ПОД МАСКОЙ АНГЕЛА


ПОД МАСКОЙ АНГЕЛА

Все началось на дне рождения лучшей подруги Софии – Анечки.

В тот день Анечке исполнилось двадцать пять. И она, решив, что подобная дата достойна великого праздника, устроила настоящий банкет в свою честь.

Приглашены были все! Все, кто имел удовольствие с ней когда-то учиться, работать, дружить, или попросту жить по соседству. Персональное приглашение получила особая каста счастливчиков, тем или иным боком принадлежащих Семье. В общем, Анечка постаралась не забыть никого. И ей удалось.

Конечно, явилась от силы лишь пятая часть приглашенных. Однако этого более чем хватило для того, чтобы праздник пронесся тайфуном по элитному дачному поселку, в котором собственно состоялся.

С самого утра к ухоженному загородному дому, гордости Анечкиного папы, начали стягиваться одна за другой холеные иномарки. Ближе к обеду на автобусах и электричках прибыли остальные. А в шесть часов вечера состоялось торжественное начало.

Анечку громогласно поздравляли в микрофон, целовали ей щечки и ручки, осыпали дорогими букетами, которые именинница тут же отправляла в шикарные вазы, специально заранее приготовленные.

Длилась торжественная часть долго. До самых сумерек. Каждому хотелось сказать подлиннее, пооригинальнее. Кто-то читал стихи собственного сочинения, кичась их остроумием и своим поэтическим талантом, кто-то толкал нескончаемую речь. Все хлопали, смеялись, шутили. Анечка краснела от смущения и удовольствия. В общем, начало получилось превосходное.

София ощущала себя неловко среди общества городской знати. Среди незнакомой, кучкующейся обособленными группами, молодежи, мужчин в одинаково черных костюмах, нарядных женщин. Все эти умиленные улыбки, лицемерные фразы… Как такое может кому-нибудь нравиться? Но Анечка, похоже, была вне себя от восторга. Мечта сбылась – она в центре внимания. В центре Вселенной, которая самозабвенно поет для нее дифирамбы заливистым сальным голосом. Что ж, это Анечка. В этом она вся.

Одаривать подругу София решила последней. Врожденная скромность, та, что третировала девушку всю ее сознательную жизнь, и теперь не отпускала. Даже напротив. Именно сегодня она усилила хватку во много раз, пытаясь придушить свою жертву окончательно и лишить как минимум дара речи.

Именинница приняла подарок с благодарностью. Воспроизвела на лице маску неистового счастья, и, даже не сняв с подарка обертки, торопливо положила в общую кучу. А в следующий миг, повизгивая от умиления, уже принимала туго набитый конверт из рук своего любимого дядюшки. Который соблаговолил припоздниться на пару часов и приехал с семьей минуту назад, едва поспев к окончанию торжественной части.

Софию такое отношение ничуть не смутило. Даже напротив. В некотором смысле она испытала облегчение. Подарок подарен, от громких слов (между прочим, честно заготовленных и выученных накануне) ее великодушно освободили. Одним словом, дело сделано. Осталось удалиться в тень и постараться особо не высовываться.

Шумные торжества – настоящая пытка для такой девушки, как София. Но не могла же она отказать подруге. Придется теперь стоически отбыть положенный срок. Причем сделать это не как-нибудь, а с улыбкой. Анечка ни в коем случае не должна заподозрить, что подруге не нравится праздник. Ведь она все так хорошо устроила. Ее день рождения просто обязан понравиться всем, без исключения.

Но вот церемония вручения подарков завершилась, и гости поспешили занять места за столом. Нужно отметить, стол получился шикарный. Хотя нет, сказать шикарный – значит почти ничего не сказать. Таких столов и такого обилия пищи София не видела никогда в своей жизни!

Ей досталось место по правую руку от именинницы, и София поняла – она обожает свою подругу. Какими бы странностями и причудами не обладала сия избалованная жизнью особа, другом она всегда была настоящим. Видимо, данное качество даровано было Анюте с рожденья и продолжало оставаться неотъемлемой частью ее личности по сей день, вне зависимости от происходящих событий и количества нулей в сумме на банковском счету.

Давным-давно, еще в советские времена. Когда все граждане были равны, а основными словами лексикона являлись «партия», «пионер» и «дефицит», родители получили квартиры в одном доме по улице Ленина. Где до сих пор и имели удовольствие проживать. Девчонки сразу же подружились. И продолжали дружить по сей день, не обращая внимания на неумолимо разбегающиеся в разные стороны гиперболы благосостояния семей. Скромный инженер София и любимая дочь состоятельного папы Анечка.

Итак, трапеза началась. Народ принялся за еду, периодически произнося тосты и орошая съеденное изысканными дорогими винами. Какое-то время еще присутствовало напряжение. Но к счастью не долго. Уже к моменту первого большого перекура веселье молоденькой бабочкой смело порхало над залом. А стоило заиграть музыке – эйфория праздника стала всеобъемлющей. Гора волнения свалилась с хрупких девичьих плеч. Анечка была счастлива…

…Такой липкий взгляд. Его невозможно не почувствовать. София оглянулась и заметила девушку. Та сверлила ее томными чуть прихваченными алкогольным дурманом глазами из-под неестественно пышных ресниц. София отвернулась и продолжила кушать. Но образ девушки прочно засел в голове.

Она вновь оглянулась. Смотрит. Что-то не так? Может, расстегнулась молния на спине?

Стыдно признаться, но бархатное вечернее платье, в котором София казалась совершенно неотразимой сегодня, взято было напрокат. Ее семья не смогла бы себе позволить купить такой дорогой наряд даже ради величайшего в мире события. Платье оказалось на пол размера меньше нужного. Но это было единственное приличное платье в салоне проката. Скромное и в то же время яркое, изысканное, со вкусом. Самое что ни на есть лучшее.

Поэтому живот пришлось втянуть, а замок на спине застегнуть с большим трудом, не без помощи мамы. И вот теперь. Эта девушка… Неужели молния все-таки разошлась?

София наклонилась к плечу сидящей рядом подруги.

— Ань. Глянь, у меня там все в порядке с платьем?

Анечка оторвалась от бокала, из которого медленно со смаком потягивала коктейль и посмотрела ей на спину. На всякий случай провела по платью рукой.

— Все хорошо.

— Странно…

— Что странно? Что все хорошо?

— Странно, эта девушка так смотрит. Я думала, у меня как минимум беличий хвост вырос.

В этот момент громыхнула громче прежнего музыка, и гости пустились в пляс. Удивительно, здесь никто никого не стеснялся. Публика хоть и выглядела напыщенной и чванливой вначале, к моменту танцев, после определенного количества спиртного преобразилась в обычную веселящуюся компанию. Свет погас. Помещение озарилось разноцветными лучами, наполняя ликованием пространство.

Анечка оглянулась. Остановила взгляд на девушке и хохотнула своим неподражаемым голосом.

— Это Анжела. Помнишь, я тебе рассказывала? – громко выкрикнула она, и голос ее почти растворился в самозабвенном крике динамиков.

— Нет, не помню.

— Ну, Анжела. Моя сестра. Двоюродная. Которая живет за городом. Дочка дяди. Вон он танцует с мамой. Она в клинике Долгова работает медсестрой.

— Медсестрой? В Долговке? – София не смогла скрыть удивления и внезапно проснувшегося интереса.

— Да. Причем угадай в каком отделении?

— В каком?

— В психиатрическом. Прикинь? — Анечка снова хохотнула, — Вот уж где действительно — нашла дело своей жизни.

— А что смешного? Медсестрой быть почетно.

— Почетно? Ну да, наверное. Но не для такой девушки, как Анжела.

— А какая разница?

— Ай, Софич. Ты как маленькая, в самом деле. Ее папочка – один из учредителей огромной фирмы. И он же генеральный директор. Можешь себе представить? Дело очень доходное. Настолько доходное, что не с чем даже сравнить. Ее еще по телеку все время рекламируют, эту фирму… Ох, как же название… дай бог памяти… А, ладно. В общем, папочка Анжелочкин денежки лопатой гребет. С таким отцом можно не просто не работать, а не работать до конца своих дней. И жить, между прочим, не просто как-нибудь, а на широкую ногу. Даже широчайшую, я бы сказала.

— Ты знаешь, у богатых свои привычки. Может быть, она ради удовольствия работает.

— Ну, да. Скорее всего. Но только не потому, что милосердие – ее кредо. Ей просто там интересно. С придурками. Она сама с прибабахом немного. Ай, ну что я тебе буду говорить. Пошли, познакомлю, сама посмотришь.

— Неудобно как-то.

— Что не удобно? — Анечка встала из-за стола и укоризненно уставилась на Софию, — Прекрати свои эти штучки. Я лучше знаю, что удобно на моем дне рождения, а что неудобно. Вставай.

София нехотя встала и снова искоса глянула на Анечкину кузину. Та смотрела на них. И было что-то необычное в этом взгляде, что-то… что-то странное… необъяснимое… что-то такое… такое…

София поправила смявшееся платье. Что ж, знакомиться, так знакомиться. В конце концов, не съест же она меня. Хотя приятного, конечно, мало.

Анжела сидела одна посреди опустевших на время танца стульев и жеманно кушала апельсин, стараясь придать сему действу как можно больше утонченности и шарма. Ее золотистые волосы были уложены незамысловато, длинными локонами, которые, ниспадая на белые плечи, делали свою обладательницу эталоном нежности и чистоты. Настоящий ангел во плоти. Так сказал бы любой, кто попытался бы ее описать.

— Анжелочка, познакомься, это София. Моя подруга. Помнишь, я тебе фотки показывала?

Пухлые губки, тронутые алой помадой, растянулись в довольной улыбке.

— Привет, очень приятно, — ухоженная белая ладонь с длинными пальцами и такими же алыми, как губы ногтями протянулась для рукопожатия.

— Привет, — София без особого удовольствия приняла руку своей новой знакомой. Затем присела рядом на чей-то стул — что ты скучаешь одна?

— Да так. Грустно. Не с кем поболтать.

— Правда? Ты что, одна пришла?

— Нет, я с родителями. Я почти никого тут не знаю.

С родителями. Конечно. Какой глупый вопрос, вон же Анечкин дядя с ее мамой танцует. Глупый? Что ж, пусть так, зато вполне подходящий для начала беседы.

— А я одна. Я на Ленина живу, рядом с Анечкой. А ты?

— В Даниловке. Это за городом, может, знаешь?

— Наверное, там хорошо. Спокойно. Не то, что здесь.

— Тоска смертная. Я папочке говорила сто раз – не строй ты мне этот коттедж. Я там со скуки помру. А он – Престижно! Престижно! Хотя о каком престиже речь, я не поняла, если честно. Даниловка – такая дыра! Кому скажи, что там живешь – позора не оберешься. Но, родителей не переспоришь. Они все лучше нас знают. Вот и кукую теперь с котом и домработницей.

— Ну, вы поболтайте пока. Я вас оставлю. Нужно официанток немного потеребить пойти. А то денег с меня содрали по полной программе, а сами не шевелятся. Сонные тетери!

И Анечка удалилась теребить наемных тетерь-официанток.

Анжела оказалась искренней и многословной собеседницей. Даже чересчур многословной. И излишне искренней. За час разговора София узнала столько о нелегкой жизни несчастной жертвы папиного богатства, что в пору было карту памяти в мозгу менять за недостатком места. Причем Анжела поведала ей о себе не только голые факты, но и такие интимные мелочи, которые Софии не приходилось обсуждать даже с мамой. Это смущало, заставляя краснеть и отводить глаза. Но прервать разговор было бы неприлично и грубо. Поэтому приходилось слушать и улыбаться.

Никто и не заметил, как из-за стола они вместе переместились на мягкий диванчик в углу. Подальше от шумного веселья и любопытных глаз.

Девушки выпили за знакомство. Потом за здоровье бегающей где-то именинницы. Потом за ее огромное счастье. Культурно вместе отразили атаку новоявленных кавалеров, пытающихся пригласить на медленный танец.

София не хотела танцевать. Она не умела этого делать и боялась показаться неотесанной провинциалкой на фоне блистательного общества. Анжела же как-то по-своему восприняла отказ Софии. Она расплылась в ослепительной улыбке, попыталась заглянуть подруге в глаза. А потом продолжила монолог на интимную тему, не стыдясь говорить громко.

Молодая особа распалялась все больше, по достоинству оценив обретенного слушателя в лице так удачно подвернувшейся новой знакомой. София внимала излияниям. Наблюдала за танцами. Все бы ничего, если бы Анжела вдруг не положила руку к ней на плечо.

Такая гладкая, немного влажная рука. Что плохого в подобном прикосновении? Но неприятный холодок прокатился по телу. А рука все лежит и лежит.

После очередного танца с одним из молодых гостей прибежала Анечка и потащила Софию во двор покурить. Анжела осталась сидеть в одиночестве. Глаза ее снова стали грустными, с поволокой.

На улице изрядно стемнело. Небо покрылось звездами. Жара спала. А в зарослях буйной растительности на все голоса надрывались сверчки в тщетной попытке перекричать гремящую на весь дачный поселок музыку.

— Ну, как она тебе? – спросила Анечка, затягиваясь длинной дамской сигаретой.

— Как сказать. Вроде ничего. Болтает правда много.

— Болтает много – это фигня. Ты самое интересное пропустила.

— Что?

— Анжелочка у нас лесбиянка.

София чуть не поперхнулась сигаретным дымом. Закашлялась и уставилась на подругу.

— Ты шутишь?

— Не-а. Я конечно не спец по этим делам, но, так говорят. А вообще мне кажется, она не столько лесбиянка, сколько дура набитая. Бесится с жиру, не знает чем бы себя любимую развлечь. Вот и додумалась своей ангельской головкой. Типа – мужики надоели, а не стать бы мне лесбиянкой? Все развлекуха.

Вот те на! Неужели правда? Софию от неожиданности передернуло. Неужели ЭТО бывает у нас? Это ведь нечто такое… такое… чуждое нашему обществу… далекое, неправдоподобное. И вообще.

Надо же, лесбиянка! Какое отвратительное слово! Оно воняет безвкусицей Запада. Его зажравшимся бескультурьем и тупостью. Слово, недостойное русских женщин.

Но все говорило о том, что Анечка не врет. Эти движения. Этот соблазняющий взгляд. Наигранный смех. Излишние откровения. В конце концов, рука на плече. Можно было сразу заметить неладное. Только кто ж знал?

— Никогда бы не подумала, — выдавила из себя София.

— Да, милая. Бывают в жизни сюрпризы. Так вот жалеют ее все – бедная девочка, такое пережила. А она в этой жалости вон кем стала.

— А с чего это она бедная?

— Да был один случай в детстве. Я тебе не рассказывала. Такая история неприятная получилась.

— Сейчас расскажи.

— Ай. Ну, в общем… Это было на мой день рождения. Знаешь когда?… – Анечка подняла глаза в небо и немного подумала, — мне исполнилось семнадцать. Да. Мне тогда еще папа подарил музыкальный центр. Точно. Анжеле значит, было пятнадцать. Так вот. Я тогда не отмечала. Мы просто собрались семьей на даче, посидели, скушали тортик. А потом мы с Анжелой пошли прогуляться. Гуляли, гуляли. До самой темноты. И она мне говорит: слушай, а давай духов вызывать. Представляешь? Я говорю: я не умею. А она мне: ну и что, я тоже не умею, но я читала. Где там она читала, не помню. Но я согласилась. Мы побежали, набрали разных причиндалов. Ну, свечки там, зеркала, еще что-то, короче всякой ерунды. И пошли к соседу в сарай. Это там вон, через три дома, — Анечка махнула рукой, указав направление дачи соседа, — у него сарай такой хороший. И не закрывался тогда, замка еще не было. Ну, мы там засели и давай шаманить. А страааашно. Представь, ночь, тишина, свечи. В общем, я уже с самого начала была перепугана. Но стыдно же признаться. Я ж типа старшая сестра.

— Ну, эт понятно.

— И мы давай. А оно все страшнее становится. А потом вдруг бах – голос! Как будто вздох. Тяжелый такой. Или даже стон. Скорее всего, это был ветер. Потом-то я так и решила. Но тогдаааа. Я в дверь выскочила и бежать. Ох, неслась! Огородами, да через забор сиганула, как антилопа гну. В общем, бегу, бегу, чувствую – одна бегу. Остановилась, где Анжелка? Нет Анжелки. Я давай возвращаться. Опять через забор, опять огородами. В сарай заползаю – лежит. Сознание потеряла. Представляешь?

— Ничего себе. Что, так перепугалась?

— Ну. С тех пор она и бедненькая у нас, и разнесчастненькая. Она после того случая разговаривать не могла месяца два, чтоб не соврать. Прикинь? В больнице лежала. В психушке Долговской, где сейчас работает. Лечили ее там, лечили. Вроде дар речи вернулся, но с головой все равно непорядок. Мне так кажется. Она такая чужая стала. Раньше мы с ней очень дружили, а сейчас…

— Да, что-что, а речь восстановили по полной программе. Не остановить, — усмехнулась София, попытавшись перевести все в шутку. Но в глубине души ей почему-то стало жаль эту Анечкину кузину.

Они замолчали каждая о своем, ежась от ночной прохлады.

Лишь когда на крыльцо с громким смехом вывалила компания изрядно выпивших мужчин, подруги засобирались обратно в дом. София шла неохотно. Ей было противно и гадко от того, что пару минут назад она сидела на одном диване с девушкой, которую все окружающие знали, как лесбиянку. Так стыдно, будто станцевала перед всеми голая на столе.

— Слушай, можно я наверх поднимусь, отдохну? Там свободная комната есть?

-Думаю, да. Пошли, конечно. Я бы тоже отдохнула, если честно. Так утомительно это все, ты не представляешь.

— Это называется светская жизнь. За что боролась на то и напоролась.

— Да, — Анечка умиротворенно вздохнула. И столько неподдельного счастья послышалось в этом вздохе, что впору было бы врагам сейчас разрыдаться от зависти.

Наверху действительно оказалась свободная комната. А в комнате – вполне приличный для отдыха диван. Радости Софии не было предела.

— Ну, давай, закрывайся, чтоб не зашел никто. А то я чувствую, скоро много желающих будет уединиться. Я тебе видишь, по блату прямо – номер люкс на одно лицо.

— Охх. Спасибо тебе, дружище.

— Пожалуйста. Ну, я пошла.

И Анечка удалилась «домучиваться» с гостями.

***

София покинула дачу рано утром. Осторожно, стараясь не шуметь, спустилась вниз. Аккуратно лавируя между столами и стульями, вышла на улицу. Некоторые из тех шикарных машин, что прибыли на праздник вчера, все еще стояли у дома. Видимо, какими бы крутыми ни хотели казаться их обладатели, а личный шофер имелся не у каждого.

София вернулась домой и не один час рассказывала родителям, какой распрекрасный День Рождения был у ее лучшей подруги, оставляя за кадром некоторые подробности. Да, осадок на душе остался не очень хороший. И София знала, с чем это связано.

Но только она очень ошибалась, думая, что никогда больше в жизни не встретит Анечкину кузину. Этого белокурого ангела с толстым кошельком, интересной работой.

***

В понедельник София вернулась с работы и застала маму в совершенно невменяемом состоянии. Мама выбежала в коридор, встречая дочь, приняла пиджак, повесила на плечики. Подала тапочки. София оторопела от такого обилия внимания.

— Что это ты?

— Ой. Тебя там такой сюрприз ждет, такой сюрприз!

— Какой сюрприз?

— Там, в комнате, в комнате. Иди глянь.

София вошла в зал и восторженно замерла, не в силах двигаться дальше. Прямо по центру, прекраснейшим ярким виденьем, возвышалась корзина, до верху наполненная свежайшими бутонами алых роз. На первый взгляд, их было не менее сотни.

— Что это?

— Это тебе принесли. Час назад. Сказали – ты знаешь от кого.

— Я не знаю.

София обошла корзину со всех сторон, пытаясь понять, что происходит. Ошиблись адресом?

— А больше ничего не сказали?

— Сказали – для Софии Викторовны лично.

— Обалдеть…

София приблизилась к букету. Так осторожно, словно опасаясь, что он вот-вот взорвется. В кино про богачей поклонники обычно кладут визитную карточку внутрь подобного подарка. Она аккуратно раздвинула шипованную зелень и поняла, что не ошиблась. Посреди листвы белела маленькая открытка со смешным зайчиком с одной стороны и коротенькой надписью с обратной.

— Милая, нежная, сладкая Софочка. Благодарю за прекрасное чувство, которое ты сумела во мне разбудить. Обнимаю. Целую. ЛЮБЛЮ!!!

Ни подписи, ни имени, ни телефона. София подняла глаза на маму. Та глухо охнула и оперлась плечом о косяк двери, чтобы не упасть ненароком.

— От кого это? А? – несвоим голосом прохрипела она.

— Ты будешь смеяться, но я понятия не имею.

— От поклонника. Точно.

— Да уж…

В голове закружились воспоминания. Кто? Когда? Где? Она давно ни с кем не знакомилась. А те, кого знала и с кем общалась сейчас, не смогли бы позволить себе и десятой доли подобного великолепия. Загадочный поклонник вызвал волну необузданного, дикого интереса. Кто? Кто? Кто? Сердце замерло в сладком волнении. Он ей УЖЕ нравился. Еще немного, и она влюбится по уши. Это было нечто невообразимое.

Организм не принял ни грамма пищи в тот вечер. Голова не приняла ни капли информации.

На следующий день снова были цветы. Еще одна абсолютно идентичная корзина. И еще одна открытка полная страстных поцелуев.

Загадочный некто хотел заставить Софию сходить с ума в сладостном неведении и ожидании счастья. Ему удалось.

А в среду…

Папа долго ругался, в комнате негде стало пройти из-за этих цветов. Предложил начать выкидывать понемногу. И, испив на кухне чая «Ахмад» с бергамотом, решительным шагом направился в зал. Мать, расставив руки, закрывала розы грудастым торсом. Ох, жалко, жалко, красотища ведь – причитала она.

Братишка смеялся как конь, наблюдая эту картину. Потом предложил цветы продать. И даже великодушно согласился сделать это собственноручно с условием, что деньги от продажи достанутся ему. Вот прохиндей! А ведь попал в точку.

Отец задумался. Мать успокоилась и притихла. София, молчавшая весь период разборок, удалилась в спальню. Пусть делают, что хотят.

Куда исчезли из зала цветы в тот день, она так и не решилась спросить. Скорее всего, родители согласились с предложением брата. За определенные проценты от выручки, естественно. Но главное было не в этом. Три забавные открытки с горячими словами любви красовались на тумбочки у изголовья кровати. При взгляде на них замирало сердце.

В четверг рабочий день начался не очень удачно. Начальник ни в какую не хотел принимать чертежи, мотивируя это тем, что работа выполнена некачественно. Он ругался и находил одну за другой серьезные ошибки. София каждый раз громко ойкала и убегала исправлять свой позор. И это она – одна из самых ответственных и грамотных специалисток отдела! Что с ней случилось? Понятно что. Мысли заняты совершенно другим. Чем? Догадайтесь сами.

