Заместитель.

К некоторым сначала приходит ощущение.
Через миг – осознание.
По-разному. У одних это бабушка умершая два года назад, вдруг появляется в углу новой квартиры, другим снятся навязчивые сны, в которых трагически погибший брат постоянно их куда-то зовёт, третьих сначала настигает всепоглощающий шум двигателя, и они иногда даже успевают повернуть голову в сторону стремительно приближающегося рёва.
Иногда они успевают зажмурить глаза, и тогда даже визуально не успевают ощутить боль оторванных конечностей. Самые быстрые могут даже спрятать лицо руками. И иногда это даже срабатывает – меньше работы трупным косметологам плюс, открытый гроб смотрится менее драматично, нежели наглухо забитая безликая коробка.

Три, два, один!

Вас больше нет. Румяный карапуз тащит тяжёлую кисть взрослого белого человека, крепко ухватившись за украшенный золотым кольцом безымянный палец:

— Мама! Мама! Смотри, что я нашёл!

Ровно тридцать три часа назад мягкие губы высокой девушки с красивыми скулами нежно обсасывали этот самый палец. Именно им вы ощущали рёбрышки её нёба, большой упругий язык и это приятное чувство, возникающее каждый раз при движении её головы вверх с втянутыми щёчками. Чуть позже в горловой язычок упирался уже ваш член. Она сосала, полностью заглатывая член, и вы, запрокинув назад голову, с трудом верили в своё существование.
Теперь сморщенный и потемневший кусочек мяса и кожи, навечно прилипший к внутренней стороне бедра – это и есть ваш член. В таком виде вы бы не стали показывать его скуластой брюнетке, как бы страстно она вам ни подмигивала, сидя в коротеньком платьице на высоком барном табурете.

— В вашем случае всё прошло гладко. Просто идеально, я бы сказала.
Ни криков, ни душераздирающих булькающих чёрной кровью стонов из разорванной гортани.

Только: три-два-один-ВСЁ!

Трёх тонн, летящих на скорости двести километров в час вполне достаточно, чтобы всё прошло гладко. У меня всё точно рассчитано. Давно. А теперь я просто использую свой накопленный многолетними стараниями опыт. Хотя со скоростью, которой развивается ваша индустрия, мне становится всё сложнее учитывать многие важные факторы. Да, очень много погрешностей было допущено за последнее время. Даже слишком много. Я всё никак не могу до конца разобраться с тротилом. Всегда что-нибудь напутаю – то слишком мало положу – то слишком много. Если мало – остаются недоработки на объекте, а если много – то такие же недоделки появляются уже за пределами объекта. А эти противопехотные мины, отрывающие лишь нижнюю часть туловища, а то и вовсе – только ноги по колено – это же непонятно что – никакой гуманности! Поэтому чаще всего подобные инновации я пускаю на самотёк. Разбирайтесь сами со своими сложностями. Воюйте, калечьте, уродуйте. Я уж лучше по старинке сброшу кирпич на голову, подтолкну в скользкой ванне, сведу с ума ревнивую жену или дождусь ваших восьмидесяти пяти лет. Я люблю, чтобы всё было наверняка.
Из новинок мне, конечно, нравятся электричество, автомобили и самолёты. В эти ящики на колёсах и летающие шкафы с креслами, вами лично заправленные взрывчаткой, я просто влюблена. При желании, здесь можно достигать стопроцентного результата. Только представьте сколько всевозможных вариантов: лопается покрышка на ходу, пьяный водитель, выехавший на встречную, выскочивший на проезжую часть ребёнок, разряд статического электричества в баке с горючим, упавший между ног сигаретный уголёк во время прохождения опасного поворота, блондинка, делающая минет в автомобиле, несущемся на предельной скорости, разбивающаяся о лобовое стекло ворона, песчинка, залетевшая через открытое окно в глаз водителю, внезапно, вдавивший ваш нос в клаксон сон от усталости, неожиданный звонок начальника… А как вам фен, подключенный в сеть и вдруг оказывающийся у вас в ванной?! Вы видели потом их пальцы? О, эти посиневшие, затвердевшие в ивовые сучки, пальчики…не стоит и говорить об упавших с высоты десяти тысяч метров. Что там может остаться? Только запах, прогоревшей резины, смешавшийся с вонью праха зависающего в безветренных районах на пару суток густым туманом. Я могу фантазировать об этом бесконечно. Это моя работа. Работа, ставшая смыслом жизни. Что смешного?!

— Честно говоря, это самое смешное, что я слышал за последнее время – Смерть, рассуждающая о смысле своей жизни.

— А ты мне сразу понравился. Во-первых, чистая работа, не стыдно показывать в виде примера, а во-вторых, ни капли жалости к себе. Ни слёз, ни грусти в глазах. Обычно люди, увидев меня, сразу начинают умолять отпустить их назад. «Ну, пожалуйста. У меня там жена…дети…я вас умоляю…». Глупости всё это.

— Согласен.

— Ну вот! Я так и знала! Ты просто идеальный вариант! Хвала Великой Воде! Как это я раньше не додумалась – взять себе Совершенно Официального Помощника?

— Что-то я тебя не понимаю. Ты мне работу предлагаешь?!

— Да. Конечно, я понимаю твоё смущение, это ведь такая великая честь. И сначала тебе придётся показать себя. Так сказать, доказать мне свою полезность – что-то вроде испытательного срока.

— Да нет, я не смущаюсь. Спасибо, конечно, но с чего ты взяла, что меня это вообще заинтересует?

— Ха! Ты что забыл кто я? Я – СМЕРТЬ! Я знаю всё!…почти…Я знаю обо всех твоих желаниях, начиная с первой эрекции!

— Какое это теперь имеет значение? Секс с бывшим одноклассником меня больше уже точно не заинтересует. Понимаешь о чём я? А что здесь ещё предлагается? Где все остальные? Я ведь могу встретиться с мамой?… хотя о чём мне с ней разговаривать. Мы и при жизни-то практически не общались. Можно пока не сообщать ей, что я здесь?

