Призрак прошлого


Призрак прошлого

Внутренний дворик старого дома, размытый первыми слезами пробуждающейся весны, стыдливо распахивал сырые каменные своды неказистой уродливой арки, как бы приглашая случайных прохожих в свою, параллельную привычной реальность. Но в этот первый теплый вечер весны никто не желал испытывать щемящее чувство бесприютности, которое навевал его вид, и даже обычно кучкующиеся здесь подростки предпочитали обитать на мощеной аккуратными камешками узенькой улочке, залитой мягким электрическим светом низких фонарей. Хохоча и перебивая друг друга, они собирались в стайки около уличных музыкантов, которые, казалось, остановились здесь в нерешительности, не зная, куда им идти, да и начали перебирать струны, чтобы чем-то развлечь себя, а заодно и других.

«Знаю я эту «творческую непринужденность, – с каким-то упрямым злорадством отметил про себя небритый полноватый мужчина средних лет. – Стоят все такие загадочные и творческие, для молодежи притягательные. А у ног – шляпы, и место поделено, и «подати» платят, как в любом бизнесе. К счастью для этих желторотых, они в это все не вдаются, вот и сотворяют по ходу дела кумиров – независимых, дерзких, кидающих мещанству вызов самим уже своим творчеством…» Он усмехнулся, вспомнив, что когда-то тоже таким был – и сотворял, и сам пытался что-то свое сказать так, чтобы его услышали. В итоге услышали, да не те, зачитали права и обязанности, которые никак не могли его как человека честного устроить. Не вписался, словом. Да и как вписаться в этот мир, где на коне – попрошайки и авантюристы, а за все приходится платить – да не чем-нибудь, а кусочками своей души! Кланяться всякой мрази, чтобы иметь возможность ее же, эту мразь, изобличить! А потом – снова на поклон…

