначе. А остальные что? Раз все молчат, значит, тоже не утруждались. Спрашивается, ради чего мы с Абрамсоном старались, писали? И чего от меня ждут сейчас? Чтобы я сделал подробный долад на тему «Проделана большая и полезная работа»? Нет, всё будет несколько иначе:
— Согласно решению нашего предыдущего собрания, две недели назад мною был осуществлён перенос из прошлого в наше время кандидатуры, о которой я вам писал…
Делаю короткую паузу и смотрю на директоров. Все директора вдумчиво кивают. Вот раздолбаи! Ну, скажите честно, что не читали, всё равно ведь через две минуты выведу вас на чистую воду.
… К сожалению, из всех приглашённых на эксперимент явился только доктор Абрамсон…
Директора оживляются:
— Видите ли, я только вчера вернулся с симпозиума в Австралии!
— А у нас именно в тот день был семейный праздник!
— А я был на директорате в Микрософт!
— А у меня почта не работала из-за вируса!
Да-да-да-да-да… Очень мне нужны ваши уважительные причины. Ладно, пеняйте на себя.
— Перед вами фотографии упомянутой кандидатуры сразу после переноса. Здесь же результаты первого медосмотра.
Директора накидываются на документы. А ведь они были к вам пересланы, господа!
— Ох, несчастная девочка…
— Чья же это работа? Гестапо, НКВД?
— Так мучить ребёнка! Какие изверги!
— Бедное дитя! Кто же над ней так поиздевался?
— Пытки, кандалы, изнасилования… Что же это за нелюди?!
— Она из Освенцима?
Я терпеливо жду. Наконец, директора откладывают документы и смотрят на меня вопросительно.
— Как я уже сказал, это материалы двухнедельной давности. Сейчас эта девушка чувствует себя вполне удовлетворительно, и я счёл возможным пригласить её на наше заседание.
Включаю селектор:
— Заходите, девушки!
В зал входят Жанна и Сьюзен, обе очень смущены. Обе одеты в деловые костюмы, которые выбрала Сьюзен — надо сказать, у неё хороший вкус. На ней светло-серый брючный костюм, у Жанны тёмно-синяя юбка и такой же жакет поверх белой блузки. Туфли на среднем каблуке под цвет костюма. Жанна вполне пришла в норму, её тёмно-каштановые волосы подросли и аккуратно причёсаны, но нетрудно догадаться, что именно она изображена на снимках. Директора вскакивают.
— Простите, я забыл представить вам куратора по психологической адаптации: мисс Сьюзен Обердж!
Сьюзен улыбается, слегка кланяется, отходит к окну. Жанна остаётся в центре внимания. Она смущена и явно не понимает, что всё это означает.
— Простите, господин Рабинович, напомните, пожалуйста, как зовут эту милую барышню?
Ну что, все проснулись? Пускаю видеозапись на экран.
— Да, господа, я забыл вам представить. Это и есть та самая кандидатура, которую я, с вашего позволения, выбрал для операции «Решающее испытание». Мисс… Жанна Дарк из Домреми, также известная как Орлеанская Дева!
Те, которые стояли, валятся в кресла. Директора переводят взгляд с Жанны на экран и обратно на неё.
В тишине слышно, как у председателя выпадает авторучка-указка. Прямо тебе финальная сцена из «Ревизора».
Директор по внешним сношениям роняет очки в кофе.
Пресс-секретарь судорожно вскакивает, кидается к Жанне, по дороге теряет туфлю и, не заметив этого, принимается ощупывать девушку, как будто проверяет, не привидение ли перед ней.
Директор по внешним сношениям вдруг разражается клокочущим рыданием и бросается обнимать Жанну.
Председатель дрожащими руками вынимает из кармана лекарство и глотает несколько таблеток сразу.
Не переборщил ли я с театральностью? Похоже, мои партнёры только теперь поняли, что мы взяли Госпожу Историю за воротник.

* * *

Итак, совещание позади. Остаётся радоваться, что господа директора в обморок не попадали. Интересно, как бы я сам реагировал, попади в подобную ситуацию? Ладно, оставим это. Пора заняться героинями дня. Для них есть новости.
— Так, девушки! Заходите, садитесь. Благодарю вас, вы обе держались великолепно. Жанна, как твои дела? Только честно!
— Благодарю вас, сэр. Прежде всего… это вы меня спасли от костра, так ведь?
— Ну… возможно. Пожалуйста, не будем говорить об этом. Хотя бы сейчас. Даже по-английски. Как ты себя чувствуешь здесь, у нас?
— Замечательно, сэр! Здесь так хорошо, все так добры ко мне! Я так благодарна вам, что даже не знаю, как это выразить словами!
— Конечно, добры, ты же такая хорошенькая, того гляди, женихи пойдут табуном. Ты больше не сердишься на англичан?
— Не знаю. Наверное, нет. Во всяком случае, зла я им не желаю. Ещё на войне я поняла, что англичане бывают очень разные… как и французы. К тому же, если бы не было англичан, не появилась бы эта прекрасная страна.
— Что же, я очень рад это слышать. Сьюзен, у меня нет слов, прошло только две недели, а Жанна уже может говорить хоть с Президентом США! Как ты этого добилась?
— Спасибо, сэр, но просто у Жанны великолепные способности к языкам.
— Ну, ладно. Девушки, собрание постановило отправить вас обеих в Европу на прогулку — конечно, если вы не возражаете. Англия, Шотландия, Бельгия, Нидерланды, Германия, Польша, Чехия, Франция. Как вы к этому относитесь?
— Я, разумеется, не возражаю. Жанна, ты как считаешь?
— Н-не знаю. Это, конечно, очень интересно. Но…
— Боишься Англии?
— Ну, не то чтобы боюсь… да, боюсь.
— Жанна, я тебя очень хорошо понимаю, но это крайне важно для меня и моего дела. Я очень прошу тебя. Пожалуйста!
— Хорошо, сэр.
— Запомни: нигде в мире, и в том числе в Англии, у тебя нет ни единого врага. Конечно, я попрошу тебя по-прежнему оставаться инкогнито, но на это совсем другие причины. Сьюзен, на днях вы с Жанной поедете в управление по иммиграции, там ей оформят паспорт. Жанна, ты хочешь быть гражданкой США?
— Хочу. Простите, а… гражданкой Франции — нельзя?
— Пока нет, извини. Понимаешь, по некоторым причинам нам ещё нельзя распространяться, кто ты такая. А без этого французский паспорт тебе не дадут. Сьюзен, когда вы будете готовы, подойдёшь к секретарше, она даст тебе письмо в управление.
— Да, сэр. Не сочтите за любопытство… а что это за письмо?
— Распоряжение Президента США о предоставлении Жанне американского гражданства.

Глава 2. Европейские сюрпризы
1.
Жанна
Я стояла на середине моста через Темзу и внимательно рассматривала свои босоножки. Элегантные белые босоножки, которые, как и всё, что на меня было надето, кстати, тоже белое, порекомендовала Сюзан, а оплатила ТЕМПОРА. Зачем я их рассматривала, что на них выискивала, я не знала, просто старалась скрыть от прохожих улыбку растерянной радости, которая не хотела уходить с моего лица с момента появления в Лондоне.
До приезда в Лондон дело обстояло совсем не так.
Проблемы начались в тот момент, когда я впервые села в салон «Мерседеса», который должен был отвезти нас с Сюзан из ТЕМПОРА в аэропорт Сан-Франциско. Я вдруг увидела, как пейзаж за окном помчался мимо нас, и мне стало довольно-таки не по себе. Одно дело — видеть автомобильные поездки по телевизору, и совсем другое… К счастью, я удержалась от панических воплей и метаний по салону. Последнее, впрочем, скорее благодаря ремню безопасности. На первом же повороте я разобралась, что на самом деле едем как раз мы, только очень мягко и без толчков, но и после этого ощущение чуда не покидало меня. А уж когда самолёт рейса «Сан-Франциско — Нью Йорк» оторвался от земли, тяжесть прижала меня к креслу, а заоконный пейзаж стал стремительно уходить далеко вниз, быстро уменьшаясь в размерах, я пожалела о том, что святым не положено молиться. Впрочем, очень скоро мои беспокойства приобрели совсем иной характер. Ведь мне предстояло вот-вот отправиться в Англию — страну Винчестера, Бедфорда и Уорвика.
Едва я очутилась в салоне самолёта американской авиакомпании рейса Нью Йорк — Лондон, как оказалась во власти самого позорного малодушия. Я быстро позабыла все прелести Нью Йорка, с которыми меня, снедаемую страхами, тщетно пыталась познакомить Сюзан за те два дня, которые мы провели в этом замечательном, несмотря на его загазованность, городе. Мне всё мерещилось, как в Лондоне прямо у трапа самолёта меня хватают дюжие британские полицейские, заковывают в наручники, заталкивают в мрачный чёрный автомобиль (какой марки машина — моё воображение так и не успело придумать), везут в страшный Тауэр, а там уже ждёт меня злобный Уорвик: «Ты, французская ведьма! Только что специально для тебя наш парламент принял закон о сожжении на костре!». Видимо, мои глупые тревоги не остались незамеченными для Сюзан, которая явно нервничала и поминутно уверяла меня, что всё будет хорошо, англичане все поголовно джентльмены, Англия замечательная страна, разве что климат там не ахти, без зонтика из гостиницы ни шагу.
Сюрпризы начались с того, что никакого трапа у выхода из самолёта не оказалось. Мы прошли по длинному коридору и вдруг оказались у паспортного контроля. Я, невольно выискивая взглядом в глубине аэропорта зловещих бобби, замирая от страха, вспоминая, как голливудские киногероини открывают наручники скрепками, и придумывая, как я буду требовать встречи с американским представителем, не глядя протянула куда-то свой паспорт. «Гражданство — США, имя — Джоан, фамилия — Дарк, место рождения — Сан Франциско…» Насчёт места рождения, конечно, логично, ведь там я родилась заново. А вот как с годом рождения? Оказалось, ещё проще: «Вам ведь девятнадцать лет, так что ясно, когда вы родились».
Шлёп!
И на мой паспорт лёг штамп британского пограничного контроля. Как, уже? Даже немного досадно… Пограничница смотрела на меня чуть смешливо, но вполне дружелюбно, и я вдруг почувствовала, как весь мой страх стремительно исчезает, а на лице появляется смущённая улыбка. Через несколько шагов я остановилась у конвейера багажа. Хорошо, что ещё в Нью Йорке Сюзан надоумила меня налепить на сумку четырёх Микки Маусов, по двое спереди и сзади, а то бы я долго выискивала свой багаж. Но впереди ещё гостиница, вдруг там возникнут проблемы…
— Добро пожаловать в наш отель, мисс Дарк, мисс Обердж! В вашем распоряжении два номера люкс. Ресторан утром и вечером, спортивный зал и бассейн уже оплачены. Будьте добры, ваш багаж, мы немедленно покажем вам ваши комнаты! Приятного вам отдыха!
На следующее утро, когда я делала пробежку на улице, меня остановил полицейский, и у меня уже душа ушла было в пятки, но он просто показал мне неподалёку парк, где гораздо приятнее заниматься лёгкой атлетикой. В тот момент я не знала, что в гостиничном спортзале ещё удобнее.
Первые три дня мы провели в экскурсиях. Тауэр, конечно, мрачный, жутковатый, но… странное ощущение, будто это просто скелет чудовища. Чудовище было когда-то давно страшным и опасным, но его скелет того и гляди рухнет, убедительная просьба — ничего не трогать руками.
На Шекспира я вначале обиделась. Я же ему никакого зла не делала, зачем было обо мне гадости писать? Королева сказала «фас», а он и рад стараться? Как это гнусно — злорадствовать, что девушку сожгли заживо! Ах ты, поросёнок бессовестный… Но, с другой стороны, он так давно умер, что и шут с ним. А «Гамлет», «Макбет», «Ромео и Джульетта», «Двенадцатая ночь» — это здорово.
Граф Уорвик тихо и смирно покоился в своей могилке, когда я пришла навестить его. Или уже успел истлеть? Впору перефразировать Гамлета: «Бедный Уорвик!». А ведь чуть больше месяца назад я с содроганием ожидала его появления в моей темнице. Каждый раз при виде меня он бесился, брызгал слюной, орал на Кошона и отправлял под арест кого-нибудь из стражников. Стражники смотрели волками, будто это я была во всём виновата. Меня после этого отводили к палачам, вздёргивали на дыбу, били кнутом со свинцовой дробью, окатывали ледяной водой, тыкали раскалёнными гвоздями, а затем приковывали к кровати так, что я не могла пошевельнуться — за ноги, руки, талию и шею. И вот миновало пять недель после этого ада, и я принимаю ванны с розовыми лепестками, плаваю в гостиничном бассейне, меряю туфельки и сапожки тридцать шестого размера самых дорогих английских моделей, а на мои ноги, на которых шрамы от кандалов до сих пор приходится скрывать колготками, засматриваются толпы лондонских юнцов. Я играю с компьютером, смотрю стереокино, бегаю на экскурсии и кушаю в шикарных ресторанах. А он… бедненький, он даже не попробовал свиную отбивную с тушёной картошкой и струдель по-венски, не увидел фильмы «Титаник» и «Золотая лихорадка», не услышал мюзикл «Фантом Оперы» и пение Эммы Шапплин, не вдохнул аромат парка роз. Что поделать, не может же быть хорошо всем. Покойся с миром, бедняжка Уорвик. Венка от меня ты не заслужил, но вот эту ромашку, так и быть, я с улыбкой роняю на твои истлевшие косточки.
Интересно, почему мне так нравятся розы? Наверное, потому, что они первыми приветствовали меня в Сан Франциско.
Мой английский приятно удивил меня саму. Когда в ТЕМПОРА мне делали комплименты по поводу моих лингвистических успехов, я была уверена, что со мной просто стараются быть любезными. Наверное, и это было, но… Я знала практически всё! Я понимала всех! Моё произношение принимали за оксфордское! Откуда что берётся? Подумав, я вдруг пришла к выводу, что мне следовало бы помянуть добрым словом моих недавних стражей в темнице. Ведь полгода я слушала в основном английскую речь, причём самую обиходную, да к тому же на разных диалектах, включая злосчастный «кокни», который наводил ужас не только на Сюзан, но и на австралийскую пару, с которой мы познакомились в бассейне: они приняли нас за сестёр, а мы не стали сильно спорить. До недавних пор отвращение ко всему английскому лишало меня возможности пользоваться накопленными знаниями, но с того момента, когда я осознала, что именно по-английски принято говорить в стране моего спасения, ситуация изменилась. Получилось, что лексику я знала очень недурно, тем более что так много сходства с французскими словами, и Сюзан пришлось только привести в порядок мою грамматику, да кое-где подшлифовать произношение, на которое, надо признать, знакомство с «кокни» оказало на первых порах не лучшее влияние.
В довершение всего, за эти три дня с неба не упало ни капли, солнышко сияет — не Сан Франциско, конечно, но всё равно, погоже, тепло и радостно, — и мои свитер и сапожки так и остались до сих пор в саквояже, к ним ещё добавились лондонские покупки, а зонтик просто гармонировал с моим костюмом и сумочкой.
Я не могла не отдать дань проницательности шефа ТЕМПОРА Бориса Рабиновича… до сих пор не знаю, как мне его называть… ну — не босс же, как для Сюзан? «Спаситель» — уж очень вычурно, хотя по смыслу точно. Так вот, шеф ТЕМПОРА поступил очень правильно, начав наш круиз с Англии, благодаря чему мои страхи рассеялись и не будут теперь омрачать остальное путешествие… особенно во Франции, где у меня особые планы.
Таким образом, единственной моей проблемой в Лондоне стала эта самая улыбка, которую мне ну никак не удавалось убрать с лица. Пока мы ходили по музеям и ресторанам, мою улыбку ещё можно было толковать как результат дружелюбия, восхищения страной, её красотами и достопримечательностями, но сегодня экскурсий нет. Я просто прогуливаюсь по городу, на улице-то мне зачем улыбаться! Хотя… странно, почему-то и прохожие улыбаются мне. Может, это заразно?
И это — страшная Англия? Вокруг меня — жестокие годоны?

* * *

Сегодня утром, прежде чем я ушла, Сюзан критически осмотрела меня, снабдила баллончиком со слезоточивым газом и мобильником, а затем проверила, как я умею ими пользоваться.
— Жаннетт, милая, не сердись, пожалуйста, но я буду тебе каждые полчаса звонить, проверять, всё ли в порядке. Вот эта кнопка — вызов мне, эта — в полицию. Мы имеем статус особо важных персон, учти, мы родственницы Президента США инкогнито, ты отдыхаешь после болезни, так что в случае чего полиция приедет за полминуты. Смотри, будь особенно осторожна при переходе улиц, тут тебе не Сан Франциско: леводорожное движение..
Она смотрела так жалобно…
— Знаю, что глупо, но я очень боюсь отпускать тебя одну… Может, всё-таки погуляем вместе?
— Сюзи, дорогая, ну не бери пример с моего недавнего поведения! Завтра погуляем вдвоём, а сегодня я пройдусь одна. Вот, смотри: эта кнопка — вызов тебе, а эта — в полицию. Видишь, как я всё хорошо запоминаю! Мне надо привыкать справляться одной, не можешь ведь ты всю жизнь ходить за мной нянькой.
— И смогла бы! Только боюсь тебя рассердить. Ладно уж, иди. Смотри, ты обещала насчёт завтра.
Между прочим, если бы на меня кто напал, то ещё не известно, кому бы понадобилась помощь.
Если накануне у меня были кое-какие туманные планы на сегодняшнюю прогулку, то я мгновенно позабыла о них, едва оказавшись за порогом гостиницы. Два часа я бесцельно прогуливалась по утреннему Лондону, беспечно помахивая бесполезным зонтиком и растерянно улыбаясь, пока не забрела на этот мост. А здесь решила остановиться: во-первых, не следует сильно удаляться от гостиницы, а во-вторых, Темза так торжественна и мила — среди этого столь не похожего на Сан Франциско тихого, спокойного города, заполненного шелестом зелени …
— Простите, мисс, не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Возле меня остановился шикарный форд. Рядом с водителем сидел хорошо одетый молодой человек, судя по виду, на пару лет старше меня, и смотрел на меня с надеждой. Так, меня предупреждали, что не следует заговаривать с неизвестными, особенно если их машина останавливается рядом. Я быстро сделала три шага в сторону и открыла сумочку, нащупывая баллончик. Молодой человек посмотрел растерянно:
— Простите, мисс, я не хотел вас напугать, просто мне показалось, что вам нужна помощь. Может быть, вы ищете что-нибудь?
Не хотел напугать? Да в общем-то и не напугал вовсе. А что, со стороны так показалось? Хм, досадно. А ведь он прав, я сперва собиралась заглянуть кое-куда, а потом передумала.
— Вообще-то, я ищу муниципальную библиотеку. Может быть, вы подскажете, где это?
— Конечно! Позвольте, я вас подвезу туда!
Я уже открыла было рот, чтобы отказаться, но паренёк смотрел так жалобно… прямо как Сюзи утром.
— Секундочку…
Я нажала первую кнопку.
— Алло, Жанна! Что-нибудь случилось?
— Да ничего особенного. Просто я надумала заглянуть в здешнюю городскую библиотеку, и один парень предлагает подвезти. Выглядит прилично.
— М-м-м… Какой у него номер машины?
Я посмотрела на номер и продиктовала. Последовала пауза.
— Всё в порядке, можешь ехать.
Я любезно улыбнулась парнишке и устроилась на заднем сиденье. Он немедленно сел рядом:
— Меня зовут Джордж, и я бы очень хотел быть вам полезным!
— Я — Джоан, туристка, живу в Сан Франциско. «Я же не обязана называть свою фамилию? Джордж ведь тоже не назвал.»
— Вы — из Сан Франциско? Какой прекрасный город! Несколько лет назад я был там!
Как бы мне хотелось тоже сказать: несколько лет назад я была в Сан Франциско…
— Вы надолго в Лондоне?
— До конца следующей недели.
В боковое зеркальце я увидела, как сзади не спеша приблизилась полицейская машина. Без сигналов, не обгоняя нас, она просто следовала за нами на допустимой дистанции. Ага, кажется, ясно, почему Сюзан разрешила мне сесть в машину.
— Вот и лондонская библиотека. Нельзя ли мне сопровождать вас?
Почему же нельзя? Молодой человек выглядит интеллигентно, ведёт себя вежливо. Пусть сопровождает, если хочет.
— О, конечно, благодарю.
Джордж выскочил из машины и предложил мне руку. О, о! Кажется, я начинаю понимать, что такое английский джентльмен. А вообще, Джордж довольно симпатичен. Какая жалость, что мне пришлось шестьсот лет ждать встречи с джентльменом…
Краешком глаза я заметила, что полицейская машина также тихонько остановилась, один из сидевших в ней вышел и стал внимательно осматривать фасад ближайшего здания.
Мы вошли внутрь.
Я не знала, что конкретно искать, а Джордж так старался услужить мне, что стало неудобно. Я неловко улыбнулась:
— Джордж, пожалуйста, не беспокойтесь, я просто хотела провести время. Вы очень любезны, но у вас наверняка своих дел хватает!
— Что вы, Джоан, я сейчас на каникулах, и мне так приятно, что вы позволили быть с вами!
— А где вы учитесь?
— В университете. Изучаю бизнес высоких технологий.
Ах, мне бы тоже надо когда-нибудь в университет. Не вечно же сидеть на шее у ТЕМПОРА. Интересно, какую бы мне профессию освоить? Генералом уже пыталась, потом пришлось сильно раскаиваться. Вместе с тем, возвращаться к животноводчеству тоже как-то не тянет.
— У вас такая дорогая машина, и шофёр!
— Да, наша семья хорошо обеспечена. Если не возражаете, я бы хотел пригласить вас к нам в гости, когда вам будет удобно.
Ого! Похоже, Джордж всерьёз решил за мной поухаживать. А что? Вот был бы прикол: Орлеанская Дева выходит замуж за английского джентльмена. В сущности — почему бы нет? Вот только преждевременно думать о таких вариантах.
— Ну, сегодня уж нет, а завтра я гуляю с подругой.
— Если позволите, я приду с другом, и мы вам покажем город!
Ну, город мы уже немного посмотрели в предыдущие дни… а впрочем…
— Джордж, не подскажете ли вы какой-нибудь музей по истории средневековья? Представляете, у меня просто бзик на эту тему. Знаете, Столетняя война и прочее…
— Да-да, знаю такой, очень хороший музей, и мы можем завтра туда пойти, если вам удобно!
Мне-то удобно… Наверное.
Я снова взялась за мобильный телефон:
— Алло, Сюзи, нас приглашают завтра в музей истории Средних Веков, как ты к этому относишься?
— Конечно, давай, сходим.
Сюзан не подружка, а золото. Прекрасно понимает, что просто так мне от прошлого не отмахнуться, и всячески идёт навстречу.
— Окей, Джордж, договорились: завтра утром. Вы сможете заехать за нами в гостиницу?

* * *

Назавтра в пол-девятого мы были в сборе. Я почти не красилась, памятуя истину: лучше никакой косметики, чем использованная неумело. По совету Сюзан, я надела белый брючный костюм («Жаннетт, ты хоть представляешь, что станет с этим Джорджем, если он четыре часа будет видеть тебя в миди-юбке? Не издевайся над парнем!»).
Джордж привёл с собой довольно невзрачного друга: ростом ниже Сюзан, а вот нос длинноват. «Дэвид», — представился он. Сюзан тихонько вздохнула и явно собралась отдать себя на заклание моей адаптации. Однако первое впечатление о спутнике Джорджа оказалось обманчиво. Спустя четверть часа, когда мы только ещё входили в музей, Сюзан и Дэвид, совершенно не обращая внимания на нас с Джорджем, уже вовсю тараторили насчёт эволюции общественной психологии по мере технического прогресса.
Было довольно интересно выслушать лекцию по истории Англии, Шотландии и Уэльса в период, предшествовавший войне Роз. Пару раз мне хотелось встрять, но я сдержалась. Зато, когда экскурсовод предложил задавать вопросы, я не утерпела:
— Как, по-вашему, можно объяснить тот факт, что Англия, проигравшая Столетнюю войну, а затем жестоко пострадавшая в войне Роз, сумела не только догнать в развитии Францию, но в последующем и обогнать её в колонизации Америки и Австралии?
— Спасибо за интересный вопрос, мисс. Видите ли, военное поражение — вещь относительная. Побеждённые очень часто мобилизуются, отставляют в сторону амбиции и внутренние распри и достигают очень значительных успехов. Примером тому может служить развитие Германии и Японии после Второй Мировой войны. Существует мнение, что именно поражение в Столетней войне побудило Англию отказаться от экспансии на континенте, в которой так увязла победоносная Франция, развивать мореплавание и осваивать новые земли. Результат оказался тот, о котором вы сейчас сказали сами.
Это что же получается? Я провинилась перед Францией, не дав ей проиграть войну? Ну, спасибо! Между прочим, сама дура, никто за язык не тянул — задавать умные вопросы.
— Значит, Англия не должна иметь претензий к Жанне Дарк…
— Не должна и не имеет. Если вы спросите об этом среднего англичанина — заметьте, англичанина, а не шотландца! — то он, вероятнее всего, либо проявит безразличие к этой теме, либо скажет, что Англия сделала большую глупость, убив Жанну, так как этим только испортила свой имидж. Представьте себе, что, захватив Жанну, Бедфорд не стал бы с ней расправляться, а просто публично взял честное слово, что она больше не покинет Домреми, и отпустил бы домой…
Представила. Какая хорошая идея, мне очень нравится. Я ведь с удовольствием дала бы слово… Или нет? Тогда я была совсем другая, мне хотелось как угодно вставить шпильку годонам. Я была уверена, что они всё равно меня убьют, и хотелось хлопнуть дверью напоследок. А если бы англичане предложили мне жизнь на таких условиях? Неужели отказалась бы? Пожалуй, подумала бы. Так или иначе, ну почему Бедфорд не пришёл на эту лекцию, перед тем как выкупил меня у бургундцев?
… В результате, военно-организационные способности Жанны всё равно перестали бы ему мешать, имидж Англии сильно поднялся, а французские патриоты призадумались бы, кто их истинный враг: англичане, которым претит воевать с девушками, или их король-предатель …
«Король-предатель» — это ведь он о Карле. Пять недель назад, услышав такое, я бы подняла крик протеста. А ведь верно, предатель он и был! Так что мне лучше помалкивать. Вот интересно, когда Карла ругал Кошон, меня прямо злость распирала, а когда его ещё хлеще кроет этот нахальный вихрастый англичанин, я готова под каждым его словом подписаться. Почему это?
… К сожалению, кровавый регент Бедфорд даже не допускал мысли об освобождении Жанны на каких бы то ни было условиях. А ведь жестокая казнь этой девушки не только не избавила Англию от поражения в войне, но и покрыла нас позором. Замечу, что немало англичан относятся к Орлеанской Деве с глубоким сочувствием. Пожалуй, переломным в этом отношении был конец восемнадцатого века. Так, 1795 году пантомима «Жанна д’Арк» была сыграна на сцене «Ковент-Гарден» в двух редакциях. В первой редакции дьявол отправлял Деву в ад, но возмущенные крики зрителей заставили актеров заменить дьявола на ангелов, которые похищали героиню, чтобы вознести ее на Небеса. Лишь очень немногие сегодня сохраняют враждебность к Жанне, причём это скорее дань традиции. Отмечу также, что изменение отношения к Орлеанской Деве и возникновение чувства вины перед ней наметилось ещё до окончания Столетней войны, но тогда это носило скорее частный характер, как это видно из мемуаров английских хронистов. Очень прискорбно, что Орлеанской Деве не удалось окончательно сломить людоедский режим Бедфорда, в противном случае, возможно, и Англия избежала бы ужасов войны Роз. Нельзя не обратить внимание на тот факт, что поводом для войны Роз стало специфическое толкование пресловутого салического закона о престолонаследии — ровно то же самое, что подтолкнуло Англию к борьбе за французский престол.
— Получается, что война Роз стала своеобразной расплатой Англии за жестокость по отношению к французам…
— Вы точно сформулировали мою мысль, леди. Конечно, такое утверждение не соответствует нормам исторической науки, но подобное предположение неизбежно приходит в голову, когда начинаешь анализировать события первой половины пятнадцатого века в Западной Европе. А если рассуждать философски, то жестокость не может оставаться безнаказанной. Как знать: если бы женщины Англии заступились за узницу Буврёя, возможно, не было бы казней Анны Болейн и других жён Генриха Восьмого?
— Извините за нескромный вопрос: а вы-то сами как относитесь к ней, а также к тем, кто её осудил?
— Мисс, вы меня ставите в неловкое положение, ведь я на работе. Если бы мне довелось встретить Орлеанскую Деву, я бы попросил у неё извинения за одного моего предка, который служил в Руане во время злополучного процесса. А вот если бы я стал излагать своё личное мнение о Бедфорде, Винчестере и Уорвике, то сначала пришлось бы попросить всех дам выйти отсюда.
«Мне не за что извинять вас, сэр, вы-то ни при чём. Но вот интересно: что вы хотели сказать вот этим — «Если бы мне довелось встретить Орлеанскую Деву…»? Надеюсь, вы не раскусили, вслед за Сюзан, кто я такая? Мало ли кому попалась на глаза та самая газетная заметка про ТЕМПОРА… У меня же сейчас нет никакого акцента? Нет, надеюсь, что он сказал это просто так. И всё же мне следует придержать язык, сдержаннее демонстрировать свой интерес к кое-каким событиям минувших времён.»

* * *

Полная луна таинственно освещала красавицу Темзу, когда мы вчетвером возвращались на катере после затянувшейся на целый день прогулки по реке, назавтра после экскурсии в Музей Средних Веков. Мы с Джорджем сидели вдвоём на задней скамье, как раз за Дэвидом и Сюзан. От реки шла прохлада, и Джордж укрыл меня своим шикарным пиджаком. Так же по-джентльменски поступил и Дэвид с моей подругой, и они сидели… очень близко. Так близко, что, ручаюсь, Дэвиду холодно не было. Фонари с набережной бросали золотистые блики на чёрную с лунным серебром воду, в ближайших ресторанах играла музыка, чуть поодаль кто-то танцевал. Мне не хотелось думать ни о чём, кроме Темзы, луны, музыки… и Джорджа… Я чуть-чуть задремала, и мне начало казаться, что мы вовсе не на ночной Темзе, а посреди волшебного леса — я, сказочная принцесса, а может, и фея, а со мной мой верный рыцарь, мой Ланселот, готовый защитить меня, свою Гиневру, от всех невзгод и опасностей… Да и опасности — не страшнее каких-нибудь перепуганных чертенят в лесной чаще… Вокруг нас дивные серебристые деревья, сквозь кроны которых виднеется чудесное ночное светило, и так хорошо и спокойно на древней земле короля Артура и его отважных рыцарей…
Наверное, из-за всех этих мечтаний я не сразу заметила, что ладонь Джорджа как будто случайно легла мне на правое колено… да и когда заметила — лень было убирать его руку… а быть может, дело было не только в лени… и вот так мы ехали, чуть покачиваясь на лёгких волнах, среди контрастных ночных красок и музыки…
Невозможно было поверить, что всего лишь полтора месяца назад…

* * *

На этот раз я и сама не сомневалась, что брючный костюм предпочтителен. Правда, надела не синий, как позавчера, когда мы катались по Темзе, а тёмно-серый. Надеюсь, Джордж не сделал неправильных выводов из того, что я немного расслабилась во время прогулки по реке? Пусть только попробует.
Сюзан, когда я зашла к ней в номер, суетилась и прихорашивалась перед зеркалом. Надо же, вот так Дэвид! А при первом знакомстве мне бы и в голову не пришло…
Ребята прибыли ровно в восемь. Ну, джентльмены!
Мы ехали примерно четверть часа.
— Вот здесь мы и живём с мамой!
Неплохая квартирка для двоих! Нам открыли ворота, и нас окружило благоухание цветов и кустарников, мокрых после ночного дождя. Джордж сбавил скорость и дал нам насладиться видом прелестного парка. Через минуту мы подъехали к входу в настоящий беломраморный дворец.
Со стороны, наверное, недурно смотрелось, как Джордж церемонно вёл меня по зеркальным ступенькам, которые заворачивали, пока я не потеряла из виду приотставших Сюзан и Дэвида.
— Ой!
Я только ойкнуть и успела, когда Джордж внезапно подхватил меня на руки, заставив прижаться к нему, и помчался по лестнице наверх. А ты не так субтилен, как кажешься, юный джентльмен!..
Хотелось бы мне провести здесь всю оставшуюся жизнь? Всё ещё не уверена. А если меня будут всё время носить на руках? М-м-м!..
Завтрак, как говорят по телевизору, прошёл в дружественной обстановке. Сюзан как-то странно улыбалась и избегала смотреть на Дэвида. Нам прислуживали три человека. От устриц я решительно отказалась, но всё остальное было очень вкусно приготовлено. Когда подали десерт, Дэвид стал рассказывать анекдоты. Мне было трудно оценить их, я просто вежливо улыбалась, но Сюзан, казалось, смешинка в рот попала, наконец она прыснула, убежала, через минуту вернулась пунцовая и церемонно извинилась.
Шампанского я не пила более года, и решила им не увлекаться.
Теперь оба, Дэвид и Сюзан, не смотрели друг на друга и были очень серьёзны, почти надуты. Минуты через две Дэвид встал, извинился и сказал, что ему срочно нужно сделать пару звонков. Ещё минуту спустя Сюзан заявила, что у неё заболела голова и ей нужно выйти подышать, и плавно удалилась в ту же сторону, что и Дэвид.
— Джоан, вы разрешите показать вам наш фамильный дворец?
Отчего же нет? Уж хотя бы из уважения к хозяину.
Я всё-таки разомлела от той капли шампанского, которую выпила.
Мы проходили комнату за комнатой, залу за залой, и я не очень чётко воспринимала объяснения Джорджа, отвечала ему невпопад, зато вспоминала, как он меня нёс. Может быть, он думает, что мне не понравилось?
Вдруг лицо Джорджа оказалось совсем рядом с моим, его сильные руки обхватили моё тело, его горячие губы закрыли моё дыхание… Мне следовало бы оттолкнуть его, возможно, ударить… но… это было не так уж неприятно… И я вдруг поняла, что я всего лишь слабая девятнадцатилетняя девушка, которой пришлось пройти через множество смертельных опасностей, которой так нужен защитник, друг… покровитель… муж…
… Я едва опомнилась, когда мы уже лежали на кровати, и Джордж расстёгивал мой костюм. Стоп, тревога! Сейчас он увидит мои запястья без рукавов, щиколотки без колготок!
— Джордж, подожди, я так не могу, пожалуйста, закрой окна!
— Да, Джоан, ты права, я моментально!
Он вихрем кинулся к окнам и опустил до конца шторы. Я облегчённо вздохнула и снова стала слабой и беззащитной.

* * *

Как это, оказывается, замечательно — быть слабой женщиной в руках любящего мужчины! И как трудно я к этому шла! Как было противно, когда ко мне полез король Карл со своими слюнями и мне пришлось доходчиво объяснить ему, что моя миссия его защищать, но вовсе не ублажать! Что это, совпадение, что через несколько недель я была схвачена под Компьенью? А про стражников в Буврёе — и вспоминать страшнее страшного. Уж если я пыталась утешиться тем, что костёр спасёт меня от их ласки…
Вот видите, англичане, как хорошо, что вам не удалось меня сжечь. Я ведь хорошая, нежная, красивая, просто вам со мной надо было иначе обращаться. Не так, как Уорвик. Он меня и воспринимал-то не иначе как препятствие к военной победе. А я не препятствие, я девушка. Девушка! Наверное, Уорвик никогда в жизни девушек не видел, вот и мстил мне.
Со мной надо обращаться, вот как Джордж, например.
— Джордж, ведь это не страшно, что я тебе отдалась не девственницей?
— Джоан, любовь моя, да о чём ты говоришь! Да мне ничего не надо, лишь бы ты согласилась выйти за меня замуж! Умоляю, будь моей женой!
Как он хорошо говорит… Зря я вякнула про девственность, я ведь американка, а у нас, американок, девственность — невелика ценность.
— Джоан, скажи, что ты согласна!
— Джордж, милый, ну ты уж очень скор, опомниться не даёшь! Дай мне хотя бы привыкнуть к твоему предложению, подумать, как мы, возможно, будем жить вместе. Пока я просто не говорю «нет», ладно? Я бы хотела всё-таки ближе познакомиться с тобой, твоей семьёй.
— Завтра мама приезжает, я тебя с ней познакомлю! Ах, если бы я мог ей сказать, что ты моя невеста!
— Ты пока нас просто познакомь, ладно? А то вдруг я твоей маме не понравлюсь! И вообще, ты спать хочешь, я же вижу, не стесняйся, я не обижусь, я сейчас сама тоже, вслед за тобой.
Джордж целует меня в шею и засыпает, положив левую руку мне на грудь. Какой он нежный и сильный! До сих пор не могу опомниться… Как я вдруг ощутила в себе его, и показалось, будто весь мир закачался… и мир качался всё быстрее и быстрее, сильнее и сильнее, и вдруг я сама на несколько мгновений превратилась в пульсирующую звезду… вместе с Джорджем… Уж ради одного этого следовало спастись из Буврёя.
Как хорошо быть пульсирующей звездой…
* * *
Хорошо, что я проснулась, когда Джордж только поднимал шторы, и сразу юркнула в свой костюм, прежде чем он обернулся. Я уже начинала чувствовать себя миледи, только вместо одного клейма четыре. Когда же, наконец, эта гадость зарастёт?! Из-за неё даже в бассейне приходится надевать купальник, закрывающий руки и ноги!
Костюмчик бы погладить. Только ведь его придётся для этого снять. Ладно, попробую так оправить.
— Джоан, позволь, мы поедем в город, я тебе покажу то, чего ты наверняка не видела в Лондоне!
Ой, не поздновато ли? Уже темнеть начинает. И перекусить хочется.
— Ладно, только я позвоню Сюзан.
Так. Мужской голос.
— Привет, Дэвид, куда ты подевал Сьюзен?
— Да-да, сейчас она возьмёт трубку!
Вот это другое дело.
— Слушаю, слушаю, Джоан! Всё в порядке?
— Вполне. Я прокачусь с Джорджем, ладно?
* * *
— Джоан, как тебе это платье?
— Ой, очень красивое, но ведь оно наверняка дорогое!
— Что ты, сейчас большие скидки. Ну как, берём примерить?
Джордж, возможно, заметил, что я примеряю только платья с длинными рукавами. Попробую решить эту проблему.
— Джордж, мне очень нравятся широкие браслеты, особенно когда они плотно сидят на руке. Натирают, а всё равно нравятся. Давай купим несколько?
Вот так, в случае чего скажу, что мне на запястьях браслеты натёрли. А на ногах? Ножные браслеты? Он поверит? Между прочим, эти браслеты и вправду очень хороши.
О, вот великолепные босоножки, и широкий ремешок на щиколотку! Как раз то, что надо! И под цвет вон того платья!
— Джоан, как тебе идёт это открытое тёмно-зелёное платье с блёстками! И браслеты! Ты прямо как рождественская ёлка!
Ой, что это такое — рождественская ёлка? Чем она отличается от обычной? Я этого не проходила!
Не очень-то хорошо, что Джордж так на меня тратится, он же наверняка врёт насчёт скидок. Он всего лишь студент, а не бизнесмен, деньги небось мамины, надо мне поумерить аппетит.

* * *

— Джоан, ты не рассердишься, если я тебя попрошу о чём-то… можно, ты останешься в этом платье и браслетах, когда мы ляжем?
— Можно, Джордж! Ты такой нежный, ласковый, заботливый, и мне очень хочется, чтобы тебе тоже со мной было приятно!
… И была ночь, и я вновь превращалась в пульсирующую звезду…

* * *

Я проснулась позднее обычного. Джорджа рядом не оказалось, шторы были подняты, вся комната освещена, но браслеты были на мне, и я чувствовала себя в них гораздо увереннее, чем в доспехах. Пожалуй, пора возвращаться к обычному режиму…
После пробежки по очаровательному парку я направлялась к спальне, когда услышала из соседней комнаты голос Джорджа. Не услышать его было невозможно, а уж выражения!.. Таких я не слышала со времени боя под Компьенью. Что же, ничего ненормального в этом нет, я вовсе не требую, чтобы он со всеми подряд изъяснялся в том же стиле, что и со мной. Джентльмену тоже полагается свобода слова. А всё-таки, в чём дело? Я поняла, что он говорит по телефону, вот только интересно, с кем и по какому поводу?
На столике у двери лежала смятая газета. Сегодняшняя. Может быть, в ней разгадка?
«Наследный лорд развлекается с американской топ-моделью». Две фотографии. Первая: Джордж несёт меня на руках вверх по лестнице, моего лица почти не видно, зато его — вполне. На другой я демонстрирую перед Джорджем то самое тёмно-зелёное платье и браслеты. Моё лицо видно только в профиль, а Джорджа опять защёлкнули чётко. Ну и осёл этот папарацци, я даже на высоких каблуках три дюйма до топ-модели не дотягиваю. И, хотя в последние дни я делаю упражнение для удлинения ног, о котором прочла в Интернете, всё равно нет шансов, что меня когда-нибудь пригласят на подиум. Ещё одна профессия, закрытая для меня. Выходит, из-за этих глупых фотоснимков Джордж нервничал? Или, может, написано про нас что-нибудь дурное?
…Ч-что?..
Из комнаты вышел Джордж. Увидев меня с газетой в руках, он побледнел:
— Джоан, пожалуйста, не волнуйся! Это больше не повторится!
Что? Я — волнуюсь? Как бы не так. Я спокойна, как мрамор.
— Что ты, Джордж, я-то не волнуюсь. Мне вот жаль, что ты нервничаешь.
Он подошёл, и мы любезно поцеловались, но от его объятия я отстранилась:
— Пожалуйста, не надо, милый. У меня критические дни, мне и вчера не следовало, но я не удержалась, а сегодня голова разболелась. Лучше покажи мне, пожалуйста, ещё раз ваши фамильные портреты, а то я вчера была невнимательна.
— Да, любимая, конечно! Пойдём, сейчас покажу!
… Джордж шёл от одного портрета к другому и что-то рассказывал, а я смотрела лишь на один. Тот, который я вчера лишь мельком заметила и не стала рассматривать. Хотя он был слишком хорошо мне знаком.
Это был герцог Джон Бедфорд. Кровавый регент, погубивший десятки тысяч французских патриотов. Человек, купивший меня у бургундцев ради того, чтобы сжечь на костре инквизиции. Человек, лишивший меня родины, близких и друзей. Человек, отдавший меня изуверам, насильникам и палачам. Человек, превративший полгода моей юности в одну сплошную мечту о скорой и безболезненной смерти.
Хорошо выполнен портрет. Сразу узнаётся.
Мой милый джентльмен Джордж — наследный лорд Бедфорд. И об этом я узнала сегодня, сейчас благодаря пронырливости некоего фоторепортёра и нечистоплотности его газеты.
Ирония судьбы: дважды в разных временах я оказалась в руках лорда Бедфорда, слабая и беззащитная. Правда, вчера я сама этого захотела.
А, вот как раз Джордж начал рассказывть о нём. Послушаю.
— Он прославился прежде всего тем, что нанёс поражение знаменитой Орлеанской Деве и взял её в плен…
Я едва успеваю сдержать вопль возмущения. Какое ещё поражение? Да он драпал от меня так, что Ла Ир со своей конницей угнаться не мог! Если бы не король Карл, король-предатель, я бы оказалась в Лондоне на несколько веков раньше, и в сопровождении вовсе не Сюзан! Взял меня в плен, как же! Легко было взять меня в плен, заплатив бургундцам четыре мешка золотых!
Надо успокоиться. Всё-таки хорошо, что я не вторглась в Англию и эта очаровательная страна не досталась королю-предателю.
Избаловало меня общение с тем вихрастым экскурсоводом в Музее.
— Джордж, а тебе не кажется, что ему не было необходимости обращаться с Орлеанской Девой так сурово?
— Ну, прежде всего, отнюдь не так уж сурово. С ней очень вежливо обращались, хорошо содержали. Не следует верить всем этим россказням про клетку, кандалы, пытки и тюремщиков-насильников. Это всё домыслы голливудских кинодельцов. Историки уже десять раз это опровергли. А что касается костра, то этот приговор вынесли церковники, кстати, французы, и, согласись, было бы странно, если бы он пошёл на конфликт с церковью из-за этой девушки, столь враждебной к Англии.
Так, спокойно, ничего особенного, просто мелкая подробность в дополнение к фамильному портрету Джорджа. Вот тебе и верный рыцарь-защитник для сказочной принцессы. Оказывается, вот как можно всё повернуть. Вообще-то, мне бы следовало восхититься этими историками. Надо же, какую оригинальную информацию они раскопали! Наверняка долго трудились, не иначе как шестьсот лет выискивали… по заказу рода Бедфордов. Странно только, зачем этим историкам понадобилось опровергать десять раз домыслы голливудских кинодельцов? Если всё в порядке, хватило бы одного. А я-то, дура, этих историков не читала. Я читала роман Марка Твена, смотрела фильм Флеминга и наивно полагала, что всем всё ясно и ничего доказывать уже не надо. Ох уж это моё инкогнито…
— Джордж, а если так, то почему ты не стал возражать тому экскурсоводу, который так непочтительно отозвался о твоём выдающемся предке?
— Джоан, ну о чём я буду с ним спорить? Он отбарабанил то, что ему положено сказать за зарплату, а мне-то зачем унижаться до перебранки с ним?
Джульетта из меня не получится. Мне вовсе не безразлично, какая фамилия у моего Ромео. Между прочим, неизвестно, как бы повела себя Джульетта, если бы по приказу Монтекки её вздёрнули разок на дыбу.
Впрочем, я спешу с выводами. Ещё вчера я чуть не дала согласие стать леди Бедфорд, а сейчас едва сдерживаюсь, чтобы не послать Джорджа подальше. Кстати, о леди Бедфорд: вскоре после того, как меня поместили в темницу, она приходила посмотреть, как меня содержат, и, как я поняла по её жестикуляции, сделала хороший втык Кошону и Уорвику. Я опасалась, что мне опять достанется на орехи, но напротив, в тот же день всю темницу почистили, на какой-то период офицеры стали следить, чтобы солдаты не могли проникнуть ко мне в клетку, пару месяцев меня неплохо кормили, ежедневно выводили на прогулку, не пытали до начала суда, меньше мешали спать, и неделю-две заковывали только ноги, и то лишь на ночь и на время прогулки. Так что о леди Бедфорд у меня сохранились совсем неплохие воспоминания. Если бы Джордж стал расхваливать её, а не супруга, возможно, их фамилия вовсе не показалась мне такой отталкивающей.
Кстати, о леди Бедфорд.
— Джордж, а твоя мама уже приехала?
— Да, я как раз собирался вас сейчас познакомить. Я бы хотел, чтобы ты предстала перед ней во вчерашнем платье и браслетах. Это возможно?
«Так и быть, Джордж. Можешь считать это прощальным подарком.»

* * *

Мы сидели друг напротив друга. Леди Бедфорд, высокая, стройная платиновая блондинка, классическая чопорная леди, выглядевшая не более чем на тридцать пять, с самого начала разговора попросила Джорджа выйти. Меня она внимательно осмотрела с ног до головы, но её лицо осталось непроницаемым:
— Итак, милая девушка, Джордж сказал, что сделал вам предложение и вы сейчас решаете, принять ли его. Мне кажется, в любом случае вам пока преждевременно оформлять брак. Насколько я поняла, Джордж даже не знает, кем вы работаете. Не могли бы вы рассказать о себе подробнее?
Я рассказала, что собираюсь поступать в университет, а впоследствии работать программистом. Я бы уже поступила, но из-за болезни учёбу пришлось отложить. Болела я гриппом с последующими осложнениями, сейчас всё прошло, но врачи посоветовали мне отдохнуть. Я рассказала о своих родителях, ферма которых расположена невдалеке от Сан-Хосе.
— Скажите, а в какое время у вас на ферме доят коров?
— Ну, разумеется, в четыре часа утра, когда же ещё?!
И леди Бедфорд принялась задавать мне вопросы по сельскому хозяйству, явно пытаясь подловить. Как же, подловила! А вот откуда она сама в курсе сельскохозяйственных премудростей? Кстати, такое впечатление, что у неё французский акцент. А ведь и тот самый предок Джорджа был женат на французской принцессе. Это что у них, семейная традиция — брать замуж француженок?
— Мисс, а как вы познакомились с Джорджем?
— Я плохо знаю Лондон. Искала муниципальную библиотеку, никак не могла найти, и ваш сын помог мне.
— Вы знакомы всего лишь несколько дней! Не рано ли вам думать о браке?
— Ваш сын был так любезен, что сделал мне предложение. Возможно, он несколько поспешил. Я вовсе не собираюсь ловить его на слове и, если он передумает, я не буду иметь к нему претензий. Со своей стороны, я тоже должна о многом поразмыслить.
— Наш род — один из самых знатных и древних в стране. На нашем гербе королевская символика…
«К чему это она клонит? Что я наследному лорду не пара? Я, между прочим, графиня Лилий, и титул этот получила не в наследство от знатного папы, а сама, после освобождения Орлеана от осады, а затем Луарской кампании и коронации Карла. Лилии — не менее королевская символика, чем любая другая. До сих пор этот титул был мне нужен, как рыбе зонтик, я о нём почти забыла, но, если я всё-таки решу принять предложение Джорджа, то могу и вспомнить.»
— Миледи, вы хотите сказать, что я не гожусь в жёны Джорджу?
— Что вы, никоим образом! — взгляд леди Бедфорд стал удивлённым: она явно не ожидала услышать от меня такую реплику. — Просто… мне кажется, вам обоим следует ещё подумать… если же вы решите, что хотите быть вместе всю жизнь — поверьте, я буду искренне рада видеть в вас свою невестку.
«То-то же. А ещё знала бы она биографию своей предполагаемой невестки… хотя — что это, я разве согласна? Как бы не так.»
— Вы правы, я ещё подумаю, и даже очень. А что касается вашего рода… Извините, вам нравится всё, что делали мужчины рода Бедфорд?
«Эй, Жаннетт, полегче на поворотах! Фермерская дочка из Сан-Хосе не станет рассуждать о подобных вещах! Да и ссориться с этой леди пока преждевременно. Вон как ошарашенно она посмотрела.»
— Простите… вы говорите так эмоционально… надеюсь, никому из ваших предков Бедфорды не причинили зла?
«Мамочка! Ну я и вляпалась! Что же мне ответить? Обманывать не хочется, ведь почти наверняка она вскоре всё узнает. Только бы не спросила мою фамилию.»
— Видите ли… Джордж, наверное, вам говорил, что я интересуюсь темой средневековья. И мне очень не нравится, как герцог Джон Бедфорд вёл себя во Франции. Все эти жестокости, взятие заложников, расправы с партизанами и пленными, казни, пытки… в особенности…
— В особенности казнь Жанны д»Арк, не так ли? Вы правы, это чёрная страница в истории нашего рода, и мы совсем не гордимся этим. Если мы помним наших предков, это вовсе не означает, что мы во всём с ними согласны. Просто — это наша история, часть нас самих. Дурные поступки наших предков — то зло, которое сидит в нас, и мы обязаны от него избавляться.
«Вот те раз! Как она здорово сказала! А что же любимые историки Джорджа?»
— Но Джордж рассказывал мне, что некоторые историки…
— Поймите правильно, Джоан: никому не приятно чувствовать себя потомком жестокого убийцы. Я сама, если бы была урождённой Бедфорд, наверное, тоже постаралась бы найти хоть какие-то смягчающие обстоятельства. Вместе с тем, согласитесь, время тогда было не такое, чтобы соревноваться в милосердии. Напротив, тогда англичане очень гордились этой казнью, они разослали извещения о ней во все европейские столицы, и никому не пришло в голову упрекнуть их в бесчеловечности.
«Ну, ладно. Похоже, мама Джорджа не будет иметь ничего против графини Лилий. Вообще, надо признать, не так уж она чопорна. И что из этого? Я разве готова простить Джорджа?»

* * *

Вот и наступил час моего прощания с Лондоном. Как быстро истекли две недели! Сейчас даже неудобно вспоминать, с какими чувствами я прибыла сюда.
Мы с Сюзан пристегнулись, и самолёт двинулся по взлётной полосе. До свидания, Лондон. Я увожу о тебе самые лучшие воспоминания. Нет, лучшие — это не то слово. Милый, славный город… я по тебе буду скучать. Лондон, ты мне очень понравился, и я постараюсь ещё с тобой встретиться, может быть, не раз. А возможно, я навсегда вернусь к тебе… это будет зависеть от того, что я решу ответить Джорджу.
Ах, Джордж… Расстались мы с тобой вроде бы по-хорошему, но без жарких объятий. Уже и ты явно начал охладевать ко мне. Может, оно и к лучшему? Правда, мы обменялись телефонами и адресами электронной почты, я обещала, что по возвращении в США дам тебе ответ… но я вовсе не уверена, что ты мечтаешь получить от меня сообщение: «Да, я согласна». А ведь я, наверное, не согласна. С одной стороны, ты, конечно, не виноват, что родился Бедфордом и вынужден защищать всеми неправдами своих предков. Но вот с другой стороны… неужели ты сам не понимаешь, какова правда? А вот с мамой твоей мы неожиданно подружились. Я даже не поняла, как и почему это произошло. Удивительно, женщины по фамилии Бедфорд, как бы ни казались чопорны, ко мне гораздо лучше относятся, чем мужчины.
Сюзан явно не хотела расставаться с Дэвидом и, сев на место рядом со мной, даже немного поплакала. Дэвид уже не казался мне некрасивым: рост невысок, зато парень очень спортивен и гибок, нос длинноват, а глаза весьма выразительные. В конце концов, что у них за проблема? Пожениться, решить, в какой стране жить, найти работу — и дело в шляпе.

2.
Борис

Итак, если я правильно понял сообщения Сьюзен, английская часть адаптации, за которую мы больше всего волновались, прошла на «ура». Не только никаких неприятностей, но напротив, Жанне очень понравилось. Судя по некоторым сообщениям из других источников, кое-кто из англичан ей тоже приглянулся. Сьюзен об этом не пишет, да такую информацию я от неё и не потребую никогда, но, так или иначе, общее впечатление — что Столетняя война завершена и для Орлеанской Девы. Что же, если Жанна простила Англию, значит, есть хорошие шансы, что и узники Освенцима простят Германию. Выражаясь более формально: первые результаты операции «Решающее испытание» не дают оснований для опасений, что осуществление операции «Эксодус» приведёт к нарастанию германофобии в цивилизованном мире.
Не так уж трудно простить того, кто сам признал свою вину и старается её исправить.
Несмотря на то, что английская часть путешествия девушек являлась самой важной для ТЕМПОРА, не следует расслабляться. В Шотландии, Бельгии и Голландии девушки находились недолго, они должны были просто отдохнуть от английских впечатлений, и, кажется, им это удалось. В Германии и Польше Жанне пришлось познакомиться с нацистскими лагерями смерти. По сообщению Сьюзен, Жанна реагировала несколько специфично: она несколько раз переспросила, когда происходил геноцид, словно не могла понять, что это случилось в двадцатом веке, потом несколько дней ходила молчаливая и задумчивая, а затем, уже в Чехии, стала допытываться, зачем это понадобилось Гитлеру. Сьюзен писала, что никак не могла дать удовлетворительное объяснение, а потом и сама запуталась. Думала даже почитать «Майн Кампф», просветиться насчёт идей, которые двенадцать лет правили Европой, но так нигде и не нашла этой оригинальной книги. Единственное, что она смогла придумать для Жанны: «А зачем королю Карлу понадобилось предавать тебя?». Как ни странно, этот ответ Жанна как будто приняла.
Бедная Сюзан, на такой вопрос отвечать… Может, и не стоило показывать Жанне гитлеровские лагеря менее чем через два месяца после Буврёя? Хотя… раз она задала такой вопрос — значит, всё же следовало. Но что Сюзан должна была ответить на вопрос Жанны? Изложить историю последних шести столетий, революций, Первой Мировой войны, торжества большевизма и появления нацизма?.. Мне и самому было бы такое нелегко. Ах, девушки, если бы на этот вопрос существовал простой и внятный ответ, возможно, никакого геноцида и не было бы. Почему время от времени человечество сходит с ума?