— Я всё знаю. Пойми, это просто невероятное предложение. Откроешь ту дверь и попадёшь в мир спокойствия. Вспомни себя в семнадцать лет, лежащим на кресле и накачанным барбитуратами: абсолютная апатия, тебе ничего не хочется, ты спокоен и ощущаешь лишь, как твои мозги теряют рельефные бороздки, превращаясь в мягкую цельную массу. Тогда ты был близок по своим ощущениям к раю, я так тебе скажу. Только одно «НО» — через некоторое время ты всё-таки начал отходить и тогда увидел, как прямо перед тобой очень плавно под размеренный ритм громкой музыки двигалась напичканная амфетаминами блондинка. Помнишь? Ты протянул руки и ощутил насколько приятная у неё кожа. Ты засунул руки ей под юбку, и она была не против снять трусики. Вспомни её рот, сжимающие твою задницу руки, расширенные зрачки, шикарную грудь перед твоим лицом.
Да? Я знаю. Оставшись со мной, ты получишь всё. Мир развлечений. Совершенно другие ценности. С одной стороны ты забудешь, что такое жизнь, но с другой – ты, наконец, будешь наслаждаться ею более чем на сто процентов. А за этой дверью тебя ждёт лишь барбитуратная вечность в белых облаках – и никаких блондинок с силиконовой грудью! Выбор за тобой.

— Да уж. Ну и воспоминания. Кожа, говоришь? Не припомню. А вот сиськи её я запомнил отлично. Отличные такие сиськи.

— Они и сейчас в прекрасной форме, надо сказать. Пластическая хирургия сделала огромный шаг вперёд за последнее время. Мне даже как-то неудобно забирать людей умирающих от старости в свои честно заслуженные восемьдесят пять и при этом мило мне улыбающихся тридцатью двумя идеально белыми и ровными зубами. Бабка – старьё – лежит в гробу, а её правнуки пялятся на выступающие круглые сиськи, которые она вставила пару лет назад. Стыд, да и только!

— Хорошо. Хорошо. Ты всё красочно расписала. Предположим, мне нравится твоё предложение – но это пока только предположение – а что я должен делать? Оповещать население о твоём приходе?

— Нет. Ты и будешь моим приходом.

— Как это? Я – с косой в руке?!

— Ха-ха-ха. Слишком тривиально. Никакого пафоса, на самом деле всё гораздо проще. Каждую неделю ты будешь получать от меня новый список. Назовём его Списком Избранных. В Списке – имена людей, чей час настал. Система находится в стадии разработки, как ты понимаешь. Я собираюсь нанять целую сеть Совершенно Официальных Помощников. У каждого свой район, своё время и всё такое. Бонусные баллы за особое рвение в работе, различные привилегии любителям инноваций, месячный отпуск раз в году. В общем, всё как обычно. Ты – мой первый опыт. Одна неделя
– семь человек. Причём – никакой халтуры типа массового самоубийства или теракта. Никакой спешки – прежде всего качество – для меня важна стопроцентная отдача. То есть один день – один человек. И ещё – я требую разнообразия. Никакого – «просто усни с миром»! ты меня понимаешь?

— Кажется. Но…

— Да. Сейчас я всё тебе расскажу. Настоящая Смерть – это призыв. Это признание. Когда я понимаю, что человеку уже нечего делать в вашем мире, когда я вижу, что он уже всё для себя понял и осознал свою значимость, я забираю его. Проще говоря – это как переход на новый уровень. Кажется там – у себя – вы называете это эволюцией. Вы разглядываете свои тела под лупой, находите какие-то молекулы, изобретаете непонятные названия, сокращаете их до трёх букв – думаете, что находите нечто новое. Эволюция! Ха! Всё это лишнее. Понять нужно лишь одно – ваш мир конечен. Стоит это осознать и вот я уже рядом. Вы чувствуете что-то странное внутри себя – пытаетесь втиснуть эти ощущения в какое-нибудь чётко ограниченное слово типа «холодно». Это всё incorrect. Здесь ты можешь вызвать любое ощущение и не сможешь найти ему название. Это будет просто Ощущение. Пойми, никому твои объяснения не требуются. Здесь всё истинно. Важно только наличие или отсутствие…кажется я отвлеклась. Я же хотела рассказать тебе о том, как именно ты будешь выполнять свою работу. Всё просто – всего три правила.
Первое – запомни – Настоящая Смерть, как величайший дар, поэтому приносит её всегда самый близкий человек.
Второе – если нарушается первое правило, то рушится Истина Смерти, как великого дара. То есть избранный человек, умерший не Настоящей Смертью – например, от руки другого человека остаётся между ступенями. Он уже не человек – но он ещё и не Ощущение. Ты – не будешь их видеть, но иногда будешь слышать их голоса. И они тоже.
Третье – человек из списка к концу недели должен быть здесь. Если ты нарушаешь это правило, останется только его голос.
Первое время ты должен будешь наблюдать за Избранным. В твоём распоряжении – все его мысли, воспоминания. Потом ты проникаешь в его самого близкого человека – для этого ты должен просто взглянуть ему в глаза. Для него это отразится в виде образа последнего умершего родственника или друга. Просто вспышка. Мало кто потом об этом вспоминает. «Показалось». Дальше всё ещё проще – ты просто придумываешь Путь – при этом не забудь о разнообразии – всё отразится в твоих бонусах. С мыслями о Пути, ты должен прикоснуться к Избранному. Внутри Посланника ты будешь чувствовать всё как настоящий человек. Его руки – твои руки. Его ноги – твои ноги. Его… ну, в общем, ты понял.

— А в чём плюсы-то? Что я получу? Что лучше облаков?

— Я же сказала – его руки – твои руки, его ноги – твои ноги… Ты можешь злоупотреблять оболочкой Посланника двадцать четыре часа. Я не буду подглядывать. Делай, что хочешь, главное – не выдать себя. Если с Посланником что-то случится, я вычту твои бонусные баллы и передам их другому Помощнику.

— Я же единственный?!

— Пока единственный. Я сейчас выйду за Дверь и развешу там объявления о наборе Помощников. Ты представляешь, какая очередь тут завтра будет?

— …

— Я уже поняла. Я с самого начала знала, что ты согласишься. Ты скоро к этому привыкнешь и сам будешь знать всё наперёд. Это просто дело времени. Хотя, лучше забудь это слово. Больше оно тебе не пригодится. Теперь у тебя есть только одна система исчислений – Семь. Семь дней – Семь Человек. Семь Избранных. Иди. Список возьмёшь у секретаря.

1.

