КАРАНДАШНЫЙ ШТРИХ.

Новелла из цикла «24 часа из жизни Женщины».
1.
….Она очень долго подбирала название тому странному чувству, возникшему после встречи с Ним, у кромки моря, на теплом, разнеженном от солнца, песчаном берегу.
Вокруг не было ни души. Она, как всегда, сидела в шезлонге, держа на коленях скользкий коленкоровый планшет, и пыталась вывести на бумажной пустыне – белизне свое новое откровение: карандашный штрих, линию, овал: чайку, парус яхты, скользящей вдалеке., облако, почти растаявшее в безбрежности июньского полудня…
Нарисовать изменчивую волну она не пыталась. Итальянский карандаш для ее переливов был слишком черен, скучен, единственное, что он оставался еще способен передать, так это: гибкость линии, непокорную упругость тайной, прозрачной силы волны, да остроту клюва чайки, бесстрашно усевшейся на белый барашек.
И это было все, чего она могла добиться, смягчая досаду от сожалений о своей вечной торопливой забывчивости: не взяла, выходя из дому, цветные мелки!
2.
…Его тень, упавшая рядом с ворохом скомканных белых листов внезапно, тень высокая, островерхая — от смешной шляпы – пионерки, сложенной из старой газеты, немного напугала ее. Она вздрогнула было, но он быстро опустился на корточки и осторожно коснулся ее пальцев рукой.
— Не бойтесь, я безобиден! Я Ваш заскальный сосед.
— Что значит « заскальный»? — с вызовом посмотрела она на него, откинув со лба прядь волос и нечаянно, нервно черканув себе по щеке мягким грифелем, угловато заложенным в пальцах….
— Я живу вон за теми прибрежными скалами. Мой дом чуть выше и в стороне от Вашего. Вы видели его?
— Одну боковую сторону. Окна были заперты. Он мне показался необитаемым.- Она вновь безразлично пожала плечами и склонилась к рисунку.
-Вытрите щеку, на ней – полоса. – он вынул из кармана выцветших шорт смятый платок и подал ей. – Я совсем недавно приехал. Еще не обжился.
Она фыркнула и, заложив карандаш за ухо, вытащила свой комочек платка откуда — то из складок пышной юбки — гофре. Потерла щеку с усилием, нервно смяла платок и он снова исчез в недрах ее одеяния.
-Вы сердитесь.- Он не спрашивал, а утверждал. – Простите, наверное, я спугнул Ваше вдохновение. Но я вот уже несколько дней наблюдаю за Вами. Вам так хочется зарисовать море?
— Нет. Мне хочется зарисовать его душу. – она усмехнулась одними уголками губ, слегка прикусила нижнюю, полноватую, своевольно изогнутую.- Но не хочется беседовать с незнакомцем с тайными умыслами.
Стряхнув песчинки и брызги волн с коленкора планшета, она резко встала, едва не опрокинув легкий шезлонг, и шагнула в сторону. Он загородил ей дорогу, вздохнул устало:
— Нет у меня никаких тайных умыслов. Просто – Вы мне нравитесь. Напоите меня чаем, я озяб.
Она хмуро, исподлобья, взглянула на него, сунула планшет с рисунками под мышку и зашагала по песку к дому с мансардой и зеркальными окнами, с чуть приподнятой, словно на сваях, террасой. Незнакомец неотступно следовал за нею. Его плетеные сандалии нудно скрипели и утопали в песке. Один раз он резко наклонился, чтобы поднять выпавший из планшета лист бумаги. Скрип, терзавший ее уши, оборвался на миг….
— Это — Ваша дочь? Какой славный ребенок. Вы любите рисовать детей?
— Не очень. Они — непоседливы! – последовал резкий ответ, но головы она по — прежнему не повернула.
У порога он протянул ей потеряный лист, но она отвела руку:
-Благодарю. Оставьте себе на память. Я не храню неудачных рисунков.
Она вошла внутрь, слегка толкнув стеклянную дверь. Он все еще недоуменно стоял у порога, когда из прохладной глубины дома вдруг раздался голос.
— Снимайте обувь. Я не люблю песка на мозаике.
Он нерешительно отворил дверь, блики солнца заиграли на стекле, и зябкая прохлада стен тотчас вползла в его душу, как и неожиданное чувство того, что пути назад больше нет. Никуда….
3.
— Согласитесь, странное начало для флирта, не правда ли? – он улыбнулся широко – белозубой улыбкой, и что то на миг в ней показалось ей неестественным, но она тотчас одернула себя: человек в незнакомом месте, понятно, что он насторожен, с чего бы ему улыбаться с радушием.
— А мы и не договаривались с Вами о флирте. — нарочито спокойно произнесла она в ответ.-
Только о чашке чая. Флиртуют хотя бы с малознакомыми людьми, а Вас я совсем не знаю.
Кто Вы такой?- на мозаичный пол светло – кремового оттенка упала капля молока. Внутренне она чертыхнулась: опять лишняя работа! – и посуда на подносе тоненько зазвенела.
-Я? Никто… – он слегка замялся. — . То есть, я в отпуске предпочитаю считать себя никем, а вообще — то я.. ин.. – тут он вновь запнулся и договорил с усилием. – Художник.