3.
Жанна

Франция. Вот она, страна Орлеанской Девы. Здравствуй, Франция!
Лотарингия.
Домреми. Родина.
В ноздри ударил свежих растений, над головой зашелестела листва, освещаемая рассеянными бликами, подаренными августовским солнцем. Под ногами мягко расстлалась зелёная травка. Жанна с улыбкой прошла сквозь строй великолепных дубов, стараясь дотронуться до ствола каждого лесного великана. Вот и поляна, столь любимая детьми Домреми. «Здравствуйте, дорогие мои друзья! Вот я и вернулась! Сколько лет миновало, а вы всё такие же — могучие, величавые, погруженные в дремоту… Да ведь и я не так уж изменилась!» Жанна махнула рукой Дереву Фей и оставила позади прекрасный лес, рядом с которым когда-то давным-давно пасла скот. Перед ней лежал цветущий луг, залитый лучами августовского солнца. Издали доносились кличи детей, бежавших к реке Мёз купаться. Всё как прежде, всё такое же, как тогда, ничто не изменилось, горе прошло мимо, да и не было его в помине, так, случайный дурной сон, почти уже забытый…
Вот он, отчий дом. Перед ним копошатся ребятишки, такие незнакомые… и всё же свои. Вот они заметили незнакомку… прервали игру, принялись перешёптываться… внезапно стайкой вспорхнули — и отбежали в сторону, за изгородь, чтобы оттуда, из безопасного места, понаблюдать за происходящим.
Со скрипом открылась дверь. На пороге появилась старенькая, совсем уже седая мама. Мама прищурила свои поблекшие от времени и слёз глаза…
— Мама, мамочка, это я!
Мама встрепенулась, негромко вскрикнула, вскинула руки, чтобы обнять свою неразумную, непоседливую, прославленную дочку, которую уже не надеялась более увидеть живой…
— Мама, мама, но ведь это неправда, тебя же больше нет!
Жанну душили слёзы, она не могла проснуться, а на лице её всё горели поцелуи давно умершей мамы…

* * *

Я беременна. Ещё в Бельгии появились первые предположения, а в Германии всё подтвердили врачи. Сюзан почему-то смутилась, когда узнала об этом, а я… Господи, какое счастье! Я-то после Буврёя и не надеялась, что смогу стать матерью! Да, конечно, современная медицина творит чудеса, и практически женщина бесплодна, только если хочет быть таковой. И всё-таки… какое счастье, что я беременна!
Отец моего будущего ребёнка — Джордж, лорд Бедфордский. Он пока не знает об этом. Мне ничего не стоит поставить его в известность, но… странно, мне сейчас ещё меньше хочется жить в наследном дворце Бедфордов, чем в тот день, когда я узнала фамилию Джорджа и побеседовала с его надменной матерью… которая мне теперь нравится намного больше, чем её некогда пылкий сын. Я пытаюсь вспомнить его жаркие объятия, горячие губы, как он носил меня на руках, превращал меня в пульсирующую звезду… и всё расплывается. Я с трудом припоминаю его лицо. И я не могу отделаться от мысли, что Англия — страна джентльменов, и каждый из них мог оказаться первым джентльменом в моей жизни. Просто потому, что я очень остро в этом нуждалась. Вот и выходит, что Джорджу попросту повезло… а мне? И всё же… До возвращения в Сан-Франциско есть время, я ещё подумаю.
Ах, Домреми, Домреми… Ведь не надеялась я ни на какие чудеса, хватит и того, которое меня спасло от гибели и привело в эту эпоху. Так почему же болит душа после поездки туда? Посёлок очень даже симпатичный, таких немало и возле Сан-Франциско, и вокруг Лондона — чего же особенного я хотела от него? Почему вдруг он должен быть не таким, как все? Такой великолепный музей… и в Вокулёре тоже… правда, портрет ужасный. Да, вот это неприятно. Кошмар! Нос — длиннющий! В кого они меня превратили? С какой стати? Я же в зеркале совсем другая! Это кто же меня так? Я ведь никому не позировала? По памяти, значит, кто-то удружил. Он что думал — так я лучше, красивее выгляжу, больше нравлюсь? Хотя, с другой стороны, не так всё плохо: вот ведь стояла я рядом с этим своим дурацким портретом — и ничего, никто щекотливых вопросов не задавал, никаких проблем для моего инкогнито. Да нет, прекрасный музей, мне бы следовало гордиться, а не ныть. Может, это издержки беременности?

4.
Сюзан

Вот и подходит к концу наше европейское турне. С каких треволнений оно начиналось… и как прекрасно было потом в Лондоне! Ах… Дэвид… Когда мы увидимся снова? Вчера не позвонил. А позавчера мне показалось, что он чем-то озабочен. Делами? Ну если так, тогда ещё ладно.
А вот я, наверное, совсем уже манкирую своими обязанностями куратора. Не объяснила вовремя Жанне, как нужно предохраняться — вот она и влипла за одну ночь, проведённую с Джорджем. И что удивительно — она будто вовсе не огорчена этим, напротив! Так радуется, что станет мамой… Вот и ещё одна черта её характера, о которой я и подумать не могла бы три месяца назад. Жанна Дарк мечтает о ребёнке… она, которая сняла осаду с Орлеана, выиграла несколько тяжёлых битв, провела в заточении год… а может, именно эта её черта характера, до недавних пор скрытая от всех, а возможно, и от неё самой, и давала ей силы выстоять, совершить невозможное?
Ничего, если я ещё немножко позлоупотребляю своим служебным положением? Надеюсь, Жанна не будет возражать против этого? Спрошу-ка её:
— Жанна, можно, мы сначала поедем к моим, а потом в Руан? Это ведь совсем рядом.
— Хорошо, Сюзан. Сделаем, как тебе удобно. Как ты меня представишь? Версия фермерской дочки из Сан-Хосе разве сгодится?
— Ух ты, вот это задача… А что такого, мы обе работаем в ТЕМПОРА, я психологом, ты программистом…
— А вдруг кто-то захочет проверить, как я программирую? Ты же знаешь, я на JAVA разве что дважды два могу перемножить.
— Какие ещё проверки? Ты на отдыхе, устала от компьютера, хватит того, что электронную почту просматриваешь.
— Хорошо, так и сделаем, договорились.
«Вот и отлично. А то ведь я уезжала в США на неделю, а дома не появлялась уже вон сколько. Хоть немного наверстаю упущенное.»

* * *

На следующее утро после нашего с Жанной приезда, когда мы с мамой ходили по супермаркету, она вдруг остановилась и как-то задумчиво произнесла:
— Дочка, какая у тебя странная подруга!
Я невольно вздогнула:
— Что, мама? Что-нибудь не в порядке?
— Нет-нет, что ты! Я, наверное, просто неправильно выразилась. Очень милая, красивая, хорошая, интеллигентная девочка, счастлив будет тот, за кого она выйдет замуж, вот только… Какая-то она не от мира сего. Глаза у неё… даже не знаю, с чем сравнить… очень красивые? Да, конечно, но не в этом дело. Мне казалось, людей с такими глазами не бывает… а вот, оказывается, есть. Такое впечатление, что в её глазах отразилась… какая-то великая боль. Знаешь, я бы сказала, что ей впору не в джинсах ходить, а в этаком средневековом платье.. с высоким воротником. Ей бы очень подошло.
Мне стало немного жарковато, но я решила твёрдо держать позицию:
— А мне — разве нет? Мама, мне кажется, что красивое платье идёт любой женщине!
— Нет, доченька, я не это имела в виду. Вот как тебе объяснить… Хоть ты нас познакомила только вчера, но почему-то у меня странное ощущение, что я её знаю очень давно… И ещё: когда я вижу её глаза, мне почему-то страшно становится, что с ней может приключиться какая-то большая беда.
Вот на это я не стала отвечать. Хочется надеяться, что все беды, которые могли произойти с моей странной подругой, всё-таки уже позади. Я перевела разговор на покупки, что-то обсуждала, высчитывала вслух, а в голове вертелось: да что же это такое? Впечатление, будто Жанну все узнают чуть ли не с первого взгляда. Я сама… помню, как тогда, при первом нашем с Борисом Рабиновичем разговоре, когда я сразу ему сказала, кто она такая и как появилась в Сан-Франциско, у него глаза на лоб полезли. Как я его теперь понимаю! А каково мне было, когда в лондонском музее рыжий экскурсовод пристально уставился на Жанну и заявил, что хотел бы извиниться перед ней, то есть перед Орлеанской Девой, за какого-то своего предка? Нет, конечно, потом мне стало ясно, что он ничего особенного не имел в виду, не обращался лично к ней, а может, я вообще сгустила краски. Но в тот момент у меня было впечатление, что он вот-вот обратится к ней со словами «ваша светлость, графиня Лилий». Дэвид неоднократно задавал странные вопросы о Жанне, мне каждый раз приходилось менять тему. Хорошо хоть он относится с пониманием — не настаивает, не допытывается. А теперь ещё и моя мама. Хорошо, что никто не требует от нас представляться по имени-фамилии. Девушек по имени Джоан или Жанна много. Но хороши эти, в иммиграционной службе США! Уж если отправляли Жанну в Европу инкогнито, могли бы хоть фамилию ей в паспорте немного изменить, а то ведь только у ленивого ассоциации не возникают.
А может быть…
Мне вдруг ужасно захотелось рассказать маме, да и всем нашим, кто такая на самом деле Жанна. Ведь вся наша семья плачет, когда показывают фильмы о ней. Ох уж эта история нашей семьи… старшие под большим секретом рассказывают молодёжи предание о том, как весной 1431 года один наш предок пытался освободить Жанну из Буврёя, но потерпел неудачу. Может быть, всё-таки открыть тайну, о которой мама и так почти догадалась?.. Но я же обещала боссу, что никому ни слова…
Вот и вчера: по телевизору показывали очередную версию, страшная халтура. В главной роли какая-то сорокалетняя дура, которая и играть-то не умеет. Жанна сидела вся пунцовая, еле сдерживая смех, отворачивалась в сторону. А моя мама всхлипывала, глядя на экран. Знала бы она, кто рядом с ней… И ведь почти уже сама поняла!

5.
Жанна

Мы с Сюзан неподвижно стояли на Старой Рыночной площади Руана. Там, где давным-давно никто ничем не торгует. Самое известное место в городе Руане.
Я молча смотрела на то место, где… меня сожгли заживо.
Руан… Вот мы и встретились, столетия спустя. Руан, ты чуть не стал моей могилой, и не твоя заслуга, что этого не произошло. Хотелось бы мне сказать: виноваты годоны, да и то не все, а в основном Бедфорд, Винчестер, Уорвик, Стаффорд, тогда как остальные были подневольными исполнителями, а ещё были виноваты Кошон, Леметр и кучка предателей-французов во главе с королём-предателем… Но я помню, как бушевала толпа, когда Кошон требовал от меня отречения. «Сжечь ведьму, сжечь её! На костёр!» — это кричали те же самые руанцы, которые за несколько лет до этого героически защищали свой город от годонов. В меня кидали камнями… Почему? За что? Какое зло я вам причинила, руанцы? Не моя вина, что я не успела изгнать годонов из вашего города. Не моя вина, что самых отважных и достойных из вас казнили азенкурский мясник Генрих Шестой и кровавый регент Бедфорд. Не моя вина, что годоны вас обложили податью на мой выкуп. Вы впервые увидели меня закованной в цепи, после полугода пыток и издевательств в тюрьме, перед лицом огненной смерти… и принялись бросать в меня камни?!
Меня тогда это и ошарашило. Что же, Кошон искренен, когда уверяет, что хочет спасти мне жизнь, и даже годоны молчат, а народ, французский народ, забрасывает меня камнями и жаждет моей гибели, да какой — через огонь?! Значит, я и вправду виновата, что-то сделала неправильно? Если бы не эта мысль, я, возможно, несмотря на все увещевания де ла Пьера, так и не подписала бы это проклятое отречение… и погибла бы в пламени?
Руан, ты, конечно, не тот, что был тогда, и всё же…
«На этом месте тридцатого мая 1431 года была сожжена Орлеанская Дева, Жанна Дарк». Нет, не была я сожжена. И никто вместо меня сожжён тоже не был. На этом месте, на Старой Рыночной Площади, уставленной тогда виселицами с телами и шестами с отрубленными головами французских патриотов, в которых, возможно, тоже кидали камни, под улюлюканье ваших предков, дорогие руанцы, палачи сожгли в тот день мою матричную копию. Копия, надо сказать, очень хорошего качества, мне Борис Рабинович показывал видеозапись перехода, я минут пятнадцать была сама не своя. А уж когда мне показывали, как её, мою копию, сжигали и она билась в огне… А может быть, что-то в ней всё же было не совсем идеально, коль скоро та деталь, которая изображала моё сердце, так и не сгорела за восемь часов в трёхметровом пламени, а кому-то из английских солдат померещилась белая голубка, вылетевшая из костра. Но так или иначе, ваши предки, дорогие руанцы, не виноваты в том, что технология двадцать пятого столетия пришла на помощь идеям двадцать первого века и оставила их, ваших предков, с носом. Почему-то мне не кажется, дорогие руанцы, что эта новость вас бы сейчас обрадовала. «На этом месте тридцатого мая 1431 года была сожжена матричная копия Орлеанской Девы Жанны Дарк, проживающей в настоящее время в Сан-Франциско». Кто из туристов польстится, захочет посмотреть на такое? А значит, доходы городской казны упадут, рабочих мест поубавится. Так что ваши предки, дорогие руанцы, знали, чего требовали, когда кричали: «Сжечь ведьму, сжечь её! На костёр!». Прозорливые были, смотрели в будущее, заботились о благосостоянии новых поколений таких же, как они.
Бросать камни в закованную девушку, которую вот-вот сожгут заживо… Руанцы, как вы дошли до такой чудовищной низости? Неужели так приятно лишний раз угодить палачам и убийцам? Что за матери вас родили?
Впрочем… Сейчас уже трудно сказать, что для меня было тогда больнее: ваши камни и злобные выкрики или воспоминания о почестях, которые мне оказывали двумя годами раньше доблестные орлеанцы, впоследствии бросившие меня в самой страшной беде. Так и не пожелали они, спасённые мною от жестокой многомесячной осады, собрать деньги, всего лишь собрать деньги, чтобы внести за меня выкуп. Они сэкономили немалые деньги на моих мучениях, предав меня в руки годонов и инквизиторов, в заточение и на пытки, под град ваших камней и на костёр… А теперь они исправно собирают с туристов плату, демонстрируя им, как Орлеанская Дева их спасла, в то время как вы расписываете тем же туристам, как ваши предки помогали моим палачам. Что омерзительнее? Ваши предки, дорогие руанцы, по крайней мере, были со мной искренни…
Что-то я не в настроении сегодня, не иначе как издержки беременности.

* * *

Второй раз в жизни я проследовала по пути со Старой Рыночной площади Руана в Буврёй. Точнее, в Замок Жанны д’Арк. Мы с Сюзан шли неспеша, наслаждаясь прелестной летней погодой, среди благоухающей зелени, рядом с такими же прохожими, туристами как и мы. Почему-то в голове вертелось нечто неподобающее моменту: впечатляющая крепость. Такую небольшим отрядом не возьмёшь. Без артиллерии не обойтись. Неудивительно, что англичане именно здесь устроили французскую резиденцию короля. Заходя в ту самую башню, я не смогла сдержать вздох: ведь каких-нибудь восемь месяцев назад я появилась здесь при совсем иных обстоятельствах…
— Вот в такой клетке англичане содержали Жанну…
Да, вот оно. А вон на том самом месте, в этом застенке, который сейчас щедро увешан лампами дневного света и оснащён кондиционерами, я готовилась умереть назавтра в мучениях на той площади, с которой мы с Сюзан только что пришли, а перед этим — принять те мучения, о которых даже в смертном приговоре не было ни слова. Вот здесь сидели солдаты, в течение всей зимы они разводили небольшой костёр, от него было тепло, но душно. Один из них немного говорил по-французски и всё время шутил: «Что, ведьма, нравится тебе наш костёр? Подожди, ещё немного — и у тебя будет свой, гораздо больше.» Стоило мне заснуть — и кто-нибудь из них подкрадывался с короткой пикой. Я мечтала умереть во сне… Полно, со мной ли это было? Уже и шрамы от кандалов почти не заметны, в бассейн хожу в обычном купальнике. Ведь ещё и трёх месяцев не миновало, а я совсем другая. Для меня куда важнее та жизнь, которая растёт во мне, чем все короли мира. Бог однажды создал человека, а любовь это делает каждый день. «На женскую работу и без меня найдётся довольно» — я ли это сказала? Верила ли я сама этим словам даже тогда, когда произносила их перед судьями несколько месяцев назад? Просто мне не хотелось соглашаться с ними, что женская работа для меня — самое главное… потому что не хотелось соглашаться ни в чём. А вот ничего не поделаешь, так оно и есть, признаю. Пройдёт год, два, и я, возможно, буду искренне верить, что родилась в Сан Франциско в конце двадцатого века. Я буду растить своё дитя, зарабатывать на жизнь, следить за фигурой и кожей, после работы отдыхать перед телевизором. Может быть, выйду замуж. Может быть, всё-таки за Джорджа.
Сюзан, ну пожалуйста, не надо смотреть на меня таким взглядом! Ты же лучше всех знаешь, что теперь это всего лишь история!

6.
Сюзан

Телефонный звонок разбудил меня далеко за полночь.
— Привет, Сюзан, говорит Борис Рабинович. Срочно сворачивайте все дела, у вас один день на Париж, послезавтра вылетаете на Сан Франциско рейсом американской авиакомпании, билеты заказаны. С того момента, когда вы сядете в самолёт, сохранять инкогнито Жанны нет необходимости. ТЕМПОРА только что перевела на её счёт два миллиона в порядке компенсации за сотрудничество в подготовке операции «Эксодус». Если тебе интересны подробности событий последних дней, загляни на сайт ТЕМПОРА. Пока, до встречи в Сан Франциско.
Прежде чем я успела открыть рот для ответа, а вернее, вопроса, раздались гудки.
Вот так: не ждали, не гадали. Будить Жанну сейчас не стоит, всё-таки более суток в запасе есть. Спать как-то расхотелось. В Орлеан мы, конечно, уже не поедем. Зайду-ка я в Интернет, посмотрю, что у нас стряслось.
Вот, оказывается, в чём дело.
Инвесторы ТЕМПОРА, обеспокоенные сильным падением индекса НАСДАК за последние два месяца, настояли на том, чтобы ТЕМПОРА была незамедлительно выведена на биржу. Неделю назад ТЕМПОРА впервые участвовала в торгах. Для этого пришлось объявить о существовании техники темпоральных переходов, монополия на которые фактически в руках ТЕМПОРА. За минувшую неделю акции ТЕМПОРА поднялись в пятьдесят раз. Вслед за ТЕМПОРА поднялись и другие технологические акции, НАСДАК вырос вдвое. Филиалы ТЕМПОРА открываются повсюду на Западе, во всех крупных городах.
Департамент Энергетики США недоволен снятием секретности с ТЕМПОРА. Интересно, о чём они думали раньше? Надо было как угодно успокоить инвесторов, а сейчас ломать копья нет смысла.
Операция «Эксодус» началась. А ведь первоначально её планировали не раньше чем через два месяца после нашего возвращения!
Прибыли первые группы спасённых. Их пока расселяют на территории ТЕМПОРА. В Израиль они не рвутся, с Канадой и Австралией ещё только ведутся переговоры, США заявили, что сами будут выбирать, кому из спасённых предоставят гражданство. Группа исламских государств представила в ООН проект резолюции о запрете на темпоральные переходы и в особенности на перенос людей, который, по их мнению, может нарушить демографическую ситуацию в мире. Россия эту резолюцию поддерживает, заявляет, что вторжения в прошлое недопустимы, но западные государства объявили, что проголосуют против. Аль-Каида призвала всех мусульман в мире совершать теракты самоубийства как против объектов ТЕМПОРА, так и против спасённых ею людей. Объекты ТЕМПОРА повсюду охраняются как правительственные.
Вот оно… Сообщение агентства Франс Пресс, от корреспондента Сулеймана Дирани…
«Имеются сведения о том, что французская народная героиня Жанна Дарк, она же Орлеанская Дева, около трёх месяцев назад была перенесена в наше время сотрудниками компании ТЕМПОРА. Предполагается, что теперь она находится инкогнито в Европе, возможно даже во Франции. Мы надеемся получить в самое ближайшее время более точные сведения, включая фотографию этой знаменитости. Напоминаем нашим читателям, что в пятнадцатом веке эта женщина неоднократно выступала с призывами к новому крестовому походу, а сейчас само имя её является знаменем французского Национального Фронта, добивающегося ограничения прав мусульманских жителей страны.»
Да, точно, теперь от инкогнито мало толку, ведь в паспорте ясно написано, кто она такая. И что же это означает? Аль Каида вместе с французскими мусульманами начинают охоту за нами?!
О Господи! Жанна! Теперь этот кошмар начинается здесь!

7.
Жанна

Итак, сегодня мы погуляем по Парижу, а завтра возвращаемся в Сан-Франциско. Хочется надеяться, что опасности пока нет, ведь исламисты ещё не раздобыли моё фото. Но я понимаю, что полагаться на это нельзя. Так что — до свиданья, Франция… надеюсь, что всё-таки прощаться нет необходимости.
Воспользуюсь-ка я тем, что Сюзан сейчас в ванной. Думаю, минут десять у меня есть. Напишу письмо, которое, как я надеюсь, поставит точки над «и» в одном важном для меня вопросе.
«Здравствуй, милый Джордж. Через два дня я возвращаюсь в Сан Франциско. Прежде чем я дам окончательный ответ на твоё предложение, я должна сообщить тебе правду. Ты наверняка уже в курсе всего того, что связано с компанией ТЕМПОРА, это весь мир знает. Джордж, ты сделал предложение американской девушке Джоан Дарк, родившейся девятнадцать лет назад в Сан Франциско. Ты не мог знать, что в действительности я та самая Орлеанская Дева, с которой воевал твой уважаемый предок. Я родилась во французской деревне Домреми шестого января 1412 года, меня собирались сжечь заживо на костре тридцатого мая 1431 года, но в ночь накануне казни один из людей ТЕМПОРА перенёс меня в нынешнее время. Вот так я и стала твоей современницей. Можешь мне не верить, но твой уважаемый предок Джон Бедфорд вовсе не нанёс мне поражение, напротив, он был разбит мною несколько раз и был бы окончательно разгромлен, если бы король Карл не распустил мою армию. У меня остался только небольшой отряд добровольцев, с которым я пыталась защитить города, освобождённые от англичан и бургундцев. В бою под Компьенью нас окружили, с одной стороны, все силы бургундцев, с другой — англичане, а путь в город оказался отрезан. Так я попала в плен к бургундцам, а они продали меня твоему уважаемому предку, получив от него чуть больше золота, чем я весила. Для того, чтобы уплатить этот выкуп, твой предок ввёл специальную подать в тех районах Франции, которые он контролировал. Как только я была доставлена в Руан, меня провезли по Рыночной площади мимо сотен виселиц с телами повешенных, мимо шестов с отрубленными головами. Над площадью кружились тучами огромные вороньи стаи. Я полагала, что мне демонстрируют мою участь, оказалось — не совсем. Многих из этих людей казнили просто за неуплату подати на мой выкуп: «преступление» куда меньшее, чем разгром трёх английских армий, так что и наказание мне полагалось гораздо более впечатляющее. В тот год по приказу твоего предка в Нормандии было казнено около десяти тысяч человек. Мне очень жаль, я весьма уважаю историков, на которых ты ссылался, когда мы говорили о твоём предке, но все домыслы голливудских кинодельцов об издевательствах над Орлеанской Девой — чистая правда, и даже не вся правда. Ты помнишь, как я примеряла только платья с длинными рукавами, пока ты не купил мне широкие браслеты? Это потому, что тогда у меня ещё не прошли шрамы от кандалов. Те полгода, которые я провела в руанской крепости Буврёй, я почти всё время была закована по рукам и ногам. Когда меня за что-нибудь наказывали, а меня очень любили наказывать, то приковывали к клетке или кровати, не давая возможности двинуть рукой или ногой. В первое время меня держали в маленькой клетке, где я не могла разогнуться, а стражники развлекались по ночам тем, что, едва только я засыпала, они тыкали меня пикой. Однажды один из них, издевавшийся надо мной больше других, был зарезан грабителями, и тогда его товарищи стали кричать, что это я наколдовала, притащили камни и принялись кидать ими в меня через прутья клетки, пока их не отогнал Уорвик. После этого он распорядился наказать меня. И всё же кандалы, равно как и клетка — это были пустяки. Однажды, когда я только была доставлена в крепость, твой предок приказал пытать меня — просто так, не задавая никаких вопросов, ничего от меня не требуя. Меня привязали к дыбе за руки и ноги так, что у меня захрустели плечи, а от боли потемнело в глазах. Джордж, согласись, что мои ноги, руки и плечи достойны гораздо лучшего применения. Твой предок стоял рядом, ему показалось мало дыбы, и тогда меня стали бить свинцовым кнутом. Твои историки скажут, что кнутов из свинца не существует, и будут правы. На самом деле так называется самый обычный кнут для пыток, в который вшиты мелкие свинцовые дробинки. Их очень много, вшивать их в кнут — долгая и нудная работа, но палачи в крепости были люди добросовестные. Джордж, ты хочешь знать, что такое удар свинцовым кнутом? Это как будто по всему телу дают залп из множества дробовиков. Меня ударили несколько раз, но после первого я потеряла сознание от боли, и палач, видя, что я больше не реагирую, хотел было прекратить пытку, однако твой предок не удовлетворился, и меня сперва облили холодной водой, а затем ударили ещё и ещё, пока ему не наскучило. Я очнулась в клетке, прикованная, мне было очень больно дышать, мне хотелось умереть. Второй раз я отведала свинцового кнута в тот день, когда мне исполнилось девятнадцать лет. Правда, тогда меня ударили «всего лишь» один раз: боялись нечаянно убить. Джордж, ты помнишь, я не была девственницей, когда ты меня взял? Очень любезно с твоей стороны, что ты не заострил на этом внимания, но… девственности меня, прикованную к кровати, лишили те самые тюремщики-насильники, которых, по мнению твоих историков, придумали в Голливуде. Позволь, я не буду входить в подробности по этому поводу.
Извини, что я тебе пишу обо всём этом. Я не могу потребовать, чтобы ты возненавидел своего предка… хотя — для моего мужа такое было бы очень уместно. Кроме того, я должна заметить, что супруга Джон Бедфорда, Анна пыталась меня защищать, и те несколько дней в крепости, которые не стали для меня кругами ада, были её заслугой. Не могу не отметить также, что, в сущности, твой предок не сделал ничего предосудительного — по меркам того времени. Просто — так было тогда принято. Французские повелители были не менее жестоки, чем английские. Более того, я полагаю, твой предок даже возмутился бы, если бы узнал, что историки приписали ему такое «слюнтяйское» отношение ко мне, а предположение, что он испугался церковников и только поэтому отправил меня на костёр, было бы для него смертельным оскорблением.
Джордж, я бы не писала тебе всего этого, если бы ты был мне безразличен. Ты мне совсем не безразличен. С тобой я была так счастлива, как никогда в жизни. Это не означает, что я готова дать согласие. Прежде всего ты сам должен решить, нужна ли тебе в жёны Орлеанская Дева. Нужна ли тебе жена, у которой один из твоих предков будет вызывать бешеную ненависть и отвращение. Жена, которая будет воспитывать твоих детей в духе неприязни к некоторым традициям английской аристократии. Женщина, на которую объявила охоту Аль Каида.
Передай привет своей маме. Мне немножко неудобно, что я была сперва резка с ней. Скажи ей, что я графиня Лилий. Этот титул дал мне король Карл за снятие осады с Орлеана, победы на Луаре и коронацию.
Джоан-Жанна Дарк, Орлеанская Дева, графиня Лилий».
Вот так и отправлю. О том, что скоро родится новая леди Бедфорд, Джорджу пока знать не следует.
А… его маме?..

* * *

Очень любезно было со стороны Бориса Рабиновича дать нам день на Париж, но, к моему разочарованию, нам и шести часов хватило, чтобы посмотреть те достопримечательности, которые рекомендовала Сюзан. Правда, мы мчались очень стремительно. Лувр посмотрели за полтора часа. Скульптуры мне понравились, а вот картинная галерея… Сюзан говорит, что моё эстетическое восприятие ещё будет развиваться со временем. Наверное, она права, но, так или иначе, я не поняла, почему вокруг Джоконды подняли такой шум. Да, смотрится неплохо, ну и что из этого?
Собор Парижской Богоматери — интересное сооружение. Если ещё раз приеду в Париж, обязательно загляну сюда опять. Что-то есть во всех этих химерах. Неудобно было, когда экскурсовод стала рассказывать про роман Виктора Гюго, ведь я его до сих пор не успела прочесть.
На Эйфелеву башню нас не пустили, там искали бомбу. Вот тебе и мирная Франция.
Зачем понадобилось строить Триумфальную Арку, я так и не поняла, а Сюзан некогда было объяснять. Правда, смотрится хорошо.
Елисейский Дворец вроде ничего, но здание ТЕМПОРА мне нравится больше.
Наполеон был симпатичный парень. Жаль, что ему тоже не удалось договориться с Англией. Зря он послушал академиков и не попробовал пароход Фултона в деле при Трафальгаре. Ещё не известно, чем бы там дело окончилось в этом случае.
Париж, конечно, очаровательный город, но Лондон и Франкфурт не хуже. А уж Брюгге и Сан Франциско так и вовсе лучше. Кроме того, некоторые кварталы Парижа напомнили мне Бруклин. Или это Бруклин так похож на Париж?
Впрочем, я, наверное, просто до сих пор обижена на Париж за то, что мне не удалось его взять.

* * *

После беготни по Парижу у меня слегка закружилась голова, и я не очень хорошо уже представляла себе, который час и где мы, собственно говоря, находимся. Неожиданно Сюзан взглянула на часы и озабоченно заявила мне:
— Жанна, подожди меня здесь, я только в Интернет-кафе загляну, вдруг там какие-нибудь новости. Надо бы и тебе зайти куда-нибудь, чтобы не стоять на виду.
Очень разумное замечание. Подчиняюсь беспрекословно:
— Хорошо, я вон в той церкви подожду тебя.
Сюзан кивнула и ушла, а я, как паинька, направилась к церкви. Вдруг что-то внутри дёрнуло меня.
Ведь это не просто церковь. Это церковь святой Екатерины.
Ой, как нехорошо получилось. Ведь мои Голоса выполнили своё обещание, избавили меня из заточения. Правда, не так, как я надеялась, но и иначе, нежели я опасалась. И ведь живу я в двадцать первом веке очень даже недурно. А я до сих пор не поблагодарила их, мои Голоса.
Я зашла под высокие расписные своды. Как всё чисто, красиво, ухожено! Запах приятный. Никого нет вокруг, тишина. Я приблизилась к алтарю и опустилась на колени:
— Святая Екатерина и вы, Святая Маргарита и Святой Михаил-Архангел! Благодарю вас за то, что вы спасли меня от страданий и смерти и вызволили из рук моих врагов!
Вот оно, яркое белое сияние, с которым они всегда приходили ко мне. Святая Екатерина… Я не в своём воображении вижу тебя?
— Рада встретить тебя вновь, Жанна. Несмотря на то, что ты нарушила волю Господа, когда отреклась от дела, которому служила, мы всё ещё надеемся, что ты вернёшься в наше лоно для исполнения своего предначертания.
— О чём ты говоришь, святая Екатерина? Англичане давным-давно изгнаны, Франция и Англия дружат. Моя миссия завершена!
— Это не так, Жанна. Над вашим миром нависла страшная опасность, и, к нашему сожалению, ты вовлечена в очень грязную игру. Те люди, о которых ты так хорошо думаешь, в погоне за деньгами не гнушаются никакими средствами. Ради прибыли они готовы взорвать весь этот мир.
— Я совершенно не понимаю, о чём ты говоришь, святая Екатерина. Кто вовлёк меня в грязную игру? О каких людях идёт речь?
— Что же тут непонятного? Разумеется, я говорю об этом порождении ада, ТЕМПОРА, и в первую очередь о том, кто ложью и обманом добился твоего доверия и даже твоего содействия — Борисе Рабиновиче. Этот жалкий человек, у которого комплексы и психические отклонения из-за того, что ему пришлось развестись, так как его жена не хотела иметь детей, воспринимает тебя лишь как решающий эксперимент в осуществлении его маниакальных идей!
— Я ничего не понимаю! Борис Рабинович спас мне жизнь! Я вовсе не возражаю против того, чтобы на мне ставился решающий эксперимент по спасению невинных людей! Я первая, но не единственная среди них — и это замечательно! Это бесконечно важнее, чем коронация бессовестного, бессердечного, похотливого и неблагодарного ублюдка! ТЕМПОРА спасает сейчас людей, которые были обречены погибнуть в огне геноцида — что же в этом плохого?
— Ах, Жанна, неужели ты до сих пор не поняла, что жизнь, бренная телесная оболочка — это не более чем преходящее явление?! Жизнь нужна только лишь для того, чтобы проникнуться мудростью и благостью Господа нашего! Для того, чтобы пройти сквозь испытания, которые он нам назначил, и позже, когда телесная оболочка сгинет за ненадобностью, примкнуть к воинству Божию во славе Его! Тебя пугало пламя костра на площади в Руане, но это не более чем огонёк сверчка по сравнению с тем адским пожаром, который вот-вот разразится из-за чудовищ, строящих свои злодейские планы в Сан Франциско и не гнушающихся даже разрушением прошлого этого мира!
О чём она говорит? Она называет чудовищем Бориса Рабиновича? За что? За то, что он вторгается в прошлое ради спасения невинных людей? За то, что он первой спас от гибели меня, невольно выполнив обещание Голосов? И Голоса недовольны этим? Это что же получается? Голоса вовсе не собирались спасать меня? Они мне солгали? Они стремились к моей гибели? Шаг за шагом они вели меня на костёр своими советами и поучениями, которые я сперва воспринимала как плод собственного воображения, а потом всё подтвердилось… и теперь, когда я спасена вопреки им, они ещё и в претензии ко мне?!
— Святая Екатерина, как же это спасение людских жизней может быть адским пожаром? Только еврейских детей Гитлер уничтожил два миллиона! Эти дети имеют право на жизнь! Имеют право на свой шанс в жизни! Свой первый шанс, даже не второй! И если прошлое этого мира уничтожает этот их шанс, то нет никакого греха в том, чтобы разрушить такое прошлое!
— Это не так, Жанна. Всё, что делается в мире, служит воле Господа нашего. И то, что дети прекратили свою жизнь без греха и распутства, послужило их же благу.
— Святая Екатерина, пусть дети вернутся из небытия, а там уж сами сделают выбор между жизнью и тем благом, о котором ты говоришь!
— Они уже сделали свой выбор. Каждый из них избрал тот путь, по которому прошёл. И Богу была угодна эта жертва.
— Святая Екатерина, но вот я тоже сделала свой выбор! С помощью ТЕМПОРА я выбрала жизнь! Если бы не ТЕМПОРА, ты и обо мне сказала бы, что я выбрала костёр!
Святая Екатерина приблизилась ко мне, пристально глядя прямо в глаза:
— Орлеанская Дева Жанна из Домреми! Завтра ты возвращаешься в Сан Франциско. Сразу же по возвращении ты приходишь к Борису Рабиновичу и требуешь, чтобы он вернул тебя в ночь с двадцать девятого на тридцатое мая тысяча четыреста тридцать первого года в крепости Буврёй! Исполняй!
— Не сметь меня гипнотизировать! Я и сама это могу!
Зачем я сказала, что могу гипнотизировать? Это же неправда, я не умею, даже не пробовала никогда, и Святая Екатерина сейчас легко разоблачит меня…
Святая Екатерина отшатнулась, в её прозрачных глазах мелькнул испуг, ужас, она внезапно съёжилась в комок…
Сияние Святой Екатерины стремительно уменьшилось в размере, превратилось в крохотный шарик и исчезло.
Чья-то рука прикоснулась к моему плечу. Я невольно вздрогнула, но оказалось, что это пришла Сюзан.
— Жанна, с кем это ты разговариваешь?
— Ах, это ты… Просто мне показалось, что я встретила одного хорошего старого знакомого. Оказывается, ошиблась.
— Жанна, здесь никого нет. Всё, пошли, пора готовиться к отъезду.

* * *

После событий в церкви голова у меня была заполнена чем угодно, кроме того, чем следовало бы. Сюзан, в свою очередь, явно встревожилась из-за моего разболтанного состояния. Ничего удивительного поэтому, что мы не проявили должного внимания к тому, куда, собственно, идём.
Я пришла в себя, только когда мы забрели непонятно куда. Зачем мы пошли здесь? Какие-то развалюхи кругом. Не лучше ли вернуться назад?
— Девушки, не найдётся ли у вас немного денег для несчастного обездоленного?
Перед нами стоял смуглый парень нагловатого вида, попыхивавший сигаретой… да и одет он был совсем не так нищенски, как приличествовало бы его вопросу.
— Сударь, почему это вы обездоленный? Вы вовсе не выглядите больным, вам следовало бы самому зарабатывать на жизнь!
Судя по быстрому взгляду Сюзан, мне не следовало так откровенно выражать свои мысли вслух, но уже поздно. Наш собеседник издаёт резкий свист, из-за сарая появляются пятеро неприятных типов, они отрезают нам путь к отступлению. Судя по внешности, все эти шестеро — арабы, хозяева Парижа, повелители Франции. Это куда же мы забрели из-за моей прострации?!
— А ну, шлюхи, быстро — раздеваться! Давайте сюда сумки!
Я стою в остолбенении секунду или две. Может, мне мерещится? Разве такое возможно — в центре Парижа? Третье тысячелетие…
Слышится жалобное восклицание Сюзан, я выхожу из оцепенения и вижу, что один из негодяев схватил за руку мою подругу. Другой тянет лапу ко мне.
— Ах ты, годон поганый!
Прежде чем он успевает коснуться меня, я захватываю его запястье, дёргаю и заламываю руку так, что раздаётся хруст. Негодяй орёт. Это, конечно, не дыба, но с минуту он мне проблем доставлять не должен. У меня глаза заволакивает красный туман, мне кажется, что я опять в темнице Буврёя, передо мной стражники, которым вновь захотелось моего тела, а заодно и Сюзан, но только я больше не в цепях. Ну, годоны, держитесь…
Я и сама не успеваю понять, откуда у меня в руках оказывается длинная палка. Я действую ею, как короткой пикой. Этот выхватил нож — удар по руке, ещё удар в живот! Лежать! А твоего соседа — огреть по уху справа — и слева! Удар по темени! Краем глаза вижу, как Сюзан укладывает своего непрошеного кавалера, выхватывает из сумочки газовый баллончик и пускает струю в нос ближайшему противнику. Ага, первый из моих уже почему-то очухался, схватился за арматуру, а по голени тебя, и сразу — по затылку! Теперь-то ты успокоился? Вон тот бросается на Сюзан сзади, я не успеваю к ней, но запускаю палкой, она попадает мерзавцу в бок. Готов. Мы вдвоём оказываемся перед тем, который первым напал на Сюзан и уже поднимается. Однако он успел утратить интерес к нам, поворачивается и бежит очень быстро, хотя вроде хромает. Я остываю.
— Да, Жанна, вот это ты дерёшься — да! Как только бургундцы умудрились взять тебя в плен?! Да от их армии ничего не должно было остаться!
— А и ты — высший класс. Что это, дзюдо?
— Айкидо. С газовым баллончиком. Всё, пойдём назад, хватит c наc приключений…
— А ну, стоять, лицом к стене! Руки назад!
Нас окружают три полицейские машины. Секунда — и мы обе в наручниках, нас заталкивают в автомобили. Вот она, сцена из моего видения про Лондон. А я-то на бобби пеняла. В третьей машине — двое из числа наших противников. Сидят с таким жалобным видом, всхлипывают. Сердце сейчас разорвётся от жалости. Ну, «молодцы» полицейские: когда на нас с Сюзан с ножами кидались, так их не было, а как наша взяла, они тут как тут. То, что Сюзан называет — «закон подлости».
— Мы американские гражданки! Я требую встречи с нашим представителем!
— Сейчас, сейчас получишь представителя!
«Ну родная Франция, спасибо! Американцы спасли мою жизнь, англичане передо мной извинились, а французская полиция защищает от меня уличных подонков, которые пытались меня изнасиловать и ограбить!»

* * *

Спустя несколько минут мы с Сюзан были уже в отделении. Меня втолкнули в один из кабинетов, где усадили на неудобный стул, руки за спину, перед толстым «ажаном».
— Так, мадмуазель! Вы с вашей подружкой беспричинно напали на людей, избили их и нанесли им телесные повреждения! Вы можете что-либо сказать в своё оправдание?
Я, наверное, должна сейчас рассказать о том, как мы по ошибке не туда зашли, на нас напали шестеро, пытались изнасиловать и ограбить, мы защищались. Но мне не хочется ничего рассказывать. Не за этих людей я готовилась умереть в Буврёе. Уж очень этот полицейский похож на Кошона… хотя и не внешне. Видать, богатая поросль осталась.
— У вас в руках наши паспорта. Я требую встречи с американским представителем, а до тех пор ни на какие вопросы не отвечаю.
Это называется — «дежа вю»: примерно так же начинался мой судебный процесс в Руане. Что же, за столько лет Франция не изменилась? А чего я, собственно, ожидала? На что надеялась? Просто — вместо инквизиторов «ажаны».
Он злится, что-там болтает, но это не имеет значения. Буду стоять на своём:
— Я беременна. В сумочке, которую вы держите, справка от врача, на немецком языке. Сомневаюсь, что вы вообще имеете право задерживать меня. Вы обязаны снять с меня наручники немедленно.
Кошон образца двадцать первого века багровеет, но берёт в руки мой паспорт и принимается рассматривать его. Смотрит, смотрит… Что он там нашёл? В кабинет заходит ещё один инквизитор-ажан, первый делает ему знак, и теперь они вдвоём таращатся на американские печати.
Оба молча выходят из кабинета. Эй, а снять с меня наручники?..

* * *

Не меньше минуты прождала я в кабинете, злясь на «ажанов» всё больше и больше и пытаясь как-то избавиться от наручников. Но прежде чем мои попытки увенчались успехом, в кабинет ввалилось не меньше полудюжины полицейских, которые оторопело уставились на меня. Наконец кто-то из них опомнился, освободил мне руки и, вежливо взяв под локоть, выпроводил наружу. Там уже стояла Сюзан, потиравшая запястья, а рядом с ней — какая-то незнакомая девица в деловом костюме:
— Привет, девчонки! Как это вас угораздило вляпаться?!
— Простите… а вы кто?
— Я — сотрудница консульства США! Вы же требовали встречи со мной?!
Американский представитель окинула нас взглядом и захихикала. Вот нахалка, сама же явно моложе Сюзан. Небось, только-только со студенческой скамьи. Вела себя и разговаривала она так, как будто находилась в кампусе университета.
— Что, трудно было нас вытащить?
— Ой, так трудно, прямо переработала, надорвалась! Наши балбесы, которые вас вели, потеряли после церкви Святой Екатерины, пока нашли — вы уже в браслетах были. В общем, пришлось звякнуть во французский МИД, они там сразу в штаны наложили, представляю, какие рожи у них были, когда я сказала, кого ихние мильтоны зацапали! Всё, ладно, садитесь в мою машину. Не вышло у вас понимания с парижанами, как с теми, так и с другими. Сейчас в гостиницу, и сразу в аэропорт со мной. Жанна, ты уже знаешь, что за тебя исламские фундаменталисты назначили пять миллионов долларов награды?
Так, понятно, моему инкогнито конец пришёл. А вот интересно, пять миллионов долларов — это больше или меньше, чем выкуп, который за меня англичане заплатили бургундцам?
— Какие же вы обе молодчины! Ну-ка, пока мы едем, расскажите скорее, как вы этих двоих отдули! Так интересно, просто умираю от любопытства!
Ой, так не хочется вспоминать эту глупость… А вот придётся. Нечего было лазить невесть в какие трущобы. Никакой Аль-Каиды не понадобилось.
— Во-первых, их было не двое, а шестеро…

Заявление Президента США о начале операции «Эксодус» и спасении
Жанны Дарк

Дамы и Господа, сегодняшняя дата войдёт в историю мировой цивилизации благодаря событию исключительной важности, которое несомненно повлияет на дальнейшее развитие нашего мира.
Дамы и Господа, в последние дни все мы стали свидетелями одного из наиболее ярких и важных в техническом отношении достижений человечества. Концерн ТЕМПОРА устранил границы между прошлым, настоящим и будущим. Создание техники темпоральных коридоров сделало возможным для нас доступ как в прошлое, так и в будущее. От нас зависит, как мы используем беспрецедентные возможности, открывающиеся теперь перед нами.
Дамы и Господа, нашу цивилизацию часто обвиняют в том, что её необъятные технические возможности используются не только не во благо, но зачастую во зло людям. Именно поэтому самая первая акция компании ТЕМПОРА имеет исключительное значение не только как демонстрация технической мощи, но прежде всего как высокоморальное решение.
Дамы и Господа, первой и, возможно, главной акцией компании ТЕМПОРА является операция «Эксодус», цель которой состоит в спасении невинных людей, чья судьба была безвременно погибнуть в пожаре мировой истории. Все мы с вами прекрасно знаем, о ком идёт речь. Во многих случаях мы знаем этих людей поимённо. Эти люди переправляются компанией ТЕМПОРА из прошлого в наше время, в двадцать первый век. Им оказывается вся медицинская и психологическая помощь, которая необходима для того, чтобы они смогли начать новую жизнь рядом с нами. Все эти люди пройдут необходимое обучение, которое позволит им выйти на рынок труда и вести достойный образ жизни в качестве наших сограждан, либо граждан других стран нашего земного шара.
Дамы и Господа, я сказал, что многих из тех людей, которые переправляются в наше время из прошлого компанией ТЕМПОРА, мы знаем поимённо. Имя, которое я сейчас назову, несомненно знакомо каждому из нас. Это — имя первого человека, переправленного компанией ТЕМПОРА в наше время. Это имя — одно из первых, с которыми мы знакомимся, когда открываем школьные учебники истории. Это имя принадлежит одной из наиболее ярких, достойных и героических личностей в истории человечества. Это имя — Жанна Дарк.
Дамы и Господа, благодарю вас за внимание.

Глава 3. Голоса и сны
1.
Полин

Словно ледяной ливень обрушился сверху, жестоко вырывая её из блаженного забытья. Полин открыла глаза и сразу пожалела, что до сих пор жива.
— Ну что, стерва? Говорить будешь? Или тебе мало? — Офицер-гестаповец был вне себя от ярости. С трудом разлепив спёкшиеся от крови губы, девушка ответила:
— Я уже всё сказала… Я пришла к подруге — отдать ей книгу. Ту самую, которую вы нашли. При обыске. Мы заранее договорились о встрече, можете спросить Жаклин. Больше я ничего не знаю…
Жестокий удар кулаком в живот — и от невыносимой боли она лишилась дыхания, повисла на своих собственных руках, вывернутых за спинку стула и скованных наручниками.
— Грязная французская сучка! Ты пожалеешь, что родилась на свет!
«Да я уже об этом жалею. Хотя нет, всё-таки хорошо, что я родилась и хоть что-то сделала для твоего поражения, подонок. Вот только больно уж очень. Поскорей бы это закончилось.»
Хлопнула дверь кабинета. Полин услышала чей-то голос… немецкую речь…
— Эй, сучка! У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. Хорошая твоя новость — та, что допросов больше не будет. Четвёртый член вашей группы оказался разумнее вас троих, он уже обо всём рассказал, твоих показаний не нужно. А плохое для тебя известие — то, что завтра на рассвете тебя расстреляют. Ты как предпочитаешь, чтобы тебе завязали глаза или нет?
Полин ничего не ответила, только из последних сил сплюнула нечто кроваво-красное, собравшееся во рту. Офицер брезгливо ударил её по щеке и что-то выкрикнул в коридор. Девушка едва сознавала, как её подняли со стула… потащили, словно мешок, через коридор… зашвырнули в камеру-одиночку…
С громким лязгом захлопнулась тяжёлая дверь…
«Попробовать уснуть. Хоть немного отдохнуть перед завтрашним. Не хотелось бы напоследок раскиснуть перед этими свиньями.»
Она расслабилась, стараясь спрятаться в дремоту. Неожиданно ей показалось, что рядом раздалось какое-то потрескивание. Девушка ощутила лёгкое покалывание по всему телу и почувствовала странный запах, словно во время грозы… озон? Откуда он мог взяться? Где-то наверху послышались голоса, негромкая речь… по-английски??? У Полин уже не было сил открыть глаза, иначе она увидела бы вокруг себя пляшущий ярко-оранжевый вихрь, состоявший из множества крошечных молний.

2.

Жанна

Армия длинной сверкающей колючей змеёй выползала из-за горизонта. Жанна вместе с другими капитанами ехала во главе колонны. Она невольно задумалась, вспоминая Домреми, маму, братьев… Катрин… друзей…
— О, дьявольщина! — и Ла Ир вдруг со злостью стукнул себя по колену, зазвенев доспехами.
— В чём дело, Ла Ир? — вздрогнув от неожиданности, встревожилась Жанна.
— Англичане обманули нас! Они успели уйти!
«Ла Ир хочет сказать, что Тальбот вот-вот соединится с Фастольфом? Но ведь у нас всё равно больше сил? Да, но…»
— Но они ведь не могут уйти далеко? Мы их настигнем!
— Нет, Жанна, ничего не полуится. Они уже заняли один из тех холмов, которые вы видите впереди, и строят частоколы. Когда мы подойдём, у них всё уже будет готово. Если мы их атакуем на укреплённой позиции, они постараются устроить нам новый Пуатье. Обложить их, чтобы они не ускользнули, мы не сможем, у нас не хватит сил. Значит, они опять уйдут и соединятся со своими, и нам придётся отступать к Жаржо! Проклятье, все усилия были напрасны!
— Ла Ир, но они не успеют сделать хороший частокол до нашего прихода!
— Успеют, успеют. Сейчас этим занята вся их армия, кроме дозоров, уж я-то знаю.
«Вся английская армия занята сейчас сооружением частоколов? Я правильно поняла? Но ведь это означает, что…»
От волнения Жанна побледнела и закусила губу.
— Послушайте, Ла Ир, я, наверное, сейчас скажу глупость… Если я правильно поняла вас, все их солдаты сейчас строят укрепления. Оружие валяется в стороне, пушки в куче, подразделения перемешались. Вот если бы, предположим, ваши конники прямо сейчас их атаковали… Я понимаю, что англичан очень много, но ведь они не…
— О, дьявол и преисподняя!
Жанне показалось на мгновение, что Ла Ир очень рассердился — так резко он дёрнулся, краска ударила ему в лицо, глаза вспыхнули яростным огнём:
— Жанна, вы ведь сможете без меня управиться с пехотой, верно?
Девушка не успела ответить — ей сразу же пришлось заложить уши от зычного крика Ла Ира:
— Кавалеристы, ко мне!
… Строительные работы были в разгаре, когда сэр Джон Тальбот случайно посмотрел в ту сторону, откуда французы должны были подойти через несколько часов — и не поверил своим глазам:
— Да что это они, с ума сошли?
На горизонте клубилось огромное облако пыли, которое быстро приближалось. Опытному командиру нетрудно было догадаться, что за этим облаком скрывается большой кавалерийский отряд.
— Да мы же их сейчас…
Тальбот не договорил. Одного взгляда на собственные войска ему хватило, чтобы понять, что сейчас у него не наберётся и сотни боеспособных воинов. Поднять в атаку конницу, хотя бы тех, которые догадались держать при себе оружие! Задержать противника, чтобы хоть часть пехоты успела построиться!
— Те, кто меня любит, за мной!
Тальбот во главе небольшого отряда бросился наперерез коннице Ла Ира и сразу понял, что сражение уже проиграно. Гасконцы просто смели горстку конных англичан, почти не вступая в бой, и уже мчались на безоружных пехотинцев. Со стороны недостроенных частоколов понеслись панические крики:
— Французы, французы повсюду! Бежим!
Кавалеристы ворвались на холм, легко проскочили редкие шаткие колья и принялись рубить на скаку беззащитных солдат, не давая им не только построиться, но даже взяться за оружие. Англичане словно позабыли, что их гораздо больше, почти все они думали теперь только о спасении — убежать куда глаза глядят от неминуемой гибели. Тех немногих, которые пытались сопротивляться, сбивали с ног метущиеся толпы паникёров.
Когда появились основные силы армии Жанны Дарк, солдатам открылось залитое кровью англичан поле Патэ. Сэр Джон Тальбот был взят в плен. Делать уже было практически нечего.
… То обстоятельство, что пехотные силы французов фактически не участвовали в сражении, привело историков к выводу, что Жанна Дарк не сыграла сколько-нибудь существенной роли в победе при Патэ.

