Я сижу на кухне, похожей на склеп, пью пятизвездочный коньяк и закусываю свежей воблой. Кухонька – московская, коньячок – молдавский, воблочка – астраханская. Хорошо! Со мной в обнимку пьют и закусывают Миша Круг и Саша Новиков. Со мной их голоса, несущиеся из резвого магнитофона, настроенного на «Радио-шансон». Утром я опять стану капелькой. Я впаду в ручеек, стремнину, реку, которая равнодушно, но стремительно понесет меня вперед. Здесь нет стоячей воды, нет озер и болот. Только поток, мощный и бурный. Резвые ручейки всасывает огромный муравейник с гордой буквой «М». Дальнейшее движение более упорядоченно, а черная лента эскалатора безразлично слизывает ежесекундно следующие партии муравьев. Нас встречают у входа муравьи – солдаты. Они изучающе шевелят усиками рации и поощрительно гладят ладонями рукоятки дубинок. Мы – муравьи – рабочие. Нас – много. Поэтому в водовороте движения ручейки, бывает, бурлят и сталкиваются. Но мы, как атомы, быстро и безболезненно разлетаемся от ударов. Почти безболезненно. Отряхиваемся и приходим в себя. Спешим занять место в своем ряду, в своем походном строю. Отставших не бывает. Это – жизнь. Отстающих поглотит равнодушная масса, которая несется позади. Нас заглатывают шумные стремительные гусеницы составов и мы несемся вперед, навстречу ожидаемой известности. Маршруты не меняются. Некогда, да и незачем. Лица муравьев – рабочих всегда одинаковы. Мы надеваем на лицо маски из скучного балагана. Маски зрителей. На наших лицах отпечатываются покорность и безразличие. Маски прочны и безжизненны. Они стирают индивидуальность. В этом — их преимущество. Они жаропрочны, огнеупорны и водостойки. Потому не боятся воздействия слез. Это плюс.
В Кишиневе я прекрасно обхожусь без маски. В моем городе она покамест не нужна. Черный стул – жилец моего офисного пространства, еще хранит тепло прикосновения ее мягко-взбитой попки. Здесь, накануне моего отъезда, меж ликом монитора компьютера и полированной вертикальной поверхностью дерева, решительно прочерчивающей следующую часть офисного пространства, молодая богиня делала мне минет. Она была настолько юна, насколько бесстыдна и порочна. Это подстегивало. Как и чувство опасности, что нас могут застать врасплох. Я насаживал ее рот на свой подрагивающий член. Ее светлые локоны я намотал на указательные пальцы. Когда я, конвульсивно дергаясь, освободился, наконец, от переполнявшего меня желания и похоти, она благодарно, снизу вверх — посмотрела мне в глаза. Она пришла, когда я заканчивал писать статью о стукаче и продажном журналисте Булгарине, спасшем Наполеона, польском патриоте, лучшем друге Грибоедова, о человеке — никогда не боявшемся пуль, смерти и черных дыр дуэльных пистолетов. Всю жизнь он страшился только общественного мнения, коим всегда был презираем и отвергнут. Такие люди мне нравятся, чем-то меня привлекают. Я тоже был благодарен богине за краткий визит.
Вот водоворот подземки слегка замешкался, забурлил на месте, изменяя направление. Пробегаю мимо, выхватываю взглядом двух муравьев – солдат. Перед ними лежит тело без головы. Ее отрезало черным полиэтиленовым пакетом. Этим саваном накрыли лицо, вдруг оказавшееся без маски. Не надо нас смущать. На толстом годовом кольце брюха, вывалившегося из – под свитера, как распятие, лежит длинная палка с суковатым набалдашником. Меня равнодушно подталкивают со спины локтями и перегаром. Проскакиваю. Наверное, такое здесь случается частенько. Никто не удивляется. Лишь голос, живущий в динамиках муравейника, металлическим голосом сообщает об убийстве.