А ближе к обеду начальник позвал ее к своему столу. София сдрейфила не на шутку. Сейчас что-то будет. Но оказалось – всего лишь к телефону. От сердца отлегло. Она присела на стул и взяла отложенную трубку.

Городской телефон в отделе был один. И располагался он (кто бы сомневался) на рабочем столе у начальника. Поэтому Сергей Вадимович все про всех знал. Но никому ничего не рассказывал. Это редкое сочетание возносило до небес его авторитет в глазах работников.

— Алло? – как можно тише выдала в трубку София.

— Софочка, здравствуй, — голос был женским. Нежным и звонким. София принялась лихорадочно перебирать в уме знакомых девушек, кому бы он мог принадлежать. Сообразить никак не удавалось.

— Привет…

— Что, не узнала меня? Это я, Анжела. День рождения Анечкин помнишь?

— А-а-а-а. Ну, как же, помню, конечно. Привет, Анжела. Как поживаешь?

— Хорошо, милая. А ты? Получила мои цветочки?

Наверное, в этот момент София здорово переменилась в лице, потому что начальник уставился на нее поверх очков и на мгновение замер. София молчала. Она попросту не могла ничего сказать. Да этого от нее и не требовалось. Анжела совсем не настроена была слушать. Впрочем, как всегда. Она принялась болтать сама.

— Я их долго выбирала. Такие красивые, правда? Алые-алые. Как сама любовь. Алый цвет – символ любви, ты в курсе? А еще алый — цвет крови. Я обожаю кровь. Она такая, такая… Она живая. Я всегда себе покупаю красный лак. Мне тогда кажется, что мои пальцы в крови. Это безумно красиво. А ты, любишь алый цвет?

— Ннууу…

— Кстати, ты пересчитала мои розы? Ровно по сто восемь штук в каждой корзине. А знаешь почему? Ха-ха… Я сама не знаю почему. Мне иногда приходят в голову разные мысли. И я не знаю, почему решила, что роз должно быть ровно сто восемь. Не больше и не меньше. Алло, ты меня слышишь?

-Д…да…

— Я так рада, ты просто не представляешь! Я ужасно соскучилась! Просто ужасно! Давай сегодня куда-нибудь сходим? Пригласи меня в кино. Нет! Я не люблю кино. Я люблю такие места, где можно посидеть, поболтать. Насмотреться друг на друга. Точно! Пригласи меня в ресторан!.. Я даже знаю в какой… Ой, прости, я забыла. У тебя, наверное, денег нет в рестораны ходить. Милая, ты только не обижайся. Ты же не обиделась? А?

— Н… нет

— Правильно. Я же совсем ни на что не намекала. Я действительно просто забыла. Знаешь что, давай Я тебя приглашу. А что? У меня сегодня совершенно свободный вечер. Никаких дежурств. А у тебя?

— Н…ну… я не знаю. Я даже не знаю.

— Зато я знаю. Любимая, я теперь все всегда буду знать за нас обеих, хорошо? Значит так, давай встретимся в семь. Идет? У тебя работа во сколько заканчивается? Не говори, я знаю, в четыре! Ха-ха! Я про тебя все знаю. Все-все. Догадайся, откуда у меня твой телефон?

— Понятия не имею…

— А я тебе и не скажу!!! Ха-ха-ха! Милая, у меня такие связи! Мы с тобой не пропадем! В общем, в семь я тебя жду возле «Бунгало». Знаешь, где это? На Маяковского. Кажется двенадцать. Ну, найдешь. Ты же у меня умница. Я буду ждать у входа. Это, кстати, мой любимый ресторан. Там такой шашлычок!!! Уууу! Закачаесся!!! Обожаю шашлычок. А ты?

— Я?..

— Маленькая моя. Шашлык – это просто эврика кулинарии!!! С шашлыком не может сравниться НИЧТО!!! Разве что сырое мясо. Но его в ресторанах не подают. Ладненько, в общем, жду! Пока-пока. Целую, целую, целую!!!

И Анжела положила трубку.

Нужно ли говорить о том, какой стресс испытала София после этого звонка? До конца рабочего дня она передвигалась по отделу, как в воду опущенная. Совершенно не в состоянии думать ни о чем, кроме того парадокса, который произошел только что в ее жизни. Неужели правда? Как это понимать вообще? И главное — что теперь делать?

Бедная девушка! Такая приятная, общительная, красивая. Зачем ей нужен весь этот цирк?

Хотя почему собственно цирк? А что, если все гораздо сложнее, чем кажется? Анечка сказала, Анжела лесбиянка. Лесбиянки влюбляются в женщин. У них это так же серьезно, как если бы нормальная женщина полюбила мужчину.

София знала, каково это – влюбиться в мужчину. И что такое любить безответно. Почему же тогда лесбиянка не может испытать столь же пылкие чувства к женщине?

При мысли о том, что между ней и Анжелой возможна связь, Софию передернуло. Какой кошмар! Ничего более противного и представить себе не возможно! Это противоестественно, с родни поеданию кузнечиков или тараканов. Кто-то ведь ест. И многим даже нравится. А вот попробуй-ка заставить СЕБЯ это сделать. То-то же.

Ладно, в общем, все ясно, как божий день. Но что же делать? Никуда не пойти? Или все же сходить, поговорить с ней? Только как объяснить Анжеле? Для нее отношения с девушками — необходимая норма жизни. Как личинки древесных червей для африканских племен — национальная кухня. Сказать ей, что это отвратительно и гадко – было бы кощунством.

Нужно идти. Да, ресторан – идеальное место для разговора. Все верно. И даже очень хорошо, что Анжела пригласила в ресторан. Пойти, поговорить, постараться объяснить все как можно более корректно. Она должна понять, что у нас ничего не получится. Конечно, должна понять. Ей будет обидно. Но без боли нельзя вырвать гланды. Мне тоже было обидно, когда Павел сказал, что любит другую, и мы расстались. Но я ведь нашла в себе силы уважать его решение. Ушел – пусть будет счастлив. И Анжела меня поймет.

Весь день София готовила речь. Забывая следить за собой, она еле слышно шептала в чертеж слова предстоящих объяснений. Придумывала красивые фразы, потом выбрасывала их за непригодностью и придумывала новые.

Сотни раз ломая о кульман грифель карандаша, десятки раз протирая до дыр тонкую кальку, она ловила на себе недовольный взгляд начальника и понимала – с этой нежданной проблемой нужно кончать как можно быстрее. Сегодня же! Непременно сегодня!

Одеваться нарядно не стала. Ресторан рестораном, но торжества никакого не намечается. Будет просто разговор. Поэтому решила идти так же, как ходила на работу. В джинсах и легком пуловере. А что? Вовсе даже не плохо.

С четырех часов до семи было достаточно времени, чтобы заскочить домой. Заскочила. Кинула сумку. Расчесалась зачем-то. Пошла на кухню. Затем в спальню, в зал, снова в спальню. От волнения она металась по квартире, как зверь по клетке питомника, не в силах сообразить, что ей нужно сделать. Оказалось – ничего собственно и не нужно. Предупредить, что задержится, только и всего.

Она попыталась объяснить родным, что идет на ужин с подругой.
Это заявление вызвало многозначительный хмык у папы. Мама хитро улыбнулась и ничего не сказала. А брат зашелся в очередном приступе идиотского смеха. И кто его только воспитывает, этого олуха? София хотела наградить обидчика смачным подзатыльником, да не успела, тот вовремя скрылся в ванной.

***

Уже издали София заметила Анжелу. Та стояла у входа в ресторан и бережно прижимала к груди огромный букет цветов. Золотистые локоны развевались на ветру, изящная сумочка сверкала на солнце, а белое платье, длинное, почти до пят, монотонно покачивалось, создавая иллюзию мистичности происходящего. Как она прекрасна! Ей бы облако под ноги…

Завидев подругу, Анжела кинулась навстречу. Легко сбежала по ступенькам. Показалось, этот Ангел сейчас кинется на шею возлюбленной. Но Ангел не кинулся. Он резко затормозил в полуметре и замер.

Улыбка озарила лицо.

— Ты пришла… Я знала, что ты придешь!!! Это тебе, — Анжела протянула розы.

Софию передернуло. Но взять букет пришлось.

— Сегодня их двадцать три. Знаешь почему? Ха-ха! Я сама не знаю почему!!! Как ты добралась?

— Хорошо, спасибо.

— Извини, что не заехала за тобой. Я вообще еле вырвалась, если честно. Доктор не хотел меня отпускать. Но я очень просилась. Я так просилась, так просилась. Он просто не смог мне отказать. Мы с доктором в хороших отношениях. Он меня понимает… Только ты не подумай, он меня не интересует. Как мужчина. Совсем… ну пошли, что мы стоим? Я заказала столик.

Они пошли.

— Я обязательно отвезу тебя домой после ужина, — продолжала лепетать Анжела, легкой бабочкой взлетая на ступени крыльца, — Нет, нет! Я не принимаю возражений! Моя машина там, за углом стоит. Тут нельзя парковаться, представляешь? Пришлось поставить подальше. Вырубают меня эти правила дурацкие. Тут не паркуйся, там не паркуйся. Страшно стало на машине ездить. Все время боюсь – вдруг не найду, где поставить. Просто ужас какой-то!

В ресторане было прохладно и на удивление уютно. Плотные тяжелые шторы, не слишком яркие светильники, легкая музыка из недр бара. Шаги приглушает мягкость ковров, а из кухни доносится соблазнительный запах жареного мяса. Уют и спокойствие. Райский уголок.

Почти все столики были заняты, однако это вовсе не создавало эффекта толпы. Что в принципе было удивительно само по себе.

— Вот, сюда, Софочка, сюда, — Анжела бесшумно подплыла по ковру к одному из свободных столиков. Небрежно кинула на него сумочку.

Потом услужливо отодвинула перед Софией кресло. Та, немного смущаясь, все же села. Оставила сумку на коленях, выложила розы перед собой на стол. И растерянно замерла, пытаясь сообразить, что же делать дальше.

Официант подошел сразу. Анжела не раздумывая, заказала шашлык и апельсиновый сок. Мотивировав свой порыв трезвенника тем, что она за рулем.

— А Вам? – официант обратился к Софии.

— Мне тоже шашлык. И стаканчик минералки, пожалуйста.

— Вино?

— Нет, спасибо, не нужно.

Анжела вздохнула и блаженно растянулась в удобном кресле.

— Как работа?

— Нормально. А у тебя? – София не знала с чего начать. Поэтому была немногословна.

— У меня тоже хорошо. Только совсем времени свободного нет. Ты знаешь, у нас такая нехватка медперсонала! У меня дежурство за дежурством, дежурство за дежурством. Я скоро совсем перестану дома появляться. Доктор все время просит меня задержаться. А я не могу ему отказать. Я добрая. Мне его жалко. Если я не останусь, то кто будет приглядывать за больными? Доктор не справится сам.

— И много платят за такое самопожертвование?

— Да, мне хорошо платят. Мне деньги переводят на карточку. Знаешь, что такое кредитная карточка?

— Конечно. Что я, в лесу живу?

— Извини. Я такая бестактная.

— Ничего, все в порядке. Значит так, Анжела. Мне бы хотелось сразу тебе сказать главное. Я сюда пришла не для того, чтобы повести с тобой время. Я пришла, поговорить с тобой. Чтобы между нами не было недомолвок.

— Да, нам нужно поговорить… Я… Я тебя люблю…

София поежилась. И совершенно потеряла ниточку заготовленной речи, которую собиралась начать.

— Хмм. Извини, Анжела. Но мы не можем быть вместе. Я не лесбиянка.

— Я знала, что ты хочешь это сказать, — Анжела улыбнулась, — так вот, хочу тебя обрадовать. Это не так.

— В смысле?

— На самом деле ты лесбиянка, просто не знаешь об этом!

Анжела озарилась победоносной улыбкой, сделала многозначительную паузу, позволяя собеседнице переварить услышанное. Затем опять заговорила.

— Я понимаю, ты в шоке. Это нормально. Ни одна лесбиянка не знает сразу, что она лесбиянка, понимаешь? Она это понимает со временем, с приобретенным жизненным опытом. Вот, к примеру, я. Я ведь тоже не сразу поняла. И у меня даже были мужчины! – при слове «мужчины» Анжела сделала брезгливое лицо, — Помнишь, я рассказывала тебе на дне рождения?

— Н… ну… что-то такое… да, припоминаю, конечно.

— Сначала был один папин друг. Мне тогда было уже почти шестнадцать. Он был первым.

— Он что, тебя изнасиловал?

— Нет, нет!!! Он очень хороший человек! Он папин друг! И меня он всегда любил. Как дочку. Я сама захотела. С ним. Я ему разрешила. Даже нет. Правильнее сказать – я его заставила. Думала, будет хорошо. Но мне не понравилось. Разве ты не помнишь, он был на Анькином празднике? Лысоватый такой.

София оглянулась. Ей показалось, Анжела говорит слишком громко. Конечно, она помнила все эти откровения про папиных друзей и остальных ухажеров. Выслушивать это повторно совсем не хотелось. Но Анжелу вновь стало не остановить. Ее голос звенел на весь ресторан, от чего Софии казалось, что на них со всех сторон смотрят люди.

— Потом я встретила Артема. Это тоже папин друг, только он моложе. Я подумала, Артем – то, что надо. И тоже сама захотела. Но мне опять не понравилось. Потом был Сергей. Это уже был мой одноклассник. Помнишь, я тебе говорила – у него такой член…

— Анжела!!! – София не выдержала, — Ну люди же слышат. Не говори так громко. Это неприлично.

— Упс, — юная соблазнительница прикрыла губки ухоженными пальчиками и захохотала, — извини, извини. Я забыла. Я когда тебя вижу, мне кажется, мы одни на свете. Это любовь.

— Ну, какая любовь? Я же сказала тебе…

— Вот я и пытаюсь объяснить, что ты ошиблась. А ты меня перебиваешь. Так ты ничего не поймешь. Слушай дальше, — Ангельская ручка протянулась через стол и ухватила Софию за ладонь, выдернуть которую из цепких пальцев так и не удалось.

Наклонясь поближе к собеседнице, гламурный ангел продолжил заговорщицким шепотом:

— В общем, я пришла к выводу. Мне все это не нравится, вовсе не потому, что я не люблю тех мужчин, с которым я это делаю. А потому что я вообще не люблю мужчин. Понимаешь? Я поняла, что люблю женщин. С женщинами — с ними же все по-другому. Они внимательные, нежные, честные. С ними всегда есть, о чем поболтать. Они способны понять, чего я хочу, потому что сами такие же.

— У тебя были женщины?

— Нет, пока не было. Ты первая. Можешь считать меня девственницей, — и юная невинность снова расхохоталась.

— А вдруг тебе и с женщинами тоже не понравится. Ты что, на собак перейдешь?

— Фу! Какая ты грубая, – губки скорчили обиженную гримасу, — Не говори так, пожалуйста, не обижай меня.

— Извини.

— Хотя, честно говоря… если хорошо подумать… собаки мне тоже нравятся…

— Послушай, мне тебя конечно жаль. Я понимаю, обидно, когда отвергают, но я не люблю женщин. Вернее не то, чтобы совсем не люблю. Я не люблю их в ЭТОМ смысле.

— Любишь, ты просто пока об этом не думала. А когда подумаешь – поймешь. Ты даже гораздо больше лесбиянка, чем я.

— Что за ерунду ты говоришь?

— Посмотри на себя. Ты ходишь в джинсах.

— Миллионы девушек ходят в джинсах.

— У тебя стрижка. И накрашены только ресницы. Даже помады нет.

— Это ни о чем не говорит. У меня такой стиль.

— У тебя нет парня.

София оторопела.

— Да, у тебя уже давно никого нет. Я наводила справки. Ты тоже не любишь мужчин.

Они замолчали. Официант принес блюда. София чувствовала, что разговор, на который она так рассчитывала, зашел в тупик. Анжела не слышит ее. Не хочет слышать ничего, что противоречит ее собственным взглядам. Это просто какой-то кошмар.

Глядя, с каким нечеловеческим аппетитом белокурая прелесть накинулась на шашлык, София тоже решила перекусить. И не пожалела. Шашлык оказался замечательным настолько, насколько может быть замечательным настоящее ресторанное блюдо.

Пища наполнила тело новой энергией, свежей жизнью. А что? Может быть не все так плохо? Нужно попробовать еще раз. И София перешла ко второй попытке.

— Ладно, давай на чистоту. Если ты считаешь меня лесбиянкой – считай. Думай что хочешь. Я не буду спорить, не хочу ничего доказывать. Но вместе мы не будем. Потому что… потому что…, — что ей сказать? что сказать? Общество осуждает? Родители против? Ерунда какая-то. Разве это повод? Нет! Я знаю, знаю, есть выход, — Я тебя не люблю, Анжела.

Последние слова София произнесла как можно более отчетливо. Чеканя каждую букву. И никакого эффекта. Поклонница продолжала с аппетитом жевать шашлык.

— Анжела, ты слышала, что я сказала?

— Что?

— Я- ТЕ-БЯ-НЕ-ЛЮБ-ЛЮ!!!

Жевательный процесс прекратился. Личико, и без того белое, побледнело еще больше. Пальчики дрогнули. Подействовало. Наконец-то. Ну, хоть так.

— Ты полюбишь… — Анжела произнесла это почти шепотом. Она нервно сглотнула. Отодвинула тарелку. А на глазах появились слезы.

— Нет. Не полюблю. У нас. Ничего. Не-бу-дет! Понимаешь меня? И больше никаких цветов, никаких звонков, никаких ресторанов. Ферштейн? – как можно более твердо произнесла София.

И тут… Так неожиданно… Она готова была выдержать упреки, пожизненную обиду, немедленный разрыв отношений. Что угодно. Она даже этого хотела. Но произошло другое.

Анжела вскочила, опрокинув кресло, и резким движением руки смахнула со стола все двадцать три цветка разом.

— Не смей мне этого говорить!!!! Никто не смеет мне этого говорить!!!!

Кто бы мог подумать, что у ангельского создания такой громкий голос. Посетители стали оборачиваться и шушукаться. Официант, спешно направился к их столику.

— Не смей! Поняла?!!

На пол полетела тарелка с остатками шашлыков. Ударившись о мягкое покрытие, она не разбилась. Но пол и скатерть покрыли красные пятна соуса. София встала. Она здорово растерялась и совершенно не знала, что делать.

— Никогда!!! Никогда!!! Никогда!!!! Не смей!!! – Анжела зашлась в душераздирающем визге.

— Успокойся, — София попыталась протянуть к ней руку, но девушка резко отдернулась. А потом ухватилась за скатерть и попыталась скинуть ее на пол вместе со всем, что стояло сверху. Не удалось. Подоспевший официант ухватил за руку.

Анжела забилась в напрасной попытке вырваться. Она кричала, стонала, визжала, извивалась змеей. Щедро сыпала проклятьями направо и налево. Покрасневшее лицо исказилось от ярости.

София, дрожа от стыда и растерянности, пыталась помочь официанту держать разбушевавшуюся посетительницу. А от парадного входа в их сторону уже спешили двое внушительного вида охранников.

Только схватить нарушительницу им не удалось. Каким-то образом та все же вывернулась из рук официанта и побежала по залу. Ловко маневрируя между столиками, крича и злобно опрокидывая все, что попадалось под руку, Анжела подлетела к двери и выскочила на улицу.

В зале воцарилась тишина. Шокированные посетители замерли. Кто-то пытался выглянуть через штору в окно. Кто-то с возмущением на лице отряхивал одежду от опрокинутой пищи. Кто-то с интересом поглядывал в сторону Софии.

Это же надо! Разве можно было предположить, что обычные слова смогут произвести такое впечатление? Господи, стыд-то какой. Что же делать теперь?

— Извините, пожалуйста. Я за все заплачу… — София осела на кресло и лихорадочно вспоминала, сколько у нее с собой денег, благодаря Бога за то, что она вообще додумалась их взять.

— Конечно заплАтите, — и официант удалился подсчитывать убытки.

— Ой! Она же…– София вскочила и кинулась к двери. Двое амбалов, так позорно минуту назад упустившие Анжелу, на этот раз не оплошали.

— Кууууда? – они схватили Софию оба сразу и усадили на ближайшее кресло, давая понять, что уж она-то от них не убежит никуда.

София снова вскочила:

— Она за рулем!!! Она побежала к машине! Надо задержать! Она в таком состоянии!!!

И, словно в доказательство этих слов, где-то на улице дико взвизгнули тормоза.
Холодок пробежал по коже. Но сделать ничего нельзя.
Оставалось сидеть смирно и ждать, что будет дальше.

А дальше все получилось весьма удачно. Как выяснилось, кроме морального ущерба, других убытков взбешенная Анжела не причинила. Ничего не разбила и не сломала. Испачканные ковры и скатерти в счет не приняли, а посетители великодушно не стали предъявлять претензий к испорченной одежде.

И София, честно расплатившаяся за ужин собственными деньгами (которых едва хватило), была отпущена восвояси.

Этот вечер она запомнила надолго. Такого позора ей еще не приходилось испытывать.

***

Около пяти часов утра, в пятницу, в квартире раздался телефонный звонок.
Как продолжение сна София услышала торопливые мамины шаги в коридоре. Затем ее рассеянный голос, культурно отвечающий кому-то. Потом в дверь комнаты постучались.

— Софочка. Софочка. Тебя к телефону.

София нехотя открыла глаза. Глянула на будильник. Еще целый час можно было спать! И кому это понадобилось звонить в такую рань? Накинула халат, нащупала ногами тапочки. Нехотя встала.

— Кто там? – спросила она, выходя из своей комнаты.

— Не знаю, девушка какая-то. Сказала, она твоя подруга, — и мама укрылась в спальне, плотно прикрыв за собой дверь.

Девушка какая-то. Кто бы это мог быть? Может, Ленке понадобилось не выйти на работу, и она хочет, чтобы я оформила ей отгул? Хотя нет, Ленка позвонила бы позже. Зачем в такую рань всех будить? Тогда кто? Анюта? Ей-то зачем? А вдруг… что-то случилось?

— Алло.

В трубке послышался плач. Кто-то всхлипывал, не в силах вымолвить ни слова.

— Алло! Кто это? – остатки сна улетучились в одно мгновенье, — Алло!

Молчание. Попытка успокоиться. Дрожащее дыхание в трубку, кашель.

— Алло. Кто это?

— Алло… — Тонкий, почти детский голосок. Его обладательница явно пыталась с собой совладать, но ей это плохо удавалось.

— Кто это? – повторила еще раз София, чувствуя, что теряет терпение.

— Это я… Софочка, прости меня, пожалуйста, за вчерашнее…

— Анжела? – (О Господи! Ее только не хватало с утра пораньше!) – Анжела, что случилось? Ты в порядке?

— Нет. Пожалуйста, прости меня. Если ты меня не простишь, я умру.

