Этого неба я не видел ровно десять лет. А оно все так же улыбалось мне, встречая на выходе из самолета.
Небо вообще бывает до удивления разным. Где-то оно – равнодушное, и даже красота пухлых сверкающих облаков не в состоянии скрыть этого равнодушия. Где-то – занятое самим собой и тщательно следящее за своей девственной чистотой. А где-то – делающее всем и вся одолжение своей изменчивостью: от гнетущей хмурости до бездумной ясности.
Но только здесь небо – такое…
Неистребимая багажная суета требовала своей дани – и получала ее.
Осознание реальности присутствия людей, чьи лица навсегда вплавлены в твою память еще с детства, и чьи объятия после стольких лет снова рождались и дарились тебе, тоже требовало своей дани – и получало ее.
И даже искреннее, но совершенно безумное по своей сути желание сразу и в двух словах передать все, чем ты жил эти годы, и узнать сразу, в двух словах обо всем, чем жили эти годы встретившие тебя — требовало своей дани и заслуженно получало ее…
А потом мы долго ехали в машинах, слушали хрипнущие голоса друг друга, хлопали друг друга по плечам, сжимали пальцы чьих-то рук, дергали чьи-то волосы, а в случае неимения таковых — шлепали по бритой или лысеющей голове — и без конца недоверчиво задавали друг другу один и тот же вопрос: «Неужели это – ты, и — рядом?».
Только здесь небо опрокидывалось над землей бездонной пиалой — глубокого синего цвета в зените, оно приобретало на горизонте пронзительную, припорошенную перламутром, голубизну.
В такое небо хорошо смотреть, лежа в неприхотливых, и потому терпких, степных травах, когда все вокруг пахнет прогретым воздухом и немного – пылью.
Или на краю соснового бора, где воздух чист до такой неправдоподобности, что привычный процесс дыхания превращается в священнодейство, — и смотреть в небо, надежно обнимающее землю. И удивляться тому, что там, где синева начинает светлеть, но еще не решается подпустить к себе роящихся перламутровых светлячков, проступает опоясывающая небо область, в которой остро ощущается прозрачность и глубина. Бесконечная. Дразнящая. Завораживающая. Приглащающая. И если задержать на ней взгляд, кажется, что в этом месте можно просто провалиться вверх, а глупые раскинутые в стороны руки пытаются помочь удержаться на земле и хватаются за ковер из осыпавшиихся сосновых иголочек, взрывая и смешивая их с песком…
Автозаправочная станция… Шашлык… Кафе… Традиционно долгий выбор женщинами – двумя преподавателями и врачом-терапевтом — того, что будет съедено на десерт к чаю…
Я – человек, отученный другой страной проявлять эмоции открыто, — тихонько спускаюсь с широкой деревянной веранды и обхожу неоштукатуренное кирпичное здание, скрываясь от посторонних глаз. Теперь можно глубоко вздохнуть, и, чуть помедлив, посмотреть в небо, впуская в себя забытое ощущение восторга от зрелища невероятно низко плывущих облаков. К этому знаку внимания со стороны неба невозможно остаться равнодушным: хочется тянуть руки к летающим островам и кажется, что, постаравшись как следует, до них вполне можно дотянуться. И если у тебя до сих пор этого не получилось, то только от того, что ты недостаточно хорошо старался…
Руки сами поднялись вверх — и тут же испуганно скрючились по бокам, потому что краем глаза я заметил две выглядывающие из-за угла головы. Я задохнулся от обиды и чувства неловкости – застукали… И тут же обжегся стыдом, обнаружив, что несправедливо утратил доверие к этим людям: они не сделали вида, что ничего не заметили – напротив! и не ретировались в смущении – напротив! Махнув рукой остальным, капитан милиции и автомеханик подошли, встали рядом и без тени улыбки спросили, кивнув наверх: «Ну, что — соскучился? Да?».
И мы стояли, задрав головы к небу.
К небу, которое любит землю. Опускается низко над ней. И любит.
…Теперь, по прошествии некоторого времени, я понимаю, что, пожалуй, стороннему наблюдателю, никогда не жившему здесь, мы показались бы десятком сумасшедших инопланетян. Теперь я понимаю, что тоскую именно по этой небесной любви, толика которой достается там и людям. Тоскую по людям, которые благодаря этой любви вырастают в чем-то явственно отличными от всех других…
Я не знаю, сколько мы стояли так, в тишине, нарушаемой только шумом моторов проезжающих по трассе машин, но длилось это до тех пор, пока глава небольшого, но быстро растущего предприятия, старательно не то рисующий, не то пишущий указательным пальцем что-то на брюхах облаков, не махнул на них в конце концов рукой и не вздохнул: «А, бесполезно… Чего-то они сегодня… Как вилами по воде…» И это было правдой.
Разжалась какая-то пружина внутри, и я осознал окончательно, что приехал домой.
Мы идем к стоянке, чтобы сесть в машины и совершить еще один многокилометровый рывок по разбитым дорогам. Перед тем как захлопнуть дверцу, я поднимаю глаза к небу, зная, что оно чувствует мою щемящую благодарность за его принятие меня. Не смотря ни на что.