Планы замполита, ошибки минёра и шашка командира
Что занимает основную часть служебного времени современного офицера в мирное время? Бумаготворчество — вот что. Бумаг нужно написать столько, что закрадывается сомнение: а хватит ли в сутках для этого часов? Одно планирование чего стоит! Вне зависимости от занимаемой должности, каждый служивый обязан разработать перспективный план своей работы на период обучения . Кроме того, должны наличествовать планы работы на месяц, неделю, сутки, а также план проведения конкретного мероприятия, будь то занятие по специальности или покрасочные работы в гальюне. Это для начала. Для доказательства же своей принадлежности к элитному кругу «дуболомов», положено иметь план командирской подготовки, план самостоятельной подготовки и план личной работы. Если же предстоит решать важную задачу, то, по-вашему, какой первый шаг надлежит сделать на пути к ее решению любому уважающему себя военному профессионалу? Правильно, составить план. Да не один, а целых два: план подготовки и план проведения. И это – в суровые будни. Но… наивно полагать, что можно пустить на самотек такой важный временной отрезок как выходные дни: военный уик-энд немыслим без плана культурно-досуговой и спортивной работы. Что ж, если кто-то мог подумать, что на этом военно-бюрократическая фантазия исчерпала себя, то он глубоко заблуждается: есть, есть еще в рукаве и специфические планы, такие, например, как план регламентных работ на технике или план приёма и ввода в строй молодого пополнения, и т.п. Особая статья – планирование работы по устранению замечаний после проверки корабля или части какой-либо комиссией. Поступательно разрастающийся при этом бумажный ком создает у окружающих иллюзию планомерной работы над ошибками, на самом же деле знаменует собой выход на качественно новый виток в деле планотворчества.
Поводов для иронии здесь куда больше, чем было в своё время у булгаковского Воланда относительно планов на вечер незабвенного Михаила Александровича Берлиоза. А ведь планирование занимает лишь малую толику всей канцелярской работы офицера! Эдакий бюрократический торнадо давлеет над ним, высасывая силы и отнимая время…
Учитывая вышесказанное, любой здравомыслящий человек задастся закономерным вопросом: с какой целью все это пишется и кому это нужно?
Подобного рода вопрос навязчиво вертелся в мыслях у одуревшего от двухдневной работы перед монитором заместителя командира морского тральщика «Заря» по воспитательной работе старшего лейтенанта Красовского: Игорь Иванович, отрываясь от компьютера лишь для еды и на непродолжительный сон, готовился к прибытию комиссии из вышестоящего штаба. Из предшествующего опыта замполит знал, что заезжее начальство в первую очередь потребует от него все эти планы, контрольные листы, протоколы общих собраний и заседаний всевозможных комиссий, отчеты о проделанной работе, личные дела матросов, журналы учета и все остальные бумаги согласно номенклатуре дел.
Красовский служил на этом корабле всего шестой день, до него должность зама пустовала около четырех месяцев, так как офицеров-воспитателей на флоте катастрофически не хватало. По этой причине в бумажном хозяйстве царили хаос и запустение, каковые и надлежало ударными темпами ликвидировать накануне визита высоких гостей. Конечно, можно было плюнуть на всю «канцелярщину» и, сославшись на непродолжительный срок пребывания в должности, заняться менее идиотскими делами. Только тогда крайним оказывался командир корабля, который по своему статусу ответственен за всё. Ни подставлять под удар командира, ни ронять свой авторитет в командирских глазах заму не хотелось. Специфика его работы требовала как наличия этого самого авторитета, так и доверительных отношений с командиром. Между тем, дело медленно, но верно продвигалось, кипа уже готовых документов росла буквально на глазах, пополняясь все новыми и новыми экземплярами, послушно лезущими из видавшего виды «Кэнона».
Старая морская мудрость гласит: побрит – значит, выспался. Красовский как раз прервал своё всенощное бумажное бдение для ликвидации щетины при помощи безопасной бритвы и геля «Жиллет», когда к нему в каюту ворвался дежурный по кораблю лейтенант Адамов. Доклад дежурного грянул для погруженного в раздумья Красовского громом среди ясного неба.