— Да все нормально. Если ты насчет ресторана, то не беспокойся. Все обошлось. А ты где?

— Я в больнице…

В больнице? Неужели она все же попала вчера в аварию? Вот чуяло мое сердце!

— В какой больнице? Анжела! Не молчи, пожалуйста. Хватит рыдать. Говори конкретно, ты родителям позвонила? Ты сообщила, где находишься?

— Нет. Зачем?

— Ну, как это зачем? Родителей всегда нужно в первую очередь предупреждать. Они же волнуются, не знают, где ты.

— Они знают, что я в больнице. Я У СЕБЯ в больнице. На работе.

— Тьфу ты! Нельзя же так пугать с утра! — от сердца отлегло. И чего я собственно за нее волнуюсь? Вот тоже, дура еще одна, — Ты что, сразу не могла сказать по-человечески? Я думала, может авария. Ты вчера за руль в таком состоянии села — все что угодно могло случиться.

Анжела потянула носом и вздохнула. Было слышно – она немного успокоилась.

— Ты за меня волновалась?..

— Конечно, — София призналась и тут же спохватилась. Зачем я говорю это ЕЙ? Ну вот. Сейчас не дай Бог подумает, что она мне не безразлична. Опять прокол. Нужно быть осторожней.

— Ты злишься?

— Нет. Все в порядке, я же сказала.

— Это хорошо… А я вчера домой не поехала. Я как подумала – там не с кем даже поговорить. И поехала на работу. Доктор мне дал успокоительное. И еще витаминов. Мне полегчало. А потом я уснула, — Анжела усмехнулась, пошмыргивая носом и заглатывая остатки слез.

— Ну, ничего. Хорошо, что ты поехала в больницу, а не домой. Молодец.

— Ты меня простила?

— Все в порядке, я же сказала. Ладно, я бы хотела еще поспать немного. Ты только за этим звонила?

— Угу.

— Тогда пока.

— Пока… Целую…

София повесила трубку и злобно зарычала, вскинув голову к потолку и сжав кулаки. Целует она. Убила бы за такие слова.

Вернулась к себе в комнату, юркнула под одеяло, сладко потянулась. Но заснуть так и не удалось.

***

В отдел она явилась несколько раньше обычного. И тут же схватилась за чертежи. Кода пришел начальник, работа уже кипела. Это вызвало несказанный интерес с его стороны. Он внимательно посмотрел на подчиненную и ничего не сказал. Конечно, что тут скажешь?

Однако спокойно потрудиться не удалось. День не успел начаться, как раздался телефонный звонок. Сергей Вадимович позвал Софию. Сказать, что она была удивлена? Наверное, нет. Скорее всего, чего-то подобного она и ожидала. Вот только хотела ли?

Звонила Анжела. Долго болтала, о чем-то своем. С большим трудом удалось от нее отделаться. Но спустя пол часа она позвонила снова. И, как ни в чем не бывало, принялась рассказывать все сначала. София еле сдержалась, чтобы не нагрубить. Сергей Вадимович искоса посматривал и вздыхал. Но воздержался от замечаний. По выражению его лица безошибочно читалось — это стоило ему немалых усилий.

Когда Анжела позвонила в третий раз, начальник не выдержал. Он посмотрел на Софию, перехватил ее умоляющий взгляд и понял – нужно брать ситуацию в свои руки. Что он сказал бедняжке, София не слышала. Только после этих слов звонки от Анжелы прекратились. Чего и требовалось достичь.

Весь день София старательно трудилась. Но стоило только покинуть рабочее место в твердом намеренье следовать до самого дома без остановок и там, наконец, отдохнуть, как незамысловатые планы на вечер внезапно сорвались.

Анжела ждала у самого крыльца. Она снова была с цветами. И в белом. Какой кошмар! Стояла, внимательно наблюдая за каждым выходящим из дверей сотрудником. И при этом сосредоточенно тискала кончиками пальцев ошипованные стебли, размазывая по листьям собственную кровь.

Как только София увидела это зрелище из окна второго этажа, идти на улицу расхотелось совершенно. Она вздохнула и осталась в здании. Простояла на лестничной клетке почти час, в ожидании того, что нежелательная спутница все же уйдет. Но та не ушла. Когда София поняла, что надежды нет, ей пришлось-таки выйти. Не могла же она остаться в коридоре, под дверью на все выходные.

Завидев знакомый силуэт, Анжела чуть не кинулась ей на шею прямо с цветами. Но вовремя сдержала порыв эмоций.

Она проводила предмет своих воздыханий до самого дома. Не позволила Софии ехать на транспорте, мотивируя тем, что будет гораздо лучше, если пойтись пешком и по дороге немного поболтать.

Домой София пришла совершенно вымотанная и уставшая. И почему я такая культурная? – корила она себя. Отшила бы эту пустышку в грубой форме. Наверняка, она не явилась бы больше по мою душу. Но только вот… жалко ее. Почему-то.

И когда Анжела позвонила вечером, чтобы пожелать спокойной ночи, София снова не решилась нагрубить. Хотя внутри все кипело от ярости, и телефонная трубка очень рисковала быть разбитой о стену.

Все выходные София конспирировалась. Она не выходила на улицу и не подходила к телефону. Она была просто вне себя от происходящего.

А в понедельник кошмар закрутился с новой силой.
Первый день новой недели прошел по тому же сценарию, что последний день прошлой. И следующий тоже. И следующий за следующим.

Это становилось невыносимо.

К пятнице София созрела. Она не могла больше терпеть это безобразие и решилась на крайние меры.

Когда поклонница в очередной раз посмела позвонить на работу, София ответила грубо, не скрывая своего раздражения.

— Никогда мне больше не смей звонить! Никогда, поняла? – яростно прошипела она в трубку, не дожидаясь, пока преследовательница в очередной раз разразится своими нескончаемыми излияниями, — я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать. Ты знаешь, почему. Если ты не прекратишь меня преследовать, я… я не знаю, что сделаю. Я пойду в милицию. Буду просить оградить меня от твоего общества.

На другом конце провода воцарилось молчание. Потом раздались тихие всхлипывания. Ну, начинается! София хотела бросить трубку (самое время рубить концы), но тут вдруг Анжела заговорила.

— Зачем ты так? Я просто хотела попрощаться. Я уезжаю.

Неожиданный поворот. София сконфузилась. Неужели свершилось? Неужели наверху меня все же услышали? Какое облегчение! Вот уж правду говорят японцы: «как бы ты узнал, что такое хорошо, если бы не знал, что такое плохо?».

Эта нехитрая информация внесла сумятицу в сознание, и София, уже сожалея о своем категоричном тоне, виновато спросила:

— Правда? А куда?

— Я переезжаю. Папа решил продать мой коттедж и купить мне квартиру в Челябинске. Это далеко. У меня там тетя. По маминой линии. Мы с тобой, наверное, не увидимся больше.

— Когда ты уезжаешь?

— Завтра.

— Да? А как же работа?

— Никак. Папа договорился, они сами меня уволят. Все оформят как нужно. А потом я устроюсь в другое место. В Челябинске тоже полно больниц. Думаю, медсестры везде нужны. Я не хочу сидеть без работы. Это скучно и вообще…

— Да, правильно.

— Ты не могла бы сделать мне одно одолжение? На прощанье. А?

— Какое?

— Давай сходим сегодня вечером в клуб. Я обещаю, что не буду к тебе приставать. Ни слова о любви. Ни слова ни о чем таком вообще. Клянусь.

— Ну… в прошлый раз мы не очень хорошо сходили… — София вспомнила недавний поход в ресторан и поняла, что не скоро решится показаться в подобных местах, даже будучи одной, — может быть лучше по городу прогуляемся. Если ты уедешь, будет неплохо получше запомнить эти улицы, дома. Если бы я уезжала, то именно так бы поступила.

— Ты боишься ходить со мной в общественные места? Я же даю тебе слово, что не буду себя плохо вести. Ты что, все еще дуешься за тот ресторан?

— Нет. Но…

— Дуешься.

— Нет. Хммм… Ладно. Давай пойдем в клуб. Но… ты точно обещаешь, что будешь себя прилично вести?

— Конечно, точно! Я может быть не такая, как другие женщины. Но я еще никогда никого не обманывала. В общем так, давай встретимся в восемь. У «Полночь». Ага? – голос Анжелы заметно повеселел, и она снова залилась соловьем, — Знаешь, «Полночь» — такой клевый клуб! Если тебя кто-нибудь когда-нибудь спросит, какой самый лучший клуб в этом городе – называй этот, не ошибешься. Там правда шушеры всякой тусуется. Бывают разборки нехилые. Но нас это не касается. Девушек там не трогают. Я часто в него хожу…

***

Как ни странно, обещание Анжела сдержала.

За весь вечер она не проронила ни одного из тех слов, которых так опасалась София. Она смеялась, танцевала, заражая окружающих безудержным весельем. Она даже позволила каким-то парням подсесть за их столик.

Полумрак, музыка, хорошая выпивка, веселая компания. София забыла о проблемах. Ей было хорошо. И время летело незаметно.

Было около одиннадцати, когда она спохватилась – мама должно быть волнуется. Нужно ехать домой. Но сначала – позвонить и сказать, что скоро будет. София достала мобильник, хотела выйти на крыльцо, чтобы сделать это. Но Анжела ее не пустила.

— Зачем? Все равно сейчас уходим. Давай лучше выпьем на посошок. И покатим.

София возражать не стала. Они выпили. Закурили по последней и стали собираться к выходу. Одновременно поднялись, накинули на плечи сумочки. Как вдруг…

София замерла. Пол под ногами качнулся, не позволяя сделать и шага. Резко повело в сторону. Она ухватилась руками за столик. Глубоко вдохнула прокуренный клубный воздух и поняла, что стало только хуже. Один шаг — и она либо упадет навзничь, либо уделает все вокруг результатами внезапно нахлынувшей рвоты.

Помещение закружилось, решив прокатить посетителей бара на каруселях. Звуки музыки стали неясными, глухими, словно уши заполнила вата. Сквозь пелену, окутавшую мир, донеслись пьяные голоса новых знакомых, с напускной заботой вопрошающих, не проводить ли ее домой, если ей так плохо, не помочь ли чем.

Она ничего не могла ответить. Язык окаменел во рту, совершенно не в силах двигаться. Откуда-то издалека донесся голос Анжелы, отвечающей, что все хорошо, что ее подруга всего лишь выпила лишнего, и что она благополучно сама довезет перебравшую знакомую домой на такси.

Анжела уверенным движением подхватила Софию под руку и повела к выходу. София не понимала, что происходит. Тело двигалось само по себе, повинуясь проводнице. Разум при этом жил собственной жизнью. Жил отдельно. Пока не отключился вовсе.

***

Туман расступился. Тусклый свет плавно закачался перед глазами. Странное ощущение. Как будто плывешь на надувном матрасе по штормящему морю. Приступ тошноты. Снова качка. Что это? Где я?

Мысли разбежались, не позволяя собрать себя воедино. Воспоминаний нет. Тела нет. Ничего. Нет. Есть только голос. Приятный, умиротворяющий, нежный.

Я умерла… И Ангелы поют погребальную песню, унося мою душу к себе…

Слов не разобрать. Мелодия. Мысли. Тело…

Вдруг… шум, огни, дикая пляска гибких сверкающих тел. Полночь… Откуда это слово? Болит голова. Рот свела пустынная сухость. Трудно дышать. Полночь… Вино… Машина… Мама в домашнем халате… чертежи… снег… почему снег? Откуда снег? Везде снег… и папа несет на руках…

Воспоминания рождались в обратном порядке, с трудом и болью, как младенец, выходящий из чрева матери ножками вперед. А свет перед глазами плавно принимал очертания облезлого, давно не беленого потолка с хлопьями почерневшей от времени паутины.

Тошнота усилилась. Попытка сглотнуть ни к чему не привела. Язык гипсовым камнем застыл во рту. А голова ныла от боли, словно в нее вогнали железный рут, пропустив через оба уха.

И только тихое пение тонким бальзамом разливалось вокруг. Нежный голос старательно выводил мелодию без слов. Странно. Обычно звук усиливает страдание. Но не этот. Этот прекрасен.

София вдохнула поглубже, выдохнула. Протяжный стон вырвался из легких. В этом стоне она с трудом узнала свой голос. Новая вспышка воспоминаний. Полночь… выпивка… Анжела…

И, как материализация мысли перед глазами в тот же миг возникло лицо, обрамленное локонами белокурых волос. Пухлые влажные губки растянулись в улыбке, обнажая ряд ровных зубов. Глаза вспыхнули из-под пышных ресниц.

— Как ты долго спала. Я устала ждать.

София застонала. Что это? Что происходит?

— Целые сутки. Это очень долго. Как ты себя чувствуешь?

Ответа не последовало. Лишь перепуганный взгляд.

— Ты, наверное, хочешь пить?

Едва осознав значение вопроса, София встрепенулась. Да, она хочет пить. И еще как.

Анжела заботливо поднесла к ее лицу влажную салфетку. Протерла пересохшие губы. Затем, приподняв немного голову, позволила глотнуть противной солоноватой жидкости из пластиковой бутылки.

Взгляд успел выхватить участок помещения. Бледно-зеленая стена с отошедшей местами краской. Штукатурка, осыпающаяся из-под свисающих лохмотьев. Железная дверь. Железный шкаф. Картонные ящики. Несколько жестяных ведер с половыми тряпками наверху.

Анжела опустила голову Софии обратно на твердую поверхность. И потолок закружился перед глазами в новом танце.

Организм взбунтовался, пытаясь переспорить самого себя. Рот требовал еще влаги. Желудок же яро протестовал, угрожая вывернуться наизнанку при одной лишь мысли о новой порции соленой гадости.

— Минералочка без газов. Очень помогает.

От чего помогает? Что со мной? Бред какой-то…

София попыталась пошевелиться и не смогла. Что-то мешало. И мешало серьезно. Это странное что-то крепко держало ее, не позволяя сдвинуться ни на миллиметр.

Еще попытка. Затекшее тело взвыло от боли. Миллионы игл вонзились в него, заставляя дыхание остановиться. Лоб покрылся испариной.

Теплая рука скользнула по волосам, расправляя слипшуюся челку.

— Плохо тебе. Я знаю. Скоро пройдет. Потерпи.

Глубокий вдох. По щекам покатились слезы.

— Потерпи. Потерпи. Хочешь я тебе спою? Я тебе пела. Целую ночь. Я еще спою. Мне нравится петь для тебя.

И комната вновь наполнилась опьяняющей дымкой нежного голоса. Он ласкал, успокаивал. Его можно было пить вдоволь. По нему можно было бежать, лететь, плыть. Им можно было дышать…

***

Отец Владимир остановился, не понимая, что происходит. Что-то не так. Он это чувствовал, вот только не мог понять причины волнения. Вторую ночь подряд ему снится один и тот же сон. Он в темноте, посреди замкнутого пространства, испуганный и несчастный. А теперь еще это.

Сегодня он рано поднялся, не в силах заснуть после ночного кошмара. Оделся и направился в церковь. Молитва – единственное, что может помочь, успокоить. Только молитва. И вот…

Отделение психиатрии расположилось в одном из зданий частной клиники доктора Долгова не так давно. И возвышалось обособленно от остальных строений. Решетки на окнах. Железные двери. Высокий забор. Несвязная речь и крики, изредка доносящиеся изнутри. Даже парк вокруг здания разросся особенно сильно, словно стараясь скрыть от глаз людских сие неблагое место.

Никто не любил бывать здесь. Больные других отделений не подходили к ограждению психиатрии во время прогулок. Прохожие на улице старались проскочить побыстрее участок тротуара, к нему прилегающий. Отсюда веяло тьмой. Несчастные души, одержимые каждый своим недугом, терзались в этих стенах. И становилось жутко от осознания беспомощности своей перед тьмой.

В последнее время страх усилился, обострился. Казалось, тьма сгустилась. Ожила, заулыбалась беззубым ртом, злорадствуя над бессилием человеков. Еще чуть-чуть и засмеется вголос.

Зачем он поднялся в такую рань? Зачем пошел этой дорогой? Зачем остановился и стоит сейчас, молча взирая на хмурые глазницы окон. Зачем?

Ясно одно. Ничто не случается просто так. Предчувствие не может быть беспочвенным. Здесь что-то происходит. Невидимое, незаметное постороннему глазу. Но страшное и чуждое. Что?

Карета «Скорой помощи» подъехавшая к воротам, отвлекла от недобрых мыслей, возвращая в реальный мир. Хлопнула дверца кабины. Послышались голоса. Неприятные, грубые. Отец Владимир перекрестился, наложил крест на здание в надежде охватить благословением всех несчастных, в нем обитающих. Торопливо развернулся, перешел дорогу и зашагал в сторону церкви по тропинке, едва заметной в мокрой от росы траве.

***

Шум на улице заставил отвлечься от предрассветной расслабленности. Виктор Иванович поднял глаза на часы. Половина пятого. Вот незадача. Кого-то опять прихватило ни свет ни заря.

Он отложил книгу со скучным детективом, поверх которой ненароком задремал на посту, смачно зевнул и выжидательно уставился на дверь. На крыльце послышались шаги. Перебранка. В одном из голосов ярко угадывался Стас – один из лучших санитаров клиники.

Нужно заметить, лучшим он считался не потому, что хорошо владел азами медицины. Выходец из сельской местности, Стас едва окончил восемь классов средней школы. Вот только недюжинной силы оказался парень. Поэтому и решил после армии в город податься, вдруг удастся устроить жизнь получше? В деревне-то какие перспективы? Нищета да пьянство.

Первое время Стас работал вышибалой в местном ночном клубе. Но понял однажды — не для него эта жизнь. Хоть и заработок хороший и авторитет – а не лежит душа. Душе не прикажешь. Так и решил устроиться в больницу. Пришел. И точно по адресу попал. Сильные руки в психиатрическом отделении – вещь жизненно необходимая.

Характерная возня. Кто-то упорно сопротивлялся, не желая оказаться внутри. Только подобное мало кому удается, если за дело берется Стас. Хватка у парня, как у питбуля – намертво.

— Руки от косяка! Хватается еще! Человек-паук, блин, нашелся!

Хряк! Тресь! Бабах! Дверь распахнулась, и в кабинет со свистом ввалилось нечто неопределенного пола и возраста. Следом показался мощный торс в белом халате гигантского размера поверх клетчатой рубахи.

Стас, раскрасневшийся от напряжения, запер дверь на ключ и, ловко подхватив нечто за шиворот, одним махом усадил на стул ровненько напротив дежурного врача.

— Да я что вы меня ничего блин наговорили мать я не делал… мать вашу… — невнятно издало оно и уставилось на доктора маленькими противными глазками.

Виктор Иванович взглянул в них и сразу понял – судьба снова решила подкинуть свинью в лице столь знакомого и столь неизлечимого больного. Интерес к происходящему мигом угас, и Виктор Иванович снова смачно зевнул.

— А я-то думаю, кто это к нам так красиво заходит? Петров, опять ты? Что на этот раз?

— Да вот этот блин мать его я не делал ничего пусть Томка скажет на вокзале твою мать ничего блин…

— Ничего, говоришь? – Доктор достал ручку с намерением зафиксировать новоприбывшего.

— Давай, Стас, рассказывай.

— Стулья поджигал на вокзале. С бабой какой-то на пару. Охранники его в ментовку сдали. Думали, бухой. А этот слюни по всему подбородку, и ржет аж синеет. Они на рожу глянули, сразу давай нам звонить – забирайте свое добро. Как будто у нас тут не клиника, а хрен знает что, сбор блатных и нищих.

— Ну что, Петров, стульчики, говоришь, поджигали? Приключений захотелось?

— Да я не… у Томки пусть спросит сначала потом говорит мать…

— У Томки, значит… — Виктор Иванович быстро, со знанием дела принялся заполнять листок – Как тебя там, Петров? Степан…

— Михалыч.

— Михалыч, точно. А квартиру сыну тоже не ты в прошлый раз поджег? А постель свою в палате? Эвакуировали потом весь этаж.

— Н…неее

— Не ты. Хорошо. Пушкин, стало быть…поджег постельку нашу, — доктор перелистнул страницу бланка, почесал затылок. Зевнул. Эти ночные дежурства! Спать-то как охота!

— Мы тебя Петров отпустили в прошлый раз раньше времени, мест у нас не хватает. Ты таблеточки пил, что тебе прописаны были?

— Аааа… Ну так это конечно же пил конечно же пил я конечно.

— Не пил. Не обманывай. Если бы пил, осложнения бы не случилось. Ты пойми, мы не можем тебя тут держать постоянно – у нас таких как ты под завязку набито. Отделение маленькое, а больных много. Понимаешь? Ничего ты не понимаешь Петров… Ты опасен для общества, когда таблетки не пьешь. Понимаешь? Ай, что с тобой говорить…

— Мы тебе, Петров скоро табличку на шею повесим. Из доски, — загоготал Стас, — И напишем белой краской – «поджигатель». Будешь ходить, как партизан перед расстрелом.

Виктор Иванович усмехнулся, представив Петрова с табличкой на шее. Отодвинул записи на край стола. Медленно встал.

— Ну что? Давай, Стас его переоденем. Неси рубашку.

— Аааа не хочу я рубашку вы меня спросите не хочу я рубашку опять рубашку я же не какой-то…

— Ничего, Петров, потерпи. Это на одну ночь… всего на одну ночь… завтра пижаму получишь… ничего… давай Стас, держи-ка его.

Завязалась потасовка. Попытки больного вырваться ни к чему не привели. Хотя сопротивлялся он вполне добросовестно, как и положено нормальному пациенту нормального психиатрического отделения. Даже за руку хотел укусить.

Но в конечном итоге… поникший, переодетый в чистое, крепко обнимающий самого себя обеими руками, с обслюнявленным подбородком, Петров плюхнулся на кушетку и опустил голову а грудь. Весь его вид говорил о том, что не иначе как помирать человек собрался, не в силах вынести такого позора на свою немытую голову.

— Сейчас, дорогой, — доктор, вздохнув с облегчением, отступил на шаг, глянул издали, ожидая нового приступа ярости. Потом решительно развернулся в сторону железного шкафа в углу. Открыл дверцу.

— Один укольчик, и баеньки. Да, мой хороший? Потерпи чуток.

Извлек коробку с лекарством, быстро раскрыл и вытащил ампулу. Оторвал ваткой верхушку. Прозрачная жидкость послушно наполнила одноразовый шприц. Доктор постучал по шприцу пальцем и выпустил вверх небольшой фонтанчик, при виде которого белая мумия на кушетке протяжно взвыла. Стас предусмотрительно взял мумию за плечо. От чего та взвыла еще громче.

— Ну, давай. Ложись.

Петров смотрел на своего мучителя снизу вверх из-под скатавшейся паклеобразной челки непонятного цвета, как собака, которая только что перевернула мусорку на глазах у хозяина. Ложиться он не хотел.

— Ну что, Петров. Я жду. Опять будем драться?