* * *

Ох, уж этот сон… Так устала, как будто и вправду снова командовала солдатами. Странно, с того момента, как мы вернулись из Парижа, каждую ночь сны о прошлом, и всё время как будто заново нужно отдавать команды, убеждать людей, вести армию в бой…
Я не без труда поднялась с постели. Голова гудела так, будто я не спала три ночи. Может, лечь поспать ещё? Нет, вот спать почему-то совсем и не хочется. А чего хочется, сама не понимаю.
После лёгкой зарядки я почувствовала себя гораздо лучше и села к компьютеру. Поиграть немного? Да ну, вдруг опять втянусь, как вчера. Надо хоть для виду делами заняться. Что там в новостях интересного?
Вот про меня. В связи с тем, что я больше не великомученица и не девственница, Ватикан деканонизировал меня, разжаловал из святых, и я больше не считаюсь покровительницей Франции. Надо же, горе-то какое: я — и вдруг не покровительствую Франции! Как это нехорошо с моей стороны — не покровительствовать моей милой Франции, понаставившей в мою честь столько памятников, музеев и церквей, что их сто раз хватило бы, чтобы внести за меня выкуп в пятнадцатом веке… или — создать для моего спасения машину времени, как сделал один русский иммигрант, для которого, если следовать здравому смыслу, я была никто… а он отчего-то именно меня выбрал для «Решающего испытания». Нет, видно, Франции нужна сожжённая святая великомученица Жанна, её пепел, а вовсе не живая… а вот этому русскому иммигранту — почему-то наоборот. Есть о чём задуматься. Так что же мне, отставной святой, полагается теперь по этому случаю делать? Может, поплакать, что ли? Всё равно до завтрака больше нечем заняться. Сюзан будет весело хихикать. Ну, памятники, музеи — это полбеды, а вот куда церкви-то девать?
Кстати, что будет делать Ватикан, если ТЕМПОРА доставит сюда Иисуса Христа? Кажется, есть и такой проект.
Телефонный звонок:
— Алло, Жанна, ты сегодня идёшь вместе со мной к боссу… Борису Рабиновичу?
Ага, про Ватикан ни слова, значит, она пока не читала. А я ей сама первая не скажу, вот ещё.
— Извини, Сюзан, я что-то в последние дни не в своей тарелке, особенно после той телепередачи, ты её наверняка помнишь. Сходи, пожалуйста, без меня, ладно?
Письмо. На конверте — штамп: «Проверено Службой Безопасности: просвечивание / биоконтроль / химия / взрывчатые вещества». Охраняют чуть ли не как Президента США. Оказывается, это письмо от Джорджа. А уж я думала, после того, как недавно прогремел новый скандал с его очередной симпатией, он и забыл про меня.
«Ваша Светлость графиня Лилий, я признателен Вам за то, что Вы наконец соблаговолили рассказать мне правду о Вашем прошлом. К сожалению, если бы мы поженились, я не мог бы избавиться от мысли, что Вам, в сущности, шестьсот лет. Прилагаю чек на 5,000.00 фунтов стерлингов в качестве компенсации за моральный ущерб, который, возможно, причинён Вам мною. С глубоким почтением, наследный лорд Дж. Бедфорд».
Надо же, Джордж, а ты, оказывается, не такой уж джентльмен… а скорее негодяй. Хотя нет, это я со злости. Конечно, ты не негодяй. Судя по тому, что в Интернете появились очередные фотографии папарацци, на которых ты заснят с эффектной блондинкой, ты просто Дон Жуан. Милый, очаровательный, неотразимый Дон Жуан, на которого невозможно держать зло. Я не должна сердиться на тебя, хоть ты и записал мне кошмарный возраст. Всё-таки ты первый носил меня на руках, и именно с тобой я впервые ощутила себя пульсирующей звездой. Тогда ты вовсе не считал моё тело старым.
Почему я согласилась в тот день принадлежать ему, этому оболтусу, пусть даже только на несколько часов? Сейчас как-то даже с досадой вспоминаю об этом. Неужели для меня так важен блеск мишуры? Приходится признать — да, увы. Джентльмен… да, конечно, он был первым джентльменом в моей жизни… и я не смогла устоять. Но — всерьёз думать о том, чтобы выйти за такого джентльмена замуж? Зачем? Чего я могла бы ждать от него? Разве я смогла бы положиться на него в трудную минуту? Он был бы способен меня защитить?
А разве кто-нибудь в мире способен меня защитить? Разве что я сама.
Или… Да ну… какая глупая мысль. Нет же, нет, мне и думать о нём не следует… Всё, не думаю. Лучше напишу ответ Джорджу.
«Джордж, я возвращаю тебе чек, твоих денег мне не надо. Если хочешь сделать мне прощальный подарок, пришли, пожалуйста, то самое тёмно-зелёное платье и браслеты. Я сознаю, что ты всего лишь студент, и если моя просьба создаст для тебя финансовые проблемы, пришли мне счёт, я его оплачу. Считаю необходимым сообщить, что через несколько месяцев ты станешь отцом. Девочку я назову Сьюзен. Фамилия её будет Дарк. Когда она немного подрастёт, я расскажу ей о тебе и объясню, почему мы не смогли жить вместе. Если она захочет, то впоследствии свяжется с тобой. Жанна».
А как же леди Бедфорд… Неужели бабушка так и не увидит свою внучку? Бабушка-то не виновата, не хочется её обижать. Может, как-нибудь связаться с ней напрямую? Ладно, пока отправлю это письмо как есть, но подумаю, как быть с мамой Джорджа.

3.
Полин

Сознание возвращалось медленно, постепенно, оттесняя милый, блаженный сон, в котором так хотелось бы остаться насовсем — о маме, сестре, маленьком брате, об Андре, о друзьях по школе… сон, где все были живы, не было нацистов, комендантского часа, не надо было прятаться от облав…
Первая мысль Полин была: «Вот и наступило моё последнее утро. Прощайте — все. Надеюсь, что смогу посмотреть без дрожи в дула их винтовок.». Лишь после этого до девушки стало постепенно доходить, что лежит она вовсе не на каменном полу камеры… а в мягкой постели… руки не скованы за спиной… хотя запястья всё ещё болят…
Она открыла глаза. Осмотрелась. Вокруг была больничная палата. «Что это означает? Меня отдали гестаповским врачам для каких-то экспериментов? Может быть, попробовать убежать?» Однако бежать никуда не хотелось. Усталое тело девушки словно молило об отдыхе и покое. «Хорошо… ведь я всё равно не знаю, где нахожусь, как отсюда выбраться. Подожду. На свой расстрел всегда успею.» Приоткрылась дверь, и в палату вошла молодая девчонка в белом халате — ну, может, на год-два старше Полин. Девчонка, которая выглядела так, что совсем не хотелось считать её своим врагом, сотрудницей гестапо. Девчонка, от которой словно исходила смешливость. Прямо с порога она, с видимым трудом сдерживая смех, обратилась к Полин:
— Здравствуйте! Как вы себя чувствуете?
В том французском, на котором говорила незнакомка, явно слышался акцент, но… вовсе не немецкий. Примерно с таким акцентом говорили английские дикторы, вещавшие на Францию. «Она англичанка? Или, скорее, немка, изображающая англичанку… Впрочем, если и англичанка — тоже вполне может работать в гестапо. И то, что она располагает к доверию, очень даже уместно: так и должны выглядеть хорошие контрразведчики. Меня хотят убедить, что я в руках у союзников? Сейчас мне скажут, что ночью тюрьма была захвачена английским десантом и теперь я нахожусь в военном госпитале. А что если вдруг… нет, конечно, это всего лишь хитрость гестаповцев. Вероятнее всего, сейчас последует обмен любезностями, затем невинные вопросы о наших связных, работающих на Лондон и Москву, кто такой Жан Жильбер, после этого — взрыв ярости, она вызовет солдат, и всё начнётся заново… О Боже, как я устала. Почему они меня не расстреляли сразу? Так страшно поверить в спасение — и снова оказаться в аду гестаповских подвалов…»
— Доброе утро. Спасибо, я чувствую себя хорошо. Я в военном госпитале, да? Тюрьма ночью была захвачена английским или американским десантом?
Глаза девчонки в белом удивлённо расширились. Она издала какой-то булькающий звук, резко повернулась лицом к двери, и Полин вдруг с недоумением поняла, что незнакомка сотрясается от смеха. Это продлилось не менее минуты, в течение которой ошеломлённая Полин пыталась сообразить, что же такое в её словах могло развеселить сотрудницу гестапо. Наконец, девица в белом халате повернулась к Полин; её лицо стало пунцовым, и было видно, что она еле удерживается от нового приступа хохота:
— Ой, извините. На меня вдруг что-то нашло. Не обращайте внимания, такое со мной случается. Так вы полагаете, что это военный госпиталь? Тюрьма захвачена английским или американским десантом, да? Простите, а… вам ничто не кажется странным в этом военном госпитале?
Только теперь, услышав этот вопрос, Полин вдруг поняла, что здесь ей кажется странным решительно всё. Пожалуй, наименее странно воспринимается эта симпатичная, смешливая сотрудница гестапо с выраженным английским акцентом. Ну — непонятные приборы вокруг, но мало ли, что они из себя представляют и для чего предназначены. Но вот первый же взгляд в окно…Вдали виден какой-то большой город… высотные дома… Очень высокие. Что всё это означает? Разве в Париже есть такие здания? А чуть правее… что это — море??? Или всё-таки Сена? А почему за окном деревья голые? Ведь сейчас июль месяц? «Может, я в тюрьме потеряла счёт дням? Однако, если бы даже поздняя осень или зима, то почему окно раскрыто настежь, а при этом не холодно? Что за чудеса…»
— Простите… какое сегодня число? «До чего дурацкий вопрос я задала. Вот уж глупее невозможно было придумать.»
— А… а вы не запустите в меня подушкой, когда услышите ответ? С вашего позволения, об этом мы поговорим чуть позже. Пока просто поверьте мне, что вы не в союзном военном госпитале. — Девушка заметно погрустнела. — Извините… вас ведь зовут Полин, да? Прежде всего, я должна показать вам один очень неприятный фильм. Кино. Пожалуйста, расслабьтесь и постарайтесь принять как можно спокойнее всё то, что сейчас увидите на экране.
Незнакомка вынула из кармана какую-то маленькую коробочку, что-то нажала на ней, искоса взглянула на Полин и села на стул рядом с кроватью. Откуда-то из потолка опустилось белое полотнище… нет, нечто прочное, компактное, и всё же похожее на полотно. Слева раздался противный скрежет, и Полин, повернув голову, увидела, как на окна опускаются небольше шторки из странного материала… похожего на металл… и при этом — явно не металл… ну и чудеса.
Полин услышала мужской голос, отчётливо произнесший зловещие слова: «парижское отделение гестапо». Голос раздавался откуда-то рядом с экраном. После короткой паузы голос назвал дату. Тот самый день, когда…
На экране Полин увидела Андре — в окровавленной разорванной рубашке, с разбитым лицом, с вывернутыми за спину руками… Его выводили из подвала во двор тюрьмы двое коренастых эсэсовцев. Следом за ним другие солдаты тащили хромающую Жаклин, а за ней…
На экране Полин увидела саму себя. Залитое кровью лицо, руки за спиной, она шла, с трудом переступая босыми ногами по бетонной площадке тюремного двора.
«Это я — или не я? Меня кто-то имитирует? А Андре, Жаклин — настоящие? Разве это кино? Почему тогда всё в цвете? Разве кино бывает цветным?»
Всех троих подвели к стене. Кадр сместился, и затаившая дыхание Полин увидела шеренгу из десяти эсэсовцев с карабинами. Немецкий офицер — тот самый, который накануне вёл допрос — встал рядом с шеренгой, держа в руке какую-то трость. Полин услышала до боли знакомый голос Андре: «Чтоб вам поскорее сдохнуть, свиньи фюрера!». Офицер что-то негромко произнёс, затем резким движением опустил трость — щёлкнули выстрелы…
Полин не смогла сдержать приступ нервной дрожи.
Трое молодых людей возле стены покачнулись и медленно опустились наземь…
Офицер вынул пистолет, приблизился к каждому из казнённых и выстрелил в висок.
Подошло несколько рабочих в чёрных робах. Они взяли расстрелянных за ноги и плечи и потащили в сторону. Там уже была готова большая яма. Убитых сбросили в могилу, засыпали крупным белым порошком. «Негашеная известь» — почему-то пришло в голову Полин. Затем рабочие взялись за лопаты и забросали мёртвые тела землёй.
Фильм закончился. Ошарашенная, всё ещё дрожащая от возбуждения, вызванного увиденным ужасом, Полин услышала звук поднимаемых шторок на окнах. Не оборачиваясь к ней, девушка в белом халате произнесла каким-то надломленным, срывающимся голосом:
— Не волнуйтесь… Двое других тоже живы… Вы сможете поговорить с ними чуть позже… Жаклин перенесла сложную операцию.
Последовала бесконечная пауза, на протяжении которой Полин пыталась разобраться, не продолжается ли ночной сон. Наконец, её собеседница вытерла глаза и повернулась к ней. Теперь уже она вовсе не выглядела смешливой, но голос её уже не срывался. Вернее сказать — почти не срывался:
— Прежде всего, я должна извиниться за то, что до сих пор не представилась. К сожалению, я вынуждена отложить соблюдение этикета ещё чуть-чуть, а пока… Полин, пришла пора нам вернуться к тому вопросу, который вы задали мне в самом начале нашей беседы. Итак, вы меня спросили: какое сегодня число?

4.
Сьюзен

Давненько не виделись мы с боссом.
— Привет, Сьюзен, садись. Давай разберёмся немного в наших делах…
Бедный босс… Как он сдал за эти месяцы. Вся голова седая, глаза усталые, выглядит измученным, измотанным. Взглянуть со стороны — типичный неудачник. А ведь он — один из самых богатых людей в мире, его дело процветает так, что любой позавидует. И ведь он ещё совсем не стар, до пятидесяти далеко. В сущности, довольно привлекателен внешне: выше среднего роста, стройный, спортивный, умное, интеллигентное лицо, выразительные чёрные глаза. Не понимаю, почему жена его бросила? Кажется, это произошло после того, как его уволили из института. До того, как его пригласили сюда, в Калифорнию, для выполнения его же собственного проекта. Это что же получается — жена бросила его в трудную минуту? Решила, что у него нет жизненной перспективы? Интересно, что она думает сейчас о своём тогдашнем поступке. Хотя, если вдуматься, шефу не стоит сожалеть о такой жене. Ему бы прийти в норму, найдёт себе спутницу жизни получше той. Я бы, может, и сама… если бы не Дэвид.
А интересно, зачем он меня вызывал? Впрочем, ясно: разумеется, чтобы я отчиталась о поездке. И что я должна рассказывать? Вроде бы он всё знает из моих писем?
— Сэр, я полагаю, вы в курсе, что поездка прошла, в общем, успешно. Посещение в Англию прошло на удивление благополучно. К сожалению, по поводу Франции не могу сказать того же. Насколько я могу судить, Жанна разочарована страной, которую когда-то спасла. Как француженка, могу только сожалеть об этом, но я её вполне понимаю. Есть вещи, которые невозможно простить.
— Да, Сьюзен, ты молодец, всё сделала правильно. Можно считать, что адаптация Жанны благополучно завершилась. Соответственно, это означает, что куратор Жанне больше не нужен. Конечно, ты можешь сохранять с ней дружеские отношения, но это уже не будет связано с твоей работой.
Что-то я не совсем поняла, что он хочет сказать. То есть я уволена? Ну да… а как же иначе? Адаптация Жанны прошла успешно, я свою роль выполнила. Выходит, я уволена потому, что хорошо справилась со своей задачей. Ладно, мне нечего обижаться, нельзя же превращать дружбу с Жанной в кормушку.
— Да, сэр, я всё поняла. Я могу идти, сэр?
— Что? А, да, можешь идти. Передачей дел займёшься завтра.
Какая ещё передача дел? Я же ничего не принимала! Ещё не хватало мне неприятностей из-за каких-то недоразумений.
— Простите, сэр, мне нечего передавать! У меня не было никакой документации, кроме тех сведений, которые я отсылала вам!
Мой бывший босс смотрит удивлённо, как-то вопросительно. Вдруг он хлопает себя ладонью по лбу:
— Ну надо же — склероз, что ли?! Наверное, чересчур заработался. Совсем забыл сказать тебе главное. Я ведь вызвал тебя для того, чтобы сообщить, что решением Совета Директоров ты назначена главным психологом ТЕМПОРА. Обсуждается вопрос о введении тебя в Совет Директоров. Первоначально тебе придётся также заниматься подбором кадров. Дела тебе передадут завтра. Учти, тебе предстоит нелёгкая работёнка: сейчас как раз начинается главный поток людей по программе «Эксодус».

* * *

Как это приятно — позвонить домой, рассказать о своём повышении…
— Здравствуй, мамочка! Тебе хорошо меня слышно?
— Сюзан, это ты? Да, я слышу тебя, рассказывай — как ты там, в Сан Франциско?
— Мамочка, у меня всё в порядке! Я должна рассказать тебе кое-что! Во-первых, меня повысили в должности! А во-вторых… Помнишь ту девушку, с которой я вместе приезжала? Ты ещё обратила внимание на её глаза!
— Да-да, Сюзан, как же не помнить! Её зовут Жанна, верно? Глаза такие, что вовек не забудешь! Так что с ней? Надеюсь, всё в порядке?
«Ах, мама, неужели нельзя просто сказать — «да, помню»? А насчёт «с ней всё в порядке»… как-то не хочется обманывать, но и рассказывать о происходящем пока не стану. Мало ли, может, вот-вот всё само наладится.»
— Мамочка, извини, что я только сейчас тебе рассказываю, я раньше не имела права… Мама, ты сидишь или стоишь? Сядь, пожалуйста! Ты слышала выступление президента США на днях? Ах, всю неделю кино смотрела… понятно. Мама, помнишь, я тебе говорила, что наша фирма занимается перемещениями во времени? Так вот, мама, эта девушка, моя подруга, не просто Жанна. Она и есть Жанна Дарк. Та самая. Орлеанская Дева. Мама, ты меня хорошо слышишь? Наша фирма спасла её, забрала из Руана накануне казни! Её заменили на искусственную копию! Слышишь, мама? В Руане сожгли всего лишь копию, а не её! А она сама жива, и ты с ней разговаривала! Вы вместе смотрели по телевизору фильм про неё! А во Франции она побывала инкогнито, иначе было нельзя! Мама, ты в порядке?
— Ох… Дочка… Да, я в порядке. Жанна жива?! Господи! Счастье-то какое! А она к нам ещё приедет?
— Нет, мама, ей уже нельзя, за ней террористы охотятся.
— Тогда я сама приеду к вам, хорошо? Мне бы только посмотреть на неё…

5.

Жанна

С детства Жаннетт считалась в Домреми очень красивой девочкой. Постоянно ощущая знаки внимания и приязни мужского пола, зачастую довольно неуклюжие и бестактные, она, романтичный интроверт по натуре, с некоторых пор стала относиться к ним настороженно. Незадачливая попытка соседа, «первого парня на деревне», добиться её руки с помощью давления родителей Жанны и суда, её отношения к мужчинам не улучшила. В шестнадцать лет, в классическом возрасте первой любви, её сердце оказалось закрыто для мужчин. Первой любовью Жанны Дарк стала её родина, истекавшая кровью в Столетней войне. От этой любви талантливой девушки родились удивительные, но печальные дети — Орлеан, Жаржо, Патэ и другие фантастические победы народа, сражавшегося за свою свободу.
Спасительнице Франции не приходило в голову, что, возможно, родина вовсе не была достойна её любви.

* * *

Во дворце Блуа всё сверкало, откуда-то доносились звуки менуэта, столь любимого свежеиспечённым монархом Франции. Его величество король Карл был в очень благодушном настроении, когда приблизился к главнокомандующему французской армией:
— Итак, прекрасная графиня, вас можно поздравить?! Война окончена, мы победили, всё замечательно, мир прекрасен!
Жанна не могла скрыть удивление:
— Простите, Сир, я не понимаю, о какой победе вы говорите? Англичане стоят в Париже, Бургундия не признаёт вашу власть, моя армия распущена!
— Милая Жанна, не это главное! Все эти мелочи можно уладить путём переговоров! Главное то, что наши недавние враги отказались от пути насилия и взяли стратегический курс на сотрудничество с нами, и теперь мирный процесс успешно продвигается. Страна устала от войны, народ хочет вернуться к своим пашням.
— Сир, этот мирный процесс — не более чем обман. Пройдёт немного времени, наши враги соберутся с силами и вновь нападут на нас. Из Англии уже идут подкрепления.
— Жанна, Жанна, не надо преувеличивать! Дадим миру шанс. Зачем предполагать худшее? Будем надеяться на лучшее. Сто лет войны — это слишком много. Даже если это перемирие и не на вечные времена, лучше год мира, чем сто лет войны!
— Сир, если так, то и я могу вернуться в Домреми? Моя миссия состояла в том, чтобы обеспечить вашу коронацию, теперь это позади, и при дворе мне делать нечего. Я женщина, и я соскучилась по родному дому. Мне можно вернуться к себе?
— Жанна, Жанна, зачем же так?! Я не хочу вас отпускать! Зачем вам это унылое деревенское однообразие?! Смотрите, как хорошо у нас здесь! Ведь это ваша заслуга! Расслабьтесь, выпейте вина! Я так хочу, чтобы вы веселились и радовались вместе со всеми!
— Простите, Сир, я не могу радоваться. Вино я не люблю. Если я не нужна в армии, а это так, потому что армии нет, я желаю вернуться домой.
— Жанна, я сейчас разгневаюсь! Шучу, шучу! Вы так прекрасны, что я хочу, чтобы вы были всегда вместе со мной, как можно ближе! Приходите сегодня вечером на бал, я хочу вас видеть в женском платье!
— Сир, женское платье я надену, когда вернусь домой.
— Всё равно приходите! Я буду ждать вас! Такова моя воля!

* * *

Вот скотина! В тот же вечер он пристал ко мне в первый раз, я даже не сразу поняла, чего он хочет. Посмотрел бы на себя в зеркало, пугало! В Шиноне-то он тихенький был, там над ним шуты открыто смеялись. Помню, как мне его описала королева Иоланда перед тем как я пришла к нему на первую аудиенцию: тот, у которого слюна изо рта всё время капает. Да уж, ни с кем не перепутаешь. Его рядом с Джорджем поставить — только если смеха ради, обезьяна на фоне джентльмена… хотя, как выяснилось, и Джордж не такой уж джентльмен. А какие ребята были у нас в Домреми! Ах, если бы кто-нибудь из них догадался взять меня на руки…
Да, но этого козла Карла давным-давно уже нет, зачем я о нём думаю? Почему в последнее время мне постоянно снится прошлое, да ещё так явственно, будто оно рядом со мной?

* * *

Утром еле сделала зарядку. С перерывами, часто садилась передохнуть. Что это такое странное происходит со мной?
После завтрака читала про мадам дез Армуаз. Фальшивая, самозванная Жанна Дарк… Интересно, кто же это такая была? Неужели действительно — так похожа внешне на меня? Хотя — что тут такого, много похожих людей. Да, но… тут пишут, что она также знала некоторые мои секреты… её признали мои братья… не понимаю. Может, автор напридумал? Но ведь, наверное, проверяли её… Погоди-ка, погоди… Похожа на меня, была в курсе моих секретов, братья её признали… Что, если это… Катрин??? Нет, невозможно, зачем это ей?! Просто — какая-то похожая самозванка очень хорошо сыграла свою роль, убедительно. Почему мои братья её признали… ну, не знаю. Может, они просто сказали, что она внешне похожа на меня?..
Ах, мадам дез Армуаз… Кто бы она ни была, Катрин или нет, почему-то я не чувствую к ней неприязни. Мне, наверное, следовало бы рассердиться на неё, обидеться на моих братьев и других людей, которые приняли её за меня, а я об одном думала, пока читала: только бы её не сожгли, поверив, что она и вправду — я. Бедная ты, дез Армуаз, зачем это только тебе понадобилось… Ради тех грошей, которые тебе как «Жанне Дарк» вручили в Орлеане? Едва ли. Хотела сражаться за Францию? Поверь — не стоило. Хорошо хоть жива осталась. Впрочем… Ведь умерла-то она совсем молодой, незадолго до того, как меня оправдали. Это что — совпадение? У короля-предателя Карла не бывало совпадений.

* * *

Уже несколько дней не проверяла я электронную почту… Что это? «Католическая Ассоциация Друзей Жанны д’Арк». Хм-м… У меня есть такие друзья? Интересно… Ладно, почитаю. Загляну-ка я заодно на их сайт.
Что же они мне пишут?
«Госпожа Жанна д’Арк, нам было очень огорчительно узнать, что Вы больше не являетесь святой покровительницей нашей страны…» А-а, понятно, французы.
«…Очень жаль, что Вы пошли на поводу у денежных мешков из концерна ТЕМПОРА и американской администрации. Не случайно заявление о вашем спасении прозвучало на языке Ваших врагов, врагов Вашей родины. Мы считаем необходимым напомнить Вам, что самопожертвование, самоотречение, готовность с радостью принять самые страшные страдания ради своих ближних, во имя славы Всевышнего — это основа учения Католического Христианства, ради которого пожертвовал собой Сын Божий. Нам бы хотелось надеяться, что Вы измените своё решение и примете с радостью Волю Божию ради искупления Вашего неправильного поступка.
Друзья Жанны д’Арк. Иисус + Мария»
Нет, это что означает? Они мне намекают, что я должна подчиниться воле Кошона-Леметра и погибнуть на костре? Они что — сговорились со Святой Екатериной? Это просто наглость. Ну ладно. Кипятиться и нервничать мне всё равно не следует — с любой точки зрения. А что мне делать с их посланием? Сюзан говорит, что такие гадости надо просто сбрасывать. Нет, пожалуй, на этот раз я всё же отвечу:
«Господа, именующие себя Католической Ассоциацией Друзей Жанны д’Арк! Если вам требуется некто стремящийся к мучениям ради каких-то высоких идеалов, то вам с самого начала не следовало называть себя моими друзьями. Что-что, а мучения меня никогда не привлекали, какими бы высокими словами они ни сопровождались. Напротив: основной причиной, по которой я покинула Домреми и ушла на войну, было моё стремление жить в безопасности, спокойствии, благополучии и мире. В обстановке Столетней войны и произвола феодальных сеньоров это было совершенно невозможно. Если бы не это моё желание, то никакое давление со стороны Голосов не заставило бы меня покинуть родной дом. Сразу после коронации дофина Карла, когда я сочла, что королю Франции пора стать мужчиной и научиться самому вытирать себе нос, а не звать каждый раз на помощь няньку Жаннетт, я собралась было уехать домой, но король принялся посылать ко мне делегации, одну за другой. Меня уговаривали остаться самые разные люди, в том числе королева Иоланда, Ла Ир, Де Сентрайль и Дюнуа. В конце концов я уступила при условии, что армия сразу пойдёт на Париж. Меня обманули. Позже, когда я была в плену у бургундцев, я дважды пыталась бежать, чтобы спасти свою жизнь и не подвергаться пыткам и угрозам. Когда заканчивался процесс в Руане и от меня потребовали подписать отречение под угрозой костра, я, хоть и не сразу, согласилась. Я не знала, что отречение даст лишь несколько дней отсрочки и огненной казни всё равно не миновать, причём эти несколько дней превратятся для меня в такой ужас, после которого и костёр не столь уж страшен. Тогда, шесть веков назад, епископ Кошон обманул меня так же, как король Карл, лишив шанса на спасение. Правда, сегодня я об этом не только не сожалею, но скорее даже рада, ведь это отчасти позволило мне начать новую жизнь — в вашем времени. Таким образом получилось, что хотя в жизни мне пришлось претерпеть довольно много страданий, но я к ним не стремилась намеренно, они никогда не вызывали во мне положительных эмоций, а наоборот. Я нормальная, обычная девушка, которая хочет для себя радости и счастья, а вовсе не великих подвигов во имя какой бы то ни было славы. Я никогда не стремилась к тому, чтобы выглядеть героиней, и не скрывала, что боюсь боли, что пытками и угрозой казни от меня можно добиться каких угодно признаний, от которых я потом всё равно откажусь.
Вы недовольны тем, что я избежала гибели на костре, но ведь именно это мне обещали святые Екатерина, Маргарита и Михаил. Правда, они не собирались выполнять своё обещание, но винить в этом меня вам явно не следует.
Я никогда и не была покровительницей вашей страны, просто вы об этом узнали лишь теперь.
Что касается языка, то большинство моих врагов говорило по-французски, а почти все люди, спасшие меня, — по-английски. Рядовых английских солдат, с которыми мне приходилось сталкиваться на поле боя, я своими врагами никогда не считала. Другое дело — французские, английские и бургундские властители, дворяне и церковники.
Теперь — о самопожертвовании, самоотвержении и искуплении. Почему-то в вашей стране шесть веков тому назад все окружающие тоже требовали самопожертвования от меня, но никто не хотел показывать мне пример. Полагаю, что и ваши рассуждения на эту тему имеют тот же смысл. Вы требуете жертв от меня для того, чтобы вам жилось уютнее и спокойнее — ценой моей гибели.
Во избежание недоразумений в будущем отмечу, что моё отношение к католицизму очень сильно изменилось начиная с процесса в Руане. К тому моменту, когда я покинула Руан, я была отлучена от церкви. Все мои истязатели называли себя добрыми католиками. Католики, а не протестанты, не евреи, не атеисты приговорили меня к сожжению заживо. Люди, спасшие меня, ведут чисто светский образ жизни. После всего случившегося я не могу не задуматься — а не были ли и многие другие люди, казнённые на протяжении столетий по приговорам католических судов, так же невиновны, как и я? И если так, то чего же стоят подобные суды?! Чего стоят и те, кто предоставил этим судам полномочия истязать и убивать невинных людей самым мучительным способом?!
Последние мои слова, обращённые к моим «судьям», были вовсе не те, которые фигурируют на вашем сайте, ведь я не каменный истукан, которому безразлично, жгут его или нет. Точно не помню, что я тогда говорила, у меня была сильнейшая истерика, но, кажется, я проклинала Кошона, Леметра и де ла Пьера. То, что цитируется у вас, вероятнее всего приписал мне самый благочестивый из моих убийц Изамбар де ла Пьер.
Настоятельно советую вам изменить характер вашей Ассоциации. Почему бы вам не стать друзьями епископа Пьера Кошона или благочестивого инквизитора Изамбара де ла Пьера? Уверяю вас, что с их стороны вы встретите полное понимание.»
А теперь — нажать на кнопочку: «Отправить». О том, что своей жизнью я обязана архангелу Борису, вам, благочестивые члены ассоциации друзей моего пепла, знать совсем не обязательно.

6.

Сюзан

Выбравшись сегодня к Жанне, я первым делом собиралась похвастаться своим назначением в Совет Директоров… но так, чтобы это вышло исподволь:
— Привет, Жаннетт! У меня для тебя новость! Мы, Совет Директоров, начинаем с Францией переговоры о спасении жертв разных войн, в том числе Столетней! Готовься, скоро увидишься со старыми знакомыми по Буврёю! Ты рада?
Жанна ответила не сразу. Вид у неё был отсутствующий, глаза какие-то затуманенные. Ой, до чего мне это не нравится…
— Жан-на!!! Ты слышала, что я только что сказала?
— Что? Ах, да. Правда, очень хорошая новость. Я уже не надеялась, что Франция меня чем-нибудь порадует. Несчастный Бедфорд, уже все его жертвы будут наслаждаться радостями двадцать первого века, а он так и останется навсегда в истории кровавым регентом. Скоро некоторым историкам останется только повеситься от горя…
— Жанна, о ком это ты?
— Что? Ах, это я так… О своём думаю… Не обращай внимания…
Что-то непонятное происходит с Жанной. Взгляд какой-то отсутствующий, вид усталый, отвечает невпопад. Врачи говорят — всё вроде в порядке, здоровье в норме, девочка развивается нормально, даже идеально. Четвёртый месяц беременности. Сейчас за ней особый присмотр, как же, должен родиться первый ребёнок «у человека оттуда». Вот и выходит, что Жанна у нас по-прежнему первопроходец. Сейчас мы гораздо реже видимся, я завалена работой. Неприятности у Ханны Сенеш в её родном израильском киббуце, скандал вокруг страховок «Титаника», адаптация астронавтов со сгоревших «Челленджера» и «Колумбии», а рядом с ними — спасённые из башен-«Близнецов» от одиннадцатого сентября 2001, проверка лиц, допущенных к программе наблюдения за Бин Ладеном с момента его рождения, открытие филиала в Японии, конкурс на замещение вакансий в Берлинском отделении — всё это моя ответственность. Могу, правда, утешиться, что нагрузка на шефа уменьшилась, он стал выглядеть получше, бодрее. Но ведь и мне хочется с Дэвидом побыть, когда я добираюсь до Лондона! И я так завидую Жанне, что она готовится стать мамой! Почему Дэвид считает, что сначала нужно с карьерой разобраться? Как-нибудь обману Дэвида и составлю компанию подружке. Хочу мальчика… А что такого? Я ведь деловая женщина, всё время в работе. Не откладывать же детей до пенсии! Шеф говорит — «набери себе заместителей». Легко сказать! Когда я была безработной, мне казалось, что психологи — самые разнесчастные люди: будь хоть семи пядей во лбу, никуда их не примут без протекции. А сейчас — на каждое объявление тысячи кандидатов, а начнёшь с ними разговаривать, так дебил на дебиле. Когда на днях была с Дэвидом, Джордж звонил, спрашивал точный адрес Жанны. Оказывается, она у него на прощание попросила какое-то платье, которое он для неё купил и, как истинный джентльмен, так и не отдал. Так он стал уверять меня, что хочет отдать ей это платье лично, а не пересылать почтой, а ещё хочет попросить у неё прощения, так как на электронную почту и письма она ему не отвечает. Он, видите ли, раскаялся, надеется, что если он сможет увидеться с ней, то она его простит. Ох, вот это вряд ли. Что поделать, Джордж, такую девушку встречаешь, в лучшем случае, однажды в жизни, и уж если упустил — всё, раскаивайся до конца своих дней.

7.

Жанна

Наступил вечер, накрывший чёрной мантией бургундский замок Боревуар. В окно подул студёный осенний ветер. Жанна подошла к окну и посмотрела вниз. Ничего не видно. Неудобно спускаться в подобной темноте, но зато ведь и высота не так заметна, и бургундцы снизу не должны увидеть убегающую пленницу. Девушка со вздохом взялась за верёвку, сделанную за минувший день из связанных полос простыни. Надёжно ли? Ну уж не хуже, чем просто так прыгнуть. Хватит ли до земли? А как это определить? Даже лучше, если немного не хватит, тогда меньше опасность, что стража замка Боревуар заметит верёвку, выделяющуюся своей белизной на фоне темноты. Ветер воет, луна за тучами. Может быть, следовало подождать другой ночи для побега? Нельзя. Там, вдалеке отсюда, сражаются и умирают в неравном бою защитники Компьени.
Жанна привязала один конец верёвки к ножке тяжёлой кровати и осторожно спустила другую часть в окно. Тишина, пока никто не заметил. Возможно, что конец верёвки упал в ров. «Святая Екатерина, молю тебя, помоги мне! Я должна выбраться отсюда, мне необходимо вернуться в Компьень!» Она взялась покрепче за верёвку, перелезла наружу и, упираясь ногами сперва в подоконник, а затем в стену башни, осторожно начала спуск. Ведь ничего же страшного, это вроде как подниматься при штурме, только наоборот, даже легче, потому что без доспехов. Ветер свистел в уши, мотал верёвку под ней — это всё нормально, пока порядок. Вот уже ушло далеко наверх окно. Сплошная стена перед глазами, никаких окон — это хорошо, не хватало только повиснуть перед кем-нибудь на виду. Руки устали, надо обхватить верёвку ногами, аккуратно скользить, отталкиваясь левой рукой от стены, лишь бы не удариться… Вниз, вниз, ещё, ещё, земля всё ближе, совсем немного остаётся до свободы… Довольно удобно, узлы верёвки, бывшей простыни, сами идут в руки, прямо спасение… О, нет!
Она едва не закричала от обиды, когда вдруг ощутила в руках лёгкость и поняла, что верёвка оборвалась и она падает вниз.

* * *

— Жанна, что с тобой?
Меня словно тряхнуло током, и я очнулась. Сюзан смотрела обеспокоенно.
— Сюзан, это ты?! Как ты вошла сюда?
— Жанна, послушай! Дверь не была заперта! Я уж испугалась, не случилось ли что-нибудь с тобой!
— Ну что могло со мной случиться? Мы ведь на самом охраняемом объекте мира. Представляешь, мне вдруг привиделось… Глупость какая… Сначала это было только в снах, а теперь уже и наяву вылезает.
— Что вылезает? Ну же, говори!
— Прошлое моё. Вот только перед тем, как ты меня окликнула, мне привиделась моя неудачная попытка бегства от бургундцев — когда я пыталась спуститься из окна по верёвке и упала. Я услышала твой голос буквально за мгновение до удара о землю.
Сюзан посмотрела на меня встревоженно:
— А ведь это не так безобидно! Значит, всё время у тебя видения о прошлом — сначала были лишь в снах, а теперь и наяву?! Давай-ка мы тебя поместим в больничный комплекс. Тебя и раньше хотели положить туда, ты со своей малышкой сейчас на вес… нет, не золота, а как минимум алмазов.
— Сюзан, может быть, не нужно? Ведь это глупость одна, пройдёт само!
— А вот когда пройдёт, тогда ты и вернёшься к себе. И не упрямься, ты не только за себя в ответе сейчас.

* * *

Жанна стояла перед Борисом Рабиновичем и нервно постукивала каблучком туфельки об пол:
— Борис, извините меня, пожалуйста, у меня будет к вам очень странная просьба… Пожалуйста, не сердитесь! Борис, мне очень неудобно перед вами, вы так много для меня сделали… К сожалению, у меня ничего не получается… жить у вас. Ваш мир прекрасен, но он не для меня. Я живу в прошлом и лишь изредка в состоянии вернуться к восприятию реальности… вот — как сейчас. Теперь, когда моя дочка родилась и растёт, я ещё яснее это понимаю. Я мать, а себе доверяю гораздо меньше, чем медсёстрам. Так не может продолжаться. Прошу вас, пожалуйста, верните меня обратно.
Борис удивлённо посмотрел на молодую женщину:
— Жанна, я не понимаю тебя! Куда это обратно… в прошлое, в Руан? На костёр??
— Да… на костёр. Поймите, всё равно другого пути у меня нет. Я чувствую, вернее, точно знаю, что такова моя судьба. Вы постарались помочь мне избежать неминуемого, но оно упорно преследует меня во сне и наяву. Я вам очень признательна, благодаря вам я узнала любовь и материнство, мне было сначала очень хорошо, я была даже счастлива сперва в вашем мире, но… Очень прошу вас, пожалуйста!
— Жанна! Ты говоришь страшные вещи! Ты хорошо подумала? Обратно дороги уже не будет! Я в состоянии забрать из прошлого человека, против своей воли ставшего жертвой обстоятельств, но я ничего не смогу сделать для того, кто добровольно принимает власть исторической несправедливости. Очень прошу тебя — одумайся! Хотя бы пережди немного! Ведь это можно сделать и завтра, и послезавтра! Подумай о своей дочке! Зачем же оставлять её сиротой?
— Умоляю вас, Борис. Я уже много думала об этом. Я действительно не вижу иного пути, иначе не пришла бы с этим к вам. День-два ничего не изменят, но только причинят мне лишнюю, ненужную боль. Ощущение обжигающего огня, удушающего дыма — это преследует меня в последние дни постоянно… вот и сейчас, хотя я разговариваю с вами, не могу от него отделаться… Уж лучше выдержать это в действительности, но всё-таки только один раз, на время самой казни. Нет у меня другого пути, кроме принятия судьбы и ухода в небытие. И мне очень страшно, что моя болезнь может повлиять на мою доченьку. Станет сиротой… увы, боюсь, что она уже сейчас сирота. Чего стоит мать, из-за своих болезней неспособная дать своему ребёнку любовь и ласку? Знаете, Борис… я уже попрощалась с дочкой — перед тем, как пришла сюда.
— Вот как, значит. Очень жаль, Жанна. Если таково ваше решение и вы в нём твёрдо уверены, я не вправе ему препятствовать.
— Вы сможете сделать это прямо сейчас?
Борис ответил не сразу. Может быть, потому, что ещё не привык к мысли о неизбежности того, что сейчас свершится. Возможно, всё ещё надеялся найти в последний момент какое-то другое, спасительное решение. Но оно так и не появилось.
— Что же… если всё обстоит именно так… наверное, действительно — нет смысла откладывать. Встаньте здесь — перед экраном операционной системы. Когда я скажу «можно», сделаете шаг вперёд… если всё-таки не передумаете.
Жанна ничего не ответила. Молча встала перед экраном. Не глядя на неё, Борис подошёл к пульту и набрал код места и времени. В экране появилась камера Буврёя. Трое стражников с удовлетворённым видом отходили от кровати, где лежала матричная копия приговорённой девушки. Всё-таки Борис не захотел, чтобы Жанна прошла через это страдание, в котором не было необходимости.
В комнате повисла тягостная тишина. Борис ждал — неизвестно чего. Одно слово, которое прервёт юную жизнь, осиротит ребёнка, сделает бессмысленными все предпринятые усилия… Не так-то легко произнести его — это единственное слово, губительное для нового, только что созданного мира, в котором героизм Орлеанской Девы имел право на жизнь.
Не дожидаясь команды, Жанна шагнула вперёд — в экран. В тот же миг оттуда с гулким стуком выпало нечто оранжевое, внешне напоминающее кирпич — ненужная уже матрица.
… Борис Рабинович долго смотрел на экран машины времени, задумчиво потряхивая в руке паспорт американской гражданки Джоан Дарк. Вот и всё, что осталось от самой удивительной девушки в истории человечества. Этот паспорт… и маленькая девочка в больничном отделении, которая однажды спросит — а где моя мама? Почему она не со мной? И на этот вопрос придётся как-то ответить. Наверное, просто рассказать правду.
… В каземате было душно. Пленница проснулась и повернулась на другой бок, загремев цепями. Стражники посмотрели на неё равнодушно: они уже получили то, чего хотели, и им было всё равно, овладели ли они живой Жанной или всего лишь скопированной с неё матрицей. Страшное наваждение, получив свою добычу, покинуло обречённую молодую женщину, дав ей несколько часов отдыха перед огненной гибелью. Жанна едва ощущала окружаюший каменный мешок, её душа была наполнена памятью о дивном сне, в котором она увидела третье тысячелетие, людей, дерзко осмелившихся не согласиться с собственной историей, готовых сражаться за будущее для Орлеанской Девы и других героев вечности. Она видела себя в этом далёком замечательном мире и свою дочку, которой суждена долгая и счастливая жизнь в отдалённом времени. Этот глупый каземат будет однажды переименован в замок Жанны Дарк. Всему этому бессильны помешать сталь и камень, надёжно удерживающие пока плоть пленницы. Всё это свершится однажды, и ради этого стоило покинуть Домреми и вступить в неравную борьбу со злом. Какой прекрасный сон…
Последний сон в жизни Жанны Дарк.
Утром тридцатого мая тысяча четыреста тридцать первого года Орлеанская Дева Жанна Дарк, сопровождаемая стражей и священниками, вышла из крепости Буврёй. Она шагала легко и спокойно навстречу неизбежности, помня, что в будущем её любят. Память о будущей дочке вытеснила из её души страх и тогда, когда вокруг забушевало пламя. А спустя мгновения она перешагнула порог, отделявший её от бессмертия.

* * *

Господи, да что же это такое?! Неужели я и вправду так поступлю? Нет, никогда! И всё же… Откуда это кошмарное наваждение, жуткое видение? «Бессмертие»! Нет в этом никакого бессмертия! Такая чудовищная смерть, что страшнее и придумать трудно! Борис Рабинович, Сюзан и другие люди третьего тысячелетия готовы сражаться за моё будущее, а я сама — что же? Я погублю себя и подведу людей, которые на меня надеются? Я так мечтала о ребёнке — и вдруг брошу мою доченьку, оставлю её сиротой? Сюзан и её мама так радовались моему спасению — а я обману их? И ради чего? Чтобы…
Чтобы выполнить волю Святой Екатерины?
Ну да! Конечно, в этом и состоит тайна моих наваждений! Первый мой сон о прошлом был сразу после посещения Домреми, а через несколько дней Святая Екатерина прямым текстом заявила, чего от меня хочет. Я тогда высказала ей своё «фи» и вообразила, будто вопрос исчерпан. А ведь как чётко получается: я уже сейчас живу практически только прошлым, каждый возврат в настоящее — боль на грани пытки, с каждым разом всё мучительнее. Да, конечно, сейчас ещё пока сама мысль о возвращении в прошлое, на костёр, для меня непереносима, но что, если эти наваждения будут продолжаться? А они несомненно продолжатся. И время от времени мне будут показывать, как легко можно всё это прекратить: один раз поговорить с Борисом Рабиновичем, убедить его, чуть-чуть потерпеть — и всё, боль закончится навсегда. Когда-нибудь, ясное дело, я сломаюсь. Сломалась же я в пятнадцатом веке. Когда именно это случится — тоже ясно: когда моя дочка родится и я буду отвечать только за себя. Сейчас мне это убедительно продемонстрировали, а заодно утешили, показали, что всё-таки позволят мне увидеться с моей девочкой напоследок перед смертью, попрощаться с ней, наваждение уйдёт, да и тюремщики в Буврёе меня больше не станут трогать. Спасибо за подобное утешение, вам бы такое, мои добрые, заботливые Голоса. Святая Екатерина, зачем это тебе нужно? Стоп, дело-то явно не в ней. Дело в ком-то, кто за ней стоит и отдаёт распоряжения. Кто же это? Святая Маргарита? Святой Михаил-Архангел? Невозможно поверить, что они к этому непричастны, но… вероятнее всего, и они не более чем исполнители чужой воли. Чьей?
Какая разница — чья это злая воля? Надо подумать, как мне с этим справиться.
Могу ли я этому что-либо противопоставить?
До сих пор не могла. Просто потому, что даже не пыталась. А если попробовать? Ведь я уже не та доверчивая девочка из Домреми, которая с энтузиазмом покорности становилась на колени перед посланцами Бога, даже когда думала, что всего-навсего вообразила их для себя. Мои Голоса — посланцы Бога, исполнители Его воли… Что же, это всё от Бога, Он и вправду желает для меня мучений и смерти? Очень неприятная мысль, а ведь другого объяснения нет. И ведь не впервые я об этом думаю, то же было в ту проклятую, самую страшную… и благословенную ночь — перед тем, как я впервые проснулась в Сан Франциско. Что же мне, бороться с Богом? Великим, всесильным, всемогущим? Аж холод до самого сердца от одной этой мысли… Спокойно, Жанна, спокойно. Слаб не тот, у кого силы мало, а тот, кто готов сдаться. Всемогущий Бог не может справиться с ТЕМПОРА без моей помощи, об этом сама Святая Екатерина говорила, значит, не так уж он всемогущ. Попробовать-то уж точно следует, от этого я ничего не потеряю. Моё прошлое вламывается в моё настоящее, чтобы уничтожить моё будущее? А что, если моё настоящее даст бой тёмной стороне моего прошлого?
Да! Должно быть так — и только так! Я обязана, я буду бороться до конца, до последнего!
Вперёд — смелее, Жанна из Лотарингии!

* * *

Было холодно и слякотно, осень была на исходе, зима уже вступала в свои права. С неба капал холодный моросящий дождь. Жанна, до сих пор ещё не оправившаяся после падения при неудачной попытке бегства из Боревуара, с видимым безразличием выглянула из окна кареты. Несколько мелких капель упали ей на лицо. Впереди кареты, рядом с ней и сзади скакали десятки бургундских всадников… впрочем, возможно, сотни. Сзади, надо полагать, в своей карете трясся его преосвященство Пьер Кошон. Жанна машинально повела связанными руками и искоса взглянула на сидевших рядом солдат. Можно ли что-то сделать? Едва ли. Похоже, шансов вырваться пока нет никаких.
— Скажите, где мы сейчас проезжаем?
— Это Аррас, ваша светлость.
Почему Аррас? Если меня везут к англичанам, то это странный путь. Может быть, что-то произошло? Планы бургундцев изменились? Они же ни о чём не хотят рассказывать…
Жанна насторожилась: впереди послышался нарастающий топот множества копыт. Это не авангард бургундцев. Может быть…
Вспыхнул робкий лучик надежды. Ведь французские отряды сейчас действуют везде. Филипп Бургундский трясётся от страха. У Бедфорда под ногами горит земля Нормандии… Нет, шума боя не слышно. Но, может быть, это всё-таки французы? Привезли выкуп, хоть и с опозданием, но спасли свою Деву? Странно, что в Аррасе… но кто его знает, кому сейчас принадлежат эти окрестности?
Карета остановилась.
— Ваша светлость, пожалуйста, выходите!
Неловко переступая спутанными ногами, при поддержке четырёх воинов, Жанна вышла наружу. Бургундский офицер предупредительно поднял над ней плащ, прикрыл от дождя:
— Да хранит вас Бог, дитя…
Слабый лучик надежды моментально исчез, холод могильного ужаса ударил по сердцу.
Англичане. Кругом сотни англичан. Это — смерть.
— Так это что — она и есть та самая Орлеанская Дева?
Офицер годонов казался сильно разочарованным. Интересно, кого он ожидал увидеть…
— Она самая. Мы вам больше не требуемся?
Английский офицер пренебрежительно пожал плечами, и Жанна услышала удаляющийся топот копыт бургундских конников. Рядом остановилась карета Кошона. Святой отец, пыхтя, выбрался наружу, но офицер годонов не обратил на него ни малейшего внимания.
— Ну что же, Орлеанская Дева… Вот сейчас мы с тобой и познакомимся поближе. С этого момента и до конца твоей жизни ты — собственность Англии. Хочешь знать, сколько мы за тебя заплатили?
Жанна отвернула лицо, но отовсюду на неё смотрели из-под круглых, похожих на перевёрнутые миски, касок перекошенные злобой и страхом физиономии. Девушка устремила взгляд далеко ввысь, к хмурым тучам, через которые едва просматривалось солнце. Дождь прекратился. Редкие дождинки, словно слезинки, падали вокруг неё…
Как будто ангелы на небесах уже оплакивали Деву.
Ангелы, пожалуйста, не надо! Ведь я ещё жива, я всё ещё пытаюсь вырваться из этого смертельного капкана!
— Так вот, мы за тебя заплатили десять тысяч золотых ливров. Как за принцессу королевской крови. На меньшее бургундцы не были согласны. Может, ты и есть принцесса инкогнито? Если так, то ты, принцесса инкогнито, здорово вляпалась. И — хочешь знать? Бургундцы — дураки, продешевили. Если бы они догадались потребовать в десять, во сто крат больше, мы бы всё равно не стали сильно торговаться. Ты для нас важнее, чем тысячи принцесс…
Офицер сделал паузу, словно ожидая ответа от пленницы. Жанна по-прежнему молчала, глядя в небеса, будто и не слышала, что ей говорил англичанин. Тот подождал немного, а затем заговорил снова, тон его стал теперь угрожающим:
— Однако за каждую монетку, выложенную нами за тебя, ты будешь отныне платить возврат Англии мучениями и криками боли. Ты умрёшь скоро, но не не виселице и не на плахе. Эти мелкие телесные наказания — для карманников и лгунишек. Хочешь знать, какое существует в Англии наказание для государственных преступников? Костёр. Тебя сожгут заживо, Орлеанская Дева, принцесса инкогнито. Но вот интересное совпадение: на костре сжигают и во Франции. Тех, кого приговорили церковники. Так что ты будешь в любом случае сожжена заживо на костре, и вся разница — то ли ты сгоришь в Руане, приговорённая попами, то ли в Лондоне — по решению судей, назначенных твоим законным королём, против которого ты подняла бунт. По правде, я бы предпочёл увидеть тебя факелом в Лондоне, чтобы моя невеста смогла полюбоваться… а то вдруг заревнует. Но, прежде чем ты доберёшься до костра, ты познаешь такую боль, что огонь покажется тебе избавителем. А может быть, я шучу. Надейся, Орлеанская Дева. Что-что, а надежду я у тебя отнимать не хочу. Твоя надежда ещё может пригодиться Англии.
И вдруг, почему-то оглянувшись по сторонам, он громко прошептал чуть ли не в ухо Жанне:
— И знаешь ещё что, Орлеанская Дева? Когда я увидел тебя, я сначала подумал, что бургундцы хотят нас обмануть, что ты — подставная… а теперь, хоть ты с того момента не произнесла ни слова, я понял, почему за тобой пошла армия. Так вот: если бы я был французом, я бы и сам за тобой пошёл. Либо я был бы сейчас мёртв, либо ты — на свободе. Я был бы счастлив умереть ради того, чтобы ты жила… если бы я был французом. Ты прекрасна, как мечта, Орлеанская Дева. Но я англичанин, и потому я сделаю всё, чтобы ты погибла в мучениях. А французы не стоят твоей жертвы, ты просто не хочешь этого понять… а жаль. Тем хуже для тебя. — Он сделал полшага назад и повысил голос:
— Ладно, хватит разговоров. Займёмся подготовкой к твоей транспортировке. Завтра или послезавтра мы с тобой поедем в Руан. Нам придётся провести вместе немало дней, торопиться не следует, главное — доставить тебя в целости и сохранности. Ты ведь не спешишь на свою казнь? А пока мы будем в пути, я расскажу тебе о том, что происходит с человеком, которого сжигают на костре. Тебе будет очень интересно и поучительно узнать это. Вскоре пригодится. Но вот что мне не нравится: верёвки на тебе намокли, того и гляди порвутся, да и узлы затянуты слабо. Никуда не годится. Куда смотрели эти болваны бургундцы, когда готовили тебя в путь? Первым делом — безопасность, согласна? Мастер Брайан, вон там, по-моему, кузница, позаботьтесь о мисс Деве!
Предупредительного вида Брайан молодцевато спрыгнул с лошади, отдал честь командиру и обернулся:
— Эй, солдаты!
Четверо солдат схватили Жанну за плечи и грубо втащили внутрь кузницы. Ещё двое вбежали следом за ними и принялись суматошно обшаривать все углы — не иначе как в поисках заговорщиков.
— Эй, кузнец! Этой женщине заковать руки и ноги! Наглухо! Цепи самые тяжёлые, заковывать коротко! Чтобы сидело плотно, не болталось! Не то ты сейчас сам на ближайшем дереве болтаться будешь. Давай, живо, нечего глазеть, делай своё дело!
Угрюмый пожилой кузнец подошёл к Жанне, взял в руки пару кандалов, примерил… Великоваты. И эти тоже. А вот эти будут в самый раз на ноги. И ещё эти — на руки. Осталось только заковать.
Солдаты заставили Жанну опуститься наземь, вытянуть ноги к наковальне.
Кузнец взял в руки молот…
И тут вдруг по кузнице распространился сильный аромат роз. Кузнец удивлённо потянул носом, осмотрелся по сторонам…
— Эй, кузнец, у тебя здесь что — цветы?
— Что вы, ваше благородие! Какие могут быть цветы зимой?! Да я таких цветов и не знаю вовсе!
— О, проклятье! Не иначе как штучки этой ведьмы! Эй, солдаты, быстро — найти цветы и уничтожить их!
Солдаты начинают метаться по кузнице в поисках цветов. Юный Брайан бегает за ними, понукает, поглядывает на меня с опаской, нервничает. Кузнец откладывает молот и усмехается. Ему-то заковывать меня меньше всего нужно. Аромат роз всё сильнее, я его с удовольствием вдыхаю. Солдаты бегают всё быстрее и быстрее, всё вокруг вынюхивают, прямо как собаки-ищейки. Ах, бедолаги, легко ли так носиться — в доспехах, с оружием наперевес! Брайан орёт всё громче и пронзительнее, нервничает, болезный, его голос всё более похож на визг болонки. Вот бедняги, так усердствуют, что прямо в три погибели согнулись от своих поисков, мечутся туда-сюда, совсем запыхались. Ребята, да у вас ничего не получится, поверьте мне, оставьте эту пустую затею! Спорим, что вы ничего не найдёте?! Мастер Брайан, как вы непатриотичны, разве вы не знаете, что алые розы — символика вашего суверена? А они не слушают меня, они уже встали на четвереньки от усердия… да ведь это же собаки и есть! Вот смех, маленькая болонка гоняет больших псов! Что это за ниточка у меня на руках? Не нужна она мне, сниму-ка я её и выброшу. Надо же, и за ноги ещё одна такая же зацепилась, и её выкину. Ой, где это я? Какой красивый парк роз! А собаки-то, собаки! Носятся как угорелые! Как они попали сюда, откуда прибежали? Можно погладить? Ай! Какая злая, чуть не укусила! Ну и не надо, обойдусь. Пусть себе бегают, лают, они мне не мешают, собачка тоже имеет право понюхать розы. Пройдусь-ка я лучше по парку, прогуляюсь, запах такой вокруг, что лучше и не бывает! Обожаю розы!