… Нырнув в знакомую подворотню, мужчина инстинктивно натянул капюшон посеревшего от времени плащевика цвета хаки. Убедившись, что никого из нынешней отмороженной молодежи сегодня здесь нет, облегченно вздохнул: «Ну вот я и пришел…»
Место было ему давно знакомо. Сюда по молодости он приходил с друзьями выпить чарочку-другую и поговорить за жизнь, здесь уединялся с девушками, в каждой из которой находил что-то дающее призрачную надежду на примирение с этим миром. Размытое граффити на стенах и ржавый контейнер для мусора были тем фоном, что позволял сосредоточиться на чем-то очень для него важном. Второй раз сюда мог придти лишь тот, кто разделял его тоску по детству, прошедшему в таких же вот дворах, детству которое как-то умудрялось быть счастливым.
Достав из-за пазухи бутылочку «Балтики» — этому ритуалу было уже около трех десятилетий! – он присел на покосившуюся и растрескавшуюся от времени скамеечку. В последние несколько лет он приходил сюда чаще один: друзья погрязли в бытовых хлопотах, а женщины, поначалу прельщенные его внутренней свободой, очень скоро начинали тяготиться ей и старались перекроить его под свою мерку, проявляя при этом заоблачный эгоизм. Все пространство этого каменного колодца было словно пропитано их упреками, доводами, угрозами, проклятиями, просьбами, всхлипами… Частичка их навсегда оставалась здесь – быть может, самая живая и искренняя частичка – в то время как тело делало карьеру, рожало детей, меняло мужей…
Как раз чтобы не множить призраков и избегать столкновения с такими вот телами, он с возрастом стал предпочитать отшельничество. Но иногда стены дома слишком уж начинали давить, а воздух в квартире делался невыносимо пыльным.
На это межсезонье пришелся пик его депрессии – врываясь в окно невинными детскими голосами, весна словно требовала с него объяснительную за всю прожитую жизнь. Почему не нажил детей? Почему не осчастливил ни одну женщину? Да что там женщину – самого себя даже? Почему растерял друзей? Почему так и не признал, что они – настоящие! – все-таки когда-то были? Ответы на эти вопросы в его исполнении звучали как-то неубедительно, а аргументы, казалось, приспосабливаются под тот факт, что все равно поздно что-либо менять. Здесь же, уйдя в прошлое, можно было забыть о настоящем и не думать о будущем.
Но настоящее было навязчиво. Вот и сейчас – гулкий стук каблуков нарушил его воспоминания. Он прищурился, пытаясь разглядеть замершую в нерешительности под темным сводом подворотни женскую фигуру, и почувствовал смутную неловкость от того, что сам как на ладони: свет из распахнутого окна на первом этаже делал его уязвимым для ее взгляда.
Полыхнул огонек зажигалки, лишь на секунду осветив незнакомку. Не первой свежести отечное лицо, небрежно раскинутые по плечам темные волосы, полноватые губы… Кажется, заплакана, а может, просто пьяна – кто разберет?
Закурив, женщина прислонилась к стене дома и выпустила дым вверх. Судя по всему, она вовсе не собиралась уходить. Мужчина подумал, что лет десять назад исход этой немой сцены был бы предрешен. Все, кого он когда-либо здесь видел, бежали в эту бесприютность из еще большей бесприютности, но в итоге лишь множили эту потерянность на два.
Он знал, что она вот-вот заговорит с ним, и не ошибся в этом.
— Такое ощущение, что ты не уходил отсюда все эти двадцать лет, — насмешливо-вызывающе бросила она. У нее был сипловатый, прокуренный голос. – Двадцать лет – и все та же «Балтика», все тот же закоулок, та же одежда… — Она рассмеялась, но смех ее был невеселый, злой. – Не узнал? Что же, это уже комплимент – лучше хоть как-то меняться, хоть куда-то двигаться, чем так вот…
— Мы знакомы? – спросил мужчина подчеркнуто вежливо, силясь унять закипающее раздражение. — Мне кажется, ты что-то перепутала, подруга…
Женщина словно не услышала его.
— А здесь как на кладбище или в церкви, да? – она неопределенно помахала сигаретой. — Когда снится начинают, приходишь сюда, навестишь, вроде как свечку поставишь – и оставляют, да? на время…
Он терпеть не мог таких людей – мало того, что являются в неподходящую минуту — еще и душу пытаются наизнанку вывернуть. Когда у других все хуже некуда – свои проблемы вроде как на второй план уходят. Что же, пожалуйста. Только не за его счет. Он будет джентельменом, он уступит даме эту скамеечку. Тем более что что-то он к вечеру стал подмерзать, да и «Балтика» заканчивается…
— Шла бы ты домой, — пробурчал он, нехотя вставая.
— Ух ты, куда послал! – снова без повода развеселилась женщина. – За что же ты это меня так? Я побеседовать просто хотела – все-таки двадцать лет с лишним не виделись – а ты – домой! Боишься чего-то? Может, вспомнить меня боишься?
— А может, тебе просто идти некуда? – отпарировал мужчина. – Явилась, пристаешь тут… Напилась – веди себя прилично.
Женщина нервно передернула плечами.