— Вы тоже — рисуете? – она опустила в чашку еще один кусок сахара. – Столько хватит? Простите, я куда — то положила щипцы…
— Я во всем предпочитаю естественность. Спасибо. — Он осторожно коснулся пальцами ее руки. Пальцы были очень горячими. – Вашу кисть можно отлить в бронзе. Необыкновенно красивая форма. Вам это, должно быть, говорили и до меня. – Его голос звучал чуть глуховато, но и тени смущения не было в нем.
« Чертов ловелас»! — с внезапным отвращением подумала она и внутренне поморщилась, а вслух твердо и резко выдохнула: — У Вас давно не было женщины, не так ли? Но я — не Женщина. Я — Горгона с карандашом, так прозвали меня в округе. Вам это известно?
О, да! – он рассмеялся, в его карих глазах блеснули золотистые огоньки, то ли бешенства, то ли – бесстыдства желания, то ли – растерянности, она не успела понять, как они — погасли.
— Я уже навел о Вас справки.
— У кого? У хромоногого сторожа? – она внезапно развеселилась: — О, воображаю, что он Вам наговорил. Он меня терпеть не может! Ворчит, что я замусорила весь пляж…
— Да. – он поставил чашку на столик как то странно – бесшумно, словно и фарфор, и все вокруг наполнилось тишиной или — она внезапно потеряла возможность осязать мелодии солнца, облаков, ветра и своего прохладного дома.. Слышать почти все, кроме его низкого, бархатистого голоса, похожего на рокот волны или только что что родившегося в небесах вихря…
– ….А еще он мне сказал, что у Вас много родинок : одна — на внутренней стороне бедра, совсем близко к краю, другая — под правой грудью, третья — на сгибе левого локтя, а четвертая.. Боюсь, мне придется уточнить ее местонахождение.. Вы не возражаете?
…Солнечные блики на мозаичных стенах потемнели. Чайка, взмахнув крыльями и резко крикнув, метнулась за окном в сторону моря. Все звуки тонули в шуме прилива, даже скрип старых ступеней, что вели наверх, в полукруглую мансарду.
4.
…Она бы никогда не смогла сказать точно, что принесли ей эти странные полторы недели у моря с человеком, делившим с нею и кров и постель, и ставшим ей в чем – то даже — близким, но только не на уровне физическом: узнавание тел друг друга казалось ей лишь страстным и…. странным танцем, в котором она не ощущала равности.
«Танго в постели», всегда — с тайным желанием подчинения, накрытия собою, как штормовой волной, вначале немного раздражало ее.
(Так, перчинка, попавшая в кофе, раздражает кончик языка и обжигает горло до спазм, но и – дарит удивительные ощущение тепла, постепенно разгорающегося внутри, как большой костер…..)
Но лишь – вначале.. Позже она, как — то исподволь, незаметно для самой себя, сумела превратить возникающее было раздражение в забаву. И с тех пор, с чуть усталой, снисходительной улыбкой наблюдала за своим странным «жиголо». Тот был искусен в ведении своей партии, пожалуй, даже – чересчур. Но, чувствуя, что она, словно песок сквозь пальцы, пропускает через себя и – отстраняет, — с усмешкою! — его желание главенства, он растерялся до головокружения.

5.
Свою растерянность, это молчаливое головокружение, терзавшее его до бешенства, до белков глаз, пылкий незнакомец пытался маскировать, кстати и некстати, странной, почти жадной, откровенностью о своем прошлом.
Прошлом человека, которому искусство — внезапно, в один опаляющий миг, заменило всю обычную неподвижность благополучной, устоявшейся жизни: дом, семью и даже – работу, в которой он слыл своего рода « классиком». Его рассказы блаженно удлиняли тихие вечера в багряных отсветах заката, но — не мешали ей. Она опускала ладони в расплавленное закатной зарей золото моря, потом грела их у небольшого костерка. Капли воды шипели на угольях плавно стекая с рук. И так же плавно протекали мимо нее, сквозь ее Душу, и волны его рассказов.. Она лишь чему — то легко и тихо улыбалась внутри себя.. Победной улыбкой Женщины.
6.
Он принес из своего заброшенного вконец жилища все наброски, этюды, рисунки, и по вечерам, сидя у жарко пылающего камина, они вдвоем осторожно расправляли загнутые углы ватмана и мелованной бумаги, вглядываясь в них. Рисунки , хорошо сохранившиеся, тщательно переложенные калькой, таили в себе что то странное, что всегда притягивало ее требовательное и чуть раздраженное внимание. Какую — то недосказанность, нервность и неровность штриха, непрорисованность лиц, неточность взглядов, небрежность поз.. Словно мир, что очерчивал своим летучим грифелем внезапно проснувшийся в рабе математики и точных расчетов художник, этот неведомый прежде мир красок и чувств, привлекал его страстно, пылко, всецело, но всегда — лишь на короткое мгновение, как ослепительно яркий луч солнца после дождя или густого тумана!
А потом… Потом он снова погружался в себя, в самолюбивое созерцание своей собственной души… Впрочем, она, душа эта, никак, нигде не отражалась в карандашных линиях. Больше ее было в экспрессии рассказов, сбивчивых, путанных, образных.. и тоже похожих на мелодию, которая обрывается внезапно…..
7.
В один из таких вот каминных вечеров ей вдруг захотелось подправить один из ломаных углов его рисунка. Мягким карандашным штрихом, пастелью. От одного, едва уловимого, жеста ее руки рисунок весь засверкал, заискрился солнечными бликами. В нем по%