Встреча

«Чем больше люди знают друг о друге, тем больше у них получается недоразумений. И чем ближе они сходятся, тем больше чужими они становятся…
…в любви нельзя слиться друг с другом и надо возможно чаще разлучаться, чтобы ценить новые встречи…»

Эрих Мария Ремарк

Лето уходило из-под ног, огульное, истерическое, одинокое, подобно уставшим зрителям, уходящим из зала после плохого спектакля. В этот вечер она думала о том, что осколки разбитого зеркала, в котором отражалась ее жизнь, и в это лето не выстроятся в чудо – в чудо, которое она по-прежнему ждала то ли по своей глупости, то ли от безделья, то ли просто потому, что хотела этого с тем отчаянным детским желанием, которое могло утихнуть только со временем.
Она смотрела на него — нового, играющего, бесконечно чужого, пытаясь в каждом его движении найти что-то старое и родное. Она в который раз пыталась разглядеть и понять в нем то, что удерживало ее рядом с ним так долго — очень много одиноких лет. И он тоже на нее смотрел и что-то бесконечно говорил, не слыша своих слов и не придавая им особого смысла. Он был просто бесконечно счастлив, что она сидела рядом, улыбаясь чему-то и даже пытаясь ответить на его болтовню. Да, он был благодарен ей за то, что она согласилась с ним поужинать, да, впрочем, он знал и заранее, что она не откажется. В этот вечер они уже были настолько далеки друг от друга и так давно, что с легкостью приняли условия игры: не вспоминать той боли, которая в реальной жизни изгнала их друг из друга.
Сегодня они хотели сыграть в эпизодическое счастье и, заглушив амбиции, постараться уступить друг другу, безоговорочно поверив словам и не подлавливая в измене. Их встреча была окрашена готической торжественностью и скорее напоминала сцену из театрального действа, чем из настоящей жизни. Манерно-напыщенные формулировки служили им своеобразной маской, чтобы скрыть надорванные души.
— Так вот, — продолжал он, закуривая сигарету и почему-то волнуясь, — хочу предложить тебе обмен.
— Обмен? — отозвалась она эхом.
— Верни мне мою душу. Мне она бывает иногда нужна.
— Иногда нужна, — выдохнула она: она давно ждала этого момента. Он, наконец, решил забрать у нее то, что принадлежало ему по праву, но было у нее на сохранении. Она так надеялась, что он забыл об этом!
— И что я получу взамен? — спросила она неохотно.
— Взамен? Ты получишь свою свободу.
— А разве у меня ее нет? — удивилась она и посмотрела на свое отражение в большом окне, темнеющем сумерками, — она себе нравилась.
«Интересно, что она там видит, — думал он. — Она уже не так молода: морщинки вокруг глаз, припухшие глаза, усталые руки».
Однако вслух он сказал с торжественной улыбкой, понизив голос и прищурив глаза, как будто хотел сообщить величайшую тайну:
— Нет, ты не свободна. Ты привязана ко мне намертво, не развязать! Хотя… стараешься изо всех сил оторваться, но увы… роль независимого персонажа не для тебя.
Ей не понравилось, что ее вновь подловили.
— Так много всего наворочено, так много вывернуто наизнанку. Порой я и сама не знаю, где выдумка, а где правда, а ты и подавно, — пробормотала она, закурила и изобразила на своем лице отчуждение. — Жизнь сама помогла мне развязать эти путы, не я — жизнь развязала узлы и выпустила меня, как птичку.
— Ты хочешь сказать – ты свободна?
— Тело — в клетке, душа — в пространстве. Я пока не знаю, что делать с моей свободой, но я научусь.
— Чему? — он сделал глоток виски.