* * *

Какой очаровательный благоухающий парк роз приснился! Даже не парк а прямо — море, океан роз! От горизонта — и до горизонта! Не сон, а сплошное наслаждение! Розы красные, розовые, синие, белые, жёлтые, чёрные… Эй, о самом главное чуть не забыла: о прошлом было что-нибудь? Да или нет? Пытаюсь вспомнить и никак не могу. Кажется, было что-то очень смешное, а вот что? Вот они, мои милые алые розы, по моей просьбе их вчера принесли из оранжереи, а я их поставила прямо возле изголовья кровати. Оказывается, можно кое-что сделать, чтобы защитить моё настоящее и будущее. И не так уж это трудно. Надо было только попробовать. Святая Екатерина и вы, Святая Маргарита и Святой Михаил, мне почему-то кажется, что огорчать Бориса Рабиновича не придётся… в отличие от вас. Но вы уж потерпите. Вы мне готовили кое-что пострашнее. Похоже, я нашла средство от ваших наваждений. Сама себе не верю: до чего же это просто, оказывается! Моя девочка не станет сиротой! Мир спасения, созданный Борисом, будет жить! Епископу Кошону и Голосам придётся удовлетвориться для костра моей матричной копией.
А вспомнить бы всё-таки, было ли что-нибудь о прошлом? Собаки какие-то… разве они могли иметь отношение к моему прошлому?
А так ли нужно ли мне это вспоминать? Какая разница, в самом деле…
Ура! Ведь у меня это получилось! Невероятно… Ещё вчера вечером так страшно было ложиться спать после того жуткого видения. А сейчас — легко и радостно, прямо как назавтра после моего первого пробуждения в ТЕМПОРА. Да, но всё же небольшая зарядка не помешает…
Кто там стучится в дверь?
— Заходите, открыто! Сюзан?! Ты не поверишь — у меня всё получилось! Наваждений не было!
— Да? Ой, какая ты молодчина! Смотришься гораздо лучше. Так что прошлое не навязывалось?
— Нет. Или, может быть… Ты знаешь, Сюзан, даже не могу припомнить. Да, признаться, и не очень хочу.
«А вот интересно, смогу ли я справиться сама, без роз?»

* * *

Я только что вернулась от врача, который упорно требовал от меня ежедневных визитов для проверки моего состояния, и не знала, то ли сердиться на него за потерянное время, то ли… радоваться, что есть повод хоть чем-то заняться, а заодно увильнуть на время от экзамена по географии США — по такой уважительной причине как медосмотр. По правде, скучновато немного стало с тех пор, как наваждения прекратились. Где же мне было знать, что это так легко — всего-то один раз поставить у изголовья вазу с розами, и готово?!
А теперь надо придумать, чем бы таким заняться. Может, опять в бассейн сходить? По-честному, мне бы сейчас готовиться к экзамену, и ещё тренироваться в программировании, да и историю Гражданской войны в США я до сих пор не прочитала, а там и алгебра на очереди… ужжжас. Так неохота сейчас заниматься делом… ох и лентяйка же я! Ну да, ленивая беременная миллионерша, к тому же на всём готовом в ТЕМПОРА, вот и отлыниваю от занятий.
От самокритичных, но бесплодных мыслей о собственной лени меня отвлёк неожиданный стук в дверь. Кто бы это мог быть? Сюзан ведь сейчас в отъезде? Ах нет, утром должна была вернуться. Так это она?!
— Сюзан, это ты? Входи, открыто!
— Здравствуйте, Жанна! Вы меня помните? Вы не рассердитесь, если я просто посижу рядом с вами?
Ой, кто это? Не Сюзан. Пожилая женщина. Но при этом лицо такое знакомое…
— Вы… мама Сюзан, верно? Вас зовут Мари?!
— Да, я! Так вы меня запомнили?!
Ещё бы не запомнить — такими вкусными пирожками меня никто не угощал прежде!
— Почему вы сели у двери? Проходите, пожалуйста, в комнаты! Вам как удобнее — в кресле или на диване? Возьмите вот этой минеральной воды, она очень вкусная! Покушайте яблоки, виноград! Соку хотите? Есть яблочный, апельсиновый, вишнёвый, виноградный! А почему Сюзан мне ничего не говорила о вашем приезде? Хотите посмотреть телевизор?
— Ой, как хорошо в этом кресле! Жанночка, пожалуйста, не волнуйтесь из-за меня! Сюзан ещё не знает, что я приехала. Вы даже не представляете, как я рада вас видеть! Такое счастье, что вы живы… Простите…
Ой, нет, я не хочу, чтобы мама Сюзан из-за меня плакала. Ну да, жива я, что тут такого? Не причина, чтобы плакать. Надо бы отвлечь её… Угостить… А чем? Завтрак только что закончился, обед ещё не скоро. Не в буфет же её вести, не в бар. После того, как я вернулась из больничного комплекса, ничего не покупала, растяпа. В холодильнике нет ничего такого, что было бы прилично предложить маме Сюзан. Постой-ка… Ведь мука, яйца, творог, сахар, сода, ваниль, дрожжи, клубничное варенье — всё это есть…
— Простите, пожалуйста, Мари, не будет наглостью с моей стороны попросить вас рассказать, как вы делаете свои замечательные пирожки?

* * *

Зима уже лютовала вовсю, кружа хлопья белого снега и завывая вьюгой. Снаружи стемнело. Обитатели замка Буврёй пытались весело праздновать Рождество, убеждая себя, что им очень спокойно и уютно, но давящее чувство опасности, страха перед французскими мятежниками проникало и сюда, за мощные каменные стены.
Его высочество герцог Бедфордский презрительно рассматривал пленницу, только что доставленную в Буврёй и всё ещё дрожавшую от холода, так что надетые на неё кандалы тихонько позвякивали. И эта жалкая перепуганная девчонка целый год наводила ужас на его лучших командиров?! Она захватила половину Франции, разгромила три армии, его самого гоняла вокруг Парижа, короновала дофина Карла? Это для её выкупа пришлось вводить специальную подать?! Это ради её доставки сюда из Арраса пришлось проводить крупную войсковую операцию, а теперь ещё и понадобится держать тысячу солдат только для её охраны?! По справедливости, эту пастушку следовало бы просто выпороть и выгнать на потеху простолюдинам. Вот только раскошелиться пришлось изрядно, в несколько раз больше золота выложили, чем она сама весила, а такими деньгами не швыряются. Не за каждого наследного принца такие деньги вносят. Тысячи вилланов пришлось повесить только за невыплату подати на её выкуп. Правда, Уорвик говорил, что этот ублюдок Карл присвоил ей графский титул, но ни за одного даже настоящего графа и десятую часть такой суммы не стоило бы дать. Дядя, кардинал Винчестерский, говорит, что её нужно изобличить в колдовстве, предать в руки инквизиторов и сжечь на костре. Ему виднее. Глядишь, там она и отогреется. Французские попы уже изъявили готовность служить королю Генриху в этом деле, его святейшество Папа Мартин Пятый дал благословение на судебный процесс, так что жить этой соплячке осталось всего ничего. И уж умирать она будет так, что даже камни зарыдают от жалости. А между прочим, обидно. Эта мнимая графиня красотка, ещё какая. Глаза чересчур наглые, но это ей очень даже идёт. Любой принцессе фору дать может. Её бы приодеть как следует, так на любом балу с ней не стыдно было бы появиться. Но здесь, в этой башне, балов не бывает. Здесь пытают и казнят. А интересно, как она на дыбе будет смотреться? Сейчас будет ей рождественский подарок…
— Эй, вы там! Взять её в комнату пыток!
Двое стражников схватили меня за локти и потащили по лестнице вниз, ругаясь каждый раз, когда моя цепь застревала в ступеньках. Я обмерла, вспомнив, что со мной сейчас сделают. С унылым железным скрежетом открывается дверь в комнату пыток. Палач потряхивает плёткой и глядит на меня равнодушно, как охотник на пойманного зайца, которому пора перерезать горло. Вдруг палач подобострастно сгибается в поклоне — как же, ведь хозяин вошёл!
— Эй, для начала дыбу, а там я посмотрю!
С меня мигом срывают одежду и начинают привязывать к дыбе.
— Ваше высочество, может быть, вам не обязательно меня пытать?
Герцог резко оборачивается и выпучивается на меня ошарашенно. Я понимаю его удивление, ведь не каждый день в подземелье Буврёя услышишь английскую речь от заключённых. К тому же ему, должно быть, приятно, что я так вежливо к нему обращаюсь. У его потомка научилась. Может быть, в нём есть хоть что-нибудь от Джорджа? Я, конечно, обратилась к нему до позорного трусливо, но что же мне делать? Хоть как-то надо отвлечь его, прервать порочный круг повтора ужаса. В конце концов, мне много не нужно, всего-то — избежать этой пытки.
— Ваше высочество, ведь если я вам мешаю, просто возьмите с меня честное слово, что я уеду к себе домой и никогда больше не выступлю против Англии! Я поклянусь публично и после этого стану для вас совершенно безопасна — не нарушу же я слово! А все эти пытки только испортят имидж Англии!
«Ой, он же наверняка не понимает, что я подразумеваю под имиджем. Ну и пусть не понимает, лишь бы не пытал.»
— Ваше высочество, вы же не хотите, чтобы король Генрих вошёл в историю как истязатель и убийца девушки, чтобы потомки его проклинали?! Вы ведь потому и привлекаете судей-французов. Всё равно король Карл от меня отрёкся, и если вы меня уничтожите, то этим ему никак не повредите. Что вам важнее — дискредитировать его или расправиться со мной? Какой вам смысл превращать меня в мученицу?
— Ваше высочество, я запускаю дыбу?
— Нет! Погоди! Так ты готова дать такое обещание при народе — больше не сражаться против Англии?
— Ну почему же нет? Конечно, дам, если вы меня отпустите. Я ведь не идиотка, понимаю, что для меня уже костёр готовят. А мне хочется жить. Ваше высочество, ведь моё тело заслуживает лучшего применения, чем рвать его на дыбе и превращать в пепел, правда?
«Что-то я не то сболтнула. Вроде как соблазняю его. Очень надо… Я, кажется, здорово струсила, и есть отчего, ведь воспоминание об этом проклятом свинцовом кнуте ещё страшнее, чем боль от него. Да и дыба… вот она, в полушаге. В худшем случае — не забыть: прямо перед тем, как кнут ударяет, резко выдыхать воздух. Стоит всё-таки постараться, чтобы уйти отсюда на своих ногах. До чего же он противный, этот Бедфорд… Я уж не говорю, что он по уши в крови французов… Нет, сейчас об этом лучше не думать, не то у меня снова возникнет желание его оскорбить, как в прошлый раз. Надеюсь, он не воспримет всерьёз мои слова и не захочет изменить своей супруге со мной? В крайнем случае… ну ладно, не хуже ведь он, чем любой из моих стражников? Старый длинноносый козёл…
Мамочка, до чего же мне страшно, я уже на что угодно согласна…»
— И ты готова дать присягу верности королю Генриху?
«Ох, какой неприятный вопрос. Одно дело — выйти из этой грязной игры, в которую меня втянули Голоса и королева Иоланда, и пусть два короля между собой без меня разбираются. А другое дело — фактически выступить против Ла Ира, Де Сентрайля, Дюнуа и других моих вчерашних соратников. Может быть, всё-таки удастся обойтись без присяги?»
— Ваше высочество, а вы уверены, что такая присяга принесёт пользу вашему делу? Одни скажут, что я испугалась пыток и костра, а это чистая правда, я их боюсь и не скрываю, другие обвинят меня в том, что я продалась. Ни то, ни другое вам явно пользы не принесёт. К тому же я всего лишь несовершеннолетняя девушка, неграмотная пастушка. Что проку королю Генриху, если неграмотная несовершеннолетняя пастушка присягнёт ему на верность? А с другой стороны, раз уж король Карл отрёкся от пастушки, значит, и она может отречься от него…
«Хоть бы он не стал спрашивать, откуда у неграмотной пастушки знание английского языка.»
— Неграмотная пастушка, как ты смогла победить под Орлеаном, Жаржо и Патэ?
«Ну, на этот-то вопрос я легко отвечу.»
— Ваше высочество, так ведь у меня были такие хорошие капитаны — Ла Ир, Де Сентрайль, Дюнуа! Это они разрабатывали планы сражений, принимали все решения, а я просто убеждала солдат выполнять их приказы! Не думаете же вы, что я, не имея никакого военного опыта, только прибыв в армию, сразу научилась командовать и побеждать?!
— Ваше высочество, запускать дыбу?
— Нет! Отвяжите её! Помогите одеться, отведите на место. Стерегите её хорошенько, но чтобы обращение было самое лучшее! Кормить с моего стола! Каждый день — прогулка! Она — графиня, ясно вам? При малейшей жалобе всех, кто служит в этой башне, отправляю на виселицу!
Лицо у герцога растерянное. Он сам явно не понимает, что происходит, почему он говорит всё это — ведь в действительности год назад было совершенно иначе. Зато я всё понимаю: действительность прошлого столкнулась с логикой моего теперешнего поведения, я не согласна героически погибнуть ради тех, кто меня предал. Наваждения, насланные Голосами, закончились, выдохлись, и теперь мои воспоминания о минувшем будут выглядеть совершенно иначе. И без того я слишком хорошо помню, как на самом деле завершилась тогда наша первая и последняя встреча, довольно с меня.
Что это?
Чёрные стены вокруг меня тают… стражники и палачи поспешно прячутся под землю… носатый герцог Бедфорд превращается в свой портрет в фамильной галерее, в той комнате, которая рядом со спальней Джорджа. Джордж подхватывает меня на руки, целует в шею и несёт к кровати, чтобы я вновь стала пульсирующей звездой. Джордж… это ты? Нет… это не Джордж… И всё же лицо этого человека мне очень хорошо знакомо… Хотя я не помню его имя, я очень хочу, чтобы именно он был со мною — он, а не Джордж…

* * *

Я вернулась из бассейна и снова задумалась, чем бы таким заняться. Только не математикой. Страшный экзамен по географии США сдан вчера, урра!!! К следующему, по алгебре, готовиться сегодня не буду. Может, просто лечь ещё поспать? Нет, вроде не хочется. Ах, какой прелестный сон был сегодня… Вот только кто же это был — тот, который так нежно взял меня на руки и унёс из камеры пыток? Лицо очень знакомое… нет, никак не могу припомнить. Неужели я влюбилась в кого-то, чьё имя не смею даже произнести про себя?..
Кстати, что интересно: уже давно нет кошмаров о пятнадцатом веке — с той ночи, когда я применила розы. Не то чтобы я по наваждениям соскучилась, но немного даже досадно. Как-то уж очень легко я их преодолела. Один раз поставила у изголовья цветы — и всё, наваждениям конец?! Ау, Голоса, отчего же вы так легко сдались?! Весь спортивный интерес испортили.
Попробовать припомнить лицо… его? Или — не стоит вспоминать… Ведь так романтично, тайна перед самой собой. Если вдруг встречусь с ним наяву — узнаю, вспомню? И если да, то как мне себя повести? Ой, даже думать об этом страшно…
Забавно получилось: Голоса обещали мне рай — и вот я в раю. И вдруг оказывается, что они хотели для меня совсем другого. Обманывали, хотели погубить. А мне почему-то трудно на них сердиться. Неужели лучше было бы в пятнадцатом веке? Казни, пытки, резня, чума, грязь, голод, ненависть… да, но и родной дом, мама, отец, братья, Катрин… Почему нельзя то и другое хорошее — вместе?
Я невольно подскочила на месте, услышав звонок в дверь. Хм, кто бы это? Я ведь ни с кем не договаривалась о встрече? Открыть да посмотреть…
Ой!
— С днём рожденья, Жаннетт! С днём рожденья, Жаннетт! С днём рождения, Жанна, с днём рожденья тебя!
С ума сойти! Как это я могла забыть?! Ведь правда, у меня сегодня день рожденья! Шестое января. Как здорово, не то что кошмар год назад! Подарки, гости! Сюзан! Мари! Доктор Абрамсон! А это кто?!
— Дэвид! Какими судьбами?
— Да вот, приехал в командировку. Жанна, мы с Сюзан приглашаем тебя на нашу помолвку в ближайшее воскресенье!
Дэвид с радостной улыбкой смотрит на Сюзан, она отвечает ему. Какие они оба красивые! Где только были мои глаза, когда я уверяла себя, что этот напыщенный бездельник Джордж привлекательнее Дэвида? Да его с Дэвидом рядом и поставить нельзя! Эх, если бы не был он парнем Сюзан — отбила бы! Не сейчас, конечно, а месяца через три. Надела бы миди-юбку — и в атаку!
— А ещё, Жаннетт, мы поздравляем тебя с успешно сданными экзаменами! Ну-ка, бери торт! Посмотрим, сможешь ли ты задуть сразу двадцать свечек?

* * *

Прошло ещё несколько дней, прежде чем в моей жизни случилось другое знаменательное событие. Событие, которое как будто ничем не предвещалось. Однако всё по порядку.
Зевая от скуки и отлынивая от учебников, бродила я в то утро по просторным светлым коридорам, разыскивая новый кабинет Сюзан в том крыле, которое только что пристроили к основному зданию ТЕМПОРА. Искала я его просто для того, чтобы немного поболтать, если у подружки найдётся для меня минут пять свободного времени. Искала самым тупым и нахальным способом: открывала очередную дверь, на которую ещё не повесили табличку, убеждалась, что Сюзан там нет, спрашивала занудным голосом, если было у кого, где кабинет главного психолога, и шла дальше. И вот так я открыла очередную дверь:
— Простите, вы не знаете, где кабинет главного психолога?
— Что? Кто это? — худенькая девушка с короткой причёской судорожно дёрнулась от моего простого вопроса, словно от удара током, и глянула на меня ошарашенно. Кстати, заговорила-то она со мной по-французски. Правду сказать, отвыкла я от того, чтобы меня спрашивали, кто я такая… особенно после той телепередачи, где меня вместе с видеозаписью моей казни выпустили в эфир сразу после заявления президента… я тогда ещё позорно разревелась в студии, из-за этого прервали передачу, и все бросились меня жалеть и утешать. Скорее всего, эта девушка здесь недавно… ах да, конечно, наверняка её доставили из прошлого. Представиться по полной форме? Да ну, глупость.
— Извините, я подруга главного психолога Сюзан Браун-Оберж, и я…
— Как вы вошли сюда?
Я уже поняла, что нарушила конфиденциальность, я, конечно, виновата, но, милая девушка…
— Простите, дверь не была заперта, и я…
— Что? Я не заперла дверь? Надо же… а я была уверена, что… Представьте, мне вдруг привиделось… Глупость какая… Сначала это было только в снах, а теперь уже и наяву вылезает…
Я уже развернулась было, чтобы выйти, но тут меня бросило в жар и словно пружиной подтолкнуло. Всю мою сонливость как рукой сняло. Дежа вю… Ведь очень похожие слова я и сама произносила совсем недавно…
— Извините… это, конечно, не моё дело, но… что — вылезает?
— Прошлое моё. Вот только перед тем, как вы меня окликнули, мне привиделось, как гестаповцы захватили нашу радиостанцию и арестовали нас — меня и Жаклин.
Мне стало очень-очень жарко. Я как можно тактичнее извинилась перед героиней антигитлеровского подполья и закрыла дверь. Голова кругом… Надо успокоиться, ведь пока ещё ничего не случилось.
Кажется, у меня появилась более чем веская причина для разговора с Сюзан… но вовсе не на пять минут.

* * *

Надеюсь, вот эта дверь, наконец, в кабинет Сюзан? О, верно, вот надпись! Свершилось, я её нашла!
— Привет, Сюзан! Я…
— Ой, Жаннетт, извини, зайди завтра, нет, лучше послезавтра, а то мне сейчас некогда!
— Сюзан! Выслушай меня! Это…
— Жаннетт, я сожалею, но я и вправду очень занята! Завтра! А сегодня тебе лучше бы позаниматься!
— Нет, сейчас! Одну минуту — выслушай меня, потом можешь выставить вон! Тихо! Помнишь, у меня были видения из прошлого, меня даже в больничный комплекс клали на неделю? Так вот, у той девушки из Сопротивления, которая через две двери от тебя, такие же наваждения! Спорим, что это у всех, кто прибывает из прошлого! Проверь, ты, главный психолог! Иначе всё может закончиться очень плохо! Это напоминает ностальгию, только гораздо болезненнее, с полным отключением от реальности, а возврат к ней с каждым разом всё тяжелее, и ещё постоянно навевается мысль о необходимости смириться с возвращением в прошлое на смерть… Так, минута прошла, мне выйти?
— А ну стой! Куда?! Теперь уж выкладывай всё! А потом вдвоём сходим к твоей новой знакомой! Ну, так что там насчёт наваждений?
Вот это другое дело. Расскажу всё что вспоминается: и про собак, в которых превратились английские солдаты, и про светскую беседу с Джоном Бедфордом, а Сюзан пусть решает, что из этого нужно, а что нет. Вот только про человека, который на руках унёс меня из камеры пыток, ей знать ни к чему.
— Понимаешь, сейчас, когда это вроде бы позади, у меня всё-таки есть ощущение, что вся эта напасть не ушла окончательно, а затаилась где-то в подсознании. Когда я просыпаюсь, мне трудно вспомнить, что именно было во время сна, и всё же я чувствую, что это нет-нет, да и проскакивало. Потом, через несколько дней, припоминаю отдельные фрагменты, они кое-как выстраиваются, но не вполне ясно, где воспоминание о видении, а где то, что я сама потом придумала. И всё же логика есть. Вот послушай, как это выглядит сейчас и как я с этим наваждением справляюсь…
Наш разговор — сначала вдвоём, а затем втроём, — занял не более пяти часов. Мою новую знакомую, восемнадцатилетнюю героиню французского подполья, работавшую в годы Второй Мировой войны для Красной Капеллы, звали Полин. Она была очень недовольна тем, что мы заставили её отправиться в больничный комплекс.

* * *

Святые отцы, собравшиеся в большом зале Буврёя на виду у почтенной публики, в целях назидания допущенной на процесс, немного скучали. Они не сомневались, что минут за десять выведут презренную еретичку на чистую воду, вынесут ей заслуженный приговор, и уже завтра с утра… ах, придётся возвращаться к обыденным делам, такая досада.
В коридоре послышался лязг железа, и публика в зале затихла. На пороге появилась закованная в цепи молоденькая стройная, черноволосая, черноглазая девушка с правильными чертами лица, одетая в тёмное мужское платье — костюм пажа, облегающее трико с большим воротником, — в сопровождении четырёх стражников. Сонное настроение почтеннейших судей как рукой сняло.
Подсудимая заняла своё место на скамье на виду у всего зала. Стражники встали вокруг неё правильным квадратом. Все присутствующие оживились. Среди судей пробежал тихой волной ропот удивления: странно, пленница не выглядела не только испуганной, но и утомлённой, измученной — и это после двух месяцев жестокого заточения. Девушка чуть сжала губы, прищурила глаза, и её острый взгляд несколько раз быстро скользнул по рядам, где сидели церковные служители.
— Девица Жанна из Домреми, именуемая также Орлеанской Девой! Вы приведены сюда на суд для того, чтобы мы, ваши судьи, смогли разобраться в тех деяниях, которые вам приписываются. Совершены ли они по воле Господа нашего всеблагого, к вящей славе Его, или же сил демонических, враждебных роду человеческому, проклятых во веки веков. Поклянитесь немедленно на Священном Писании отвечать на все наши вопросы правду, всю правду и ничего, кроме правды!
По лицу девушки мелькнула тень. Чуть помедлив, она громко ответила:
— Я требую, чтобы меня судил Папа Римский!
Сюрприз вам, ребята! Не буду я вам отвечать, как тогда, более года назад! В то время я слушалась мудрых советов всеведающей Святой Екатерины, а на сей раз решила упорно требовать суда в Риме. Не знаю, получится ли, но хуже уж точно не будет.
— Вы здесь перед вашими судьями! Отвечайте на наши вопросы!
— Я требую, чтобы меня судил Папа Римский!
Епископ, ты ведь не знаешь, что такое испорченный граммофон? Вот сейчас как раз и узнаешь.
— О каком это Папе вы говорите, подсудимая?
— А разве их два?
Всё, сострила, и хватит. Вообще-то, в тот период их было три штуки, но зачем вникать в такие мелкие подробности?
— Подсудимая, если вы считаете, что над вами божья благодать, вы не должны опасаться нашего суда. Или вы полагаете, что над вами нет божьей благодати?
— Пощадите её, мессир! Ответит ли она на этот вопрос «да» или «нет» — это всё равно костёр!
— Ничего, пусть отвечает, а то уж чересчур умная!
— Я не знаю, есть ли на мне божья благодать. Если нет, надеюсь, что Бог даст мне её. Если есть, молю, чтобы Он не лишал меня её. В любом случае за свои действия я отвечу только перед Папой! Только он вправе отменить решение экспертного суда, состоявшегося в Пуатье! Впрочем, если будете настаивать, то я и против Базельского Собора не возражаю!
Ребята, вы не понимаете, в прошлом году вам крупно повезло, такое случается только однажды. Тогда я была невежественная, доверчивая и наивная, замученная тюрьмой. Сейчас я говорю с Бедфордом и Уорвиком по-английски, могу прочесть и написать любой документ, я знаю, что Луазелер ваш провокатор, а он, козёл, меня по-прежнему считает дурой, я прочитала кучу документов об этом вашем Проклятом Процессе, и мне известно, что вы как огня боитесь моего требования о суде в Риме. Тогда я пыталась с вами договориться по-хорошему, а теперь понимаю, что договариваться надо с англичанами, а вас послать подальше, вы никто, так, мелкая скотинка под командованием парнокопытного. Но самое главное — теперь вы всего лишь мой сон, и, в сущности, я имею дело с вами только из спортивного интереса. Скажите спасибо за это, ведь могла бы просто розами вас выкурить.
— Папа далеко! Мы, уполномоченные им судьи, здесь! Вы обязаны нам подчиниться!
— Вы — мои смертельные враги! Вы с потрохами продались королю Генриху! Вы уже вынесли мне смертный приговор и только выбираете момент огласить его! Я требую, чтобы меня судил Папа Римский!
Неужели они надеются, что я стану дискутировать с ними, как год назад? Вот глупышки!
— Если вы отказываетесь отвечать нам, мы подвергнем вас пытке!
— Мессир Кошон, какой смысл её пытать, ведь англичане говорили, что она сразу теряет сознание?!
— Ах, помолчите, вы! Пусть она сама ответит!
— Если я что-то скажу под пыткой, то потом всё равно от этого откажусь!
— Если вы откажетесь отвечать на наши вопросы, то будете признаны виновной по всем предъявленным обвинениям!
— Вы не предъявили мне никакого обвинения! Вы уничтожили материалы предварительного расследования! Вы скрыли документы суда в Пуатье! Если вы меня подозреваете в преступлениях против религии, вы обязаны держать меня в церковной тюрьме, а не здесь! И я не отказываюсь отвечать Папе! Вы меня отправите на костёр за то, что я требовала передать меня под суд Папы Римского?
«Насчёт церковной тюрьмы — это я, конечно, загнула. Если верить книгам, там бывало пострашнее, чем в Буврёе. Однако, могу поспорить, что этот вариант мне не грозит. Может, стоило обойтись розами? Да ладно, в крайнем случае меня всё равно опять вытащит Борис Рабинович… но теперь уже в моём сне. Ах, Борис… Вот интересно, когда он спасал меня, ему не приходило в голову, что ведь я могу и…»
— Писцы, не записывайте этот ответ!
— А вы не надейтесь получить другой!
— Мессир Кошон, мы должны немедленно прекратить процесс! Мы оказываемся в очень опасном положении! Кто-то передаёт обвиняемой сведения обо всех наших действиях и планах! И этот «кто-то» — не простой асессор! Кто знает, куда ещё идут сведения от него? Обвиняемая знает, что судебная процедура полностью нарушена! В Рим её не отпустят англичане, но и наше дальнейшее судейство противозаконно! Ещё немного — и нас самих сожгут на костре!
— Подсудимая будет отвечать!
— Вы же видите, что нет! Она знает, что ничего не теряет! Вы можете прямо сейчас отправить её на костёр или продолжать этот балаган до бесконечности, если вас не арестует святая инквизиция, но англичане в любом случае будут очень недовольны, им совсем не это нужно! Мы сделали ошибку, устроив публичный процесс. Давайте лучше подумаем, как выйти из положения, или я слагаю с себя полномочия! Надеюсь, Пьер Кошон, это не вы повинны в разглашении тайн процесса? Или всё же — вы?
Те, которые называют себя моими судьями, сгрудились вокруг Кошона, что-то доказывают ему. Он орёт, визжит, как будто его режут на окорока. Ого, у них там уже началась потасовка! Публика в зале восторженно улюлюкает. Господа судьи, я вам не мешаю? По-моему, они все уже забыли о моём существовании. А я и не возражаю, вы там, а я здесь. Возьму-ка я пилочку для ногтей и займусь маникюром.
Я не сразу успеваю заметить, что вокруг меня что-то происходит. Землетрясение! Как, в Руане? Это же не Сан Франциско! И странное землетрясение, всё ходуном ходит, стены рушатся, а со мной ничего, всё мимо меня. Кажется, я догадываюсь, что случилось. Предыдущие мои сны, в которых я вела себя «не по сценарию», были важны для меня, но не для истории. Сколько раз меня заковывали в кандалы, как часто пытали — всё это моя личная проблема, истории это не существенно, так, мелкая подробность, относящаяся к моей биографии. А вот если Кошон со товарищи не смогут вынести мне обвинительный приговор — вот это уже означает нарушение хода исторических событий, крах прошлого…
Боже мой! Я всё вспомнила! Все мои предыдущие сны-наваждения… так я всё правильно рассказала Сюзан, ничего не выдумала! Но самое главное — я вспомнила, кто меня нёс тогда на руках…
— Судебное заседание прекращается! Мы, судьи, приглашённые для расследования поступков Орлеанской Девы, признаём, что не в состоянии вынести приговор по этому делу! Мы передаём его в компетенцию светского суда, который назначит его величество Генрих, король Англии и Франции! Трибунал закрыт и распущен! Уведите девицу Жанну в её комнату! Очистите зал!
Есть!!! Получилось! Они сдались! Жанну Дарк не смогли обвинить в преступлениях против религии! Меня никто не заставит отречься, не приговорит к сожжению на костре и не попытается казнить. Англичане, потерпев провал с церковным трибуналом, станут искать теперь другие способы решения проблемы Орлеанской Девы. И вот тут-то герцог Бедфорд наверняка вспомнит свой разговор с графиней Лилий…
Жанна Дарк останется жива не только в двадцать первом веке, но и в пятнадцатом, и теперь только мне решать, когда, где и с кем я хочу быть. Я выбираю двадцать первое столетие. Извини, пятнадцатый век, но мы с тобой не сошлись характерами. Нельзя было ко мне относиться так, как ты. Вот двадцать первый век — другое дело. Я — американка, а не подданная Карла Седьмого.
Моё прошлое покушалось на моё настоящее и будущее, да, похоже, по себе и нанесло удар, история изменилась и пошла по совсем иному пути — правда, пока только в моём сне… но уж слишком он похож на реальность.
Голоса, вы бы знали меру! Один раз благословили меня на костёр — и хватит, удовлетворитесь, уймитесь, не жадничайте!

* * *

Ух ты, а ведь и вправду — землетрясение! Баллов пять, не страшно. И вовсе не в Руане, а здесь, в моём родном Сан Франциско. Это что — совпадение? Надо и по этому поводу озадачить Сюзан. Так вот, значит, в чём дело, прошлое всё-таки вторгается в мои сны — теперь уже неизменно терпит поражения, но всё равно не унимается. Не помнила я этого только потому, что всё или почти всё забывалось при пробуждении. Если бы я сейчас не проснулась из-за толчка землетрясения, опять всё позабыла бы.
Девочка в кроватке рядом проснулась, забеспокоилась, задвигала ножками. Моя маленькая, не волнуйся, всё в порядке, иди к маме на ручки. Кушать хочешь? Нет? Ну, давай, спи спокойно, ничего не бойся…
Жанна аккуратно взяла в объятия маленькое существо, посмотрела в самые родные на свете глазки, мягко коснулась губами лица ребёнка. Положила к себе на грудь, ощутила долгожданную плоть и тепло новорожденной жизни, биение крошечного сердечка, слилась с дочкой в единое целое, закрыла руками от всех невзгод мира, осторожно прижимая, чуть покачивая, как очень давно её саму в далёком детстве качала в люльке мать…
Как же это хорошо — быть мамой…

* * *

— Жаннетт, милая, наконец-то я вырвалась к тебе! Как моя маленькая тёзка, как вы обе поживаете?
— Спасибо, Сюзан, мы в порядке. У нас отменный аппетит, мы почти не плачем. Как там Дэвид, не шалит? Оказывается, прошлое всё-таки снится мне по-прежнему, только успевает улизнуть каждый раз гораздо раньше, чем я просыпаюсь. И я тебе всё правильно тогда рассказала, ничего не придумала! Слушай, а сегодня-то моё видение совпало с землетрясением, оно-то и позволило мне вспомнить все эти сны! Слушай, а может, Голоса меня запугивают — дескать, если я не сдамся, они весь мой мир разгромят?
— Жаннетт, это, конечно, интересная мысль, но пятью баллами и шалаш не всегда разгромишь. У нас сейсмостойкое строительство. Кроме того, если у тебя видения каждую ночь, а я в этом теперь почти уверена, то должна же одна из ночей совпасть с небольшим землетрясением, которые здесь не редкость! Так вот, значит, в чём дело. Если бы не тряхнуло, ты бы продолжала спать и забыла всё, что тебе показали. Да, теперь многое становится понятно. Жанна, а у меня для тебя куча новостей. Во-первых, вы с Полин подсказали нам важнейшую вещь! Ещё немного — и проект «Эксодус» провалился бы, в ближайшие несколько недель. Всё то, что ты предположила, оказалось верно. Мы провели проверки, у спасённых людей выявлена сильнейшая тоска по прошлому, которая не может быть объяснена никакими здравыми доводами. Разумеется, у других людей это проявляется в совершенно иной форме, нежели у тебя. Само собой, никаких Голосов, у каждого свой кошмар. Мы будем называть это теперь — «ностальгическая ломка». Те рецепты, о которых ты мне рассказала, оказались единственным на сегодня лекарством против этого бича. Правда, лекарство это очень эффективное, работает пока безотказно. Сейчас не только Полин, а ещё двести тысяч человек проходят курс лечения согласно твоим рекомендациям. Я потрясена твоими аналитическими способностями: всего один случайный разговор с незнакомой девушкой — и ты нейтрализовала самую большую опасность, когда-либо грозившую спасённым и ТЕМПОРА! До сих пор не понимаю, как это ты догадалась?
— Спроси лучше — как мне удалось пробиться через твою занятость?! Вот это была и вправду каторжная работа! Ты меня даже слушать не хотела!
— Жаннетт, милая! Каюсь, виновата! Больше не буду, честное слово! Хочешь, на колени встану?
— О нет, только не это! Коленопреклонение у меня вызывает с некоторых пор самые мрачные ассоциации!
— Вот и хорошо, мне и самой не хотелось. А ещё у меня для тебя неплохие новости: за то, что ты нас всех выручила, ТЕМПОРА тебе очень благодарна, а Борис просил, чтобы ты нашла время заглянуть к нему. Он обещает, что постарается исполнить твоё самое сокровенное желание, разумеется, не всякое, а если оно не выйдет за пределы его возможностей. Ты ведь понимаешь, что такое ТЕМПОРА, так что напряги фантазию. Кстати, проверь свой банковский счёт. За твои консультации на тему борьбы с ностальгическими наваждениями тебе должны были перевести десять миллионов.
«Насчёт денег — очень приятная новость. Скоро они мне очень сильно понадобятся. И по поводу исполнения моего самого заветного желания — не менее приятно слышать. Есть у меня заветное желание, мне и фантазию незачем напрягать… но… Борис, вдруг оно окажется несколько иным, нежели вы ожидаете?»

8.
Оксана

Тишина мертвяще давила на мозг, не давала Оксане ни о чём задуматься. Страх, животный ужас сдавливал её сознание в тиски. Завтра здесь, в гетто — погром… По развалинам, куда с начала войны нацисты загнали людей, пройдут сотни местных полицаев-стажёров, каждому из которых для получения постоянного статуса на работе нужно убить хотя бы одного еврея. Мужчину — нет, ведь все мужчины давно на фронте… Убивать будут женщин, детей, стариков… Людей, уже превратившихся в скелеты от голода и издевательств. Да, верно, ведь так они, то есть мы, и на людей не похожи внешне, не жалко убивать, калечить…
Оксана Вайцман, бывшая переводчица, волею военной судьбы оказавшаяся заключённой минского гетто, с ужасом глядела на своего маленького сына, который тихо спал на полу, замотанный в грязные тряпки. Неужели и ему придётся завтра погибнуть? И ничего сделать нельзя? Андрюшенька… Господи, зачем же маленькому ребёнку такая судьба?
С улицы донёсся гулкий мерный звук — топот десятков, сотен сапог. Приближающиеся шаги. Спазм страха сдавил горло. Неужели это случится прямо сейчас? Выкрики на немецком. Да, похоже, они решили поторопить убийство. И поделать ничего нельзя?.. Откуда-то невдалеке послышался выстрел, за ним ещё и ещё. В кого они стреляют? Разве им кто-нибудь сопротивляется? Кто-либо в состоянии сопротивляться? А может…
Может, это вовсе не нацисты стреляют? И не полицаи… Ведь здесь, в ТЕМПОРА, стоит вооружённая охрана. Как же она пропустила погромщиков? А может, она их и не пропустила вовсе. Может, идёт бой? Какой ещё бой в центре Сан-Франциско, тут же моментально приедет полиция и… Может, выстрелы — это просто показалось? А топот на улице? Кто-нибудь из детей разыгрался…
За дверью послышались шаги, немецкая речь. Кто-то сильно ударил в дверь кулаком. Вот это уже хулиганство. Кто это так развлекается? Ещё Андрюшеньку разбудят, вон как сладко он спит в своей постельке среди мягких игрушек, его любимые — зайчик, тигрёнок, котик…
Перед глазами мелькали — то светлая, просторная палата лечебницы ТЕМПОРА, то почерневшие стены развалюхи в гетто. Оксана стиснула зубы: нет, прошлое, нет тебя, ты мне не нужно, я тебя знать не желаю, убирайся прочь от меня, от моего сына, вон ступай, туда, откуда ты пришло…
Снаружи сильный удар сапогом — дверь слетает с петель, падает. Ах ты хулиганьё, сейчас же вызвать охрану, нажать кнопку… В дверном проёме — немецкий солдат со шмассером наперевес. Нет, это не немец, не эсэсовец, откуда ему взяться, это, наверное, карнавал. Может, этот тип из Бразилии, решил так странно поразвлечься. А может, просто сумасшедший? Конечно, сумасшедший, откуда здесь бразильский карнавал? Оксана услышала доносящееся с улицы завывание сирены машин скорой помощи. Так это что, псих сбежал из клиники, как-то пробрался в комплекс ТЕМПОРА, раздобыл автомат… или это игрушечное оружие? Попробовать заговорить с ним? На каком языке — русском, немецком, испанском?.. Ах нет, в Бразилии говорят по-португальски, ещё бы знать этот язык…
— Гражданин! Выйдите отсюда! Мой сын спит, вы можете его разбудить!
Немец выругался и навёл автомат на Оксану. Молодой женщине стало не по себе. В глазах явственно встали стены гетто. Прошлое, убирайся вон, я не желаю тебя, будь ты проклято, у меня есть настоящее и будущее, мой сын, моя новая родина, а тебя на самом деле нет, ты просто лезешь в моё сознание … Это всего лишь псих передо мной. Да, но кто знает, до чего может дойти его психоз…
Однако прежде чем немец нажал на курок, кто-то дёрнул его за правый локоть. Шмассер с грохотом обрушился на пол. Двое здоровенных санитаров в белых халатах навалились на эсэсовца, выкручивая ему руки назад, третий пытался надеть пациенту смирительную рубашку. Немец оказался силён, и его пришлось сбить с ног, чтобы связать. Вспотевшие и злые санитары негромко ругались, уволакивая арестанта, виновато поглядывали на Оксану: не иначе как их недосмотр, сбежал буйный больной. Молодая женщина с опаской выглянула в коридор: почти повсюду, пыхтя и нехорошо выражаясь, санитары, размахивавшие смирительными рубашками и ремнями, гонялись за перепуганными буйнопомешанными в чёрных униформах с двойной молнией на нарукавной повязке, опрокидывали их, боролись с ними, утаскивали к выходу… Вот один вырвался, подхватил с пола автомат, нажал на курок — и короткая водяная струя обдала его мучителей. Ах, так это всего лишь игрушечное оружие — ну да, разумеется, а какое ещё могло быть здесь, в лечебнице ТЕМПОРА… Санитары бранились, отряхивая халаты, выкручивали руки провинившемуся. Бедняга, неужели его ещё и накажут за учинённое безобразие? Хочется надеяться, что нет. Конечно, двери с петель сносить нехорошо, но ведь больной человек, что с него взять… В конце коридора появился охранник, с интересом уставившийся на происходящее. Он заметил Оксану и виновато пожал плечами. Молодая женщина сочувственно улыбнулась ему в ответ: ничего страшного, мало ли что случается в жизни…
Оксана вернулась к сыну. Малыш успел проснуться от шума и теперь удивлённо посматривал своими чёрными глазками, словно спрашивал: мама, что это было? Какое-то сумасшествие? Оно больше не повторится?

9.
Жанна

Майский Руан благоухал ароматом множества цветов. На кладбище аббатства Сент-Уэн, где минувшей ночью соорудили большой помост, собралась огромная толпа. Все с нетерпением ожидали отречения знаменитой мятежницы и бунтовщицы.
— Прошу вас, ваша светлость!
Английский солдат, склонившийся передо мной в подобострастном поклоне и державший вместо алебарды огромную красную розу, смешно коверкал французские слова, и меня так и подмывало сказать ему, чтобы он перешёл на родной язык. Я подобрала подол платья. Граф Уорвик, с маленькой розочкой в петлице, любезно предложил мне опереться на его руку, я фальшиво улыбнулась ему и поднялась по ступенькам на помост. С опаской взглянула в ту сторону, где год назад был приготовлен костёр, который, как я потом поняла, был нужен лишь для того, чтобы припугнуть меня и заставить отречься. Сегодня у меня, в некотором смысле, тоже отречение. Я отрекаюсь от всего того, что мешает моей новой жизни. На сей раз — никаких устрашающих сюрпризов, только огромные розовые кусты вокруг, каких в природе и не бывает, наверное. Ничего удивительного, ведь сейчас май, сад роз под моим окном благоухает, а я оставила на ночь окно открытым. Всё-таки во время злополучного процесса мне несколько раз было очень не по себе, и я решила пожертвовать спортивным интересом.
Кардинал Винчестер с унылой миной смотрел мимо меня и помахивал, словно веером, букетом чёрных роз, похожим на веник. Анна Бедфорд заговорщицки подмигнула мне, Винчестер свирепо посмотрел на неё, и жена моего злейшего врага сделала вид, будто просто нюхает огромный букет белых роз. Поодаль сидел Кошон, державший лёд на голове, а гигантский фонарь под его правым глазом сиял, как орден победителя. Он и был победителем — как-никак, по его настоянию англичане убедили меня сегодня быть в женском платье. Правда, оно мне идёт? Вот этот высокий воротник… Так уж и быть, ваша взяла, ликуйте.
Пучок роз был почему-то засунут Кошону за шиворот. Неужели не колется?
Я села в кресло под балдахином напротив Винчестера. А где букет для меня? Безобразие! Я не позабочусь — так никто не сделает!
Передо мной бесшумно вырос мой недавний обвинитель Жан д’Эстиве:
— Ваша светлость, вот текст, который вы должны подписать! Подписывайте, прошу вас!
— Как это — «подписывайте»?! Нет, я сначала прочту! Вот здесь пропущена запятая! А моя фамилия пишется слитно! Почему вы мне дали только один экземпляр? А кто подписывает за Бедфорда? Я его не вижу!
— Я подпишу. Вы не возражаете, Жанна?
— Нет, Уорвик, не возражаю. Только прочтите, пожалуйста, вслух, чтобы все знали, что мы тут с вами не подписываем ничего предосудительного. И, пожалуйста, один экземпляр договора — мне.
Брат Изамбар де ла Пьер застенчиво потоптался рядом, вероятно, намереваясь дать мне очень мудрый и благочестивый совет. Я притворилась, будто в упор его не вижу. Пусть следует своим советам сам.
«Девица Жанна Дарк из Домреми, графиня Лилий, выражает сожаление в связи с тем, что вопреки своему полу она приняла участие в боевых действиях между войсками короля Генриха Английского и дофина Карла, коронованного в Реймсе. Поименованная девица Жанна, графиня Лилий обязуется вернуться в Домреми, никогда впредь не участвовать в военных действиях и не носить мужское платье. Представители короля Генриха Английского выражают сожаление, что их действия причинили ущерб поименованной девице Жанне, графине Лилий. Они обязуются оказать ей всяческое содействие для благополучного возвращения в Домреми. Вплоть до отбытия девицы Жанны, графини Лилий, из Руана, она считается гостьей короля Генриха Английского. Любое действие против девицы Жанны, графини Лилий будет отныне считаться преступлением против короля Генриха Английского.»
Я мысленно пожала плечами и подписала. Должны же англичане получить хоть что-то за свои десять тысяч золотых ливров. Уорвик подмахнул и широко улыбнулся:
— Жанна, я искренне рад, что всё так благополучно завершилось!
— Благодарю.
— Жанна, пожелайте нам победы!
«Не слишком ли много вы хотите, сэр? По-моему, десять тысяч ливров золотом я вам только что отработала. Ни денье меньше.»
— Сожалею, Уорвик, но я не знаю, как это может быть истолковано. Я ведь только что обязалась не участвовать в военных действиях. Любых. На чьей бы то ни было стороне. Возможно, это запрещает мне и выражать какие-либо пожелания.
Улыбка Уорвика из радостной стала несколько растерянной. Толпа перед помостом разразилась рукоплесканиями и одобрительными выкриками. Руанцы, что с вами? Неужели вы себя совсем не уважаете? Да, правда, не за что.
Ну что, Карл Седьмой, ты, кажется, отрёкся от меня?! Теперь мой черёд. Жаль, что не в моих силах отменить твою коронацию, а то были бы квиты. Ты удовлетворён? По крайней мере, я избавила тебя от расходов на мой реабилитационный процесс.
Удивительно: вряд ли кто-нибудь назовёт сегодняшнее моё поведение героическим, а ведь отречение-то, в сущности, ерундовое, с прошлогодним не сравнить.
Да и отреклась ли я сегодня от чего-либо?
Напрасно я не потребовала, чтобы англичане предоставили мне перед отъездом из Руана букет роз побольше.

* * *

Возвращаясь из бассейна после утренней зарядки, я заглянула в свой почтовый ящик. Оказывается, мне пришло письмо. Интересно, от кого это — надеюсь, не от Джорджа? Ещё не хватало… Нет, из Франции. Какое-то издательство научно-исторической литературы. И чего же они от меня хотят?
«Дорогая мадмуазель Дарк, наше издательство (Парижский филиал) будет очень признательно, если Вы согласитесь подготовить для нас мемуары о тех событиях Вашей жизни, которые произошли до прибытия в Сан Франциско. Мадмуазель Оберж проинформировала нас о том, что воспоминания о пережитом для Вас неприятны, однако мы надеемся, что, учитывая чрезвычайную историческую важность сведений, которыми Вы располагаете, Вы всё же сочтёте возможным принять наше предложение.»
Вот это да! Мне и в голову не приходило до сих пор, что мне есть о чём порассказать историкам. Почему-то вдруг стало очень приятно от этого незатейливого письма на французском языке. А… почему бы и нет? Утрём нос любимым историкам Джорджа! Вот только… как бы мне рассказать о Голосах?
Как там моя малышка, спит спокойно? Тогда… пожалуй, не буду откладывать.
Итак… С чего бы начать? «Я родилась шестого января тысяча четыреста двенадцатого года.» Нужно ли писать, что я дочь своих родителей, а вовсе не незаконнорожденная принцесса?

* * *

— Стой! Кто идёт?
Я тронула повод, и моя послушная лошадка остановилась как вкопанная. Я рассмотрела «лесного стрелка», преградившего мне дорогу. Здоровенный коренастый детина с огромной бородой и всклокоченными волосами, в зелёной куртке и больших сапогах. В его руках был арбалет втрое больше моего… хотя, в случае чего, на этой узкой тропинке мой малыш наверняка взял бы верх. Надо же, в пяти милях от Рыночной Площади Руана — французский отряд, а там только что повесили очередную группу осуждённых… или, может быть, их матричные копии, не знаю.
— Силы Небесные! Да это же Дева!
Я невольно усмехнулась, когда «лесной стрелок» разинул рот так, что туда вполне смогла бы залететь ворона — из тех, которые не добрались до Рыночной Площади.
— Да, это я. Можно мне проехать?
— Матерь Божия! Дева! Какая радость, вы живы! Вы меня помните? Меня ранило, когда мы брали Франке из Арраса. Конечно, конечно, вы сможете проехать куда захотите, и мы вам дадим эскорт, только, пожалуйста, умоляю вас, сначала пройдите к нашему капитану!
— Кто ваш капитан? Ла Ир? Де Сентрайль?
— Нет, Жанна, это я! Какое счастье, что вы живы! А нам уж такое порассказали о вас… Я знал, я был уверен, что у них руки коротки расправиться с вами!
Кого я вижу в кустах позади! Привет старым знакомым! Вот это борода отросла!
— Здравствуйте, Жиль! Боюсь вас огорчить, но они всё же со мной расправились.
Жиль де Рэ удивлённо вытаращился:
— Как это? Ведь вы живы! Или я сплю?
— Мы оба спим, Жиль. Они со мной расправились — это чистая правда. Я всё равно осталась жива — и это истинная правда. Не важно, оставим это.
Прежде чем я успела спешиться, Жиль подхватил меня на руки. Ах, Жиль, если бы вы это делали наяву, до того, как меня взяли в плен… Может быть, никакого плена и не было бы, и мне не пришлось бы мечтать об английских джентльменах… Или всё дело в том, что теперь я в женском платье?
— Спасибо, Жиль. Как ваши дела?
— Да вот… Как видите, вламываем годонам в их собственном логове. В последние месяцы мы им совсем не давали покоя, поверьте мне.
— Верю, Жиль. Ведь сотни их солдат в течение полугода занимались только тем, что меня стерегли, конечно, вам должно было стать намного легче. Вот только для меня это чуть было не закончилось очень-очень плохо.
— Ну так вы всё равно живы, это главное! Вы присоединитесь к нам? Будете командовать отрядом! Будем вместе брать Руан, вы отомстите этим негодяям!
— Нет, Жиль, для меня война окончена — как наяву, так и во сне. Я возвращаюсь в Домреми и больше в мужские дела не лезу. Я дала слово англичанам. Они были так любезны, что предоставили мне охранную грамоту от короля Генриха. Жаль, что я не смогу передать её в музей. Жители Руана подарили мне эту лошадь и арбалет, засыпали меня розами, поклялись в вечной дружбе и проводили до границы города.
— Ба! Вы дали слово англичанам! Пусть это вас не смущает, идите с нами, переодевайтесь, принимайте командование, а ближайший поп вам отпустит все грехи, не то я сам его вздёрну в два счёта на любом дереве!
— Нет, Жиль. Вы же знаете, что Орлеанская Дева не умеет лгать. Я не смогла солгать даже для того, чтобы спасти свою жизнь. Тем труднее мне было бы это сделать, чтобы отнять чужую.
— Экая жалость, Жанна! Вы так славно били англичан! Вы были лучшим капитаном Франции!
— Так почему же Франция бросила в беде своего лучшего капитана? Жиль, почему за меня не внесли выкуп? Почему не обменяли на меня любого из пленных английских капитанов? Почему не взяли приступом Больё? Почему, когда я пыталась выбраться из Боревуара, упала и расшиблась, меня подобрали бургундцы, а не французы? Почему ни один французский священник не призвал Базельский Собор укоротить руки церковному трибуналу в Руане? Объясните мне, Жиль, как случилось, что ни один француз не пришёл ко мне на помощь?
Жиль смутился, опустил глаза:
— Простите, Жанна… Король был против, королева Иоланда тоже. Архиепископ уверял, что если вы ни в чём не повинны перед католической верой, то с вами не случится ничего дурного… Мы, конечно, не должны были их слушать…
— Да, Жиль, не должны были. А теперь уже слишком поздно. Орлеанская Дева, которая мечтала изгнать англичан из Франции, сожжена на Рыночной площади того города, который рядом с нами. Жанна из Домреми, которую вы видите в своём сне, возвращается к своим родителям, а на войне ей делать больше нечего. Жанна Дарк, которую спас один незнакомый вам человек, не имеющий никакого отношения к Франции, скоро проснётся, чтобы заняться своими насущными делами в Сан Франциско.
— Сан Франциско? А что это такое?
— Ах, простите, Жиль… Это тот город, в котором я теперь живу наяву. Вы его не знаете, его ещё не существует сейчас, когда мы с вами разговариваем.
Жиль уставился на меня озадаченно:
— Вы живёте там наяву? Он ещё не существует сейчас, когда мы разговариваем? А… на что же он похож наяву?
— На рай. Больше всего Сан Франциско похож на рай, Жиль.
— Так наяву вы живёте в раю, а к нам возвращаетесь во сне, так получается? Ну, поздравляю, Жанна, не так уж плохо устроились ваши дела! И то сказать — для кого же существует рай, если не для вас!
— Может быть, Жиль. Вот только, поверьте, это слишком дорого обошлось мне. Полгода заточения в Больё, Боревуаре и Буврёе даже вечное райское блаженство не возместит. Мне было невыносимо плохо, когда на меня надевали кандалы…
Я осеклась. Кому-кому, а Жилю де Рэ нет необходимости объяснять, как плохо быть в кандалах. Пройдёт совсем немного времени, и он сам это слишком хорошо узнает. Боюсь, что ему не светит замена матричной копией. Ведь для ТЕМПОРА он — всего лишь один из великого множества грешников, не подпадающих под определение невинной жертвы. Правда, я могу попробовать использовать своё желание… Нет, нельзя. Простите, Жиль, оно слишком важно для меня самой. Но, может быть, Франция закажет компании ТЕМПОРА спасение героя Столетней войны Жиля де Рэ? Остаётся только надеяться… Ах, Жиль, грешный Жиль, как мне вас жалко…
— Жанна, почему вас вдруг возненавидел король?
— Очень просто, Жиль: потому что я отказалась принять его любовь. Согласитесь, причина очень уважительная — по крайней мере, с точки зрения короля. Если бы я знала, при каких обстоятельствах лишусь девственности, возможно, я иначе повела бы себя с королём. Хотя бы для того, чтобы вернуться домой не во сне.
— Жанна, бедная девочка… Англичане сломали вас…
— Нет, Жиль. Не англичане. Прощайте, Жиль. Искренне желаю вам всего наилучшего. Если можно, пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь для тех бедняг, которых чуть ли не ежедневно казнят на Рыночной Площади вон того города. Они не меньше вас любят Францию, но у них нет ни денег, ни власти, ни солдат. Когда к вам придёт некая мадам дез Армуаз, внешне очень похожая на меня, будьте к ней снисходительны, прошу вас. Поверьте мне, у неё самые лучшие намерения. Постарайтесь быть поменьше на виду у архиепископа. Если у вас появится возможность, покиньте Францию. Вот и всё, что я могу вам сказать. Мне пора уходить. Скоро прозвенит мой будильник.