Лучше всего живется муравьям-разведчикам. Надо обладать решительностью, отвагой и умом, чтобы осваивать новые пространства, территории, время и возможности. Хотя и здесь существует своя жестокая, неукоснительно соблюдаемая иерархия. Таджики согласны на любую работу за двадцать долларов в сутки. На любую! Часто их «кидают». Работодатели заранее договариваются с муравьями – солдатами. Как только среднеазиаты закончат свою работу, их «забирают» за нелегальное пребывание в «муравейнике». Но таджики – молодцы! Не унывают. В их аулах – ни денег, ни работы. Они перетаскивают в Москву все новых и новых соплеменников и бесстрашно, по – муравьиному, вгрызаются в город. Молдаван тут тоже не любят. Работают за копейки, самые тяжкие преступления и громкие убийства на их счету. Тоже муравьи – разведчики. Хотя, кому как повезет, кто, как пробьется. Вообще – то, в Москве не любят никого.
Я видел здесь лишь одно лицо, удивившее меня. Лицо без маски. Оно смотрелось нелепо и вызывающе. Женщина бродила по составу меж книг и газет, которыми защищают свое жизненное пространство муравьи – рабочие. В ее взгляде плескалась безнадежность, любовь и вера. Такая глубина опасна для душевного комфорта. Не смотри на нее! Ее можно читать, как книгу, как кусок картона, который она держит в робких руках, временами тщательно оглаживая. «Собираю на передачу в «зону» — для сына» — написано на белой поверхности неровными буквами. Наверняка, я почему-то точно это знаю, он, ее сынок, рос болезненным, не вылезал из дифтерита, кори, сломанных рук и ног, страдал энурезом, в детстве его напугала собака, отец ушел к другой женщине, мать работала в ночной смене, сам себе рано научился готовить, с детства был самостоятельным, учился — средне, мечтал стать гонщиком, врачом хотела мама, ходила в стареньком платье, зато он — в стренчевых джинах, девочку из класса, как одуванчик, согревал в руках, старался не дышать, занимался боксом, местная блатота с ним уважительно здоровалась, она — в МГУ, он не поступил, мать — копейку к копеечке, но денег не хватило, загорелые: она – с юга, он — из Астрахани, где заработал на бахче, «знаешь, нам лучше расстаться»; у нее – свой Млечный путь, впереди все: новый круг, новые друзья, новые любови, встречи и разлуки, он – пройденный этап, ступенька, которую уже перешагнули, она, до боли знакома, эта ступенька, стала родной до последней выщербинки, но под ноги несутся следующие и следующие, ступенек много, дух захватывает, чем круче подъем; у него – впереди военкомат, стройбатовская часть, мать договорится, будет строить в Подмосковье генеральские дачи, потом какая – нибудь автомастерская, пьянки по пятницам и субботам, перехват до получки, жена из какого-нибудь Медведково, и ничего впереди, ни радужного, ни сияющего, ни неповторимого, от чего так сладко ноет и сосет под ложечкой, вот и сделал по дурости шаг, шаг вправо или влево, может, «отоварил» ее очередного хахаля или решил пойти вразнос, назло всем, и самому себе, чем так жить…
Она медленно шла, неся табличку перед собой, как икону. Маски делали вид, что ничего не видят. Ни один. Она остановилась у гильотинных дверей. Взгляд стал безжизненным. Через плексигласовые стекла дверей с надписью «Не прижиматься» неслась чернота, окутанная змеями — электрокабелями. Состав вынырнул к тусклому, безжизненному свету, и муравьи-рабочие вынесли женщину вперед. Впрочем, о ней успели забыть еще раньше.
Мой сонно — паутинный Кишинев похож на мертвый пруд, навсегда покрытый ряской, как проклятьем. Но в нем тоже бушуют страсти и кипят события. Здесь преступления — жесточе и бессмысленнее. Солнце — ярче, а звезды — ниже. Люди — добрее и бесхитростнее. Я вернулся, но меня бередит охота к перемене мест, к новизне. Я – не разведчик, не солдат, не рабочий. Я муравей – расстрига. Меня уже тянет обратно, в Москву.