Его зовут Алекс. У Алекса есть жена и два ребёнка. Двойняшки – девочки. Им по десять лет. Они очень дружны между собой – повсюду вместе. Светлые волосы, серо-голубые глаза. Дети очень похожи на своего отца.
У Алекса отличные отношения с женой. Они прожили вместе тринадцать лет, но всё также страстно и преданно любят друг друга.
Я провёл рядом с ним весь день. Я был в его офисе и сидел в его кресле. С тяжёлого рабочего стола мне мило улыбалась его жена. Старая фотография десять на пятнадцать в фигурной бронзовой рамке. Фото сделано с того ракурса, когда абсолютно всем кажется, что человек на фотографии смотрит именно на него. Она счастлива. Перед собой она толкает коляску с ещё маленькими светлоголовыми двойняшками. Им здесь примерно по два года. Восемь лет назад.
Я зашёл на встречу с его друзьями. Тёплое уютное место, в котором они собираются ещё со студенческих лет. За пивом они обсудили некоторые дела. Потом все утешали одного из них, который развёлся с женой. Неплохие, в общем, ребята. Хотя в глазах некоторых явно поблёскивал огонёк зависти. Но это всё мелочи. Главное, что вместе им всё также весело.
За ужином семья планировала предстоящие праздничные каникулы. Снежную новогоднюю ночь они решили перенести на юг: вместо наряженных ёлок – пальмы, вместо ледяных горок – солёные океанские волны.
Я смотрел на него и не понимал – почему он сегодня должен умереть. Ведь у него всё так хорошо. Пролетевший мимо Голос пропел: «Будет ещё лучше. Не раздумывай».
Его жена смывала косметику. Я прилип к зеркалу прямо перед её лицом.
Один взгляд.
Она вздрогнула, и я почувствовал, как тёплая вода стекает по моим рукам. По моим рукам. По моим рукам. По моим рукам. По моим рукам. По моим рукам. По моим рукам. По моим ухоженным, изящным женским ручкам. Я медленно провёл рукой по гладкой плоскости живота. Открыл – закрыл рот. Сжал в руках свою грудь. Такая приятная на ощупь и при том моя. Запустил руку себе между ног и всей ладонью ощутил мягкость половых губ. Я облизнул пальцы и непривычным для себя движением занялся мастурбацией. Откинул голову назад и по телу пробежали мурашки от неожиданного прикосновения собственных длинных волос к спине. Моя нежная, чувствительная спина.

Алекс уже лежал в постели, когда я вышел из ванной комнаты.

— Ты так долго. Я уже почти уснул. Всё в порядке?

— Да. – мой голос оказался неожиданно высоким и с непривычки я решил прокашляться – Да. Всё в порядке. — голос остался таким же высоким.

— Ты сегодня очень красива

— Только сегодня? Ты давно не говорил мне комплиментов.

— Разве?

— Да. Я уже практически отвыкла.

— Прости, я обязательно исправлюсь. Обещаю. Ты потрясающе выглядишь!

— Не подлизывайся.

— Я серьёзно. Ты сегодня какая-то…

— Другая?

— Да. Как будто что-то в тебе изменилось. Может причёска?

— Может причёска.

«Он захлебнётся, когда будет пить воду из стакана».
В глянце обычно пишут, что женский оргазм это ощущение, во много раз превышающее по силе мужской оргазм. К сожалению, в ту ночь я этого так и не узнал. Алекс кончил первым – взял с тумбочки стакан с водой и подавился первым же глотком. Он упал рядом с кроватью, а я лежал рядом во взбудораженной постели. Я лежал с широко раздвинутыми ногами, а из моего влагалища медленно вытекала сперма – муж решил завести ещё одного ребёнка. Он всегда хотел иметь сына. Пятнадцать минут назад Алекс засовывал свой член мне в рот, а теперь он лежит неподвижным мешком рядом и пустым взглядом глядит куда-то в сторону. Пользоваться её телом мне почему-то больше не хотелось. Я закричал и этим криком передал ей все Нужные Ощущения.
Она сидела и с открытым ртом смотрела на мертвого мужа. Из глаз текли слёзы, а у неё внутри начинался процесс формирования нового человека.
Я присел на стул напротив. Моим новым открытием было полное отсутствие жалости к людям. Я вдруг превратился в стороннего наблюдателя с самыми крепкими нервами. Смерть человека превратилась для меня в галочку на листочке. Я смотрел на рыдающую женщину и для меня она была просто рыдающей женщиной. Абсолютно безликая, без прошлого и будущего. Она просто была, существовала.

— Что изображено на этой картинке?

— Дом.

— А это?

— Собака.

— А на этой картинке?

— Плачущая женщина.

— CORRECT.

Больше я не человек. Теперь я – Ощущение. Ощущение, нанятое на работу Смертью. Я константа, протягивающая руку Избранным в конце их человеческого пути.

2.

Ей шестнадцать лет. Её имя — Виолетта. Имя под номером два. Почему-то подчёркнутое жирной линией. Немой секретарь Смерти не смог мне ничего объяснить. Да и что тут объяснишь, если у тебя ослиная голова?
Она стала моей первой ошибкой. Жирная линия означала, что ей грозит опасность и Настоящая Смерть должна наступить как можно раньше. Тогда я этого ещё не знал.
Ходил за ней по школе. Наслаждался видом её одноклассниц в раздевалке. Я уже забыл – какие бывают девочки в шестнадцать лет.
Не слишком красивая. Самая обычная внешность. Большинство учениц старших классов выглядят именно так. Из косметики на лице только тушь, волосы убраны в хвост. После урока физкультуры от неё пахнет потом.
У Виолетты есть младшая сестра, с которой они часто ссорятся по мелочам. Однажды она вырастет и будет об этом жалеть. Родители – довольно милые, интеллигентные люди. Хотя её отец, дипломат, на мой взгляд, слишком консервативен. Он редко общается с дочерьми. Максимум своего внимания он посвящал им до начала периода их полового созревания. Глядя, как он с ними разговаривает, кажется, что он их стесняется.
Всё их общение теперь сводится к быстрому обсуждению школьных проблем – здесь имеются ввиду только проблемы с уроками – и каждодневным занудным выпрашиваниям типа :

— Ну, папа, ну ещё часик.

— Нет.

— Ну сорок минут и я сразу домой.

— Я же сказал нет!