* * *

Как, оказывается, это интересно — писать мемуары! Прошлая жизнь проходит рядом, позволяет увидеть всё заново, к ней можно прикоснуться, вдохнуть её запах — теперь уже безобидный, покорный…
Я дошла до сто десятой страницы мемуаров и решила отдохнуть. Всё-таки не привыкла я писать так много на компьютере.
И тут…
— Здравствуйте, Жанна! Я вам не помешаю?
Я обернулась к двери. Кого я вижу?!
— Привет, Полин! Вы не можете мне помешать! Я очень рада снова вас видеть! Ну, как ваши дела, что с наваждениями?
— Ой, Жанна, вы не можете себе представить, я теперь с таким удовольствием их смотрю! Лучше любого кино! Комические боевики, да такие, что Голливуд позавидует! Иногда я просыпаюсь от собственного хохота. Утром я так жалею, что не смогла запомнить всё! Вот этой ночью, например, я арестовала Гиммлера. Ну, это был прикол! Дело было так: он маскировался под вышибалу в одном парижском публичном доме на площади Пигаль. Как только заметил меня, он сперва полез было драться, тут же передумал, спрятался сначала в туалете, потом сумел удрать куда-то на чердак, затем даже забрался в мусорный бак, свернулся калачиком, вот там-то я его и накрыла! Он был такой жалкий, мокрый, к нему прицепилась всякая бяка… Жена собрала ему напоследок сухариков, ещё чего-то в узелок, и я отправила Гиммлера куда следует. Кажется, его там заставили подметать улицы. А мой жених Андре… он сейчас в Парижском отделении ТЕМПОРА, на днях приедет сюда… так вот, он вчера принимал капитуляцию дивизии СС, ему это ужасно понравилось! Я теперь не смотрю художественные фильмы по телевизору, чтобы не портить впечатление. Мы с Андре называем это — «ночной киносеанс»! Так здорово! Такое хорошее ощущение после этих снов! Лучше этого было только одно… знаете… когда, во время нашего первого разговора, вы отлучились на минуту и Сюзан сказала мне, как вас зовут…

* * *

— Здравствуй, Жанна! Нам надо очень серьёзно поговорить.
Они стояли передо мной все трое: Святая Екатерина, Святой Михаил-Архангел и Святая Маргарита. Мои Голоса. Те, которые впервые появились передо мной как плод моего воображения. Те, которые дали мне самую удивительную судьбу, а затем сознательно вели на костёр. Те, которые сегодня, после провала Проклятого Процесса и моей почётной сделки с англичанами, стали моими самыми страшными врагами.
— Голоса, вы уверены, что нам есть о чём беседовать?
Не очень-то я хочу иметь дело с Голосами. Почему бы это? Ведь я раньше никогда не возражала против переговоров. Перед началом снятия осады с Орлеана я сама предложила англичанам мирные переговоры. Почему же к Голосам я отношусь иначе? Наверное, потому, что англичане пятнадцатого века никогда не предавали меня. Они были просто моими смертельными врагами и никогда не скрывали этого. И я могла им доверять!
— Жанна, неужели ты от нас отрекаешься?
— Что? Я — отрекаюсь от вас? Да кто вы мне? Не вы меня рожали в муках. Не вы меня кормили и растили. Не вы меня учили. Не вы меня спасли от смерти и мучений. Это всё сделали те самые люди, которых вы презираете и называете жалкими. А вы просто хотите командовать мною. Один раз получилось, вам и понравилось. Таких командиров, как вы, полно. Я в вас не нуждаюсь. Так что насчёт отречения — это вы загнули. Хватит того, что я отреклась от Карла Седьмого… жаль, что лишь во сне. И… я до сих пор не вполне уверена, что не выдумала вас.
— И всё-таки, Жанна, давай попробуем поговорить. Вдруг мы не так плохи, как ты о нас думаешь.
— Ну что же! В таком случае, прежде всего ответьте мне на некоторые вопросы. И, пожалуйста, без ссылок на божью волю, неисповедимость путей и прочую ерунду, о которой вы сможете потолковать с Ватиканом: там как раз место святой сейчас вакантно, и я на него претендовать не намерена. Если я чего-то не пойму из ваших ответов, я переспрошу. Если мне не хватит знаний, я утром посмотрю в книгах и Интернете. Первый мой вопрос: почему во всей Франции начала пятнадцатого века вы выбрали именно меня?
— Потому что ты одна из нас. Ты знала о своей будущей миссии и о том, чем она для тебя закончится, прежде чем рассталась с нами, чтобы воплотиться в этом теле. Ты вовсе не выдумала нас, а только вступила в контакт. Когда мы впервые пришли к тебе, мы не сообщили ничего нового, а лишь напомнили.
— В таком случае, почему вы не предупредили заранее, что меня ждёт в конце мая 1431 года? Почему до последнего дня называли костёр избавлением?
— Потому что человеческое тело боится страданий. Твоё человеческое тело не должно было воспрепятствовать исполнению твоей высшей миссии. Разрушение твоей телесной оболочки стало бы избавлением для твоего духа.
— В мою высшую миссию входила гибель на костре?
— Да. Твоё мученичество должно было пробудить дух множества людей, поднять их на борьбу против насилия и несправедливости — по всему миру, на все времена.
— В плену мне досталось более чем достаточно мученичества и без костра. Сожжение моей матричной копии и так пробудило дух множества людей, иначе я бы сейчас не разговаривала с вами. Почему вы так упорно настаивали, чтобы я вернулась в прошлое и взошла на костёр?
— Потому что мы хотим, чтобы ты вернулась к нам. Ты нужна нам.
— Боюсь, что не могу ответить вам тем же. Но — если даже так: почему именно костёр? Ведь я согласна была умереть во сне, во время болезни, даже на плахе! Зачем вам так понадобились мои мучения?
— Жанна, ты должна была очиститься от крови, пролитой на войне. Только пламя костра могло обеспечить это.
Что такое??? Ну уж это слишком!
— Да вы что такое говорите, Голоса? Вы сами навязали мне чуждую миссию, залили меня кровью — и чужой, и моей собственной — а затем, мне же — очищение от крови огнём?!
— Прости, Жанна. У нас не было другого выхода. Когда-нибудь ты это поймёшь.
Вот уж это вряд ли.
— Объясните хотя бы, зачем вам вообще понадобилось менять ход Столетней войны? Какая разница — правил бы Францией подонок Карл или недоумок Генрих? По мне, так от недоумка беды меньше.
— На то были две причины. Одну из них ты хорошо знаешь: Бедфорд установил во Франции чудовищно жестокий режим, каких немного было в истории. И всё же не это было главное… Понимаешь, Франция и Англия не должны были слиться в единое государство, которое смогло бы начать большую экспансию в Европе. Англия должна была проиграть в Европе, а потом и пройти через войну Роз, с тем, чтобы получить стимулы для будущего освоения Америки. Твои победы под Орлеаном и на Луаре породили Соединённые Штаты Америки, Канаду и Австралию. Своим подвигом ты создала мировую систему демократии, Жанна.
Ого! Ничего себе! Своим подвигом я создала мировую систему демократии?! Всего-то навсего! Совсем недурно для неграмотной пастушки из Домреми. Вот только костёр — слишком уж плохая награда за подвиг.
— Голоса! Чем вам мешает ТЕМПОРА?
— Среди тех, кого они спасли и собираются спасти, в том смысле, как люди понимают спасение, слишком много выходцев из наших рядов.
Значит, я не одна такая. Уже это приятно. Если им поверить, получается, что я пришла на Землю из рая… тогда почему же они с такой помпой обещали меня туда вернуть? Ладно: правда или нет то, что они говорят, по крайней мере, я должна признать, что это довольно конкретные ответы. Но что-то в них я не могу принять. Что же мне не нравится? Во-первых, этот разговор происходит только после того, как я сломила наваждение и изменила прошлое. До недавних пор никаких переговоров со мной они не вели, а просто старались раздавить. Как-то трудно назвать такое отношение братским. Во-вторых, если они снова лгут, а я поверю им, то лишусь настоящего и будущего, расстанусь навсегда с моей малышкой и погибну лютой смертью им на потеху. В-третьих… вроде бы у них доводы не те, что у Кошона, скорее даже наоборот, а результат тот же самый: костёр для меня. Не знаю, как им, а мне бы такой единомышленник пришёлся весьма не по душе. А в-четвёртых… уж очень мне нравится жить в Сан Франциско и видеть, как растёт моя девочка. Слишком я сомневаюсь, что в раю буду чувствовать себя лучше.
— Голоса, мне трудно судить, насколько вы искренни теперь. Зато я точно знаю, что раньше вы мне лгали.
— Помилуй, Жанна, в чём ты нас обвиняешь? Мы ни разу не сказали тебе ни слова неправды! Просто мы не говорили тебе того, что ты не была готова воспринять. Некоторые вещи из сказанного тебе ты понимала неправильно, но в этом уж ты должна винить только себя!
— А это и есть ложь. У людей это считается самой страшной ложью. Часть правды — хуже обман, чем сплошная ложь. Подмена понятий и игра слов с человеком, от которого требуют жертвовать самым дорогим, что у него есть — это самый жестокий и вероломный обман. Вам, возможно, не нравится, что я применяю к вам человеческие понятия и критерии, но вы сами заключили меня в человеческую оболочку, вот и получайте результат.
— Жанна, неужели мы никак не сможем договориться?
— Это будет зависеть от вас. Не смейте требовать от меня возврата в прошлое и гибели. Не пытайтесь навредить ТЕМПОРА. Не навязывайте мне сны о прошлом. Есть только один сон, который я принимаю и приветствую…

* * *

Я стояла на пороге моего родного дома. Вот таким я оставила его, когда уходила на войну. Мама лежала на постели. Она почти не изменилась… вот только волосы стали белы, как снег. Она подняла голову с подушки и сперва рассеянно скользнула взглядом по мне…
И тут же негромко вскрикнула.
— Здравствуй, мамочка, дорогая моя! Я жива, я пришла, я здесь!
— Господи! Доченька! Жак, дети, идите скорее сюда! Жаннетт жива, Жаннетт вернулась! Позовите соседей!
— Нет-нет, соседей звать не надо, иначе мне придётся сразу уйти, и я больше никогда не смогу вернуться!
Мои братья, мой отец… вот они уже вышли ко мне, обступили… плачут… Не надо плакать, не надо!
— Отец, милый, братья мои, я так рада, что снова вижу вас всех!
— Девочка моя маленькая, я так счастлива, что ты опять с нами! А мы уж и не надеялись! Это было так страшно — то, что нам говорили о тебе… Рассказывай скорее, как ты живёшь теперь?
— Мамочка, отец, родные мои, я в порядке, я живу в одной прекрасной стране, которая далеко-далеко отсюда, мне там очень хорошо, у меня растёт дочка. Я поступаю в университет, буду учиться, у меня всё есть, и только одно меня печалит — что к вам я смогу приходить теперь только во сне. Закончится этот сон, и мы расстанемся до следующей ночи, когда я снова буду с вами. Когда моя дочка подрастёт, я буду приводить иногда и её, чтобы она познакомилась со своими бабушкой и дедушкой, со всеми вами…

* * *

Голоса, решение за вами. Вы не обязаны отвечать мне немедленно. Я могу подождать. Раз уж я смогла договориться с кровавым регентом Бедфордом, значит, и для вас дверь не закрыта. И ещё я должна сказать вам, что именно сейчас, а не год назад, благодаря вам произошло на самом деле моё расставание с прошлым. С прошлым надо расставаться смеясь. И если я за что-то признательна вам теперь, после всего того, что вы со мной сделали и пытались сделать, так именно за эту возможность посмеяться над самой страшной стороной моего прошлого. Потому что не было ничего смешнее, когда конвоировавшие меня годоны от одного только запаха роз превратились в злых шавок, палачи и стражники провалились под землю, грозный Бедфорд сплющился и стал собственным портретом, а Кошон и судьи передрались прямо в зале суда, как стадо свиней, не поделивших жёлуди.
Отныне прошлое мне не враг. Это справедливо, ведь без прошлого жить невозможно, хотя оно не должно довлеть над настоящим и будущим. Не без вашей помощи, Голоса, я смогу теперь возвращаться в прошлое по собственному желанию. Я вновь буду с теми, кого люблю. С теми людьми, которых оставила в своём прошлом. Буду с ними только на время сна… зато — на самом деле.

* * *

Господи… вот она, эта дверь… сейчас я открою её — и минуту спустя всё станет известно. Второй раз в жизни я вхожу в кабинет Бориса. В первый раз это было около года назад. Тогда я пришла сюда, чтобы поблагодарить Бориса за моё чудесное спасение… ну и произвести впечатление на директоров ТЕМПОРА. А сегодня, сейчас… Сейчас я нахожусь здесь для того, чтобы произнести перед Борисом моё самое сокровенное желание. То, которое он обещал исполнить, ещё не зная, о чём я попрошу. То желание, в котором я сама себе признаюсь с большим трудом… а сейчас его придётся произнести вслух — перед человеком, который видит меня в третий раз в жизни. Господи… хоть бы Борис понял меня… не рассердился, не посмеялся, не прогнал…
Я стояла перед Борисом и, игнорируя его настойчивые приглашения сесть в кресло, ловила себя на том, что от переживания постукивала каблуком об пол. Я очень нервничала, потому что не знала, несмотря на всё, что мне наговорила Сюзан, как Борис отнесётся к моей просьбе. Просьба, надо признать, слишком необычная, и наверняка не этого ожидает от меня Борис.
— Ну, Жанна, если вы не хотите присесть, так и мне тоже придётся встать перед вами. Жанна, прежде всего, я хочу поблагодарить вас за тот вклад, который вы внесли в наш общий успех. Уж я не говорю, что вы фактически спасли ТЕМПОРА от краха, который был бы неизбежен в случае провала операции «Эксодус», но, что самое главное, вы предотвратили гибель множества невинных людей. И поэтому — полагаю, вам об этом говорила Сюзан, — я постараюсь исполнить ваше желание… извините за двусмысленную оговорку — настолько, насколько это будет в моих силах.
«А ведь он тоже джентльмен! Как я этого не замечала раньше? Это потому, что он, в отличие от Джорджа, своё джентльменство не выставляет напоказ. Борис, простите, желание у меня уж очень специфическое, хотя осуществить его вполне в ваших силах… Ну, всё, Жанна, тот самый миг наступил, давай.»
— Борис, извините меня, пожалуйста, у меня будет к вам очень странная просьба… Пожалуйста, не сердитесь. Борис, я хочу… мне совершенно необходимо, чтобы вы дали мне возможность родить от вас ребёнка.
Борис смотрит на меня расширившимися глазами. Растерялся… понятно. Обещание обещанием, но меньше всего он ожидал от меня такой просьбы. Борис, до недавних пор я и сама не думала, что попрошу вас об этом. Это началось после моей недавней встречи со Святой Екатериной, когда она назвала вас жалким человеком. Назвала так за то, что жена бросила вас из-за вашего желания иметь детей. Вы не можете быть жалким человеком. У вас нет такого права. Вы спасли меня, спасли многих невинных людей, дали мне счастье материнства, и я хочу, чтобы вы познали отцовство. Пусть даже мне придётся из-за этого поссориться с вами… хотя лучше, если бы вы на меня не рассердились. Я очень люблю мою доченьку, я за неё жизнь отдам, если понадобится, но, чтобы на моём сердце не лежала тяжесть, мне нужно стать также и матерью вашего ребёнка. Вот чего я от вас желаю, зачем пришла сюда. Хотя… если уж говорить откровенно… дело даже не в том, что сказала Святая Екатерина. Возможно, дело в том, что… вам этого незачем знать… я люблю вас. Это ужасно глупо, это как у Андромеды к Персею, но я ничего не могу с этим поделать, поэтому просто промолчу об этом. Я теперь знаю, как бы мне хотелось называть вас, и я буду всегда помнить, чьё лицо было у того человека, который, как Джордж, нёс меня на руках к постели в том самом сне… Когда я поняла, что люблю вас? Не знаю. Когда уезжала в Европу? Нет, конечно. Тогда я, наверное, не сознавала этого, потому что моё спасение ещё только начиналось, и я не чувствовала себя Андромедой. Позже, когда я разочаровалась в Джордже? Может быть. А возможно, Борис, именно из-за вас я в нём и разочаровалась. Я не могла позволить себе полюбить вас, когда ещё считала себя бесплодной. Позже — не могла, потому что была слишком занята своей девочкой. Могу ли сейчас? Не знаю. Наверное, нет, и давайте не будем говорить об этом. Просто — я хочу, чтобы наш будущий ребёнок стал прекрасным воплощением этой моей несчастной любви, для которой нет места в вашей жизни, но она всё равно останется со мной навсегда. Не обращайте внимания на мои глупости, просто выполните, пожалуйста, мою странную просьбу, ведь это совсем нетрудно, правда? Считайте, что это издержки моей адаптации. Не требуйте от меня объяснений этому, как я не спрашивала, зачем вы спасли мне жизнь. Выполните мою просьбу — и забудьте. Вы не обязаны страдать из-за моей глупой девчоночьей любви, она останется наедине со мной. Я не буду вас преследовать, если вы мне откажете в просьбе, но… пожалуйста, не отказывайте!
Ой! Я всё это произнесла мысленно — или вслух? Не дай Бог…
— Борис, кроме этого мне ничего от вас не нужно. Не надо оформлять брак, мне не нужны ваши деньги, ваши темпоральные чудеса, вы меня больше не увидите, если не захотите, я могу уехать куда-нибудь очень далеко, если таково будет ваше условие. Я отлично понимаю, что вам не пара — всего-то необразованная пастушка со средневековыми привычками. Мне не нужно от вас ничего, кроме того, о чём я только что сказала. Но то, о чём я вас прошу, для меня гораздо важнее, чем я в состоянии вам объяснить. Умоляю вас! Пожалуйста!
«Борис, я же знаю, что в этой миди-юбке я неотразима! Ну не сердитесь на меня, сделайте мне такой маленький подарок! Ой, сейчас разревусь…»
— Жанна, девочка, не надо плакать! Ваша просьба очень неожиданна для меня, это правда. С вашими данными вы легко можете найти себе молодого, красивого, обеспеченного мужа…
«Ой, неужели он намекает на этого пустозвона Джорджа? Борис, я не хочу ловить вас на слове, но вы всё-таки дали обещание!»
— Борис, я очень прошу вас! Что же, мне встать на колени?
— Нет-нет, только не это!
Он поспешно хватает меня за руки, поднимает с пола и как-то нехотя отпускает. Выражение его лица меняется. Борис больше не выглядит растерянным. Он выглядит… Наконец-то он окинул меня тем самым взглядом, который мне так нужен! Именно ради этого взгляда я так нарядилась, что по дороге сюда на меня весь ТЕМПОРА таращился!
— Жанна, твоя просьба и вправду весьма неожиданна, но… у меня вовсе нет причин сердиться! Ты ошибаешься, если считаешь, что супружество с тобой было бы мне в тягость… Это не так… Куда я дену свои деньги, если не… Я, наверное, говорю сейчас глупости… Голова идёт кругом… Жанна, ты не представляешь, что означают для меня твои слова… и как много мне самому надо теперь сказать… того, о чём я никогда раньше не посмел бы заговорить с тобой… Девочка, я не могу поверить — неужели это и есть твоё сокровенное желание?! Если бы ты знала моё…

Часть вторая. Здрасьте, я ваша пра-пра-пра-пра…

Где-то в районе Забайкалья, начало 21 века

— Всё в порядке, эксперты подтвердили — это средний третичный период, около сорока миллионов лет назад!
Андрей с удовольствием перечитал полученное сообщение и закрыл портативный компьютер. Окинул взглядом товарищей:
— Ну что, первопроходцы, завтра — в гости к мастодонтам?
— Какое — завтра! Ты что, сдурел? Сегодня, сейчас! А не хочешь, мы и без тебя пойдём!
Когда такие угрозы исходят от симпатичных девушек, не дрогнуть невозможно. Впрочем, Андрей вовсе не собирался возражать, скорее наоборот. Просто он по своему опыту знал, что, заикнись он с самого начала насчёт сегодня, немедленно раздались бы хором возмущённые крики о том, что все ужасно устали, работали, как волы, и что некоторые по каким-то своим соображениям готовы принести в жертву людей ради того, чтобы поскорее дорваться до сомнительного результата.
— Послушайте, тут три основных входа, а нас шестеро! Давайте разделимся — по двое на вход! Только бечёвочки не забыть, всё-таки лучше сто раз привязаться, чем один — потеряться!
Катя потупилась, обнаружив, что именно ей придётся идти в паре с Андреем. Нет, она ничего не имела против, и всё же… А уж Андрей и вовсе был слишком подозрительно — «за». Он пошёл впереди, не спеша, освещая фонариком высокие своды пещеры. Надо же, как сухо, наверное, откуда-то поступает воздух. Дышется свежо и легко…
Бечёвка дёрнулась.
— Катя, что-то произошло! Сейчас же идём назад!
Какая досада, ведь только вошли в заповедную зону… Но — сигнал тревоги не игрушка. Немедленно к входу, а там разберёмся.
— Ребята, кто сигналил?
— Слушайте, все! Какая-то ерунда получается! Мы здесь не первые!
Андрей заволновался. Что за чепуха, как это не первые? Ведь железно…
— Что ты несёшь? По всем справочникам, тут никого никогда до нас не было! Ты что, не помнишь, как мы эту пещеру вычислили, как сюда добирались, искали вход, какие там заросли?
— Слушай, Андрей, я не знаю как, а вот зайди-ка ты сюда! Все, все сюда, скорее, чтобы не по очереди сходить с ума!
… На гранитной стене пещеры чётко и ясно виднелся текст. Было очевидно, что написано это очень давно, текст изрядно пострадал от времени, но…
— Послушайте, это же английский язык!
— Как это может быть? Здесь совершенно точно никогда иностранцев не было! Не могло быть! Закрытая военная зона!
— А как можно было так продолбить гранит? Если бы хоть известняк! Для этого, наверное, нужны алмазы! Первобытные люди говорили по-английски и использовали алмазы?
Андрей крякнул от досады и сел на пол. Обработать уйму литературы, убедить спонсоров, собрать людей, выклянчить по дешёвке лучшее снаряжение, припереться на край света, продраться сквозь густые колючие заросли, трижды менять маршрут из-за непроходимых дебрей до небес, и после всего — вот это?! Этого не может быть никогда, но… Против фактов нет приёма.
— Ладно, коли уж мы всё-таки здесь, то давайте хотя бы прочитаем…

Глава 1. Десять лет спустя.

Артур

— Сержант Паркер! Твоё отделение обходит деревню справа! Внутрь не суётесь, главное — чтобы никто не ускользнул!
— Есть, сэр!
Артур машинально погладил ствол автомата и на пару секунд задумался. Да, всё понятно. Есть в деревне террористы или нет, не известно, а мирные жители там находятся наверняка, так что бомбить всех подряд пока не будем. Пусть спецназы вместе с первым-вторым-третьим отделениями потихоньку заглянут, выяснят, что там происходит, а мы пока просто постоим снаружи, позагораем. Но на всякий случай — автоматы наготове.
— Отделение — за мной!
Справа река, совсем недалеко. Вон из тех домиков могут попытаться проскочить к берегу. Наведаюсь-ка я туда сам, посмотрю, что в тех домиках…
— Я к домам, Джойс со мной, вы нас прикрываете! Джойс — сзади, дистанция пять шагов!
Тихо, спокойно. Похоже, не там ищем. Были бы террористы, наверняка уже начали бы стрелять. Ведь не могут не понимать, что деревня окружена, а нас вроде как мало, можно попытаться уничтожить. И всё же — внимание, как бы не было сюрпризов. Нет… никого. Вон только мальчик какой-то приближается… плачет. Испугался нас… понятно.
— Эй, малый, ложись на землю, руки перед собой! — Это Джойс. Всюду ему мерещатся террористы. Даже мальчишка заплаканный ему страшен.
— Да погоди ты, Джойс. Не видишь, что ли — ребёнок. И учти, они тут не все понимают по-арабски. Не вздумай в него стрелять.
Хотя немного странно, что мальчик плачет, а идёт прямо на нас.
— Эй, малыш! Остановись! Пожалуйста, подними руки! Мы тебе зла не желаем!
Похоже, он меня не понимает. Ещё сильнее заплакал. Упал на землю… держится за живот… Он, наверное, болен. Ему помощь требуется. Вот почему он шёл к нам — за помощью. Надо бы его забрать отсюда, вдруг бой начнётся. Потом отправим в город, в ближайший медпункт.
— Малыш, не плачь. Сейчас я тебе помогу…
Перестал плакать. Понял меня, да? Смотрит спокойно, как я к нему подхожу… не боится. Но руками по-прежнему держится за живот. Болит, видимо, сильно.
— Сэр, осторожно, на нём может быть бомба!
Ох уж этот Джойс, всё-то ему мерещится…
Стоп! Что это за верёвку на поясе дёргает мальчишка?!
Что за искры… маленькие молнии вокруг меня? Целый вихрь… Куда вдруг подевались все — мальчишка со взрывчатым поясом, Джойс… деревня… что со мною происходит? Где я?

Борис
Не знаю как кто, а я не верю в любовь с первого взгляда. В знакомство по телефону либо по переписке, или через посредническую контору — тоже не верю. В знакомство через общих друзей — верил, пока не женился в первый раз. С тех пор, как развёлся, перестал верить и в это.
А вот в какую любовь я верю…
Женщину, на которой я женат уже десять лет, с которой у нас четверо детей, я полюбил, когда ещё только начал учиться в школе и впервые узнал о ней. В сущности, тогда я ещё понятия не имел, что это любовь, скорее было мучительное отчаяние, бессильный протест, невыносимая обида на невозможность исправить зло, которое давным-давно уже свершилось. И — столь же непреодолимая жажда, безумная мечта однажды изменить, исправить это. Прошло много лет, я вырос, получил образование, начал работать, эмигрировал в США, стал признанным учёным, чуть позже — преуспевающим бизнесменом от науки, успел жениться и развестись, и вот однажды я вдруг осуществил свою безумную мечту… и оказалось, что это не так уж трудно. Тогда же мы встретились, но мне и в голову не приходило признаться ей в любви. Какое там, я ведь тогда уже в отцы ей годился. Я и воспринимал её скорее как дочь. Моя доченька, моя маленькая девочка, попавшая в самую страшную беду, гибельную ловушку истории, одна-одинёшенька против всего мирового зла, но всё-таки отнятая мною у смерти. Затем прошёл год, заполненный неотложными делами, среди которых мне некогда было бросить взгляд вокруг. И… однажды я, не веря своим ушам, внезапно узнал, что и она меня любит. Что я почувствовал в тот момент? Это можно было сравнить с умирающим тяжелобольным, который уже знает, где на кладбище будет его место, и вдруг получает известие, что в соседней аптеке за копейки продаётся чудодейственное лекарство, эликсир жизни, способный не только продлить его жизнь, но и уничтожить болезнь напрочь, превратить его в самого здорового и крепкого человека на свете. Поверить невозможно, но нет сил удержаться от искушения попробовать.
И вот миновало десять лет. Моя жена не состарилась ни на один день, она по-прежнему считается одной из самых красивых женщин в мире и будет таковой всегда. Одна из самых красивых женщин в мире… вот только я не представляю, кого можно было бы сравнить с нею. Но — удивительное дело! — и я рядом с ней с каждым днём чувствую себя всё моложе!
Если за эти десять лет у меня и возникало чувство досады, то разве что от излишней скромности моей жены. Впервые это случилось, когда мы обсуждали планы свадебного путешествия. Небрежно пролистав туристические проспекты самых шикарных компаний, жена отложила их в сторону. Я встревожился:
— Девочка, тебе не нравится?
— Ну как тебе сказать… Конечно, это всё замечательно, но… Прости, любимый, я тебя обманула позавчера.
Ой…
— Я сказала, что мне не нужны твои темпоральные чудеса. Милый, это была неправда. Мне очень нужны твои чудеса. Тем более что одному из них я обязана жизнью. Ведь я по-прежнему имею право на желание, так? Любимый, я хочу увидеть их…
— О ком ты говоришь, девочка?

* * *

… Моисей вёл свой народ бесконечной цепью по выжженной пустыне. Всё дальше, шаг за шагом — прочь из рабства. Люди были истощены, измучены, они смотрели только перед собой — каждый вслед вперёд идущему. Если тот, который шёл последним, падал, он оставался погибать среди груд раскалённых камней и песка.
— Любимый, как это страшно… В книгах всё это описано совсем иначе!
— Да, моя хорошая, на самом деле это было очень тяжело, невыносимо грязно.
… Леонид и его гвардия построились шеренгой перед Фермопильским ущельем. Триста воинов — против полумиллионной армии персов. А в тыл героям уже выходила гвардия царя Ксеркса, которой указал дорогу предатель.
— Что же это такое?! Ведь и у греков были огромные силы! Почему они бросили триста спартанцев на погибель?!
— Миленькая, ты задаёшь странный вопрос. Казалось бы, тебе ответ известен лучше, чем кому-либо.
… Армия Спартака вступила в свою последнюю битву с легионами Красса. Люди знали, что никто из них не останется в живых. Они сражались за то, чтобы не погибнуть распятыми.
— Как печально, когда погибают герои…
— Да, это невыносимо плохо. Что поделать, трагедия — любимый жанр Госпожи Истории. Хуже этого — только когда погибают женщины и дети. Но самое страшное — то, что едва не погибла лютой смертью одна хорошо известная тебе героическая девочка.
Моя жена заплакала.
— Любимая, может быть, тебе не следует это смотреть?
— Нет, дорогой, мне необходимо увидеть всё так, как оно было на самом деле.
— Ну, ладно… Дальше должно быть легче.
…Оливер Кромвель вывел «железные бока» на битву при Уинсби, которая дала рождение мировой цивилизации. Он не мог знать, что превосходящие его, победоносные королевские войска, в сущности, уже были обречены.
— Я бы не сказала, что Кромвель так уж симпатичен…
— Ты права. Он далеко не ангел. Но он первый герой, который победил и остался жив… без помощи ТЕМПОРА. Уже за это я ему признателен. Святая девочка, которая спасла свою родину и едва не поплатилась своей маленькой жизнью, — это слишком грустная сказка.
— Да, правда. Я и сама предпочитаю сказку о спасении Андромеды.
… Джордж Вашингтон уводил свои разбитые отряды по зимнему льду. Издалека доносились победные кличи индейцев — союзников англичан. Североамериканские колонисты были на грани полной гибели.
— Невероятно! Если бы мне кто-то сказал, что американские войска могли когда-нибудь потерпеть поражение, я бы просто не поверила!
— Терпели, и не раз. Это было всего лишь одно из первых.
… Пушки открыли огонь по толпе. Маркиз Мари-Жозеф де Лафайет понял, что артиллеристы не слышат его команды, и, подскакав к ближайшей пушке, закрыл её дуло своим телом.
— Ну почему, почему не Лафайет был королём Франции?
— Потому что тогда он не смог бы прийти на помощь к Вашингтону. Согласись, что это было гораздо важнее.
… Отряд Симона Боливара был полностью измотан непрерывными боями. Казалось, ещё один шаг — и люди рухнут замертво.
— Невероятно! Ведь днём позже они уже победили! Ах, если бы они знали, что от победы их отделяет всего один лишь день!
— Да, этого они не знали. Но они также не знали, что значит сдаться.
… Горстка мятежников во главе с Джузеппе Гарибальди высадилась в Сицилии. Практически безоружные оборванцы — против европейской армии.
— А правда, что Гарибальди спас Францию в её войне с Пруссией?
— Да. На этот раз Франция не была столь неблагодарной, как…
— Пожалуйста, не надо об этом, милый.
… Шарль де Голль уводил немногих французских патриотов к английским кораблям. До прихода гитлеровской армии оставались считанные часы.
— Опять: один — против всех…
— Да. Это ведь обычное дело. Тебе это слишком хорошо знакомо, моя маленькая!
… Миллионы индийцев легли перед английскими солдатами, не давая им пройти. Солдаты избивали безоружных людей, топтали их, утаскивали в сторону для расправы…
— Почему, ну почему Ганди запрещал насильственное сопротивление?
— Потому что индийцы не желали брать пример со своих палачей.
Моисей, Леонид, Спартак, Кромвель, Вашингтон, Лафайет, Боливар, Гарибальди, де Голль, Ганди. В этой замечательной плеяде отсутствовало одно, самое великолепное, самое яркое имя. Имя моей жены.

* * *

— Любимый, наконец-то я могу поблагодарить тебя! Постой, не перебивай, я знаю, что ты скажешь! Любимый, я хочу поблагодарить тебя не только за то, что ты спас мне жизнь, и даже не за то, что ты позволил мне принять участие в спасении других людей, но прежде всего за то, что ты дал мне возможность стать слабой! Я никогда раньше не могла позволить себе этого, ведь сначала я отвечала за многих других людей, а потом должна была защищать свою собственную жизнь. Я так благодарна тебе за то, что могу сейчас лежать рядом с тобой, спрятавшись от всех невзгод — и чувствовать на себе твою тёплую и сильную руку… вот так… нет, вот сюда, пожалуйста… Мой милый, если бы ты знал, как я всегда мечтала быть слабой и беззащитной… Как я хотела быть такой, как все нормальные женщины…
— Девочка, прошу тебя, не плачь!
— Любимый мой… пожалуйста, не запрещай мне… я так всегда хотела поплакать… чтобы не от боли, не от страха, не от обиды… поплакать — просто так…

* * *

Ежедневно мы вынимаем из почтового ящика кучу приглашений. Главным образом — Голливуд. Там не могут понять, почему это миссис Рабинович предпочитает домашнее хозяйство и воспитание детей той всемирной славе, которая обрушится на неё водопадом, едва она только вступит на съёмочную площадку. Суперфирмы модной женской одежды и косметики — следом за Голливудом, вынь да положь им миссис Рабинович для рекламы или подиума. Шикарное письмо из Лондона, с королевской гербовой печатью: «Ваша Светлость Досточтимая Графиня Лилий, дорогая миссис Рабинович, глубокоуважаемый мистер Рабинович, мы будем Вам признательны, если Вы сообщите нам, возможен ли и в следующем году Ваш визит в Букингемский Дворец». Боюсь, что невозможен, я и так еле уговорил жену один раз нанести «визит примирения» к английской королевской семье. То и дело приходится менять номер телефона. «Сэр, я действительно миссис Джоан Рабинович, но я совершенно не понимаю, о чём вы говорите, ни о каком интервью не может быть речи, я родилась тридцать лет назад в Сан Франциско, я всего лишь домохозяйка, до свидания.»
Моя жена не любит распространяться о том её прошлом, которое было до нашей первой встречи. Это — между нею и миром теней.
Сейчас дверь откроется, и я увижу её…
— Здравствуй, любимый! Как прошёл день, что нового на работе?
О, эти огненные чёрные глаза, алые губы, чуть вздёрнутый носик, переливающиеся волосы, нежная улыбка, тончайшие черты лица! Она встречает меня в безразмерной тёплой рубашке и таких же штанишках. Во-первых, потому, что довольно прохладно, всё-таки сегодня седьмое января, вчера был её день рождения, а во-вторых, если бы она оделась иначе, то мои первые мысли были вовсе не об ужине…
— Прости, милый, у меня руки в муке!
Зато у меня руки вполне чисты, и я не могу сдержать желание прижать к себе хоть на мгновение её стройную фигурку, ощутить ладонями её нежное тело…
— Ну-ну, ладно, иди сначала отдохни, поужинай, да и мне надо пирог закончить, а потом займёмся нашими основными делами!
Да, ты права, любимая. Сначала закончим другие наши вечерние дела.
— Папочка, здравствуй, я так рада тебя видеть, я очень соскучилась!
— Сюзан! Ты уже приехала?! Я думал, ты ещё неделю будешь в Англии!
— Нет, я вернулась, я поссорилась с английским папой, и я больше никогда к нему не поеду! Хочет — пусть он сюда приезжает! Кстати, сейчас он в «Хилтоне»!
Так, понятно, у Джорджа снова проблемы с дочерью. И я догадываюсь, что приключилось. Небось опять язык распустил по поводу меня или моей жены. Сюзан это люто ненавидит, а он так и не делает выводы.
— Сюзан, ну прости его, всё-таки он тебя любит! И бабушка тоже! Не наказывай их слишком строго!
Сюзан принимает непроницаемый вид. Хочет она или нет, отцовская порода в ней чувствуется, английский аристократизм так и лезет наружу.
— Я подумаю.
В сущности, симпатичный, но уж очень непутёвый парень этот Джордж. Каждый месяц у него новый роман, который усилиями папарацци гремит на весь мир, а семьи как не было, так и нет. И, похоже, если так дело пойдёт дальше, Сюзан останется его единственной наследницей. Каждый раз, когда нам приходится встречаться, он так обиженно смотрит на меня, как будто говорит: «Ну почему она предпочла тебя? Ведь я моложе, красивее, здоровее, и денег хватает!». Нет чтобы гордиться — всё-таки она ему не сразу отказала, и это при его-то фамилии. А его мать… Жена мне рассказывала, что на первой встрече та выглядела сперва очень чопорной, надменной, жёсткой английской леди, а затем вдруг как-то вмиг изменилась, растаяла, они неожиданно подружились… Когда мы поженились, несостояшаяся свекровь моей жены часто приезжала, смотрела очень робко, грустно… вот тебе и чопорная леди. Когда я увидел её вместе с Сюзан, первая моя мысль была: бедная женщина, как же она боится расстаться с внучкой, только бы та не стала ею помыкать… Такой вид напуганный, как будто у неё в жизни никого больше нет, кроме нашей девочки. И ведь возможно, что это действительно так. Как же её жалко… Наверное, на днях она приедет сюда — побыть подольше с внучкой.
— А где Дэвид, Изабель, Кэтрин?
— Они играли в войну, свалились в канаву, и теперь их Нэнси отмывает! Всех троих!
Сюзан не играет в войну. Жена убедила её, что это не женское занятие. А вот младшие — другое дело, ведь они зачитываются книгами о своей маме. Мне трудно это осуждать, я ведь когда-то начинал с этих же книг.
… Вот обыденные вечерние дела завершены. Я стучусь в комнату к жене…
— Заходи, любимый!
Ох ты… Неужели такое возможно? В её комнате погашен свет, но горят свечи и китайские фонарики — причём только у входа и окон, а кровать тонет в темноте. Она одета в открытое тёмно-зелёное платье с блёстками, её талию охватывает бархатный пояс того же оттенка, на ней широкие золотые браслеты и такой же колье. В браслетах и колье отражаются китайские фонарики… на ней босоножки на высоких каблуках, в распущенных волосах до пояса что-то мерцает… А грудь… Девочка моя, разве можно так пахнуть розами? Я же сейчас за себя не отвечаю…
Я забываю, сколько мне лет по паспорту. Я подхватываю её на руки, её колени касаются моего плеча, её тёплые ладони мягко ложатся мне на шею, её горячие губы оказываются перед моими…

* * *

— Так, дорогой, а теперь выкладывай, что у тебя стряслось на работе!
Сегодня суббота, мы только что сполоснулись после утреннего бассейна, и я бы очень непрочь возобновить вчерашнюю вечернюю программу, но жена непреклонна:
— Знаешь, мне нравится большинство американских обычаев, но я не согласна, что все проблемы надо оставлять перед порогом дома. Твои проблемы — это и мои проблемы. Чем раньше расскажешь об этих моих проблемах, тем быстрее мы вернёмся к нашим основным делам. Ну же! Давай-давай!
— Уверяю тебя, всё в порядке! С чего ты взяла?!
— Милый, ты же совершенно не умеешь обманывать! У тебя всё на лице написано! К тому же не забывай, что я всё-таки ведьма. Помнишь, как я в прошлый раз тебя допрашивала? Мне даже неудобно было потом. Давай уж сам! Я понимаю, что финансовые дела ТЕМПОРА окей, правда, по Интернету вчера не проверяла, но из-за них ты точно огорчаться не стал бы. Наверняка опять неприятности из-за «Эксодус»?
Про какие неприятности она уже знает? Насчёт неизличимости ностальгической ломки и вследствие этого многочисленных самоубийств пожилых людей среди спасённых — это было пять лет назад. Нам тогда Конгресс запретил перемещать людей старше пятидесяти лет, у них это практически безнадёжно… да, есть исключения, но они рассматриваются в персональном порядке. Молодёжь выдерживает ностальгическую ломку гораздо легче, достаточно обычных защитных мер. Первой из победивших ностальгическую ломку стала моя жена десять лет назад. Собственно, от неё мы впервые и узнали об этой болезни, она же сама справилась с наваждениями, а затем научила нас, как их выявлять и преодолевать. Психологи даже пришли к выводу, что для молодых преодоление этой злосчастной ломки является хорошим жизненным стимулом. Недаром спасённых с радостью принимают на работу, очень редко увольняют, у них самые прочные семьи… вспоминая вчерашнее, я этому совершенно не удивляюсь, было бы странно наоборот. А вот для пожилых людей — это, как правило, кошмар, который преодолевается только смертью, и защитные меры только продлевают агонию.
— Ладно… кое-что я тебе, пожалуй, расскажу…
Моя маленькая жёнушка сразу успокаивается, улыбается, садится на стул, складывает руки на коленях — прямо как прилежная ученица:
— Вот и хорошо. Мне не обязательно знать всё, и я не буду к тебе придираться, если ты о чём-то умолчишь. Слушаю тебя внимательно!
— Понимаешь, пока идёт «Эксодус», возникают разные дополнительные идеи. Уж очень хочется, чтобы невинный человек жил столько, сколько ему природа отпустила. Например, ты, возможно, уже знаешь, что мы недавно запустили программу по возвращению жертв, погибших в авиа- и автокатастрофах, от рук убийц, сексуальных маньяков и прочей нечисти. Проблем практически не возникло, результативность свыше восьмидесяти процентов. Нам так понравилось, что мы захотели возвращать солдат, погибших на войне, а также полицейских, убитых при исполнении долга, — и вот тут загвоздка!
— Почему это? Какая разница?
— А вот какая. Почти каждый солдат погибает в бою или при попытке предотвратить теракт. До последнего мгновения жизни он может выбирать между несколькими вариантами решений, среди которых есть и спасительные для него. До последней секунды, пока солдат жив, мы не можем заменить его матрицей, неспособной не только принимать, но даже имитировать принятие решений. А других матриц не бывает. Ведь это всего лишь имитаторы. Хорошие или так себе, дорогие или копеечные, но имитаторы.
— Да уж! Помню, я три дня свою имитацию оплакивала, когда мне показали, как её сжигали, а она кричала моим голосом и задыхалась в дыму!
— И — тем не менее, это так. Поэтому возникла другая мысль: отправлять погибших солдат и полицейских не в будущее, а в прошлое, вот для этого фактор выбора не помеха. Разумеется, не на несколько дней или лет назад, когда этот солдат ещё был жив и без нашего участия, а далеко-далеко… прости, любимая, но вот куда именно их отправляют — этого я тебе сказать не имею права. Добавлю только, что есть ещё одна категория людей, переправлять которых в будущее не только невозможно, но бессмысленно. Это самоубийцы.

Глава 2. Добро пожаловать в ад!

Артур

Когда я пришёл в себя, то увидел, что нахожусь в больничной палате. Меня ранило при взрыве малолетнего террориста-самоубийцы? Да… конечно, очень уж близко я к нему находился. Странно, но ничего не болело. Да вроде и лечения мне никакого не полагалось: ни капельницы рядом, ничего. Просто — лежал я себе в постели, одетый в пижаму, отдыхал. Даже немного глупое ощущение.
Пока я пытался разобраться, от чего и как меня лечат, да и болен ли я вообще, дверь открылась, и вошла пожилая женщина в белом халате и в очках. Она часто моргала и вообще производила впечатление слегка подслеповатой. Не будучи уверен, что она меня сразу заметила, я обратился к ней первый:
— Здравствуйте! Мне кажется, я вполне здоров!
— Это правда. Вы здоровы, пост-транзитный шок у вас прошёл. Вы можете встать.
Нетрудно догадаться, что я немедленно воспользовался этим разрешением. Подошёл к окну. Темно. Ночь, значит… или поздний вечер. Интересно, что такое пост-транзитный шок? Надеюсь, не контузия?
— Так вы меня завтра выпишете?
— Простите… мистер Паркер. Мы вас надолго не задержим, но… прежде всего — давайте уточним, где вы находитесь. Это вовсе не военный госпиталь.
Вот те раз!
— Нет? А что же это такое?
— Мистер Паркер! Во время взрыва террориста-самоубийцы вы должны были погибнуть. Однако…
Женщина сделала многозначительную паузу, видимо, рассчитывая, что я всё пойму. И верно. Я уже всё понял.
— Однако меня забрали из момента гибели с помощью машины времени? Я понял правильно? Это сделала ТЕМПОРА?
— Именно так, мистер Паркер. Но…
Почему она постоянно делает такие длинные паузы? Хочет, чтобы я сам обо всём догадался? Ладно, попробую.
— Но по каким-то техническим причинам вы меня не можете пока выпустить? Я всё понимаю, подожду. Надеюсь, это получится не слишком долго?
— Я сожалею, мистер Паркер. Я говорила правду — мы вас надолго не задержим. Однако вернуть вас домой мы не сможем. И вот почему…

Мэри

Когда я вернулась домой, я была совершенно спокойна. Правда, дверной замок открыла не сразу, руки всё-таки дрожали. Собственно, отчего волноваться, если я уже всё решила? Конечно, ещё надо настроиться. Попробую включить телевизор…
«… В ходе антитеррористической операции погиб ещё один военнослужащий. Его имя пока не сообщается, так как сначала должна быть извещена семья погибшего…»
Семья погибшего уже извещена. Артур участвовал в прочёсывании местности, когда услышал детские крики. Подойдя ближе, он увидел маленького мальчика, который жалобно кричал, держась руками за животик. Товарищ Артура предостерегающе крикнул, но мой жених хотел помочь ребёнку, подошёл ближе, и тут прогремел взрыв…
Психологи, конечно, хорошие люди. «Мы понимаем, как вам сейчас тяжело, пожалуйста, вам не следует оставаться одной, вот мой телефон, прошу вас, звоните в любое время, я буду рад побеседовать с вами». — «Что вы, не стоит беспокойства, я совсем не так слаба, как вы могли подумать, мне просто нужно немного отдохнуть, привыкнуть к случившемуся, только и всего». Чтоб ты только отстал на один час, мне больше и не нужно.
Так, пора. Моя прощальная ванна должна быть тёплой, благоухающей и приятной. Включить красивую музыку… классическая — да, подходит, вполне. Странно, почему самоубийство из-за потери любимого считается позорной слабостью, и при этом «Ромео и Джульетта» — пример для подражания? Ладно, живите как хотите, но только без меня. Я знаю, это почти безболезненно…
Я взяла лезвие безопасной бритвы и несильно полоснула по левому запястью…
В тот же миг всё поплыло передо мной… Как, уже? Я была уверена, что это продлится гораздо дольше…

* * *

— Ну, как вы себя чувствуете?
С этим вопросом ко мне обратился тощий седой очкарик, этакий старый гриб, сидевший возле моей кровати. Я осмотрелась. Ни на чистилище, ни на ад не похоже. Скорее больничная палата. Моё левое запястье было аккуратно забинтовано.
— Простите, а вы, собственно, кто?
— Я ваш куратор по психологической адаптации. Зовите меня просто — Смит.
— Смит, что это за место?
— Давайте начнём с другого вопроса: что это за время? Сейчас примерно два миллиона лет до момента вашего рождения. Вы находитесь на перевалочном пункте КХ-55. Завтра вы будете отправлены в дальнейший путь. У нас с вами примерно десять часов на всё про всё.
— Куда это я буду отправлена?
— Ваш момент назначения — середина Третичного периода Кайнозойской эры. Вам это что-нибудь говорит?
— По правде, ничего.
— Сорок миллионов лет до вашего рождения… примерно.
— Это что, штучки ТЕМПОРА? Меня закидывают в прошлое? Зачем? По какому праву?
— Начнём с того, что вам это должно быть безразлично. Вы ведь хотели уйти из той своей жизни — этого вы добились. Считайте, что вы попали в ад, как и положено самоубийце, но здесь вас никто не собирается жарить на сковородке, подвешивать на крюк или тыкать раскалёнными прутьями. Просто ваша свобода выбора и передвижения будет жёстко ограничена. Вы сами лишили себя всех гражданских прав, поэтому считайте, что вы в рабстве у Департамента Энергетики США, организации ЮНЕСКО и компании ТЕМПОРА, выполняющей их заказ. К вашему утешению могу сказать, что ваше рабство будет не таким уж страшным. От вас потребуется только выжить в тех условиях, в которых вы будете находиться с завтрашнего дня, и соблюдать некоторые, довольно простые, нормы общественного поведения.
— Хорошо, но вы ведь ничего не потеряете, если скажете, зачем это нужно Департаменту Энергетики США и ЮНЕСКО?
Мой собеседник задумчиво посмотрел на меня.
— Ну, ладно… Всё началось тогда, когда биологи расшифровали код ДНК человека. До тех пор предполагалось, спасибо Дарвину, что человек как-то произошёл от обезьяны, наиболее вероятным считалось — от шимпанзе. То, что никто никогда не находил промежуточного звена — ладно, допустим, все они поголовно вымерли, а кости их сожрали хищники. То, что мозг нормального человека гораздо тяжелее любого обезьяньего — тоже ничего не опровергало, у разных людей вес мозга тоже неодинаков. То, что человеческий плод развивается совсем иначе, чем обезьяний, что у человека плохая биологическая совместимость с обезьяной — хуже, чем со свиньёй,- на это всё можно было до поры, до времени закрывать глаза. Но то, что человеческий ДНК мало чего общего имеет с обезьяной… Впрочем, Дарвин возразил бы нам, что человеческий ДНК в принципе имеет мало общего со всеми видами земных животных, и был бы прав. Очень мало шансов, что человек произошёл в результате земной эволюции. Что же получается? Или человек произошёл в какие-то незапамятные времена, этак двести-триста миллионов лет назад, и с тех пор развивался как-то обособленно… это, возможно, объясняет проблему ДНК, но вот наша цивилизация развилась за несколько столетий, почему этого не происходило в доисторические времена? Или человек прибыл с другой планеты… допустим, с распавшегося Фаэтона, вполне в духе людей развалить планету, на которой они живут… Есть гипотеза, что Луна — это осколок Фаэтона, который переселенцы захватили с собой… Но тогда странно, что следов переселения практически нет, а может быть, и нет вовсе… Да и дикое состояние человека каких-нибудь четыреста лет тому назад трудно объяснить в рамках этой версии. И наконец, последний вариант: человечество возникло искусственно, создав самое себя, запустив поселенцев в далёкое прошлое. Эта гипотеза объясняет, например, хроническое стремление человечества уничтожить себя, ведь чужаку всегда неуютно. Но, если эта последняя гипотеза верна, то необходимо создать генетическую основу человечества. Да, за миллионы лет люди одичают, но их генофонд сохранится, и однажды станет возможным подъём цивилизации, который мы с вами наблюдали ещё недавно. В этом и состоит операция «Посев», в которой вы участвуете не по собственной воле. Почему вас запускают в столь отдалённое время? Это чуть позже того периода, когда динозавры погибли вследствие знаменитого падения астероида. За каких-нибудь двадцать пять миллионов лет, по оценкам специалистов, природа в основном восстановилась, но никаких новых претендентов на звание владык природы не появилось. Мастодонты людям не помеха.
— Скажите, а если всё-таки верна одна из двух других гипотез… Разве эта ваша операция «Посев» не поставит под угрозу развитие цивилизации?
— Каким это образом? Ну, на какое-то время людей будет больше, чем предполагалось, но за сорок миллионов лет всё это придёт в норму.
— Зачем нужен этот перевалочный пункт? Почему меня не закидывают сразу на сорок миллионов лет?
— Этот временной участок, где мы с вами находимся, — последний рубеж, на котором ТЕМПОРА кое-как имеет обратную связь. Дальше дорога в одну сторону: только в прошлое. ТЕМПОРА старается по возможности контролировать процесс переселения.
— Последний вопрос… Скажите, а почему вы-то во всём этом участвуете?
— А что я теряю? Я неизлечимо болен, мне осталось жить несколько месяцев, зато здесь я приношу пользу. Скоро меня не станет, и на моё место пришлют другого.

