Последний путь, он трудный самый

Вы, конечно, возразите: о подобном писать нельзя! Чудовищно! Не может быть! Но было. А то что было – не вырубишь и топором.
Произошло в чахлом городишке Бэнске. Там ни одно мало-мальски значительное событие не протекало обособленно. Охочие до зрелищ горожане, неслись к месту событий, в том числе и предполагаемых, точно куры, почуявшие ошметки мяса. И теперь, перед трехэтажным домом красного кирпича собралась изрядная толпа, со скорбными лицами отмахивающихся от зноя и апатичных мух. На причину массового любопытства указывала крышка гроба, приткнутая возле входной двери.
— Не выносили? – Спросил рыхлый мужчинка, торопливо подбираясь к месту события.
— Не-а-а, — отозвался пучеглазый юркий подросток, уносясь в трагический подъезд.
— Полчаса как должны, Семен Никифорович. — Пояснила сведущая старушка, в соломенной шляпке с пестрым — похожим на петушиное – пером.
— Ф-у-уф. Успел. — Окончательно отдувшись, удовлетворился Семен Никифорович.- Значит скоро.
— Да быстрей бы уж. А то я к зубному опоздаю. — Заявила девушка лет до двадцати пяти, сложив лицо в недовольную гримасу.
Протекло еще двадцать знойных минут. Зеваки, обсудив достоинства покойной, стали подбираться к недостаткам, которые отчетливо просматривались на расстоянии. Когда часть критиков измолола тему, другая – слушателей, занервничала. В истории города похоронные мероприятия на такой неприличный срок не затягивались. Некоторые ротозеи, что совсем невероятно! засобирались домой. И тут, словно капризные актеры на требовательный «бис», из подъезда вышли двое.
Траурные лица выражали высшую степень озабоченности.
— Что случилось, Николай Федорович? – Подскочил к сухонькому мужчинке в очках гражданин, отразив лысиной, словно пинг-понговый шарик, окулярный блик.
— В гроб не помещается, — брякнул тот.
Толпа ахнула.
— А вот так. – Хмуро отозвался статный седеющий мужчина с благородным лицом белогвардейца. – Распухла.
Троица, звучно огрев белую «копейку» дверьми укатила, оставив публику в мощном замешательстве.
— Дык в ней килограммов сто восемьдесят будет, — ввернула в общий спор о причинах чрезвычайного происшествия сухопарая бабуля в черном с алыми цветками платочке. – Семка-гробовщик говорил, что сын — тот что Володька — пришел и выбрал самый хлипонький. На мамку денег пожа…
Бабкин голос потонул в общем гуле воспоминаний о том кто, когда, при каких обстоятельствах сыграл в ящик. И дополнительный час пронесся соколом, точно третья рюмка.
Именно столько времени понадобилось отбывшим, чтобы найти вместительное последнее пристанище.
Обстановка усложнялась тем, что в Бэнске находилось всего одно ритуальное агентство «Земной рай». В гробовом эдеме царствовал Семен Петрович. Пройдошливый пучеглазый мужичонка, вечно обсыпанный опилками, словно манной небесной.
— Чего желаете Эдуард Рафаэлович? — Любезно поинтересовался он, скаля остатки гнилых зубов на посетителей.
— Петро, ты чего, не знаешь каких размеров была моя сестра? Что подсунул? Вовка сказал, что просил метровый, а ты какой всучил? Восемьдесят сантиметров! А продал небось, как метровый, так? – Зловеще произнес «белогвардеец».
— Че ты, че ты епс! — Залебезил тот под тугим взглядом серых глаз. — Я скидочку, как постоянным клиентам. Я-то причем, Эдуард Рафаэлович? Я и предложил на выбор. Два. Один, тот что поболе, подороже. Так он этот выбрал. Я что? Я предупреждал. Епс. А он: «Ничего, вместится». А они того, мертвецы-то… Епс.
— Покажи что есть. – Произнес Николай Федорович.