— Мне – идти некуда? Нашел бомжиху, тоже мне! – не смотря на холодный тон, где-то на поверхности ее фраз вибрировали истеричные нотки. — Мне — есть куда! Меня – в отличии от тебя – любят и ждут! Ждут – и любят – вот уже 20 лет только и делают, что ждут, ждут… — она осеклась на выдохе, и он услышал тщательно приглушаемые всхлипы.
Самое время было уйти – утешитель из него был никакой. Ведь что такое утешение? Это чаще всего – просто прощение непростительного, к тому же дарует его как правило тот, кто таких полномочий не имеет. У этой вот, например – явно жизнь идет наперекосяк, терзается и других терзает – но это ее крест, и с какой стати облегчать ее долю? Может, эта ее способность страдать – единственное, что в ней осталось человеческого. А пригреть на груди и пообещать, что все будет хорошо, проще простого. Банально, пошло, и не совсем честно.
Он сделал несколько решительных шагов по направлению к арке, стараясь не смотреть на пытающуюся справиться с истерикой женщину.
— Уходишь? Лучше бы ты тогда ушел! – зло выкрикнула в спину незнакомка. – Но тогда, помнится, утешалка работала! Да и не только утешалка – поговорить любо дорого было! За пять минут мог доказать, что дважда два – пять, и ни один математик бы не усомнился!
— Послушай, — обернулся мужчина. – Я не знаю, кто ты такая и о чем говоришь, но за свои слова я всегда отвечал.
— Да, за слова отвечать легко, а за поступки вот – сложнее, так ведь? – оттолкнувшись от стены, женщина решительно подошла к нему и пригвоздила мутным, пьяным взглядом. — Помнишь, как красиво ты заливал о том, что кто любит, тот и должен жертвовать, что объект любви ему ничего не обязан – помнишь? И ведь убедил, и приучил к себе! Только правда эта твоя однобокая. Терпение-то любящего — не безгранично ведь! Да и аморально это – ждать, что любовь все спишет! Скажешь – ничего не просил, не навязывался, и вообще не хотел влюбить в себя? А я много потом думала, представляла себе нашу встречу, как что сказать, чтобы до тебя наконец дошло, что — хотел ведь! Хотел влюбить, льстило тебе это. Подсознательно ощущал, что тогда – можно будет манипулировать. А не получилось – вот и выкинул, как поломанную игрушку!
Замечательно, подумал мужчина. Призрак из прошлого. Может, даже из чужого – мало ли таких историй, а здесь темно, да и времени прошло много – она могла обознаться. Но, с другой стороны, с такими речами к нему и его прошлое могло обратиться – так почему же не ответить? Тем более что мозги так устроены, что все равно теперь он мысленный диалог с этой взбалмошной будет весь вечер вести, так лучше уж здесь, на месте все и решить…
— Ладно, допустим, мы были когда-то знакомы. Послушай, та ответственность, которую ты сейчас пытаешься на меня повесить – вышла за сроком давности. Легче всего обвинять теперь меня – но у тебя было 20 лет, чтобы что-то изменить, и думать забыть про те обиды! 20 лет, чтобы найти того, кто бы привязался, любил, холил, лелеял, и на алтарь которого ты бы – лично ты, согласно своим выкладкам, положила бы жизнь! За привязанность которого – ты бы была в ответе! Так в чем же дело? Мне кажется, тебе просто надо списать на кого-то свои проблемы – вот и все. И многие выбирают такие удобные «любовки», чтобы потом было кого упрекать за «порушенные надежды» и «ушедшую в никуда молодость». А она – по любому ведь уходит! Так или иначе…
— А мне не на что жаловаться, я и не думала тебя упрекать! – с вызовом бросила женщина и заходила туда-сюда вдоль стены.– Да, вышла замуж не по любви, потому что знала, что для того, за кого выхожу, быть со мной — это единственный шанс не озлобиться окончательно. Он просто схватился за меня, как за соломку! Я – спасала его! И не думала, как ты, что вообще-то этого делать не обязана… Потому что знала, как больно, когда никто никому ничего не обязан — по себе знала!
— Или просто воспользовалась? Знала, что он будет признателен, что будет бесконечно уступать??? – мужчина прищурился и испытующе уставился на женщину. Она играет не по правилам – с какой стати ему ее щадить? Вставляет тут себя святой Терезой. А на святую-то что-то не слишком похожа…
— А ты действительно, совсем не изменился – все пытаешься в людях и их мотивах гнилинку найти, а себя выгородить! Ты и тогда, помнится, всех проверял на прочность – вот весь мир под твоим нажимом и рассыпался, и ты оставался посреди него стоять одиноким столбом – возвышающимся над руинами, и никому – никому! – не нужным! – под конец она сорвалась на крик, и ему показалось, что вот-вот плюнет ему в лицо. – Посмотри на себя – лица из-под щетины не видно, а все речи умные толкаешь, уличаешь всех, кроме себя, жить учишь – а сам?
— А может, мир был хлипкий, трухлявый, раз так рассыпался? – тихо спросил он, не особо надеясь, что она сейчас услышит.