— Игорь Иванович, вся молодёжь избита!
Вскоре матросы последнего срока призыва, раздетые до трусов, стояли в офицерском коридоре. Множественные ссадины и кровоподтёки не оставляли сомнений: пацанов жестоко били. Потухшие взгляды свидетельствовали о том, что физическое воздействие щедро подкреплялось моральным унижением. Приказав каждому написать объяснительную записку по поводу случившегося, Красовский понимал, что правды не укажет никто. Объяснительные эти нужны только для отчёта. Так и случилось: «встал ночью в гальюн, поскользнулся и упал с трапа»; «мы с Пузырьковым в шутку боролись и при этом увлеклись»; «во сне упал с верхней койки»; «ударился лодыжкой о комингс», – вот и все объяснения. При формальном подходе никаких оснований для дальнейшего разбирательства не существует. Корабельный фельдшер составит акт о травме, дознаватель на основании административного расследования напишет проект постановления об отказе в возбуждении уголовного дела и… всё, можно подшить эти бумаги в специальную папку, копии представить в военную прокуратуру, после чего попросту забыть о случившемся. Тем более, что все положенные предварительные процедуры по приёму молодого пополнения замполит неукоснительно выполнил: с каждым обстоятельно побеседовал, назначил наставников из числа наиболее дисциплинированных старослужащих, предупредил весь экипаж об уголовной ответственности за неуставные взаимоотношения, лично проверил, чтобы начинающие моряки были обеспечены постельными принадлежностями и поставлены на все виды довольствия, позаботился о своевременной выдаче им зачётных листов, а на выходные запланировал тематический вечер «Представляюсь коллективу». Кроме того, на видных местах в кубриках были вывешены номера телефонов всех начальников от комбрига до министра обороны. Только все эти меры не защитили молодёжь. Точно так же, как формальное разбирательство не поможет в дальнейшем оградить ребят от посягательств корабельных хулиганов.
Красовский с омерзением поймал себя на мысли, что за три года службы на флоте он всё меньше напоминает того романтика, каким был поначалу, и всё больше походит на канцелярского клерка. Засасывает бумажная рутина, как болото засасывает. Не найдёшь сил сопротивляться ей – через пару лет нацепишь очечки, отрастишь ягодички и… получай, страна, очередного переродившегося никчемного бюрократишку-бумажную душонку. Был кадровый офицер–сокол ясный, а стал чиновничек в погончиках, для которого защита Родины и защита своего должностного кресла – понятия идентичные.
Некоторое время замполит ещё испытывал стойкие позывы засесть за монитор и продолжить подготовку к приезду комиссии, а также взвешивал последствия отказа от этого привычного пути. Вмешался всё тот же Адамов. Кто-то свыше, по-видимому, руководил им в этот день.
— Игорь Иванович, те нелюди, что это сотворили, сейчас сидят, ждут, как отреагирует командование. Если им всё сойдёт с рук – потеряют всякий страх, и тогда вообще жди беспредела.
Веснушчатое, с забавными юношескими усами лицо дежурного пылало неподдельным негодованием. Прав был Адамов, тысячу раз прав. Красовский решительно встал и направился к каюте командира.
Виктор Николаевич Орлов с лейтенантов служил на «Заре». Пройдя все положенные должности, он «командирствовал» около года. Естественно, за свой родной тральщик по-настоящему болел душой. Самым слабым местом в корабельной организации Орлов считал состояние дисциплины. Да что там темнить – экипаж «Зари» как дурной болезнью был заражен «годковщиной». Иногда казалось, вот уйдут в запас очередные «дембеля» и оживится атмосфера в коллективе. Только на деле выходило по-другому: на смену одним злыдням подрастали другие и всё начиналось сначала. Сказать, что он, Орлов, попустительствует «годкам», было бы несправедливо. Года полтора назад его, тогда ещё старпома, усилиями были выявлены и осуждены гарнизонным судом за неуставные отношения два матроса. Громкое получилось дело, открытый судебный процесс. Со всего соединения пригоняли личный состав: для наглядности, да чтоб прочувствовали. Помогло, но ненадолго: у следующего поколения молодых матросов после нескольких дней жизни на корабле обнаружились знакомые синяки и ссадины. Сегодня то поколение – уже сами «годки».