— Уууу, — сколько отчаянья, сколько страха.

Стас надавил на плечо, и, повинуясь безмолвному знаку сильнейшего, больной медленно лег на бок, подставляя мягкое место для чудовищной пытки.

Не прошло и минуты, как мирно сопящее тело поджигателя уже возлегало в палате.

Виктор Иванович, вздохнул с облегчением, и вернулся к чтению детектива. А Стас удалился в машину, пить кофе из одноразового стаканчика и ожидать очередного вызова. До конца дежурства еще целых два часа.

***

Когда София снова очнулась, было уже не так тяжело, как раньше. Тошнило значительно меньше. И боль в голове немного утихла, хотя и не покинула окончательно.

В комнате стало светлее. Похоже, день в самом разгаре. На потолке плясали желтые зайчики, подгоняемые со всех сторон тенью от шебуршащей за окном листвы. Вот только голоса нет. Она одна. Это очевидно. Только где? И что вообще происходит?

Попытка сдвинуться с места не увенчалась успехом. Руки оказались накрепко привязанными к кровати. Так же как ноги и голова. Но нет, это не совсем кровать. Твердая поверхность, железный поручень. Похоже на каталку. Жесткие ремни стянули грудь, таллию, лоб. Зачем все это? Где я?

Она ничего не могла понять. Каталка и ремни говорили о том, что она в больнице. Хотя с другой стороны – эти вещи вполне можно было перевезти и поставить в каком угодно другом месте. В подвале, на чердаке, в заброшенном доме.

Попытка повернуть голову внутри ремня не увенчалась успехом. София дернулась всем телом, каталка покачнулась и отъехала на пару сантиметров. Ну и дела.

Она затаилась, прислушалась к окружающим звукам, пытаясь по ним хоть что-то определить. Ничего особенного. Шум ветра за окном. Тяжелое постукивание ветвей о стекло. Бряцанье жестяного подоконника. И все.

Голова ныла. Казалось – она наполнена чем-то тяжелым. И не держал бы голову крепкий ремень, ее все равно не удалось бы поднять. Что же случилось?

Была работа. После работы – дом. После дома поход с Анжелой в «Полночь». Были танцы. Знакомство с парнями. Анжела заливисто хохотала, удивляя своей жизнерадостностью, и подливала вина ей в бокал. Странная она, эта Анжела. Анька говорила, что странная. Но чтобы настолько!

А ведь… а ведь я ее видела… здесь. Точно. Как будто это был сон. Но нет. Не сон. Точно, она была тут со мной. Дала минералки. Она мне пела! Вот черт!

Ужасная догадка осенила, едва не лишив способности дышать. Анжела! Это она! Мы были с ней в клубе. А потом… Я не помню, что потом. Я много выпила. Много…

Она меня отравила!

Дрожь прокатилась по телу.

Отравила! Похитила! Привязала!

София дернулась всем телом и глухо застонала от бессилия и страха.

***

Сколько прошло часов? Один? Два? Три? А может быть больше? Время стерлось. Странные звуки, голоса, шаги. Где-то там, за дверью. За стеной. Постукивание ветвей о стекло, подвывание ветра, тени на потолке.

Неожиданно послышался характерный скрежет. В замке повернулся ключ и кто-то вошел. София попыталась повернуть голову, но не смогла. Дверь захлопнулась, и ключ повернулся вновь. Боковое зрение уловило силуэт. А уже через мгновение перед глазами возникло лицо Анжелы.

— Ну вот. Я смотрю, тебе полегчало.

— Что случилось?

— Ничего. Просто теперь мы наконец-то сможем побыть вместе.

— Где я?

— Не волнуйся. Ты в больнице. Я тебе помогу. Я буду за тобой ухаживать, пока ты не поправишься.

— Я разве больна?

— Конечно, дорогая. Мне не хотелось бы тебя расстраивать, но это так.

— И чем же?

— Ты сошла с ума.

Живот свело от несмелой догадки. Психиатрическое отделение Долговки. Вот я где. Вот почему такие звуки за дверью. Несвязные голоса. Все сходится. И она здесь, со мной.

— А ты… ты… же вроде собиралась уезжать.

— Я?

— Ты говорила мне.

— Нет, конечно. Я не могла такого сказать. Сама подумай, зачем мне уезжать. Тут мой дом, моя работа, семья. Здесь ТЫ. Тебе все привиделось. Я же говорю – ты сошла с ума. Когда человек теряет рассудок, ему многое может показаться. Ну, ничего. Я позабочусь о тебе. А потом мы поженимся. Знаешь, как в детской сказке: принцесса спасает своего принца, и они женятся. Вернее нет, не так. Принц спасает принцессу. Я теперь буду твоим принцем.

Сумасшедшая. Она сумасшедшая. Она…

ОНА НЕ ВЫЛЕЧИЛАСЬ ТОГДА!

Она с детства такая! С того самого случая, как испугалась в пятнадцать лет! Господи! Почему же я сразу этого не заметила? Как будто глаза мои были закрыты все это время.

Ее лицо. Почему оно такое? Такое странное. Красивое и в то же время какое-то. А какое, собственно? Жуткое? Злое? Отрешенное? Наверное, все вместе.

И эти глаза… Глубокие. Черные. Тронутые пеленой. В них страшно смотреть… Но почему же раньше страшно не было? Или все-таки было?

София ощутила нехватку воздуха. Она дернулась. Единственным желанием сейчас было вырваться, освободиться от ремней и бежать. Бежать без оглядки.

— Анжела. Развяжи меня. Давай. Не валяй дурака.

Красотка надула губки и отошла от каталки.

— Нет. Ну, подумай сама, — изрекла она, усаживаясь на подоконник, — Как же я могу тебя развязать? Ты захочешь уйти, а тебе нельзя уходить. Тебе нужно подлечиться. Не волнуйся. Ты поправишься. Поправишься обязательно.

— Как я сюда попала?

— Тебе стало плохо. Я привела тебя сюда.

— Плохо? С чего это мне стало вдруг плохо? Никогда не было, а теперь вдруг стало.

— Все когда-нибудь случается впервые. Тебе было так плохо, так плохо. Я просто не знала, что делать.

— Ты меня отравила? Признайся? Ты мне что-нибудь подливала в напиток.

— Конечно, милая, обязательно. Это же часть лечения. Я дала тебе успокоительное. Одно очень хорошее лекарство. Оно ужасно дорогое. Но мне для тебя ничего не жалко.

— И что же ты мне дала?

— Ой, я не помню. Маленькая такая бутылочка с красненькой полосочкой на этикетке. Я видела, такое лекарство доктор дает другим больным. Но только тем, кто очень сильно болен. Очень-очень сильно. Как ты. Знаешь, это лекарство было очень трудно купить. Пришлось заплатить много денег аптекарше, без рецепта давать не хотела. А я плакала. Говорила – человеку плохо. Очень плохо. Спасите-помогите. Тогда она согласилась. Но взятку взяла. Стерва.

— Значит, все-таки ты мне что-то давала…

— Представляешь, мне не разрешают брать лекарства здесь. Безобразие какое-то просто. Я медработник со стажем! А они не дают мне прикасаться к лекарствам. Кошмар! Нужно будет поднять этот вопрос. Скажу папе…

— И что потом? Ты как меня сюда притащила? Отравила – это понятно. А потом? На руках что ли несла?

— Нет, — Анжела расхохоталась. Да так искренне, — Нет, ну что ты? Я похожа на Геракла? Ты сама шла. Понимаешь, это такое лекарство. Оно так действует. Как бы подавляет волю. Человек просто перестает соображать. Но при этом делает все, что ему говорят. Автоматически подчиняется, понимаешь? Ай, ничего ты не понимаешь. Ты же сумасшедшая, что я тебе объясняю?

— А потом, что, ничего не помнит?

— Правильно. Ничего не помнит. Совершенно ничего.

— Надо же… опасная штука… Меня кто-нибудь видел? – в голосе мелькнула надежда.

— Конечно, нет. Никто из наших врачей не видел. Если только посторонние люди. Но они подумали – медсестра ведет больную. Что здесь такого?

— И никто…

— Я сама все сделала. Привела, оформила, как нужно. Я даже завела тебе карточку. Только она не здесь, она у меня. Там, в моем кабинете.

— Каком еще кабинете? Ты же говорила, ты медсестра…

— Да.

— Медсестрам не положен кабинет.

— Мне положен. Я особая медсестра. У меня есть кабинет. В котором есть стол. И даже кровать есть. Чтобы мне было где лечь, когда я остаюсь на дежурства.

— Анжела, выпусти меня.

— Конечно, я тебя выпущу. Когда ты поправишься, я обязательно тебя выпущу. Я буду хорошо о тебе заботиться. Смотри, я тебя переодела. Красивый халат, правда? Твои джинсы я выбросила. Они мне не нравятся.

— Выбросила? Ты не имела права так поступать. Это мое имущество.

— Не переживай. Я все возмещу. Когда ты подлечишься, я куплю тебе новые. Я тебе куплю столько новых джинсов, сколько ты захочешь. Хоть миллион. А сейчас тебе волноваться вредно. Лежи и ни о чем не думай.

— Интересная получается картина. Лежи! Что значит лежи? И какой же ты мне поставила диагноз?

— Что поставила?

— Диагноз. Чем, ты думаешь, я больна?

— Вот видишь, и с памятью проблемы. Я же сказала – ты сошла с ума.

— Такого диагноза нет. Это разговорная речь. А как по-научному называется моя болезнь? Что ты мне в карточку написала?

— Я написала… я написала… да так и написала, София сошла с ума… Постой-ка, а ведь, правда. Нужно как-то по-научному. Хорошо, что ты сказала. Если бы доктор заметил такую оплошность, он бы меня ругал. Ну, так… как же мы назовем твою болезнь?.. может быть сумасшествие первой степени? Нет, это как-то неконкретно. Может быть… может быть тогда…

— Да, ладно, не напрягайся. Лучше развяжи меня, а то неудобно лежать.

— Не развяжу. Ты больна. Тебе нужно лечиться.

— Это тебе нужно лечиться! Это ТЫ больная, а не я. Ты!

— Нет. Больна ты. А я медсестра. Я буду за тобой ухаживать.

— Никакая ты не медсестра!

— Медсестра. Видишь – у меня халат. И шапочка. А ты лежишь в палате. Привязанная. Ты больна.

— В палате? Да никакая это не палата!

— Правильно… — Анжела смущенно хихикнула, — хвалю за наблюдательность. Это не палата. Это подсобка. Понимаешь, дорогая, в клинике совсем нет свободных мест. Так много людей болеет. Пришлось поместить тебя сюда. Но это ничего. Тебе здесь будет хорошо.

— Ты не медсестра… Я могу доказать.

— Даже интересно. Ну и?

— Тебе колют уколы?

— Только витамины. Всем медсестрам нужно колоть витамины. Чтобы они были крепкими и не болели. А то и так работать некому, если еще мы начнем болеть.

— И как часто?

— Иногда два раза в день, иногда три.

— А таблетки? Тебе дают?

— Витамины. Две красненькие и одну капсулу. А вечером синюю пилюлю, если я остаюсь тут ночевать.

— А теперь подумай своей головой – зачем тебе СТОЛЬКО витаминов? Да если бы это были витамины, ты бы ходила вся покрытая прыщами и чесалась, как лишайная собака.

Анжела задумалась. Потом закатала рукав, и принялась озабоченно рассматривать синяки от уколов на внутренней стороне локтя. Видимо ей не понравилось увиденное, как в принципе и услышанное тоже, потому что она злобно соскочила с подоконника и снова подлетела к каталке.

— Мне деньги платят! – раздраженно выкрикнула она, — деньги платят работникам, а не больным!

— Кредитная карточка? Ах да, правда. Вот только врачи не получают деньги по карточке! Они получают их в кассе. В клинике есть своя касса. В главном корпусе. Ага? Что ты на это скажешь? – Сказала и онемела от собственных слов. Господи, а ведь и впрямь. Почему я только сейчас подумала об этом?

— Тогда откуда у меня на карточке деньги появляются? Ровно десятого числа каждый месяц?

— Возможно… их переводит на твой счет папа? Тем более… сколько ты думаешь может получать рядовая медсестра? Да сколько бы не получала! Разве рядовая медсестра может себе позволить водить подруг в рестораны и клубы, содержать коттедж, оплачивать прислугу, наряжаться?

— Замолчи!

— Почему замолчи? Ну, сколько ты получаешь, скажи мне!

— Не твое дело!

— Не мое? Хорошо! Тогда ответь на другой вопрос. Ты когда-нибудь дежурила по этажу одна? Ты знаешь, что в любой больнице медсестры дежурят ночью по одной. Одна медсестра на этаж, один дежурный доктор на все отделение, и несколько санитаров. Ты дежурила когда-нибудь ОДНА?

Анжела молчала, и лицо ее медленно наливалось кровью.

— Ты когда-нибудь делала больным уколы, процедуры? Подтирала им слюни? Выносила утки? Водила их на прогулку? Меняла постель?

— Это не входит в мои обязанности.

— Правда? А что входит? Что? Ты когда-нибудь что-нибудь вообще делала, кроме того, что ходишь по этажу в белом халате? Ты когда-нибудь…

София не успела закончить фразу. Удар по лицу заставил замолчать. Еще удар. Еще. Анжела хлестала руками. Один удар за другим. Ее дыхание стало тяжелым. Рука же и вовсе казалась налитой свинцом.

— Не смей! Не смей! Никогда не смей мне говорить, что я больна! Никогда!!! – Она крикнула, но внезапно спохватилась и замолчала, оглянувшись на дверь — кто-то прошел мимо подсобки, тяжело шаркая ногами. Она схватила каталку и с яростью швырнула ее об стену. Запястья и ноги вспыхнули от боли, зажатые в крепких ремнях.

Ошибка! Ошибка! Ошибка!

Какая я дура! Какая дура! Разве можно так разговаривать с сумасшедшей? Вот и получила. Поделом тебе. Так тебе. Заслужила. По лицу покатились слезы. София громко всхлипнула от боли.

— Заткнись, — злобно зашипела прямо в лицо Анжела, а изо рта ее пахнуло гнилью. София поморщилась.

Заткнуться? А что, это мысль!
Кричать! Конечно, кричать! У двери люди! Они услышат, должны услышать!

И она закричала. Прямо в лицо истязательнице. Прямо глядя в ее затянутые безумной пленкой глаза. Она кричала, получая очередные удары. Кричала, грохаясь о стену каталкой. Она кричала так громко, как только могла. До боли в горле, до хрипоты. Пока огромный кусок зловонной половой тряпки не оказался во рту.

Анжела быстро всунула кляп, не обращая внимания ни на яростное сопротивление, ни на попытки укусить. Сделала это и испытала удовлетворение. Затем тряпку тщательно поправила, равномерно уплотнив ее во рту. Расстегнула ремень на лбу и перемотала рот извлеченным из кармана бинтом, чтобы кляп случайно не выпал.

София уперлась в нее умоляющим взглядом. Слезы катились и катились, под головой с обеих сторон образовались лужи из слез. Все тщетно. Жалости нет. И выхода нет! О Боже! Не может быть, чтобы не было выхода!

— Я не стану привязывать голову, — сделав свое черное дело, Анжела склонилась над заплаканным, красным от побоев лицом и улыбнулась. Так, словно не было никакого конфликта. Словно она в один миг позабыла о том, что лишь минуту назад избивала связанного абсолютно беззащитного перед ней человека, заливаясь краской ненависти и агрессии. Она опять была полна нежности и любви. И опять лепетала тоненьким голоском.

— Ты знаешь, я думаю, что тебе будет интересно смотреть по сторонам. Правда? Ты же хочешь смотреть по сторонам? Например, в окно. Смотри, какие красивые деревья.

Анжела подтянула каталку под самое окно и подальше отдернула штору.

— Смотри. Видишь, какое красивое дерево. Такое большоооое. Такое пыыыышное, — София зажмурила глаза и продолжала всхлипывать, поскуливая от собственной беспомощности, — А еще воробьи. Смотри-ка, вон там сидят. Такие шустрые. Знаешь, у нас много воробьев. Их тут подкармливают. Милосердие, оно ведь дело такое. И птичек жалко, не только людей.

София взглянула в окно. Может быть, там кто-нибудь есть? Может быть, их сейчас увидят с улицы? Но этаж оказался не первый. Судя по кроне дерева даже не второй. Скорее всего, третий. Навряд ли с улицы их было видно.

— Такая решеточка на окне некрасивая, смотри. Ржавая такая. Зачем на окна вешают решетки? Это же так неудобно. А если пожар? Правда? Как тогда спасаться? А там вон домик стоит, видишь? Это все еще клиника. Там какое-то другое отделение. Там другие люди. Они там мучаются, страдают, им больно, — последние слова Анжела протянула, смакуя каждую букву. И от удовольствия закрыла глаза, — Это, наверное, хирургия. Их там режут. Думаю, мне было бы лучше работать там. Но туда меня могут не взять. А зря. Я бы очень старалась. Я обожаю кровь. Обожаю боль, страдания, муки… Я бы ухаживала за ними и смотрела, смотрела, как они умирают, как корчатся в предсмертных муках…

Внутри все сжималось при этих словах. Ангельский голос уже совсем не походил на ангельский. Анжела лепетала совсем точно так же как раньше. Но только было что-то в этом голосе. Какой-то зловещий оттенок. Темно-серый налет на белом полотне. Почему же бросилось это в глаза лишь теперь?

— А вон там, за крышей того дома…

Анжела замолчала. София повернула голову, посмотрела. Что же там? И увидела. Над крышей здания напротив виднелся купол. Купол церкви. И правда, недалеко от больницы Долгова есть церковь! Прямо напротив, через дорогу. Так вот почему эта дура замолчала. Смотрит. Смотрит так, словно перед ней нечто ужасное.

— Ненавижу… — Анжела зашипела змеей и снова залилась краской, — ненавижу… Зачем люди строят церкви? Это жуткая гадость. Это мерзость. Стоит как пуп земли. Противно смотреть. Не то, что зайти туда. Я даже близко не подхожу. Я никогда не подходила к ней близко. Меня выворачивает при одной мысли о том, что она где-то рядом. Рядом… ненавижу…

Еще какое-то время Анжела с ненавистью смотрела в окно. Так словно пыталась гипнотизировать, уничтожать взглядом то, что ей так не нравится.

Потом вздрогнула и вернулась из мира своих раздумий в реальность. Глянула на привязанную к каталке жертву, улыбнулась.

— Хочешь, я спою тебе еще? Тебе нравится, как я пою? Нравится. Я знаю.

И она запела. Так ласково, так тихо. Точно так же, как пела раньше. Но от этого голоса еще больше похолодело внутри. Ангел смерти. Нет, не ангел. Демон! Поющий свою жестокую песню, глядя из зарешеченного окна на такой ненавистный им церковный купол.

София замерла. Затаилась. Сделала вид, что уснула. Но нет, она не спала. Она думала. Пыталась мысленно отыскать слабое место. Ведь нужно как-то со всем этим кончать.

А потом Анжела ушла. Очень резко. Так, словно кто-то незримый срочно окликнул ее. Она просто перестала петь, спрыгнула с подоконника и, даже не взглянув на свою жертву, вышла из подсобки, не забыв запереть дверь на ключ.

Вот тут София и позволила себе расплакаться по-настоящему. Именно так, как ей того хотелось. Жаль, в голос зарыдать не получилось.

***

Ночь показалась вечностью. София прислушивалась к ветру за окном. Изредка дергалась, в попытке избавиться от ремней. Стонала. Тело ныло от боли. Оно почти затекло. Недвижимое положение давало о себе знать.

Мама…
Она, наверное, очень волнуется. Скорее всего, меня уже начали искать. Все обойдется. Родители весь город на уши поставят, но найдут свою дочь. Они такие. Вот только вопрос – когда? Когда найдут? И в каком виде? А вдруг Анжела меня убьет? Что у нее на уме у этой сумасшедшей?

Как же больно. Охх…

София повернула голову и уставилась в окно. Темень темная. Ни луны на небе, ни звездочек. Если бы не редкие фонари где-то там, внизу, на улице – было бы совсем хоть глаз выколи. Темнота пугала не меньше, чем отчаянное положение. Ветви деревьев маячили корявыми лапами, как колдун производящий хитроумные пассы руками над стеклянным шаром.

Взгляд упал на купол.

София никогда не верила в Бога так самозабвенно, как верят некоторые. В детстве ее не крестили, потому что была советская власть, и все были атеистами. А теперь вот – отвергли коммунизм и кинулись все в церковь, как оголтелые. Из одной крайности в другую.

Крещение София получила лишь к двадцати годам. Но верить от этого больше не стала. С самого детства ей твердили, что Бога нет. И быть не может. Как же можно поверить сейчас, в таком возрасте?

София вспомнила свою набожную прабабку, покойную Клавдию Ивановну, что вставала по вечерам на колени перед иконой в углу и стукалась лбом о пол. Ей было все равно, что думают окружающие. Ей было куда важнее, что подумает ОН.

Прабабку София помнила плохо, но моменты таких вот необычных молитв отпечатались в памяти надолго.

А что? Ведь многие люди верят. И Бог помогает им. По крайней мере, они так говорят. Может попросить его? Вдруг услышит? Если говорят, что Господь способен простить человеку все, то может быть, он простит то неверие, что царило в душе с самого рождения по отношению к нему.

София прислушалась к собственным ощущениям и поняла – она и сейчас-то не очень верит во все эти сказки про доброго дядю на облаке. Но, возможно все не так просто, как кажется. А вдруг? Вдруг действительно ОН существует, и ОН услышит.

Купол казался черным. Он упирался огромным крестом прямо в небо. И выглядел не очень-то дружелюбно.

А днем туда ходят люди, подумала София. Они приходят каждый со своей болью, каждый со своей проблемой. И каждый надеется на понимание, на прощение, на любовь. На ЕГО любовь. А еще на помощь. Так же, как я сейчас.

Господи, помоги мне…

Стоило лишь начать. Всего одна фраза в мыслях, всего одна, и слезы хлынули из глаз потоком.

Она проплакала всю ночь, забывшись тяжелым сном лишь под утро…

***

Cон прервался до боли знакомым звуком. Восстановить события получилось с трудом. Но тьма ушла. И стало светло. Утро. А может быть даже день. София открыла глаза – все тот же потолок. Только что за музыка разбудила?

Да, это же мелодия мобильника! МОЕГО мобильника. Остатки сна бесследно пропали. Внутри все сжалось. Он что, где-то рядом? Точно, он здесь, в этой комнате. Вот это да! И звонит. Меня кто-то ищет. Конечно! Мама уже, наверное, всех мобилизовала на поиски. Шуточное ли дело – дочери дома нет третьи сутки. Только странно, что телефон зазвонил лишь сегодня.

В мыслях пронеслись возможные варианты дальнейших действий. Итак! По звуку определить местонахождение телефона. Добраться. Взять в руку. Позвонить наощупь кому попало. Подождать, когда снимут трубку. И после – кричать что есть сил! Звать на помощь!