Ну и так далее – обычно с выигрышем в минут тридцать семь в пользу дочери.
Если вдруг он случайно касался груди старшей дочери, лицо его моментально заливалось краской, движения становились по подростковому резкими, неосторожными, он начинал нести какую-нибудь чушь о своей работе. Сёстры давно заметили, как отец смущается, оставаясь с ними наедине, и превратили это в объект постоянных шуток. Они часто специально заставляли отцовские уши полыхать красным пороком: выходили из
ванной в одних трусиках, а то и вовсе, столкнувшись с ним нос к носу, оказывались нагишом, якобы от испуга, роняя, скрывающее «срам», полотенце.
Я нашёл гору испачканного спермой и слюной женского белья, чуть покопавшись в воспоминаниях Виолетты: Однажды их мать застукала лысеющего дипломата абсолютно голого, занимающегося мастурбацией, зажав трусики младшей дочери в зубах. Перевозбудившись, он забыл запереть щеколду на двери. Тоненькие «стринги» старшей дочери он натянул до колен, сквозь стопроцентный хлопок изо рта на грудь тянулись нити мутных слюней.
Я никогда не мог понять, откуда детям известно так много из жизни их родителей. Они всегда знают, где хранится мамин фаллоимитатор и папина коллекция порнографии. Они всегда первыми узнают о связях родителей на стороне, а потом мучаются вопросом «сказать – не сказать» до тех самых пор, пока обман не разоблачается сам собой: мать, вся в слезах, сорвавшимся голосом хрипит последние ругательства и собирает чемодан, отец молча смотрит в окно, а десятилетний сын сидит в своей комнате и думает: «Каким надо быть идиотом, чтобы забыть отстегнуть наручники от спинки кровати?!».
Я лично знаю двух девушек, которые лишились девственности, под страстные крики и чавкающие хлюпанья родительской порнушки, засовывая в себя мамино вибрирующее чудо техники. Они вспоминают тот день с радостью. Кстати, обе они впоследствии стали лесбиянками. Это, конечно, ещё не закономерность, но связь, на мой взгляд, имеется.
Я слушал музыку в её комнате, когда она решала, что бы ей такое надеть на свидание. Я сидел и выстукивал ритм у себя на животе. Мне нравилась её музыка, и мне доставляло удовольствие ощущать её наивное волнение.
Влившийся мне прямо в правое ухо Голос шепнул: «Найди любимого человека. Торопись!».
В её мыслях вертелось одно единственное имя. Третий наряд сменялся четвёртым – «никуда не годится» — именно для него. Я подумал – он был бы счастлив, если бы ты оставила только вот эти маленькие чёрные трусики.
Моя ошибка – я оставил её.
Я пришёл на их встречу вторым. Первым появился её друг. Он пришёл на сорок минут раньше назначенного времени, чересчур сильно сжимая букет ярко красных цветов. Нервничал, кусал губы. Когда я возник перед ним, он от неожиданности выронил букет.
Глаза в глаза.
Когда я ощутил на себе прилипающую от пота к спине рубашку, в голове пронеслась мысль: «Он ещё так молод, чью же смерть он только что увидел в моих глазах…».

Голос на выходе из моего левого уха произнёс: «Это была я. Ты опоздал».

Её лицо размазал по крупнозернистому асфальтовому покрытию большой грузовик.
Я не успел.
Тело влюблённого молодого человека я покинул сразу же. Я не стал ничего ему передавать. Пусть он просто расстроится, что она не пришла.

Отец Виолетты, дипломат, стоял перед закрытым гробом и смотрел прямо перед собой, чуть приподняв подбородок. Его губы – две сжатые посиневшие ниточки. Из-под глаз к самым загнутым к низу уголкам рта тянулись две симметричные глубокие морщины.
Погода была неприятной. Зима в этой стороне света дождливая, кругом слякоть.

Чья-то монотонная речь, заканчивающаяся непременным «Прощай», шёпот нестриженных газонов, пару раз как-то неуверенно каркнула ворона, сопенье собравшихся родственников – звуков было мало – совсем стало тихо, когда раздался шлепок, брошенной горсти грязи о крышку гроба.
Позже, закрывшись в ванной, лысеющий дипломат разбил в кровь лоб. Он бился головой о стену и плакал, так, как никогда ещё не плакал. Рядом с ним села Виолетта и сказала: «Я простила тебя, папа».
Я не мог видеть её, я слышал только Голос. Только я мог услышать её.
Через некоторое время дипломат успокоился, привёл себя в порядок и решил больше никогда в жизни не заниматься сексом.

Ни боли в сердце, ни угрызений совести я не чувствовал. Я мог вспомнить о ней, и это было бы не печальным воспоминанием, а всего лишь перелистнутой назад страницей. Она осталась просто неудовлетворительной оценкой в моём дневнике. Но вот голос её я запомнил очень хорошо. Услышь его человеком, я бы не смог сдержать слёз. «Опоздал…».
Прости, так уж вышло.
Я ведь просто не знал.
Даже Смерть иногда допускает ошибки. Ну, как, в здравом уме можно нанять секретаря с ослиной головой?!

3.