Виктор Николаевич хорошо помнил старые времена, когда проблемой «годковщины» занимались профессиональные замполиты, те, что ещё оставались с советских времён. Теперь они, в основном, исчезли как динозавры, а оставшиеся единицы осели в вышестоящих штабах. Став командиром корабля, Виктор Николаевич Орлов получил возможность самостоятельно решить для себя давний вопрос, над которым в своё время размышлял ещё Василий Иванович Чапаев, глядя на Фурманова: насколько нужен (и нужен ли вообще) боевому командиру заместитель по работе с бойцами. Решать тут, собственно, было нечего: Орлов просто задыхался от нехватки педагогического опыта. Ещё хуже обстояли дела у командиров подразделений. Это только говорится, что командир – отец бойцам, которому нет никого ближе солдата или матроса. А где, позвольте спросить, этому учили – как он устроен, этот самый солдат или матрос, и как с ним правильно работать, ежели он простых слов не понимает?
Офицеров-воспитателей нынче готовят только в Москве, и тех – для сухопутных войск. Правда, в последнее время начали учить в Питерском военном институте и для флота, только когда ещё первые лейтенанты появятся, да и появятся ли здесь, на Тихом океане? Вон, в европейской части страны вакансий воспитательских – пруд пруди, поэтому ожидать пришествия на корабли педагогов в погонах можно только в отдалённом будущем. А все оттого, что в достопамятные 90-е годы в армии до основанья разрушили систему подготовки военных педагогов, а на создание новой не хватило ни денег, ни воли.
Нынешние же офицеры-воспитатели – не чета прежним политрукам. Они бывают двух разновидностей. Первая и более многочисленная – выпускники непрофильных военных вузов, не имеющие базового образования: несостоявшиеся штурмана, ракетчики и механики, которые ничего не смыслят в воспитании. Из таковых был прежний замполит, его любимым высказываниями являлись: «куда матроса не целуй – везде задница», «хороших матросов не бывает, хороший матрос – мёртвый матрос». Вторая разновидность – выпускники гражданских вузов, призванные из запаса, их ещё называют «пиджаками». Эти разбираются в людях, только военной службы не понимают и боятся её. Оттрубив положенные два года, «пиджак» стремится убежать с флота куда подальше. Бывают и исключения, изредка «пиджак» не удирает на гражданку, а остаётся служить.
Вот такое исключение в лице старшего лейтенанта Красовского, предварив себя вежливым стуком в дверь, появилось в командирской каюте, испортив тем самым Орлову ритуал выкуривания первой утренней сигареты.
Выслушав доклад своего нового зама о происшествии с молодым пополнением, командир помрачнел. Несмотря на все профилактические меры, неизбежное случилось – годки встретили-таки молодёжь по-своему. Первым жертвой командирского гнева пал Адамов – дежурный по кораблю обязан обеспечивать порядок круглосуточно, в том числе и ночью. Не сумел – снимайся с дежурства и получай строгий выговор с лишением квартальной премии. Следующими в списке на раздачу «подарков» значились командиры отделений: за невыполнение своих обязанностей по сохранению здоровья подчинённых все они расстались со старшинскими званиями и стали рядовыми матросами. Этим дело не кончилось: Орлов обошёл свой корабль и тщательно осмотрел все боевые посты. При этом он извлёк на свет массу неположенных вещей: гражданскую одежду и обувь, фотоаппараты, «дембельские» предметы – фотоальбомы, перешитую до безобразия форму одежды и многое другое. Всю эту «контрабанду» свалили в большой мешок и закрыли под надёжный замок. Слегка выпустив пар, командир объявил ультиматум: если к обеду виновные добровольно не сознаются в содеянном, то мешок полетит за борт. Неизвестно, чего ожидал Орлов от этой своей инициативы, только в результате вышел форменный конфуз. Часа через полтора пред командирские очи явился вестовой кают-компании матрос Петров и хмуро заявил, что это он избил всех молодых. Обычная подсадная утка: все знали, что Петрова на корабле гоняют наравне с духами.