Прекрасная мысль. Только как это сделать с тряпкой во рту? Ничего. Телефон – это здорово! Это круто! Это ШАНС! Что же придумать, что придумать? Если бы дотянуться и взять его в руку, можно было бы попробовать послать СМС-ку.

София повернула голову на звук и тут… Как же быстро может рухнуть карточный домик надежды! Рядом на подоконнике торжественно восседала Анжела. Она облокотилась плечом о стекло, закинула наверх одну ногу и чем бы вы думали занималась? Конечно, в ее руках был мобильник Софии. Анжела смотрела на него, слушала мелодию, и ее лицо совершенно ничего не выражало.

София издала протяжное «ыыы». Девушка на подоконнике отвлеклась от своего нехитрого действа и глянула в ее сторону. Затем нехотя слезла.

— Что, моя хорошая? Ты проснулась? Ты не будешь кричать, если я вытащу кляп?

София замотала головой.

— Ну, вот и хорошо. Я вижу, ты становишься умницей.

Она размотала бинт и вытащила тряпку изо рта Софии. Во рту стало пусто. София с трудом сомкнула челюсти. Подвигала пересохшими потрескавшимися за ночь губами, это причинило боль.

— Может водички?

— Угу.

Соленая минералка без газов уже не показалась такой мерзостью, как раньше. Напротив, принесла облегчение.

— Кто звонил? – спросила София, постаравшись придать словам как можно больше непринужденности.

Анжела отошла к подоконнику и опять на него залезла.

— Твой телефон мне уже надоел, звонит и звонит. Звонит и звонит. Я его сначала отключила. А сегодня решила включить, посмотреть, какие у тебя картинки есть интересные. А он как начал звонить.

— Кто звонил?

— Сейчас звонила «мамочка». А до этого звонили еще некие «Сашка» и «Анюта».

Они меня ищут! Они меня скоро найдут и заберут отсюда. Сердце замерло от благодарности. Моя семья. Они самые лучшие в мире люди. Они никогда не бросят. Вытащат из любой беды. Сделают все, что от них зависит. Горы свернут и пожертвуют жизнью. Глаза наполнились слезами. А я? Разве я была внимательной дочерью? Наверное, нет. Я так мало уделяла им внимания. Я была такой черствой с ними. Такой холодной…

— Ты что, собираешься плакать? – мобильник громыхнул о подоконник за ненадобностью. Анжела склонилась над лицом пленницы, — я знаю, почему тебе грустно. Ты хочешь домой. Я тебя отпущу, — (Неужели? Сердце забилось быстрее), — Но ты знаешь мои условия. Мы поженимся. Только сначала ты должна меня полюбить. Помнишь?

Ну, опять двадцать пять.

— Анжела, подумай своей головой. Мы обе женщины. Нас никто не распишет. Однополые браки запрещены.

— Я уже думала, — Анжела заметно оживилась при этих словах, — ты знаешь, я все-все продумала. Мы уедем. Сбежим из этой страны. У меня много денег. У меня очень много денег. А если не хватит, мой папа даст еще. Мы уедем туда, где у людей нет предрассудков, где все браки узаконены.

— Это противоестественно. Я никогда не смогу жить так. Даже если ЗАСТАВЛЮ себя полюбить. Подумай сама, от нас отвернутся родственники, друзья. На нас будут косо смотреть. Мы будем бояться выйти на улицу, — София пыталась уговаривать Анжелу, совершенно не понимая, зачем это делает.

— Почему? Если в стране легализованы такие браки, значит народ не против. На нас никто не посмотрит косо.

— Нет. Я не хочу жить за границей.

Зачем пытаться спорить с больным человеком? Зачем опять нарываться на грубость? Ведь эта девушка, она… Она в любой момент может вспыхнуть как спичка.

Но в глубине души что-то твердило: нельзя молчать. Нужно что-то делать. И единственное, что можно сделать в таком положении – говорить. О чем угодно. А что? Вдруг удастся договориться?

— Почему? Многие живут за границей. Им нравится. И тебе понравится. Главное, что мы будем вместе.

— Нет. Тут мои родственники. Моя мама. И твои тоже здесь. Зачем нам за границу? Твой папа выстроил тебе коттедж. Мы могли бы жить в нем.

— Ты права. Здесь уже все схвачено. Есть работа.

— Да, и работа… Анжелочка, развяжи мне руки, пожалуйста. Они так затекли…

Сработало. Анжела подошла и немного ослабила ремни на руках.

— И ноги тоже. Эти ремни так жмут – сил нет никаких.

Анжела ослабила ремни на ногах.

— Так хорошо? Ты не думай, я вовсе не хочу доставлять тебе боль. Хотя… мне было бы приятно видеть боль. Это так ярко. Так возбуждающе… Слушай, а может быть я мазохистка?

О Боже! Еще этого не хватало.

— Нет, Анжелочка, ты не мазохистка. Выбрось это из головы. Ты такая нежная, такая милая, ты не можешь…

— Ты права. Я не просто мазохистка. Я САДИСТКА! Мне нравится боль. И мне нравится смотреть на чужую боль. Знаешь. Я решила, а что, давай попробуем. А?

— Нет, не нужно…

— Нужно. Вдруг тебе понравится? — Анжела подошла к Софии и снова заткнула ей рот кляпом. Затем направилась железному шкафу у стены и бесцеремонно в него залезла, — Тут должно что-то быть. Может быть скальпель. Или шприц…

О нет! Не нужно было с ней говорить! Ошибка! Опять ошибка! Господи! Помоги мне! Пожалуйста, помоги! ПОМОГИ!!! Не позволь ей!!!

— Странно. Ничего нет. Вообще мусор один. Какие-то банки. Может банку разбить? Стекло тоже подойдет. Что ты скажешь? – она вопрошающе повернулась к Софии.

Не допусти! Умоляю! Умоляю!! Не позволь ей!!!

Анжела отвернулась и поставила банку на место.

— Нет. Мы ведь не бомжи какие-то, стеклами резаться. Мы цивильные девушки и нам нужен цивильный инструмент… Ну, ничего подходящего! Что за больница! Куда только папины деньги уходят? Не иначе, как докторам по карманам, — Анжела со злостью хлопнула дверцей шкафчика.

София чуть не заплакала от облегчения. Но не рано ли радоваться? Неизвестно, что еще эта извращенка выдумает.

— Что же нам делать? – она снова подошла к каталке и заглянула жертве в лицо, — Как же мне понравиться тебе? А?

София глухо замычала в ответ.

— Что ты говоришь? – мучительница снова аккуратно вытащила кляп.

— Я хотела сказать, что люблю тебя. Да. Я уже люблю тебя. И хочу остаться с тобой. Хватит, развяжи меня. Если хочешь, мы прямо сейчас пойдем и распишемся.

В мутных глазах сверкнуло замешательство. Как это? Жертва сдается? Уже?

— Ты не обманываешь?

— Конечно, нет. Ты меня подлечила, я теперь здорова и могу выйти замуж за своего принца. Пора меня отпустить. Давай.

— Что ж. Тогда… — Анжела ненадолго задумалась. Потерла пальцами подбородок, отошла к окну, — Ну тогда… Ну, ты же понимаешь, что я не могу тебе поверить вот так, просто. Нужно проверить… Нужно… как-то проверить… Давай я тебя поцелую.

Анжела обернулась, и взгляд ее торжествующе сверкнул.

— А что? Это хорошее решение.

Она подошла к Софии, склонилась над ней.

В этот миг София впервые увидела ее глаза так близко. И ужаснулась. Белков почти не было, радужной оболочки тоже. Только зрачки. Огромные черные зрачки, подернутые пеленой безумия. Они казались бездонными. И было невозможно определить, куда направлен взгляд. Он словно всматривался в бездну. Они сами были бездной.

Анжела наклонилась ниже. И впилась в рот Софии поцелуем. Тело свело от прикосновения этих губ. Они были холодными и влажными. Как будто целуешь лягушку. А юркий холодный язык, настойчиво проскочил в рот и завертелся там змеиным хвостом.

София дернулась, пытаясь избавиться. К горлу подступила тошнота. На глазах выступили слезы.

— Ты обманула меня! – Анжела отпрянула и обдала тьмой из-под ресниц, — Ты обманула! Ты не любишь! Я тебе противна! Ты обманула МЕНЯ!!! Ты… Ты…

Она захлебнулась собственной яростью.

Ошибка. Опять. Как же я снова могла так оплошать? Ведь и нужно было всего-то лишь постараться. Сыграть неописуемое счастье. Как артисты на сцене.

Но было поздно раскаиваться. Холодные руки сомкнулись на горле, и София поняла – она задыхается. Слезы на этот раз хлынули градом. Она пыталась просить о пощаде, хрипела, дергалась. Ее лицо окрасилось в бордовый цвет. Как же больно. Как больно. Невозможно дышать. Потолок перед глазами потемнел, смазался. Глаза закатились, рот приоткрылся от напряжения. Неужели все? Неужели конец? Задушит… Уже задушила… ГОСПОДИ! ПОМОГИ!

Внезапно хватка ослабла. Руки отпрянули от шеи и легкие со свистом втянули воздух. Вырвался захлебывающийся кашель. О Боже! О Господи! Мысли путались. И потолок перед глазами медленно восстанавливал прежние очертания.

— Дорогая. Тебе плохо? – ангельский голосок ворвался в сознание, и прозвучал как сущее издевательство. София кашляла, не в силах подавить першение в горле. Шея болела ужасно.

— Я принесу водички.

Анжела метнулась к подоконнику, схватила бутылку с минералкой и принялась заливать ее прямо в горло Софии. От чего та чуть не захлебнулась, и разразилась кашлем с новой силой.

— Не спеши, не спеши. Пей потихонечку.

Все кипело внутри. Ненавижу ее. Ненавижу… Господи. Ну, где же ты? Помоги мне! Избавь, умоляю! Неужели ТЫ не видишь этого? За что мне такое? За что? Что плохого я сделала?

— Ну, все, все? Успокойся. Где болит? Скажи, где болит? Почему ты плакала? А? Давай, я буду тебя лечить. Сейчас принесу бинты.

Она хотела выскочить из подсобки, но почему-то остановилась у самых дверей. Застыла. Потом развернулась и оживленно взглянула на все еще кашляющую Софию.

— Послушай, — почти шепотом произнесла она, подняв указательный палец, — Я придумала. Есть один хороший выход из нашей ситуации. Мы сделаем тебе операцию по перемене пола. Точно! Знаешь, мы найдем хорошего хирурга. Я заплачу. И тогда… Ты не хочешь выходить за меня замуж, значит… ты вполне сможешь на мне жениться. И на нас никто не станет косо смотреть. Правда? А что? Ведь это действительно выход.

Анжела встала, уперла руки в бока и, закатив к потолку глаза, продолжала рассуждать:

— Так. Значит, нам нужен хороший хирург. Где бы нам взять хорошего хирурга… В принципе, в нашей клинике работают неплохие специалисты. Но нам нужен не просто специалист, а во-первых, специалист по пластической хирургии, которую в нашей клинике не практикуют, во-вторых, такой, чтобы умел держать язык за зубами. Хотя с другой стороны… зачем ему держать язык за зубами? Если ты согласишься сделать это добровольно… Ты ведь согласишься? – Анжела вопрошающе посмотрела на Софию, потом снова уставилась в потолок, — похоже, нет. Значит придется все-таки искать такого, что будет молчать… По идее за хорошие деньги молчать будет кто угодно… кто угодно…

София повернула голову, разглядывая подсобку. Что делать? Что делать? Перевернуть каталку и упасть? Но что это даст? Ничего. Что делать?.. Мобильник! Мобильник на подоконнике! Если она сейчас уйдет, то забудет его. И тогда… Как же я его возьму? Да она и рот мне опять завяжет. Что же делать? Попросить ее?

А что? Правдивость всегда подкупает. Она сбивает с толку. Она запутывает. Что же сказать? Что сказать? Попросить, чтобы она позвонила маме? А что, это мысль!

— Куда же мне обратиться?..

— Анжелочка, — София прохрипела, не узнавая собственного голоса, и снова зашлась кашлем, — Анжелочка. Ты не могла бы…

— Что? Воды?

— Нет. Анжелочка ты не могла бы звякнуть моим родителям, что я тут. Они волнуются.

— Чтооо???

— Родители волнуются. Принеси мне телефон. Давай, ты наберешь, а я поговорю, — Голос стал предательски тонким. Только бы она не сообразила. Только бы купилась на это. Нужно не выдать себя. Говорить без тени сомнения. Всем видом показать, что ничего подозрительного в просьбе нет. Не прогореть бы только, как с поцелуем.

Анжела оторвалась от раздумий и автоматически подошла к окну. Взяла телефон.

— Какой номер?

Какой номер? Ну, откуда мне знать? Только бы не проколоться.

— Эээ… ты знаешь, я не помню. Полистай там, в меню «Контакты». Мама у меня записана как «мамочка».

— «маааамочка»… сейчас мы тебя найдем, мамочка. Сейчас, — наманикюренные пальчики забегали по кнопкам. Анжела увлеклась. И снова села на подоконник, — Мамочка, мамочка. Где у нас мамочка. О! Ну вот!

Сейчас. Сейчас она наберет. Что сказать? Что? Мамочка, привет, не волнуйся, я у Анжелы в больнице. Нет, так не поймет. Подумает, что и правда все хорошо. Перестанет искать. Скажу, мамочка, приезжай за мной в Долговку, я тут с Анжелой. Она не почувствует, что я в беде. Зато может быть действительно приедет. Анжела взбесится. Точно. Но тогда уж пускай бьет. Только что бы не насмерть. А так пускай бьет.

Вдруг Анжела замерла и перестала бегать пальчиками по кнопкам. Задумалась. Неужели просекла? Только не это!

— Нет, — сказала она медленно, — я не дам тебе с мамой говорить. Ты можешь сказать лишнего.

О нет! Ну, за что мне такое?! Опять провал?

— Анжелочка, ну мама же волнуется. Нужно обязательно ей сообщить, а то она станет волноваться еще больше, искать меня. Вызовет милицию. Представляешь, что будет, если милиция сюда приедет и найдет меня? Нас разлучат навсегда.

— Да, правда. Знаешь что, давай я позвоню лучше Аньке. Скажу, пусть матери твоей передаст, что все в порядке. Да, точно. Так и скажу.

И она снова принялась изучать записную книжку на мобильнике.

Хорошо. Очень хорошо. Сейчас. Пусть только позвонит. Пусть. Я закричу. Она забыла заткнуть мне рот. Я закричу, и буду звать на помощь. Анька умная. Она все поймет, если услышит. Ну, давай. Давай. Набирай скорей.

Анжела приложила трубку к уху, прислушиваясь к гудкам. София набрала побольше воздуха в легкие. Я буду кричать просто «ПОМОГИТЕ». Одно слово. Этого достаточно. Они поймут. Звонок с моего номера, голос Анжелы, а потом мой крик. Они поймут. Да.

И вдруг…

— Черт бы тебя побрал!!! – Мобильник ударился о стену так сильно, что сразу же разлетелся на куски. Рассыпался мелкими осколками. Словно брошен был не девушкой, а как минимум чемпионом мира по метанию ядра, — Черт бы тебя побрал! Проклятая! Проклятая стерва! Думала, сможешь меня перехитрить?!!!

Анжела сорвалась, как с цепи и с разбегу толкнула каталку о стену. Еще раз, еще. Потом ухватила Софию обеими руками за волосы и принялась лупить ее головой о каталку.

— Хотела обмануть! Хотела обмануть! Ты хотела кричать?! Я заметила это! Или ты что думаешь, я дура что ли? Думаешь, я дура?!!

Шаги за дверью. Приглушенные голоса. Анжела умолкла, с опаской оглянувшись назад. Заперто. Никто не зайдет. Никто. Почувствовав близость посторонних, София снова набрала воздуха в легкие, но тут же получила удар по щеке. А в следующее мгновение вонючая тряпка оказалась во рту. Анжела спешно перевязала кляп бинтом.

— Ты наказана. Все, ты наказана, — злобно шипела она, обдавая лицом на удивление холодным дыханием, — Ты плохая девочка. Ты будешь наказана за плохое поведение. Ты останешься одна. Я тебя запру, и ты останешься одна. Тебе будет страшно. Но я не приду к тебе. Ты наказана. И знаешь, что еще? Знаешь? Я не стану искать тебе хирурга. Ты этого не заслужила. Я САМА ТЕБЕ СДЕЛАЮ ОПЕРАЦИЮ!

Анжела затянула покрепче ремни, кинула полный ненависти взгляд на прощанье и вышла. Осторожно, стараясь остаться никем незамеченной.

***

— Здравствуй, Карповна, ну как торговля?

Пожилая медсестра приостановилась посреди коридора и с улыбкой на лице поприветствовала подругу.

— Ай, что-то в последнее время плохо брать стали. А я так вкусно жарю! Таких семечек, как у меня нигде нет. Мне ж с Украины родственница присылает. Так то ж семечки! То ж не абы что!

Карповна поравнялась с медсестрой, и они вдвоем побрели по коридору.

— Да, Карповна… Я на тебя гляжу, может и мне каким бизнесом заняться. А то вроде и зарплату и пенсию получаю, а все не хватает…

— Ну, так и детям хочется помочь. А как иначе?

— Сейчас вот внуку что-то надо купить. У меня у внука день рождения в следующую субботу. Ждет, что ему бабушка купит.

Карповна умиленно заулыбалась, легонько тронув подругу за локоть.

— Это сколько, Зоенька, вам уже?

— Вот пять исполняется.

— Ай-ай-ай! Только недавно рожала Верка твоя. В нашем роддоме. Я даже помню, как ее привезли. А уж пять лет. Вот времечко летит!

— Да, для нас теперь летит. И как быстро! Не успеешь оглянуться, а уж год прошел, два прошло, пять прошло…

Обе вздохнули почти в унисон и задумчиво побрели дальше.

— А тебе, Зоя, когда на дежурство? Ты пришла или уходишь?

— Ухожу, ухожу. Я сутки отбыла. Теперь мне послезавтра заступать. Не хочет сейчас молодежь к нам идти. Что делать? Я такая, что и отдохнула бы уже. Так больных ведь не оставишь.

— Даааа, — Карповна снова вздохнула, — одержимых нынче много стало. Раньше помнится, когда я в молодости сестричкой работала, так отродясь столько не было. По три, ну может по четыре в палате. А сейчас вон гляди сколько. Только и думают, куда бы еще койки поставить. А мне убирать ой как тяжело за ними. Между койками этими попробуй пройди с ведром-то да со шваброй. Понагородили столько, что жуть.

— А кому легко, Полина? Кому легко? Мне ты думаешь легко с ними? Это тебе не с нормальными людьми-то. С теми — надо укол, подошел да сделал. А этих еще поуговаривать надо, да попросить каждого, да все по-хорошему, чтоб не дай Бог не разнервничались… А еще Галю эту вчера опять к нам привезли, слыхала?

— Ту, что дети смотреть не хотят?

— Ее. И опять она, за свое. Только вздохнули тогда с облегченьем, домой отправили. А она гляди — и снова тут. Сегодня утром уже постель ей меняла, опять обгадилась вся. Это ж нет, чтоб в сортир пойти, как все делают. Еще ладно если бы ходить не могла. А то по коридорам бегает, что тое дите по школе. А как приспичит – бежит в постель ложится. И оправляется.

— Ооооо, — Карповна покачала головой, — Не завидую я тебе.

— Я и уговаривала, и просила, и учила ее. И водила за ручку, показать, куда ходить надо. А она все головой машет – хорошо, хорошо. А сама под себя. Бежит – и в постель. Где тут родственники выдержат такое? Это только мы тут выдерживаем.

— То болезнь, Зоенька, то болезнь. То такой недуг прицепился под старость лет. Не дай Бог никому.

Они остановились перед дверью подсобки. Карповна сняла с головы платок. Положила в тряпичную торбу. Дрожащей рукой расстегнула ворот вязаной кофты.

— Да, Полина, так вот. Прими-ка сумку, — Медсестра подала уборщице сумку, сняла халат и осталась в одном ситцевом сарафане.

— Ох, сегодня уж вечером передохну. Не поеду к своим. Сейчас вот халат занесу, повешу. Потом в гастроном — и домой… Устала… Давай-ка, — и сумка вернулась к хозяйке, — А тут еще орать кто-то вздумал. Все закричит, закричит. Я бегу – думаю: кто же это? Может, случилось чего? Так вроде в порядке все. Кто ходит, кто лежит. И все хорошо. Не пойму, ерунда какая-то.

— Зоооенька. Они ж на то и больные. Ты не слышала, как у меня один пациент кричал, когда я по молодости медсестрой была. Так бывает, закричит, закричит. На весь этаж. Я ему: что случилось? А он не помнит, что минуту назад орал. Смотрит на меня. То болезнь такая. Да. Такая болезнь.

— Ну, может быть, может быть. Узнать бы только кто… Охх. Ладненько. Устала. Пойду.

— Отдохни, отдохни. Работа тяжкая. Отдохнуть надо, надо, — Карповна полезла в широкий карман, принялась там шарить, — Погодь. А где ключ-то мой? А?

Она наклонилась и заглянула туда, оттянув в сторону вязаные полы. Снова полезла рукой. Потом в другой карман.

— Где ключ-то? А? Куда делся?

— Ты может, на пост отдала?

— Нет, точно помню, положила в карман. Убралась в пятницу вечером, все поставила, халат повесила и… положила ключ в карман. Нашто я его на пост буду отдавать? То ж мой. Я его всегда у себя держу. Нашто я его буду на пост…

Она принялась доставать содержимое карманов. Платочки, булавки, ручка от оконной рамы, а так же перемотанная изолентой шариковая, обрывки вязальных ниток, бумажки с ценными записями… все благополучно перекочевало в торбу. Ключа от подсобки не было.

— Да черт его дери! Что ж оно такое?– Карповна покраснела от волнения.

— Пойди на пост. Пойди. Там запасной должен быть.

— Запасной… А мой-то где?..

— Может, где обронила.

— Может, обронила… может… Ладненько, Зоюшка, ты беги уж домой. Я и правда на пост пойду.

— Ну, счастливенько тебе, Полина.

— Счастливенько, счастливенько…

Карповна посеменила назад, в сторону лестницы, причитая и охая на ходу. А медсестра отправилась дальше по коридору.

***

Шаги. Кто-то остановился. Женские голоса. О чем говорят, не понять. Железная дверь гасит звуки. Но стоят они прямо тут, у двери. Это точно.

София заерзала, попыталась сдавленно застонать. Проклятый кляп! Он так плотно сидит во рту. Ее навряд ли услышали бы, даже находясь за обычной дверью. А уж за железной-то и подавно. Зачем же я орала тогда? Зачем? Если бы я не закричала, она не догадалась бы всунуть эту проклятую тряпку. И я закричала бы сейчас. Сейчас самое время. Там кто-то есть. Меня услышали бы и спасли. Ой дура! Какая же я дура! София заерзала еще активней. Рывок. Еще. Каталка громыхнула о подоконник.