* * *

— Суициды, подъём!
Мне хотелось ещё поспать, и я вначале не cреагировала на команду — но тут на меня обрушился водопад холодной воды. Я машинально вскочила, кашляя и отплёвываясь.
— Быстро — раздеваться! Стройся в шеренгу по росту!
Вокруг меня бегали, шлёпая босыми пятками по лужам, десятки нагих молодых женщин. Я быстро скинула с себя мокрую ночную сорочку и стала искать глазами, куда бежать строиться. Всё внятно объяснил несильный, но унизительный удар по ягодицам:
— Чего головой вертишь? Сюда, быстро!
Спустя две секунды я уже стояла в шеренге, зябко стряхивала с себя остатки холодного душа и опасливо смотрела на молодую женщину в пятнистой форме, поигрывавшую резиновой дубинкой.
— Так! Все вы были на перевалочных пунктах, никому ничего объяснять не надо! Все знаете, что ваши права остались в далёком будущем! Здесь — жёсткая дисциплина! Наказания — только телесные, не опасные для здоровья, но очень болезненные, не нарывайтесь! Ваше счастье, что вы все здесь в состоянии рожать детей! Это и будет ваше основное занятие! Мужчин здесь полно, сможете выбирать! Никого не захотите — мы выберем за вас! Заартачитесь — будете наказаны! Физические упражнения — обязательны! Медосмотр — обязателен! Хозяйственные работы — четыре часа в день, освобождает только врач! Забеременеете — перейдёте в другую секцию, там специальный режим! Отбой в двадцать один ноль-ноль, подъём в пять тридцать! Если в течение ночи тревога, подъём утром производится позже! После отбоя — пять минут — всем лечь! В течение ночи выходить — только по одной, в туалет! С завтрашнего дня — подъём без душа, по команде, в течение пяти минут всем стоять в строю! За задержку — наказание! Сейчас получите одежду и подойдёте к учётчице, ответите на все вопросы! За враньё при ответах — наказание! За отказ отвечать — наказание! Разойдись!
Да, здорово я вляпалась. А на кого обижаться? Между прочим, ещё немного — и жарилась бы на сковородке. Положа руку на сердце, не могу не признать, что с нашей суицидной сестрой только так и обращаться. Избаловала меня демократия, вот я и полоснула бритвой по вене. А при здешнем режиме не остаётся времени на такие развлечения, да и присмотр, видно, суровый. Не умеешь разумно распорядиться своими правами — значит, ни к чему они тебе. Между прочим, восемь с половиной часов на сон — это шикарно. Читала я про Советский Союз, Китай, Северную Корею — там не так обращались с арестантами. И уж били резиновой дубинкой вовсе не для того, чтобы помочь проснуться. Комплект одежды — простейшее бельё, пара полотенец и бледно-синяя униформа из дешёвой джинсовой ткани, да ещё тапочки на низком каблуке, не так уж плохо. В сущности, меня просто заставляют детей рожать, невелика трагедия. Холодный душ вместо будильника — это, конечно, ужасно, но вроде больше так не будет… А кстати, здесь совсем не холодно.
— Ваше имя, фамилия, возраст, откуда прибыли?
— Мэри Уотсон, восемнадцать лет, Бостон, Массачусеттс.
— Образование имеете?
— Окончила школу, начала изучать программирование в колледже.
— Вот и изучала бы дальше, что же ты так… Причина самоубийства?
— У меня жених погиб… во время антитеррористической операции в районе Персидского Залива.
Девушка-учётчица пристально смотрит на меня, её взгляд смягчается.
— Вот, значит, что… Как его имя, фамилия, воинское звание, род войск?
— Артур Паркер, сержант, морская пехота.
— Ладно, Мэри Уотсон, пока свободна, далеко не уходи.
Куда же мне уходить? Я лучше по сторонам погляжу, пока мне никто дубиной не грозит. Вокруг суетятся переодевшиеся арестантки, надсмотрщица ходит среди них, дубинкой помахивает, но вроде никого не бьёт. Вот уже кто-то убирает мокрые постели, а там вон пол драют. Надсмотрщица подходит ко мне:
— Ты чего стоишь? Вон, видишь — люди работают! Иди, собирай мокрое с постелей, относи направо, видишь, вон там куча!
— Подожди, Рэчел! Не трогай её, иди лучше сюда, глянь…
Рэчел заинтересованно подходит к учётчице, смотрит на экран компьютера, выражение её лица меняется, она снова обращается ко мне:
— Ты чего стоишь? Вон, видишь — стул, возьми, присядь, ещё успеешь настояться!
Я сажусь. И то верно, хоть отдохну от первых впечатлений…
— Мэри! Это ты? Это в самом деле ты?
Я, наверное, сошла с ума. Передо мной — Артур! Живой!
— Артур… Это и вправду ты? А мне сообщили, что ты погиб в теракте!
— Милая, что же с тобой-то случилось?
— Артур Паркер, ваша невеста пыталась покончить с собой, когда ей сообщили о вашей гибели. Будете теперь оба жить до ста лет.
Я обнимаю Артура, я не верю, что могу обнять его…
— Мэри, как же это ты, зачем… Ты не должна была…
— Артур, любовь моя, какое счастье, что мы вместе!
— Артур Паркер, вы забираете арестованную за суицид Мэри Уотсон?
— Да, разумеется! Где я должен подписать?
— Нигде. Сегодня у вас увольнительная, пойдите возьмите нормальную одежду для своей прекрасной леди, через час принимайте квартиру для пары. Всё, счастливо вам обоим!
Страшная надзирательница и учётчица улыбаются нам. Мы уходим за одеждой для меня и квартирой для нас обоих.

Алексей

Приятно выходить из Академии Генерального Штаба… чтобы ехать домой. Неделя отпуска, отдыхаю. Как там мои? Не мог дозвониться к ним в последние дни. Наташа… Вот через несколько часов всё и узнаю. Сейчас — на метро, оттуда на вокзал, и через два часа я дома.
Погода хорошая, приятная. Июнь месяц, тепло, но не жарко. Природа прямо благоухает… даром что в центре города. Отличный парк перед зданием, идти через него — особое удовольствие. О, вот патруль навстречу. Командует капитан, так что наверняка сейчас проверят.
— Товарищ старший лейтенант! Пожалуйста, предъявите документы!
Нет проблем, вот, пожалуйста.
— Вы слушаете курсы в Академии? Сейчас направляетесь домой, в отпуск на неделю?
Вот зануды. Я что, должен всё пересказать, что вы только что прочитали? «Да-да-да-да-да.»
— Всё в порядке. Счастливого пути!
Надеюсь, в моём счастливом пути будет поменьше патрулей, а то я так год буду добираться. М-да, а вот метро портит всё настроение. Вроде бы следят за тем, что здесь происходит, а толку мало. Грязно, да и обстановка какая-то… нервозная, тревожная. Так… мне сейчас на кольцевую.
На перроне никого. Почти никого. Поодаль бабуля какая-то с узелком — ждёт поезда, на скамеечке. Парень какой-то рядом с ней… стенку рассматривает. Наверное, объявление какое-нибудь увидел. Эх, хочется расслабиться, подремать… но лучше подождать с этим до дома.
— Ай! Хулиган! Ты что делаешь?! Отдай! Во-о-ор!!!
Что такое? Тот парень… удирает от бабки… с её узелком?! Он ограбил её?
— Эй, подожди! Парень! Стой!
Мелькает мысль — вынуть пистолет, пригрозить, выстрелить в воздух? Да ну… опасности ведь нет, да я уже догоняю его. Вот и пришлось в метро спринтом заняться. Куда он бежит, там же глухая стена?!
— А ну стой, тебе говорят!
— Эй, старлей, не подходи! Пожалеешь!
Ах, чёрт, у него нож. Но это ты зря, парень, с ножом против офицера десанта… левой рукой — обмануть — правой, кулаком — в сплетение, теперь левой за запястье, рывок — нож падает со стуком… Куда он смотрит — позади меня? Азиатская хитрость, надеется, что я поверну голову, как же…
Куда он вдруг подевался? Где платформа? Где я? Какой-то туннель, искры вокруг… голову словно обручем сдавливает…

Глава 3. За сорок миллионов лет до Мендельсона.

Артур

Я проснулся от телефонного звонка и не сразу поверил, что обнимаю спящую Мэри. Значит, это мне не приснилось… бедная девочка, что же ей пришлось выдержать! Три года назад её приёмные родители погибли в автокатастрофе, а теперь…
— Артур Паркер слушает!
— Привет, Артур, прими мои поздравления! Слушай, тут такая просьба от арестантской секции… твою Мэри ещё не переоформили, они просят, чтобы вы нашли время и наведались в медпункт, а потом в спортзал, хорошо?
Я смотрю на Мэри, она уже проснулась, потягивается, с улыбкой смотрит на меня.
— Мэри, милая, ты не возражаешь, если мы сейчас сходим к врачу, а потом в бассейн?
— Да, Артур! С тобой — хоть на край света!
Да мы и так уже на краю света…
— Да, сэр, мы через четверть часа будем у врача!
— Вот и хорошо. Теперь — от меня… Слушай, я тебе даю трое суток увольнения, постарайся за это время расписаться с Мэри, тогда будет ещё неделя отпуска, договорились? О, идея! Подходи ко мне, я ведь тоже могу вас расписать, заодно и познакомимся с ней! Тут все ребята жаждут её увидеть! Я, конечно, не имею права так говорить, всё-таки суицидный арест, но какая девушка! И ведь она понятия не могла иметь, что встретится с тобой. Тут тебе все так завидуют, ты не представляешь! Шмотки-то ей взял приличные? От меня пойдёте на офицерский склад, там возьмёте всё по последней моде. Всё-таки жена командира второго ранга.
— Слушаюсь, сэр!
— Ладно тебе, «сэр», я же говорил — можешь звать меня Чарли. Всё, действуй по обстановке.

Чарльз

Впервые пользуюсь своим правом регистрации бракосочетаний. Волнуюсь, как будто я сам — жених. Бедные вы ребята, какие же вы славные оба… Вам бы сейчас по Бродвею прогуливаться, а не под куполом, на который гадят птеродактили. Артуру, сразу по прибытии, я втык дал — нечего было к сопляку подходить, когда тот орал, тут дело такое: каждый встреченный при прочёсывании должен рассматриваться как потенциальный террорист… каковым тот и оказался. Скомандовать по-арабски: руки на голову! Встать на колени! Не выполнил — выстрел в воздух, затем — огонь на поражение! А ведь я прекрасно понимаю, что Артур — просто очень добрый и совестливый парень. Из тех, которые идут в армию из-за того, что насмотрелись по телевизору на теракты и не могут делать вид, что это не их проблема. Не в моде слово «патриот», и это хорошо. Хорошо, что наши парни становятся патриотами не оттого, что это модно, а потому, что иначе не могут. А какой умница, в это же поверить невозможно! Сходу сдал тест на командира второго ранга — такого я ещё не видал! Как же он в сержантах-то задержался? Ладно, там другие законы. А здесь, я готов поспорить, через месяц он будет моим заместителем.
А эта девушка… Не захотела жить без своего Артура! Я по должности обязан заругать её, а у меня язык не поворачивается. И подспудная мысль: а вот моя так не смогла… Глупая мысль, пусть моя живёт себе там, у нас уж дети взрослые, пусть будет здорова, пенсию за меня получает, пусть опять замуж выйдет. Но вот ведь эта девочка — смогла. И ведь такая красавица, наверняка вокруг неё была куча ухажёров! Фигурка — заглядение, глаза лучистые, волосы — золотые волны, улыбка дорогого стоит. Красивое свадебное платье подобрали, молодцы. Хороший вкус ещё никому не мешал.
Благородные, прекрасные, наивные, счастливые безумцы…
— Артур Паркер, согласен ли ты взять в жёны Мэри Уотсон, находящуюся здесь, чтобы быть с ней в горе и в радости, в нужде и в богатстве, в болезни и в благополучии?
— Да! Согласен!
Так обнимает свою Мэри, как будто я пытаюсь отнять её. И правильно делает, эта девушка дороже любых сокровищ. Ах, ребята…
— Мэри Уотсон, согласна ли ты взять в мужья Артура Паркера, находящегося здесь, чтобы быть с ним в горе и в радости, в нужде и в богатстве, в болезни и в благополучии?
— Да, конечно! Мне ничего другого не надо!
… Как это грустно — свадебный марш Мендельсона за сорок миллионов лет до Мендельсона…

Алексей

— То есть вы меня отправите в далёкое прошлое? Я вас правильно понял?
Я не без труда подавлял в себе раздражение. Чёрт, чёрт, чёрт… В сущности, ведь этот старый психолог с прибалтийским акцентом, который только что ошарашил меня новостями насчёт моей персоны и её, моей персоны, перспективы, не виноват. В некотором роде — подневольный человек. С тем отличием от меня, что в любой момент может вернуться в наше время… правда, возвращаться ему не к кому. Так что мне не стоит давиться завистью к нему. И вообще — сам виноват, растяпа. Уж если там, в метро, взялся разыгрывать супермена, следовало хоть по сторонам посматривать. «Первым делом надлежит уяснить диспозицию на местности: где противник, а где свои.» Можно было сколько угодно хихикать над нашим туповатым на вид лектором, но этим его незамысловатым нравоучением пренебрегать не следовало. И в метро тоже. Послушался бы — был бы сейчас дома, в своём родном времени. А так… Идиот… а ещё — офицер десанта. Так кретински попасть на перо к бандитам, сообщникам того подонка, тихо зашедшим со спины…
— Я должен отправиться в далёкое прошлое — и выбора у меня нет?
— Очень жаль, Алексей. Это так. Конечно, вы можете обратиться с просьбой к ТЕМПОРА-ЮНЕСКО, чтобы вас вернули на то самое место, откуда забрали, в тот самый момент… но стоит ли? Вы ведь понимаете, что это для вас означает. А так — по крайней мере, вы будете живы. И следует ли опасаться неизвестности? Не будем забывать, что технология ТЕМПОРА развивается. Как знать, возможно, спустя какое-то время будет найден способ забрать вас, как и других людей из будущего, назад. А смерть… вот её исправить будет невозможно. Конечно, вы можете попросить ТЕМПОРА оставить вас здесь…
— Нет, конечно, это не для меня. Вы тут прекрасно справляетесь, а я буду тунеядствовать? Наверное, вы правы, буду готовиться к отправке дальше в прошлое. Извините, что говорил резко.
— Ничего, всяко бывает. Я понимаю, каково оно — получить такое известие. Мало того, что вы отправляетесь в неизвестность, так ещё и для всех своих близких вы мертвы. В двадцать первом веке появится могила с вашим именем…
М-да, вот за это отдельное спасибо… Кому спасибо — если не себе? Мама, отец, брат… Наташа… Прощайте, любимые… навсегда.

Глава 4. Привет от зелёного плоского.

Артур

— А я-то всегда считала, что динозавры к этому времени уже вымерли!
— Да, милая, мы все так считали. Что поделать, геологи же не могут сюда явиться, своими глазами посмотреть. Знаешь, мне всегда было странно: ведь крокодилы — те же динозавры, да и змеи недалеко ушли, почему же одни уцелели, а другие погибли от астероида? Оказывается, тоже сохранились.
— Но ведь они от чего-то потом исчезнут? Интересно, отчего?
Уже стемнело. Мы стояли у южной стены и сквозь прозрачную броню смотрели, как надрывается какой-то хищник, кажется, эта штука называется — мегалозавр. Трёхэтажный бедолага видел нас и, истекая слюной, вовсю дубасил в защитное перекрытие всеми конечностями и хвостом. Время от времени он, исстрадавшись от бесплодности своих усилий, лязгал зубами по броне, оставляя какую-то слизистую мерзость. Когда от его потуг обзор затуманивался ниже допустимого уровня, сверху и снизу ударяли острые струи, моментально очищавшие перекрытие, а заодно заставлявшие крокодильчика отпрыгивать назад на несколько ярдов, после чего он возвращался к прерванному занятию.
Интересно было видеть в двух ярдах от себя это беснующееся грязно-зелёное рыло размером с грузовик, в котором торчали полуфутовые колышки зубов, периодически освещаемое сканирующими прожекторами.
— Привет, ребята! Как дела, Мэри? Как тебе наши ящерки?
Это к нам подошла Рэчел из арестантской секции. У них все уже спят, и Рэчел пользуется случаем поболтать с нами. Она несколько сконфуженно обращается к Мэри. Ещё бы, утром арестантка — вечером жена командира второго ранга.
— Мэри, ты не сердишься, что я тебе по попе заехала? Ведь это же не было больно?
— Ничего, Рэчел, не больно, я понимаю — служба.
Жгучая красавица-брюнетка Рэчел раньше служила в полиции Чикаго, взяла семерых серийных убийц-маньяков. Восьмого обмануть ей не удалось. Мэри об этом уже знает от меня и смотрит на Рэчел с восхищением.
— Вот странно: первые пять минут мне было жутковато, казалось, вот-вот он до нас доберётся, а сейчас — ничего.
Мэри опасливо подходит к перекрытию и постукивает пальцем по стеклу. Бабах! Бедная рептилия с такой силой шарахает зубами, что один из клыков ломается пополам, а моя жена отскакивает.
— Мэри, ну же, милая, будет тебе издеваться над бессловесной тварью!
— Ух ты! Хорошо, что купол такой прочный!
— Да, хоть там и не знают, что тут у нас происходит, но готовятся к худшему. По этому куполу можно стрелять из гранатомёта — царапины не останется. Сейсмостойкость до девяти баллов по Рихтеру. Технология двадцать третьего века.
— А вы всё время под куполом сидите или иногда выходите?
— Каждый день какие-нибудь экспедиции. Разведка местности, сбор различных образцов, немного охотимся.
— Вот на этих? Их можно есть?
— Да вроде можно, только неприятно. Считается, что у них вкус лягушек, но французов здесь пока нет, попробовать некому. Мы их скармливаем свиньям, они в восторге.
— Ах, так у вас здесь скотоводство!
— Да у нас здесь много чего. Рыбные садки, огороды, оранжереи. Ты же видела меню.
— Слушайте, да какой же это ад! Это настоящий рай! А это единственный купол или ещё есть?
— Пока только три на всей Земле, и только в нашем говорят по-английски. Пытаемся наладить радиосвязь между куполами, но это не так легко — то грозы, то землетрясения. Скоро будет большая экспедиция, построим четвёртый, только пока его заселять некем. Людей приходит не так уж много, а в экспедициях погибают постоянно. Вся надежда, что женщины нарожают детишек. Теперь ты понимаешь, почему в арестантской секции такой жёсткий контроль, чтобы никто с собой ничего не сделал?
— Да я это с самого начала поняла. Рэчел, я на тебя и не думала обижаться, я даже удивилась, что ты так легонько шлёпнула.
— Да мне и самой неприятно бить людей. Я так ору, чтобы всех напугать, и по ягодицам заезжаю для профилактики, а сама думаю: не дай Бог кто-нибудь из моих проштрафится, мне же придётся женщине больно сделать!
— А в мужской секции как?
— Там построже. Мужчин много погибает, но приходит ещё больше. Под этим куполом около сорока тысяч человек, почти все — в возрасте до тридцати лет, только несколько военных до сорока, на каждую женщину приходится примерно пятнадцать мужчин, в основном солдаты и полицейские, так что мужчины-суициды не очень ценятся. А среди женщин — наоборот, процентов восемьдесят арестанток. Жениться имеют право только командиры, старшие инженеры и врачи, для остальных — только связь для продолжения рода. По уставу, когда экстремальная ситуация, тревога, то женщины эвакуируются в первую очередь, в том числе арестантки, а мужчины обязаны прикрывать. Неписанный закон: по своей ценности арестантка приравнивается к командиру третьего ранга. Ценнее всех — беременные, их вся колония обязана беречь. Такой же ценности были бы молодые матери с детьми, но их пока нет.
* * *
Тревога прозвучала около часа ночи:
— Внимание, внимание! В течение двадцати пяти минут ожидается толчок землетрясения силой до восьми баллов! Всем женщинам в течение пяти минут явиться в убежище! Мужчинам в течение десяти минут явиться на боевые посты!
Вот свинство, а по вчерашнему прогнозу обещали только шесть баллов, в таких случаях даже тревогу не дают.
— Артур, можно мне с тобой?
— Нет, милая, давай не будем нарушать. Я тебя сейчас провожу в убежище, а примерно через час-полтора заберу, хорошо?
Убежище расположено в центре купола. Здоровенный бункер из какого-то очень лёгкого, но потрясающе прочного пластика — технология двадцать восьмого века. В случае землетрясения силой более девяти баллов либо иной катастрофы, повреждающей более сорока процентов купола, убежище катапультируется в атмосферу на высоту около мили, там выпускает парашют и приземляется не ближе полумили от купола. Управление изнутри ограниченное, ясное дело — парашют ведь, не турбореактивный двигатель.
— Мэри, тебе сюда! Ложись, я тебя пристегну ремнями!
Жена понимающе кивает. Она бледна, но выполняет всё чётко. В центре убежища — беременные, там самая лучшая амортизация на случай катапультирования, кажется, водяными матрасами. Следующая зона — свободные женщины-штатские, среди них моя Мэри. Вокруг них зона арестанток, а снаружи — военнослужащие с оружием и аппаратурой связи. Из мужчин здесь только раненые и больные, они рядом с военнослужащими.
Я прохожу на свой пост и готовлю личное оружие, затем обхожу свою группу. Пятьдесят человек, все уже готовы. У нас ещё минуты три.
— Командир второго ранга Артур Паркер подтверждает готовность!
— Подтверждение принято! Пристёгивайтесь!
— Группа, внимание! Всем пристегнуться!
А теперь и мне пора ремешок защёлкнуть. Уныло подпрыгивает секундная стрелка по циферблату…
На мгновение мне показалось, что мир перевернулся. Ремень безопасности дёрнул меня, затем сидение поддало под зад, и опять качели — туда, сюда…
Всё, кажется, приехали.
— Внимание, внимание! Повреждение купола — первый уровень! Повреждённые зоны изолированы! Нарушена защита на участках: север-два, восток-два и три, юг — с первого по пятый, запад — одиннадцать!
Так, ясно. Первый уровень повреждений — ерунда, менее пяти процентов, но вот мой участок — как раз юг с первого по восьмой, сейчас придётся попыхтеть. Что у меня там? Подсобные помещения, склад песка. Правильно, там самая дешёвая защита, она не то что девять, а семь баллов еле держит.
— Диспетчер, командир Артур Паркер просит предварительную сводку разрушений! Если возможно, монитор!
На втором здоровенная дыра, кто-то запросто может влезть. Вдруг наш вчерашний знакомый захочет пожаловать? Да ладно, милости просим. На других участках мелочи, но вот внутренние переборки все вдребезги… а, вот уже ползают.
— Автоматы первый и второй, приготовить трассеры!
Я тоже возьму две обоймы трассеров. До рассвета ещё далеко.
— Внимание всем! Отбой тревоги! Ремонтным группам приготовиться! Боевым группам приступить к операции очистки! Внимание, на южном участке повреждены внешние прожектора!
— Группа, на выход! Автоматы замыкают! Лёгкие танки — на выход! Огнемёты — за мной!
Мы проходим в предбанник. Два лёгких танка выползают и становятся перед дверью так, чтобы быть поближе к стенам. Железные-то они железные, но получить порцию из огнемёта и им не хочется. Дверь за нами герметически закрывается.
— Первое, второе отделения — со мной! Третье, четвёртое, пятое — остаётесь в резерве! Огнемёты, встаньте справа и слева от меня, целиться в середину! Диспетчер, можно открывать!
Тяжёлая дверь восьми ярдов высоты медленно уползает влево. Ну, кто у нас тут в очереди за угощениями?
Сразу на нас выскакивают штук десять небольших — этак под три ярда высоты, шкуры грязно-бурые в пятнах — зубастых хищников.
— Огнемёты, огонь!
Слева и справа от меня вылетают толстые струи огня. Хищники вспыхивают, громко тявкают, бегут назад. Будет сегодня жаркое для наших свинок. Танки неспешно вползают в зону поражения и начинают плеваться из крупнокалиберных пулемётов.
— Танки, кого видите?
— Да этих ящерок десятка три, и вроде всё.
— Гранатомёты, приготовиться! Огнемёты, за мной!
Проходим вслед за танками. Как любезно, запалённые нами ящерки хорошо так всё освещают. Стоп, змеюка в восемь ярдов!
— Огнемёты, слева змея! Огонь!
Змея всё-таки успевает прыгнуть, и струи огня встречают её в воздухе. Выхода нет, я даю очередь из автомата прямо в морду, это не очень хорошо, высокая степень риска. Нет, ничего — лежит, дымится, правда, уже без головы.
— Диспетчер, открыть переборки!
Вообще-то открывать почти нечего, но всё-таки… Танки залезают в проломы и начинают стрекотать на первом и третьем участках.
— Третье и четвёртое отделения, ко мне! Приготовиться к вхождению: третье — на первом участке, четвёртое на третьем! Пятое остаётся на месте!
Третье отделение заходит на первый участок.
— Командир, здесь нечего делать! Всё уже чисто!
— Окей, оставляете два гранатомёта и огнемёты, остальные, вместе с танком, — на третий участок!
На третьем участке стреляют. Подойти посмотреть? Нет, уже всё стихло.
— Командир, третий, четвёртый и пятый участки очищены!
— Диспетчер, говорит Артур Паркер, внутри чисто! Готовлюсь на выход! Могу принять ремонтников! Прошу подкрепление, средний танк! Автоматы, зарядить трассерами!
Сейчас самое трудное. Стоя снаружи, прикрывать ремонтников. А ещё раньше почистить там от ползающих — как получится.
Танки боязливо выползают через пролом. Мы проходим за ними. Возвращаться надо будет через дверь, которая сейчас валяется на полу, хорошо хоть дорогу не загораживает.
— Первый автомат, одиночными — трассерами — по периметру! Второй автомат, одиночными — трассерами — вертикально! Огонь!
Автоматчики пускают трассирующие пули. Что у нас тут? Вокруг вроде никого, а сверху?
О, дерьмо! Откуда их столько?
Прямо на нас пикирует стая птеродактилей, чёрт знает сколько их, не меньше сотни.
— Огнемёты, гранатомёты, назад! Автоматы, очередью вверх!
Я сам тоже даю очередь. Один из огнемётчиков кричит, спотыкается и падает, закрывая голову. А, чтоб тебе…
— Автоматы, прекратить огонь, назад!
Я едва успеваю отскочить от первых рухнувших пташек, хватаю огнемётчика за шиворот и рывком забрасываю его внутрь. Едва мы успели заскочить, десятки тварей — каждая длиной около четырёх ярдов, пасти крокодильи, размах крыльев ярдов пять, воняют какой-то гнилью — уже лезут внутрь. Нет, ребята, это вы зря, здесь игра по нашим правилам. Отнимаю у огнемётчика его машинку — вот болван, наложить в штаны в такой момент! — и с наслаждением пускаю красного петуха на гостей. А их там уже сотни! Просто штабеля! Гори-гори ясно!
— Диспетчер, где этот чёртов танк?
— Да здесь я, позади тебя! Пропусти, сейчас всё будет как надо!
Я перевожу дух. Три танка, один средний и две наших легковушки, устраивают снаружи концерт трещоток. Средний танк освещает поле боя своим прожектором. Птеродактили сыплются, как из рога изобилия, но уже дохлые. Мы отважно высовываем носы наружу. О, вот так мне больше нравится.
— Танки, двадцать метров на юг! Диспетчер, Артур Паркер готов принять ремонтную группу!
Появляются ремонтники, а у меня возникает желание сфотографироваться на фоне штабеля из обгорелых пташек. Ладно, в другой раз.
* * *
Чарльз
В третий раз смотрю видеозапись боя у южной стены и не знаю, что мне делать с Артуром. С одной стороны, командовал он безукоризненно, эта идея насчёт одиночных трассеров по периметру и вертикально — что-то особенное, так отныне и будем воевать по ночам. Никаких потерь, очистка внутри и снаружи быстрее, чем на северном участке. Ребята понимают его с полуслова. В общем, Наполеон бы позавидовал. И в то же время: ну какого лешего ему понадобилось в самое пекло лезть? Ведёт себя как сержант какой-нибудь. Из автомата палить у нас тысячи могут. Наш полковник в таких случаях говорил: представить к высшей награде и разжаловать в рядовые. Правда, он же говорил, что победа без потерь автоматически является основанием для повышения. М-да… А ведь, в сущности, никто не знает, как здесь правильнее всего воевать. Может быть, именно так.
Ладно, быть тебе, Артур, командиром первого ранга — начиная с завтра.
А с его женой мне что делать? Слева от меня — её просьба: разрешить участвовать в охране женских секций, она ходит на стрельбище вместе с Рэчел и уже выбивает до восьмисот пятидесяти из тысячи, но вот справа от меня — справка от врача: миссис Мэри Паркер беременна. Правда, и Рэчел на третьем месяце, но с её характером… лучше мне и не заикаться о её переводе к беременным. А ведь проблема: что, если все женщины-военнослужащие последуют примеру Рэчел? Ведь мы сами хотим, чтобы они детишек нарожали! Надо бы потолковать с инженерами, чтобы в убежище водяную амортизацию сделали по всему основанию.
Супруги Паркер, кажется, сегодня ваш день.
Глава 5. Экспедиция
Артур
— Любимый, поклянись, что не будешь рисковать попусту!
— Да, любимая, даю слово!
— Нет, не так! Поклянись моей жизнью!
— Нет! Прости, Мэри, этого я не могу. Есть вещи, которыми клясться нельзя. Обещаю тебе, что буду предельно осторожен, я ведь тебя никогда не обманываю. Но и ты обещай мне, что не будешь волноваться напрасно, хорошо?
— Хорошо, Артур! Мы с Рэчел будем всё время или в бассейне, или на стрельбище, мне некогда будет психовать.
Мэри бледна, кусает губы, опускает взгляд.
… Говорят, обниматься и целоваться при посторонних — неприлично…
* * *
Колонна состояла из пяти средних танков, десяти грузовиков, двух автобусов, трёх цистерн с горючим и двух автокранов. Людей было около ста семидесяти человек, естественно, только мужчины, в основном строители. Перед тем, как мы отправились сегодня утром, Чарли вышел проверить нас, убедился, что я в центральном танке, кажется, успокоился и пожелал счастливого пути. Приказ звучал так: выдвинуться на пятьсот миль к востоку, где месяц назад разведчики заметили удобную площадку рядом с речкой, и прикрыть строительную группу, пока она будет ставить новый купол. Работа займёт три-четыре дня, возвращаться будем налегке, грузовики будут использованы по моему усмотрению. На карте наш маршрут пролегал сначала через саванну с редкой растительностью, примерно сотня миль — окей, здесь не должно быть проблем, — затем болотистая местность, миль двадцать-тридцать, вот тут придётся смотреть в три глаза, — после чего обходим лес, далее — заросшая равнина, и потом — вдоль реки. Молодцы ребята, уж и не знаю, как они делали эту карту, не имея даже вертолёта. Эх, чтобы ТЕМПОРА прислала самолёты, вертолёты… Артур, может быть, тебе ещё и подлодки и стратегические ракеты? А может, ещё Б-52? Они же считают, что здесь против нас нет никого страшнее больших слонов. Да и то верно, когда сидишь в танке, тебе и тираннозавр мало что сделает. Вот только из танка приходится иногда вылезать. Между прочим, танки довольно удобные. Необязательно вылезать наружу, кстати, нет ничего глупее, там вон птеродактили реют.
Пока едем, помех никаких нет, разные мысли лезут в голову… Как изменился мир за последние годы! И ведь дело не только в том, что мы с Мэри живём за сорок миллионов лет до своего рождения, а могли бы в гробах гнить. А с чего всё началось? С того, что объявили о темпоральных коридорах? Пожалуй, нет, это было воспринято так себе — ладно, техника развивается, вот и хорошо, будем ездить теперь на экскурсии в древний Рим. А вот главное произошло… никогда не забуду… когда по телевизору вдруг прервали вечерние передачи и дали экстренное выступление президента: ТЕМПОРА спас Жанну Дарк! Я тогда ещё мальчишкой был, про неё ничего не знал, не понял, что это за сенсация, только увидел, как родители остолбенели. Как сейчас помню интервью с ней: такая красивая девочка, лучше многих фотомоделей… а может, и всех… А её чуть не сожгли заживо… Не мог я сперва понять этих средневековых. Как можно было на такую девушку руку поднять? Вроде бы и она из того же времени, а показывают её глаза — прямо как будто звёзды сияют из самого далёкого будущего. Этот Бедфорд, кровавый регент, которого она разбила, — ведь не меньше монстр, чем Ленин или Гитлер, — а как она его на уши поставила! И ещё я удивлялся: ну, французский король — это понятно, он дерьмо и есть, ни на что иное просто не способен, дебил, но вот почему Орлеан и другие спасённые ею города не выкупили её у бургундцев, не повели ополчение на Руан? Сдрейфили, испугались жирок порастрясти, пожмотничали собрать по монетке с каждого? Так чем же они лучше своего короля? Так странно было смотреть на неё, когда она сидела в студии, а на экране перед ней показывали запись её же казни… она даже расплакалась, и так вдруг жалко стало её, и почему-то стыдно за всех мужчин… Я тогда прямо влюбился в неё — просто, по-мальчишески, конечно. Принялся читать книги о ней — вот удивительно, в тех книгах всё заканчивалось очень плохо, хуже некуда, а на самом деле совершенно иначе, а ведь до ТЕМПОРА всегда было наоборот… вот это и стало началом нового мира. Я ещё игрался, фантазировал, воображал себя то французским полководцем — брал приступом Руан, освобождал её… то английским лордом — устраивал целый заговор, революцию не хуже, чем у Кромвеля, и похищал Жанну из темницы… ну, конечно, каждый раз она в меня тоже влюблялась, и мы венчались всем королям назло. И никак я не мог просечь, как же это её смогли отправить на костёр. Чтобы за такую девушку — и никто не заступился? Что у них там, глаз не было, или все спятили одновременно? Позже я понял, что всё это чепуха, иначе и быть не могло, просто пятнадцатый век не заслужил такого счастья — дышать одним воздухом с Орлеанской Девой. Если наш двадцать первый век это заслужил — выходит, нам очень крупно повезло, значит, и вправду — вот он, новый мир. Так что по-своему правильно поступали все эти лорды с королями и попами, приговаривая её к костру. Им просто ничего другого не оставалось. Они, в сущности, не её, а себя приговорили, лишили права на жизнь, поставили вне закона. Её приговорили, ну и пожалуйста, а нам на ихний приговор начхать, нам же выгоднее, мы воспользовались удачным случаем и попросту умыкнули, забрали волшебную девушку к себе. Вам не надо, вот и обойдётесь, жгите её матричную копию сколько влезет, а мы — другое дело, нам впору поблагодарить вас за ротозейство. А на мою жизнь она как повлияла! Я тогда уже решил, что пойду в армию. Если такая девушка сражалась за свою родину, таких драконов утихомирила, едва не погибла, да ещё так страшно, то мне — позор отсиживаться. А с Мэри я познакомился как? В видеотеке искал очередной фильм о Жанне, нашёл его, потянулся за DVD — и встретил руку Мэри. Мы разговорились, а затем посмотрели вместе эту картину… там в конце была пометка: «Финал фильма соответствует историческим сведениям на момент выпуска». И ещё я тогда подумал, что есть что-то в Мэри от Жанны… хотя внешне они совсем разные. Интересно, где сейчас Жанна? По телевизору её давненько не показывали. Сообщали, что она живёт в Сан Франциско, замужем, растит детей, избегает журналистов… и дай ей Бог долгой и счастливой жизни, она этого заслужила больше, чем кто-либо иной. Надо же — сам себе говорю «сейчас», хотя это когда ещё будет.
Да, вот так и начался этот новый мир, в котором вдруг стало выгодно быть честным, благородным, добрым, а злодеем — убыточно. Чего стоит инквизитор или гестаповец, если его жертва фактически неуязвима — в отличие от него самого, никчемного, который никому в будущем не понадобится? Все эти тираны, палачи, вояки, исламисты давно обратились в прах, ничего себе не нажили, кроме вечного позора и проклятия, а те люди, которым они угрожали смертью и мучениями, живут и здравствуют в двадцать первом веке. Уж как старался Гитлер, а всего-то и достиг, что на себя руки наложил и заставил современную Германию плеваться при его упоминании. Тот сопливый террорист… мне даже сердиться на него трудно. Как знать, вдруг мой потомок… нет, не дай Бог. Чего он добился-то? Фактически просто покончил с собой. А я вот живу здесь с моей любимой, готовлюсь стать отцом, а кругом природа — чистейшая, что там заповедник! Воздух — пьянит, как вино! Опасно? Да, но не более, чем при переходе улицы у меня на родине во времена до ТЕМПОРА.
— Командир, справа стадо ящеров!
Да, точно, кажется, диплодоки. Здоровенные махины, вроде не агрессивные, но тяжёлые, что там мастодонт — прямо как дом грязно-зелёный на тебя шагает. Несколько сотен, а может, и тысяч. Шпарят прямо на нас. Для танков они вроде не опасны, а вот остальным может здорово достаться. Успеем проскочить перед ними? Рискованно.
— Остановить машины! Внимание — огнемёты! Направо — для огневой завесы — по периметру — огонь! Гранатомётам приготовиться! Танки, приготовиться к ведению огня на поражение!
Не очень-то мне хочется расстреливать этих тупых, громоздких, но, в сущности, безобидных увальней. Но вот огнемёты делают своё дело, между нами и ящерами встаёт стена огня высотой два-три ярда. Поможет ли? Их не видно. Если хоть один проскакивает — делать нечего, отдаю приказ гранатомётам.
Ого, как земля дрожит! Аж в танке всё вибрирует! Это они так топают? Вроде бы обходят нас. А кстати, отчего это они так шпарят? Может, за ними гонится кто-то зубастый?
Точно! Аллозавры! Сразу трое перепрыгивают пламя и выскакивают на нас.
— Гранатомёты — огонь!
Из пяти танковых люков вылетают нежные дымовые шлейфы. Переднему достаётся сразу три вспышки, двум другим — по одной. Первый разлетается в клочья, но и другие готовы.
Ну что, диплодоки, все проскочили? Можем двигаться дальше?
— Люки закрыть!
Хоть птеродактилей и не видно, рисковать не хочу. Я ведь обещал кое-что Мэри, значит, выполню, а другими рисковать больше, чем собой, я не могу. Пусть лучше меня высмеивают за перестраховку.
* * *
— Командир, через несколько минут начинаются болота!
О, молодец Аллан, вовремя разбудил.
— Внимание! Всем экипажам — остановиться! Привал — один час!
Чёрт их знает, эти болота. Лучше проходить через них как следует отдохнув.
— Пополнить баки горючего! Стрелки, наблюдать за воздухом и периметром! Экипажи, смена наблюдателей каждые четверть часа! Приготовить костюмы химической защиты! Пополнить боекомплекты!
Нам бы, конечно, что-нибудь полегче, чем химзащита, но есть только это. До ТЕМПОРА не докричишься, не объяснишь, что именно нам нужно против здешних москитов. Вот и приходится обходиться этими душегубками. А что делать? Иначе ведь закусают. Ладно если малярия или какая-нибудь известная лихорадка, у нас что хины, что антибиотиков полно… хотя — чем хину в рот взять, я лучше в этой химзащите неделю спать буду… но биологи орут, что тут ещё и куча неизвестной заразы. Пока с задания вернёшься, десять раз успеешь коньки откинуть. Водитель и стрелок смотрят на меня с немым укором. Я-то тут при чём? Когда я только увидел карту, мне стало ясно, что просто вариантов нет.
Отвык я от консервов. То ли дело под куполом! Столовая наша любому ресторану двадцать первого века сто очков форы дать может. Кстати, вчерашний фрикассе, весьма вероятно, был приготовлен из кого-то грязно-зелёного, в меню об этом стыдливо умолчали, а всё равно — объедение!
Как там сейчас Мэри…
— Алло, маленькая моя, как твои дела?
— Ой, Артур! Ты уже вернулся?
— Нет, что ты, мы пока прошли лишь первый этап марша к месту назначения!
— А мы только что из бассейна. Сейчас идём с Рэчел на стрельбище, а оттуда обратно!
* * *
Вот это, значит, болота. Справа покрытые зелёной тиной озёра, слева жидкая грязь, между ними полоса ярдов тридцать шириной — вроде бы сухо. Что же тут творится во время дождей? Ладно, по прогнозу вроде в ближайшую неделю солнечно. Во всяком случае, как купол поставим — так сразу назад, задерживаться нечего.
Скорость пришлось сбавить. Тут ни одному участку почвы доверять нельзя.
— Внимание, танки! Второй и четвёртый — развернуть стволы влево, третий и пятый — направо! При появлении крупных ящеров вблизи транспорта — огонь без дополнительной команды!
— Алло, командир! А первому танку что делать?
— А первому острить поменьше!
* * *
Я всё-таки успел задремать, а проснулся от звука выстрела. Не из нашего танка, потому что наш бабахнул через секунду.
Вокруг нас, куда ни глянь, из грязи и озёр выползали гигантские твари, каждая высотой с пятиэтажку, к тому же зубастые — а я-то думал, что такими большими бывают только травоядные. Они лезли справа и слева, а сзади дорога была уже завалена лежащими исполинскими тушами. Как же мы обратно-то поедем?
— Увеличить дистанцию! Скорость максимальная! Гранатомётчики, поддержать стволы!
Уже и первый танк палит. Гранатомётчики лупят вовсю, а этой дряни словно и не убавляется. Всё ближе и ближе к грузовикам. Ну нет, нас так не возьмёшь.
— Огнемёты, поддержать стволы!
Спереди и сзади обзор перекрывают огненные струи. Тина справа и грязь слева вспыхивают стеной пламени.
-Огнемёт пятого танка, дай порцию назад!
Вот так я и ухожу от погони. Справа, слева, сзади — огненные завалы. Кажется, прорвались.
* * *
Не могу представить себе, как ставили самый первый купол — когда всё было на голом месте. Это сделали русские, хотя и с помощью ТЕМПОРА, которая за одну минуту закинула в нужное место оружие, строительную технику и триста человек, в основном военных, и к вечеру они уже имели крышу… то есть купол над головой. Только русские на такое способны. Наши бы ещё тысячу лет рассусоливали да вычисляли, как бы сделать всё безопасно. А эти взяли да и сделали, затем приняли пару тысяч таких же русских, а потом поставили нам купол — и пошла история Земли по новому сценарию. Теперь-то другое дело: снаружи по периметру танки ощетинились стволами на горизонт, в центре пыхтят автокраны, ставят основные упоры, на которые потом надо будет натянуть временный тент, а тем временем чуть поодаль сгружают темпоральное оборудование. Интересно только, кого будут сюда заселять? Может, китайцев? Африканцев? Индийцев? Рядом с машинами я поставил автоматчиков, огнемёты и гранатомёты — и для птеродактилей, которых пока не видать, и — на всякий случай — для разных подземных, от которых пока проблем не было, но кто их знает.
— Командир, нужно за водой съездить! Цистерну воды привезти!
— А ты где раньше был? У меня все цистерны заняты!
— А вдруг найдётся?
— Ну так найди! Спроси Сулеймана! Моё дело — твою задницу охранять, а подтирать её изволь сам!

Глава 6. Младенцы в джунглях
Артур
Дорога назад была на удивление спокойной. Возле болот валялось несколько обглоданных гигантских скелетов, а сухая полоса, по которой мы ехали, как будто даже стала шире за пять дней.
Сразу по возвращении у меня состоялся неприятный разговор:
— Чарли, что это за чепуха насчёт медицинского отделения? Я здоров!
— Нетушки! Биологи требуют три дня — значит, сиди у медиков, не шуми! Карантин закончится — вернёшься к себе. Никто не знает, что ты притащил, пока путешествовал. Тебя осмотрят, сделают анализы, заодно отдохнёшь… Хватит пререкаться! Это приказ! Шагом марш к Бартоломео!
* * *
О сейсмической тревоге мы, пациенты медицинского отделения, узнали только потому, что посреди ночи вокруг нас забегали сотни молодых женщин. В убежище, где находится медицинское отделение, тревога не подаётся, прятаться нет надобности, только звучит команда — пристегнуть ремни безопасности. Я сразу увидел Мэри, она шла вместе с Рэчел, обе с автоматами. И сразу же я почувствовал себя инвалидом. Моя жена — со стволом, а я — в больничной пижаме? Она махнула мне рукой, улыбнулась и заняла вместе с Рэчел сиденье неподалёку. Оказывается, пока я мотался ставить купол, инженеры переоборудовали убежище так, что теперь тут везде максимальная амортизация на случай выстрела. Молодец наш главный инженер Стир. Пристегнусь-ка я, пора.
— Артур Паркер, вам помощь нужна?
— Нет, конечно! Не издевайся! Если до завтрашнего утра ты у меня ничего не обнаружишь, пламенный привет вашему трудовому коллективу.
— Артур, девять баллов обещали! Это не шуточки!
— Ого! Это же процентов сорок разрушений! Как же без меня справятся на очистке?
— Так же, как было до твоего прибытия. Девять баллов однажды было — и ничего, пережили. Убежище тогда катапультировалось, через два часа его доставили назад. Всё, держись!
Я остался наедине со страховочным поясом.
… Наверное, такое происходит при падении в шахту лифта. Вдруг сиденье ушло из-под меня, я ощутил сильный рывок пояса… Вокруг и сверху затрещали фрагменты купола…
В то же мгновение сиденье мягко, но сильно толкнуло меня и прижало.
Выстрел. Срабатывает амортизация. Убежище катапультируется.
Уже при вылете за пределы купола я увидел переворачивающиеся колоссальные пласты земли, из-под которых вырывались гигантские языки пламени. Как будто весь мир встал на дыбы.
Купол погиб?
* * *
— Любимый, что же теперь будет?
Мэри смотрела как-то мимо меня, в её расширившихся глазах стоял ужас.
— Да, девочка, курорт закончился… Теперь нам остаётся или погибнуть, или превратиться в первобытных людей. Поселиться в пещерах, разводить огонь камнями или палочками, одеваться в шкуры, охотиться с помощью копий, камней и ловушек… В общем, всё как было в школьном учебнике. Конечно, есть шанс, что удастся связаться с куполом русских и они нас заберут к себе, но пока не стоит на это рассчитывать.
Несколько часов, прошедших с момента катапультирования, стали, наверное, самыми страшными в моей жизни. Пока мы летели, тяжесть быстро уменьшалась и в какой-то момент сменилась невесомостью. Ещё немного — над нами поднялся парашют, и тяжесть пришла в норму. Я отстегнулся и первым делом помчался к нижним иллюминаторам. На том месте, где лишь несколько минут назад стоял купол, венец человеческого гения, вздымалась гора вулкана, извергавшая лаву, и летели огненные камни. За несколько секунд погибли десятки тысяч людей, а мы, горстка уцелевших, остались практически без оружия, припасов и электроаппаратуры. Электрогенератора хватит дня на два.
Потом ко мне подошли Стир и доктор Бартоломео, затем Рэчел… Мэри…
Все мы молча стояли и смотрели. Потом Стир, по-прежнему не произнося ни слова, ушёл в кабину управления спуском.
Чуть позже, после приземления, мы устроили военный совет. Мы — это некоторые из свободных обитателей убежища, теперь ставшего нашим домом: командиры, инженеры, врачи, всего человек двадцать. Свободных осталось около восьмисот человек, из них пара сотен мужчин, в основном те, кто был со мной в экспедиции. Арестантки были по-прежнему заперты и недоумённо посматривали на нас, явно обескураженные тем, что их до сих пор не погнали назад.
Первым делом мы решили отключить все приборы, кроме радио… впрочем, вскоре мы и его отключили. Наш шанс — связаться с другим куполом, может быть, нас заберут. К сожалению, из-за сильного ветра приземлились мы как-то неудачно, в расщелине, экранированной скалами и, видимо, поэтому не пропускающей радиосигналы. Возможно, имеет смысл в ближайшие дни подняться с аппаратурой на скалы, попробовать дать сигнал оттуда. Добраться самим до ближайшего купола — утопия. Сколько мы сможем оставаться в убежище? Защита вроде бы прочная, надёжная, но если сверху заберётся крупный ящер? Или произойдёт обвал? А кроме того, скоро начнётся зима, а этот пластик хотя и кажется очень прочным, от холода точно не защитит. Что же остаётся — пещеры? Есть тут несколько в ближайших скалах, даже отсюда видно. Придётся обследовать их, выбрать что поприличнее, надёжнее защищено от дождей, обвалов и грязно-бурых. Оборудовать наши новые жилища. Огонь… пока есть спички, зажигалки, электричество, надо всё подготовить для костров в пещерах, а потом постоянно поддерживать их. Источники воды… Видел я здесь ручей в двух шагах, надо продумать, как к нему безопаснее подходить, чем набирать, где хранить. На днях обещали дожди — собрать сколько удастся, это самая чистая вода. Надо искать камни, позволяющие высекать искры… к сожалению, никто из нас не знает, как они выглядят. Значит, действовать методом научного тыка. Но это ещё полбеды, а вот добывать огонь палочками — это как? Тут и научный тык не поможет. Питаться придётся пока чем попало. Папоротники? От грязно-зелёных теперь никто не откажется. Оружие… Копья делать: дротики, бумеранги, арбалеты, луки со стрелами… Наконечники из чего — из камней? Ловушки рыть — лопаты… ножи… понадобится железная руда. Вот свинство, среди нас нет геологов, оба они погибли. Может, среди арестанток всё-таки найдётся? Лекарства… вот с ними, пожалуй, не так плохо, Бартоломео говорит, запасов хватит на пару лет. Всё равно, два года пролетят быстро, надо проверять местную флору, её лечебные свойства.
А как быть с арестантками? Теперь держать их взаперти невозможно, с этих пор они — главная наша сила. Но и положиться на них нельзя. Держать их на положении рабынь? Попробовать что-то вроде пещерной демократии? Когда им рассказать о случившемся — как можно раньше или наоборот? Как действовать, если произойдёт бунт?
Между прочим, мне через четыре часа заступать на вахту.
* * *
— Значит, так! Нечего морочить нам голову, мы и так уже поняли, что купола больше нет! Можете рассказать нам подробности, как это произошло, а не хотите — не надо. Быть вашими арестантками мы больше не согласны! Мы не позволим, чтобы вы нас запирали, как скотину! Мы избрали правление, ясно вам?!
Полторы тысячи молодых женщин, собранных утром в несколько шеренг, по чей-то команде вдруг разбежались из строя и обступили нас кольцом. Мы мигом подняли оружие. Неужели сейчас начнётся…
— Да не бойтесь, мы не идиотки, не нападём на вас! Мы больше не самоубийцы, хватит этой глупости один раз! Мы просто хотим поговорить с вами! Рэчел, не с тобой, пошла ты к чёрту, гестаповка! Мы хотим говорить с Мэри, она была одной из нас! Мэри, твой парень тоже может подойти, мы его не съедим!
После полуминутного замешательства мы с Мэри отдали автоматы другим свободным… впрочем, сейчас уже все свободны, хотим мы этого или нет… и подошли к женщинам.
— Привет, парень, тебя, кажется, зовут Артур, да? Не бойся ты нас, против тебя, солдатик, мы ничего не имеем. Совсем даже наоборот. Мэри, и ты не беспокойся. Вы поймите, мы вовсе не собираемся вам вредить, бунтовать и прочее, мы даже Рэчел не будем бить. Пусть себе рожает с Богом. Но мы хотим знать, что происходит! Мы хотим участвовать в принятии решений! Среди нас есть очень даже образованные, из них составлено наше правление. Давайте соединим ваше правление с нашим, так будет правильнее всего. Не бойтесь дать нам оружие, мы к вам гораздо лучше относимся, чем вы думаете. Мы же понимаем, что вы такие же подневольные, как и мы, только вас не запирали, и автоматы вам разрешены, а в остальном разницы никакой… Да, если вдуматься, и ТЕМПОРА подневольный, все мы узники истории… И вот ещё что… Мэри, пойми правильно… Мужчин-то почти что не осталось… Мы понимаем, что Артур тебя любит, но… надо как-то организовать, чтобы все мужчины, которые есть, а из них много женатых, от нас не шарахались. Артур, и ты не шарахайся, пожалуйста. Мэри, а ты на него не сердись, ладно? В нашем положении не до расшаркиваний. Мы никого не будем принуждать, но надо как-то решить… эту проблему.
Кажется, один из тех вопросов, над которыми я ломал голову вчера, уже исчерпан. Вот только не знаю, радоваться ли этому.
* * *
Совсем с другим чувством выхожу сейчас во главе отряда наружу. Правление бывших арестанток потребовало, чтобы никто из мужчин, кроме командиров, на опасные операции не выходил — а сейчас всё, что снаружи, опасно. Шаг вперёд — и сразу озираться по сторонам и вверх. Меня охраняют сразу четыре женщины… напрашивается слово «позор», хоть я-то не виноват… У меня в руках гранатомёт, у моих охранниц автоматы, ещё одна женщина с огнемётом — как она только его удерживает, — и три другие с сумками. Идём осматривать ближайшие пещеры, а заодно прихватим, что по пути попадётся.
Вот вроде пещера приличная: не тесная и не слишком большая, но дальше подозрительный ход. Человеку не пролезть, бурому и подавно, но от змей возможны сюрпризы. А то ещё какие-нибудь скорпионы, сколопендры… Завалим там камнями, разведём костёр? Сколько человек сюда поместится — десять, пятнадцать? И как они будут умываться, переодеваться — у всех на виду? А если не только переодеваться…