Орлов плюнул с досады, его запал «помахать шашкой» потух, к тому же, негативный опыт предшествующих сражений с «годковщиной» значительно подточил веру в то, что с этим явлением удастся покончить. Приказав смайнать за борт мешок с дембельским имуществом и лично проследив за неукоснительным выполнением этого приказания, Виктор Николаевич переключился на другие дела. Тем не менее, весь день его преследовало щемящее ощущение чего-то несделанного, а ещё некоей вины перед пацанами, которых так негостеприимно принял вверенный ему корабль. Когда за ужином в кают-компании Игорь Красовский снова напомнил об утреннем инциденте, Орлов охотно включился в разговор. Остальные офицеры уже отужинали, командир с заместителем сидели вдвоём за опустевшим столом и пили чай.
— Вот ты, Иваныч – мужик умный, учился на психолога в университете, значит должен знать, откуда берётся эта годковщина. В войну её не было, после войны не было, в 60-е годы не было. Говорят, когда в начале 70-х стали призывать бывших «зеков», те и занесли свои понятия в армию?
— Может, именно так и было. В 70-е страна морально стала слабеть, народ постепенно переставал верить коммунистам. Разные радиоголоса, иностранные шмотки, да жвачка значили больше, чем партия и комсомол….
— Ну да, Бога нет, Ленин мёртв, моральный кодекс строителя коммунизма – бред… Духовный вакуум, – перебил замполита Орлов, — вот этот вакуум и всосал чуждые военному человеку тюремные ценности и понятия.
— Думаю, объяснение куда как шире, – Красовский задумчиво рассматривал мельхиоровый подстаканник, – помнится, читал я об одном эксперименте моих коллег (психологов хлебом не корми – дай кого-нибудь помучить). В данном случае эксперимент был поставлен на обезьянах. Целую стаю орангутангов отловили, заперли в вольере, предварительно исключив из сообщества всех самок. Получился такой тотальный обезьяний мужской коллектив. Орангутанги некоторое время раздумывали, а затем установили между собой отношения, очень похожие на нашу «годковщину». Свои дембеля – старые матёрые обезьянищи, свои духи – молоденькие самцы, даже свои «опущенные» были, те, кто заменил отсутствующих самок.
— Ну и к чему ты клонишь?
— А к тому, Виктор Николаевич, и клоню, что в таких замкнутых сообществах как наш воинский коллектив или мужская тюрьма у людей начинает проявляться животное начало, доставшееся им от неразумных предков.
— Хорошо, а как тогда объяснить тот факт, что в мужском монастыре или на международной космической станции, где тоже замкнутые коллективы, нет никакой дедовщины?
— Правильно, чем выше духовность, нравственность, тем меньше почвы для скотского отношения к себе подобным. Я бы даже так сказал, – Красовский потёр подбородок, собираясь с мыслями, – «годковщина» напрямую зависит от двух критериев – степени тотальности и степени нравственности коллектива.
— Про нравственность – понятно, но вот это слово «тотальность», которое я от тебя слышу уже второй раз…, зам, ты не у себя в университете. Я – человек военный, мне такие вещи надо объяснять дважды и медленно, — командиру явно нравилось течение беседы.
— А тотальность – это самое военное слово и есть, обозначает оно абсолютную полноту чего-то, – усмехнулся Игорь Иванович, – а к нашему экипажу это слово имеет самое непосредственное отношение. Вот представьте себе: учился до службы наш вестовой, матрос Петров, в ПТУ. Если там у него происходили конфликты со сверстниками, как он поступал? Да посылал всех к черту, уходил к своим друзьям по двору и общался с ними. Когда в дворовой среде не складывались отношения, находил новых друзей. А ещё мог просто сидеть дома и вообще ни с кем не разговаривать. На корабле так не получается: если нет желания выпрыгнуть за борт, то приходится жить в одном кубрике и волкам, и трепетным ланям. Вот это и есть тотальный коллектив.