Итак, номер три.
Это мужчина. Точнее будет сказано старик. Ему семьдесят два года. Он философ. У него давно готовы свои ответы на все возможные человечес
кие вопросы. Он верит в реинкарнацию и вечное второе место добра.
Каждое утро он начинает с нежного расчёсывания своей длинной седой бороды. Аккуратно, обычной, чуть поржавевшей, бритвочкой, он подр
езает ночную щетину, вокруг мясистых, сморщенных губ. На голове он, не снимая, носит старую зелёную кепку. Он хочет, чтобы люди запомнили его таким. Демократичная рубашка в клетку и бородка Аристотеля.
У него нет друзей. Сосед, с которым он обычно по выходным играл партию в шахматы, умер пару месяцев назад, он был стар. Шахматная доска с их последней недоигранной партией до сих пор стоит на журнальном столике в центре комнаты. Иногда старик усаживается на место своего умершего противника и по долгу размышляет, как поставить самому себе шах.
На самом деле он знает всё. Он наперёд знает о невозможности «мёртвого» шаха, поскольку единственно возможный вариант был реален только при жизни игрока, но он его упустил – конь съел отправленного на короля слона, а противник умер. У этой игры нет конца, потому что она уже закончена. Философ прекрасно знает об этом, но оставляет фигуры пылиться в том самом порядке.
О жизни он размышляет точно также. Ему было около сорока, когда он оставил свои «фигуры» на одном месте и решил, что переставлять их как-то по-другому смысла нет. Последние тридцать лет он зарабатывал на жизнь разоблачением признанных миром метафизических аксиом в трудночитаемом еженедельнике «Естество». Он разбивал в пух и прах всякого уверовавшего в некую истину читателя прямо на последней странице журнала. Сразу после его статей шли данные о тираже, типе бумаги и авторских правах.
Я смотрел в его потухшие глаза и мне казалось, что именно для этого случая больше всего подошёл бы сон. Я не хотел видеть, как старик кашляет и плачет, задыхаясь от застрявшего в горле кусочка хлеба. Его бледная вся в морщинах кожа забрызганная собственной кровью, прилипшие к потному лбу седые длинные волосы, размазанная по губам жиденькая бородка, расплющенная слабая грудь…это всё было не для него. Несмотря на столь грустный взгляд, он также не должен разбрызгивать себя об асфальт, делая шаг в воздух, стоя на крыше родной двадцатиэтажки. Я хотел, чтобы он просто лёг и уснул.
Во мне говорила не жалость, это были мысли человека, рисующего картину. Я точно знал, что хочу нарисовать, но всё не мог определиться с цветом фона.
Внутри меня с каждой минутой всё сильнее стирались грани между тем, что я так чётко разделял для себя раньше. Чёрное и белое постепенно сливалось в сплошное серое полотно. Не осталось грусти и радости. Я больше не делил вещи на плохие и хорошие. Люди для меня перестали быть злыми или добрыми. Теперь я стал наблюдателем. Сторонним наблюдателем жизни. Нет, это не значит, что пропали абсолютно все желания. Я всё также иногда хочу съесть кусок яблочного пирога, запив его горячим чаем, прикоснуться к груди проходящей мимо женщины, или засунуть язык в рот бывшей любовницы на глазах её мужа. Просто теперь, делая это, я преследую другие цели. Я наслаждаюсь бытием оного, а не ощущениями, которые я от этого должен получить. Все ощущения для меня слились в одно. Теперь я сам – Ощущение.
«Ты страшен. Ты заменишь собой Cмерть» — сквозь меня просочился Голос.
Близких сердцу философа людей я не нашёл. Но мне показалось, что старик с радостью примет неожиданный подарок от чистой и невинной детской души.
Сегодня у него слезились глаза. Может он чувствует, что я рядом.
Его квартира находится на десятом этаже. Люди с такой высоты походят на лениво двигающихся муравьёв.
Когда я взглянул в глаза четырёхлетней девочки, она улыбнулась.
Своей пухлой ручкой я сорвал большую ромашку с твёрдым стеблем. Левая коленка немного саднила после падения с качели пару часов назад.
Мама сказала – «Терпи!» и замазала рану зелёнкой.
Я не смог дотянуться до кнопки «10» в лифте и нажал на «7».
Вот его дверь – обитая свиной кожей, не пропускающая внутрь ни звука. Он там. Старый и печальный. Он устал, и ему следует отправиться на покой. Он так долго его ждал.
Я хочу, чтобы он просто уснул.

— Здравствуй, малышка.

— Здравствуйте.

— Что ты здесь делаешь? Ты потерялась?

— Нет. Я принесла вам вот это.

— Какой красивый цветок. Мне давно никто не дарил цветы. Спасибо.

— Пожалуйста.

— Знаешь, я бы с удовольствием угостил тебя мороженым. Хочешь мороженого? Сейчас я надену ботинки, и мы вместе сходим за ним. Идёт?

— Нет. Спасибо, я не хочу мороженого. Спокойной ночи.

— Но ведь ещё день.

— Теперь это уже не важно. До свидания.

— Ну что ж, тогда до встречи. Постой, а как тебя зовут???

Старик почувствовал лёгкую усталость в ногах и прилёг отдохнуть. Он закрыл глаза и почти сразу заснул. Ему снились сны: яркие, цветные, в них он был ребёнком и бегал в старом саду своей бабушки. На нём были его любимые голубые шорты и маленькая полосатая рубашка. Бегать было так легко и весело. Он много и громко смеялся пронзительным мальчишеским смехом. Бабушка сидела на крыльце своего большого дома и как-то очень приятно улыбалась, глядя на своего счастливого и по детски беспечного внука.

***

— Нет, это не выговор. Ты меня не понял. Мне нравится то, как ты работаешь. Ты ответственный, быстро всему учишься, в общем мне кажется я бы могла на тебя положиться. И потом, рассуждения об этом старике…у тебя есть стиль.

— Так в чём тогда проблема?

— Понимаешь, я люблю, когда новые кадры приносят с собой новые идеи. Я тебе уже говорила – мне нравится разнообразие. У тебя в распоряжении весь твой бывший мир. Ты знаешь все их мысли, потаённые страхи, детские проблемы. Так используй это! Покажи им то, чего они боятся всю свою жизнь! Докажи им никчёмность человеческого существа, всю бессмысленность их смыслов. Они должны предстать передо мной уже
очищенными – забыть про боязнь темноты, пауков и прочей дряни…чего они там ещё обычно боятся?

— Высоты, воды…

— Да. Да. Да. Покажи им, что они могут быть намного выше всего этого. Проведи их ко мне через все вымышленные проблемы. Они должны усвоить, что это всё игра воображения. Понимаешь?

— Да.

— Ну, тогда иди. Считай, это был мой мастер-класс – небольшой профессиональный совет, так сказать. У тебя, на сколько мне известно, ещё четыре Избранных в списке.

4.
Огромный – в длину всей стены – террариум, кишащий скорпионами с перетянутыми в фаланги хвостами. Они наползают друг на друга – спариваются – сражаются – жрут – их хитиновые лапки позвякивают о стеклянные стены неволи.