Глава 7. Дальний переход.
В славянском куполе заканчивался рабочий день. Вахтенный отвлёкся от кроссворда и лениво глянул на часы: ещё долго до конца смены. Внезапно раздался зуммер сейсмического оповещения. Алексей вздрогнул, насторожился — но тут же успокоился: всего-то три балла, ерунда. Зачем вообще янки поставили такие приборы, которые от любой чепухи трезвон устраивают? Вахтенный вернулся к кроссворду.
— Здорово, Лёшка! Как там, всё у нас в порядке?
Перед вахтенным остановился взводный Павел Дмитриев, с которым они вместе служили в Закавказье и чуть не погибли в одном и том же бою.
— Привет, Паш. Закурить есть?
— Есть-то оно есть, так тебе же нельзя сейчас! Что-нибудь интересное расскажешь?
— «Нельзя, нельзя…» Скоро и дышать нельзя будет. Падай в обморок. Землетрясение у нас минут через двадцать.
— Да я уже в обмороке, разве не видно? Останется от нас что-нибудь?
— Угадай — что остаётся после трёх баллов? От среднего алкаша-суицида убытку больше. Как тебе вчерашнее?
— Да… здорово они порезвились. Вот что бывает, когда замки забывают запереть.
— А с другой стороны — их жалко. Никого ведь не убили, не ограбили. Говорят, у американцев для них тюремный режим, а по-моему, зря.
— Вот из-за такого «зря» вчера и раскурочили гипсовые стенки, а инвентарь расшвыряли по всему корпусу. В душевой нагадили. Шурик сегодня утром ругался, пока чинил да приводил в порядок, — дым столбом. Виртуоз, блин.
— Ментяра, чего ты хочешь. О, вот и он, не оглядывайся…
— Привет друзьям и сообщникам алкоголиков и прочих трудновоспитуемых элементов! Как, Лексей, задницу ещё не протёр до дырки?
— А иди ты, остряк хренов… Слышали, за речкой наши постреляли бронтозавров? Ох, и шашлыки будут вечером! А потом опять в сортир зайти нельзя будет.
— Да уж, лишь бы нажраться… Слушай, Шурик, что теперь с суицидами-то? Накажут их?
— Да ну! Их-то, засранцев, за что наказывать? Маринка виновата, а что ей сделать? Беременная — кума королю. Отстраню я её от обязанностей, пускай сидит в библиотеке или в купол плюёт.
— Слышь, Шурик, Леший стращает — через пару минут нас всех засыплет. Так что молись. Это, как его: грех сквернословия.
— Пошёл ты, командир…
Все трое почувствовали лёгкий толчок. Толчок, ощутимый ровно настолько, чтобы слегка встревожиться и прервать ленивую светскую беседу. Над головами мелко зазвенела люстра, приятели дружно глянули наверх. Нет, всё в порядке, ложная тревога. Алексей задумчиво глянул по сторонам, затем опустил взгляд на мониторы…
— Ах ты…
Он вскочил и судорожно стукнул по кнопке тревоги. Уши заложило от рёва сирены. Друзья обалдело глянули на вахтенного и по его виду сразу поняли, что всё непросто.
Алексей трясущимися руками включил селектор:
— Главный, я — вахтенный! В нижние отсеки прорвалась вода!
На мгновение наступила пауза. Александр и Павел тупо смотрели то друг на друга, то на Алексея, то на зловещий монитор.
Откуда вода?
Какая разница? Наверное, есть связь с этим дурацким толчком. Допустим, грунтовые воды пошли, сейчас не рассуждать надо, а принимать меры. А какие? Насосы туда — и откачивать?
— Вахтенный! Всех ротных и главного инженера ко мне!
Алексей опомнился. В конце концов, на то и Главный, чтобы с этой водой разобраться.
Спустя несколько секунд весь купол заполнился топотом ног. Друзья разошлись по боевым постам, Алексей остался один. Чёрт, трясутся руки. Ведь, скорее всего, ничего страшного не случится. Были аварии и посерёзнее, и ничего. А, вот что плохо: убежище уже затоплено. Зачем американцы его сделали в нижних этажах? А вот почему: сделаешь в верхних — во-первых, беременным добираться труднее, особенно если электричество отключат, во-вторых, велика вероятность того, что сверху что-нибудь бабахнет. В общем, всё плохо.
На экранах мониторов нижних этажей было видно, как люди вступили в борьбу со стихией. Там, где было мелко, пытались дойти до стен, чтобы поставить дополнительную изоляцию. Но ведь вода наверняка с самого низа…
Алексей сидел, словно на иголках. Как случилось, что вода проникла в купол? Там же всё герметично. Правда, злополучная герметика рассчитана на слабые нагрузки, в отличие от каркаса, который строился в жёстком сейсмостойком варианте. Такой сильный напор воды? И… толчок землетрясения? Такой слабый, едва ощутимый…
Что же теперь может случиться?
Вокруг бегали, суетились десятки, нет, сотни людей, и никто из них не останавливался ни на миг, чтобы объяснить дежурному, что происходит. О, вот…
— Володя! Ты можешь хоть на минуту подойти, объяснить, что стряслось?
Тот, кого Алексей назвал Володей, устало обернулся. Это был инженер-геолог, попавший в купол после того, как заснул за рулём. В двадцать первом веке у него остались вдова и двое ребятишек.
— Привет, Лёха. Дерьмо наши дела. Уж и не знаю, что там Главный решит… Судя по всему, темпоровцы запихнули нас совсем рядом с подземным резервуаром. Этакое небольшое озерцо. И всё бы ничего, но наши знаменитые еженедельные слабые толчки его раскачали, и водичка пошла на нас. Так что… похоже, придётся нам переселяться отсюда. Что на твоих экранах?
— Да вот…
Алексей только собирался ответить, что придётся теперь устраивать в нижних этажах бассейн, но глянул на мониторы — и шарахнул ладонью по столу:
— Ну, это уже слишком!
Среди вод, прорвавшихся в нижние помещения, чётко виднелись змеиные тела.
— Эй, Володя, прежде чем ты ушёл: могли в этих подземных водах оказаться разные гады?
Володя споткнулся на ровном месте:
— А, чёрт… маловероятно, но не исключено. Резервуар-то мог быть связан с поверхностью… Всё, Лёша, извини, меня ждут!
И Алексей снова остался наедине с мониторами. А где-то невдалеке шла борьба со стихией, даже доносились выстрелы…
Тихо и уныло шли минуты…
Внезапно погас свет. Это ещё что за чертовщина…
Ах, да, конечно, часть электроаппаратуры стоит внизу. Вода добралась туда и вызвала короткое замыкание.
Но теперь-то что делать? Была вахта да вся вышла. Сидеть здесь, дурак дураком?
Сумрачно вспыхнуло аварийное освещение. Алексей в замешательстве встал с места. Пойти искать Главного? Да вот же и он.
— Так, Алексей! Вахта кончилась. Дело обстоит очень паршиво. Видимо, придётся эвакуировать купол.
— Виктор… Ты уверен? Что же, мы потащимся невесть куда? Пятьдесят тысяч человек?
— Да, Алексей, да! Именно так! Пятьдесят тысяч, из них три тысячи женщин и пятьсот младенцев. Потащимся к американцам, по крайней мере, дорогу к ним мы разведали, когда ездили купол ставить. Этот купол уже нас не защищает. Напротив, он становится ловушкой для нас. Ещё немного — и из подвалов полезет разная дрянь похуже змеюк. Твоё счастье, ты только по монитору видел, как эта пакость из воды вылезает. При свете можно было бы с ней драться, но в темноте… Даже не можем связаться с янки, чтобы они нас встретили. Так что иди за своими, а затем к выходу. Кого по дороге встретишь, оповести. Всё!
Прежде чем Алексей пришёл в себя от новостей, Главного уже след простыл.
* * *
Тяжёлым, давящим покрывалом опустилась темнота ночи. Усталые, измученные непогодой женщины, дети и большинство мужчин забились в автобусы, а вахтенные засели внутрь танков и на броню, ощетинившись стволами, высматривая по сторонам.
Дождь лил уже вторые сутки не переставая. Если в первый день пути колонна прошла около сотни километров, то начиная со второго ни на шаг продвинуться не удалось. С того момента, когда начался ливень, Виктор отдал приказ остановиться, опасаясь, что транспорт увязнет в грязи. С начала похода погибло уже более ста человек: малейшая неосторожность становилась последней в жизни.
Алексей сидел снаружи танка, машинально поигрывая автоматом в такт похоронного марша. На расстоянии протянутой руки от него лежал гранатомёт. Дождь почти прекратился, только редкие капли падали с неба. Хорошо хоть луна освещает, птеродактили не застанут врасплох… авось.
— Слышь, Лёха! Как ты там, не спишь?
Алексей вздрогнул от неожиданности и обернулся к Сергею:
— Что? А-а… Нет, не сплю. В таком положении только самоубийца заснёт.
— Слушай… давай поговорим, пока наша вахта.
— Ну… ладно… почему бы нет. Только тогда ты смотри, что сзади меня делается, а уж я буду за твоим тылом приглядывать. И ещё, Сергей: не забывай посматривать в небо, сам понимаешь, на соседей рассчитывать нельзя, они такие же люди, как мы. А о чём ты хочешь потолковать?
— А… как-то одна тема на уме. Наше дерьмовое положение. Вот ведь жили под куполом — не тужили, прямо курорт, и на тебе…
— Ну так! Не всё коту масленица. А что — лучше, если бы мы сейчас гнили в могилках у себя на родине? Впрочем… мы ведь и так на родине, только её пока не существует.
— Даже и не знаю… ведь никого из нас не спросили, когда отправляли к ящерам в пасть. Так — списались два-три президента, пара премьеров и один генсек, отсчитали доллары некоей американской фирме, да и пустили нас конвейером в неизвестность. Как-то обидно откинуть коньки — вот так, вдали от всех, кого знал.
— Оно, конечно, верно. Но вот помню я тебя три дня назад — весёлый такой был, довольный, с девочкой ходил. Полька, да? Ванда, кажется, её зовут? Она вон в том автобусе, да? А теперь ты мрачнее этой вот тучи. Может, на тебе погода сказывается?
— А и не знаю. Возможно, погода. Всё равно неприятно. Может, без этой машины времени лучше было бы? Зачем вообще это всё — вторгаться в прошлое, будущее? Ну, закопали бы меня после боя. Ладно, дело привычное. Вернее, обычное. А так?
— Да, конечно, неприятно, что нашим мнением не интересуются. По мне — всё бы ничего, если бы нас запустили, скажем, в двадцатый век. Или хоть девятнадцатый. Всё-таки ближе. Нельзя, говорят, вдруг убьёшь своего дедушку, хроноклазм, темпоральный запрет. Но с другой стороны… вот представь, что тебя бы на перевалочном пункте и вправду спросили, хочешь ли ты сюда, и показали купол. Ты бы отказался?
— А… наверное, ты прав, Лёшка. Жить-то оно хочется. А хорошо жить хочется и подавно. Я-то никогда таких условий не имел, как под куполом. Сирота, детдомовец. После школы в армию попал — другим ад кромешный, а мне вроде санатория. Потом — в офицерское училище… а оттуда — курсантом — на Кавказ. И на этом моя биография в двадцать первом веке закончилась. Слушай, а правда, что этот американец, который машину времени придумал, тоже наш, русский?
— Угу…Только он давно уже не наш. Да, между нами говоря, в России он ничего и не смог бы сделать. Умотал в Штаты — там всё иначе.
— Слуш-шай… а верно, что он сделал эту свою машину, чтобы жениться?
— Да разве? Я не так слышал. Вроде он любил её ещё со школы и хотел спасти. И тогда над ним смеялись, дурачком считали, так он перестал разговаривать с людьми об этом, а всё думал про машину времени. Однажды взял да и сделал то, что хотел. И вроде он даже не думал просить её замуж, она сама за него пожелала. Впрочем, это, наверное, сплетни, откуда людям-то такое знать?
— М-да… вот это любовь… Жанна Дарк её звали раньше, да?
— Ага. Орлеанская Дева. Девочка, надо сказать, такая, что и вправду ради неё стоило машину времени отгрохать. Хорошо, что она не погибла.
— А я всякое про неё слышал. И хорошее, и плохое. Вроде бы она и колдовала, и жестокая была, и дружила с Синей Бородой…
— С Жилем де Рэ то есть. Да, дружила. И что из того? Они вместе воевали за свою страну. Да и выяснилось потом, что этот Жиль ни в чём не был виноват, его оклеветали, как многих тогда. Стали мучить — он и сознался, а куда деться? Про колдовство — глупость полная, не бывает такого, это когда-то церковники про неё придумали, потом сами отказались, а дураки да болтуны успели разнести по всему свету. Просто — девочка очень умная от рождения. А что Жанна была жестока — впервые слышу. Да в её глаза заглянуть достаточно, чтобы понять, какая она. Понимаешь, Сергей… чистые у неё глаза. Вот иного слова и не подберу. Чище утренней росы… алмаза… Чистые, как… даже не знаю, с чем сравнить.
Сергей вдруг сделал резкое движение:
— Лёшка — сзади!
Алексей быстро развернулся: метрах в пяти поднималась из луж голова огромного дождевого червя… или что оно там. Прошлой ночью такой же троих заглотнул, прежде чем его заметили.
Алексей спокойно прицелился и дал короткую очередь. Голова «червя» дёрнулась. Готов, что ли?
— Молодец, Серёга, вовремя заметил…
Однако, когда Алексей повернул голову, Серёги на броне уже не было, а с той стороны торчал такой же «червь». Ах ты, дерьмо поганое…
С обоих соседних танков раздались выстрелы. Из головы «червя» вылетел фонтан крови, чудище плюхнулось в грязь и забилось в судорогах.
Алексей постепенно приходил в себя. Сергей погиб…
Других происшествий в эту ночь не было.
* * *
Длинная, многотысячная колонна беженцев из славянского купола уныло тащилась пешком по степи третичного периода. Виктор уже перестал считать погибших. Всё равно — людей не вернёшь, надо думать о живых. Сколько же ещё до американцев…
Виктор вместе с Алексеем, сжимая оружие, шли чуть правее основной колонны. Ах, если бы хоть на машинах… Но после прошедших ливней техника безнадёжно увязла в глине. За последнюю ночь от танков остались над поверхностью земли одни верхушки башен. Из автобусов половина просто вышла из строя. Остальные, наверное, можно было вытащить, но что проку? Защищают только от летающих. На всех беженцев не хватит. Да и кто их будет охранять от ближайшего аллозавра? Часть людей поехала бы черепашьим шагом, остальные своим ходом? Всё плохо, как ни посмотри…
Где-то впереди послышались выстрелы. Вот пакость-то…
— Алексей, ты здесь, а я к головным!
Виктор побежал на звук автоматных очередей.
Несколько поляков стреляли в молодого стегозавра. Что они, спятили? Только патроны разбазаривают.
Краем глаза Виктор увидел у кого-то гранатомёт. Резким движением вырвал трубу, зарядил…
Стегозавр словно взорвался. Поляки заругались. Что это с ними?
— Слышишь, Виктор, они хотели его на шашлыки, а теперь этот ящер только на дуршлаки годится!
Да что такое с людьми происходит? Я-то думал, что они защищались!
— Вы что, оголодали? Я же приказал: забиваем на еду диплодоков, игуанодонов и бронтозавров! И всё! Зубастых — только на поражение, гранатами! Летающих — очередями! Прочих — не трогать, если не нападают!
Поляки уныло замолчали.
Ладно… надо к Алексею.
Виктор вернул гранатомёт владельцу и, задумчиво уставясь на колонну, стал ждать, пока Алексей приблизится к нему.
* * *
Виктор мрачно сверялся с картой. Ведь нет здесь никакой речки, не должно быть… а вот она, течёт, проклятая. И как же её преодолевать?
Колонна постепенно подходила, люди собирались рядами на берегу… Оборванные, усталые, покрытые пылью. Измученные лица. Мужчины давно уже небриты. У женщин волосы всклокочены, какие уж там причёски. Глаза красные. От слёз? Нет, давно уже никто не плачет. Даже младенцы. Просто — от усталости. Двадцать тысяч человек. Из пятидесяти тысяч, покинувших купол месяц назад. Немало раненых, почти все идут своим ходом. Никто не задаёт вопрос: «чья очередь следующая?». До американцев — примерно сорок-пятьдесят километров. Если бы рацию… Янки, наверное, просто приехали бы да забрали.
Виктор опомнился. Надо думать о переправе. Речка неширокая, течение спокойное. Вроде даже мелко…
Кто-то в стороне с радостным смехом бросился в воду. Парни, девушки… Да что они, спятили? Так же нельзя!
— Эй, стойте, назад!
Прежде чем Виктор успел добежать до купальщиков, радостный смех сменился криками ужаса и боли. Плавные воды речки окрасились кровью, какую-то девушку схватило нечто земноводное.
— Стреляйте в эту дрянь! Скорее!
Виктор сам прицелился… Ах ты, неудобно… Справа послышались выстрелы. Раненая девушка вскрикнула и упала. Вот дерьмовые стрелки… Державшая её тварь, крепко ухватив добычу, рванулась вниз по течению. Виктор, ни о чём уже не думая, хладнокровно прицелился в зеленоватый глаз и выстрелил. Во все стороны брызнула кровь, хищник завизжал, отпустил мёртвую девушку и завертелся юлой на месте. Виктор опустил автомат. По крайней мере, похороним девчушку по-человечески. Кто она была — русская, украинка, полька, чешка? Какая теперь разница…
Всё-таки: надо, наконец, переправляться на тот берег…
* * *
— Привал, ребята!
Виктор устало проследил, как, подчиняясь его команде, пятнадцать тысяч человек собрались в большой круг, убедился, что вахтенные присматривают по сторонам, и сел сам, не чуя ног. Да, пожалуй, сейчас надо отдохнуть. До купола осталось километров десять, ну, может, двенадцать. Почти дошли. Ещё три-четыре часа…
Сознание пробудилось от дремоты раньше, чем Виктор ощутил сотрясение почвы. Он мгновенно вскочил на ноги. Вот проклятье, ни на минуту расслабиться нельзя…
С юга, наполовину закрытое облаком пыли, приближалось огромное стадо диплодоков.
Гигантские чудовища неслись прямо на людей.
Укрыться некуда. Голая равнина, сам же выбирал маршрут так, чтобы никакой пересечённой местности, поменьше подъёмов-спусков. Что остаётся? Увести в сторону женщин, а мужчинам — драться, прикрывать их?
Виктор едва помнил, как ребята вставали с оружием в руках, Павел кричал женщинам, чтобы уходили вправо, Алексей ругался, заряжая гранатомёты…
Ни о чём не думая, просто следуя навыкам, Виктор строил мужчин шеренгами под углом к направлению движения чудищ, прикрывая убегавших женщин, многие из которых держали плачущих, перепуганных детей, щёлкали затворы…
Земля гулко дрожала. Шквал грязно-зелёных туш уже нависал над людьми. Виктор словно со стороны услышал собственную команду: «Огонь!». Раздались выстрелы, очереди, дикий рёв раненых чудовищ. Несколько туш рухнули в двадцати-тридцати метрах от ближайшей к ним шеренги. Загородили дорогу остальным, ага… Нет, другие гиганты всё равно прорывались между трупами, громоздились и переползали через них…
Выстрелы стали чуть реже. Правда, с левого фланга пальба участилась. Видимо, ящеры попёрлись туда. Важно, чтобы не вправо.
— Ребята, передайте по цепи влево: всем сдвигаться сюда, уходим за женщинами!
— Виктор! Справа — беда!
Виктор глянул и обомлел: прямо на женщин надвигалось другое стадо страшилищ.
— Все, все направо! Быстро!
Он кричал это уже на бегу, лихорадочно соображая, сколько людей вот сейчас готовы вместе с ним прикрыть женщин и детей.
* * *
Алексей устало опустил трубу гранатомёта. Пришли, называется. Одного взгляда на дымящуюся гору было достаточно, чтобы понять, какова судьба американцев. Видимо, купол просто ушёл под землю, когда пробуждался вулкан. Прощайте, храбрые янки.
Беженцы устало подходили, собирались вокруг, молча смотрели…
С Алексеем дошли до бывшего англо-американского купола три тысячи человек. Почти все, кто уцелел после боя с диплодоками. В основном — женщины, дети. И теперь все они смотрели на гибель своей надежды.
Алексей опомнился: надо жить. Куда деваться? Не здесь же оставаться, под птеродактилями, на пути у диплодоков и хищников. В пещеры? А есть здесь они? Эх, плохая была эта идея — двигать сюда, уж лучше бы оставались там, на старом месте, где по крайней мере всё уже разведано и знакомо. Ах, Виктор, Виктор… Да кто же мог знать, что и здесь случилась беда. Может быть, даже одновременно с нашей?
— Павел! Александр! Можете пойти со мной на разведку местности?
Оба молча кивнули. Было ясно, что и у них сил уже нет, но… надо же куда-то девать уцелевших людей. Алексей взял гранатомёт, три снаряда. Ещё гранатомёт — у Александра, а у Павла был автомат. Куда идти? Ясное дело, не назад. И не к этой проклятой горе. Направо или налево? Лучше налево, ведь солнце уже начинает клониться к горизонту, по крайней мере, глаза не будет слепить.
Ничего не говоря остальным и друг другу, трое друзей двинулись на восток.
Они проходили шаг за шагом, изредка оглядываясь, но чутко прислушиваясь. Они шагали — минута за минутой… час за часом… на выжженной равнине появились холмы, которым не было видно конца… Вода кончилась ещё вчера. Пусть. Вода — не проблема. Пища — тоже. Жильё — вот что нужно немедленно. Что-то над головой, какое-то прикрытие. Хоть ненадолго, на несколько дней…
Александр первый заметил подрагивание почвы и издал предостерегающий возглас. Все трое развернулись, поднимая оружие.
Дрожание почвы стало слишком заметным. Может, землетрясение? Вулкан-то близко.
Из-за дальних холмов выскочил тираннозавр. Ладно, не проблема. Приготовить гранатомёт.
Оттуда же выскочил второй… третий… четвёртый… пятый… А вот это уже дерьмо.
Александр поднял трубу и выстрелил в ближайшего ящера. Тот в последний миг прыгнул, граната скользнула по верхней левой лапе, отрикошетила и взорвалась в стороне. В то же мгновение голова чудовища разлетелась от выстрела, сделанного Алексеем.
Одна граната — четыре тираннозавра…
Ящеры быстро приближались большими скачками. Люди застыли на месте: бежать уже не было сил… да и как от них убежать?
Передний хищник был уже метрах в двадцати от людей, когда в воздухе что-то промелькнуло, и тираннозавр дёрнулся с криком.
Стрела.
Не прошло и трёх секунд, как ящер был весь утыкан стрелами.
Из-за холма справа выбежали молодые женщины с арбалетами в руках. Они что-то кричали по-английски.

Глава 9. Матриархат
Мэри
Всё, хватит, надо вести дневник, а то скоро потеряю счёт времени. Я решила записывать только важные события, всё-таки дневник — это же не календарь. А сегодняшнее событие, возможно, самое главное в человеческой истории… хотя вполне вероятно, что ещё раньше оно произошло в европейском куполе. Но всё по порядку.
Я решила исходить из обычного календаря: триста шестьдесят пять с четвертью дней в году, самый длинный день — двадцать второе июня, вот только нумерация лет у меня своя, создание нашего легендарного купола я считаю за нулевой год, соответственно, сегодня третье декабря нулевого года. И этот день начался с самого важного события в истории рода человеческого.
Сегодня на рассвете родился первый ребёнок в нашей колонии. Мальчик, здоровый. Он, как и мать, чувствует себя хорошо. Скорее всего, до вечера ещё будет пополнение.
Рэчел введена в состав правления, бывшие арестантки ворчали, а деваться некуда: из женщин Рэчел лучше всех разбирается в безопасности, а мужчинам доверия нет, они норовят влезть куда погорячее, даже если в этом нет никакой нужды. Всё у них комплексы — якобы их трусами сочтут. А что их дураками безрассудными сочтут — это их не смущает. Взять хотя бы моего Артура: с начала пещерной эры четырежды был ранен, правда, неопасно, но могло и этого не быть.
Год назад я бы ни за что не поверила, что наши крикливые американские девчонки-разгильдяйки могут быть такими дисциплинированными и корректными. И ведь почти все — бывшие истерички-суициды… в том числе и я. Только стемнело — все по пещерам, сидим, кто еду готовит, кто возится с лекарственными травами, кто стругает деревяшки для стрел, кто разбирает образцы руд и пород, а то и химичит, одна на вахте, рядом с ней арбалет, автомат, гранатомёт, чуть поодаль — огнемёт… Луки только у мужчин, им удобнее с этим оружием управляться. Треплемся, конечно, вспоминаем былое… «Ах, какой симпатяга был Шварцнеггер!» Как же — «был»! Это мы все тут — были! И потом, если там тебе было так здорово, зачем понадобилось из окна сигать? Туалет оборудовали снаружи, там обрывчик небольшой, и ветер почти всегда от нас в том направлении, а по всему пути к отхожему месту сделали настил, накрыли сверху большими ветками: хищник бесшумно уже не подойдёт, и время убежать в ближайшую пещеру будет. Постоянно кто-нибудь следит за костром, и всегда наготове горячая вода. После ужина, как только Артур подходит ко мне, все, кроме вахтенной, удаляются в другой конец пещеры и сидят там, болтают непонятно о чём, уставившись в стенку, не меньше получаса. А мы ведь с Артуром сейчас очень осторожны. Гораздо осторожнее, чем о нас думают, мне же скоро рожать. Что-что, а выкидыш меньше всего нужен. Вот девчонки… И после этого — как могу я отказать, когда днём одна из них подходит и говорит: «Мэри, можно мне Артура на полчаса?». Ведь сначала ко мне подходят, затем уже к нему. У Артура потом вид такой виноватый, будто я подала в суд на развод. А мне его жалко, он же по натуре герой, всегда обожал книги о Жанне Дарк… как и я, впрочем… а теперь ему приходится быть быком-производителем. Но уж я последняя, кому взбредёт в голову его осуждать.
Отношения с русскими заставляют призадуматься. Вроде бы — всё безупречно и идельно, полное взаимопонимание и уважение, и вместе с тем… У нас своя система пещер, у них — своя. Да, в двух шагах, но — другая. Какая-то атмосфера настороженности. Не потому, что мы от них ждём подвоха, а… как-то приходится следить за каждым словом, чтобы их не задеть. И такое впечатление, что у них то же самое — по отношению к нам.
Артур подружился с этим… как же его зовут… Алексеем. Объясняются больше через переводчика-поляка.
Бедные наши мужчины! Специалистам полегче: Бартоломео, бывший военный врач, лучше всех наших баб разбирается в своём деле. Стир, бывший военный инженер, тоже вне конкурса, и на непривычные операции снаружи всё равно идёт мой Артур, хотя и под большим конвоем. А вот остальные… Они сейчас почти в том же положении, в каком раньше были арестантки: туда нельзя, к ручью один не ходи, брысь со сквозняка, это не ешь. Стоит одному из них чихнуть — вся колония сбегается лечить. Им-то каково, они все бывшие солдаты или полицейские! Девчонки в очереди стоят, чтобы обслужиться. Что там гарем…
Когда землетрясение, все хватаемся за оружие, выскакиваем наружу, потом аврал — проверяем, не засыпало ли кого. Просто удивительно, скалы, что ли, такие прочные? До сих пор пока нигде ничто не обвалилось. Но мы, обжёгшись на молоке — то есть на нашем куполе, — теперь на воду дуем.
Скоро Рождество…
* * *
Восьмое Марта первого года. С праздником, дорогие женщины! Собственно, мы бы и не отмечали, но это была инициатива русских: их мужчины утром пришли нас поздравлять. А уж подарки — каждая сама себе обеспечивает. Самый лучший подарок у меня: здоровый мальчик с прекрасным аппетитом, не плакса, вид деловитый. Зовут его Томас, в честь моего свекра. Вот интересно: две трети наших новорожденных — мальчики. К войне? Да у нас и так уже война идёт вовсю — за право на жизнь. Так что лет через восемнадцать, а то и раньше, нашей сестре сильно полегчает.
Рэчел приходила, её пацан растёт не по дням, а по часам. Весь в мать.
Чтобы в будущем не было проблемы инцеста, на каждого новорожденного завели дело: кто отец, кто мать. Почти все отцы уже больше полугода как мертвы, а вот всё-таки как будто живые. И ведь через несколько лет придётся объяснять детям не только куда делся папа, но и что такое инцест.
Интересно, что с тех пор как погиб наш купол, землетрясения словно успокоились. Помню, как там трясло. Ну да, это уже потом стало ясно, что вулкан пробуждался. На редкость неудачное место выбрали нам русские. Вот только винить их язык не поворачивается. Попробуй, сидя под куполом и раз в месяц выползая в экспедиции, построй геологическую карту со всеми разломами! И это — практически без геологов! Да была у нас под куполом пара геологов — мужские суициды, — они только начали было разбираться со всеми своими заморочками — и вот на тебе. А самим русским как ТЕМПОРА выбрал место для купола? Геологи глянули — вроде сорок миллионов лет назад здесь было спокойно… Ага, вроде. Вроде бы и здесь никакого вулкана поблизости не было. А как там у русских на самом деле вышло — они нам потом рассказали… кошмар. Надо же, тут мы всего в пяти милях от вулкана, и еле-еле он даёт о себе знать. Пару раз лёгкий гул был от земли, наверное, там было весело. Вот только по всем нормам ставить здесь купол всё равно было нельзя: территория плоской поверхности мизерная, со скал в любой момент возможны сюрпризы…
* * *
Двадцать третье июня первого года. Проклятый день.
Погибла Рэчел.
Она была на четвёртом месяце беременности. Её маленький сын, родившийся полгода назад, остался круглым сиротой. Нет, неправда, он не сирота: теперь ему родителей заменит вся колония.
Первая смерть в нашей колонии с момента гибели купола. Вернее, сразу две смерти.
Как глупо и несправедливо это произошло…
С утра была такая хорошая погода. Няньки понесли малышей к ручью, там сейчас вода такая тёплая, в самый раз купаться, как в ванне. Рэчел стояла в охранении, у неё был арбалет и ещё кое-что, о чём мы не знали. Внезапно из-за скалы выскочил огромный ящер, кажется, тираннозавр. Все перепугались, растерялись, только Рэчел сразу пустила ему отравленную стрелу в морду. Он отвлёкся от детей, бросился за ней, она отбежала, успела поставить новую стрелу, опять попала в него, да такую махину разве двумя стрелами уложишь, хоть бы и ядовитыми! Она остановилась, ей некуда было бежать, кругом отвесные скалы, мы не понимали, что она собралась делать, ящер схватил её в зубы, стал заглатывать — и тут раздался взрыв. Голову ящера разнесло на куски. Мы не сразу поняли, что у Рэчел была с собой граната.
Если бы все охранницы одновременно с Рэчел обстреляли эту подлую ящерицу, скорее всего, яд успел бы подействовать, и Рэчел осталась жива.
Все матери детей, которых спасла Рэчел, — бывшие арестантки. Они бьются в истерике, кричат, что беда произошла оттого, что они всё время третировали Рэчел и оскорбляли её. Завтра будем хоронить останки нашей верной подруги и защитницы. На могиле никакого памятника не будет. Все и так будут знать, где покоится Рэчел.
О подвиге Рэчел никто не напишет роман.
Рэчел, как плохо будет теперь без тебя…
Артур уже третий день лежит в лихорадке, его укусила какая-то гадость, похожая на фалангу, которая заползла в пещеру. Анализы непонятные, но Бартоломео считает, что ничего страшного. Как я расскажу Артуру обо всём этом, когда он выздоровеет?..
* * *
Двадцатое августа первого года. Сегодня годовщина гибели купола. В сущности — обоих куполов, нашего и русского. Наверное, где-то в глубинах Земли произошёл катаклизм, оттого так и совпало. Неужели за это время мы привыли к пещерной жизни? Моем руки перед едой, ополаскиваемся горячей водой перед сном. Многие до сих пор красятся перед тем, как обратиться к мужчине. Питаемся с тарелок, пользуемся кастрюлями, сковородами, ложками, вилками, кружками… Вместо салфеток — большие листья растений… Удивительно, никто не хнычет о телевидении, компьютерах. По колонии ходят три книги: «Собрание Сочинений» Э.Хемингуэя, фантастика Шекли и сказки братьев Гримм. Все три — от русских. На русском языке. Это они тащили в такую даль?! Осваиваем потихоньку кириллицу. Книжки уже изрядно потрёпаны, надолго их не хватит. Вот и получается — как-то привносим привычки из третьего тысячелетия в третичный период.
* * *
Пятое декабря первого года. Знаменательный день: население колонии за прошедшие месяцы удвоилось по сравнению с тем моментом, когда пришли русские. Многие ходят с животами, и я в том числе, так что не за горами следующая знаменательная дата — утроение. Артур нашёл неподалёку ещё систему пещер, сейчас он будет их проверять на предмет безопасности, так что скоро самые непоседливые переедут.
Между прочим, Артур говорит, что наше старое верное убежище — память о куполе — в порядке, правда, крыша слегка помята, явно кто-то здоровенный залезал. Так что в случае чего резервное жилище есть.
Вчера, когда Артур заснул, я вышла на вахту, и вдруг — хищник, такой здоровенный, что даже луну закрыл. Чёрт его знает, как он по-научному называется, для меня все они — зубастые мишени. Я сперва заскочила вглубь пещеры, так он, гад, своей мордой полез внутрь. Дети заплакали, девчонки тоже перепугались — просто от неожиданности, конечно. Хорошо, Артур спал крепко. Наверное, ничего бы и не случилось, эта дрында всё равно не пролезла бы, но меня вдруг взяло такое зло… Ну, думаю, сволочь, ведь такой же, как ты, нашу Рэчел погубил вместе с её неродившимся ребёночком, и что же — я дам тебе просто так уйти? Нет, стрелять я в тебя не буду. Стрелу — и то жалко… Подскочила к костру, схватила головню побольше — и к нему, а он уже пасть разевает на меня, — так вот тебе! И что же? Он тут же проглотил мою головню, как будто конфетку, заорал покруче тепловоза и рванул вон пулей, аж земля задрожала. Минут двадцать мы слышали, как он орал и топал в окрестностях. Девчонки и малышня в восторге. Все наши хотят в другой раз так же попробовать, пусть только случай представится.
* * *
Тринадцатое февраля второго года. Меня ввели в правление по вопросам безопасности. Объяснили так: ты жена Артура, была подругой Рэчел, да к тому же первая придумала бить ящериц головнями. Вот так логика! У нас десять пещер с жёнами Артура, из них четверть были подругами Рэчел. А насчёт головни — так это я просто разозлилась тогда. Ладно, раз уж я в правлении, я первым делом внесла предложение: наряду с отравленными стрелами использовать горящие. Как там в средневековье-то делалось? Приготовить из чего-нибудь смолу, или просто взять жир ящериц, и держать это горящим постоянно снаружи пещер. Чуть тревога — просто обмакнуть туда стрелу, и готово. Я надеюсь, что горящая стрела даже тираннозавра отвлечёт получше обычной, и того, что случилось с Рэчел, у нас не повторится.
Есть ещё идея: Артур рассказал, что в полумиле в сторону вулкана он наткнулся на сероводородный источник. Я спросила химика, нет ли возможности как-нибудь состряпать серную кислоту. Он обещал подумать. Ах, если бы удалось! Вот так: в морду ящерице — хлоп этой бякой! Не хуже горящей стрелы будет. А то ещё если бы удалось получать азотную кислоту… взрывчатку… Ах, мечты, мечты…
Среди новорожденных стало значительно больше, чем раньше, девочек. За последние два месяца их доля среди младенцев составила свыше сорока процентов. Что это за загадки природы?
Какая-то странная болезнь появилась в тех пещерах, которые ближе к западу. Вроде ничего ужасающего, но у людей возникает слабость, апатия, ухудшается аппетит, давление падает. Анализы ничего внятного не дают. Хорошо, Бартоломео вовремя забил тревогу, мы сейчас ходим охранять эти пещеры. У женщин глаза тусклые, дети сидят притихшие, не играют. Уже несколько странных выкидышей было. И ведь это происходит только там! Может, излучения от земли какие-нибудь вредоносные? Правление решило переселить людей оттуда. Жалко терять пещеры, но, возможно, мы там устроим склады.
Познакомились мы с мастодонтами. Я уж думала, что их и нет здесь. А вот есть. Как они только с ящерами уживаются? Когда наша группа возвращалась с очередной операции, вдруг земля задрожала, мы — шасть в ближайшую пещеру! Уж и оружие приготовили, думали, зубастый, а оказывается — слоники, целое стадо. Долго так шли, неспешно, мы осмелели и вышли наружу, так они на нас — ноль внимания. Симпатичные такие, задумчивые, идут себе по своим делам, к посторонним не цепляются. Хорошо, если нам с ними воевать не придётся, хватит с нас ползающих.
* * *
Десятое ноября второго года. Правление решило устроить революцию. Детей уже стало вдвое больше взослых, теперь будет нечто вроде ясель. На них отводятся самые большие и безопасные пещеры, благо этого добра теперь у нас с избытком. Родители сами по себе, дети отдельно. Мальчики отдельно от девочек. Проблема возникла — как различать детишек? Когда их по пять-шесть в пещерке, невелика трудность, а теперь-то будут десятками, а кое-где и сотнями. То ли татуировка будет с именами родителей, то ли бирки куда-нибудь прицепим. Кстати, может, так и появилась татуировка?
Правление требует, чтобы мы экономили бумагу и авторучки. Что же, займёмся наскальными текстами?
… Только было закончила писанину — и вдруг на тебе: тревога в соседней пещере! Они уже спать укладывались, и неожиданно земля под ними закачалась, они подумали, что землетрясение, и повыскакивали наружу — а это оказалось что-то вроде огромного крота в чешуе! Ну, девчонки, понятное дело, завизжали, обстреляли его, мы тут прибежали — а он уже отходит, наверное, из-за яда. И непонятно, опасен он или нет? Рисковать, конечно, нельзя, в наших домах посторонних быть не должно. Потом успокоились, вытащили его наружу, выкинули с обрыва, стали смотреть, как он пролез. Оказывается, под этой пещерой другая, втрое больше размером. В эту ночь там никто не ночует, всех разобрали по соседям, у нас вот — двое ихних мальчишек уже сопят, третий сон видят. А завтра посмотрим, может быть, эта подземная пещера нам очень даже пригодится. Конечно, надо будет все ходы в неё заделать. Надо ещё проверить в других пещерах, может, и там что-нибудь интересное под полом.
* * *
Пятое июня третьего года. Странно, что я вообще могу ещё писать. Странно, что я живу. Очень жаль, что я всё ещё живу.
Потому что Артура больше нет в живых.
Произошло это позавчера. Хоронили мы его вчера. А пишу я об этом сегодня.
Их отряд возвращался с одного участка, где обнаружены алмазы. Внезапно земля задрожала, это верный признак приближения рептилий, а они были на открытой местности. Они припустились бегом к скалам, а несколько женщин были с тяжёлой техникой и стали отставать. Артур это заметил и вернулся к ним. Появились диплодоки, огромное стадо. Артур схватил огнемёт, пустил струю для огненной завесы, но тут заряд кончился. Артур отнял у женщин автоматы, крикнул им уходить — и стал стрелять в ящеров. Его затоптали. Женщины успели убежать и спрятаться.
Всё-таки я буду жить. Надо растить детей. А кроме того, я хочу посчитаться с этой ползающей пакостью.
Пятая смерть в нашей колонии. Первой была Рэчел.
* * *
Десятое июня третьего года. Ненавижу ящеров. Всех, как зубастых, так и остальных. Сегодня я предложила правлению начать полное истребление этих тварей. Две трети правления меня поддержали, остальные не возражают. Мы знаем, где они откладывают яйца, как выглядят их кладки. Яйца будем уничтожать, может быть, съедать, если с провизией станет туго, но одно яйцо каждый раз обязательно вымазать белком из другого и протащить по земле к ближайшей ловушке, да туда и забросить. Пускай мать ползёт к своей погибели и подыхает, напоровшись там на кол.
Алексей заходит всё чаще и чаще. Сначала я думала, он меня утешает… а теперь — похоже, у него несколько иные намерения. Но я ещё пока не пришла в себя. Пусть, по крайней мере, потерпит.
* * *
Двадцатое июля четвёртого года. Сегодня утром мой отряд нашёл кладку яиц аллозавров… То есть, конечно, мы не сразу поняли, что это аллозавры, но, пока мы с их яйцами разбирались, появилась парочка. Разумеется, мать, а с ней кто был — отец семейства? Друг-воздыхатель? Мы тут же разбежались вокруг них в два полукруга и пустили первые стрелы — прямо в морды, стараясь попасть в глаза. В глаза не удалось, но мало им не показалось. У нас было с собой две баночки с зажжённой смолой, мы тут же окунули туда часть стрел и пустили вторую порцию. Половина отряда стреляет, отвлекает эти громадины на себя, а тем временем другая половина перезаряжает арбалеты. Мне даже жалко стало в какой-то момент этих двух бурых ублюдков: каково им, куда деться, на кого бросаться, когда отовсюду каждую секунду стрелы летят. Они орут от боли, тычутся туда-сюда, толкают друг друга… Эх, вот так бы наши дрались в тот день, когда Рэчел погибла… Мы так и не успели их ослепить, когда оба рухнули: сначала мать, она поменьше размером была, а за ней и друг. Пару минут подёргались немного — и успокоились. Жаль, после отравленных стрел мясо забирать нельзя, но, с другой стороны, всё равно тащить его далековато. Ничего, этих стервятники сожрут, птеродактили и ещё там есть какие-то, глядишь, и на них яду хватит, так что без пользы продукт всё равно не пропадёт.
Вечером была сенсация: отряд из русских пещер захватил козлят. Девчонки были на разведке, наткнулись на козлиное стадо, взрослые разбежались, а маленькие остались. Убивать их жалко. Четыре мальчика, три девочки. Привели в пещеры, сейчас же их всех разобрали. У нас одна блеет. Попробуем вырастить? Может, животноводство пойдёт, молочко будет? Говорят, козлиное полезно.
* * *
Первое января шестого года. С Новым Годом! Отмечаю Сильвестр вместе с Алексеем. Кажется, вот только вчера мы оплакивали купол, а уже наши дети бегают вокруг взрослых, лезут куда не следует. Правда, начали понемногу помогать старшим. Воспитательницам прибавилось хлопот. Наши тревожатся, что дети не хотят говорить на нормальном английском, всё норовят упростить, сократить слова, исковеркать произносимые звуки, имена. Мои Томас и Рэчел подают не лучший пример. Может, мне самой ими заняться, без воспитательниц? Джоанн ещё маленькая, только учится говорить, воспитательницы уверяют меня, что с ней трудностей никаких, но, может быть, не стоит ждать, пока проблемы возникнут? Ещё хуже то, что детей тянет к опасным, жестоким играм. Вчера мальчишки затеяли прыгать с обрыва, там ярда два отвесно, а внизу крутой спуск, поросший трвой. Двое отказались, так их столкнули, они сильно ушиблись, хорошо хоть дальше синяков и вывихов дело не пошло. Кое-кто считает, что вскоре придётся ввести телесные наказания. Или не стоит? Может, это всё неизбежно? Может, и вправду — наше беспокойство напрасно? Так не успеешь оглянуться — и сорок миллионов лет пройдут.
Вчера мы с Алексеем были на кладбище. Артур… а рядом с ним — Рэчел… Алексей мне рассказывал про погибших русских ребят, я из вежливости поддакивала, а самой неудобно, что никого из них толком не знала.
Я только что с удивлением подумала, что уже примерно два года не было землетрясений… по крайней мере таких, из-за которых пришлось бы выскакивать из пещеры.
Вот интересно, уже несколько месяцев в окрестностях не видно рептилий. Даже птеродактилей не заметно. Возможно, это потому, что мы истребили травоядных, а хищники сами заскучали и решили с нами расстаться. Вот уж не возражаю. Если экологисты против, пусть повесятся в знак протеста. А ведь когда был купол с самой мощной военной техникой, ящеров было полно. Наверное, потому, что наши их не трогали без необходимости, берегли «окружающую среду». А сейчас, когда ни купола, ни танков, нам уж не до жиру, самим бы выжить, а расправиться с этими безмозглыми рептилиями при помощи ловушек, уничтожить их яичные кладки, в сущности, совсем не так трудно. Шут с ней, с этой окружающей средой, за сорок миллионов лет другая появится.
Правление решило наказывать тех, кто выходит из пещер без арбалетов. Пока, правда, не решили, как именно наказывать. Поодиночке, так и быть, ходить уже можно, вот только обязательно посматривать по сторонам и наверх, но без арбалетов — ни-ни.
* * *
Двадцать пятое мая восьмого года. Я решила увековечить нашу историю. Неподалёку есть пещеры с гранитными стенами. Возможно, скоро туда переселится кто-то из наших, но пока они пустуют. У меня есть несколько небольших алмазов, которые я закрепила на палочках. Думаю, с гранитом они справятся. Попробую оставить памятную запись для наших потомков. Рассказать вкратце, откуда мы и как здесь очутились, чем живём, что делаем, на что надеемся. Сохранится ли всё это за сорок миллионов лет? Не знаю. Сколько времени у меня займёт всё это творчество? Мне это не интересно. У меня впереди сорок миллионов лет. Я не знаю, победим ли мы. Может быть, мы все погибнем, временно проиграв в войне с динозаврами. Нельзя исключать, что наши потомки одичают и превратятся в человекообразных животных. Может быть, люди всё-таки придут откуда-нибудь с Фаэтона. Но… а вдруг всё сложится совсем иначе, и правнуки моих правнуков полетят к далёким звёздам за десятки миллионов лет до Гагарина? Я не хочу заглядывать в завтра. Я живу сегодня, сейчас, а не за сорок миллионов лет до моего рождения. Я полна жизни, мои дети растут, все пятеро, Алексей меня любит, мои подруги и друзья здоровы. И обо всём этом я напишу на гранитной стене пещеры.
Я знаю, как начну своё обращение к будущему:
«Здравствуйте, дорогие потомки! Я — ваша пра-пра-пра-пра-…»

Часть третья. Перст судьбы

1. Жанна

— Здравствуй, Жанна! Четверть века миновало. Пора.
Они стояли передо мной все трое: Святая Екатерина, Святой Михаил-Архангел и Святая Маргарита. Мои Голоса. Те, которых я сперва считала не более чем плодом своего воображения. Те, которые дали мне самую удивительную судьбу и сознательно вели меня на костёр. Те, которые были бесконечно возмущены, когда я вдруг встретила их, живая и здоровая, в третьем тысячелетии. Те, которые четверть века тому назад, проиграв с треском войну против меня, смогли всё же убедить, что в моих интересах пойти на компромисс с ними, чтобы прожить спокойно двадцать пять лет, любить и быть любимой в кругу родных и друзей как наяву, так и во сне, чтобы концерн ТЕМПОРА смог и дальше беспрепятственно спасать миллионы невинных людей. Со временем я поняла, что меня просто обвели вокруг пальца. На самом деле, Голоса не имели никаких шансов причинить мне зло. Всё, чем они могли мне навредить, они сделали — и потерпели такой разгром, с каким и Патэ не сравнился бы. Насланные ими на меня наваждения были не просто остановлены, но покорились мне и превратились в прекраснейшие сновидения, в которых я встречалась с теми из моих родных и близких, которых давным-давно уже не было наяву… и во время этих встреч я не могла отделаться от ощущения, что много лет тому назад те же самые сны приходили и к ним, к тем, кого я когда-то очень давно любила. Концерн ТЕМПОРА поставил вокруг меня такую защиту, о которую безнадёжно ломали зубы самые крутые террористы, а я лишь впоследствии, через случайные сообщения в Интернете, получала представление, какая угроза была в очередной раз отражена. Тот же ТЕМПОРА даже и не заметил, что Голоса пытались ему как-то повредить… впрочем, тут уже я была молодцом, вовремя обратила внимание на наваждения у спасённых… ах да, это было ещё до договора с Голосами. А мой милый муж всё это время удивлялся, с какой это стати его супруга так пронырливо требует время от времени объяснения о состоянии дел ТЕМПОРА, так внимательно и настороженно относится к сообщениям о различных неудачах и провалах… которых, в сущности, практически не было. Он не знал, что я наивно проверяла, не пытаются ли Голоса нарушить наш договор.
А я-то… взамен на то, что Голоса пообещали мне не делать того, что и так было не в их силах, я обязалась подчиниться им четверть века спустя. Мне было тринадцать лет, когда я впервые встала на колени перед Голосами и обещала исполнить ту миссию, которую они собирались мне дать. Тогда их обещание ввести меня в рай казалось пределом мечтаний. Если бы я знала… Прошло четыре года, я исполнила своё обещание, но путь домой оказался отрезан — как я тогда думала, по воле короля. Прошло ещё немного времени — и я очутилась на краю гибели. Тогда, когда я впервые готовилась проститься с окружающим миром, мне было девятнадцать лет, а жизнь, казалось, уже заканчивалась, собрав вокруг меня чёрные тучи дыма от костра. Прошла одна ночь, самая страшная и удивительная моя ночь, и жизнь открылась для меня снова — а я наивно подумала, что это Голоса исполнили своё обещание спасти меня от гибели. Я поблагодарила их за то, что было не их заслугой, — а они обрушили на меня всю свою мощь, пытаясь отнять жизнь, которую не они дали. Я выстояла и победила — но так и не избавилась до конца от доверия к своим злейшим врагам. Я сделала глупость, я дала проклятое обещание Голосам, хотя вполне могла обойтись без этого. Мне было двадцать лет… Я обещала умереть в сорок пять. Мне казалось, что это так далеко — сорок пять лет! Я буду седая, дряхлая, морщинистая, беззубая, мои дети будут уже сами нянчить своих детей… И вот мне сорок пять, а я полна жизни, я выгляжу на двадцать пять, одна минута моих съёмок для рекламы стоит миллион долларов, мой муж обожает меня на грани безумия, наши ночи любви превращаются в фонтаны страсти, моих детей принимают за моих же младших сестёр и братьев… И теперь, когда я в сорок пять лет должна умереть, я чувствую себя почти так же, как при оглашении смертного приговора в Буврёе. Я как была, так и осталась пастушкой. Надо же было — вторично наступить на те же грабли…
— Да, Голоса. Я пойду с вами. Когда это случится? Сейчас?
— Нет, Жанна. Нам не нужно, чтобы ты шла с нами, как закованная, обречённая пленница, конвоируемая в Буврёй. Ведь ты придёшь в рай. Раю ты нужна не как узница. В рай приходят с открытой душой, радостно и счастливо, осуществляя главную цель бытия. Ты исполнила тяжелейшую миссию, совершила величайший подвиг, но ты ещё не готова принять за него награду.
Ну ничего себе! Прямо как Ватикан!
— Голоса, за год до нашего соглашения вы обвинили меня в отречении и даже в предательстве!
— Мы были неправы, Жанна. Ты была права. Ты и твой муж, вы совершили великий подвиг. Вы спасли невинных людей. Мы слишком спешили вернуть тебя к нам, слишком тосковали по тебе, и поэтому совершили ошибки опрометчивости. Мы недооценили человеческое начало в тебе — и невольно оттолкнули, и теперь ты считаешь нас своими врагами.
То же самое я им говорила тогда, а они, вместо того чтобы выслушать, пытались меня загипнотизировать и задавить! Кем же после этого мне их считать?!
— Голоса, можно мне, в порядке награды за подвиг, остаться на Земле? Может быть, расторгнем по взаимному согласию наш договор?
— Нет, Жанна, это невозможно. Мы слишком нуждаемся в тебе. Но несколько дней у тебя есть. Ты не рабыня нам, а сестра. Ты ещё не готова к переходу. Заверши свои земные дела, приготовься, и тогда мы откроем перед тобой врата рая. Но не злоупотребляй данной тебе отсрочкой. Помни, твоё обещание остаётся в силе.
— Спасибо, Голоса, вы очень добры. Хотя… должна признать, что мне всё равно слишком трудно будет идти в рай радостно и счастливо. Но я сама в этом виновата.
Значит, несколько дней у меня всё же есть. Что же, нарушать свои обещания я так и не научилась за сорок пять лет. А теперь — ничего не поделаешь, пришла пора платить по опрометчиво данному векселю. Но прежде я уплачу другой мой старый долг.

* * *

— Здравствуйте, мистер Твен! Я надеюсь, что не помешаю вашему сну?
— Милая леди! Конечно, вы мне не помешаете! Мне очень приятно, что вы навестили старика Сэма! Мне чем-то знакомо ваше лицо. Мы виделись раньше?
— Ну… Можно сказать и так. Можно даже сказать, что мы виделись совсем недавно… за что я очень вам признательна.
— Что вы хотите этим сказать? Вы… нет, этого не может быть!
— Ну почему же, мистер Твен? Во сне возможно всякое. Почему бы вам не встретить во сне одну из своих героинь?
— Это… в самом деле вы? Жанна?!
— Да, мистер Твен, это я. В сущности, мне следовало навестить вас гораздо раньше, но, простите, я уж очень закрутилась со своими делами. А сейчас… обстоятельства сложились так, что мне нужно срочно подвести некоторые итоги. Мистер Твен, не плачьте, прошу вас! Если вы распереживаетесь и проснётесь, мне придётся сразу уйти, и возможно, что мы никогда больше не увидимся!
— Нет-нет, Жанна, умоляю вас, не уходите! Я сейчас успокоюсь, честное слово! Вы уж простите старика!
— Мистер Твен, мне не за что вас прощать! Напротив, я пришла поблагодарить вас. Мистер Твен, вы написали обо мне такой прекрасный роман, что лучше, наверное, и не бывает. Не знаю как, но вы угадали многие вещи, о которых не могли знать, и насчёт которых ошиблись профессиональные историки. Я, конечно, необъективна, но мне кажется, что это вообще лучшее произведение на свете. Конечно, обо мне много писали и до вас, и после, но — это было скорее о моём имени. Меня изображали кем угодно: святой, ведьмой, ангелом, солдатом, полководцем, символом патриотизма, пророчицей, распутницей, мученицей… и только вы первый поняли, что Жанна Дарк — это прежде всего живая девушка. Молоденькая совсем ещё девушка, которая плачет от боли, кричит от страха, любит сладости и игры, хочет красиво одеваться и выйти замуж по любви. Это во-первых. А во-вторых… Мистер Твен, когда вы писали своё произведение, вы не могли знать, что в нём есть ошибка. Единственная ошибка в вашем романе — это самая страшная сцена в нём. Финальная. Вы прекрасно понимаете, о чём я говорю.
— Жанна… вы хотите сказать…
— Да, мистер Твен. Именно то, что вы сейчас подумали. Нет, меня не спасли французы, не помиловали в последнюю минуту англичане, не подменили на постороннюю девушку церковники, но… в дело вмешалась иная сила, о которой вы понятия не имели, хотя сами её создали. Видите ли, в чём дело, мистер Твен… ваш роман, именно так, как вы его написали, с этой самой страшной финальной сценой, заставил ваших читателей задуматься. А задумавшийся читатель в состоянии сделать многое такое, что ещё вчера ему самому казалось невозможным. Познакомившись с вашей героиней, мистер Твен, ваши читатели забыли это слово — «невозможно». И ещё — они научились мечтать о том, что накануне казалось невозможным. И некоторые из них были настолько дерзки и безумны, что позволили себе мечтать о моём спасении от гибели, за что я им очень признательна. Прошло немногим более столетия с тех пор, как ваш роман встретился со своими читателями, и вот один из них, безумный, дерзкий мечтатель, создал такую штуку, которая была названа — «машина времени». Эта машина позволяет войти в будущее… или прошлое. И даже изменить кое-что в прошлом. Не так радикально, как это делал ваш янки из Коннектикута, но всё-таки.
— Жанна… умоляю вас… я сойду с ума… Жанна, вы живы?!
— Да, мистер Твен. Я жива, и это в большой мере ваша заслуга. С помощью машины времени один из ваших читателей, теперь это мой муж, отец моих детей, забрал меня из пятнадцатого века. Он сделал это в ту самую ночь, когда я знала, что смертный приговор мне уже вынесен, и готовилась принять последние мучения. Впоследствии я часто спрашивала себя — почему он не сделал этого раньше? Почему не накануне смертного приговора? Или — моего отречения? Отчего не перед тем, как бургундцы выдали меня англичанам? Почему не до того, как я попала в плен? И знаете… каждый раз я ловила себя на мысли, что, если бы он не выждал до последнего момента, я сама же была бы этим недовольна. Как ни ужасны были мои последние дни в Буврёе, а они были пострашнее смерти, уверяю вас, даже они были мне необходимы. Плен в Бургундии, предательство короля, орлеанцев и моих боевых соратников, неудачные попытки бегства, тюрьма в Руане, дыба, свинцовый кнут, клетка и кандалы, проклятый церковный суд, камни, которые бросала в меня городская чернь, моё отречение, вероломство судей и даже навалившиеся на меня тюремщики — всё это было необходимо для того, чтобы я поняла, что в пятнадцатом веке мне делать нечего. И лишь когда я осознала, что единственное, что я оставляю в пятнадцатом веке, это моя огненная гибель — вот тогда и пришла пора вашему читателю запустить машину времени в режиме «перенос человека». Самая страшная сцена в вашем романе, мистер Твен, действительно осуществилась, но… тогда я уже была в коридоре времени, на пути в будущее, хотя сама этого не знала. Впоследствии я даже немножко обиделась на врачей, которые меня спасали сразу по прибытии в Сан Франциско. Ведь я уже находилась вне опасности, вокруг меня были друзья и защитники — а я сквозь сон по-прежнему думала, что я в Буврёе, в Руане, за несколько часов до страшной смерти. Ну что им стоило разбудить меня и сказать: Жанна, ты больше не в Руане, ты свободна, ты будешь жить ещё десятки лет… Глупо, конечно, ведь они были правы, они берегли мой сон, моё здоровье, да и психику, которой наверняка пришлось бы несладко от такой радостной новости спросонок. Мистер Твен, на руанском костре был сожжён предмет, который мой муж называет — «матричная копия». Моя матричная копия, которая была на меня внешне очень похожа, вернее, тождественна, и которая вместо меня сделала абсолютно всё то, что описано в вашем романе, и сгорела вместо меня, и никто не усомнился, что это я и была. Да что уж там, я и сама, когда смотрела на экране видеозапись своей казни, едва могла поверить, что это — не я, там, среди пламени и дыма. И… как бы там ни было, с тех пор я всегда чувствую, что какая-то моя ипостась всё-таки погибла на костре на Старой Рыночной площади в Руане.
— Жанна… вы даже не представляете, что вы для меня сейчас сделали…
— Мистер Твен, вы заслужили много большего, но, к сожалению, я могу вам дать только это, да и то, увы, с опозданием. Когда вы писали свой роман, вы не представляли, что участвуете в спасении моей жизни. Вам казалось, что вы просто делаете то, чего не имеете права не сделать. В действительности, вы положили начало той цепи спасения, которая протянулась через века. Должна вам также сказать, что я — вовсе не единственная, кого вы спасли. Дело в том, что мой муж… впрочем, тогда он ещё не был моим мужем… когда он провёл первые испытания машины времени и продумывал, как меня вытащить, то вдруг сообразил, что точно таким же способом можно спасти и других ни в чём не повинных людей. Ведь не меня одну приговорили к смерти религиозные изуверы. Не я единственная пала жертвой бессердечных политиканов. Не только я оказалась на грани гибели, так и не успев начать жить. Мистер Твен, если собрать вместе всех тех невинных людей, которые обязаны своим спасением вашему роману, получится безбрежный океан возрождённой жизни. И… мистер Твен, огромное вам спасибо — и от меня, и от всех нас. Когда вы проснётесь, вы забудете эту нашу встречу, но отныне глубоко в вашей душе будет жить память о том, что своим романом вы спасли мою жизнь… да и не только мою. Прощайте, мистер Твен.
Вот так. А теперь я ухожу, пора. Мистер Марк Твен сделал всё, что от него зависело, а потому имеет право на удовлетворённость. Пусть он пребывает отныне в подсознательной уверенности, что я живу в сытости и спокойствии много десятилетий спустя. А о том, что я дура набитая и опять, как шесть веков назад, попалась на удочку Голосов, мне слишком стыдно рассказывать.