— В таких коллективах, – отхлебнув остывшего чая, продолжил Красовский,– у человека из всех жизненных стремлений на первый план выходит построение отношений с окружающими. А любовь, богатство, работа, творчество, – всё то, что обычно считается важнее отношений с коллегами, уходит на второй план. Став дембелем, боец получает все жизненные блага, конечно, ненадолго, до конца службы. Эдакое подобие жизненного успеха…
— Сам собой напрашивается вопрос: если такие отношения заложены в самой природе человека, то и бороться с ними, выходит, не надо?
— Да нет, бороться необходимо, только важно делать это правильно, профессионально, без ошибок.
— Зам, это ты не про пользу ли бесед душеспасительных мне рассказываешь?
— Что вы, что вы, чтоб такая беседа возымела эффект, надо устранить массу препятствий психологического характера. Вот тут-то и нужен профессионализм. Во-первых, мешают «годки» с их идеологией «годковщины». Они ни за что не откажутся от достигнутых власти и привилегий. Слишком дорого за это заплатили, когда были «духами». Кроме того, криминальная романтика, на которой выросло нынешнее поколение молодёжи: все эти книжки и фильмы, где бандиты предстают героями. Этот мусор прочно засел в головах, и занесли его туда, отнюдь, не зеки в начале 70-х годов, а современные бессовестные представители интеллигенции. На такой почве зёрна «годковщины» прорастают лучше, чем разумное, доброе, вечное….
— А ведь ты прав, Иваныч, пока прополку в мозгах не сделаешь от нравственных сорняков, толку не будет.
— Если коротко, во-первых, нужно устранить носителей чуждой идеологии, не позволив передать её по наследству, во-вторых, найти и подготовить замену из числа менее испорченных бойцов, в-третьих, внедрить более нравственную модель взаимоотношений.
— Да, на словах получается красиво. Такая универсальная система искоренения любого социального зла – годковщины, преступности, коррупции….
Течение беседы внезапно прервало появление опального минёра, Гены Адамова. После того, как его с позором сняли с дежурства, пришлось горемыке заступать на суточное дежурство повторно. Сейчас он вернулся с развода на ужин и пребывал в подавленном настроении. Расположившись в дальнем конце стола, Адамов старался быстрей проглотить поданные Петровым шедевры немудрёной флотской стряпни. Он, конечно, осознавал свою вину: не досмотрел, не уследил, но нельзя же за первую офицерскую ошибку карать столь строго. Сняли с дежурства – правильно, выговор объявили – тоже согласен, но зачем бить по карману? И так – жалование мизерное, а в Санкт-Петербурге у него семья – жена и дочь. Наклонившийся над тарелкой и рефлексирующий по поводу жестокости начальства минёр и не заметил, что это самое начальство уже несколько минут внимательно за ним наблюдает. Причиной столь пристального внимания послужил разговор, состоявшийся перед ужином: Красовский убеждал командира не лишать Адамова квартальной премии. Это было несложно: Орлов и сам осознавал, что утром погорячился с наказанием дежурного.
-Товарищ лейтенант, что-то вид у вас невесёлый, с таким настроем нельзя заступать в наряд, снова дров наломаете, – с нарочитой строгостью сказал Орлов.
Дождавшись, когда Адамов встретится с ним глазами, продолжил:
— Полученное наказание вами вполне заслужено. Будь вы постарше и поопытнее, я бы оставил его в силе. А так, на первый раз, премии вас лишать не стану. Ограничусь строгим выговором. Но на будущее запомните: подобную ошибку не прощу. Получите по полной программе.
Настроение лейтенанта стало улучшаться на глазах. Мир обретал утраченные на время краски. Командир уже представлялся не самодуром, а мудрым и понимающим военачальником, настоящим наставником молодёжи. Правильно говорят: самое лучшее поощрение – это ненаказание.
Покончив с едой, Адамов собирался уходить, но внезапно Орлов обратился к нему ещё раз:
— Геннадий Владимирович, как офицер молодой и не успевший разочароваться в военной службе, что вы думаете о том, как победить годковщину?