— А может, у каждой составляющей этого мира есть свой предел прочности? Который – на порядок ниже твоей силищи, твоей требовательности? Хрупкие вещи – не всегда трухлявы. Иногда они просто слишком тонки, чтобы ими могли пользоваться люди со слишком мясистыми пальцами…
Женщина присела на скамейку и снова закурила. Теперь она оказалась в островке света из окна квартиры на первом этаже. Мужчина отметил, что одета небедно: длинное кожаное пальто, сапожки на шпильке – прямо мадам из голливудского фильма, да и сигареты не из дешевых. Такие по подворотням обычно не ходят.
Какое-то время она молчала, а он поймал себя на мысли, что даже хочет послушать ее обвинения. Так бывает – думаешь о чем-то, а потом слышишь то же самое от другого – и оно так нелепо звучит, что рассеивает последние сомнения в том, что здесь вообще стоило заморачиваться. И выкидываешь из головы.
— Если, конечно, быть совсем честной, не только его спасала. – неожиданно произнесла она. — После тебя я долго ни на кого смотреть не могла – боялась напасть на такого вот «умного». Жестокости боялась, эмоции сдерживала и дозировала, не давала им разростись. Осторожной стала. А потом поняла, что даже благодарна тебе… — похоже, ее совсем не смущало, что он ее не узнал, и эта уверенность коробила его.
Однажды, еще в пору юности, он сильно напился у друга, и проснулся на улице, на скамейке. Это был единственный раз, когда он не помнил, что было ночью – а приятель меж тем рассказал, что программа была более чем насыщенной. Сейчас он чувствовал себя еще глупее – казалось, что он пробыл в забытьи не ночь, а добрую половину жизни.
– Знаешь, за что я тебе благодарна? Когда встал вопрос, от кого рожать, я уже и не выбирала особенно. Думаю – будет кто-то, кто хотя бы не будет обижать – и рожу. В сравнении с тобой практически любой выигрывал. А встретила в итоге большее – он не только не обижает, но и действительно любит. Не понимает вот только, хотя и пытается, а я вместо того, чтобы ему помочь – все время ругаюсь с ним… — она неловко замолчала, осознав, что последняя фраза была совсем неуместной.
— Ясно. Пользуешься его любовью, измываешься. – подытожил мужчина и усмехнулся. – Ну и кто был прав? Не тебя обижают – дак ты! Потому что в этих делах альтруизма надолго не хватает.
Женщина молчала, подперев опущенную голову рукой.
— Пойду я домой. – сказала она вяло через какое-то время. Агрессия ушла на второй план, она смотрела с укоризной и как-то примиряюще. – Что-то на меня сегодня нашло. Обычно погуляю по этим улочкам, послушаю музыкантов, пошастаю по всем этим киоскам с безделушками – вроде настроение поднимается. А сегодня что-то витает такое в воздухе – кажется, что можно начать новую жизнь, встретить здесь кого-то… или чего-то… что-то в себя впитать – и все пойдет иначе. А потом вспоминаешь, что время ушло, что все эти музыканты, и улица, и ларьки – для нового поколения… для чужого поколения, которое нас никогда не поймет… — она встала, одернула плащ, откинула со лба прядь волос. — Не думай обо мне плохо, ладно? Так бывает – хочешь сказать одно, а говоришь совсем другое. Потом тебе отвечают не то, что сначала хотели сказать, иногда совсем даже противоположное, слово за слово… На самом деле все это время я хотела как-то достучаться до тебя, попросить только об одном – чтобы ты не думал обо мне плохо…Гадко просто сознавать, что единственный, кого по-настоящему любила – держит зло.
Мужчина уже приготовился сказать, что совсем не думал о ней и вообще ее не знает, но понял, что не хочет говорить этого.
…Провожая глазами размытую в вечернем мраке женскую фигуру, он попытался прикинуть, какой была эта женщина двадцать лет назад, но перед глазами стояло только отечное лицо с заплаканными воспаленными глазами.
— А ты никогда не думала, что тот, кто вот так вот «списал» тебя… ну, пусть это буду, например, даже и я – просто не хотел ставить тебя в положение вечно уступающей! – кинул он ей вслед. — Ведь роли в данном случае расписаны за нас, кто больше любит, тот и идет на большие жертвы. Тогда пропорция была слишком не в твою пользу – и тебя всего-навсего пожалели?
Она не обернулась, только ускорила шаг – или ему это лишь показалось? Кто знает.
Накрапывал дождик. В окне первого этажа мелькнула старушка в замусоленном халате и, с подозрением покосившись на мужчину, поспешно захлопнула створки, будто боясь, что он войдет. «Все им дома не сидится, ходят-бродют,» – донеслось до него ее недовольное шамканье.
«Сегодня вы от меня так просто не отделаетесь», – хмуро подумал мужчина и направился к ларьку.

0 комментариев

  1. uvarkina_olga

    Елена! Мне понравился Ваш рассказ. Написан по-моему очень художественно. Образы — живые, диалоги — интересны. Только совсем уж отвлечённо , по жизни, мне непонятно, за что женщина так любит этого мужчину все 20 лет и распинает его за все недостатки, которые сломали ей жизнь? С уважением. Ольга.

Добавить комментарий