Деревянное хозяйство было разбросано по всему помещению, словно яблоки по злополучном дереву в райских кущах. Даже на затертом серо-сизом кресле, из подлокотников которого желтыми кустами торчала вата, расположился, точно на отдых, гроб.
— Т-ыы-кс, щас епс глянем, что есть, — забегал между делом рук своих гробовых дел мастер, — вот извольте, самый большенький. Загледеньеце. Вылитый дуб. Сам бы, епс, в такой лег.
Эдуард Рафаэлович не торопясь обошел товар. Постоял, прищурив глаз. Постукал костяшками пальцев по бортику. Хмыкнул.
-Дай-ка Николай сантиметр. Сдается мне, тут не полтора метра вширь. Так и есть. На десять сантиметров меньше!
— Ну, это… Уступлю в цене. – Быстро отозвался гробовщик.
— Сколько? – Деловито поинтересовался Николай Федорович.
— Ну-уу. Эдак. Епс. Так и быть, е-епс-сс,- в безнадежной щедрости махнул Петро костлявой рукой, — скину пятьсот.
— Что? – Нахмурил кустистые брови «белогвардеец».
— Епс-с. За девятнадцать. Он же высший сорт. В таком Брежнева хоронили.
— Лапшу не вешай! Знаю, сколько ты тут процентов накручиваешь.
— Побойтесь Бога, Эдуард Рафаэлович! Он же мне как родной, епс. – Жалостливо замигал гнилозубый. – Ни у кого такого не будет. Так и быть, епс, за восемнадцать. От души отрываю.
— Что-то он здесь поцарапанный, — Николай Федорович, карябал коричневую полироль. – Он случайно, не бывший в употреблении?
Петр перекривился лицом, став похожим на моченое яблоко.
Еще малек поторговавшись, точно разговор шел о каком-нибудь куске мяса или кубометре досок, сошлись на семнадцати тысячах.
Гроб оказался невыносимо тяжел. Вынести не хватало никаких сил. Подмога явилась в образе трех мужиков, смердящих застарелым перегаром и кислой одеждой. Дело пошло. Гроб занял место в кузове грязного грузовика, стоящего во дворе.
Зрителей возле дома прибавилось. Николай Филиппович вместе с напарником кряхтя принялись вытаскивать прискорбный груз. Толпа пораженно заклокотала. Гроб был таких чудовищных размеров, что воображение самого реалистично настроенного человека в панике забуксовало.
Пара мужчин, чья фантазия более всех отличалась безыскусностью форм и представлений, паче всех пришли на помощь. Под печальный матерок полупьяного электрика Гришки, полированного монстра стащили.
— Теперь ей будет просторно, — подал голос кто-то из зрителей.
В подъезде — судя по затейливой брани, летевшей в зевак, точно тухлые яйца — ноша исправно застревала на каждом повороте.
Обратный путь дался едва легче. Мужики муравьями облепили гроб натужно волокя к катафалку.
Кладбище. Пафосные речи. Тягостное прощание. Как обычно. Как у всех.
Шестеро крепких парней побагровев лицами, обливаясь потом и набухая рельефом мышц, приподняли двести с гаком килограмм. Подсунули веревку. Подняли. Заунывно скрипя, конечный приют грустно поплыл вниз.
Народ всколыхнувшись, ахнул, замерев в убойном столбняке.
Гроб, повинуясь пресловутому закону бутерброда, перевернулся и с гулким грохотом рухнул на дно. Толпа истерично взвизгнула — крышка отлетела — выдохнула, увидев в какой замысловатой позе на своей последней недвижимости очутилась покойная. Казалось, в последнюю минуту она устыдилась своего веского поступка, прикрыв голову и часть туловища крышкой гроба, но бесстыдно обнажив филейную часть. Широкий, как взлетная площадка зад, монументально белел, точно последний глумливый привет оторопевшим живым. Работники морга, как выяснилось, не сумели полностью натянуть одежду на могучее тело.
Так хоронили мою тетку.