Адамов часто задумывался на эту тему и даже имел по этому поводу вполне обоснованное мнение, которое и выложил командованию:
— Здесь нужны решительные меры: ужесточить уголовную ответственность за неуставные взаимоотношения, создать военную полицию, а ещё всех сержантов сделать контрактниками, чтобы жили в кубриках да казармах вместе с подчинёнными и не давали их в обиду.
— А как насчёт сокращения срока службы матросов и перевода на поголовную контрактную основу? – спросил Орлов.
— Это нереально, товарищ командир. Если служить по году, то бойцы просто не будут успевать осваивать военную специальность. Боеготовность снизится, а для поголовного контракта нужны немалые финансы, чтобы заинтересовать людей материально. Чтобы в армию и на флот шли лучшие, а не всякий сброд, не нашедший своего места в гражданской жизни.
— Мудрено рассуждаете, господин лейтенант, только логика ваша какая-то своеобразная, – в словах Красовского сквозила неприкрытая ирония.
— Получается, что командир и мы с вами не можем с «годковщиной» бороться, а стоит позвонить куда надо, как тут же примчится военная полиция и всю «годковщину» шашкой порубит. У нас, офицеров с высшим образованием, для этого не хватает способностей, а вот сержанты и старшины – вовсе и не петуховы даже, нет, они сплошь великие педагоги – ушинские и песталоцци. Кроме того, вы, наверное забыли, что в Вооруженных Силах уже существуют прапорщики и мичманы, которые имеют большие возможности, нежели сержанты-контрактники, только проблему годковщины они никак не решают. Мичманы отдельно – годковщина отдельно, – замполит разошёлся не на шутку: видимо, ответ Адамова задел его за живое.
– А всё потому, что мичман стоит вне матросского коллектива и не живёт его интересами. А насчёт ужесточения ответственности для виновных в годковщине… это особенно интересно. Сегодня ночью вы, Адамов, были дежурным, обязаны были бодрствовать и следить за порядком в кубриках. Благодаря вашей ошибке были избиты молодые матросы: так, может, зря командир вас помиловал, нужно было «ужесточить ответственность»?
К концу тирады заместителя уши Адамова своим оттенком напоминали знамёна революции, только теперь уже не от обиды. Лейтенанту было стыдно за свои идеи, ранее казавшиеся вполне зрелыми и продуманными.
— Всё, сказанное вами – это не личное, выстраданное на своём опыте мнение, а стандартный набор взглядов людей, далёких от Вооружённых Сил, – продолжал Красовский. – Основаны они не на реальном понимании проблем армии и флота, а на простом здравом смысле. Всегда хочется как лучше…. К сожалению, пока у нас всё именно так.
Слушая разговор офицеров, Орлов всё больше соглашался со своим заместителем. Меры, проводимые в рамках армейских реформ, никак не способствовали решению проблемы неуставных взаимоотношений. Флотское руководство также не проводило внятной политики по искоренению этого недопустимого явления. Конечно, за прямое утаивание фактов неуставных взаимоотношений жестоко наказывали, но косвенное сокрытие всех устраивало. К примеру, утренний случай: в объяснительных матросы написали, что синяки и ссадины они получили случайно, по личной неосторожности. Написали то, что посчитали нужным. Расследование по указанным фактам проведено, сокрытия «годковщины» со стороны командования не было, если кто что и скрыл, так только сами матросы. По этому поводу командиру никто из начальников слова дурного не скажет. А вот если бы удалось раскрыть преступление, выявить настоящих виновников, получился бы серьёзный скандал. Тогда досталось бы не только Орлову, но и командованию соединения; всех интересует только формальная сторона дела: нет на корабле зарегистрированных преступлений – молодец, командир, получай повышение, ну, а если есть преступление – виноват командир, не принял надлежащих мер. Какой-то замкнутый круг. Получается, что интересы командования и интересы годков совпадают…
Наступил поздний вечер, рабочий день давно закончился. Адамов отправился на дежурство. Старшими на борту по очереди оставались старпом с механиком. Командиру с замполитом пора было идти на сход. За трапом корабля с прекрасным именем «Заря» и бортовым номером 709 их ждала другая жизнь: командира – семья, Красовского – любимая женщина.