— Жить без тебя. Мне надо время — это так естественно. Я знаю — я смогу. Боль пройдет, главное, ее пережить и в ней не утонуть. Когда-нибудь ты позвонишь мне неожиданно, как всегда, поздно ночью, и я услышу твой голос и буду ждать от себя испуга, но… Ничего не произойдет, сердце мое не собьется с ритма, мой голос не начнет срываться, а когда я положу трубку, я спокойно усну и буду видеть сны совсем не о тебе. Я начну тебе искренне верить — каждому слову, потому что не услышу их больше. Я научусь сострадать, оставаясь живой, потому что больше не буду за тебя переживать. Я буду спокойно стоять у окна, разглядывая черные спящие окна напротив, ничего, наконец, не ожидая и не прислушиваясь к звуку лифта или телефонного звонка. Я стану доброжелательной и равнодушной, а вместе с этим придет и покой.
— Брось. Этого никогда не будет. Мы никогда не превратимся в друзей, как в европейском кино. Задействованы те струны, которые либо играют, либо рвутся. Эти струны пока звучат, и я их слышу. Послушай, я не могу без тебя, ты же знаешь. Знаешь и пользуешься! Ты загнала меня в угол! Мне душно там, но деваться мне некуда.
Она опустила глаза и увидела, как в стакане в кубиках льда переливаются последние лучи заходящего солнца, и удивилась множественности своего отражения: «Как меня много и как много меня! Которая из них я?», — однако, вслух она продолжила свою роль:
— Не жди от меня большего, чем есть. Позволь мне быть собой, не заставляй ломаться. Ты сам не справишься, и мне ты не поможешь. С тобой мне было долго одиноко. Но знаю я, еще мне много пережить придется. Из-за тебя. Однако, все пустое, дай сердцу моему спокойно умереть, не мучь меня. Когда-нибудь наладится, я знаю, и из участников событий мы станем зрителями, да! А из актеров, говорящих: «Кто под балконом у меня», мы говорить начнем: «Карета подана», — она замолчала и задумалась на секунду: не слишком ли искусственно прозвучали ее слова, и достаточно ли чувственно она их произнесла.
Он улыбнулся:
— Ну, что ж — ты победила, радуйся. Но ты должна помочь мне. Я хочу быть с тобой. Забери меня – я твой.
Она покачала головой и устало вздохнула:
— Лестница в небо … Это иллюзия. Мне пусто. Я чувствую себя слабой.
— Ну, хорошо, — заговорил он твердо и уверенно, выпуская дым и протягивая ей зажженную зажигалку. — Один мой приятель сказал, что ты кошка, не выпускающая свою добычу, а я, разве, не твоя добыча?
— Я не кровожадна, брось. К тому же моя роль совсем иная.
— Нет, нет, не возражай. Я же вижу, как ты заманиваешь людей в свою жизнь и вынуждаешь их быть сопричастными с твоими переживаниями. Ты расставляешь их всех по полочкам, подобно фарфоровым статуэткам.
— Или болванчикам…Заметь, это их добровольный выбор.
— Живые статуэтки стоят вместе с Арлекинами из Венеции, английскими куклами… Ты смешиваешь живое и искусственное. Дыхание и тишину. Ты видишь разницу?
— Живое и неживое – условно. Живое, порой, мертво при жизни. А неживое оживает в нашей памяти.
— Ты безответственная с людьми! Это касается всех, кто тебя окружает.
— Кому я нужна…А я им нужна. Нужна, чтобы почувствовать ток жизни.
— Ах, брось, весь выбор за тобой! Кого-то ты ставишь выше, кого-то ниже. И редко, очень редко ты перемещаешь свои игрушки с полки на полку.
— Так делают все люди. Теория ячеек. Старо как мир. Читай Густава Юнга.
— А главное — никто не возражает! Все так пригрелись на дурацких полках!
— Всем хорошо, счастливый конец, продюсер может приступать к новой ленте
«Ячейка-II».
— А! «Ячейка-II» — теперь ты без предупреждения выбросишь кого-нибудь с насиженного места? Например, меня!
Ей стало вдруг грустно и одиноко. Она внимательно посмотрела на него и почему-то закрыла глаза:
«Нет, я не выбросила тебя, а случайно смахнула, и ты со словами «Лечу, лечу куда хочу» разбился, даже сам того не заметив. Я, конечно же, склеила тебя, перерезав все пальцы и измазавшись клеем, и водрузила обратно, посеяв в своей душе чувство вины и повышенного внимания к тебе. А может, это ты меня смахнул?». Ей захотелось тепла и любви. Ей хотелось самого простого и земного: чтобы он любил ее живую, а не модель, созданную в его воспаленном воображении. Ей хотелось, чтобы он любил ее, а не свою любовь к ней. Бессилие окутало ее, она открыла глаза, улыбнулась и попробовала сменить тему:
— Ты не спрашиваешь, как я живу.
— Я знаю. Но я не позволяю себе думать об этом. Я не хочу тебе помогать и спасать тебя от себя же самой. Этот урок ты должна пройти сама.
— И все?
— Неужели ты не понимаешь? Ведь все, что я делаю, и что тебя так ужасает и причиняет боль, весь этот круговорот моей нынешней жизни, в который я все глубже погружаюсь, словно в болото, из которого обратного пути нет, — это все тебе назло! Я хочу задеть тебя, сделать больно, растрясти тебя с твоей идиотской принципиальностью и наигранным аристократизмом, душой, туманами и вздохами, друзьями, дрюлями и картиночками… Я хочу, чтобы ты, наконец, сказала, что «хлеб — это хлеб». Я хочу, наконец, чтобы ты прекратила…
Она улыбалась: что это? Самооправдание или ограниченность, эгоизм или человеческое страдание?
«Да, да, я знаю, — хотелось закричать ей. — Я тоже этого хочу! Ты говори, только не сбейся, не забудь слова!»
Но он уже остановился и вздохнул, переводя взгляд куда-то вдаль над ее головой.
— Излечение через боль, — прошептала она. — Идите в боль и почувствуйте ее цвет, форму и природу. Сознание само подскажет вам причину боли и пути ее излечения. Домашняя эзотерика, глава вторая.
— Да, но в твоих руках то же оружие… Я так хорошо тебя знаю: каждое движение губ, каждый взгляд прищуренных глаз, каждую твою интонацию. Я знаю тебя всю: ты настоящая до боли, ты материальна, но ты… ускользаешь. Как удержать тебя? Я так давно потерял тебя. Я потерял себя. Нас не вернуть.
Она покачала головой. Как все это было давно. Новый виток познания внутренней силы. Слова, слова…
— Ведь, что бы я ни делал, ты все равно во мне. Мне ничего не помогает: ни женщины, ни виски, ни работа. Да ты все знаешь!
Ей неожиданно стало скучно, и она окинула взглядом ресторанных посетителей.
— Я устала. Я хочу о другом.
Образовалась пауза. Солнце почти село и сквозь огромные окна «Санта Фэ» можно было увидеть, как деревья разукрасились сумеречными бликами. Стаканы наполнились виски и шепотом немногочисленной публики. Штрихастый разговор таял, как лед, утрачивая смысл и подгоняя день к концу. Ах, как приятно тревожно сесть к столу, предвкушая беседу, ни к чему не обязывающую, но дающую возможность хотя бы побыть рядом. Но как бессмысленно одиноко ощущать исчерпываемость темы и неминуемый момент завершения встречи, а с ней и определенного отрезка жизни.
— Я хочу тебя кое о чем попросить, — он вновь закурил и опустил глаза. Потом, выдержав паузу, сказал куда-то вдаль в серо-болотный акварельный парк, картиной отражающийся в стеклянных стенах. Между деревьями горели свечи. — Выходи за меня замуж. Я хочу, чтобы мы венчались.
«В это лето я совсем не покупала пионов», — подумала она и с какой-то холодной грустью неожиданно вспомнила о той огромной и нескладной охапке разноцветных роз, которые он ей недавно подарил, скупив все розы у метро и вызвав тем самым непомерное уважение у торговок широтой натуры. Цветов оказалось так много, что, когда она расставила их по вазам, и комната наполнилась терпким запахом потери, она ощутила себя оперной примой после головокружительно успешного концерта.
Вслух она сказала:
— Хорошо.
— Когда? — он взглянул на нее с легкой усмешкой.
— Когда я вернусь, — она выдержала паузу. — Я вернусь «…через мгновение или через многие жизни — несомненно, если в этом есть какой-то смысл»* .
Он махнул официанту и, переговорив с ним, кивнул на нее головой:
— А это, кстати, моя жена.
Молодой человек дежурно улыбнулся — подобная информация его мало трогала.
— Мы вместе уже целую вечность, — продолжал он задумчиво, говоря это скорее себе, чем собеседникам.
— Пойдем домой, — она вздохнула и встала.
В парке было на редкость свежо, свечи догорели. Завтра был новый день, новый вздох.

_______________

* Р.Бах