Это опять мужчина. Что уж поделать – такова современная статистика смертности.
Его зовут Гашек. Никаких специальных пометок или пожеланий. Просто имя в списке. Одно из многих.
Но его случай запомнился мне надолго. Здесь я действительно оторвался. Я много фантазировал и мазки кисти на этом шедевре получились похожими на здоровые неуклюжие кляксы. Это был громкий крик в комнате, не пропускающей звук. Заходишь туда – кричишь, что есть сил – так, что слёзы из глаз. Вопишь так, что рот вот-вот порвётся. Потом у тебя болит горло, а по телу пробегают мурашки. Ты полностью расслаблен и ничто не способно тебя расстроить. Так снимают стресс — если рядом нет того, кому бы вы хотели врезать.
У него было всё. Он был знаменит, богат и хорош собой. Он владел всем, чего желал. Так думали люди.
Но внимательный Сторонний Наблюдатель способен замечать любую мелочь. В самом счастливом смехе я научился различать минимальные нотки истеричности, в самых искренних намерениях я могу увидеть фальшь и сыграть на этом.
Для всех вокруг он был просто идеален, но не для меня. В его самоуверенной походке, горделивой осанке, во всех тридцати двух его акульих зубах ощущался лёгкий холодок нервозности.
А нервничал он оттого, что был одинок. Окружённый целой свитой друзей и знакомых, он ни с одним из них не чувствовал полного единения.
Внутри его была пустая, необставленная комната, в которой лишь стук собственного сердца отдавался раскатистым эхом.
Он не доверяет никому. От всех вокруг он ждёт подвоха. Он постоянно напряжён – в ожидании удара в спину.
Ко всем вокруг он относится одинаково. Его родители умерли, когда он был ещё совсем ребёнком и с тех пор ни одно лицо в толпе не кажется ему родным и близким. Поэтому Посланником для Гашека может быть любой человек, которому разрешено до него дотрагиваться. Так что в выборе «близкого человека» я целиком и полностью положился на собственный вкус.
Я втиснулся в стройное тело загорелой брюнетки, быстро освоился с её чуть приоткрытыми губами и почти привык к тому, что плечи всегда нужно держать оттянутыми назад, чтобы не потерять равновесие и не упасть в сторону большой округлой груди — перевеса – идеальное тело, видимо, Бог иногда всё-таки берёт уроки скульптуры и выпускает модели ручной работы, приостанавливая бесконечный бег конвейера.
Я не чувствовал злости. Я не был раздражён. Это теперь и вовсе не про меня. Просто мне вдруг захотелось что-нибудь испортить, сделать что-то, что можно было бы назвать «плохо» или «ужасно», может даже «отвратительно».
Гашек лежал в постели и ждал когда начнётся представление. Я взглянул на него своими зелёными кошачьими глазами и усмехнулся про себя его глупым мыслишкам. Он лежит и не знает, что сценарий его жизни сегодня изменится – я его изменю:

— Давай поиграем! – голос у меня ангельский — чуть приправленный дьявольской хрипотцой.

— Ну, что ж, давай — играть я люблю.

Вот так просто можно затащить человека в ловушку: из исходных материалов нам потребовались шикарные абсолютно прямые чёрные волосы, приоткрытый в ожидании поцелуя рот и минимум одежды.
Я привязал его руки и ноги к кровати. Глаза перетянул плотной повязкой.
Тонкими длинными пальцами я открыл ему рот и засунул в него хвост скорпиона. Потом ещё одного. Потом ещё. И ещё.
Последний паук воткнул жало в язык и с чувством выполненного долга соскочил на грудь господина Гашека.
Его язык распух в три раза и, вывалившись изо рта, мешал дышать. Около сорока минут его тело выгибалось и дёргалось так, будто он лежал на медленно нагревающейся сковородке. Всё это время я неподвижно стоял над ним и наблюдал. Я не стал снимать с его глаз повязку, ведь больше всего на свете он боялся темноты, неизвестности и пауков.
Скорее всего, он умер не от самого укуса жёлтого скорпиона, а от собственной слюны. Очень сложно откашляться, если ты лежишь на спине, а язык у тебя, как большое твёрдое яблоко.
Когда затихли последние его хрипы, я снова посмотрел на себя в зеркало. Плевать на выговор – я захотел иметь её красоту у себя наверху.
Сначала я воткнул нежную холёную ручку в зеркало. В ответ на резкое давление-удар, стекло ответило перпендикулярным изломом и мелкие острые кусочки вошли глубоко под кожу. Я забрызгал кровью всю постель. Я вырвал клок длинных чёрных волос. Идеальное тело продолжало жить, когда только что подточенный карандаш легко вошёл в глазное яблоко. Когда я это сделал, я слышал, как лопнул мыльный пузырь. Я сжимал зубы, что есть сил, и кровь из дёсен заполняла мне рот. Окровавленными руками я поднял самый большой осколок зеркала и снова посмотрел на себя. Я всё ещё был жив, но то, что я увидел, мне больше не нравилось. Не оставив воспоминаний и забыв о сомнениях я полоснул осколком себя по горлу и стремительно покинул тело.
Только что родившийся Голос всё-таки догнал меня: «Однажды ты за это ответишь».
Ну, что ж, может быть. Но «бояться» — это больше не для меня.

5.