Никто не услышал. Снова шаги. Люди, что стояли под дверью, ушли. Софию охватило отчаянье. Как же так? Ведь это был шанс. И я его упустила.

***

На посту ключа не оказалось. Уборщица долго рылась в ящике, пересматривая все, что там имелось. Авось закатился куда. Или в другой ящик попал по ошибке. Но нет. Он не закатился и никуда по ошибке не попал. Он попросту испарился. Словно и не было его никогда.

Немного поразмыслив о судьбине своей нелегкой («Ох, оно мне надо? Это ж как не везет, так уж не везет. Еще этот ключ на мою голову»), Карповна отправилась искать плотника Сашу.

Бежать пришлось в соседнее здание. Как ни странно, плотник оказался на месте. В его мини-мастерской, заваленной ломаным барахлом, требующим ремонта, царил полумрак и пахло клеем. Хозяин сей обители, невысокого роста лысоватый мужчина лет сорока, неторопливо откатывал рукава клетчатой рубахи, видимо, собираясь уходить.

— Саша. Сашенька, — выпалила уборщица прямо с порога, — ох беда у меня, беда, помоги.

— Что стряслось?

— Ключ потеряла от подсобки. Саш, сделай милость, помоги старухе.

— Дык, я что искать щас пойду ключ Ваш? Я что, сыщик по совместительству?

— Я уж искала. Нет его. И на посту запасного нет. Куда все пропало – ума не приложу. А мне убираться как? Все ведра там, и тряпки там, и халат мой там. Саш, открой дверь. А? Все равно ведь, коли скоро не найду, придется дверь ломать, да менять замок. Так ты сейчас сломай. А то неохота мне ведро просить у Ильинишны. Она на меня рычит, как собака, чтоб на каждый этаж свои ведра иметь. Да коли и даст мне, так только после как сама приберется. А мне когда ее ждать? Я же не могу до ночи-то…

— Охх, не было бабе забот… — протянул Саша при мысли о том, что придется скоро менять замок в подсобке, — не хватало мне только ваших этих казусов.

— Так пошли, что ль?

— А закроете потом как? Или что, сторожить останетесь ночами, чтоб придурки причиндалы ваши не растащили?

Карповна не ответила. Она не знала, как она подсобку потом закроет. Ну да ничего, подумала, голь на выдумки хитра, авось придумаю что, подопру как-нибудь пока суд да дело, авось не зайдет никто.

Саша вздохнул. Закатал обратно рукава, нехотя полез за инструментами. Достал из-под стола дежурный чемоданчик, отряхнул, поднялся. И они пошли, не забыв перед этим запереть дверь мастерской.

— У меня, Карповна, рабочий день уже пол часа, как закончился. Между прочим, давно дома должен быть. А я тут с табуретками возился-возился. Теперь Вы еще с этими ключами, — Саша шел впереди, уверенным шагом большого специалиста. За ним семенила старушка, сосредоточенно покрякивая на бегу.

Деревья парка шумели над головой. Сквозь их неплотную крону проникал солнечный свет, рассыпаясь по асфальту шустрыми зайчиками. Вечер обещал быть весьма приятным.

— Ох, как хорошо, что ты Саша, не ушел. А то что бы я без тебя делала? Ох, как повезло мне…

— Ну еще бы.

Они поднялись на третий этаж, остановились у двери подсобки. Карповна не на шутку запыхалась. Она положила руку на грудь и громко со свистом дышала. Саша же раскрыл чемоданчик и незамедлительно принялся за работу. Нужно побыстрей разобраться с этой бедой. А то домой жуть как охота.

Сказать, что он недолюбливал здешних обитателей было бы неправильно. Он их побаивался, это да. И никогда не мог понять женщин, которые тут работают. Такие хрупкие, слабые. Наверное, милосердие – очень большая сила, если она способна заставить человека работать ЗДЕСЬ.

Замок оказался таким же старым, как сама дверь. Вставляли его еще до того, как в здании обосновалось отделение психиатрии. Для чего такой крепкий – не понятно. Но к теперешним условиям очень подходяще.

***

Опять. Глотая остатки слез, София замерла, прислушиваясь к звукам за дверью. Снова кто-то пришел. Снова голоса. Женский. Мужской. О Боже. Что делать? Что делать? Быстрее. София снова попыталась мычать через тряпку, но сразу же спохватилась. Ее так никто не услышит. Нужно что-то более существенное.

Рывок. Удар о подоконник. Боль пронеслась по телу, стянутому ремнями. Черт бы ее побрал эту боль. Еще удар. Еще. Боль усилилась. Разлилась повсюду. Даже там, где ее не должно было быть. Не важно. Плевать. Еще удар. Не слышат. Почему никто не слышит? Может быть, потому что подоконник деревянный? Удар получается глухим. Не достаточно громким. Но что же тогда? Что делать? Быстрее, пока они не ушли.

Накатилась новая волна слез. Они душили, не давали дышать. Отчаянье становилось все резче.

Кто-то заскрежетал замком. Открывают? Слава Богу! Неужели все сейчас закончится? Слезы покатились ручьями. София не могла больше двигаться в ожидании скорого освобождения. Ну, вот и все. Ну, вот… Она не мычала больше, не стучала каталкой. Она только плакала. Только плакала.

***

Дверь открыть не удалось. Саша старался, в этом ему нужно отдать должное. Но только ничего у него не вышло.

— Не, Карповна. Это я не открою. Тут не иначе, замок придется полностью убирать. Эхх. Лишние расходы. Клиника и так небогатая, да чтоб еще на такую ерунду разоряться. Убьет начальство.

Уборщица разволновалась еще больше:

— Ай-ай-ай… А что ж делать-то? А?

— Ждать. Я выпишу замок сюда новый. А потом этот высверлим. Все будет нормально, не волнуйтесь. А пока лучше не трогать. Пусть закрытое постоит. Отделение такое, сами понимаете.

— Уууу… Сааааашаааа…. – Карповна закачала расстроено головой, — А когда? Когда же? А?

— Думаю, не меньше месяца придется подождать.

— Ай-ай-ай… Как долго. А пораньше никак?

— Никак, Карповна, никак. Мне же заказать надо, выписать. Я бы за свои купил, в долг, да на мели сейчас. Жена запилила, есть дома нечего, и дети малые… — Саша принялся собирать инструменты обратно в чемоданчик, — Да и у Вас, я думаю тоже не густо с деньгами. Так что… Ждите, Карповна, ждите. А Вы поищите еще, может, найдется ключ. Хоть один, но должен найтись. Поищите.

Саша поднялся, подхватил чемоданчик, потягиваясь распрямил плечи. И тут вдруг оторопел.

В дверях, отделяющих коридор от лестничной клетки, стояла девушка. Миловидная, белокурая, с длинными пушистыми ресницами и блестящими большими губами, искусно подведенными кроваво-красной помадой. В белом халате и шапочке медсестры. Наверное, ее можно было бы назвать прекрасной, если бы не глаза, с ненавистью смотрящие прямо на Сашу.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. И от этого взгляда у плотника мурашки побежали по коже. А Карповна вдруг дернулась, словно отряхивая с плеч остатки сна, и тут же торопливо залепетала:

— Анжелочка. Миленькая, ты что тут стоишь? Тихий час еще не окончился. Пойди в палату, пойди, — уборщица подошла к девушке и принялась поглаживать ее по руке, — давай, милая, иди. На уколы еще не скооооро, не скооооро еще.

— Что тут происходит? – Анжела рявкнула так, словно хотела звуком своего голоса отогнать от двери посторонних.

Саша сконфузился еще больше, не совсем понимая, что происходит и кто она такая вообще, эта загадочная, неизвестно откуда взявшаяся особа.

— Ничего, милая, не беспокойся. Это плотник наш, Саша. Он мне дверь помогал открыть. Бабушка ключик потеряла. Ты иди, иди.

— И как успехи? – она вновь зыркнула на плотника, словно желая убить его взглядом.

— Все в порядке, в порядке, иди.

— Дверь открыли?

— Нет, милая, не получается. Придется Карповне опять к Ильинишне идти ведро просить.

— Ну, ничего. СхОдите, не развалитесь.

— Схожу, конечно, схожу. А ты иди в палату.

— Да что Вы мне — иди, иди. Я Вам что, пациентка что ли?! Я медработник! Не смейте со мной так разговаривать! Сама знаю, что мне делать! – девушка развернулась и зашагала прочь, через пролет в противоположное крыло.

— Новенькая? – спросил Саша.

— Нет. Она давно тут лежит. Это Анжелочка наша. Ее папа – богатый человек. Он нашей клинике деньгами помогает.

— Лежит?!! Я думал, работает. Она же в халате.

Карповна добродушно засмеялась:

— Нееет, милый, не работает. Лежит. У нее какая-то сложная болезнь. По ней и не скажешь, что она больная. Иногда она нормальная, иногда не в себе. Если честно, я ее побаиваюсь. Никогда не знаешь, чего ожидать. А наши-то ей на уступки идут. Папочка денежку клинике дает. Приходится с девочкой обращаться получше, не так, как с другими. Видишь вон, козырем ходит. То ж решила, что она медсестра. А доктор подыграл, чтоб не травмировать. Халатик ей выдал, шапочку. Чтоб только не волновалась лишний раз. Тут своему персоналу не всегда новый достанется, а он — ей. И палату отдельную. На одно койка-место. Других-то больных вон класть некуда. Скоро человек на человеке будут лежать. А эта одна в палате. Ну что ж, тАк вот. Все денежка решает в наше время. И домой ее отпускают, если все хорошо. Да и вообще, тут больных не держат долго. Подлечат – и выписывают. А она, как дочь полка. Впору прописку оформлять.

— Дааа. А я не видал ее раньше. Странно. Наверное, внимания не обращал… Ладненько, пойду я. В общем, договорились, Карповна. Да? Вы ключик еще поищите. Проверьте, может дома лежит. Не найдете – будем менять замок. А до тех пор не трогайте.

Саша повернулся и устало побрел к лестнице. А уборщица, кинула прощальный взгляд на дверь подсобки, пару раз глубоко вздохнула, проклиная в душе собственную нерадивость, и отправилась за помощью к Ильинишне на второй этаж.

***

Ушли? Неужели ушли?.. Похоже на то. Ни голосов, ни движения. Никаких признаков жизни там, за этой треклятой дверью. Но что же случилось? Почему?

София задохнулась собственным отчаяньем. Надежда снова покинула сердце. Девушка прислушалась, пытаясь различить хоть что-то. Что-то такое, что могло бы сказать о присутствии людей. Ничего. Никого. Лишь тишина. Опять тишина. Господи! Ну, где же ты? Почему? Почему все так?

София зажмурилась и глухо завыла.

***

Ветер разбросал редкие седые волосы и обдал неповторимым запахом полыни. Запахом беззаботного детства, чистоты и радости. Приятно защемило в груди.

Почему-то сразу вспомнилась бабушка. Как она затапливает по утру старенькую русскую печку. А мама надевает на голову ситцевый платок и уходит в коровник. Отец-тракторист тоже отправляется по делам. Летом в колхозе работы много. А они остаются одни: бабушка и двое пострелят-мальчишек. Он да младший брат его Сашка, уважаемый нынче заслуженный преподаватель одной из лучших школ города.

Детям совсем не хочется спать. Только родители за порог – они вскакивают, и жизнь закипает. Начинаются приключения. Забавные, веселые, бесконечно интересные. Ох, давно это было! И этот запах. Он был тогда везде. Был частью жизни. Как же мы променяли все это на серую пыль городских улиц? Как же смогли?

Кроме воспоминаний у отца Владимира в этих местах ничего не осталось. Дом давно продан, родственников нет. Вот только друг детства Степан, звонит иногда. Да и то не отсюда. Из города. Он теперь тоже городской.

Отец Владимир остановился посреди станции, прислушиваясь к волнующим ощущениям. За спиной громыхнула и шумно уехала электричка. Воздух наполнился пением птиц. Как же хорошо!

Вид со станционной платформы открывался замечательный. Утопающие в зелени домики, пыльные дорожки, голубовато-лиловое бескрайнее небо. А вдалеке, в самом сердце родной деревни – старенькая церквушка. Небольшой купол сверкает над крышами домов в лучах клонящегося к закату солнца, одним своим видом напоминая людям о силе добра, о праведности и покаянии.

Ну, здравствуй, милая. К тебе-то я и приехал.

Отец Владимир уверенным шагом направился в сторону церкви. Как же все изменилось с тех пор, как он в последний раз был тут. Все другое. Все. И домики, и дворики, да и сами люди. Жизнь не стоит на месте. А церквушка стоит, как стояла. Благое место, намоленное, чистое. Сколько раз разрушала нелегкая жизнь старое здание. Сначала большевики, потом война. Но вырастало на прежнем месте новое. Людскую душу нельзя разрушить ни бомбежкой, ни законами строгими.

Вечерняя служба подходила к концу, когда отец Владимир переступил порог и остановился на входе. Здесь тоже многое изменилось с тех пор, как они с бабушкой в детстве бывали на таких вот службах. Конечно, а как же иначе? По-другому все. Но хороша, хороша. Небогато – деревянные стены, видавшие виды иконы — все с душою, с любовью. Легко и приятно как прежде. Уютно, спокойно. Именно так, как должно быть.

Пожилой батюшка, самозабвенно поющий молитву, бросил взгляд в сторону гостя и, как показалось отцу Владимиру, благодушно кивнул, прикрыв оба глаза и давая тем самым понять, что увидел его, обратил внимание. Надо же, поздоровался. Узнал единомышленника. Видимо, церковнослужителя и без рясы за версту видать.

Когда служба закончилась, и немногочисленные прихожане стали неспеша разбредаться, батюшка сразу же подошел к отцу Владимиру. Это был мужчина пожилой, тучный, с пышной седой бородой и бесконечно добрым взглядом.

— Здравствуйте. Вижу, по Родине стосковались? Родню навестить или так, места вспомнить?

— Здравствуйте. Угадали, здешний я. Только не был давно. Наша семья в город перебралась, я еще ребенком был. А сюда по делу. Я ищу отца Николая. Слышал, он в этой церкви служит.

— Вижу, что по делу. Большие сомнения на душе. Страх вижу. Сразу увидел, как только зашли Вы.

— Охх, — отец Владимир всплеснул руками и смущенно заулыбался, приглаживая редкие волосы на голове, — Так Вы и есть…

— Правда. Отец Николай – это я. А Вас как величать?

— Отцом Владимиром зовите. «Всех скорбящих радосте» — настоятель я. Коллега Ваш, как в миру говорят.

— Очень большое смятение в сердце твоем, Владимир. Не пойму, с чем связано. Пойдем во двор выйдем, там поговорим.

Они вышли в небольшой церковный дворик. Отец Николай тяжело опустился на аккуратную, выкрашенную зеленым цветом, скамью прямо под раскидистыми ветвями старой груши. Тяжело вздохнул и жестом пригласил гостя усаживаться радом. Отец Владимир не замедлил принять приглашение.

— Я вот по какому делу, — несмело начал гость, — с некоторых пор посещают меня виденья. Да все кошмары. То ли предупреждение какое, то ли наказание – не пойму. Ночами не сплю, а днем… я чувствую нечто такое, чего не чувствовал раньше. Начинаю молиться, а на душе камень. Да такой, что не скинуть его, не расправить плеч.

— И что же чувствуешь?

— Страх. Мне все кажется, темное рядом. Какое-то зло незримое. Да понять не могу, что такое со мной. А особенно в одном месте. Но не всегда. Временами. Вот я и вспомнил, друг мой детства как-то говорил, у него родня тут осталась, сестра троюродная со своим семейством. Так вот рассказала та сестра однажды, появился настоятель новый в здешней церкви, отец Николай. Ясновидец. Беды человеческие сразу, как на ладони все видит. И помочь не откажет. Вот, я и приехал искать Вас.

Отец Владимир сделал паузу, поглядывая искоса на собеседника. Тот молчал, и лицо его было сосредоточенным.

— Помог мне Господь, — продолжил рассказчик, спустя минуту, — Как за руку вел. И вспомнил я про Вас неожиданно. Разговор-то наш с другом давно был. Я уж и думать о нем забыл, а тут – на тебе, будто нашептал кто! Поспешил. Собираться долго не стал. До вокзала добрался, аж сам удивился. На автобус бежал, а тот ушел перед самым носом. Растерялся я, и тут парень знакомый, из соседей моих по старой квартире, на машине случайно мимо ехал. Остановился. Куда, говорит, батюшка, спешите? Садитесь, подброшу. Сел я. Он мне и говорит: совсем, дескать, ехать по этой дороге не собирался, зачем свернул – ума не приложу. А потом еще удивительнее получилось — электричка меня дождалась, хоть опаздывал я сильно. И денег на билет не хватало – девочка-кассирша свои положила, хоть не просил ее. И понял я – не зря еду. Господь ведет. Значит нужное дело. Вот прошу Вас помочь мне. Уж не знаю, что делать. Что думать не знаю.

— Ясновидцем меня называют. Это да, — отец Николай довольно хмыкнул в густую бороду и снова нежно пригладил ее рукой, — Хоть я не все, конечно, вижу, как люди думают. Вижу то, что Господь открыть хочет. А Вашу беду открыл. Где же место такое, что страху в нем столько?

— Больница. Моя церковь находится недалеко от больницы. Совсем рядом, через дорогу.

— У больницы? Что ж, хорошее дело основали. Человеку, когда в болезни он, очень помощь нужна духовная. Очищается человек страданием. Вы поддержкой ему. Похвально.

— Правда, батюшка, Ваша правда. Только вот… помогите. Что делать-то мне?

— А ведь я знал, что ко мне сегодня за помощью придут, — отец Николай многозначительно покосился на собеседника. Так, словно в самую душу хотел заглянуть, — Кто это будет – не ведал, а что придут – открылось мне. Ехать сказано было с просящим. Я уж и об отъезде своем сообщил. Так что, волнения Ваши и страхи скоро на себе познаю. Тогда уж будем думать вместе, что делать нам дальше.

— Спасибо Вам. Спасибо.

— Да не за что меня благодарить. Общее дело делаем. А пока, я думаю, Вам лучше здесь остаться. На ночь глядя не стоит ехать.

— Так ведь дело-то спешное… я так думаю.

— Вот что я Вам скажу, коллега, — при последнем слове отец Николай улыбнулся, — Верьте мне. Верьте, как самому себе. Коли было бы к спеху, я бы уж сломя голову побежал, даже Вас не дожидаясь. Господь знает, когда и что. Он укажет час. Завтра поедем. Днем. А пока, отдохните. В доме моем переночуете сегодня. Покушаете, да по родным местам погуляете. Устала душенька Ваша, отдыха хочет. А в этих местах хорошо ей.

На том и сошлись.

***

Солнце не успело как следует осветить подсобку, а тяжелый сон Софии прервал звук повернувшегося в замке ключа.

Ну вот. Еще один день начинается. Мысли скользнули по пережитым за две предыдущие недели событиям – и стало не по себе. Просто триллер какой-то. Тупой западный фильмец с героями-извращенцами и холодящим душу сюжетом. Неужели могла я когда-нибудь предположить, что такое может случиться в нашей стране. Более того — в нашем городе. Случиться СО МНОЙ!

Анжела пришла с книгой подмышкой. Заперла за собой дверь и склонилась над вымученным, посеревшим лицом Софии.

— Проснулась, — констатировала она, — доброе утро.

Доброе? Она что, шутить изволит? София поняла, что уже почти не чувствует собственного тела. Как будто на каталке она лежала сейчас не полностью. Одна душа лежала, измученная и голая, без телесной оболочки.

— Я пришла почитать тебе книгу. Знаешь, я ездила домой и купила по дороге справочник. Такой интересный!

Анжела положила книгу на подоконник и протянула руку к лицу Софии. Принялась разматывать бинт.

— Ты же не собираешься орать? – снова поинтересовалась она.

София мотнула головой в знак отрицания. Орать… если бы это могло помочь…сейчас…

Кляп медленно освободил полость рта и был положен рядом с лицом на каталку. О Господи! Наконец-то. А то ведь даже слюны не сглотнуть. София пошевелила челюстью, чем вызвала улыбку на лице своей истязательницы.

— Я пить хочу, — осторожно попросила она. Одна лишь мысль о противной минералке без газов или даже о воде из сортира с запахом хлорки и вкусом болота, заставляла желудок сжиматься от жажды.

— Нет, — Анжела поправила ворот халата на теле жертвы и внимательно осмотрела свои алые ногти, — если я дам тебе воды, ты захочешь в туалет. А мне что тогда делать? Выносить утки в мои обязанности не входит.

— А ты позови санитарку – она вынесет.

Анжела расхохоталась, запрокинув голову к потолку.

— Милая! Я обожаю твое чувство юмора.

Она подошла к подоконнику и ловко на него залезла. Положила к себе на колени книгу. Открыла.

— Ну, слушай. «Справочник телефонных номеров города N за первое января две тысячи шестого года».

И она принялась читать. Медленно. Выразительно проговаривая каждое слово, каждую цифру.

Фамилия за фамилией. Номер за номером. Страница за страницей.

Деревянная спина. Сомлевшие руки. Бумажная сухость в горле.

А за окном занималось утро. Утро вторника.

София задумалась. Это единственное, что она могла делать. Мысли не свяжешь.
Четвертые сутки со дня моей пропажи. Неужели никто не может выйти на след? Неужели совершенно не за что зацепиться? Ведь должны же быть хоть какие-то ниточки, что могли бы привести ко мне.

Взглянула на Анжелу. Сидит. Читает. Спокойная такая. Уравновешенная. Вся из себя беленькая. Голосочек тоненький. Губки пухленькие. Сущий ангел, да и только. Что же делать? Один и тот же вопрос. Один и тот же. И ни одного ответа. Что можно сделать, если уже все перепробовано? Что? Белый халатик заманчиво распахнулся, обнажая тонкую ножку. Полы его свесились вниз. Что это у нее в кармане? Так свешивается, как будто там что-то… сигареты что ли?

Сигареты. А что, очень похоже. Прямоугольный контур. Сквозь тонкую ткань халата видны красные буквы. Точно.

А почему бы собственно не…

В голову внезапно пришла идея. Закурить! Кто-нибудь почувствует запах и заглянет посмотреть. В подсобках курить запрещено. Конечно!

Только бы она не догадалась!

Мысль о том, что в иссушенный кляпом и жаждой рот попадет хоть капля дыма, заставила поморщиться. Но не подавать виду! Не подавать!

— Анжелочка. Курить так хочется. Можешь мне дать сигаретку? – прошамкала София пересохшими губами.

— Конечно, дорогая.

Анжела оторвала взгляд от книги и полезла в карман халата. Достала пачку сигарет, маленькую китайскую зажигалку. И… часы. Глянув на них мельком, она вдруг вскочила.

— Ой! Софочка! У меня же витамины назначены! Надо сбегать, а то станут искать.