2. Борис
До чего сумасшедший денёк выдался у меня нынче… Вначале было всё как обычно: рутинное заседание Совета, уточнение разных мелочей с русскими по поводу рязанцев, уничтоженных монголами 21 декабря 1237 года… и опять возникло ощущение, что мои партнёры сами не уверены, хотят ли они вытаскивать этих людей, и делают это только потому, что так же поступают другие. Не так уж много времени миновало с тех пор как Россия, совместно с блоком исламских государств, пыталась добиться через ООН запрета на темпоральные переносы людей. Правда, аргументация моих бывших соотечественников была несколько иной, нежели у магометян. «Это негуманно, новоприбывшие не имеют юридической защиты, они не смогут адаптироваться, нужно сперва обеспечить все условия для ныне живущих — и только после этого принимать кого-то из прошлого, и вообще вторжение в прошлое слишком опасно…» — вот что припоминается из пылкой речи их представителя в ООН. Тогда все дебаты закончились тем, что представитель США, не поднимаясь со своего места, негромко произнёс: «Вы можете решить здесь что угодно, а мы всё равно доведём проект «Эксодус» до завершения.» Унылая пауза, безрезультатное голосование — и этот позор тихо заглох. Затем, на протяжении трёх лет, Россия упорно игнорировала «Эксодус», но позже, когда жертвы Бабьего Яра отправились на адаптацию в Канаду и Австралию, Москва заволновалась. «Это неправильно, наши соотечественники должны быть возвращены на родину!» Спасать соотечественников, получается, нельзя, но если это сделал кто-то другой, то вынь да положь их на родину, которая от них отказалась. Это было бы очень забавно, если бы не невыносимо грустно.
А теперь Россия воспринимает «Эксодус» как свой проект. Российские учёные доказывают, что идея спасения от гибели невинных людей, ставших жертвами исторической несправедливости, по духу своему принадлежит России. Что же! Я могу только пожать плечами. Для меня главное, что спасение людей идёт полным ходом, а что при этом произносится — какая разница?
«В минувшем году наша страна израсходовала свыше двух миллиардов долларов на спасение и реабилитацию людей по программе ТЕМПОРА-ЮНЕСКО». В зале аплодисменты. Никто не говорит, что это пустая затея, не возмущается тем, куда идут деньги налогоплательщиков. Непрестижно стало отказываться от спасения своих. А спасать — престижно. Может быть, это и хорошо? Стали больше задумываться над тем, чтобы защитить тех, кто живёт сегодня. Не потому, что их жалко, а ради того, чтобы сэкономить на программе ТЕМПОРА-ЮНЕСКО. Я этим недоволен? Мне бы хотелось, чтобы невинного человека общество берегло ради него самого, а не для улучшения бюджетного баланса? Наверное, я требую лишнего. В конце концов, важен результат, а не путь, которым мы к нему приходим. Да к тому же, рассуждая здраво, ТЕМПОРА-ЮНЕСКО — это ничто иное как мои акции, мои дивиденды, моя зарплата. Моя власть, по сравнению с которой самодержавие — детская игра. Чего же мне, собственно, недостаёт? Может, я просто брюзжу от старости?
Да, но вот потом пошло… Звонок из Департамента Энергетики. «Мистер Рабинович, как вы относитесь к тому, чтобы использовать технологию ТЕМПОРА для межзвёздных перелётов? Мы имеем в виду — перемещение как во времени, так и в пространстве!» Я, наверное, к тому моменту уже здорово устал от переговоров с Москвой, потому что взял и брякнул: «Хорошо отношусь, замечательная идея!» И тут оно пошло… «Эксперты НАСА пришли к выводу, что оптимально было бы осуществить экспедицию примерно 200 миллионов лет назад, когда несколько звёздных систем, где вероятно обнаружение жизни, находились близко к Солнцу! ТЕМПОРА перенесёт астронавтов сразу на планеты этих звёздных систем!» Стоп, ребята, о чём это вы? Какие ещё двести миллионов лет? Мы заходим назад пока только на пять миллионов лет. Что там дальше — только догадываемся. В сущности, если быть осторожными, то и «Посев» колоний в третичном периоде был громадным риском, и мы понятия не имеем, что случилось потом с нашими ребятами и девчатами. Однако, во-первых, им нечего было терять, а во-вторых, мы догадываемся, где они, рассчитываем когда-то дойти до того времени и, в случае необходимости, забрать наших хоть куда-нибудь. Но вот двести миллионов лет… это уж чересчур. Туда ТЕМПОРА доберётся лет через пятьсот — в лучшем случае. Не многовато ли? Да и не на Земле они высадятся, а невесть где в пространстве. Совершенно сумасшедший, неоправданный риск. И ведь речь идёт не о погибших при исполнении служебных обязанностей, не о суицидах, а о живых-здоровых пока ещё наших ребятах-астронавтах, которые готовы довериться своей стране и мне. А я, старый дурак, уже брякнул «замечательная идея». Только взял разворот, начал ругать НАСА за непродуманность проекта, который следовало сперва согласовать с нами и только потом направлять в Департамент Энергетики — на том конце телефонного провода недовольное сопение: «Вы можете предложить нечто лучшее?». Я бы предложил повыгонять вас, остолопов — что в НАСА, что в Департаменте. В общем, завтра придётся лететь в Вашингтон, объяснять, что ТЕМПОРА — это вовсе не Господь Бог и что главное наше достоинство, которым мы всегда гордились — это исполнение заповеди «не навреди». Не всякий может таким похвастаться.
Я подъезжаю к своему дому — и вновь, как каждый вечер за эти двадцать пять лет, ощущаю в себе трепет. Любовь моя единственная… сейчас я снова встречусь с тобой… ты, которая дороже власти и денег… ты, для которой всё сущее… ты, ради которой не жаль было бы сотворить новый мир. Четверть века миновало — и как будто только вчера мы встретились. Вчера я, школьник, прочёл книгу о тебе, разревелся над описанием твоей казни, вчера задумался и решил, что плакать толку мало, что всё свершившееся с тобой неправильно, а значит, это необходимо изменить, и вчера же я забрал тебя, оставив твоим убийцам мастерски выполненную куклу вместо живой девушки.
И вчера же ты сказала, что хочешь быть со мной навсегда. Сказала — сама, первая, мне и в голову не пришло бы спросить тебя об этом. Или это мне всего лишь приснилось в дивных грёзах? Вот сейчас я снова это узнаю.
— Здравствуй, любимый мой! Хорошо ли прошёл день?
Что такое? Те же слова, что и обычно… и интонация вроде бы та же… и всё-таки — что-то не то. Жанна, почему ты прячешь глаза?
— Девочка моя, как у тебя дела?
— Всё замечательно, любовь моя. Вот только… у меня к тебе небольшая просьба.
Ах, вот в чём дело! Всего-то навсего, а я уж забеспокоился. Интересно, что за просьба? Не так уж много существует вещей, о которых моя жена вынуждена просить меня. Наверняка что-то связано с ТЕМПОРА. Попробовать угадать, что это? Надеюсь, не визит к нацистам, как в прошлый раз, когда жена сообщила Эйхману, что его повесят в Израиле. Бедняга, как его перекосило…Всё-таки надо великодушно относиться к этим, в сущности, обречённым неудачникам, которые всю жизнь потратили на то, чтобы сокрушать и истреблять неживые манекены, в то время как настоящие люди уже приходили в себя в лечебницах ТЕМПОРА.
— Любимый, я хочу, чтобы ты мне пообещал кое-что…
Вот те раз! Зачем обещать, если можно просто сделать?!
— Обещай мне… если вдруг со мной что-либо случится, ты постараешься как можно скорее найти себе другую.
Что???
Может, я спятил? Или это она так шутит? Сегодня разве первое апреля?
— Девочка, что ты говоришь?! Почему вдруг с тобой должно что-то случиться? Да и в любом случае — кому я, семидесятилетний пень, нужен!
— Милый, неужели ты не смотришь на себя в зеркало? Кроме тебя и твоего завкадрами, никто в мире не поверит в твой возраст. Ты — самый привлекательный мужчина в мире. Уж я не говорю о том, что ты со мной делаешь, когда мы наедине…
Постой-ка, погоди. Вроде она совсем не шутит. Это серьёзно? Она ожидает чего-то нехорошего?
Опять какая-нибудь пакость из прошлого?
Почему она всё время прячет глаза?
— Так, Жанна. Мне это не нравится. В чём дело? Ничего обещать тебе не стану, пока не объяснишь, что происходит.
Жена секунду стоит в оцепенении, затем вздрагивает, проводит рукой по волосам и смотрит на меня:
— Ах, нет, ничего, любимый. Извини, я болтаю глупости. Просто у меня сегодня критический день, ну и приходят в голову всякие нелепости. Не сердись на меня, пожалуйста!
Так вот в чём дело! Ну, это другой разговор. Причина уважительная. Правда, мне казалось, что это на следующей неделе… но жене-то виднее. Разумеется, я не сержусь, не из-за чего, но только вот…
— Любимая, в таком случае, может быть, сегодня не будем?..
— О, нет! Именно сегодня — обязательно! Назло всем критическим дням!
…То была самая удивительная и яркая, поистине огненная ночь любви, которая только вспыхивала когда-либо между нами…
Как будто мы оба думали, что это в последний раз…

3. Жанна

— Приветствую тебя, победоносный король Франции!
И я отсалютовала Карлу тем же самым движением, которым двадцать семь лет тому назад попрощалась с ним, уходя на Компьень.
— Жанна… Это ты?! Ты жива? Ты вернулась?
О Господи… Разве можно так трусить? Победоносный король… Вскочил с постели — в ночной рубашке, в колпаке, бледный, весь трясётся, словно в лихорадке…
— Успокойся, Шарло, я не причиню тебе вреда. Я совсем не так плохо отношусь к тебе, как ты полагаешь… иначе я просто не смогла бы сейчас встретиться с тобой. Да успокойся, ты, тебе говорю! Можешь лечь в постель, я не рассержусь. Или надень что-нибудь, а то смотреть противно.
-Д-да… я с-сейчас-с…
Он запрыгал передо мной на левой ноге, неуклюже пытаясь попасть правой в штанину. Ну и зрелище… лучше отвернусь.
— Жанна… ты правда не гневаешься на меня? Правда?
— Не волнуйся ты так, Шарло. Мне, наверное, следовало бы сердиться на тебя — даже не за то, как ты поступил со мной, а за убийство… Жанны дез Армуаз.
Сказать ему, кто такая была мадам дез Армуаз? Да ну… ведь это ничего уже не изменит.
— Жанна, умоляю тебя! Я не виноват! Это всё архиепископ подстроил! Он думал, что она — это ты! И потом, ведь она выдавала себя за тебя! А я, я её разоблачил!
Ой, помню я это «разоблачение». Ещё одна подлость короля-предателя… долго ли умеючи.
— Кто тебе сказал, что я сержусь на неё за это самозванство? Она хотела продолжить моё дело, а заодно… отомстить за меня.
— Отомстить?! Мне? О Господи! За что же мне — мстить?! Жанна, уверяю тебя, я был совершенно невиновен!
— О, разумеется, тогда, в тридцатом, тоже был виноват архиепископ! И в том, что отравили Агнессу Сорель, ты также неповинен! Прямо ангел во плоти!
Карл вдруг издал какой-то тяжёлый всхлип, заревел и повалился на пол, рыдая, заливаясь слезами. Господи, кого же я короновала…
— Всё, хватит! Сказала же тебе, что не сержусь! Могу объяснить — почему. Тогда, тридцатого мая, в Руане сожгли вовсе не меня. Понял?
— Да? Не тебя? А кого же? Выходит, тебя и вправду подменили англичане?
— О нет, только не англичане… но и не инквизиторы.
Ладно, была-не была, расскажу ему об этом всё как есть. В конце концов — с кем церемониться? Поймёт или нет — его проблема.
— Странно, что ты, Шарло, не спрашиваешь, куда же это я подевалась из Руана.
— А… действительно. Куда?
— Представь себе: меня забрали в свой мир люди из будущего. Они почему-то рассудили, что пастушка из Лотарингии достойна лучшей участи, нежели костёр. Вот они меня и подменили неживой имитацией… ну, да тебе незачем знать подробности.
— Так… ты с тех пор живёшь в будущем? И сейчас ты пришла оттуда, чтобы поговорить со мной? И, когда наша встреча закончится, ты вернёшься туда — к себе?
— Молодец, Шарло. Что-что, а сообразительность всегда была твоим главным достоинством. Всё обстоит именно так, как ты сейчас сказал.
Он перестал хныкать. Сидя на полу с одной ногой в штанах, он смотрел на меня выпученными глазами. Следует признать, что он очень умён. Сходу всё понял, без единой ошибки… надо же, как это у него получилось? Ведь не таблица умножения. К тому же, если быть честной перед собой, то ведь и Францией он управлял гораздо лучше многих других королей.
— Знаешь, Шарло, когда-то, сразу после моего спасения, я была очень рассержена на тебя, называла не иначе как «король-предатель». Представь себе — у одного англичанина научилась. Потом, когда прошло некоторое время, моя злость поостыла. Нет, я не простила тебя: мой муж научил меня, что нельзя прощать того, кто сам не попросил об этом. И всё же я перестала тебя ненавидеть. Может быть, потому, что имела всё, о чём только могла мечтать. Всё то, что отсюда, из пятнадцатого века, даже как сказку воспринять невозможно. Мой супруг — самый сильный, могущественный и умный мужчина на свете, самый лучший любовник и отец. Мои дети здоровы и добры к слабым. Мой мир, в котором я теперь живу, — самый светлый и радостный из всех миров. Жиль де Рэ назвал его раем — и был прав. Всего этого я не могла бы иметь здесь, посреди кровавого хаоса, господского произвола, чумы и инквизиционных костров. И при этом — я встречаюсь каждую ночь с близкими мне людьми… с которыми рассталась по твоей воле. Вот почему мне слишком трудно сердиться сейчас на тебя. А позже… я осознала, что и сердиться-то, в сущности, не из-за чего.
— Вот видишь, Жанна! Наконец-то ты поняла, что я не виноват!
— Неправда, Шарло. Ты виноват, ты подлец, предатель, но ты поступил так не по злому умыслу, а просто потому, что ты всего лишь человек. Простой человек, которого угораздило родиться наследным принцем. И так же, как ты, поступили со мной другие простые люди твоего времени. Простые люди другого времени, того, в котором я живу сейчас, повели себя совсем иначе, но в этом заслуга не их, а людей непростых. Вернее, одного очень непростого человека. Моего мужа. А простые люди, каких множество, такие, как ты — в сущности, всего лишь дети. Да, Шарло, ты ребёнок, и именно поэтому мне трудно сердиться на тебя. Ты ребёнок, для которого я была всего-навсего куклой. Тебе было интересно забавляться с куклой — ты сделал меня графиней Лилий. Кукла вдруг проявила характер, защитила своё достоинство перед твоей похотью — и ты швырнул своевольную куклу в огонь. Но ведь куклой считал меня весь народ. Тот народ, ради которого я шла на смерть, воспринимал меня не более чем как средство забавы. Зачем же я буду сердиться именно на тебя? А злиться на всех — слишком скучно.
Не стану добавлять, что именно потому, что ты, Карл, всего лишь простой человек, я и пришла сейчас к тебе — перед тем как…
Карл облизнул посиневшие губы:
— Жанна… скажи, пожалуйста, а нельзя ли и мне… к вам? В будущее?
Что??? Может, я ослышалась?
— Ведь ты сама признала, что я не так уж виноват. Может, вы возьмёте меня в свой мир?
— О нет, Шарло, всему есть предел. Радуйся тому, чем обладаешь, и не требуй большего. Ты имеешь много больше, чем любой француз, — так удовлетворись этим.
— Жанна!!! Умоляю тебя!!! Мне здесь так плохо! Я хочу к вам!
О, большой ребёнок! Дурно воспитанный, избалованный ребёнок! Скверный, взбалмошный мальчишка!
— Шарло, разве ты знаешь, что такое плохо? Тебе приходилось ночевать в доспехах на промёрзшей земле? В тебя когда-нибудь попадала железная стрела? Тебя заталкивали в клетку, в которой даже разогнуться невозможно, и через прутья которой тебя тычут пиками стражники? Тебе ведомо то ощущение, когда на ноги и на руки надевают тяжёлые кандалы с короткими цепями и каждый шаг, каждое движение превращается в трудную, мучительную, бессмысленную, озвученную металлическим лязгом работу? Шарло, а ты себе представляешь, что это такое — засыпать среди гогочущих врагов, зная, что на улице готов уже костёр, на котором тебя сожгут живьём завтра утром? А расставание с самыми близкими, любимыми людьми — навсегда, на вечные времена? Не капризничай, большой ребёнок, довольствуйся французской короной.
Король Франции со злостью сорвал с головы колпак, с силой зашвырнул его подальше, заревел в голос и принялся в отчаянии дубасить кулаками по каменному полу.
С меня хватит.
— Прощай, Шарло, скверный мальчишка!
И я отсалютовала Карлу тем же самым движением, которым двадцать семь лет тому назад попрощалась с ним, уходя на Компьень.

* * *

Ну, вот и всё. Заканчиваются мои земные дела. Кажется, никого не забыла. Ничего не упустила. Удивительное совпадение: как раз позавчера закончился мой контракт с Домом Моделей, мне прислали проект нового соглашения, и я даже успела прочитать его… Теперь, конечно, уже не подпишу. Не хочу никого подвести. То, что между мною и Голосами, не должно нанести вреда никому. Подумают, наверное, что это обычный каприз звезды… ну и пусть.
Как это произойдёт? Несчастный случай? Террористический акт? Внезапная скоротечная болезнь? Смерть ночью, во время сна? Вероятнее всего, именно последнее. Немного неприятно, что я не могу ничего отныне делать, ни за что браться, а вынуждена только ждать… когда за мной придут.
А может быть, ничего и не случится? Что, если Голоса — это всё-таки плод моей фантазии? Ведь я не смогу проверить это, пока…
Почему я так раскисла? Ведь в Буврёе, ночью перед казнью было куда страшнее… и вдруг та ночь завершилась пробуждением в раю, то есть в Сан Франциско. И я пока ещё жива. Не могу затевать ничего нового, но надо, по крайней мере, держать форму. Я — фотомодель мирового класса, жена самого выдающегося учёного и гуманиста современности. Если я умру сегодня или завтра, это должно случиться достойно, без позора, без глупых истерик.
Что это? Телефонный звонок?! Кто бы это мог быть?..
— Алло, Жанна? Ты придёшь на торжество?
— Привет, Сюзан! Какое ещё торжество?.. Ой! Я совсем забыла! Действительно, ведь это начинается через час… Да-да, конечно, приду! Сейчас — только быстренько соберусь!
Надо же, вот незадача! Так увлеклась преждевременным оплакиванием собственной персоны, что совсем забыла об очень важном мероприятии, на котором мне необходимо присутствовать. Спасибо, Сюзан напомнила. Быстренько, собраться — и к месту событий.

4. Сюзан

— Здравствуйте! А ведь мы с вами тёзки! И даже, с некоторых пор, однофамилицы! — так приветствовала мою лучшую подругу Ханна Рабинович, урождённая Сенеш. Жанна, явно застанная врасплох, через пару секунд поняла, в чём дело, и звонко рассмеялась:
— В самом деле, вы правы! Две Джоаны Рабинович — на юбилейном банкете ТЕМПОРА! Впрочем, может быть, если поискать, то ещё и третья найдётся?
Я невольно покосилась на левую руку Ханны. Рука как рука, очень даже красивая, изящная, женственная. Если не знать, в каком виде мы забрали Ханну из венгерской тюрьмы, то и в голову не придёт присматриваться. Впрочем, мало кто из спасённых прибывает в человеческом виде. Помню Жанну через трое суток после прибытия — краше в гроб кладут. Кто мог тогда признать в ней будущую фотомодель мирового класса… Интересно, где Ханну оперировали? У нас или в Израиле? А может, в Венгрии? Или в Германии? Помню, венгерский МИД очень извинялся перед Ханной, её приглашали на бесплатное лечение и отдых. Ханна сперва дулась, а потом — ничего, сменила гнев на милость, приняла приглашение, ей очень даже понравилось… прямо как Жанне в Лондоне. Кстати, и Германия ей пришлась по душе. С тех пор они с мужем и детьми часто бывают в Будапеште и Хайдельберге. Когда мы с ней встречались год назад, она жаловалась, что в Израиле у неё сплошные проблемы — и с налоговым управлением, и с киббуцниками, половина из которых ей родня, и с разными бюрократами, — и только в Венгрии она отдыхает душой.
Интересно, где Юлиус Фучик? Ведь он пришёл, это точно. У него была очень тяжёлая ностальгическая ломка, его полгода продержали в больнице. Мне хоть по должности было бы очень интересно с ним переговорить. Наверняка услышу много нового о проблемах адаптации. При этом хочется сделать вид, что я встретила его совершенно случайно.
ТЕМПОРА проводил юбилейный вечер: четверть века спустя после памятного заявления Президента США о начале операции ЭКСОДУС и спасении Жанны Дарк. Десятая годовщина не была отмечена из-за проблем безопасности, двадцатую тоже пропустили, но вот четверть века — всё, это уже серьёзно, и не собраться по такому случаю нельзя. Президент США любезно прислал поздравление всем нашим. Правда, если положить руку на сердце, то наше двадцатипятилетие куда более похоже на двадцатишестилетие… но кто же станет мелочиться? В сущности, основной поток спасённых хлынул намного позже президентского выступления. И не так-то просто было собрать людей. Большинство приглашённых не приехали, потому что не хотят проблем на работе. Домохозяйки не желают отлучаться от семей. В результате, я вижу здесь в основном тех, кто либо живёт в Сан Франциско, либо приехал по каким-то другим делам — не ради ТЕМПОРА. Впрочем, ТЕМПОРА на них не в обиде, ведь для того их и вытаскивали из небытия, чтобы люди теперь нормально жили, а не расшаркивались каждую минуту перед нами. Половина гостей, а если быть точнее, почти все гостьи приехали с детьми. По статистике ТЕМПОРА, на каждую из спасённых когда-то девушек теперь приходится в среднем четверо детишек. Впрочем, и мужчины не очень отстают. Торопятся жить спасённые, слишком близко видели они смерть. Детей отправили на разные празднества — кого куда, в зависимости от возраста. Жанна едва ли не единственная из присутствующих женщин, чьих детей здесь нет. Они давно уже взрослые, сегодня на работе, а их дети, внуки Жанны — дома или в детсадах. Жанна не любит напоминать своим детям и внукам, при каких обстоятельствах она стала американкой. Сегодня Жанна, помимо того что дважды виновница торжества — как первая спасённая и как автор лекарства против ностальгической ломки, — ещё и представляет своего мужа, у которого важнейшие переговоры в Вашингтоне. И, хотя это вне моей сферы ответственности, я краем уха слышала, что речь должна идти об использовании техники ТЕМПОРА для межпланетных перелётов.
Эй, кого я вижу? Французский консул и некто в красной сутане, явно католический священнослужитель, приближаются к Жанне. Только скандала нам сейчас недоставало. Подойду-ка я поближе. Вот Жанна уже заметила их и сразу перестала улыбаться.
— Дорогая миссис Рабинович! Что же вы совсем забыли про нас?! Мы вас так ждём во Франции!
— Я была пару лет назад во Франции. Участвовала в рекламных съёмках, а потом вместе с семьёй отдыхала в Ницце. Что, я должна была отчитаться перед вашим МИД?
Интересная подробность! Хороший у Жанны интерпренёр: папарацци даже не в курсе, куда она ездит сниматься! А раз папарацци не знают, то МИД Франции и подавно. Впрочем… если бы её хоть раз засветили перед прессой, то она как пить дать сразу перестала бы сниматься. Не так уж ей нужны эти съёмочные гонорары: миллиардерша, жена мультимиллиардера… И потом, то что знают папарацци, наверняка дойдёт и до террористов, с такими вещами не шутят.
— Жанна, почему вы так суровы к вашей родине? Вы же знаете, как мы все вас любим! А вы даже не приехали в Орлеан на шестисотую годовщину снятия осады!
— Ага, и на шестисотую годовщину своей казни в Руан я тоже не приехала. Какая я нехорошая, правда?! Может быть, вам имеет смысл разлюбить меня? Право же, я нисколько возражать не буду, напротив! А что касается родины — так вот она, вокруг, называется США, вроде ко мне претензий не имеет, налоги я плачу исправно. А Франция отказалась от всех прав на меня в ноябре тысяча четыреста тридцатого. Десять тысяч золотых ливров плюс проценты за шестьсот лет — это сколько выходит? Если не ошибаюсь, что-то вроде годового бюджета Франции? Ясное дело, денежки хорошие, почему же теперь вам не любить-то меня?! Вот только я очень не уверена, что у вас это искренняя любовь! Помню я такую же любовь давным-давно: ненависть не так страшна! Я бы поняла, если бы Англия что-то высказывала, но от них я никаких претензий не слышала, напротив. Между прочим, члены королевской семьи Великобритании обращаются ко мне — «ваша светлость». Мелочь, конечно, а довольно приятно. А орлеанцы что думают: если я их предков вытащила, так с тех пор им по гроб обязана? Правду сказать, я бы предпочла, чтобы вы вообще обо мне забыли, я бы тогда чувствовала себя гораздо спокойнее. «Фотомодель Джоан Рабинович» — и всё, не более того! Фотомоделей на свете много!
— Дочь моя, вы не должны держать в сердце зло! Франция имеет право гордиться вами, и вы не должны давать волю злопамятству!
— Святой отец! Как же без вас-то?! Как я соскучилась по вас! Шестьсот лет не виделись! Шестьсот лет вы меня не поучали, как мне жить, как мне умереть! Привет самому благочестивому из инквизиторов Изамбару де ла Пьеру! Что же это вы меня из святых-то выгнали, а? Чем это я провинилась? Честное слово, я с тех пор мужской одежды ни разу не надевала, вот эти брюки — клянусь, женские, от Валентино! Франция имеет право гордиться мною — да вот я ею не могу! Вы бы хоть Джордано Бруно реабилитировали! Ему, конечно, это без разницы, он и так на лекциях и мемуарах хорошо зарабатывает, но всё-таки!
— Дочь моя, канонизация касается только умерших в мученичестве или в девственности. Кроме того, простите, ваш первый ребёнок был зачат вне брака, не так ли?
— А-а, понятно, теперь я уже аморальна, а вы там в Ватикане — агнцы! А вы ничего не слышали про такую заповедь — «не убий»? Вы не видели документальный фильм о том, как девятнадцатилетняя девчонка на вашем костре задыхалась и превращалась в пепел? И если бы я одна была такая! Тысячи, а то и миллионы тех, кого вы просто так, для забавы, замучили и жестоко убили!
— Дочь моя, святая католическая церковь была непричастна к этому преступлению! В нём были повинны английские оккупанты Франции и их ставленник Пьер Кошон!
— Ну-ну-ну, ваше преосвященство, вот этого не надо! Папа Мартин Пятый дал разрешение Кошону, ваших там в Руане сотни полторы вертелось вокруг меня, каждый норовил куснуть да ударить побольнее, благо это очень легко было, и никто не удосужился передать мою просьбу о папском суде, о суде Базельского Собора! Все как один проголосовали за мою казнь! Архиепископ Франции встал на сторону моих врагов! Но даже если бы вы были непричастны — почему же потом не наказали никого из моих убийц? С какой стати вы меня реабилитировали — если не признавали руанское судилище? А если признавали, значит, вы и были повинны! Вы не меня, вы себя реабилитировали — не спросив моего согласия! Заявили бы сразу, что руанский суд неправомочен, тогда ещё можно было бы о чём-либо говорить сейчас! Вот Сюзан не даст соврать — меня раньше уверяли, что хоть посмертно Кошона прокляли, а потом я узнала, что даже этого пустяка не было!
— Дочь моя, мстительность претит духу святой католической церкви!
— Зато людоедские пытки и казни не претят! Вы даже не распустили инквизицию, она называется сейчас — «Конгрегация Доктрины Веры»! У вас всё готово к новым огненным казням, только дай вам волю! А что вы сделали с Жилем де Рэ?!
— Так ведь Жиль де Рэ признался!
— Я тоже призналась! И вы бы признались в чём угодно, если вас свинцовым кнутом огреть, а потом раскалёнными щипцами ткнуть! И знаете что? Вы меня лучше не раздражайте! У меня сейчас отношения с Небесами короткие, они с моим мнением сильно считаются! Если меня разозлите, я могу вам нечаянно путь в рай перекрыть! Будете потом в аду доказывать, что вы были непричастны! Может, там поймёте, каково мне было в Руане! Потому что всё, что вы в Ватикане решаете, это там вон, наверху, никого не интересует! Для них я — сестра, а вы — никто, учтите! Так что давайте — до свидания, пока я ещё не разозлилась! И не называйте меня своей дочерью! Свою дочь вы сожгли заживо!

* * *

И с чего это вдруг Жанна так раскипятилась? Были ведь уже у неё встречи и с французскими дипломатами, и с церковниками, и дальше насмешливого подкалывания её выпады не шли. Наверное, её здорово достало, что они вдвоём сразу к ней подкатили. Тандем политиков с церковниками — это то, что Жанна особенно ненавидит и заводится от такого на счёт «раз». Что она там про святых наговорила? Да мало ли что можно сказать в запальчивости. Если всё это попадёт в прессу, кардиналу крышка. Ведь как ни крути, уж не знаю, что там в Ватикане решили, но для сотен миллионов католиков Жанна как была святой, так и осталась. Скажем прямо: всем нормальным людям и без канонизации всегда было ясно, что Жанна — святая…правда, до недавних пор нормальных людей было невыносимо мало. Что уж там, самая популярная личность на Земном шаре… а на втором месте по рейтингу — её муж. Да и с Ватиканом неясно: кроме короткого анонимного сообщения в Интернете без ссылки на источник, никаких сведений о деканонизации Жанны не было. Правда, сейчас вот кардинал и не оспаривал… Но — никаких официальных заявлений от Ватикана, и ни одна церковь Святой Жанны не изменила свой статус. Разве что Ватикан перестал публиковать святцы. И это понятно: мало ли, вдруг ТЕМПОРА ещё какого-нибудь святого с того света притащит, так у Ватикана никого и не останется. Бедный кардинал, он аж посерел с перепугу! Поссориться со святой! Не знаю, какие у них там, в Ватикане, меры наказания, но для него это может закончиться очень плохо. То ли ересь с гордыней, то ли ещё что. Не сожгут, конечно, но отправить в отставку, наверное, запросто могут. Но он сам виноват, дурак, не соображает, что ли, с кем разговаривает?! Кардиналов-то полно…
— Жаннетт, не стоило его так бомбить. Старый человек всё-таки.
— Да, Сюзан, ты права. Но и те в Руане тоже были немолоды. А вот мне было девятнадцать лет, так и осталось бы навсегда, если бы не Борис. Ладно, шут с ними, с этими нравоучителями. Знаешь, что-то они мне настроение испортили. Поеду-ка я домой. Ханна, мне было очень приятно познакомиться с вами! Правда-правда! Всего вам наилучшего, до свидания!
Странное чувство подтолкнуло меня проводить Жанну. Мы вышли в вестибюль. Прошли мимо охраны. Жанна села в машину и завела мотор. Я машинально оглянулась на шоссе. Там появился автобус с младшей группой детей юбиляров. Надо же, как рано они вернулись. Впрочем, маленькие дети быстрее устают.
Жанна медленно и осторожно выехала со стоянки. Автобус с детьми приближался справа. Внезапно я услышала тревожные сигналы: с левой стороны шоссе, навстречу движению, мчался бензовоз. Лицо водителя было так искажено страхом, что мне сразу стало ясно, что он потерял управление. Что происходит?! Ещё немного — и катастрофы не миновать!
За моей спиной раздались предостерегающие возгласы охранников. Жанна была вне опасности, ей достаточно было повернуть назад, а то и просто покинуть машину и зайти в вестибюль. Но…
Потерявший управление бензовоз мчался прямо на автобус с детьми, угрожая ударить его в бок. Незадачливый водитель беспомощно крутил баранку, а машина словно и не замечала его попыток. Сейчас десятки детей погибнут…
Жанна резко рванула вперёд и, прежде чем я поняла её намерение, помчалась на предельной скорости к бензовозу, целясь ему в переднее колесо. Водитель автобуса заметил и понял её манёвр, он резко рванул влево, но бензовоз всё равно настиг бы его, если…
В последний момент водитель бензовоза успел вывалиться через левую дверцу.
Словно в замедленной съёмке, я увидела, как автомобиль Жанны таранит переднюю часть бензовоза…
Удар был очень силён, бензовоз резко дёрнулся влево, и автобус с детьми проскочил в нашу сторону. Сработала амортизация в машине Жанны, я увидела, как её лицо ткнулось в защитную подушку. Кажется, всё обошлось…
Раздался мощный взрыв. Пламя из бензовоза рванулось на десятки метров вверх. Шквал огня накрыл всё пространство до стоянки, но автобус был уже вне опасности. Бешено визжа покрышками, он стремительно отъезжал далеко вправо, к второму входу в наше здание, и водитель уже открывал переднюю дверь. Машина Жанны была накрыта пламенем. Страшный жар дошёл до меня. Срочно вызвать пожарных…
Мне пришлось сделать несколько шагов назад. Пожарные сейчас будут. Что с Жанной?
Небольшая площадь перед зданием ТЕМПОРА была охвачена морем огня, в волнах которого с трудом угадывалась изувеченная машина моей лучшей подруги. Лобовое стекло было разбито, и в автомобиль ворвалась огненная смерть. Мне казалось, я видела, как Жанна пыталась выбраться с правой стороны…
Машина Жанны взорвалась.

* * *

Белая голубка. Почему-то именно это впечатление особенно отчётливо врезалось мне в память об этих самых страшных минутах моей жизни. В тот момент, когда произошёл второй взрыв, над бывшей машиной Жанны взлетела невесть откуда взявшаяся белая голубка. Забыв про огненный жар, я словно заворожённая наблюдала за этой странной птичкой, которая без единого движения крыльями стремительно взмывала далеко в небеса… туда, где голуби никогда не летают.
Два или три десятка пожарных машин заливали море огня на площади морем пены. Спасённые дети столпились в вестибюле и в ужасе смотрели на огненную смерть, которая обошла их стороной, приняв жертвоприношение Жанны.
Жанна погибла. Жанна погибла, спасая совершенно незнакомых ей маленьких детей. Чужих детей. Детей, которых, возможно, сумел бы вернуть к жизни её муж посредством своей удивительной машины. Жанна погибла молодой и красивой, окружённая роскошью и всеобщей любовью. Жанна погибла в пламени и дыму.
Госпожа История, теперь ты довольна?
Постепенно происшедшее стало входить в меня. Жанна Дарк сгорела заживо…
Наверное, со стороны смотрелось не очень телегенично, как главный психолог концерна ТЕМПОРА вдруг дико завыла, рванула на себе волосы, подавилась криком, рухнула на асфальт и принялась корчиться в приступе невыносимой боли отчаяния.

* * *

— От миссис Джоанн Рабинович осталось только сердце. Только оно не сгорело в этом адском пламени. Удивительно, ведь пожарные приехали довольно быстро…
Это было первое, что я услышала, когда очнулась. Я медленно приходила в себя. Я лежала на кушетке в пункте первой помощи больничного комплекса ТЕМПОРА. Несколько врачей и медсестёр столпились вокруг меня, прикладывая к моему лицу мокрые полотенца, подсовывая мне под нос ватки с нашатырным спиртом. Как будто это я пострадала.
Сердце Жанны… Самое прекрасное на свете сердце… Даже море огня отступило перед ним…
— Вам, наверное, лучше переночевать сегодня у нас, миссис Браун!
Кажется, это он говорит мне. Ну да, ведь это я миссис Браун-Обердж… уже как-то со стороны воспринимаю обращение. Неужели они всерьёз думают, что мне сейчас нужно медицинское вмешательство?
— Нет, спасибо, я поеду домой. Я в порядке.
А если я немного не в порядке, то это моя проблема.
— Разрешите хотя бы отвезти вас домой?
Что? Отвезти меня домой? Да, пожалуй, так правильнее. Вести машину мне сейчас и вправду не стоит. Как я расскажу о случившемся Борису? Детям Жанны? Её маленьким внукам?
Я покорно отдала ключи от своей машины одному из наших шоферов. Он смотрел на меня с тревогой. От группы врачей отделилась молодая женщина, она с решительным видом села рядом с водителем, в то время как я бессильно повалилась на заднее сиденье. Правильная это была идея — дать мне водителя. Я сейчас ничего не смогу делать. Совершенно ничего не соображаю.
Бедный Борис… В семьдесят лет стать вдовцом, лишившись молодой красавицы-жены…
Жанна… ты была моложе меня… Ты не должна была, не имела права умереть раньше меня…
В моей жизни был один самый прекрасный день и два самых страшных. Первый мой худший день был тогда, когда я в возрасте семи лет впервые прочитала о сожжении Жанны. Я тогда много ночей билась в истерике, сквозь детский сон крича проклятым палачам в сутанах: «Нельзя мучить Жанну! Не смейте её убивать!». Потом это медленно-медленно проходило, я устала плакать о непоправимом зле, я свыкалась с ним, как калека примиряется со своим увечьем. Я приучала себя жить с мыслью о том, что юная, прекрасная, благородная, бескорыстная и отважная Орлеанская Дева погибла страшной смертью в пятнадцатом веке — и исправить это невозможно. Моё сознание словно задремало, как будто я перешла болевой порог, за которым новая горечь уже не воспринималась. И всё же, наверное, где-то глубоко во мне жила слабенькая искорка надежды… благодаря которой однажды я увидела свой лучший день — и сразу узнала его. «Моё имя Жанна. Иногда меня зовут Жаннетт. В январе мне исполнилось девятнадцать лет. Я родилась в Домреми.» Именно так прозвучало на старофранцузском языке незабываемое заклинание, воскресившее мою душу. В тот же миг я воспряла. Я начала новую жизнь. И с тех пор я постепенно привыкла к тому, что Жанна жива, рядом со мной, что в любой момент я могу увидеть её, а если нет, то услышать её голос, связаться с ней по Интернету. Ужас средневекового изуверства, чудовищного преступления против благородства и подвига ушёл как бы в небытие, подёрнулся туманной дымкой забвения.
Но вот настал второй мой самый худший, самый страшный день. Жанны больше нет. Она погибла у меня на глазах. Она всю жизнь была святой и умерла как святая, спасая маленьких ангелочков. Святая Жанна вернулась в небытие. Я стояла рядом и ничего не сделала, чтобы это предотвратить.
Жанна, как пуст без тебя этот мир, как постыл, сер и тускл…
Не замечая, как моя машина отъезжает со стоянки ТЕМПОРА, я сквозь бессильное отчаяние проваливалась во тьму сонного забытья.

* * *

— Привет, Сюзан! Хватит плакать!
— Жанна… Миленькая… Ведь это неправда, ты погибла… Ты сейчас со мной говоришь во сне…
— Ну да… это так. Ты сейчас спишь. Я действительно погибла, но… видишь ли, не всё так просто. Я бы тебе постаралась всё объяснить, но только мне слишком трудно с тобой разговаривать, пока ты плачешь. Честное слово, если ты успокоишься, я попробую убедить тебя, что меня не следует оплакивать.
Я хочу ответить, я пытаюсь обнять Жанну, но вместо этого рыдание прорывается из меня и скручивает, сдавливает, опустошает, выворачивает. Жанна тоже не выдерживает, и мы вдвоём заливаемся слезами, сдаёмся рыданию…
Сквозь боль утраты до меня вдруг начинает постепенно доходить, что Жанна, которую я обнимаю, вовсе не ощущается как нечто бестелесное. Во сне так не бывает. И уж тем более если мне снится привидение. Хотя… разве я разбираюсь в снах и привидениях?
— Жанна… что это… может быть, ты всё-таки не умерла?
Какая глупая, безумная, жалкая мысль… Но, может быть, Борис снова пустил в ход свою машину чудес?
— Ну-ну, Сюзан, давай вместе успокоимся. Борис на этот раз не может меня спасти, ведь я сама приняла решение погибнуть, это был мой выбор последних мгновений жизни. Однако… видишь ли, я, конечно, умерла, иначе быть не могло, но… Как тебе объяснить… Я и сама не всё понимаю. Что-то изменилось в раю. Никто больше не требует жертвоприношений и страданий. Меня приняли с почётом, и… почему-то стали уговаривать, чтобы я не уходила в ад. Так странно! Разве можно стремиться в ад, ко всем этим ужасам? Или я чего-то не знаю про ад? Ну ладно, не буду тебя утомлять, перейду сразу к главному. Дело в том, что… моё прежнее воплощение имело страшную судьбу, я должна была умереть молодой и красивой от огня и дыма, через великую победу. Если рассуждать здраво, то ведь очень хорошо, что я дожила до сорока пяти! В пятнадцатом веке это молодостью не считалось, и у меня не было никаких шансов. А в вашем времени — другое дело. И ведь жила я очень даже недурно, впору позавидовать. И, конечно, не так уж обидно погибнуть, спасая малышей. Совсем не то что забавлять своими мучениями толпу взбесившихся людоедов. Да, конечно, мне было в первые секунды очень больно, невыносимо страшно, но… затем это вдруг прошло, мне стало легко и радостно. Я оглянуться не успела, как вдруг очутилась в раю. Здесь просто замечательно, спору нет. Вынуждена признать, что это и вправду лучше, чем даже Сан Франциско. Увы, намного лучше, даже сравнивать невозможно. Но мне очень неудобно и перед моими близкими, и перед тобой, и перед твоей мамой. Я поговорила со здешними… как бы это сказать… со здешним руководством. Мы договорились, что теперь я имею право на нормальное перевоплощение. По моему усмотрению. При этом меня слёзно умоляли, чтобы по завершении нового перевоплощения я вернулась в рай. Как будто мне самой не захочется! Так вот, Сюзан, самое главное: через девять месяцев у моей дочери, твоей тёзки родится дочка. Её назовут Джоанн. У девочки будут в раннем детстве проблемы с дыхательными путями, сильнейшая аллергия на дым, а также высокая чувствительность к горячему… вплоть до ожогов — даже при кратковременном пребывании на открытом солнце. Это неизбежно, ведь я погибла от дыма и огня. Если меня будут приучать к спорту, держать побольше на свежем воздухе, но не на прямом солнечном освещении во время жары, то, надеюсь, все эти болячки постепенно пройдут. Мне обещали, что я буду очень красивая. Я хотела быть, как Агнесса Сорель, но, оказывается, это невозможно, однако то, что мне показали, будет даже лучше, мне очень понравилось. На этот раз свою судьбу я смогу устанавливать сама. Сюзан, у меня к тебе просьба: понимаешь, я ведь при перевоплощении забуду всю свою предыдущую жизнь, а она всё-таки была такая, что стыдиться не приходится. Нельзя ли, чтобы ты мне когда-нибудь рассказала всё, что обо мне знаешь? Тебе виднее, когда и как это сделать, всё-таки ты наш главный психолог. Я попрошу всех своих, чтобы они помогли тебе, но решающее слово будет за тобой. И ещё: пожалуйста, не спеши звонить моим сейчас. Сюзан уже знает, вроде успокоилась, а остальных мне ещё надо предупредить. У Бориса важное совещание, позвони ему завтра вечером, не раньше. Всё, до свидания, в ближайшие девять месяцев мы не встретимся.
— Миссис Браун! Вы в порядке?
Что такое? Я спала, да? Мы уже приехали? Шофёр разворачивается перед моим домом… Как странно, у меня ощущение, что сон продолжался не меньше часа, а ведь ехать ко мне от ТЕМПОРА не более пяти минут.

5.
Борис.

Вот и миновал день занудной болтовни и бесплодных фантазий. Что бы ни говорила Жанна, я, наверное, старею, уж очень быстро устаю в последнее время от таких вещей. Итак, совместное заседание Госдепартамента по Энергетике, Пентагона, НАСА и ТЕМПОРА вынесло свой вердикт. Проект отправки в глубокий космос астронавтов посредством технологии пространственно-временного переноса ТЕМПОРА не подготовлен должным образом, не согласован с предполагаемым главным исполнителем, а потому не может быть пока принят к осуществлению. Вот уж обидно — кучу времени потратили, а весь результат — что новая идея забракована. И ведь неплохая, в сущности, идея. Можем мы отправлять космонавтов на другие планеты, ещё как можем. Но только не так это должно выглядеть… а как — пока не знаю, и думать об этом мне некогда.
Пять часов продолжались наши прения, и как только удалось сформулировать решение, на меня, словно тонна тяжести, навалилась усталость. Скорее — в гостиницу и спать…
— Здравствуй, мой любимый! Единственный мой, драгоценный!
— Жанна?! Девочка моя, как я рад тебя видеть! Прости, что не позвонил, сил уже не было…
— Всё хорошо, любимый. Не только не страшно, а даже хорошо, что ты не позвонил. Только… понимаешь, у меня есть одна новость для тебя. Немножко неприятная.
— Да? Ну, если немножко, то не страшно.
— Любимый, ведь ты не можешь вернуть тех, кто погиб по своей воле? Их возможно отправить только в прошлое, верно?
— В общем, это так. Есть варианты, но как правило — именно то, о чём ты сейчас сказала. А… какое это имеет отношение к твоей новости?
— Самое прямое. Любимый, пожалуйста, не отправляй меня в прошлое. Не надо пытаться на этот раз вернуть меня! Никак — никуда!
Что это означает? О чём говорит Жанна, что имеет в виду?
А что она имела в виду два дня назад, когда говорила… так странно?..
С ней… что-то случилось? И… она это предвидела?
— Да, любимый. Вчера мы с тобой расстались. Не навсегда, даже не то чтобы надолго, но…
О Господи! Жанна… ты… погибла?..
— Да, любимый. Пожалуйста, не сердись на меня. Всё равно этого нельзя было избежать — по моей судьбе. А видеть, как погибнут дети, пусть даже в имитации, я не могла. Подробно — как всё это случилось — тебе расскажут дома. Пожалуйста, скажи, что ты на меня не сердишься!
Прости, Жанна, я сейчас ничего не смогу сказать тебе. Кроме того, что только теперь оценил мудрость сказочного благополучия: «Они прожили вместе долго и счастливо и умерли в один день».
— Нет, любимый мой, нет! Пожалуйста, живи! Как можно дольше! И я отнюдь не навсегда покинула тебя! Клянусь, мы скоро снова встретимся! Через девять месяцев!
Девять месяцев? Странно… откуда такой срок?
— Понимаешь, через девять месяцев у Сюзан… нашей старшей… родится дочка. Это и буду я. И я очень хочу быть с тобой! Да, мы не будем больше супругами, с этим ничего не поделать, но ты ведь будешь любить свою внучку?
Вот как? Что же… Если Жанна вернётся ко мне малышкой, внучкой… совсем не так всё плохо. Тогда, пожалуй, и вправду имеет смысл жить. Ради неё, ради других детей и внучат…
— Ой, как хорошо, что ты на меня больше не сердишься! Спасибо тебе!
— Конечно, я не сержусь на тебя, Жанна. Вот только… ты уж прости, мне нужно прийти в себя, привыкнуть к тому, что ты мне сообщила.
— Любимый мой… Борис… можно, я тебе расскажу ещё кое-что? О тех днях, когда мы впервые соединились. Мне тогда самой было сперва не вполне понятно, почему вдруг я захотела быть твоей… сама, первая, призналась тебе в любви…
— Да… иначе мне бы и в голову не пришло — самому сделать тебе предложение. Ведь ты такая красавица, прославленная… а я — намного тебя старше, совсем не Аполлон…
— Допустим, это неверно. Согласись, что ты не можешь справедливо оценивать мужскую привлекательность, тем более свою собственную. Однако дело даже не в этом. Конечно, большую роль сыграло то, что ты меня спас: Персей, пришедший на помощь к Андромеде, прекраснее всех Адонисов. И всё-таки… не это было главной причиной. Знаешь, мне тогда вдруг показалось, что мы с тобой — единое целое. Почему? Не знаю. И сейчас не могу понять, хотя совершенно в этом уверена. А то, что я тогда сказала тебе, было так глупо, взбалмошно… и вдруг ты всё понял, не рассердился на меня, и… Если бы ты знал, как я была счастлива в тот миг! А какой радостью стала вся моя жизнь с тобой! О лучшей награде я не могла бы и помыслить.
А я-то… Но вот теперь слово «счастье» для меня закрыто на самые глухие замки. Хотя…
— Хорошо… ладно, Жанна. По крайней мере, я могу надеяться, что ты ко мне вскоре вернёшься. Пусть даже совсем маленькой. Я всегда буду любить тебя. Какой бы ты ни пришла ко мне.

6.
Сюзан

Идея отдохнуть на семейном ранчо Рабинович принадлежала мне. Конечно, я не очень-то доверяла своим собственным смутным воспоминаниям о том видении, которое посетило меня сразу после гибели Жанны… о разговоре с ней. Я ведь была тогда слишком расстроена и могла вообразить себе всё что угодно, только чтобы немного успокоиться. Правда, спустя несколько недель, когда я узнала о беременности тёзки, во мне шевельнулась надежда. Хотя — мало ли какие бывают совпадения. Тем не менее, я очень обрадовалась, когда Сюзан и её муж сообщили мне, что девочку собираются назвать Джоан… Жанной. Было очень приятно, что я по-прежнему своя для Бориса и его семьи. Так или иначе, я не могла не воспользоваться ситуацией, чтобы вмешаться в радостные хлопоты по подготовке к рождению малютки. И среди прочего я предложила на несколько месяцев переехать на ранчо — чтобы Сюзан проводила время в сельской обстановке, на свежем воздухе, пила парное молоко. Дэвид полностью поддержал мою идею и даже как будто вознамерился пожертвовать некоторыми делами. Правда, он то и дело уезжал с ранчо в Европу, но честно старался делать это как можно реже и ненадолго. Во всяком случае, в тот день он был со мной.
Вернее сказать — в ту ночь. С пятого на шестое января.
В ту ночь Дэвид разбудил меня и сказал, что это произошло. Я тотчас побежала в комнату к Сюзан: она уже кормила грудью крошечную Джоан.
Сказать по правде, я была немного разочарована, когда увидела младенца. Девочка как девочка. А чего я, собственно, ожидала? Просто — несколько совпадений. В сущности — ничего, кроме нескольких совпадений, которым я, отчаявшись из-за гибели лучшей подруги, придавала чересчур большое значение.
Я невольно вздохнула не без огорчения и попятилась к выходу, чтобы не смущать молодую мать. И как раз в этот момент за окном неожиданно запел петух. И тотчас же ему ответил другой… третий… заголосил целый хор петухов…
Я перевела взгляд на часы. Было три часа ночи.
Легенда гласит, что в ту ночь, когда родилась Жанна Дарк, внезапно запели петухи — задолго до рассвета. В Домреми это было приметой: считалось, что это чудо, говорящее о приближении великой радости. Но здесь же не Домреми?
Ещё одно совпадение?..
А что, если всё-таки…

* * *

Как приятно гулять с маленькой Жанной… Она очень любит играть с моими внуками. Мой младший сын начинает понемногу приучать её к утренним пробежкам. В бассейне она уже плавает совсем неплохо. Почти всё время Жанна находится на свежем воздухе — в садах или парках. Зловещих болезненных симптомов как будто пока нет… и пусть их никогда не будет. Моя тёзка немного ревниво относится к тому, что немалую часть времени её младшая дочка проводит с нами, но ведь такова её собственная воля. Какая красивая девочка растёт… Ах, эти огненные глаза, сводившие с ума весь мир, две эпохи… Эти озорные глазки маленькой шаловливой девочки, выдающие её удивительную прошлую жизнь. Девочка, которой ещё только предстоит вскоре узнать, кем она была четыре года назад. Кроме меня, моих детей, мужа и мамы, тайну Жанны знает только её семья. Хватит с нас Ватикана, французского МИД с его орденом Почётного Легиона посмертно и всего благодарного человечества с их соболезнованиями и подкусываниями. Считайте, господа, что Орлеанская Дева наконец покинула вас. Правда, когда Жанна вырастет, ей слишком трудно будет скрыть себя, с тем же успехом можно прятать вспышку сверхновой звезды… но это когда ещё будет.
А может быть, мы просто внушаем сами себе и друг другу, что это она? Так не хочется расставаться с мечтой… Может быть, у всех маленьких детей глаза такие же загадочные и нужно только присмотреться к ним?
Девочка растёт. Она уже говорит. Она смотрит телевизор. Помимо английского, она осваивает французский язык со мной, а также русский — с дедушкой. Она уже задаёт вопросы. Нередко вопросы эти очень непросты. Я невольно вспоминаю то самое видение. Ведь я дала тогда обещание Жанне. Я пообещала ей рассказать о её прошлой жизни. Но… что я расскажу вот этой маленькой девочке? Не обрушу ли на неё, ничего не подозревающую, свой собственный самообман в безумном поиске мечты?
А если всё-таки попробовать? Но я даже представления не имею, с чего начать. Ведь не с повествований о Столетней войне и ужасах инквизиции? Может быть, с истории семьи Рабинович? Или с рассказа о машине времени? Или — с легенды о спасении Андромеды?
Вот маленькая Жанна подбегает ко мне. Она обхватывает мои колени своими маленькими ручонками и смотрит на меня лучащимися глазами. Она хочет что-то спросить у меня?
— Тётя Сюзан! Скажите, а кто такой — Марк Твен?