Номер пять. Значит, осталось меньше половины. Сыграна почти вся мелодия. Один из завершающих аккордов в моём вальсе – смерть сумасшедшего. В его голове, не смотря на аккуратные полочки и идеально вымытые полы, царит полный хаос. Он не знает кто он, не имеет представления, где находится и из всех своих близких помнит только старшую сестру.
Его старшей сестре уже почти сорок лет. Она не замужем и я думаю, что сорок лет, учитывая её внешность, это тот самый возраст, когда одинокую женщину с уверенностью уже можно назвать старой девой. Она осталась одна именно из-за своего полоумного братца.
Их отец, бывший военный, в своё время настоял, чтобы мальчик пошёл по его стопам. Семнадцатилетний Егор хотел стать ветеринаром, как их добрый сосед Александр Сергеевич, приходивший трахать маму по понедельникам и вторникам. Но твёрдый, как армейская мозоль, отец-полковник, указательным пальцем ткнув в военный устав, сказал: «Мужик – значит, солдат! А лечить – это дело женщин и педерастов!». Он был, как настоящий солдат — непреклонен, а мать, как жена настоящего солдата, цвела, словно апрельский подснежник, особенно по понедельникам и вторникам.
Новоиспечённый защитник родины вернулся домой уже через месяц после учебки. Делившие с ним казарму срочники не приняли его любви к животным и проломили ему голову.
Потом семейные события развивались очень стремительно: начинающая спиваться мать сбежала с Александром Сергеевичем, опозоренный отец, закрывшись в своём кабинете, выстрелил себе в рот, но пуля прошла ниже, чем он хотел – в последний момент твёрдая рука видимо всё-таки дрогнула. Наполовину раздробив позвонок в затылочной части, пуля превратила некогда волевого солдата в беспомощного калеку. Старшая сестра бросила филфак, не доучившись до конца всего полтора года. Брата с пробитой головой направили в городскую психбольницу, а для отца пришлось нанять круглосуточную сиделку. Он ел кашицу, из него выходила кашица, он сам стал кашицей.
Сестра под постоянным давлением клейма семейной трагедии уже просто не могла выглядеть хорошо. Она больше не привлекала внимания мужчин, а на улицу выходила только ради денег. Спустя три года она уволила сиделку и заморила отца голодом.
После похорон старого солдата ей было видение, хотя я думаю, что это был просто очередной пьяный бред. Ей явились оба её родителя и, залитые золотым свечением, слёзно умоляли дочь забрать младшего брата-героя из психушки. Они просили её лично заботиться о нём.
Тогда ей было двадцать шесть лет.
Сейчас – почти сорок.
Они живут в том же самом доме, но только теперь дорогой двухэтажный особняк — это дырявый, продуваемый всеми ветрами, сарай, с живущими в полу полчищами крыс. Брат с сестрой никогда не общаются, хотя всё своё время проводят друг с другом. Они ещё не умерли с голоду лишь оттого, что добрые соседи не отдают объедки собакам. От постоянного молчания они совсем одичали, туристов из близлежащих гостиниц заранее предупреждают, чтобы те старались держаться подальше от угрюмого жилища. Большой дырявый дом находится на берегу океана. Вместо тиканья часов — мерное накатывание волн.
Сегодня здесь лето. Металлическая пластина, закрывающая висок на голове брата игриво поблёскивает на солнце.
Он – по пояс в воде, с трубкой во рту, изучает океанское дно – сегодня он ихтиолог.
Она – сидит в кем-то выброшенном сломанном шезлонге с закрытым газетой лицом – сегодня она иностранная туристка.
Я – ветер, гоняющий по берегу целлофановый пакет. Я – горячий песок под её грязными ногами. Сегодня я воздух, застрявший в губчатой поверхности её уставших лёгких.
Я сбросил с её лица газету и взглянул в её почти высохшие глаза. Она даже не шелохнулась – наверное, уже просто привыкла к визитам мёртвых. Эти её сны, галлюцинации, мысли.
Я шёл к воде, мои босые худые ступни проваливались в мягкий белый песок. Ветер теребил платок, которым было обвязано тело. Мои ноги омыла первая волна. Отступая к горизонту, она немного проковыряла песок прямо под моими пятками.

— Егор!

Не обращая на меня внимания, тридцатилетний малыш, опустив лицо в воду, продолжал громко дышать через трубку. Каждый выдох сопровождался слюнявым салютом. Липкие слюни белым засыхали на конце ярко красной трубки.
Я подошёл к брату и заткнул трубку пальцем. Далее – громкий животный крик – безумно напуганный взгляд – позже всё сменяется улыбкой, он узнал свою сестру.
Я положил руку ему на плечо:

— Егор, сегодня наши муки закончатся, ты – умрёшь, тебя съест акула. Ты же боишься акулу?

Он промычал что-то бессвязное и снова сунул своё толстое лицо в воду.
Я вышел из воды и сел на песок. Волны разбегались и бросались ко мне, но горизонт одёргивал их всякий раз, когда они уже вот-вот собирались ухватить меня за ногу.
Первый раз серый треугольник показался примерно метрах в пятидесяти от берега. Но уже через минуту я видел очертания массивного тёмного тела, кружащего вокруг моего толстого братца. Он зашёл в воду по грудь. Акула напала сзади, схватив его за бок. Это была акула-молот. Я ни разу в жизни не видел такой огромной рыбины. Одним движением она выкусила половину его тела. Вода моментально окрасилась красным. На запах крови приплыли ещё две акулы поменьше. Втроём – они разорвали его тело за двадцать секунд.
Я просидел на берегу до самого заката.
Вода вновь стала прозрачной. Только засохшая красноватая кромка на берегу оставленная кровавыми волнами напоминала мне о моём брате.
Когда я вышел из тела старшей сестры, она, не замечая наступившей ночи, продолжала сидеть на остывшем песке.
Она могла не моргать, ведь её глаза уже давно были сухими, ей ни к чему было двигаться – ведь она умерла ещё пятнадцать лет назад.
Она неподвижно сидела на берегу. Её поглотил прибой.

6.

Морской воздух пошёл мне на пользу. Покинув дряхлое тело, я ещё долгое время летал над океаном. Я поддерживал парящих чаек, закручивал вихрем песок и стучал проржавевшими металлическими листами на пирсе.
Я достал из заднего кармана брюк сложенный вчетверо список. Он весь был в песке.
Мой предпоследний герой – Елена. Женщина, которая любит риск. Она постоянно играет на грани. Причём скорость игры такая, что при любом срыве, ей не придётся долго мучаться или того хуже – надеяться на помощь врачей. Каждый глоток воздуха, возможно, окажется последним – так она чувствует.
Главный её страх – спокойная, чахнущая смерть в четырёх стенах больницы.
Елена, ты умрёшь в больнице. Всё будет спокойно и стерильно – я тебе обещаю. Мы хорошо тебя почистим перед началом новой жизни.
Моим Посланником станет её лучший друг.
Вот запись из его походного журнала:
«…мы лезем по отвесной стене. Между нами не более полуметра. Пальцы съедены острыми камнями до самого мяса, спасает только марганцовка. Её взгляд постоянно устремлён вверх – к вершине. Я не видел в мире никого сильнее этой женщины. Сегодня второй день подъёма. У неё часто сводит мышцы левой ноги. Вся её икра истыкана спасительной иголкой – но она не издаёт ни звука – слышно лишь монотонное поскрипывание полиспаста. Я знаю – она продолжает идти только на своей воле.
Время близится к вечеру – становится очень холодно, наши движения постепенно замедляются. На высоте шесть с половиной тысяч метров мы разбиваем ла
герь. Наши «гнёзда» висят прямо на перпендикулярной каменной стене. Завтра нас ждёт ледяная, завершающая часть подъёма. Дует сильный ветер, он немного раскачивает коконы, несмотря на идеально натянутые верёвки.
Я знаю, как у неё болят руки в этот самый момент. Но она уже пожелала мне спокойной ночи и больше не скажет ни слова. Она – единственный человек, на которого я могу рассчитывать. Ей бы я мог полностью доверить свою жизнь…»
Они вместе возвращаются домой из очередного путешествия. Это была просто ежедневная работа – иностранная компания заказала испытание своего нового оборудования в реальных условиях. На сей раз, вершина осталась непокорённой. Им помешала непогода. Её лучший друг возвращался домой ослепшим на один глаз и полностью отморозившим кисть левой руки. До базового лагеря она тащила его на себе.
За это он подарит ей смерть, которой она боится больше всего на свете.