Анжела наклонилась к лицу пленницы и нежно поцеловала ее в лоб. Как покойника.

— Полежи. Я мигом. Сделаю укольчик и вернусь. Потом вместе покурим.

Она кинула сигареты и зажигалку на подоконник, наспех запихнула Софии в рот тряпку, обмотала бинтом, чтоб не вывалилась. Потом разгладила халат, и прямо с книгой в руках выскочила за дверь.

Опять провал. Ничего не вышло. Снова одна, с кляпом во рту — ни закричать, ни заплакать.

Очень плохо. Но, все же есть одно утешение – Анжела не догадалась о ее намерениях. Это огромный плюс. Теперь дело времени. Ничего, «дорогая», покурим, когда ты вернешься.

София отвернулась к окну и посмотрела на верхушку позолоченного купола над крышей соседнего здания.

Ну, где же ты, Господи? Помоги мне. Я клянусь, что не стану никогда причинять людям зло. Я не стану обижать брата. Я буду внимательна к родителям. Я… Клянусь, даже Анжелу прощу. Считай, что уже простила. Она не виновата, она просто больна. Ну, помоги же.

Нет ответа.

Лишь новая волна одиночества и страха. Это становится невыносимым.

София тихонько застонала, поглядывая на пляску ветвей за окном. Кляп ужасно давил. Казалось, он с каждой минутой увеличивается в размерах и скоро сломает ей челюсть.

Воробьи целым скопом уселись на решетку. Попрыгали, играя в свои воробьиные игры. Встрепенулись и один за другим суетливо улетели прочь. Какой же прекрасный мир ты создал, Господи. Как же я раньше не замечала? Наверное, попросту не хотела замечать. Оно и правда. Некогда по сторонам глазеть в погоне за «светлым будущим». Ах, птички, если бы вы могли говорить. Если бы вы могли рассказать людям о моей беде.

Порыв ветра. Самая толстая из веток громко ударила по жестяному подоконнику. Из щели между створками рамы потянуло сквозняком. По мокрым щекам пробежал холодок, на голове от дуновения шевельнулись волосы.

Еще один порыв ветра… Что-то щелкнуло, заскрипело. Сквозняк усилился. Что это? Открылась дверь? Она вернулась? Как-то быстро.

Нет. Никого. Только шаги и несвязная речь в коридоре стали слышны гораздо лучше. Боковое зрение уловило движение.

Рискуя свернуть себе шею, София повернула голову в сторону двери. Так сильно, насколько могла. И поняла, что не ошиблась. Дверь приоткрыта. Анжела забыла запереть на ключ! Эта ворона убежала и оставила дверь незапертой! А сквозняк ее приоткрыл!

В животе потеплело. Это шанс! Его нельзя упустить!

Что делать? Что делать? Что делать? Закричать не получится. Что делать? Думай, Софочка. Думай. Думай быстрей!

Для начала подобраться поближе к двери, а там видно будет. И София неистово дернулась всем телом. Каталка покачнулась, но не сдвинулась с места. Еще рывок. Колеса нехотя провернулись. Получается! Рывок вправо. Еще. Еще. Пальцы коснулась стены, и замлевшее запястье воспламенилось от дикой боли. Рывок. Ближе. Рука плотно легла на шершавую краску. Теперь оттолкнуться. Как можно сильнее. Не упустить шанс. Быстрей, пока она не вернулась. И откуда берутся силы в такие моменты? Ладонь спружинила, отбрасывая тело. Каталка, едва не опрокинувшись, развернулась. Какая удача! Все получится. Получится. Должно получиться. Не может не получиться. Рывок. Еще. Сантиметр за сантиметром.

Небольшое пространство подсобки показалось полигоном, которому не видно конца. Время растянулось до неимоверных размеров. Растеклось бензиновым пятном по поверхности жизни. Но нет ничего непреодолимого для человека, попавшего в беду. И вот оно – цель достигнута. С тяжелым лязгающим звуком каталка уткнулась в железную поверхность двери. И дверь захлопнулась.

Нет только не это. Открыть. Срочно открыть. Рывок плечами, поворот. Еще рывок. Еще поворот. Пальцы уперлись в холодную металлическую поверхность. Спружинила, продвигая тело. Несколько резких движений, и ладонь ухватила дверную ручку. Господи! Неужели? София потянула и (О чудо!) дверь поддалась, приоткрыв перед взором тонкую полоску коридора.

Вывернув голову, София взглянула в образовавшуюся щель. Пространство перед дверью пустовало. Но где-то там, всего в нескольких десятках шагов, в соседнем пролете, ходили люди. Она видела силуэты, мелькающие сквозь неширокий просвет. Душа замерла. Что делать дальше? Как привлечь внимание? Закричать бы, да этот проклятый кляп во рту! А стонать бесполезно, отсюда никто не услышит.

София дернулась, и каталка с лязгом ударила по двери. Громко! Еще бы! Железом-то по железу. Еще удар. Дверь захлопнулась. Но это ничего. Ладонь нажала на ручку и вновь приоткрыла ее. Удар. Удар. Звук гулким эхом покатился по этажу. Услышат. Обязательно услышат. Давайте же, идите сюда. Идите!

Она стучала и стучала. Казалось, прошла целая вечность. Ремни впивались в кожу, доставляя боль, гораздо большую, чем прежде. Но это не страшно. Остаться в подсобке еще хоть на час – вот что страшно по-настоящему…

… Ленивые шаркающие шаги по бетонному полу. Кто-то приближался. И это была не Анжела. Она не ходит так. Она ходит легко, бесшумно летает над поверхностью, словно у нее нет ног. А эти шаги… София со всех сил ударила каталкой об дверь и замычала так громко, насколько это позволила сделать тряпка во рту. Шаги утихли. Некто остановился. В щель была видна его полосатая одежда. Один из пациентов. Не страшно. Главное зацепиться хоть за кого-то. А там видно будет. Ну, давай, иди сюда. Иди. Помоги мне.

Некто толкнул дверь, и в подсобку просунулась лохматая голова. Это был мужчина. Невысокий, худой, с круглым лицом кирпичного цвета и маленькими противными глазками. Он сразу заметил Софию, связанную, бледную, с умоляющими глазами и тряпкой во рту. Какое-то время смотрел на нее, потом захихикал, обнажив гнилые зубы. София задергалась всем телом и замычала, что есть мочи, стараясь показать, что нуждается в помощи.

Мужчина налег посильнее и, сдвинув дверью каталку, ловко просочился внутрь. Издал протяжное «Гыыы». Потом повернулся и осторожно, с заговорщицким выражением на лице закрыл дверь за собой.

София мычала и дергалась, привлекая к себе внимание. Но больной больше не смотрел на нее. Он принялся с интересом изучать содержимое комнаты. Первым делом порылся в коробках. Что хотел там найти – не понятно. Но к великому сожалению соискателя коробки оказались пустыми.

Он изрек обиженное «Ничего мать вашу не положили блин жадные морды попрятали гады все» и принялся открывать дверцу железного шкафа. Та поддалась достаточно легко. А открывшиеся взору баночки и коробочки на полках повергли больного в бурную радость. Он схватил одну из банок и принялся разглядывать, ощупывая рукой изнутри и снаружи. Поставил на место, принялся за другую. По бороде потекла слюна. Одна из железных коробок со звоном упала на пол. Так, так, давай, шуми. Может, услышит еще кто-нибудь.

Больной поднял коробку и оглянулся на Софию. Та отчаянно замычала. Мужчина замер, пытаясь понять, что делает эта странная пациентка. Потом подошел. Наклонился над ее лицом. Тягучая слюна упала с подбородка прямо Софии на шею.

Ну, давай же. Мне нужна помощь. О, Боже! Ну почему люди не умеют читать мысли? Давай же. Хороший, милый, умный. Давай. И словно прочитав ее безмолвные слова, мужчина действительно вдруг ухватился корявой рукой за ремень на запястье. Потянул.

Сильнее, давай, еще немного, пожалуйста, постарайся. Одну руку. Всего одну только руку. Этого достаточно. Я всю свою жизнь буду тебе благодарна.

Но, испробовав ремень на прочность и уяснив, что затянуто слишком крепко, мужчина вдруг снова потерял интерес к ней. Он наклонился, на всякий случай попробовал ремень на зуб. Потом выпрямился и… отошел.

Пытливый взгляд забегал по небольшому пространству комнаты. Остановился на ведрах. Гость поискал среди жестяных емкостей что-то, одному ему известное и, ничего не найдя кроме высохших половых тряпок, снова изрек обиженное «вот где жмодяры душить всех никогда ничего не найдешь все нельзя и не ложат». И вдруг…

Его взгляд упал на подоконник, а лицо замерло от неожиданного восторга. В маленьких глазках блеснуло столько неподдельной радости, что София, краем глаза это заметившая, удивленно замерла, прекратив на время ерзать и мычать.

Широким прыжком преодолев комнату, больной подскочил к подоконнику, схватил зажигалку. Одним щелчком зажег ее и уставился на желтый язычок пламени.

— Ооооо! Ооооо! – по его подбородку стекла новая порция густой слюны.

Щелк, щелк. Новое пламя.

— Ооооо!

Казалось, от радости он запрыгает сейчас как ребенок. Как ребенок??? Спички детям не игрушка – пронеслось в голове у Софии. И сердце замерло, охваченное новой волной страха.

Положи. Хороший мальчик. Положи.

Но «мальчик» и не думал возвращать зажигалку на место. Он щелкал и щелкал, удовлетворенно постанывая и поднося огонек то к стеклу, то к глазам. Щелкал и щелкал. Щелкал и щелкал.

Пока не вспыхнула штора.

При виде пламени, охватившего старую пыльную ткань, София пришла в ужас. Она замычала от ярости и бессилия. Но что она могла сделать?

Мужчина восторженно смотрел какое-то время на дело рук своих. Любовался.
Потом вдруг спохватился. Дернулся, взволнованно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь быть схваченным. Рванул к двери. Одно мгновение – и его шаги уже быстро удалялись по коридору.

В оставленную открытой дверь вновь потянуло сквозняком. От чего пламя вспыхнуло сильнее. Комната очень быстро наполнялась дымам. София закашлялась. Пламя перекинулось на подоконник, потом на ящики у стены, на тряпки. Оно лизало стены, покрывая их черным налетом. Грозно покачивалось, словно смеясь обретенной свободе.

София чувствовала, еще немного и она если не сгорит заживо, то задохнется от этого чада. Из последних сил она принялась раскачиваться. Нужно придвинуть каталку обратно к двери. Туда, поближе к источнику воздуха. Но вместо этого каталка вдруг перевернулась. С грохотом упала на пол, безжалостно увлекая за собой привязанную к ней девушку. Удар головой о каменную плитку, в глазах потемнело.

Глоток воздуха у самого пола.

Суматоха в коридоре.

Топот людей, бегущих на запах пожара.

Женские причитания.

Строгие мужские голоса…

Обидно умирать, не достигнув и тридцати… Это было последнее, что успело пронестись в голове…

***

Электричка прибыла в город около четырех часов дня. Отец Владимир спешил отвезти отца Николая в клинику. На душе кошки скреблись. Нехорошие предчувствия не давали покоя с утра. И еще этот сон. Опять сон. Казалось бы, в светлом месте ночевал. В доме священника, ясновидца, божьего избранника. А все одно. Кошмар и здесь не отпустил. Одно утешало. Огнем спасешься – было слово. Каким огнем? Что к чему? Не понять. Ясно одно – скоро закончится все. Трудно будет, огонь-то он никого не щадит. Но и спасение близко.

К больнице подъехали на попутке. И, как и в прошлый раз удивился отец Владимир. Без денег подвез водитель. Где оно видано такое, в наше-то время. А вот оказалось бывают еще чудеса. Парень молодой остановил свой «москвич» прямо у остановки, где батюшки транспорта ждали. Куда вам? – спрашивает. А как узнал, что к Долговской клинике едут – обрадовался. Бесплатно, говорит, довезу – по пути нам, я ведь и сам туда же еду, сестру навестить.

Так и доехали с Божьей помощью.

— Идемте, я сразу покажу Вам то место, о котором говорил.

Отец Владимир спешно проскользнул в калитку, увлекая за собой отца Николая.

— Может быть, Вы тоже сможете это почувствовать. Этот страх. Может быть, Вам откроется больше.

— Конечно, пойдемте. Только я не пойму, что за спешка. Я останусь у Вас до завтра. Мы можем пойти не так быстро.

Тучный отец Николай в который раз пожалел о собственной тучности, едва поспевая за шустрым отцом Владимиром.

— Не знаю, мне кажется, нужно спешить. У меня вот тут все, — Отец Владимир стукнул себя по груди, — вот тут все сжимается. Почему, не могу понять.

Они вышли на дорожку. Отец Владимир остановился, подождал попутчика, глубоко вдохнул, все еще прижимая к груди ладонь с крестом на веревочке, словно пытаясь успокоить себя самого. Медленней. Нужно медленней. Иначе упустим важное. Ощущения. Прислушаться к ощущениям очень важно. Нужно понять.

Но внутренний голос не хотел медленнее. Он кричал: скорей! От этого крика холодело внутри. И руки начинали дрожать.

Они побрели по дорожке, обходя строения клиники. Людей на улице почти не было. Время посещений не настало. Ворота заперты. Пустующий парк грустит в ожидании скорой осени.

Какое-то время они шли молча. Потом отец Николай с придыханием вымолвил в густую бороду:

— Я чувствую боль. Здесь столько боли. Столько людских страданий, — он помолчал и продолжил, прикрыв глаза, — Но и милосердие. Оно повсюду. Оно согревает это место. Хорошо, что Вашу церковь выстроили неподалеку. Это важно. Именно здесь. Да.

— Вы правы. Милосердие тут повсюду. Его так много и мне кажется, его становится больше с каждым годом.

***

Заперли. Заперли. Заперли. Заперли!

Анжела металась по палате, сбивая ноги о железные ножки кроватей. Но боли не было. Ее не бывает, когда в голове ураган. Заперли! ЕЕ!!! Да как посмели?!

Она в который раз подбежала к двери. Ударилась плечом. Закричала. Белая шапочка слетела с головы, локоны разметались, рассыпались по плечам. Анжела уперлась, принялась истерически дергать за ручку.

— Ааааа!!!! Сволочи! Откройте меня! Вы пожалеете! Я сделаю с вами такое, что вы умолять меня будете о смерти! – Рывок, удар плечом, безрезультатно, — Я ненавижу вас всех! Ненавижу!!!!!!

Дверь не поддавалась. Анжела билась все неистовей, все сильней. Она кричала, визжала, рычала ужасным голосом. Пуговицы отлетали одна за другой — халат распахнулся и соскользнул с плеча, обнажая свежие кровоподтеки и синяки.

— Ненавижу! НЕНАВИЖУ-УУУУУУУ!!!!

Дверная ручка хрустнула и осталась в руке. Анжела на миг замолчала, сконфуженно уставившись на сей бесполезный отныне кусок железа. Рука кровоточила. Обломанные ногти, мизинец, неестественно торчащий в сторону… Из-за них! Все из-за них!!! Боли не нет. Ярость ее заменила. Она застелила глаза, задушила собой остатки разума.

Один миг и дверная ручка ударилась в стену напротив. На пол посыпалась отбитая краска, куски шпаклевки.

С громким, еще более неистовым рыком Анжела кинулась прочь от двери. Она металась, расшвыривая постели, переворачивая кровати, одним движеньем разрывая надвое подушки, клеенки. Впиваясь зубами в одеяла, и как бешеный пес, отрывая от них куски…

***

Как только приблизились к зданию психиатрического отделения, отец Владимир остановился.

— Вот, — шепотом изрек он, приостанавливая отца Николая за локоть, — вот, начинается. Чувствуете?

— Нууу. Пока нет. Пока… Давайте, еще пройдемся.

— А мне уже не по себе.

— Может быть самовнушение? Вы сами себя накрутили, что вот именно здесь Вам должно быть страшно. Не мне Вам рассказывать о той силе, которой обладает человеческая мысль.

И они зашагали по дорожке вокруг здания. Вдруг некий шум заставил замедлить шаг.

— Что это? – отец Николай прислушался.

— Обычное дело. Тут вечно звуки всякие. Кричат часто.

— Нет… погодите-ка. Я кажется тоже… начинаю чувствовать. Как будто… не знаю, как сказать… что-то темное. Там!!! – отец Николай вскинул руку, указывая направление, — идемте скорей туда!

И они пошли, почти побежали, вдоль здания…

***

— Да вы хоть понимаете, что произошло?!!! – голос Дмитрия Сергеевича Долгова громыхнул пушечным выстрелом, рикошетом отскакивая от стен кабинета. Его было так много, что казалось – здание рухнет, не выдержав резонанса.

Присутствующие сникли. Никто не пытался вставить ни слова. Глаза опущены вниз, тела съежены, словно от этого их станет меньше. Все три лечащих врача-психиатра. Бледная, с растрепавшейся прической и дрожащими руками зав. отделением Егорова. Шесть медсестер, неуклюже толкущихся кучкой, у самой стены. И даже уборщица в углу. Как вроде бы там ее никто не заметит. Пусть самое слабое, но все же звено в сей медицинской цепочке.

— Вы хоть понимаете?!!! Это же подсудное дело! Все под суд пойдем!!! Все!!! И я в том числе!! Да куда ваши глаза смотрели?!! Устроили цирк! Где этот меценат чертов?!!! Час назад сказал, что едет! Где он?!!

Молчание в ответ. Шорох неловких движений.

— Пораспустились! Персонал своих обязанностей не знает!! Больные – творят, что хотят!!! А мне отдувайся теперь?! Так получается? Уволить! Уволить всех!!!

Лицо главврача покраснело и покрылось пятнами. В перерывах между фразами было слышно, как тяжело со свистом поглощают воздух его легкие.

— Запятнали!!! Честное имя клиники запятнали!!! МОЕ честное имя запятнали!!! Да вы хоть знаете, что с нами со всеми будет, если девчонка откроет рот?!! Если она поднимет скандал?!! А она имеет полное на это право! ПОЛНОЕ ПРАВО!!!

Молчание в ответ.

— Да вы хоть знаете?!!! Молитесь, чтобы она молчала!.. – Дмитрий Сергеевич тяжело опустился на стул, — Где эта ваша… как ее… Анжела свет Семеновна?

— Мы освободили одну палату. Она пока там, — робко подал голос Зонтов.

Доктор теребил руками снятую с головы шапочку. Нервничал. Потому что понимал, как никто другой: все, что случилось – его вина. Только его вина. Это он недосмотрел. Он недообследовал. Он упустил. Проглядел обострение. Да разве его заметишь так сразу? Тем более, пациентка наблюдается лично им уже несколько лет. Ее состояние всегда было стабильным. Всегда. Но теперь почему-то… Что ж. Такое редко, но случается. Обязанность врача – вовремя заметить. А он упустил. Он виноват.

— Какие приняли меры? Что кололи? Что давали?

— П… пока ничего. Ее необходимо обследовать. То, что давали до сих пор, как видно не помогало. Появились осложнения. Скрытые, — Зонтов едва подбрил слова, понимая в душе, что никто не спасет его от неминуемого наказания.

— Ну вот!!! Вот!! Видите, что вы творите!!! Видите!!! Нужно обследовать! Нужно то! Нужно это! Да вы УЖЕ должны принимать меры! В подобных случаях меры должны предприниматься ЭКСТ-РЕН-НО!!! Понимаете ЭКСТ-РЕН-НО! Вы что, школьники, что я должен вас учить?!! В нашей клинике учеников нет!! У нас работают СПЕЦИАЛИСТЫ!!! Причем специалисты высочайшего класса!!! А если кто-то не соответствует уровню клиники, то вон, пожалуйста, — Дмитрий Сергеевич взмахнул рукой в сторону двери, — пожалуйста, дверь открыта! Идите и занимайтесь ТЕМ делом, где вы будете на высоте! И не нужно пытаться работать там, где вы не можете работать соответствующим образом!

Дмитрий Сергеевич перевел дух. И спросил уже тише:

— Пострадавшая где?

— В отделении травматологии. Ей уже оказана помощь.

— Ну, хорошо. Хоть эти шевелятся. Какие травмы?

— Ничего серьезного. Несколько ушибов. Растяжение связок на запястьях. Ссадины, синяки. Думаю, ее пару дней подержат еще и отпустят.

— Ну вот, опять же. Встает вопрос – а как насчет психологической помощи? Вы оказали необходимую психологическую помощь? Или эту решили тоже сначала обследовать?

— Я лично осматривал пострадавшую, — Зонтов чувствовал – его голос дрожит от волнения. Но поделать с этим ничего не мог, — серьезной психологической травмы нет. Наблюдается послестрессовая депрессия. В легкой форме. Назначены уколы. Но лечение минимально. У девушки крепкие нервы.

— Вот!!! Вот он показатель вашей работы! Вы сами-то слышали, что сейчас сказали? Нервы у нее крепкие! Спасение утопающих – дело рук самих утопающих! Если нервы крепкие – мы тебя еще сможем вылечить! А если нет – тут уж извини! Медицина бессильна! Ооооохх ты, Боже мой… — и Дмитрий Сергеевич опустил седую голову, обхватив ее обеими руками, — советской власти на вас нет…

Воцарилось молчание. Было слышно, как тикают часы. Большие такие, белые часы, на фоне голубовато-зеленого простора больничной стены. И посреди тиканья нервно закашлялась в своем углу престарелая уборщица.

— А вот! – повернулся в ее сторону Дмитрий Сергеевич, — Вот! Еще одна красавица сидит! Ну-ка поясните-ка нам, уважаемая Полина Карповна, каким это образом оба ваших ключика оказались у пациентки? Это куда же Вы смотрели? Или это так принято у нас нынче?

— Охх, — Полина Карповна побледнела и по-старчески запричитала в голос, — Ох, да как же оно получилось? Ох, да я не знаю сама. Обокрала она меня. Это я точно Вам говорю, обокрала. Это ж и Зоя Петровна Вам скажет – искала я ключик, искала. И Саша, плотник скажет. Я ж сразу к нему побежала, чтоб дверь мне открыл. А он сказал, не надо открывать. Замок вначале купить надо…

— Вы мне зубы не заговаривайте! Правильная Вы наша! Профукали ключ, так признайте свою вину. Ишь! Больная ее обокрала! А где глаза Ваши были? Вы хоть знаете, в каком отделении работаете? Знаете, что за имуществом тут глаз да глаз нужен!

— Охх… виновата я. Виновата… — снова запричитала уборщица тоненьким жалобным голоском. И полезла в карман за таблеткой от сердца.

— Никакого порядка! Ну, никакого абсолютно! Разогнать к чертовой матери все отделение!

***

Анжела издала отчаянный вопль, вцепилась пальцами в сетку кровати. Потянула, крутанулась, швырнула в сторону. Очередная перевернутая койка полетела на предыдущую. Отвалилась гайка, звякнула о пол, ножка перекосилась. Рука тут же ухватилась и неистово рванула на себя. Ножка кровати осталась в руке.