— Твой приговор – рак. От него умерла твоя бабушка – от него умрёшь и ты. Умри и тебе станет лучше – я смотрел на неё своим единственным глазом и думал о своей исключительной полезности.

Теперь я мог уходить в мир следующего Избранного. По моим прогнозам болезнь сожрёт её тело за месяц. Мне ни к чему находиться рядом всё это время – ведь конец всё равно уже известен. Приступы осознания собственной никчёмности одолеют её. Это она повела своего друга дальше – вверх, не смотря на уговоры проводников переждать пару дней в лагере. Он потерял глаз. Он лишился руки. Она превратила его в калеку, а сама ничуть не пострадала. Собственная вина раздавит её, как букашку – съест её внутренности, выпьет из неё все соки, выжмет всё – до последней капли.

— До встречи, отчаянная. Увидимся через тридцать дней в офисе – ирония – вечный спутник смерти.

7.

Ну, вот теперь почти всё. Осталось перечеркнуть последнее имя.
Анна.
Мне кажется, я знаю этот дом.
Возможно, я даже бывал здесь, будучи человеком. С тех пор, видимо, прошло много лет – я ничего не помню.
Что я здесь делал?
Кто такая Анна?
Ей тридцать пять лет. В этом красивом ухоженном доме она живёт одна. По натуре она очень общительный человек, но последнее время предпочитает проводить вечера дома – в полном одиночестве. Гуляя по её дому очень сложно определить кто она – чем занимается. Я не нашёл здесь ни одной фотографии. Ничего, что могло бы хоть как-то помочь вспомнить, почему же всё-таки этот дом кажется мне таким знакомым.
Остаётся только заглянуть в её голову.
Она – вдова – носит обручальное кольцо на левой руке.

Когда я жил на земле, я был её мужем.

Я, оказывается, был журналистом. Семь лет назад меня сбила машина. В следующем году мы планировали завести ребёнка. Я никогда не любил сюрпризов и свою жизнь предпочитал всегда чётко планировать. Именно из-за этого мы поссорились семь лет назад. Я выскочил из дома – напился в ближайшем баре и потом оттрахал какую-то шлюху. Домой я возвращался в ужасном состоянии – от меня воняло, спина – вся в разводах от ногтей той сучки, а в кармане собирал пыль использованный презерватив. Почему он оказался именно в кармане я не помню.
Меня сбили перед самым домом. Оглушительный скрип застопоренных покрышек об асфальт. Анна выскочила на улицу. Жизнь растекалась тёмным пятном вокруг моей головы, и я слышал, как кричала моя жена.
Сейчас она встречается с парнем, с которым они вместе работают.

У меня есть задание – я должен отправить Анну к облакам. Интересно, что это – совпадение или испытание?
Сомнений нет – она туда отправится ближайшим рейсом, но вот пообщаться с ней мне всё-таки хочется. Это – чистое любопытство. Никакой жалости, никакого сожаления – человеческих чувств для меня больше не существует. Я лишь констатирую факты.

Он идёт по направлению дома Анны. С цветами. У них сегодня годовщина. Молодец – не забыл.
Отражение модного костюмчика в стеклянной двери – это уже я. Я не очень люблю астры и Анна тоже, но бежать в магазин – менять уже поздно, так что я стою и держу в руках дурацкий букет из красных астр.

— Привет.

— Здравствуй, Анна. Нет, поцелуи ни к чему. Это тебе. Садись в кресло и мы будем разговаривать.

— Николай, ты о чём? Что за тон?

— Николая здесь нет – забудь. Я – твой умерший семь лет назад муж. Теперь я работаю на Смерть, и сегодня я пришёл за тобой. Но сначала я хочу кое-что вспомнить. Ты должна помочь мне разобраться с некоторыми вопросами.

Что было дальше, вы все примерно представляете. Как бы вы отреагировали, если бы я таким образом навестил вас?
Несколько конкретизированных до самых мелочей деталей всё-таки убедили Анну, что Николай сегодня всё-таки не совсем Николай.
Мы разговаривали больше двух часов. Я больше не хотел уносить её с собой. Она говорила, глядя мне в глаза, и я вспоминал, КАК пахнет воздух в нашей спальне после секса. Я смотрел на её губы, и представлял КАК это приятно – целовать их, такие мягкие и нежные. Я сидел напротив своей жены и наслаждался моментом. Я прикасался к ней. Ласкал её. Я сжимал её тело. Прижимался лицом к её животу. Я гладил её ноги. Мне
хотелось обвить её змеёй и ощутить своим чужим телом каждую клеточку её тела – такого тёплого, гладкого почти позабытого. Я заново изучал своё сердце. Каждый удар внутри чужой грудной клетки возвещал о моём возвращении. Это было похоже на беспорядочный колокольный звон.
Один колокольчик — воспоминание, начинал звонить и, тем самым, задевал следующий, тот касался другого, третьего, четвёртого…их было не счесть – это звонила вся моя жизнь. Это была её грудь. Это были наши годы. Я почувствовал близость своей души. То, чем я занимался…я понял, что больше не смогу этого делать.

Я забрал её одной не удержавшейся мыслью. Она сорвалась точно капля росы с травинки.
Анна, закрыв глаза, лежала на мне. Я молча подумал о её смерти.
Этого было достаточно. Ведь существуют правила, которые нельзя нарушать.
Я уложил её бездыханное тело поудобнее и покинул дом.

***

— Да, журналист, я уже знаю.

— Но ты всё-таки хорошо отдохнула.

— Ну, за это конечно спасибо. Вот твой билет. Скажи, что ты от меня – пропустят без очереди – они меня там боятся.

— Я буду всё помнить?

— Ровно столько сколько захочешь.

— Анна уже там?

— Нет. Ещё нет. Ты же не очистил её, как полагается. Она ведь просто уснула. Так что придётся тебе немного подождать.

— Кажется, твоя идея провалилась.

— Да уж. Так и есть. А я очень на тебя рассчитывала. Но, похоже, всё-таки придётся до конца Великой Воды справляться со своими обязанностями самой.

— Правильно. Смерть – это не для нас.

— До свидания, журналист. Заходи в гости.

— Да, как-нибудь увидимся. Кстати, на твоём месте я бы всё-таки ещё и секретаря уволил. Ослиная башка в приёмной портит тебе имидж.