Анжела издала торжествующий рык и метнулась к окну. Хватило одного удара, чтобы стекло со звоном разлетелось, осыпая комнату осколками. Вот оно! Вот то, что нужно! Она одним прыжком вскочила ногами на подоконник, вцепилась в решетку. Рванула, толкнула. Еще раз. Еще, еще…

Из груди вырвался грубый мужской стон, а в том месте, где решетка крепилась к стене, появилась глубокая трещина. Еще рывок, голос сорвался, охрип. Решетка согнулась, посыпались куски цемента. Еще рывок. Нога поскользнулась на собственной крови. Анжела упала с подоконника, ударившись головой о железный корпус кровати. Но тут же вскочила, подпрыгнула и с размаху снова толкнула решетку плечом.

Заперли! Заперли! МЕНЯ! Ненавижу! Убью! Убью всех!!!!!!!!

Болт отвалился. Между стеной и железным основанием решетки образовался просвет. Вот оно! Толкнула еще. И еще. Просвет стал шире. Анжела протиснулась в него, и вывалилась наружу. Рука ухватилась за ветви.

Раздался треск, окровавленное тело с распахнутым грязным халатом на плечах быстро пошло вниз, цеплялась руками и ногами за все, что попадалось по пути. Ветви, подоконники, труба… И вот. Густой кустарник под окнами. Тело шмякнулось оземь.

На мгновение все утихло. Лишь дыхание. Грубое, густое, со свистом. Где-то вдали – шаги. Голоса. Бежать!!! Бежать!!! Вот она – свобода!!! Теперь они узнают, с кем дело имеют!!!

Анжела вскочила на ноги так, словно на ней не было ни царапины. Вынырнула из кустов на тротуар и замерла. Тело, готовое преодолеть сейчас не один километр, спасаясь от возможной погони, сковало от неожиданности.

Лицом к лицу.
Отец Владимир.
И рядом с отцом Владимиром…

***

Дмитрий Сергеевич раздраженно покосился на часы.

— Устроили цирк… Все!!! Отворот – поворот меценату этому! Приедет – так ему и скажу! Пусть не дает денег! Пусть! Не нужны нам такие деньги! Нам эти подачки поперек горла встанут, если такой ценой за них расплачиваться. Ничегоооо… проживем как-нибудь. Проживем. Найдутся люди, помогут бескорыстно. Надоело пятки лизать. Дочке его, видишь ли, и палату отдельную, и питание отдельное. И халатик ей. И тапочки. И шапочку ей. Гостиница-ЛЮКС ей здесь, понимаете ли, за папины денежки! И в представленьице поиграть. Медсестра она, видишь ли. И домой ее в любое время суток – пожалуйста! Безобразие!!! Неслыханное безобразие!!! Хватит! Все!!! ИНТЕНСИВНОЕ ЛЕЧЕНИЕ!!! Интенсивнейшее лечение – и домой! Как всех остальных! И никакой резины не тянуть! Еще раз я услышу, что в нашей клинике нечто подобное устроили! Еще раз только услышу!!!

Но услышали они другое. Звон разбитого стекла за окном. Странный грохот.

На мгновение все затихли, прислушиваясь к происходящему. Замерли, пытаясь сообразить, что происходит. Дмитрий Сергеевич дернулся и подбежал к окну:

— Заперли?!!!! Заперли, говорите, больную в палате?!!! Кто с ней остался, ситуацию контролировать?!!! А я вам скажу кто – НИКТО!!! Никто не остался!!!

И он, резко развернувшись, молниеносно выскочил за дверь, перевернув по пути стул, на котором сидел минуту назад. Кто бы мог ожидать такой прыти от пожилого, совершенно не пышущего здоровьем мужчины?

Присутствующие кинулись кто куда. Кто за дверь, следом за главврачом. Кто сначала к окну, а потом на выход. Один за другим они с криками выбегали из кабинета. Мужчины впереди, обгоняя друг друга. Женщины следом за ними гуськом, хватаясь за сердце, спотыкаясь на лестнице и причитая на все голоса. И только Полина Карповна застыла на месте, глядя в окно и дрожащей рукой запивая очередную порцию медикаментов прямо из начальского графина…

***

Нечто вынырнуло из кустов на дорожку и остановилось. Священнослужители оторопели. Рваные клочья остатков одежды, окровавленные босые ноги, руки, шея. По всему телу ужасные синяки. Лицо с нелепыми пятнами помады и туши, перья в растрепанных волосах.

Девушка! Она взглянула на отца Николая, и этот взгляд пронзил его душу, словно нанизывая на шампур. Страх обдал тело кипятком. Во рту моментально пересохло.

Этот нечеловеческий блеск!
Такие глаза!
Как это знакомо!
Ведь это же…

Девушка вздрогнула и метнулась прочь, широкими прыжками преодолевая пространство.
Отец Николай дернулся, соскальзывая со взгляда-шампура. Оцепенение отпустило.

— Держите! Держите ЕГО!

Они кинулись следом, но разве смогли бы догнать? Послышались голоса выбегающего на улицу персонала.

— Держите! Держите ЕГО! держите! — отец Николай остановился и, ухватившись рукой за живот, перегнулся пополам, с трудом переводя дыхание.

— Его? – прохрипел отец Владимир, — ЕГО? Кто это?

— Беги в церковь… Беги… Готовь комнату и кровать… Готовь все что нужно… для сеанса… ЭКЗОРЦИЗМА…

***

Анжела неслась все быстрей. Казалось, сейчас она могла бы добежать без остановок до самого океана. Ей хватило бы сил.

Она перемахнула через ограду, с удовольствием чувствуя за спиной отставание своих преследователей.

Тупые врачи! Пытаются гнаться за мной! Думают, смогут меня догнать! МЕНЯ!

Ну, вот и забор. Ворота. Сломать! Снести собой! Перепрыгнуть!

Поворот за угол.

И она с разбегу уткнулась лицом в чью-то широкую грудь, едва не сбив с ног ее обладателя. В нос ударил запах дешевого мужского одеколона. Анжела дернулась, попытавшись отскочить. Но волосатая рука уже успела схватить ее за остатки халата. А другая тут же вцепилась в запястье. Да так, что едва не сломала.

Анжела вцепилась глазами, словно когтями, в того, кто посмел задержать ее. И узнала. Это был Стас!
А со стороны клиники бежали еще двое не менее крепких санитаров.

Одно мгновение, и стало ясно – пытаться вырваться бесполезно.

***

И снова он, белый потолок. Веки с трудом приоткрылись, позволяя свету причинить глазам боль. События последних дней медленно проплыли в сознании.

Еще один день. Странно, что я еще жива. Запах гари, вкус гари. Щиплет глаза. И только руки… почему-то им не так больно как прежде. Я жива. Неужели ей все-таки удалось меня как-то вытащить из огня? Или не ей?..

София сглотнула, провела языком по небу как вдруг…

Кто-то всхлипнул, совсем рядом. Не может быть. Опять! Господи! Я больше не выдержу! Но это оказалась вовсе не Анжела. Это была… МАМА! София не поверила своему счастью, когда мамино лицо вдруг появилось прямо перед глазами.

— Ой… Софочка… деточка моя… — и мама зашлась в рыданиях, упав головой прямо на грудь дочери.

— Мама?

— Да, моя хорошая. Да. Ой, родная моя. Как же так получилось? Как же так? Слава Богу, ты жива. Мы уж не знали, что и думать. Ооооой… — мама снова всхлипнула и протяжно запричитала, — ооой мы уж думали тебя убили. Ой, думали, ты мертвая где-то лежишь. Искали тебя, искали. Милицию вызвали. А они пока раскачались, да пока за дело взялись. То все ждали, не хотели искать пока три дня не будет с момента пропажи. То еще там у них дела какие-то. Оййй, доченька моя, доченька… Мы с папой пол города пешком облетели. И Сереженька друзей своих подключил, тоже кругом ходили они. Всех твоих знакомых опрашивали. И подруга твоя, Анечка, от нас ни на шаг. И родители Анечкины… Они-то как помогали! Ой, спасибо им огромное…

— Мам, — София вынула руку из-под одеяла и положила на мамину голову, — мам, перестань, не плач. Все ведь хорошо.

— Ооой, доченька моя доченька, что ж она с тобой сделала, эта гадина! Я ж тебя сразу и не узнала. Бледная такая. И синяки. Ойй, доченька моя.

— Ну, все, все. Не плач.

— А мне как из милиции позвонили, что тебя нашли, я чуть инфаркт не получила. Этот дежурный, что там сидел у них на телефоне, ничего толком не понял. Им из больницы сообщили, что тебя нашли. А ты в розыске. Он посмотрел свои документы, и первым делом давай нам звонить. Приезжайте, говорит, в больницу на опознание. Оооооой, доченька моя. Он как это сказал, у меня руки похолодели. Сижу и встать не могу. Слово-то какое – ОПОЗНАНИЕ! Да кто его выдумал только, такое слово?

Мама, папа… Родные мои, дорогие. Они искали… Конечно, искали. И даже Серега. Олух этот, братишка мой бестолковый. Неужели и он? Неужели он тоже меня искал? А я-то все подзатыльники ему. А он меня оказалось любит.

И Анькины родители помогали.
Я-то думала, только Анька способна дружить с соседкой, которая на пару ступеней ниже ее по социальному положению. Оказалось, родители ее тоже гордыней не изъедены. От чужого горя не отвернулись. Вот это да. Надо же…

А где же собственно… сама Анжела?

— Мам. А она где, ты не знаешь?

— Кто, доченька?

— Анжела.

— Ой! – мама вскрикнула, и голос ее наполнился возмущением, — А мне до нее какое дело? Да пусть она хоть где будет. Я ее ни видеть, ни слышать не хочу. Я на нее еще в суд подам. Это ж надо, что удумала. Человека до такого состояния довести.

— Она больная, мам. Никакой суд тебе не поможет. Да и…

— Ничего! А я на родителей ее подам. Таких, как эта Анжела нужно вообще от общества изолировать.

— А она и так…

— Вот пусть ее вообще закроют здесь и не выпускают больше. Привяжут, как она тебя. Кто ее знает, что она еще может учинить.

— Может быть… ее еще вылечат?..

— Я не поняла, — мама заглянула Софии в глаза и одним движением руки смахнула сразу все слезы, — Я не поняла. Ты что, ее ЖАЛЕЕШЬ????

И правда. Чего это я? Такое пережить, и тут вдруг… почему-то… А ведь действительно. Странное дело, ненависти нет. Ни злости, ни желания отомстить. Ничего. Только жалость. И странное, очень странное тепло. Как если бы речь шла о сестре или лучшей подруге. Анжела… Бедняга… Представляю, что теперь с тобой сделают. Может быть, я могла бы чем-то помочь?..

В коридоре послышались голоса. Зычный, до боли знакомый голос уверенно кого-то отчитывал. Собеседник пытался отвечать, но ему это едва удавалось. На лице Софии сверкнула улыбка. Дверь распахнулась и в палату дружно ввались папа с каким-то доктором.

— Ну, я же Вам уже сказал, — хриплым голосом, словно оправдываясь, говорил врач, — мы сделали все, что было нужно. Я лично ее осмотрел. Ей оказана вся необходимая помощь. Чего Вы еще от меня хотите?

— Чего я хочу!!! Да я вас всех за решеткой хочу видеть!!!

— Пап, ну перестань ты, хватит уже, — в распахнутую дверь вбежал Серега, — ну хватит, построил уже всех. Ну, все. Уже задрали эти скандалы, с утра орешь.

— Хватит?! Что значит хватит?! Да я всю клинику ихнюю навороченную по тюрьмам пересажаю! Да я… — взгляд папы упал на Софию, и голос внезапно оборвался на полуслове.

— Софочка, — папа подошел к кровати и плюхнулся прямо на постель, — Софочка, ты уже очнулась? Ну, как ты, моя хорошая?

— Нормально, — София улыбнулась и протянула к отцу руки с перебинтованными запястьями. Тот покорно подставил седую голову для объятий.

Посреди воцарившейся тишины было слышно, как доктор бесшумно скрылся за дверь, плотно прикрыв ее за собой.

Сердце замерло, переполнившись нежностью. Папа. Это наш папа. Он такой. Хлебом не корми, дай за правду и справедливость посражаться. А если дело коснулось его детей! УУУ! Тут уж любому не поздоровится.

— Привет, малАя, — Серега тоже подошел поближе. Его глаза сверкнули. Неужели? С каких это пор он так рад меня видеть?

— Привет.

— Ну, ты попала. Нет слов.

— И не говори, — София не смогла сдержать улыбку.

— Маман чуть не померла. Нельзя же так.

— Я больше не буду, обещаю.

— Ну, смотри у меня. Теперь все твои подружки под моим контролем, запомни, — и он многозначительно захихикал.

— Сбылась мечта идиота, — захихикала в ответ София, поглаживая папину голову, — Что, уже губки раскатал за моими подружками подсекать? Да?

Папа освободился из объятий и, пряча от родных покрасневшие глаза, удалился в коридор. Мама посеменила за ним.

Какие же они все милые!
Я так их люблю!

***

Подруги шли молча. Анечка впереди, с сеткой апельсинов. София неуверенно сзади.

— Ну, что отстала? – Анечка повернулась и взяла подругу за локоть свободной рукой, — не дрейфь. Дядя сказал, она ничего не помнит.

— Да, я, в общем-то, не то, чтобы дрейфю… дрейфлю… ай, иди ты. Не по себе просто как-то. Ты не понимаешь.

— Все я понимаю. Пошли. Когда я с тобой, тебе ничто не угрожает, запомни.

— Да не боюсь я. С чего ты взяла. Просто осадок такой противный на душе.

— Знаешь, — Анечка прибавила шагу, увлекая Софию за собой, — а ты молодец, что не стала бучу поднимать. Анжелка конечно дура, но зачем эти скандалы, правда? Представляешь, сколько людей бы пострадало? И врачи, и санитары и сторож. Да все. Ты бы конечно прославилась, может по телеку бы тебя даже показали. Но только оно того не стоит, чтобы стольким людям жизни поломать.

— Ты так думаешь? А мне почему-то кажется, они заслужили. И еще как.

— Да, заслужили. Не спорю. Но поставь себя на их место.

— Ставила уже. Поэтому и не пошла в суд. Так что можешь мне не рассказывать. И давай не будем больше об этом.

Подруги подошли к проезжей части. И сердце Софии замерло. Из-за домов показалась церковь. Та самая. Ее было хорошо отсюда видно. Беленые стены, решетчатые ворота, и… купол. Такой знакомый. Почти родной.

— Ну что встала, пошли, зеленый свет, — Анечка потянула Софию, и та покорно засеменила следом.

— А ты, Аня, в Бога веришь?

— Конечно, — не особо раздумывая выпалила Анечка.

— Я тебя серьезно спрашиваю. Ты веришь в то, что если Его попросить о помощи, Он обязательно поможет.

— Ну, не знаю. Я в церковь не хожу. Поэтому не могу сказать точно. Люди говорят, что да.

— А я вот верю. Теперь. Знаешь, я когда лежала… ну, там… я просила. Мне было так плохо, и я его просила…

— Ну, вот видишь, значит, правду люди говорят.

Анечка говорила быстро, не задумываясь над смыслом сказанных слов. Наверное, еще неделю назад София могла бы рассуждать точно так же. Холодно, безразлично. Но только не сейчас. Сейчас все изменилось. И… это так странно, но она была благодарна Анжеле. Только эта необъяснимая разумом благодарность вела ее сейчас в клинику. Туда, где еще совсем недавно мир казался полным жестокости и несправедливости.

Вот ворота, те самые. Здание, окруженное старым парком. Хмурое, серое с решетками на окнах. София подняла глаза. Третий этаж. В какое-то из этих окон недавно смотрела на мир и она. Смотрела сквозь слезы.

Девушки вошли в небольшой холл.

— Здравствуйте. Вы не подскажете, как нам найти Николаеву? Анжелу Семеновну?

Эффектная женщина в белом халате, с высокой прической и большим наштукатуренным лицом, смерила девушек недоверчивым взглядом. Потом неохотно ответила:

— Палата номер шесть. Но вам туда нельзя. Посетители с пяти часов. И на улице. Так что…

— Извините, мы от Дмитрия Сергеевича, вот разрешение, — Анечка достала из кармана небольшой листок и протянула дежурной.

Та взяла листок неохотно. Но прочитав и, повторно смерив обеих взглядом, произнесла уже гораздо более дружелюбно:

— Аааа. Это вы. Ну, идите. Идите, не долго только.

— Хорошо.

И они пошли.

Палата номер шесть особым комфортом не отличалась. Тесная, маленькая. Из мебели – одна кровать, да и та старая. Анечка зашла и, сделав всего пару шагов, неожиданно для себя самой оказалась у самой постели. София же переступив порог, остановилась, как вкопанная, не в силах пройти дальше.

Эта девушка. Она сидела на белой постели и удрученно смотрела в окно. Ничего кроме ствола огромного дерева и верхней кромки забора она не могла видеть со своего места, но даже приход гостей не заставил ее отвлечься.

Анечка положила сетку с апельсинами прямо на одеяло. Помолчала немного, потом все же решилась отвлечь больную от своего нехитрого занятия.

— Привет. Анжелка, это я Аня.

Минутная пауза. И вдруг… она обернулась.

София обомлела при виде ее лица.

Эта была НЕ ТА девушка!

Вернее нет, это была она. Но и не она в то же время. Это была Анжела, которая совсем не походила на прежнюю Анжелу. Никакого гламура, никакого томного взгляда. Усталые глаза, с глубокими серыми кругами. Потрескавшиеся, искусанные губы. И, как роковая печать – отражение огромной душевной боли на бледном лице.

— Анечка? – Она узнала сестру и нервно вдохнула, словно перепугавшись собственных мыслей. В голосе было что-то, чего не было раньше. Легкая хрипотца, и огромная как мир, бесконечная грусть. А вот, чего не было в нем, так это прежних ангельских ноток.

— Да, — Аня заулыбалась во весь рот и, плюхнувшись поверх постели, ухватила кузину за руку, — ну вот! А дядя говорил, что ты нечего не помнишь! Глупости, правда?

— Анька… — Анжела всхлипнула и разрыдалась.

Она содрогалась всем телом, как ребенок. По щекам потоком лились слезы, но она не вытирала их. Обеими руками Анжела ухватила Анькину ладошку, словно боялась потерять.

— Анька… Анька… Я… Я … Ничего не могу вспомнить. Мне говорят, уже много лет прошло с того дня, а я не помню… ничего… я как будто… как будто пол жизни пропустила…

— Подожди, успокойся, с какого дня? С какого ты дня ничего не помнишь? А? Скажи мне, может быть, я тебе напомню, и все будет хорошо. И вернется твоя память, — Аня притянула к себе взлохмаченную голову сестры. Обняла, погладила по волосам, пытаясь успокоить, — ну давай, успокаивайся. Все в порядке, ты же меня помнишь – уже хорошо.

— Не помню… представляешь, не помню… папа… он такой седой… а мама… мама такая худая… такая с морщинами… а ты такая… такая… взрослая. Ты как женщина. Неужели я тоже… старая? Анькаааааа…..

Они посидели обнявшись. До тех пор пока хрупкое тельце Анжелы не перестало содрогаться. Потом Аня достала из кармана носовой платок и принялась вытирать сестре слезы.

— Ну, все. Вот и все. Уже не ревешь?

Лохматая голова отрицательно закачалась.

— Ну, прекрасно, прекрасно… Давай, говори, с какого дня не помнишь. Я тебе расскажу. Если ты, конечно, хочешь.

— Я… я… ну, когда мы… когда… у тебя день рождения был. Вчера… Наверное…

— Нет, день рождения был не вчера. День рождения мой был почти месяц назад. Хорошо погуляли, да? Шикарный стол. И вообще, гулянка удалась. Я позавчера фотки забрала из ателье. Надо было тебе принести. Я как-то не подумала совсем. Прикольно все получились. И ты такая красивая.

— Фотки?.. Какие фотки?.. Там был торт. На даче. И все. И никакого фотоаппарата…

— Торт? Ну, обижаешь, подруга. Да такому столу сам Папа Римский бы позавидовал.

— Вот видишь… Я ничего…

— Подожди-ка, — София, все это время молча стоявшая у двери, одним шагом подлетела к кровати, — подожди, а потом что было? После торта, Анжела. Ты помнишь, что было после торта?

Анжела уставилась на Софию и замерла. Словно не заметила сразу, что в палате кроме нее и Аньки еще кто-то есть. Потом изрекла растерянное:

— Здравствуйте.

— Ты что, Анжелка, Софочку не узнаешь? – Аня взглянула на кузину, затем перевела взгляд на подругу, — Это же подруга моя. Соседка. Вы же знакомы. Соф, скажи!

— Нет, Аня — отрезала София, — вот С НЕЙ я не знакома.

— Софич! Да ты что?

— Ну, так – София внимательно посмотрела на Анжелу, и взгляд ее сверкнул нетерпением, — ну так что было потом? Говори.

— Потом… потом мы гуляли…

— И?

— И?… Ну что? Ну и забрались к соседу в сарай и там… там…

— Вы вызывали там духов? Правильно?

— Духов… А откуда Вы…

— Анжелка, ты что? Да это же было сто лет назад! – воскликнула ничего не понимающая Анечка. Но тут же замолчала, переводя взгляд то на подругу, то на сестру.

София же вдруг улыбнулась и, глубоко вздохнув, протянула Анжеле руку:

— Ну… с возвращением тебя, — и голос Софии дрогнул.

— Спасибо. Но я не совсем поняла…

— И я не поняла. С каким возвращением? О чем ты вообще, Софич?

— А вот о чем, дорогая моя. Отца Владимира помнишь?

— Кого?

— Ну, попа этого, из церкви. Из той, что тут, через дорогу.

— Ааа. Этого дядечку. Помню, конечно. Чушь какую-то нес. Говорил, они из Анжелки тут духа какого-то… изгоняли… Оп-паааа… Ооооо…

— Оп-паааа… Вот тебе и ответ, Анюта. Не она это была. С того самого твоего дня рождения.

— Ты думаешь? Вообще-то после того случая она, конечно, сильно изменилась. Конечно. Но все равно, чтобы вот так. Это уж просто… вообще, сказки какие-то. Да с чего ты взяла, что не она?

— Да, ты на нее посмотри. Ладно, я без году неделю подруга. Но ты же сестра! Неужели не видишь разницы?

Аня повернулась и встретила совершенно ничего не понимающий взгляд Анжелы. Кузина действительно изменилась. Снова изменилась. Резко, как тогда. Словно вернулась. Но это не могло служить доказательством.

— Не вижу.

— Глаза.

— Глаза, как глаза. Что с глазами?

— А то, Анечка. Что глаза-то у нее — СИ-НИ-Е!!!!!!.. Посмотри! Они синие! Как небо…

Ксения Пушкарева
март 2006

0 комментариев

Добавить комментарий